7 | Битва за Штормград

Анализы в жизни пташки рода Моригач стали также типичны, как шутки о гибели, какие ныне пропахли гниением её трупа. Находясь в университете, девушка постоянно на них сбегала, скрывая от семьи сколь плоха ситуация, но с каждым разом делать это становилось труднее, ибо болезнь вводила новые детали в её распорядок. К примеру, объяснить как-то целостно резкую поездку в местную клинику для установки капельниц, у курсистки так и не сложилось, из-за чего позднее ей пришлось с три короба лгать увидевшему её в стенах медицинского учреждения другу, что всё довольно-таки неплохо. По сути, она не лгала, ведь врачи, занимающиеся её лечением, вывели точно такой же вердикт. С первого анализа и до мгновения, когда нехватку целостности в организме стала выдавать кожа, пробежало ещё несколько лет, в какие её сын успел возмужать и вырасти. А ещё не на шутку устать от того количества шуток о предстоящей смерти, каким его кормили с завтрака. — Рис? — поинтересовалась Злата, разглядывая тарелку с пищей. — Мхм. — Кутью тренируетесь готовить? — Всё! — воскликнул мальчишка-подросток, подняв руки вверх и признавая свою слабость перед этим безмозглым устойчивым желанием подкалывать старуху с косой. — Я ушёл! — Будешь оттачивать рецепт? — Он хотел увидеться с отцом. Известием отец значительно утолил пыл дурацких шуток, вынудив птичку горестно хмыкнуть и дёрнуться, так что с очень худых плеч вниз покатилась шаль, какую мигом подхватил её друг, накидывая обратно. — Я тоже хотела, но, видимо, мои желания роли не играют… — Если тебя это успокоит, я исполню любое, — прошептал тихо диггер, положив руки к ней на плечи, и следом очень нежно чмокнул ту в волосы, ощущая, как на губах опять остался один из них. Ныне из рухнувших локонов собирались целые ковры, но, вопреки горести происходящего, сумасшедшее семейство Моригач постыдно считало, что их девочке очень подходит такой облик. Что вечно хладнокровной и спесивой сойке очень к лицу смерть. И без того слишком бледная кожа переросла в цвет, какой сравнивался лишь с только выпавшим снегом, поредевшие волосы, какие она при этом умудрялась укладывать так, что лысины не заметишь, придавали лишней лёгкости, а похудение, какое оголило кости, обратило её в нечто, на вид, невесомое. К сожалению, реально тоже её вес отличался уже такой мелочной цифрой, что носить её на руках мог даже сам младший Иоанн, что, при этом, никогда не делал. Фиг Лёша её кому-то отдаст. С момента, как Бестужевка отправилась на последний тест и выслала ему горестное письмо о том, что скоро уйдёт, тот, как преданный пёс, не отступал от неё ни на шаг, уступая своё место только, когда убеждался, что кто-то другой сможет проследить за выдыхающейся птицей. В какую-то секунду Моригач вовсе прекратили отбивать у него этот шанс на нахождение рядом, но после принялись гнать того лишь с большой силой. Если он горюет уже сейчас, то страшно представить, что будет, когда она уйдёт. — Тогда исполни, — выдала скромно она, развернувшись мордашкой с осевшей кожей к юнцу, с каким ныне не сильно отличалась структурой. Грезилось, что они оба — восставшие зомби. — Или надо как-то волшебно сказать? По щучьему велению, по моему хотению… — А я на рыбу похож, да, трупик мой? — Разве нет?! — схватив молодого человека за щёки, Злата развернула те к папе, хиленько хохотнув. — Он же похож на щуку? — Я всегда находил в нём барана. — Спасибо, что хоть не осла! — усевшись перед подругой на колено и любуясь слабой улыбкой больного тела, тёмный князь ждал просьбы. — Что тебе надобно, старче? Моргнув пару раз, курсистка вначале уронила глаза вниз, а затем, превозмогая тяготы, подняла их обратно. — Я хочу его увидеть. Местоимение не нуждается в уточнении и определении. Оно самостоятельно и обрело эту волу задолго до топота детских ножек в этом доме. Кстати, ножек, какие наполовину являлись его заслугой. С последней встречи влюблённой парочки прошло очень много лет. Братья уже давно успели переговорить произошедшее, что аж Пётр согласился встречаться с сыном и проводить вместе время. Сынишку с суматошным даром, какой не имел классификации и, верно, аналогов, богок принял с благоразумием и счастьем, взяв на себя часть его обучения и переняв почти всю программу, дозволяя своему родственнику и его бывшему учителю крутиться возле его возлюбленной зазнайки. Притяжение гробокопателя и курсистки он понимал, но