The Godfathers

Kan Gao — Kinda Like an Indie French Film

Живот урчал. Тюя, держа одну руку в кармане, а другой взявшись за лямку рюкзака, шёл по тротуару сквера, смотря вверх. Деревья зелёные, птицы поют, солнце пробивается сквозь листву и играет яркими зайчиками на асфальте. Отец сегодня забрать со школы не смог, но как бы и неважно это, можно и самому дойти, тут не так уж далеко. Погода хорошая… Стайка воробьёв у кустов что-то не поделила и агрессивно чирикает, что-то активно подбирая с земли и успевая между собой драться. Видимо, хлебные крошки или семечки. Мальчишка нахмурил рыжие брови. Есть хочется. В столовой он сегодня не был — после физкультуры на большой перемене хотелось только пить, а потом как-то не получилось. Настроение омрачало лишь то, что в холодильнике должно быть ровным счётом ничего — готовить либо из подручных средств что-то навроде бутербродов или хлопьев на скорую руку, либо купить что-то в магазине уже сготовленное, либо… Тюя невольно остановился. Чудесный запах выпечки из пекарни подле супермаркета чуть с ног не сбил. Как назло, живот урчит сильнее, и Накахара злится — ну что там, стадо китов завелось? Неужели не может потерпеть до дома? Мысль об одних скудных бутербродах, максимум — горячих из микроволновки или со сковородки, не радует, а не перебивать аппетит выпечкой, пусть и свежей, перед обедом или ужином папа учил. Хотя соблазн очень большой… В голове усердно крутятся мысли о том, как поступить. Солнце пригревает, на парковке возле супермаркета стоят несколько машин, из дверей выходит парочка людей с полными пакетами. А чем это Тюя хуже? «Что я, маленький, что ли? — Накахара как-то от такой мысли посмотрел на небо, щурясь от солнца. — Сам сготовлю что-нибудь! И папа придёт поздно вечером, поест нормально. А то такой же худой, как я». Мальчишка сжимает в кармане брюк несколько смятых купюр, бодрым шагом сворачивая и захаживая в магазин. Сейчас посмотрим, на что годится здешний ассортимент! Смешно, наверное, и одновременно изумительно выглядит небольшого роста щуплый школьник, спокойно поднимающий огромный пакет, полный купленных продуктов, и с таким же безэмоциональным лицом взявший его одной рукой, шагая на выход. Пакет, правда, причудливо светится едва видным алым цветом. И ещё удивительнее было то, что в чеке не было ни одного пункта сладкого или газировки — Тюя, на самом деле, был настолько увлечён поиском ингредиентов на стеллажах и их доставанием с верхних полок, что совершенно не думал о шоколаде или какой-нибудь коле. Он вспомнил об этом упущении уже на подходе к дому, остановился, подивившись самому себе, вздохнул и пошёл дальше, доставая ключи из рюкзака. Ладно, потом сбегает, если сильно захочется. На кухонный стол вываливается всё содержимое пакета, чудом не порвавшегося: говядина в упаковке, пара морковок, целый пакет луковиц, бекон, томатная паста, банка шампиньонов детской рукой отодвинулись в одну сторону, а вот несколько картофелин, пучок зелёного лука, небольшая курица в упаковке и пачка масла сдвинулись в другую, чтоб не смешались и говядина по-бургундски случайно не получилась с запечённой картошкой. Отец уже несколько раз приносил эту «бёф бургиньон» из ресторана, но Тюя справедливо рассудил, что если её готовят на пятизвёздочных кухнях обычные люди, то почему бы и ему не смочь? В век интернета миллионы рецептов под рукой, только обеспечь себе вай-фай либо мобильные данные, если ты мажор. Между продуктами вываливается несколько тетрадок с учебниками по предметам, уроки по которым нужно сделать на завтра, и мальчишка наскоро моет руки, едва не забыв переодеться в домашнее — хотелось уже начать готовить, учитывая, что времени будет потрачено немножко больше, чем на обычный бутерброд. В кабинете отца Тюя находит откупоренную бутылку вина, подумав и решив, что от пропажи одной ничего не случится — у него вон, целая