Отражение

      Психопатка села за руль, как можно скорее желая добраться до дома Агаты. Кудрявая отвернулась к окну и не проронила ни слова за всю эту бесконечную поездку, проведённую в гнетущей тишине. Радио осталось выключенным, дыхание тяжёлым, а на царапины на бампере никто внимания не обратил: за двадцать минут женщины домчались до знакомого района, поднимаясь в тёплую и, отныне, уютную квартиру.       Видаль расположила спецагента на диване в гостиной, пока заваривала горячий чай для обеих. Поставив кружки на журнальный столик, она подсела рядом, взяла Агату за руку и размышляла над тем, как начать нежеланный разговор.       — Мы просто оставили её там? — неожиданно спрашивает Харкнесс, постепенно возвращая рассудок.       — Там всё уберут, не переживай, — уверяет её Рио, крепче сжимая холодные пальцы, — я позвонила проверенным людям. Улик не останется, история звонков почищена.       Агата лишь кивнула, продолжая смотреть в одну точку. Перед глазами проносились невыносимые воспоминания, которые той хотелось как можно скорее стереть, и Видаль понимала это, сочувственно осматривая женщину.       — Зачем я это сделала? — не понимает голубоглазая, хватаясь за голову.       — Послушай меня, — психопатка прочищает горло перед тем, как начать свой монолог, — это была самозащита. Ты оборонялась, она прямо говорила, что убьёт тебя, как ты можешь пустить ситуацию на самотёк? Мы обе видели, что Стеф была не в себе. Помимо этого, ты защищала меня. Никто об этом не узнает, если твои тревоги касаются этого момента.       — Кому ты звонила?       — Старым знакомым, — Видаль хочет остаться без конкретики, — они знают меня, мы сотрудничаем уже много лет. Мы убиваем, они убирают.       «Мы».       — Мы, — Агата нервно усмехается, — ты врала мне.       Рио замолкает, опуская карие глаза вниз. В её планы не входили подобные откровения и, честно говоря, ей самой хотелось забыть о случившемся.       — Я не хочу об этом говорить, — отсекает женщина, — а за ложь прости.       — Тогда я всё узнаю сама, — парирует Харкнесс, утирая выступающие слёзы.       — Не узнаешь, — кивает Рио, — последний свидетель произошедшего умер от твоей руки около получаса назад. Все остальные мертвы уже давно.       — Почему ты не хочешь рассказать? Ты не доверяешь мне?       — Это не то, о чём я хотела бы говорить с кем-либо.       — Кем-либо? — Агата злится, поворачивая голову на психопатку, — давно я стала для тебя кем-либо?       — Я имею ввиду, с кем-угодно, — Видаль закатывает глаза, — я не хочу ни с кем это обсуждать. Может быть, потом, но не сегодня.       Харкнесс тяжело вздыхает, закрывая глаза. Ей хочется заснуть, сделать вид, что ничего не было, но голова беспрестанно варит, воспроизводит отрывки фраз, звуков и картинок, из-за чего расслабиться или отвлечься было попросту невозможно. Женщина всё ещё видит перед собой безумный взгляд Стефани, слышит её отчаяние и чувствует ненависть, скопившуюся в жилах той, отчего брови неосознанно сводятся к переносице, стараясь выдворить любое напоминание о произошедшем.       «Я знаю, что ты любила меня».       Бесконечная убеждённость в своих словах и некоторый нарциссизм присущ психопатам, и Агата убеждена, что Стеф являлась одной из них. Она действительно была готова убивать, по-настоящему верила в то, что чья-то смерть способна вернуть всё на круги своя, и это не тот случай, когда «вернувшись назад с прежней памятью, начинаешь понимать, как тебе не хватает того, что есть у тебя в настоящем». Та девушка скучала по прошлому, но только потому, что в нём была Рио — всё остальное стало для неё совершенно неважным, и эти мысли наталкивают Харкнесс лишь на пущее количество возникающих вопросов.       «Но я всё равно люблю её, и знаю, что она любит меня в ответ. Это у неё прелюдии такие. Скоро она меня отпустит и мы вместе убьём тебя».       Это волновало голубоглазую, наверное, больше всего. Есть ли в словах этой женщины хоть толика призрачной правды, из-за которой нож мог оказаться в шее Агаты? Спецагент не понаслышке знает, на что способна Рио, и то, что она называет любовью, движет ею в первую очередь. Возможен ли тот факт, что, в теории, Видаль могла поверить Стеф и убить Харкнесс, имея потрясающую возможность вырваться на настоящую свободу?       «Ты работаешь с психопатами, значит должна знать, что они не способны любить. Нормальных людей — нет, не способны. Ты нормальная, Агата. Рио не способна любить тебя».       