даровать заботу и с ней общаться сам не желал совсем. — А, может, я тебе лучше чьи-то украшения вытащу из гробов или кости добуду? — шутил Равелин. Стыдясь поведения брата, кузнец много лгал подруге, слагая легенды, какие с каждым новым разом становились глупее и несусветнее, будучи изначально бессмысленными. Анимаг слушала их, но он с первого же раза понял, что она точно ведает истину. Политику решений же он не менял, сейчас уразумев, что спектакль абсурда пора прекращать. Его ненаглядная сойка таяла. По-настоящему испарялась, становясь, то ли пеплом, то ли пылью. С каждым днём на его глазах она слабела и глохла; каждую ночь скулила от боли, прикусывая губы и сцепляя челюсти, чтобы следующим утром лгать, что ничего не ощущает. Пусть и видно, что это далеко не так. Как дух мёртвых он видел, как она темнеет. Как её тело лишается покидающей его души, и петь под дудку самодовольного и обиженного братца он не мог. Дуться тот способен вечность, а такого времени у Златы нет. За подарок можно считать, если она вообще проснётся завтра утром. — Сделаю, трупик, — пообещал он, нежно поцеловав очень холодную руку с выпирающими в каждом месте костями. Трогая палец, ондок чувствовал его так, будто касается какого-то очень тонкого бинта. Настолько уже нелепой мерещилась её кожа. Уложив подругу на кровать, до которой донёс её на руках, Алексей воззвал к постели её отца, прося того приглядеть за их слабой девочкой. — Как ты собираешься его убедить? — поинтересовался Иоанн, когда услышал сопение со слабо дышавшего носа. — Как угодно, — признался молодой человек, укрыв подругу и погладив мордашку, из-за чего смёл своим рукавом с рюшами пряди, оставшиеся на впалых щеках. — Плясками, песнями, молитвами… Вероятнее всего, конечно, угрозами и дракой, но ничего исключать нельзя. В своих намерениях князь не лгал. Он был готов хоть ножевыми ранениями братца истязать, только бы тот согласился услышать слова от своей некогда любимой. Пожав руку родителю, он решительно направился в библиотеку. Вытащив с полок самые крепкие книги, в каких страницах держались, не пророча себе скорый побег, он разложил их кругом вокруг себя, усаживаясь в центр, и принялся кричать в листы, прося его забрать. Вопли отвратительного певца длились недолго, и, к счастью, вскоре пьяный графоман забрал своего родственника внутрь, сразу приглашая того в бар, что выбесило ювелира страшно: она умирает, а он напивается. Чуть не разломав дверь в кабак, тот оказался внутри, подбираясь к столу, где нашёл своего родственника в его балахоне, замаранном в жирных закусках и пьяных коктейлях. — Чем обязан твоему срочному визиту? — щебетал безразлично он, глаз не подняв на брата. — Иоанн как-то неверно спилил лезвие, и потому ты пришёл обругать моё мастерство? — Претензии к воспитанию Ванечки я не имею… — Какой-то новый уровень издевательства — обзывать моего сына не его именем. — Мне кажется, он итак терпит самые худшие язвенные слова, какие только может человек на этой земле, — колол диггер, наклонившись ближе к стойке бара. — Его ты учишь. — Засранец. Хмыкнув оскорбление под себя, Петя вооружился ещё одной рюмкой и, избавившись от содержимого, залив его внутрь, продолжил диалог. — Ты же не ведаешь, как я его учу, — приметил алкоголик. — Уже давно не интересовался моей программой образования. — Увы, у меня нет на это времени! — громко и с агрессией причитал юнец. — Мне приходится таскать слабую умирающую подружку на своих руках, потому что сама она двигаться не может! — Или зазнайство её заполонило настолько, что она пальцем лишний раз уже шевелить не может… — А мычит она от того, что спесь очень много весит, да?! Не найдя ответа к этому, книголюб стыдливо чмокнул губами. — Петя, тебе ли Злату не знать: она даже при мучительных болях старается держать это всё в себе… — Мы с тобой точно с одним человеком знакомы?! — повернув башку, затрезвонил младший тёмный князь. — Та дама, с кем имел удовольствие я делить променады, отличалась таким нравом, что ныла, даже если ей корсет хоть капельку талию сдавил! — Понятия не имею, потому что моя корсеты носить не может! — переходил на ругань расхититель гробниц. — Она вообще ничего носить не может, кроме сорочки и платьев без каких-либо утяжек, потому что всё иное давит на её больные органы! — Неужто и отсутствующее сердце воет? — нагло хохотнув, цедил малец. — Воет. У неё метастазы во всех