коллекция! Да и, к тому же, он может и не заметить; он порой приходит уставший и не трогает некоторые вещи, оставленные где-то не в поле зрения, просто потому что забывает о них. Может, и об этом Мутон Ротшильд забудет?.. Книга рецептов кладётся раскрытой на нужном развороте прямо на столешницу, а солонка ставится между страницами, чтоб книжка не закрывалась. На сковороде в масле тихо шкварчат куски говядины и бекона, пока Тюя, стоя коленями на стуле у столешницы, нарезал лук и морковь. Лук отправился на сковороду, после того как бекон ушёл к говядине в кастрюлю на другой конфорке, а вот морковь… Морковь крупными дольками вызывала уважение только в свежем виде — в варёном, жарёном, тушёном и любом другом она отправлялась на край тарелки и следом в мусорку. В принципе, она не так уж чувствуется в общем букете вкуса в блюде, но… Тюя справедливо решил для себя, что ничего от её отсутствия с рецептом не станется, и скинул её ножом на маленькое блюдце в стороне, освободив доску и отправив одну из хрустящих долек в рот, чтоб хоть чем-то успокоить желудок. Лук вскоре отправляется в кастрюлю к мясу и бекону, а сковорода щедро заливается вином — с отцом, разбирающимся в сортах каждого винограда, он уяснил, что в блюдах, в которых есть вино, вина никогда нельзя жалеть. Оставалось надеяться, что сам Артюр этой бутылки впоследствии не пожалеет. Теперь осталось слить бульон со сковороды в кастрюлю ко всему остальному и подождать… В перерыве, пока мясо, бекон и лук в вине томятся в духовке, а маленькие луковички в сковороде на половине стакана винного бульона ещё не приготовились, Тюя, стоя у стола, пишет эссе по английскому в тонкой синей тетради с изображением Эйфелевой башни. Не то чтобы он блистал в нём знаниями так же, как во французском, но не угодить Агате-сан нельзя. Лучше уж порыскать лишний раз в переводчике и склоняющем глаголы конжугаторе, чем написать наобум и потом исправлять на уроке. Нет, Агата-сан была хорошей преподавательницей, объясняющей весьма доступно, просто Накахара никогда особо к знанию английского не тянулся (в отличие от полиглота Дадзая, схватывающего всё, что ему интересно, на лету, и разбирающегося в грамматике Акутагавы), а расстраивать Агату-сан не хотелось. Можно, конечно, было просто попросить у Осаму помощи, мол, помоги по-дружески, напиши мне эти несчастные десять предложений, но Тюя горд. К тому же, у него есть двадцать минут — он успеет! Он уже наметился успеть, а значит, что выбора у него нет. Под хруст свежей моркови старательно выводятся английские слова. Когда звенит таймер на плите, Накахара оборачивается, спешно дописывает последние несколько слов, ставит точку и возвращается к сковороде с луковицами, потыкав их деревянной лопаткой на предмет размягчённости. Вроде готово. Ключевое слово — вроде, но пахнет нормально. Теперь в посудине, освобождённой от луковиц, растапливается масло и румянятся шампиньоны. В голове упорно стучит мысль, что о чём-то Тюя забыл, но что конкретно — никак не вспоминается. Чёрный перец? Да нет же, вот его упаковка раскрыта. Тимьян? Не-а, он тут же. Чеснок? Нет, вот он, готовый, скоро его можно будет добавить. Времени раздумывать дальше не было, и Тюя, проверяя мясо в духовке и ткнув ножом на предмет мягкости, достаёт его наружу. Нужно ещё бы подучить стихотворение, которое задали на завтрашнюю литературу… «Как там начиналось? — он с посудой в руках склоняется к столу, глядя в раскрытый учебник зарубежной литературы. — Над седой равниной моря ветер тучи собирает, значит… между тучами и морем гордо реет буревестник, черной молнии подобный…» Мясо — в сотейник над стеклянной чашей, бульон — в чашу. Теперь в какую-нибудь большую посудину бы всё это сложить. «То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и тучи слышат радость в смелом крике птицы… — Один кусочек падает на пол, и Накахара раздражённо