Спецагент отчётливо помнит, что эти слова стали для неё спусковым крючком. После них её рука с кинжалом меж пальцев занеслась над головой нежданной гостьи, нанося один удар за другим. Она помнит, как произнесённое разозлило её, заставило скривить губы и посеяло в мыслях чёртово семя сомнений, которое ей необходимо было выбросить. Агата знает, что Стеф точно права в том, что психопатов действительно привлекают психопаты, но всё остальное рождало в ней настоящий раздор, подкрепляемый привычным отрицанием и неверием. Харкнесс не знала, к какой категории людей ей стоит себя отнести — нормальная или не очень.       Всё это время Рио убеждала её в том, что она точно не такая, какой хочет казаться самой себе, но могут ли это суждение подтвердить какие-то весомые факты, приведённые не устами человека с антисоциальным расстройством личности? Какого чёрта спецагент вообще ведётся на всю эту чушь и полагает, что сказанное является неоспоримой истиной? Почему, мать твою, Агата расстраивается из-за того, что отсутствие у неё психопатии приведёт женщин к осознанию того, что между ними никакая не любовь (о которой и без того говорить рано), а лишь заблуждение, зависимость и некоторая степень одержимости?       А если Рио и Стеф — клинические психопаты, значит ли это, что Видаль действительно любила эту девушку?       — Что между вами было? — спрашивает Харкнесс, разрывая повисшую тишину, — не ври мне.       Ожидая подобного вопроса, преступница улыбается краем губ, мысленно кивая собственным догадкам. Агата даже представить себе не могла, насколько была читабельна, но Рио не станет говорить об этом вслух.       — Практически ничего, — честно признаётся женщина, — или тебе нужны подробности?       Голубоглазая молча кивает, безотрывно смотря на психопатку.       — Хорошо, — Видаль принимает условия, устраиваясь поудобнее, — ты уже знаешь, что мы находились в одной группировке. На одной из тусовок мы переспали, и после этого секс с ней стал систематическим. Мы трахались и работали вместе, бывало, что трахались на работе, и продолжалось это на протяжении, наверное, года. Не стану скрывать, что мне нравилось. Секс без обязательств, на самом деле, мечта многих, и я пользовалась этой возможностью, но моей ошибкой стало то, что я не обозначила это сразу. В какой-то момент она свято уверовала в то, что мы в отношениях, не спросив меня.       — Что ты сделала?       — Ничего, — Рио разводит руками, — и это — моя очередная оплошность. Я знала, что для неё это не просто секс, а акт любви, но предпринимать ничего не собиралась. В первую очередь, мною ценится мой комфорт, я получала удовольствие, которое она безотказно давала. Ситуация достигла апогея тогда, когда в моей жизни появилась ты.       — Мисс-хаос, — Агата усмехается, и кареглазая для себя отмечает, что это хороший знак.       — Я перестала её хотеть, — продолжает преступница, — и секс прекратился. Её розовая пелена постепенно спадала, и она решила открыто предъявить мне за это. В тот день мы ужасно поссорились, я высказала свою позицию, которую она всерьёз не восприняла. До этого она соглашалась быть мишенью, потому что думала, что происходящее — наша с ней личная игра, прелюдия, как она выразилась, но потом до неё дошло, что всё неминуемо приближает меня к тебе. В день моего ареста убивала я, а не она.       — Почему ты снова мне соврала?       — Я поклялась ей, что с ней не случится того, что случилось с девочками, — Рио тяжело вздохнула, — опять-таки, в том случае, если она не будет пытаться меня найти. Вы бы вычислили её.       Агата смотрит на Видаль, пока психопатка старается разглядеть в глазах напротив мысли, внезапно ставшие ей недоступны. Харкнесс выстроила стену, которую Рио не так давно удалось проломить, но сейчас она снова перед ней, и это задевает дрожащее сердце, заставляя молча сидеть в ожидании хотя бы чего-то.       На языке спецагента повис вопрос, произносить который было страшно сразу по нескольким причинам, признать которые было выше всяческих сил. Сухие губы размыкаются, выпуская воздух, а после сжимаются вновь, стараясь проглотить или разжевать уничтожающие всё нутро подозрения.       — Ты любила её? — Агата хочет знать, но не знает, зачем, — любишь до сих пор?       Брови преступницы за секунду вздымаются, а на лицо лезет непрошенная улыбка.       — Я никогда не испытывала к ней ничего, кроме сексуального влечения, — признаётся Рио, — никогда.       Харкнесс кивает, понятия не имея, что говорить дальше. Её доверие к психопатке начинает пошатываться, но разобраться в этом женщина пока что не в силах. Дотягиваясь до кружки с остывающим чаем, голубоглазая делает глоток, ощущая на языке привкус крови, не смытой с губ.       — Я убила человека, — осознание медленно, но верно доходит до спецагента.       — Ты сделала это богоподобно, — восхищается Видаль, — за всю свою жизнь я не видела более красивого убийства, чем это.       — Убийство не может быть красивым, — парирует женщина, — и уж тем более богоподобным.       — Брось, — ухмыляется та, — ты прекрасно знаешь, что это не так. Доказательство сидит прямо перед тобой.       — Рио, — безнадёжно вздыхает спецагент, — я не хотела этого.       — Хотела, — кивает Видаль, широко улыбаясь, — хотела, Агата, но ты снова закрываешься от самой себя. Я не собиралась предоставлять тебе такую возможность, но рада, что это всё же случилось и я стала свидетелем.       Харкнесс ничего не отвечает, отправляясь в ванную. Крикнув из комнаты, что собирается помыться, она закрыла дверь на замок, кидая испорченную одежду в стиральный мешок. Руки продолжали мелко дрожать, но реакция организма на пережитый стресс была женщиной проигнорирована: она снова откладывает любые размышления на эту тему, даже несмотря на то, что в этот раз бежать от них было гораздо сложнее, чем в любой другой.       В это время Рио заботливо прибирается в доме, открывая окна и убирая всё ненужное подальше от уставших глаз. Слыша из-за закрытой двери шум воды, она окунается в странное ощущение, будто происходящее является частью быта: Агата моется в душе, пока Видаль делает мелкие домашние дела, готовясь встречать тёплый вечер на мягком диване. Ей не суждено по-настоящему прочувствовать, что такое адекватный семейный уклад, но она радуется даже этой самолично выдуманной крупице, которая осторожно ложится на её сердце и всецело обволакивает душу.       Она понимает, что женщину нужно привести в чувства, посему отводит её на кровать сразу, как та выходит из душного помещения. Харкнесс не успевает натянуть на себя ничего, помимо банного халата, но безынициативно следует за Рио, укладываясь на ещё не помятую постель. Преступница усаживается рядом и кладёт свою ладонь на чистое лицо напротив, пытаясь сконструировать парящие мысли.       — Послушай, Агата, — начинает она, глядя в небесные очи, — я понимаю, как тебе тяжело осознать и принять то, что недавно произошло, но я хочу кое о чём тебя попросить. Если тебе хочется это обсудить, хочется поплакать, позлиться и тому подобное — пожалуйста, сделай это сегодня. Давай постараемся оставить случившееся в этом дне, хорошо? Я не хочу, чтобы наше оставшееся время было посвящено только этому.       Женщина поначалу кивает, но после выражение её лица меняется, заставая Рио врасплох.       — Ты хочешь сказать, что сама сподвигла меня на убийство, но не готова помогать мне столько, сколько это потребуется? — не понимает Харкнесс, хмуря брови, — тебе не кажется, что это немного эгоистично?       — Я бы посвятила этому всю свою жизнь, если бы она была дольше, чем пять несчастных дней, — объясняет Видаль, — я готова потратить на это весь оставшийся день, но не больше, потому что знаю, что больше тебе и не потребуется. Агата, спустя час после убийства ты спрашивала меня, любила ли я ту, кого ты замочила, — усмехается кареглазая, — у людей один только аффект может длиться неделю, а ты в состоянии сходить в душ и вести со мной беседу. Я знаю, как психика нормального человека реагирует на подобное, но в тебе вижу совершенно другую реакцию.       Слова Рио током прошибают спецагента, и она вскакивает с кровати, разводя руками. Её мысли не дают ей спокойно вздохнуть, а принятие ванны стало пыткой, подкрепляющейся невыносимой тишиной, в которой единственное, что она слышала — чёртовы крики Стеф и звук вытекающей крови из артерии своей первой жертвы. Агата понятия не имела, кем является, но устала оттого, что одно единственное мнение пусть и на короткий срок, но смогло внушить ей то, что она неотличающаяся от всех своих заключённых психопатка.       — Я не такая, — злится она, тыча пальцем в сторону Видаль, — не такая, ясно? Твоё мнение исходит из собственных ощущений, которые нельзя назвать основой для заключения фактов. Ты манипулировала мной, Рио, заставляла соглашаться с тем, что ты говоришь, не давая вставить ни одного противоречия. Ты делала это только тогда, когда влияла на меня своей притягательностью, от которой, уж так получилось, я не могу устоять.       — А ты не спрашивала себя, Агата, — кареглазая встаёт с кровати, продвигаясь в сторону женщины, — почему? Мне казалось, что мы это уже обсуждали. Стеф была права, когда говорила, что психопат не может любить нормального человека — это попросту невозможно с обеих сторон. Мне они неинтересны, Агата, точно также, как они неинтересны и тебе — поэтому у тебя до сих пор нет семьи. Тебе скучно, дорогая, если тот, с кем ты делишь постель, не отличается безумием, нарциссизмом, манией величия, комплексом бога и ещё кучей странных названий, прописанных в моём досье.       