органах. Печаль и стыд окутали его, прогнав эмоции и заставив нахала стыдливо облизнуть губы и спрятать глаза. Сказы о его бывшей с каждым разом становились ужаснее и ужаснее, но он никак не мог совладать с ними, ведь её потеря значила куда большее, чем потеря его единственной любви. Она слишком много значила лично для околдованного семейства. — Тебе нужно позвать её сюда. — Алексей, я не хочу… — А мне, знаешь ли, уже значительно плевать, что ты хочешь, а что нет, — объявил диггер, отбирая рюмку и отдавая её бармену. — Я итак игрался с твоими желаниями годами, взращивая и воспитывая твоего отпрыска и заботясь о твоей ненасытной пташке. Молчал в тряпочку о твоих гнусавых песнопениях, сколь она эгоистична и самовлюблённа, и прятал тебя от её желанных объятий. Я тащил твою семью… — Она не моя. — В этом всё — твоё! — вопил ему, плюясь в лицо, задиристый молодчик. — Твоя девушка, твой сын, твои желания и мечты! Это был твой роман, и потому это — твоя семья! — А ты, хочешь сказать, её не любил, да?! Такое наглое требование выдать свои чувства воспринялось для гробокопателя вовсе кощунственным и безнравственным. Раскрывать свои эмоции и терпкие связи он не желал, хотя бы от того, что он, по его мнению, выполнил всё должное, чего требуется, от персоны с такой привязанностью. — Но я и не прятался, как дитё малое! — заметил он. — Не гулял по книгам, не скрывался от своего же сына, нет! Я, на удивление, в отличие от тебя, запойного засранца, принял это нечто и взял ответственность, определив программу обучения, а не следующий бар, где я носом буду стойку клевать! Я не купался в своей обиде и чёртовом эгоизме… — То есть, эгоист, по-твоему, я?! — Твоему сыну шестнадцать, а знает он тебя десять лет! Твоя любимая девушка умирает, прося с тобой встречи, а ты отказываешься, дуясь на разговор семнадцатилетней давности! — тыкнув в грудину, перечисление завершилось. — Я прошу возвратиться тебя в семью, прежде чем она переоденется во всё чёрное, а ты это отвергаешь! Кто тут эгоист, а?! Стукнув кулаком по дереву, он постановил, что слышать гнилые рассуждения больше не желает. Если его сойка хочет, то она своё получит. — Завтра я приведу её в книгу, и чтобы как в штык к нам навстречу вышел. Отправившись к выходу из бара, он заслышал, как статуя пьяницы заговорила. — Давай в «Отцы и дети», — прошептал он. — Там хотя бы тихо. — Хм! — кинул напоследок Алексей. — А я думал, что ты так надеешься слиться с толпой! Не получив ничего взамен, диггер вернулся обратно в дом семейства Моригач, встречая обоих Иоаннов на пороге спальни их матери, какие, судя по всему, очень взволнованно ждали его. Как только стук ботинок прошёл по коридору, дуэт развернулся, оповещая о новом ухудшении — их девочка начала харкать кровью. С рассказов подруги гробокопатель прекрасно понимал, что они близки к концу настолько, что следующий раз на своих руках, возможно, он понесёт её прямо на кладбище. Приняв эти вести, на следующее утро он посоветовал семейству каждое утро говорить с ней так, будто в последний, и, к сожалению, не прогадал. Когда он уложил книгу на стол, бывшая курсистка с полуопущенными веками печально хохотнула. — Не люблю эту книгу. — Скучная? — Без меня — да. Рассмеявшись, ребята прикрыли глаза, положив руки на листы, а, когда они снова увидели свет, то их окружила совсем другая мебель и обстановка. — По-моему, я заняла чью-то кровать, — приметила остеолог. — Не беспокойся. — Они не будут «против». Не поверив своим ушам, уже подозревая глюки, Злата приподняла зеницы на явленного господина и еле сделала вздох, поражённо пялясь на его облик. Мерещилось, что он ничуть не изменился, и время его совсем не покромсало. Это в какой-то степени её даже унизило. Он также свеж и красив, как и в день, когда исчез. О ней же такого не скажешь. — Я на твоём фоне ничтожество какое-то! — шептала она, когда книголюб усаживался с другой стороны от неё. — Сложно таковым являться на фоне абсолютного обалдуя и идиота, — произнёс мастер железа. — Ты зря так говоришь. Ты всё ещё прекрасна. — А вчера версия была иная… Отчасти разговор возлюбленных диггера бесил, потому что он чуял, что брат будто прикасается к тому, что ему не принадлежит и его не является. Когда Пётр ответил на протянутую ладонь и сжал её в своих пальцах, самодовольного охотника тряхануло, вплоть до учащения сердцебиения. Милые диалоги парочки он воспринимал за парад