цыкнул, подняв его с пола, подув на него и запустив в рот. — В этом крике — жажда… чего? грозы, шторма… нет, бури, вроде, да? В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом вопле…» Твою мать! Посолить! Стихотворение обрывается. Всё солится в срочном порядке сначала с одной стороны, затем переворачивается и солится снова. Накахара не слишком уверен, что солиться продукты должны так, но выбора-то нет: либо есть абсолютно несолёное, либо вот то, что есть. Тюя спотыкается об упавшую поварскую перчатку на полу и не роняет ничего на пол только за счёт своего похренизма на законы гравитации, которые для него не писаны вообще. На мясное рагу сверху высыпаются румяные луковицы и поджаренные на масле шампиньоны, перемешиваются со всем остальным. «…Только гордый бури вестник реет смело и свободно над седым от пены морем, всё мрачней и ниже тучи опускаются над морем, и поют, и рвутся волны к высоте навстречу грому, — осталось сделать соус из всего того бульона, что никуда не израсходовался, и по-быстрому начать готовить вишисуаз, чтобы говядина успела пропитаться и подостыть. Времени… уже седьмой час? Долго! — Буревестник с криком реет, чёрной молнии подобный, как стрела пронзает тучи, пену волн крылом срывая. Вот он носится, как дьявол, — гордый, чёрный дьявол бури… ага, прям пернатый Сатана». Быстро-быстро режется лук, Тюя шмыгает носом и утирает слёзы предплечьем, часто моргая. Складывается ощущение, что он плачет над стихотворением в учебнике, поставленным прямо перед носом, но читать решительно невозможно — слёзы застилают глаза. Он бубнит себе под нос первую половину чёртового стиха, который в рифму ну совершенно не складывается, но вроде как каким-то загадочным образом запоминается. Почему — загадка. Вспомнит ли это Тюя завтра на уроке — тоже вопрос. Хотя на память он вроде не жаловался… В куриный бульон в кастрюле ссыпается мелко нарезанный лук. Тюя солит, перчит и чихает, успев натянуть на нос край футболки. Ох уж эта готовка, ох уж трудно быть хозяином! Мальчишка потягивается, разминаясь, ставит бульон на мелкий огонь и взбирается на стул, доставая блендер с верхних кухонных ящиков за деревянными дверцами — суп-пюре полагается взбить вместе с холодными сливками в нём. Уф, ну, последний рывок… «В гневе грома чуткий демон, он давно усталость слышит, он уверен, что не скроют тучи солнца, — нет, не скроют! Ветер воет… Гром грохочет…» — Накахара раздражённо бубнит себе под нос, аккуратно опуская блендер на столешницу и слезая на пол, шмыгнув носом снова. Запахи стоят, не льстя себе, крышесносные, а ведь по сути ничего ещё не готово — это и злит. Ладно, чуть-чуть, вишисуазу осталось совсем чуть-чуть, полчаса всего, а там в блендер — и готово. «Буревестнику» с губ вторит воющий желудок, которому явно было недостаточно долек свежей моркови и одного кусочка несолёного мяса с пола. Накахара тяжко вздыхает и берётся за учебник, начиная расхаживать по комнате. — Синим пламенем пылают стаи туч над бездной моря, — Тюя начинает зачитывать строки вслух на память, подглядывая на страницы одним глазком. — Море ловит… э, стрелы молний и в своей пучине гасит. Точно огненные змеи, вьются в море, исчезая, отраженья этих молний… Он зубрит. Мозг уже не хочет воспринимать вторую половину чёртового стиха так хорошо и интуитивно, как первую, поэтому остаётся только тупо зазубрить, отчеканить завтра преподавателю и со спокойной душой его забыть. — Буря! Скоро грянет буря! — громогласно объявил Накахара, пользуясь тем, что дома один, и от грандиозности момента, проникнувшись атмосферой, взбирается на диван, поставив одну ногу на подлокотник и подняв книжку над собой на вытянутых руках. — Это смелый буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем! Суп кипит, и мальчишка, опомнившись, спешит на кухню, чуть не врезаясь в угол, и снимает кастрюлю с конфорки, щёлкая выключатель плиты на