Харкнесс переваривает сказанное, видя, как Рио продолжает наступать в её сторону. Голубоглазая понимает, что та снова пытается взять верх своим излюбленным методом — соблазнением, и отчаянно старается пресечь любые попытки той. Спецагент протягивает руку, жестом останавливая преступницу, и та, на удивление, слушается, прекращая короткие шаги. На её лице вновь знакомая уверенность, огонь в глазах и убеждённость в собственной речи, но Агата старается мыслить здраво, не обращая внимание на язык тела напротив.       — Ты не права, — убеждает женщина, — это ты заставила меня в это поверить. Ты заставила меня думать так о себе, ты заставила меня увидеть то, чего на самом деле не было и нет.       — Но, тем не менее, убить ты всё-таки смогла, — улыбается Видаль, — далеко не каждый пойдёт на это, даже в таких обстоятельствах. И ты не сможешь переубедить меня в том, что я видела собственными глазами, — Рио снова плюёт на запрет Харкнесс, приближаясь ближе положенного, — я видела, Агата, каким удовольствием преисполнилось твоё тело в момент убийства. Я видела, как твои глаза горели заинтересованностью и жаждой, — психопатка шепчет на ухо, посылая мурашки по коже спецагента, — и я знаю, Агата, что ты чувствовала это. Ощущения — вот то, что пугает тебя больше всего.       — Нет, — выдавливает из себя та, — мне было страшно от того, что я сделала.       — После случившегося — да. Но в моменте ты довольствовалась, — кивает кареглазая, — и испугалась, в первую очередь, именно этого.       Харкнесс вздыхает, но понять природу вздоха не может: на неё давит слишком много факторов, причём и в буквальном, и в фигуральном смысле. Она отдаляет свою голову от лица Рио, делая шаг назад.       — Прекрати это делать, — требует спецагент, — я хочу поговорить с тобой нормально. Ты даже не даёшь сказать мне то, что я хочу до тебя донести!       Видаль присаживается на край кровати, показывая всем видом, что готова слушать. Агата поправляет влажные волосы, встаёт напротив и формулирует всё то, что ей хочется сказать: сейчас она не думала о последствиях или сомнениях, потому что ей просто-напросто хотелось, наконец, разобраться в себе.       — Мы не будем обсуждать то, что я чувствовала в момент убийства, — голубоглазая пресекает любые попытки Видаль поговорить именно про это, вызывая у той лёгкий, тихий смешок, — мы поговорим обо всём, что происходило между нами последнее время. Я не буду отрицать, что ты действительно мне симпатизируешь, но это не значит то, что я такая же, как ты и тебе подобные.       — «Тебе подобные», — Рио морщится, — как грубо с твоей стороны. Я не говорила, что ты такая же, как я. Ты другая, Агата, но мы похожи.       — Не перебивай, — просит кудрявая, — возможно, во мне действительно есть что-то, что меня пугает, но это не значит, что я хотела и хочу убивать людей. Ты давишь на меня своими манипуляциями, ты заставляешь меня чувствовать то, что я никогда не чувствовала и чувствовать не хотела — это свойственно твоей природе, и я принимаю это, но не тогда, когда ты пытаешься сделать из меня того, кем я на самом деле не являюсь. Не тогда, когда это доходит до убийства, Рио. Не тогда, когда ты снова стараешься сделать всё, чтобы я поверила в то, что мне это понравилось.       — Говорить с тобой об этом сегодня было плохой идеей, — кивает преступница, — но понимаю я это только сейчас. Хорошо, давай отложим этот разговор? Ты не хочешь слышать меня сейчас.       — Я не хочу соглашаться с тем, с чем соглашалась ранее из-за собственной наивности и лёгкой убеждаемости, — спорит Агата, — это разные вещи.       — Нет, — усмехается Видаль, — сейчас ты пытаешься отрицать, что согласна с этим, потому что в твоей жизни произошло что-то, что смогло фактически это подтвердить. Я понимаю, почему тебя это пугает, и не хочу ссориться, когда всё, что у нас есть — это пять дней.       Харкнесс замолкает, поджимая губы. Её аналитическая и рациональная сторона мозга активизировалась, кажется, впервые за все эти дни, но она ловит себя на мысли, что отчаянно хочет её отключить. С Рио ей по-настоящему хорошо, ей нравится проводить с ней долгие часы, она нисколько её не боится, но начинает опасаться последствий, которые могут нахлынуть по прошествию отведённого им срока. Агата начинает понимать, насколько происходящее аморально, насколько оно неправильно и действительно нездорово, посему разрывается между намерением оттолкнуть и желанием прижаться ближе.       