лицемерия. Подобное сложно обозвать ревностью, ведь он, однозначно, никогда не любил свой сойку в подобном ключе, но иное он считал непоколебимым и верным: это ЕГО сойка, и она точно не должна с благом относиться к тому, кто её бросил и отказывался видеться. Романтики же так не считали, явно довольствуясь произошедшей спустя много лет встрече. Глядя на неё сейчас, младший Равелин будто снова переживал все те самые безумные эмоции, какие она даровала ему когда-то. Опять чувствовал себя так, что готов сбежать куда угодно, только бы рядом с ней, и вновь воспринимал бесконечность за адский плен. Пташка рода Моригач вовсе от счастья светилась, пока не начала надрывисто кашлять, источая кровь, какая ещё и встала наперекор глотке, запрещая ей нормально дышать. Дух будто бы вырывался прочь. — Кажется, времени мало… — Только третий час, — объявил Алексей, не желая признавать правду. — Прекрасное время, чтобы уйти… — Куда? Закатив глаза от попыток юнца сбежать от реальности, курсистка молчаливо потянула обе руки к отцу своего ребёнка и сняла с запястья то, чего никогда не замечал и не видел её верный друг. Такая крошечная нить жемчуга просто не могла броситься в глаза творцу, что с ней никогда не работал, хотя после всего об этом мечтал. — Это кусок от ожерелья, какое я одевала до беременности, — объявила слабая болеющая. — Оно делалось точно под охват моей шеи и именно благодаря ему я определила, что жду пополнение. Покрутив бусины в своих пальцах, она протянула украшение богоку. — Я хочу подарить его тебе. Удивлённый князь сразу начал отпираться. — Нет, золотце! Нет! — пререкался он. — Я не заслуживаю этого подарка! Я оставил тебя, бросил! Поступил, как последний урод! Я не заслуживаю… — А ещё я умираю раньше, так что мозг твою на трепанацию не получу, — горестно добавила пункт она. — Но это всё равно твоё. Отказываться же мужчина не прекратил, вертя головой, как малое дитя. — Золотце, я не могу его принять! — Можешь, потому что оно — знак того, что я в жизни имела нечто большее, чем то, что сохранится под землёй или иссохнет с годами. Я — не только кожа и кости. Я жила и чувствовала, у меня были эмоции. Взяв руку и насильно вложив в неё нить, она закончила свою речь. — Я любила. От подобного признания младший Равелин остолбенел, а его брат опешил, ощутив себя премерзко лишним. Грезилось, что он посетил интимную сцену, недостойную его обитания в ней. Мерещилось, что эта пташка далеко не его. — Злата… — Ты был единственным человеком, которого я любила и люблю, — продолжала умирающая курсистка. — Я тебя люблю. — Золотце, — положив свободную ладонь к ней на щёку, Пётр легонько чмокнул её в лобик и принял признания, даровав свои. — Я тебя тоже люблю. Начав кашлять, девушка харкнула кровью почти в лицо любимого, чем вынудила до этого на время обездвиженного Алексея кинуться к ней на помощь, что сработало абсолютно взаимно. Нуждаясь в опеке, она сразу развернулась к нему, точно зная, что он её вытащит. — Лёша… — Сейчас-сейчас, трупик! — налив ей водицы, Алексей притянул посуду к мордашке и залил содержимое в рот, попутно спасая подругу, когда всё пошло наружу. Её слабая структура отказывала. — Больно… — вякнула она. — Где больно?! — испуганно требовал информации диггер, прекрасно зная ответ. Везде. Своим указательным пальцем, какой прокрутился над грудной клеткой, несчастная это подтвердила. — Мне так жаль, так жаль! — взяв её за ладонь, он начал крутить тоненькие костяшки в своих руках. — Я бы так хотел облегчить ношу… Сконцентрировавшись на этой мысли, гробокопатель ощутил, что его локоть резко дрогнул и прогнал по себе волну муки, будто он только что соприкоснулся с огнём. Рявкнув под себя, он поднял голову обратно на девушку, видя, что она больше не кашляет. Взаимосвязь без обсуждения они уловили оба. — Тебе легче?! — Кажется, ты забрал… — Твою боль?! Чмокнув губами и упав назад совсем, пташка предположила свой вариант. — По-моему, это уже больше жизнь. Донеся до своего мозга всецелый смысл сказанных слов, князь откинул руку прочь, отказываясь её касаться. Он ни за что не станет катализатором того, почему она уйдёт. — Нет-нет! — пискнула, умоляя, Злата. — Наоборот! Я «за»! — Я не заберу твою жизнь! — вопил встревоженно юнец. — Это не жизнь! — покачав головой, серые глазки на секунду зациклились на книголюбе, следом вновь утонув в очертаниях личика расхитителя гробниц. — Жизнь, которая