ноль. Учебник ненадолго отложен в сторону, и на холодные сливки в блендере выливается будущий суп-пюре, а пока это просто куриный суп с французским названием. Прямо как когда называешь своего ребёнка крутым иностранным именем, но в его окружении все его сверстники с именами совершенно обыкновенными, да и фамилия у вашего чада тоже весьма обычная. Тюя молча взбивает суп до консистенции пюре, весь напряжённый; он словно поставил на паузу фильм, в котором вот-вот завершится кульминация смертью либо героя, либо злодея. — Это смелый шторма вестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем, — повторяет Тюя, чересчур сильно сжимая крышку блендера одной рукой, а второй держась за стеклянную его форму. Блендер жужжит сильнее. — То кричит пророк победы! — Накахара сверлит гремящую посудину взглядом. — Пусть сильнее грянет буря! Блендер зашумел так, что, если закрыть глаза, кажется, что это бурлит злящееся в шторме море. — Та, что мглою небо кроет! Блендер взвизгнул и замолчал, автоматически отключившись по окончании сеанса превращения обычного и неинтересного супа в элегантный французский вишисуаз. Тюя выдохнул, наконец оказываясь в абсолютной тишине, и снял крышку, обернувшись через плечо. Когда он увидел молча стоящего в дверях отца, пришедшего и заставшего свой дом в шуме от блендера, и с некоим непониманием в глазах смотрящего на сына, громогласно читающего самому себе стихотворение по памяти, Тюя от неожиданности и испуга выронил крышку из рук и схватился за блендер обеими руками, прижав к себе, боясь уронить. Рандо поглядел на крышку на полу, на светлое пюре в блендере, на прикрытую крышкой чашу с мясом на столе, принюхался и перевёл вопросительный взгляд на ребёнка. — что ты тут делал? — Артюр снял шляпу с головы, и Тюя ставит блендер на столешницу, встряхнув головой. — Я пришёл со школы голодный и подумал, почему бы не сготовить что-нибудь покруче бутербродов, — он пожал плечами, провожая отца взглядом — тот, скинув пальто до локтей, улыбнулся уголком губ и развернулся к прихожей, чтобы окончательно раздеться с улицы. — Ну, и ты бы наверняка пришёл голодный, так что… Тюя, на самом деле, готовил уже не в первый раз. Он перелил суп из блендера в кастрюльку, отставляя грязную машину ближе к раковине — потом помоет. Говядина под крышкой уже должна была пропитаться соусом — пахло всё также прекрасно, и осознание того, что он сможет поесть уже вот сейчас, радовала. Желудок, казалось, сдался напоминать о себе и просто молча скручивался в трубочку. — моя умничка, — Артюр вышел из ванной, встряхнув влажными руками и, аккуратно взявшись за голову мальчишки, поцеловав его в рыжую макушку. — ты прямо-таки всё сам сделал? — Ну да, кто ещё, — Тюя смущённо фыркнул, относя учебники и тетради со стола себе в комнату. — и сколько же времени у тебя это заняло? — Ну… — Накахара глянул на часы, возвращаясь на кухню. — Как пришёл со школы, так и начал готовить. — ох-ох, непорядок, — Рандо покачал головой. — садись быстрее и кушай. — Раз уж ты пришёл, то без тебя не начну, — Тюя встаёт на стул, доставая тарелки и стаканы с верхней полки над раковиной. — Я подожду. — ц-ц-ц, какой упрямый, — Артюр вздохнул, оглядел стол ещё раз и быстро зашагал к себе: — переоденусь и сразу приду. я быстро. Тюя слово сдержал: без отца он не начал, хотя очень хотелось. Врать не станет, больше желания наконец поесть было желание посмотреть на реакцию отца после первой порции, чтобы понять, удобоваримо он вообще готовит или лучше не стоит пытаться. Но Артюр ни одной эмоцией не показал, что плохо — такие сложные блюда были весьма на уровне, правда, пришлось утереть слезу с глаза салфеткой и уверить Тюю, что всё в порядке и очень вкусно, просто папа не может сдержаться от восторга. Его сын уже такой большой! Впрочем, немного пересолено. Тюя вроде не чувствует, ему хорошо и сытно. Но ничего страшного.