Видаль будто бы видит эту внутреннюю борьбу, тотчас закрывая рот. Ей всё ещё хочется доказать правдивость своих слов, хочется открыть женщине глаза на её истинную сущность, но что-то останавливает её, побуждая молча смотреть вперёд. Эти секунды порождают в Рио страх потери — та вещь, которую она никогда не испытывала. Она видит в Харкнесс настоящие сомнения, что ранее притуплялись из-за желания и интереса, и это пугает, заставляя организм замереть в трансе.       — Агата, нет, — вдруг произносит Видаль, — о чём ты думаешь?       Спецагент молча ложится на кровать, отворачиваясь лицом к стене. Она сама не знает, о чём думает, посему не собирается отвечать на этот каверзный вопрос. Её сердце отбивает чёткий, но медленный ритм, и она сжимает руки в кулаки, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями. Если это выгорание, то Агата понимает, что была совершенно к нему не готова: не сейчас, не в эти дни, не рядом с ней.       — Поговори со мной, — просит Рио, — не молчи.       — Сколько времени? — вдруг спрашивает Харкнесс, побуждая женщину взглянуть на часы.       — Пятый час, — кратко отвечает она.       — Оставь меня одну, — просьба Агаты острыми зубцами вонзается в тело Видаль, — на час.       Кареглазая решает не перечить, молча выходя из спальни. Что-то внутри неё неприятно хнычет и ноет, ломает кости и рвёт мышцы, желая выбраться наружу, но ноги всё же делают несмелые шаги, закрывая дверь. Психопатка располагается на диване в гостиной, сворачиваясь калачиком: она не понимает, что происходит с её телом, которое, кажется, впервые испытывает что-то настолько болезненное. Неприятная пульсация добирается до кончиков пальцев, отдаёт в рёбра и плывет по каждой конечности, посылая дрожь и озноб.       Конечно, это не конец света, но Рио действительно тяжело: она не привыкла находиться с Агатой в одном помещении и не иметь возможности к ней прикоснуться, она не привыкла, что Агата собственноручно отказывается от общества той, и пусть всего лишь на один час. Видаль настораживает то, что в Харкнесс зарождается что-то наподобие здравого смысла, которым она не хочет делиться. Это может стать скоротечным началом приближающегося конца, который так или иначе, но всё же настигнет их.       «Лучше поздно, чем рано» — думает Рио, обнимая одну из подушек.       Голубоглазая утыкается в одеяло, напрочь запутавшись и в нём, и в самой себе. Она не слышит свои мысли под покровом их количества, не понимает свои чувства и ощущает исключительно страх, забравшийся под вены колючими иглами. Ей казалось, что только недавно она приняла осознанное решение жить настоящим, но сейчас вновь сталкивается с размышлениями о том, куда оно приведёт.       В ней слишком много противоречий, слишком много сомнений и предостережений, создающих бесконечное количество развилок, ни на одну из которых Харкнесс не готова ступить. Она никогда не предполагала, что жизнь приведёт её к преднамеренному убийству, совершенному на глазах психопатки, которую она желает во многих для себя смыслах. Душа и сердце Агаты продолжали требовать позвать Рио сюда, но мозг упорно твердил «остановись, пока не поздно», не понимая, что, на самом деле, это «поздно» уже наступило.       По её скулам скатывается одинокая слеза, рождённая в союзе противоречий и неопределённости. Голубоглазая не собирается её стирать: она позволяет ей стечь до подбородка и упасть на ключицы, олицетворяя длинный путь сомнений, проложенный по-настоящему скользкой и мокрой дорожкой. Харкнесс не знала, что тянуться к человеку, к которому тянуться априори нельзя, будет так тяжко.       И, честно говоря, она и не знает, для чего попросила у Рио час уединения. Прошло, от силы, минут двадцать, а тело словно под метамфетаминовой волной ломается в нехватке и нужде. Это ненормально, и Агата это знает, отчего только убеждается в том, что сближение с Видаль стало хоть и желанной, но всё же ошибкой.       Кудрявая поднимается с постели, открывая комнату из спальни. Она, отчего-то, действует тихо, осторожно и медленно, будто в тысячный раз обдумывает всё то, к чему пришла, хоть и на самом деле значение этого ровнялось нулю. Из раза в раз Харкнесс приходит лишь к Рио, и сегодняшний день снова не становится исключением. Продвигаясь в гостиную, Агата выглядывает из-за стены, видя, что преступница лежит на неразложенном диване. Между её рук покоилась помятая подушка, а дыхание было спокойным и медленным, отчего женщина понимает, что психопатка уснула.       