является синонимом боли, недостойна для продолжения. — Но я тебя убью! — Нет! — противоречила девушка. — Ты мне поможешь уйти… Так скажем, поможешь улететь… — Своей сойке. Услышав его изречение и поняв всё правильно, учёная кивнула и легонько улыбнулась своими исхудавшими губами. Его сойка. Сконцентрировав свою мощь под советы брата, схватившись крепко-крепко за руку и уткнувшись в неё подбородком, тот применял свои способности, поглощая её тяготы и сдуру забирая их себе. Теперь он внимал треск головы и адское учащённое сердцебиение, ощущал во всей красе тягостное дыхание и бурление уже обезумевшей крови. Отыскивал в своих органах те, какие сгнили и изничтожили себя, и, то и дело, крутился из бока в бок, ломаясь под их якобы разрывом. Каждая метастаза возникала в нём, и вся та боль, что растянулась у метаморфной пташки на годы, сейчас в единую секунду кинулась на него. Он терял связь с реальностью и миром, лишался ощущения жития и всего остального, и в один момент он решил, что теперь таковой обязана стать его вечность — пропитанной болью и адскими горестными пытками, что эта гнусавая тьма никогда не возымеет конца. Верно, потому, когда она кончилась, он этого вовсе не понял, а сумел что-то воспринять, только когда Пётр положил руки ему на плечи, требуя открыть глаза. — Всё кончилось. Постигая железные веки, тот распахнул зеницы, видя в мыльном виде наследницу рода Моригач с упавшей головой и неподвижной грудной клеткой. Распахнув свои пальцы, он аккуратно сложил навечно неподвижную руку на кровать. Спесивая сойка умерла. Осознание вертелось и крутилось, что подышать не подумаешь, но это никак не отводило его от погибшей подруги. С вылупленными глазами он всматривался в неё, чувствуя, словно у него крошится сердце, и виной тому совсем не изъятие боли. Только лишь она ушла. — Вам пора назад, — кинул книголюб, глотая свои слёзы, вовсе не видя, сколь плохо состояние его брата. В наблюдении за неживой девушкой, он прижал руки к лицу, по-прежнему слыша её смех, какой изрядно сотрясал его и играл лишь хуже при лицезрении слабой улыбки, сохранившейся на остывающем теле. Неспособный мириться с этой участью, он не заметил смены обстановки, потому что надрывисто, теряясь в соплях и слезах, зарыдал. В нём самом, чудилось, ни один орган не работал, ни одна артерия не исполняла свою задачу, а воздуха вовсе не имелось. Но он мог поклясться, что виной тому не забранные страдания, а только его горечь от ощущения, что всё кончилось. Он её потерял. — Дядя Лёша? — попросился в коридоре Иоанн, чем вызывал ещё больше слёз и прибавил точных осознаний в почти не мыслящую голову. Его покинула его сойка. Его и ничья иная. Может, они друг друга не любили, но они оба знали, что они друг другу принадлежат, ибо ближе никого не существовало. Всё вставало на свои места, и становились ясными эти резкие приливы ярости и вспышки гнева: она никогда не воспринималось для него чем-то Петиным, потому что таковым не являлась. Это — его птичка, его подруга, его трупик. И это его племянник, его дом и его семья. Это всё его, даже, верно, больше их. Его и Златы. Но больше ничего нет, и он ненавидел свою бесконечность за это. За то, что она подарила времени, но его всё равно не хватило, потому что, рано или поздно, а срок бы для смертных иссяк, и всё бы завершилось. Такова участь духов — лишаться живых. Простить же то, что она забрала у него нечто, что принадлежало лишь ему, он не сумел никогда.

***

Невзирая на перевоплощение, прибыл к комнате анимаг далеко не сразу. Остановившись у двери, он некоторое время пилил её взглядом, смиряя свои мысли и убеждая мозг в верности своих размышлений. Они бунтовали и настаивали на ином, защищая честь персоны, какую он смел называть другом, но оборона работала вяло, из-за чего колдун лишился на визит. Постучавшись, он ждал ответа от неуклюжего преподавателя, не зная вовсе, что в тёмном коридоре очутился не один. Учёная следовала вовсе не за ним, ибо её целью считалась комната её молодого человека, где она запрятала лекарственные растворы. Там она желала найти нечто во спасение семейства Равелиных. Невроз же сыграл с ней злую шутку, доведя несчастную до степени, когда лестница из недружелюбного знакомого стала для неё истинным врагом, из-за чего её она преодолевала на дрожащих ногах и с большим трудом, готовая вверх чуть ли не ползти. Таким образом, застала она разговор