***

Тигр-оборотень, разбирающийся во всех съедобных (и не совсем тоже) продуктах питания на уровне «угадаю по запаху срок годности, страну-производителя и из коровы какой породы выдоилось это молоко», никогда не пользовался поваренными книгами. А зачем? Зверь-гурман внутри всегда подсказывал нужные пропорции «на глаз» и «по вкусу» даже тогда, когда Атсуши хватался за абсолютно не совместимые продукты, объединяя их в одно блюдо. Нет, конечно, чаще всего он просто либо доедал все те огромные кастрюли, которые отец наваривал на пару-тройку дней (какие обычно варят большим собакам), либо ел всё подряд в свежем виде — морковка из нижнего ящика, наскоро очищенная ножом, заедалась батоном колбасы, сырым куском курицы из упаковки и остатками супа в тарелке. Если раньше Шибусава пытался отучить ребёнка есть всё подряд даже в неприготовленном виде, особенно когда дело касалось сырого мяса, то потом, когда выяснил, что дикому зверю внутри не вредит совершенно ничего, махнул рукой, стараясь следить за тем, чтобы готовое у ребёнка не заканчивалось тогда, когда отца нет дома. Но сейчас ребёнок подрос, а значит, что может готовить себе сам. Вот только какими способами… Если Атсуши перекусил сэндвичем с ветчиной, сыром, салатом, рыбой, помидорами, огурцами и одним анчоусом перед последним уроком выматывающей математики, домой он придёт абсолютно голодным и с намерением опустошить полхолодильника. Но бывают, конечно, и творческие порывы, и Накаджима приходит домой с желанием приготовить что-нибудь, что он увидел на билборде на улице, во вчерашней рекламе или в учебнике по географии в разделе о национальной кухне. Прямо-таки по рецепту он, естественно, готовить не собирается, да и в магазин бежать неохота — вдохновение застало уже по приходе домой, — потому на стол выгребается всё то, до чего дотянулась рука в холодильнике. Всё равно чаще всего отец не ест то, что ест сын, потому Атсуши свободен в выборе продуктов. Даже… слишком свободен. Есть упаковка сырой свинины, есть три апельсина, есть два огурца и полкило киви, есть половина дыни и ветчина. Накаджима смотрит на это великое разнообразие пищи со всего мира на столе, и в голове начинают судорожно метаться мысли, можно ли вообще это сопоставить друг с другом — готовить что-то одно, убрав другое, не хочется, потому что съесть хочется всё.

«Съешь это всё так и не парься», — советует внутренний голос изголодавшегося Тигра.

— Я сильнее звериных инстинктов, уймись! — парниша нахмурился, несильно стукнул себя по груди и полез в нижние полки за кастрюлями.

«Упрямый мальчишка!»

Атсуши игнорирует. Одной рукой, встряхнув ею и обратив ногти когтями, он сдирает твёрдую кожуру дыни с ювелирной точностью и выбрасывает её в ведро, а затем этой же рукой он сгребает оставшиеся косточки и прожилки невменяемой жижей сверху, отправив её к кожуре и ополоснув руку под водой в раковине.

«Нарежь дольками… и смешай с ветчиной».

А вот тут уже Атсуши вопросительно вскидывает бровь, обернувшись через плечо на стол и глядя на набор продуктов, которыми располагает. Ветчина с дыней… почему не с киви или не с огурцом? Ну… а какая ему разница? У него ни разу не было рвотного рефлекса ни на один вкус, так что сойдёт. Мальчишка пожимает плечами и хмыкает — так и быть.