На цыпочках подходя ближе, голубоглазая мягко присаживается рядом с уснувшей, стараясь не продавливать поверхность слишком сильно. Её действия были расчётливыми и аккуратными, направленными на то, чтобы Рио не проснулась. Агата контролировала громкость собственного дыхания, упиваясь увиденным: Видаль выглядела уставшей и вымотанной, что не являлось чем-то удивительным и внезапным. Харкнесс рассматривала её вздымающуюся грудь, её сжатые в слабые кулаки руки и волосы, несколькими прядками спадающими на лицо. Женщина уверена, что это первый и, наверняка, последний раз, когда ей удалось застать Рио уязвимой, и это то, что заставляет её искусанные губы еле заметно улыбнуться.       Присмотревшись лучше, Агата замечает на лице преступницы уже засохшие слёзы, и этот вид заставляет её сомкнуть губы в сожалении: ей не хотелось печалить Видаль в эти последние счастливые мгновения, которые та осознанно выбрала разделить с Харкнесс. Она медленно ложится рядом с кареглазой, ни на секунду не закрывая глаза. Её взгляд гуляет по умиротворённому лицу, всматривается в каждую прожилку на губах, в форму носа и аккуратные брови, изредка подрагивающие во сне. Агата не замечает, как засыпает, впервые за последние несколько часов расслабляя своё измождённое тело.

***

      Солнце еле пробивается в комнату, когда Рио открывает глаза. Она, видимо, отлежала руку, потому что первое, что ощущает психопатка — это неприятное покалывание в кисти, которую ей так хотелось размять. Подушка, ставшая для женщины предметом объятий, каким-то образом оказалась в ногах, и только сейчас Видаль начинает понимать, что лежит не одна. Взгляд падает на знакомые кудрявые волосы, а уши слышат чужое спокойное дыхание, что доносилось чуть размереннее, чем обычно. На лице рождается неконтролируемая улыбка, пока Рио приподнимается на локтях и видит Агату, мирно посапывающую возле неё.       Кареглазая готова покляться, что её сердце перестало биться в этот момент: она не знает, помнила ли Харкнесс о мечте Видаль проснуться рядом с любимым человеком или нет, но сейчас это перестаёт иметь какое-либо значение. Главным становится то, что эта мечта внезапно исполнилась, переполняя всё нутро Рио бесконечным теплом и неожиданной благодарностью.       Потратив на благоговейное разглядывание голубоглазой, кажется, несколько десятков минут, психопатка осторожно встаёт с кровати, стараясь не разбудить Агату. В её голове созрел вполне миловидный и, в этот раз, действительно безопасный план, о котором Харкнесс узнает лишь когда проснётся. Рио на носочках продвигается в спальню женщины и старается делать всё как можно тише и быстрее, возвращаясь на диван и укладываясь в прежнюю позу.       Спустя ещё десять минут спецагент потягивается, всё ещё находясь во сне, и Видаль сдерживает каждый свой порыв прикоснуться к ней или поспособствовать пробуждению. Разговаривать с кудрявой, безусловно, было интересно, но наблюдать за её сном — привилегия, никому более (отныне) недоступная. Кто Рио такая, чтобы добровольно лишаться этого долгожданного шанса?       Агата, казалось, улыбалась чему-то, одной только ей ведомому. Её кисти были расслаблены, каждая мышца на светлом лице отдыхала, не смея сократиться, а грудь еле-еле вздымалась под махровым банным халатом. Кареглазая смотрела на это и неосознанно разграничивала спящую Харкнесс от бодрствующей: перед ней являлись будто два разных человека с двумя совершенно противоположными характерами, мыслями, темпераментами и повадками. Дремлющая Агата была мягкой, уязвимой и податливой, в то время как бдящая она была точно такой же, но скрывающей своё истинное внутреннее «я».       Обе знали, что обманывать друг друга в таких вещах — затея тщетная, но всё это с самого начала подразумевалось просто игрой, которая неосознанно продолжается.       Рио, откровенно говоря, понятия не имела, сколько времени, но точно понимала, что её это ни капельки не интересует. Она продолжает, подперев голову рукой, рассматривать спецагента, и спустя, ориентировочно, пять минут, замечает, что её глаза начинают подрагивать.       «Неужели теория о наблюдении действительно работает?» — думает та, видя, как Агата, наконец, просыпается.       Медленно открывая свои голубые очи, Харкнесс не сразу понимает, что вообще происходит. Она снова потягивается и разминает своё залежавшееся тело, а после начинает ощущать неожиданное тепло рядом с собой, замечая улыбающуюся Видаль. Первые секунды женщина пыталась осмыслить, в каком дне, веке, году или хотя бы часу они находятся, но в последствии лишь ухмыльнулась, когда Рио мягко поцеловала ту в нос.       — Доброе утро, любовь моя, — тянет она, заправляя кудрявые волосы Агате за ухо.       — Утро?! — Харкнесс подскакивает, опираясь на локти, — сколько времени?!       — Я пошутила, — преступница хихикает, — не знаю, который час, но девяти ещё нет. Вернись ко мне.       — Ты уверена?       — Даже если нет, что с того? — спрашивает Видаль, притягивая Агату обратно.       — Мне сделают выговор, если я не привезу тебя к назначенному часу, — Харкнесс сопротивлялась только первые секунды, после чего подчинилась и осталась в тёплых объятиях.       — Если я пригрожу им твоей смертью, они оставят нас в покое, — уверяет Рио, на что спецагент устало закатывает глаза, — мой план с ножом, кстати, всё ещё остается в силе.       — Никаких больше ножей, — пресекает женщина, — и никаких угроз. Давай, для начала, проснёмся.       Психопатка решила не оглашать, что не спит уже около получаса, любуясь Агатой в свете уходящего солнца. На самом деле, она почти уверена, что у них есть как минимум час: небо темнеет именно в тот момент, когда им пора выдвигаться в ФБР, а сейчас ещё не настолько темно, чтобы думать об этом. Рио отбрасывает навязчивые мысли прочь и утыкается носом в волосы Харкнесс, пока та обнимает её руку, закрыв глаза.       — Спасибо, — говорит Видаль куда-то в макушку женщины.       — За что? — недоумевает спецагент.       — За то, что исполнила одну из моих мечт, — кивает та, — сегодня я проснулась рядом с любимым человеком.       Агата улыбается, располагаясь в положение сидя. Она проводит ладонью по мягкой коже лица напротив, видя на той ещё не сошедшие полосы от постельного белья. Откровенно говоря, Харкнесс не меньше Рио была рада тому, что это случилось, но вслух, конечно же, в этом не признается. Её голова располагается на плече преступницы, пока руки той нежно проводят пальцами по чужим бёдрам.       — Любые споры мы оставим в этом дне, — внезапно твердит голубоглазая, — любые разногласия и ссоры. Я не хочу этого.       Видаль молчит, надеясь, что Агата скажет что-нибудь ещё.       — С тем, что произошло, я справлюсь сама. Если понадобится небольшая помощь — попрошу. О том, кем я являюсь, мы больше не говорим. Хорошо?       — О, я обязательно подниму эту тему вновь, — кивает кареглазая, слыша недовольное цоканье.       — Рио, тебе необходимо быть такой невыносимой?       — Какие странные вопросы, — заключает Видаль, — Агата, осознание рано или поздно, но всё же придёт к тебе. Это всего лишь вопрос времени.       — Мне казалось, что мы сошлись на том, что торопить его не стоит, — Харкнесс тихо вздыхает, а Рио, поняв смысл сказанного, тотчас замолкает.       Они действительно сошлись на том, что время торопить нельзя. Особенно сейчас, когда так невыносимо хотелось его замедлить.       Агата оставляет на щеке психопатки смазанный поцелуй, после которого встаёт и направляется в спальню, чтобы переодеться. Рио молча наблюдает за неспешным уходом женщины и вспоминает всё произошедшее за этот день. Она отмечает для самой себя, что дни без Харкнесс летели абсолютно незаметно, были совершенно непримечательны и неинтересны, а теперь, с появлением этой женщины в её жизни, каждые новые сутки становятся отдельной главой в истории её существования. Видаль действительно не думает, что это происходит из-за скорой смертной казни: кареглазая убеждена, что Агата привносит в её жизнь смысл и наполняет каждый их совместный час особенным, свойственным только им двоим вкусом.       Когда спецагент переоделась в повседневную одежду, сразу схватила телефон и выдвинулась обратно в гостиную. Показывая преступнице, что на часах уже восемь вечера, она безынициативно постаралась сподвигнуть ту на скорый выезд в город, но у Рио, ожидаемо, были совершенно иные планы. Она перехватила руки Харкнесс, сажая её на себя. Губы встретились с губами напротив, напрочь отказываясь выпускать из своей требовательной хватки.       Агата охотно отвечала на поцелуй, пока пальцы путались в волосах. Язык Видаль настойчиво пробирается внутрь чужого рта, и спецагент неосознанно испускает стон, заставляя психопатку сжать её ягодицы: голубоглазая жмётся ближе, а после останавливается, разрывая сплетение губ.       — Рио, — выдыхает она, восстанавливая дыхание, — нужно ехать.       Преступница лишь закатывает глаза и показательно высовывает язык, но всё же позволяет Агате встать со своего тела, направляясь за ключами от машины. Кареглазая ещё раз проходится по квартире Харкнесс взглядом, запоминая каждую бросающуюся деталь в опаске о том, что может больше сюда не вернуться. Этот страх не покидал её мысли, посему она хваталась за каждый шанс, как за последний. Кудрявая видит это, но не комментирует: в её голове роятся бесконечные планы на это место.       