мальчишек, ещё не дойдя до них. — Эй! — воскликнул Астер, распахивая дверь перед товарищем. — Что ты… Что ты здесь?! — Нон грат, мне нужна звезда из астрального плана, — посвятил в свои планы знакомого метаморф, сразу приспустив брови в указательном жесте якобы «дай». Требовательность слышалась и в голосе, чего Мария совсем не поняла. Как соотносятся её молодой человек и артефакт иного волшебного мира?! — А я как тебе в этом деле помогу? — озвучивая вслух мысли возлюбленной, вопрошал учитель. — Там Влад умирает, давай быстрее. Настойчиво, словно воинственный таран, Моригач лишь ждал получения должного, вовсе не предполагая иного исхода. Неразрушимый он продолжал стоять с открытой ладонью, настаивая на обретении объекта, о наличии какого звездочёт отрекался. — Причём тут я?! — Это уже не доставляет хохота… — А кто смеётся?! — Нон грат, я советую тебе прекратить! От подобного ученица ускорила шаг. Да, её бывший всегда славился несгибаемостью и упёртостью, но при этом никогда эти качества не прикрывали беспечную и бессмысленную убеждённость. Если он на чём-то настаивал, значит, он, вне сомнения, об этом знал. Даже после их расставания мальчишка ни разу не явил себя обманщиком и лгуном, ни разу не унижал кого-то без принципов, а уж гнать так на кого-то близкого он бы не стал ни за что. Руководствуясь этими очень чёткими мыслями, у самого выхода в коридоры девушка замерла, подглядывая за происходящим с полным отсутствием мыслей в голове, но очень неприятными ощущениями в груди. Только подозрение там и ютилось, ибо принимать его за правду не хотелось — Корвин… — молил преподаватель. — Если ты сейчас не остановишься, то все узнают правду. Затаив дыхание, владыка природы ожидала. Что за правда такая, коли её любимый замяукал, как новорождённый котёнок, от слов своего самого близкого друга? Разозлившись донельзя, метаморф закричал. — Колдуй! Приглядываясь, Маша увидела, как удручённый и застыжённый, но совсем не удивлённый астроном заходит в комнату и возвращается к проходу с крошечным кристаллом в руках. Разобрать издалека она не сумела, но в догадках оказалась права. Лунный камень. Сжав в кулаке подарок земли, нервный маг пыхтел себе под нос и шмякал, а после прикрыл стыдливые глаза, то ли от того, что осознал свою неспособность поднять их на собеседника, то ли для свершения колдовства. Стиснув зубы и минерал, он начал шептать заклинания себе под покрасневший от волнения нос, и, верно, это был первый раз в жизни, когда девушка молилась о неисполнении колдовства. Увы и ах, сквозь пальцы пролезли крошечные лучи белого света, уведомляющие об успехе, смешанном с горестью. Раскрыв ладонь, парень явил своему студенту ту самую надобную крошечную звезду астрального плана, обменяв её на неприкрытое презрение и разочарование. Пускай он догадался до правды, это не отменяло того, что она его разрушила. — Достаточно? — поинтересовался Астер, проговорив начало слова девять раз. — Если это всё, что могут предложить твои восстановленные способности, то мне достаточно, — коротко уведомил его анимаг, поспешив уйти. Истина легла на плечи грузом, и, верно, потерей какой-то веры в лучшее этого мира. Книголюб ощутил себя раздавленным, обманутым и недалеко ушедшим от своей же любимой Сатанинской душонки. Не выслушав объяснений, тот принял то, что сам решил. Разница крылась лишь в том, что оставлять знакомого он так просто не хотел — они слишком много прошли вместе, чтобы он не позволил ему хотя бы попытаться рассказать всю предысторию, приведшую его к этому греху. — Корвин… Я… Но сейчас на это времени точно нет. — Давай, мы позднее проведём беседу о твоём секрете и обмане? — развернувшись к мальцу на секунду, буркнул он вопрошающе утверждение. — У меня нет никакого времени сейчас на разочарование. Сумев взамен только закивать, звездочёт отпустил друга во спасение его родственника, сам запрятавшись в своей закрытой спальне, в какой, по мнению любимой, мог теперь исполнять что угодно. Стоя, как вкопанная, всё время диалога, учёная сумела подвигаться, лишь когда анимаг со звездой в клюве улетел прочь, и сразу же она ощутила, как неведомо с её губ срывается тихий вой. Запаниковав, она прижалась к стене на лестнице и сжала себе рот рукой, узнав от касания, что её лицо мокрое от слёз. Сама того не осознав, впечатлённая увиденным, она зарыдала. Вой продолжался, плач тоже, а она внимала, как не способна