«Сложи красиво, не тяп-ляп, как всегда. И насади их на шпажки».

— Шпажки?.. — Атсуши смотрит в стену перед собой. Что за шпаги? У них в доме есть холодное оружие, о котором школьник не знает?

«Зубочистки».

— Ну, канапе так канапе. Накаджима не слышит внутри себя совершенно иной голос, нет. Это сложно назвать беседой с головой, просто… Иногда оборотень внутри советовал такие вещи, о которых Атсуши, включаясь в сознание, знать не знал. В принципе, всё это он мог бы съесть и так, без всяких изысков в оформлении, но хочется всё-таки цивильного обеда. Вдохновение, видите ли.

«А теперь смешай свинину и апельсины!» — командует чутьё, когда Атсуши взвешивает в руках огурцы и мясо.

Взгляд сразу падает на фрукты, а вот вопроса, почему не киви, не возникает — их охота оставить к овощам. Зачем? Кто знает. Но чутьё хочет, а чутьё не ошибается в кулинарных изысках.

«И репу, репу достань… у нас есть репа!»

Это не вопрос. Это утверждение, потому что Накаджима, принюхавшись, находит её в самом углу овощного отделения в холодильнике. Репа так репа, кто ж спорит. Ножами парниша не пользуется ровно с тех пор, как открыл в себе способность нарезать продукты когтями — получается не очень ровно, зато быстро. Овощ подбрасывается в воздух, и Атсуши с размаху бьёт по нему тигриной лапой — грубые дольки улетают чётко в кастрюлю с водой, разлетаясь брызгами по стенам. Накаджима как-то не продумал, что вода расплескается, и вытирает капли по стенам и полу хвостом, пока солит на глаз и ставит на плиту. Все кастрюли в их доме сожжённые со дна, чёрные, подкоптившиеся, просто потому что отец-дракон не очень любит ждать и иногда ускоряет процесс, выдыхая огнём на дно посудины, подстёгивая тот же картофель свариться побыстрее. Отец-дракон и на рогах своих может носить некоторые продукты, просто нанизав их на рога или острия шипов вдоль длинной шеи, а потом снимая, когда понадобится их добавлять. Жалко, конечно, что Атсуши так не умеет… Иногда Накаджима видит, как Тацухико, случайно выронив что-то из рук или со стола, подхватывает это хвостом, либо обвивая им беглеца, либо отбивая вверх или в сторону, как мяч, чтобы поймать потом рукой. Атсуши тоже так пытается, когда с нарезной доски случайно падает кусочек свинины, но мягкий и изящный хвост большой кошки ни за что не сравнится с твёрдым и сильным хвостом дракона, и кусок делает сальто в воздухе и всё равно приземляется на ковёр. Накаджима вздохнул, покачал головой и поднял его с пола рукой.

«Съешь».

— Нет! — голос Атсуши звучит даже возмущённо, когда он сопротивляется внутреннему порыву. Раз уж взялся, то нужно довести до конца.

«Упрямый мальчишка!»

Чутьё подсказывает, что с мясом и репой будет хорошо сочетаться лук. А мясо бы подсолить, конечно, и желательно вот сейчас, с двух сторон, прямо подушечками вымытых прежде лап — парень бы и не подумал обернуться к раковине, но оборотень внутри грозно скомандовал отмыть «грязные копыта». Ладно-ладно… Репа снимается с огня тогда, когда нюх улавливает, что она готова. Кастрюля сдвигается с конфорки хвостом, хвостом же на ту же конфорку ставится сковорода — Атсуши бодро оборачивается, встряхивает лапы, обращая их руками, и уже готов бросить на сковородку нашинкованную луковицу, но щурится, думает секунду и второй рукой наливает в неё подсолнечное масла. Вот так хорошо, вот так можно уже и лук класть.

«Мясо. Отбей мясо, придурок».