Ехали женщины не торопясь, зная, что в запасе есть целых сорок минут. Вся поездка была наполнена бессмысленными разговорами, смехом и обсуждением всяких нелепиц, которые когда-либо происходили в жизнях их обеих. Агата с удовольствием поделилась тем, как однажды уронила серьгу в сливное отверстие своей раковины и вызвала сантехника, который, по приезде, сообщил ей о том, что та повисла на её волосах. Рио, не смущаясь, издевалась над Харкнесс, после чего сама поведала, как перепутала обычный чай с чаем со снотворным и уснула на собственной выгодной сделке.       Дорога кончилась незаметно, и спецагент с сожалением заметила, как завернула к зданию ФБР. Возможно, им, всё же, стоило ехать чуточку быстрее, потому что теперь в запасе не осталось и десяти вчерашних минут: часы на панели автомобиля пробили двадцать пятьдесят пять, и Агата нехотя отключила мотор, вытаскивая ключи из замка зажигания. Сегодняшний день разделил жизнь спецагента на «до» и «после», и она, кажется, впервые страшится идти в кабинет руководителя.       — Всё хорошо, — произносит преступница, — ты сделала всё правильно.       Агата решает ответить на это кивком, выходя из машины. Когда перед женщинами открылись главные двери, Рио внезапно останавливает кудрявую, привлекая к себе излишнее внимание охраны: те тут же подбегают к психопатке, сковывая кисти наручниками, на что та молча улыбается и мнимо просит Харкнесс ничего не предпринимать.       — Загляни в телефон по приезде домой, — подмигивает Видаль, волоча ноги в сырую камеру.       Женщина задаётся вопросом, но решает не задавать его по очевидным на то причинам. Сегодня кабинет Мисс Коллинз останется непосещённым, потому что Агата так решила: она широкими шагами отправляется к своему автомобилю, снова выезжая на встречу к дому. Мысли глушили рассудок, посему пальцы выкручивают радио фактически на максимум. Сейчас оно раздражает, но это лучше, чем погибать от разногласий с самой собой.       Второй раз принимая душ и устраиваясь на мягкой постели, кудрявая включает телефон, понятия не имея, где и что ей предстоит найти. Первым вариантом становятся заметки, которые женщина немедленно открывает, действительно встречаясь с одной новой записью. «Я говорила, что хочу запечатлеть каждый наш день?»       Агата улыбнулась и нахмурилась одновременно, кратко усмехаясь написанному. Наверное, ей стоило поставить пароль при входе в мобильник, чего она благополучно сделать не удостоилась. Вполне реально, что Рио поместила в устройство какой-нибудь чип, взломала все соцсети спецагента или просмотрела всю её допотопную галерею, но Харкнесс старалась верить в то, что Видаль не решилась на что-то более криминальное, чем записка и, судя по всему, фотография.       Голубоглазая выходит из одного приложения и тычет на значок фото, ожидая загрузки. Четыре новые карточки располагаются в её галерее, и Агата ахает, нажимая на первую из них. Преступница сфотографировала спящую Харкнесс, рот которой чуть приоткрылся из-за наклона, и палец кудрявой сразу тянется удалить этот кадр, но останавливается, вспоминая, какую ценность он будет представлять в скором будущем. Она хихикает себе под нос, глумясь над собственной позой и дурацким ракурсом, который выбрала Видаль.       На следующей фотографии Рио лежит рядом с Агатой, делая селфи с вытянутой руки. Та всё ещё спит, пока психопатка тянет к ней губы в мнимой и, судя по всему, безуспешной попытке поцеловать. Харкнесс удивляется тому, как Рио удалось её не разбудить, а после перелистывает слайд, видя практически такой же кадр, только с другим выражением лица бдящей.       Заключительная картинка заставила спецагента на секунду перестать дышать. Реакция, наверняка, была бы непонятна для других, но Агате резко стало на это плевать. Несколько долгих минут рассматривая фотографию, Харкнесс не может пересилить себя, заставив выйти из приложения и лечь спать.       Рио на фото лежала, чуть отодвинувшись от уснувшей женщины, и делала селфи, на котором выглядела… многообещающе. Её волосы слегка растрепались, футболка сползла с одного плеча, а прищур, излюбленный ею, казалось, смотрел прямо в душу. Кудрявая скользит по изображению, останавливаясь то на пухлых губах, то на любимых карих глазах, то на чёртовой оголившейся коже, до которой сквозь телефон отчаянно хотелось дотронуться. Под фотографией Рио оставила подпись, которую спецагент заметила далеко не сразу. «Для тебя. Бессрочно. Как бы там ни было. О, и я знаю, что увидев это, ты захочешь прикоснуться к себе. Не делай этого, Агата, оставь это мне»       Нарциссизм Видаль, кажется, впервые попал в точку. Харкнесс, отчего-то, придерживается её мнимого приказа, к своему сожалению откладывая телефон подальше. Эта ночь будет тяжкой, а завтрашний день — многообещающим.