их остановить, будто всё вне её контроля. Видимо, точно, как и сам её молодой человек. Поняв, что её завывания уже совсем не тихие, отличница, глупо забывшая о раненом друге, направилась вниз по ступенькам, пытаясь безуспешно хотя бы глотать массу слёз. Так она начала кашлять, на несколько секунд прервав вой. На последней ступеньке она споткнулась, чуть не упав вниз, но сумев удержать равновесие. Слабость побеждала над ней, и она посчитала за правильное решение податься ей и следовать её умыслам. Колдунья природы уселась на лестницу, продолжая свои рыдания, в каких надеялась найти хоть толику вразумительного объяснения к произошедшему, терпя крах за крахом, потому что вынимала одно — он снова её обманул и предал. Наиболее глупой и наивной идиоткой считать себя студентка не смела ещё никогда. Надо же было поверить ему на слово, что он не сойдётся с магией, что не попытается всеми возможными способами её себе возвратить! Каким же мозгом крошечным и наивным необходимо обладать, чтобы полагать, что он и впрямь смиренно продолжит жизнь неспособного смертного?! Особенно при том, что он полез помогать воронёнку, снова руководствуясь своей вездесущей и идиотской справедливостью?! Ненависти к этой ситуации, в целом, девушка вовсе не имела, без конца попрекая себя за абсолютную, по её мнению, сумасшедшую тупость, ведь она знала, с кем водится. В этом всём бушевало стремление осудить себя, какое под собой грело и опекало куда более опасное знание о том, что следует за подобным. Когда мысли пробились сквозь истерику, Маша запищала, вновь прикрыв рот рукой. Его обязаны посадить. Астер не только нарушил закон, никому не признавшись в возвращении маги, так ещё и вернул способности явно незаконным путём. Отнятое колдовство не вернётся просто так. Те, что тушил бук, и вовсе шансов на подобное имеют, но он же как-то сумел, а, значит, применил артефакт, какой мощнее всех самых мощных. Вспомнив содержимое пещер Черномора, они припомнила меч желаний, и взвизгнула, прикусив губу. Как же он на такое согласился?! Пребывать в истерике, ненавидя то себя, то своего любимого, она могла ещё очень долго, но крик, оказавшийся настолько громким, что дошёл аж до неё, вынудил её подняться на ноги и побежать обратно в оранжерею. Толпа общим составом пыхтела над тем, чтобы не столько излечить тёмного князя, сколько хотя бы оставить его в живых. Корпя над телом, Кика вливала ему лекарство, пока биполярная особа всеми силами тушила боль своими мысленными силами. Мощи, подобной способностям пропавшего во снах Алексея, в ней, конечно, не имелось, но хоть что-то у неё выходило, ведь, не будь её, вопли убегали бы далеко за стены колледжа. Когда в комнатушку ворвалась волшебница природы, вредина уже заметно подустала от махинаций, какие, казалось, напрасны. — Надо ему выпить ещё, — произнесла она, шмыгая мокрым носом, отбирая тарелку и требуя от мальчишек, чтобы они держали голову подыхающего друга. — Ты чё, хряпала где-то? — пошутила одноклассница, заметив красное лицо, из-за какого исследовательница чуть не проглотила свой язык, но, сконцентрировавшись на силах, принялась раздавать последние приказы. Заявив всем собравшимся мужчинам не отпускать ёрзавшего Влада, она взялась за иголку с ниткой и, наблюдая, как лёгкие обратно соединяются воедино, принялась зашивать свой же искусный качественный надрез, желая даже похвалить себя за его изготовление. К сожалению, другие, куда более крепкие мысли, заглушили эту похвалу. — В конце бантиком завяжешь? — гоготала отстающая студентка, скорее, больше от волнения поддаваясь таким детским подколкам, но они сыграли с ней плохую шутку. В трудных вдохах любительницы звёзд, она услышала невнятный вопрос. — Ты знала? Не поняв его и находя всё забавным в истерике, она продолжала подкалываться. — О том, что ты дурная, бриофита, что аж раны завяжешь красивым бантиком?! Да, знала! Как раз в мгновение, когда последний узел завершился, а нитка обрезалась, девушка повернулась к собеседнице, шёпотом оповестив её о правде. — Что Астер вернул силы. В считаные миллисекунды вечная ухмылка Чеширского кота сменилась померкшим, абсолютно поледеневшим ликом, в каком мешались неверие и дикая злоба. — Чего? — проговорила она, прервавшаяся то лишь от того, что дальше обязалась материться. — Астер вернул себе силы. — Подожди, но… Какого… Подавленная, Кика поддалась удивлению так же, как и её