Ах да, точно. Хорошо, что с силой проблем нет. Заодно и сбросит весь негатив, накопившийся в момент объявления самостоятельной по алгебре на следующем уроке. Мясо поливается маслом, оставшимся от лука, и кладётся на сковородку. Осталось всего ничего, но есть уже хочется прилично. Атсуши в какой-то момент поймал себя на том, что пускает на сковороду слюни и тянется одной, тигриной, рукой к ней, а вторая, человеческая, сдерживает первую — рано, рано, чёрт возьми! Пришлось отвесить себе оплеуху, чтобы прийти в себя. Так, что осталось? Апельсины пойдут в свинину, их не трогать, а вот огурцы и киви… Что с ними вообще можно сделать вменяемого? И второй вопрос — не всё равно ли? Накаджима склоняется к столу, упёршись руками в колени, глубоко вдыхает запах овощей и фруктов, лежащих рядом, и думает… ровно несколько секунд, наверное, чтобы понять, что с ними делать ничего толком и не нужно. От мяса текут слюни и капают на стол, но Атсуши уже взрослый, Атсуши держится. Когтями он рубит огурцы и более аккуратно — киви, чтобы в зелёных ошмётках не была вся кухня. Он даже не отводит от стола взгляд, молча открывая холодильник одной рукой и выуживая оттуда банку маслин, закрывая дверцу холодильника обратно, шлёпнув по ней хвостом, чтоб точно захлопнулась (она перестала закрываться с первого раза, потому что голодный Накаджима слишком часто на ней вис в поисках того, чего бы съесть). Теперь всю эту несовместимую (для обычного человека) смесь оставалось скинуть в одну чашу и перемешать. О, и не забывать о мясе. В тарелку аккуратно когтем сдвигается свиной биток, а на него Атсуши легко и просто, как воздушные шарики, сдавливает апельсины, слизывая мякоть с подушечек. Подожди, ещё немного, совсем чуть-чуть… Накаджима скалится, вытирая шерстяным предплечьем рот от слюны, и разворачивается к несовместимому салату, тщательно его обнюхав и придя к выводу, что чего-то не хватает.

«Масло. Оливковое! — командует чутьё. — И что-то ещё… Сейчас… Винный уксус. Или бальзамический».

Внутренний голос-кулинар насчёт сочетаемости продуктов никогда не подводил, правда, оливковое масло пришлось заменить соевым — оливкового просто не было. Для красоты сверху кидается лист салата, и всё перемешивается лапами. Вымыть, правда, пришлось руки с мылом, а лапы — с шампунем, чтобы отбить запах, но на своё честно сготовленное Атсуши не мог налюбоваться — и ведь сейчас оно всё будет съедено им и только им!.. Он бы сготовил и на отца, но он вернётся только под утро. К вечеру Атсуши ещё успеет сбегать в магазин за более-менее совместимыми продуктами, чтобы Тацухико смог поесть чего-то нормального, а не того, что ест сам тигр. Но это будет вечером. Потрясающий баланс позволяет донести две тарелки в руках и третью — на голове, ещё и покружившись на месте, прежде чем усесться на диван в зале. Ну-с, приступим! В животе не то что киты — тигры воют как волки. Накаджима бы и лапами схватился за мясной кусок, но не хочется потом отмывать диван от пятен. …Ужина за пятнадцать минут как ни бывало. А ещё придётся отмывать кухню.