знакомая, что аж сдвинуться не могла, и молча стояла, пялясь в одну точку, что сыграло с ней плохо. Беспокойный факир начал крутиться вокруг сознательного товарища, интересуясь, что же ему надобно. — Тебя переложить на кровать?! Может, подушку?! — трепался он подле вымотанного и не желавшего дышать морока. — Дать воды?! Скажи мне, Влад, пожалуйста! Умоляю, скажи, как я могу тебе помочь! С трудом повернув голову, мужчина впился своими поблёклыми голубыми зеницами в оттиск друга, после поднял их на стеснённую фигуру Бабейл в самом углу зала, а затем опять вернулся к нему. — Пошёл вон. Отследив путь его глаз, Саша переглянулся с подругой, и сразу ощутил, как их обоих переполняют стыд и срам, как их губит знание, до чего всё дошло из-за их решений и как сильно они подставили того, кого подставлять, в принципе то, не хотели. Пускай некогда племянница отобрала у неё симпатичного парня, принцесса Штормграда точно никогда не желала ему тяжкой гибели и такой участи, а уж того, чтобы пред ними на коленях ползал в извинениях её любимый человек она и вовсе не желала. Но они оба знали, что в этой расстановке сил уже нечего менять. — Влад, умоляю… — Вон. Иных слов князь не знал. Как грешник пред правителем, смиренно опустив глаза, фокусник подошёл к Алёнке, обсуждая с ней, как она обязана следить за его саркастичным братом и как должна его оберегать. Пока парочка милых возлюбленных устанавливала план действий, Сатана, как парализованная, пялила в одну точку и содрогалась от своих мыслей, какие завелись самым глупейшим обликом. Она никогда не желала Владу плохого. Да, со стороны могло показаться, что она его ненавидела и не терпела за то, что некогда он избрал не её. Но она его недолюбливала только за это! Ведь она никогда не желала его чувств, нуждаясь в иных, но сам поток такого объяснения её загубил. Она всегда хотела себе возыметь всё то, что имела Варя: любовь, признание, звание. Сейчас же та персона, кем она жаждала стать, не существовала. Признание, какого добивалась всем помогающая и всея спасающая волшебница, исчезло, как только она позабыла о том, что вообще умеет дружить. Возлюбленный человек исчез следом, ведь он любил ту ушедшую девушку, а совсем не эту незнакомку. Только звание осталось при ней. Такого чистого листа Марфа и желала — ни подружка, ни лидер, а только лишь принцесса и волшебница. План грезился вразумительным, пока Любава не осознала одну далеко не бросающуюся в глаза деталь. Ранен только Влад. В холле при сражении с гнусавой ведьмой столкнулось всё семейство Равелиных, но порабощённым магией оказался только морок, и виной тому точно не то, что он кого-то прикрыл, ведь это его, шокированного и подавленного, обороняли братья. Если и кто-то обязался пострадать, то только они, но свалилась болячка лишь на голову ему. Будто порошок летел не только во врагов, а имел своего максимально конкретного получателя. Того самого, кто приходился любимым человеком ныне будущей королевы. Заморозившись от страха, биполярная особа не восприняла, когда не маг подошёл к ней вплотную. — Психея, ты чего? Еретичка не только мечтала возыметь к себе в прислуживание истинную принцессу без связей и обязательств, но и мечтала выкосить тех, кто составлял её иной мир и представлял самые важные экземпляры в той коллекции. Жаждала лишиться тех, кто имел хоть какой-то шанс на возвращение их девочки. Потому Влад чуть не умер, но он ведь далеко не единственный наиболее важный аспект в этом деле. Имелись и иные, какие бы, поигравшись с головой, сумели добиться благих результатов. Например, она, или её бабушка, или… Руки Абрикосова вцепились в плечи. — Любава, отзовись! Её брат, лежащий в коме в ином мире и лишь сегодня оставленный без их присмотра. Разинув рот, колдунья напряжённо задышала, обратив внимание на мальчишку. — Витя в опасности! — объявила она, исказив лицо в гримасе ужаса. — Нам нужно в замок срочно! Словив уровень паники, юнец принял его с соглашением. — Так идём! Взяв подругу за руку, он поспешил с ней в коридор, намереваясь воспользоваться устройством перемещения и очутиться во дворце как можно быстрее, пока несколько пар глаз провожали их пристальными взорами, не догадываясь обо всех проблемах будущего. Под откос шло всё, и девушка, мечтавшая разрушить миры своей сестры, добившись цели, полностью пала под проклятием связывающего заклинания. Когда лишается одна, за ней падает вторая.