***

— Я хочу есть. — Поешь. — Я не хочу готовить. — Купи что-нибудь. — Я не хочу тратить деньги. — Укради. — Ты что, засыпал каждый раз, — Дадзай вскинул бровь, — когда отец нам говорил, что воровать — не наш уровень? — Так не я же ворую, а ты, — Акутагава жмёт плечами. — Для тебя это как раз сойдёт. — Какого низкого ты мнения о своём родном брате. — О, поверь, это мнение ещё достаточно высоко. В нём я всё ещё верю, что ты способен хотя бы на кражу куска сыра без свидетелей. Осаму хмыкнул и свесился с верхнего яруса постели. Рюноскэ сидел на своём нижнем, распластавшись поперёк постели и свесив ноги к полу, глядя в телефон на груди. Серые глаза безынтересно глянули в карие глаза сверху и снова уткнулись в экран. Дадзай поджал губы, недовольно хмурясь. Дело к вечеру, а в животе шаром покати. — Ну сготовь хотя бы яичницу! — Я? — Акутагава вопросительно глянул на брата снова, будто сомневался, что вопрос обращён к нему. — Это ты меня сейчас просишь, или я кого-то в нашей комнате не вижу? — К сожалению, я ещё не сошёл с ума, чтобы видеть хоть кого-то в этой комнате, окромя тебя, — Дадзай подтянулся наверх, и теперь звучал только его голос: — Ну сгото-овь. — Я не голоден. — Одним яблоком после школы наелся, что ли? — Я потом ещё банан съел. — Классный обед, — Осаму цокнул и явно скрестил руки на груди. Благо что Рюноскэ научился игнорировать. — А потом удивляешься, что у тебя беды с желудком. — Иди да сам сготовь, зачем тебе я. — Мне долго спускаться с кровати. — Спрыгни. — Да что ты такой упрямый? — А ты что, криворукий? Сковороду боишься из рук выронить? — Нет, ну ты представь, — судя по скрипу постели, старший вытянулся на матрасе — свесилась одна из его ног. — Свежая яишенка, бурлит желток, ты его на тарелке стараешься сохранить и не проколоть, чтобы не вытек, и аккуратно на вилке вместе с белком отправляешь в рот, и он там лопается, — многозначительная пауза. — О, о, и кинуть на сковородку ветчинки кусочек, чтоб она поджарилась, и помидор порезать можно, и его вместе с яйцом… Рюноскэ есть не хотел. Но эта су- горячо любимый брат начинает провоцировать. Рюноскэ честно держится, не отвечая. Ровно до того момента, как Дадзай не стал кидать ему в мессенджер фотографии яичниц и омлетов целой пачкой. Хитрый урод! — Как же ты достал, — Акутагава хрипло вздыхает и встаёт с кровати, встряхнув головой и поправив серую домашнюю футболку. — Я иду готовить, но для себя. — Люблю тебя, братец! — Дадзай широко улыбнулся, раскинув руки в стороны и снова свесившись вниз головой, но Рюноскэ только глазами злобно сверкнул в дверном проёме, обернувшись через плечо. — Я сказал, что готовлю для себя, — чеканит он повторно, но Осаму будто не слышит. — А я сказал, что очень ценю твою братскую солидарность. Парень только глаза закатил, выходя в коридор и сворачивая на кухню. Судя по глухому удару в пол и шагам за спиной, Дадзай, конечно же, тащится за ним, спрыгнув с постели. Хотя, скорее, упав с неё, как мешок картошки, потому что ему лень доползать до лестницы. Идиот. Готовить, признать честно, они оба не умеют. Ну, вернее, один Рюноскэ может сделать себе что-нибудь лёгкое, несложное, навроде яичницы, или отварного картофеля, или полуфабрикатов с морозилки типа котлет, или на крайний случай — горячих бутербродов в тостере. Но вместе с Дадзаем… Вместе с Дадзаем даже обыкновенный салат сделать станет невыполнимой задачей. Осаму, будучи гением в подсчёте огромных чисел в уме или развитии стратегии насчёт грядущего плана, был абсолютно неуправляемым неумёхой в выполнении домашних дел: готовка становилась катастрофой, уборка оборачивалась потопом или вылетом пробок в щитке, поход в магазин — пробежкой от охраны. Возможно, он просто грамотно притворялся таким криворуким, чтобы отлынивать от работы… И ладно бы, если б он не лез помогать и делать по-своему, а он лезет: то ему не так, то ему не эдак. И в итоге отвлечённый от дел Акутагава дрался с братом, а дела шли наперекосяк. Следовало бы повесить на дверь кухни амбарный замок изнутри, когда Рюноскэ зашёл на неё, но было поздно. Дадзай сидит за столом смирно, пялясь в окно, и Акутагава, не упуская его из поля зрения, льёт на сковородку масло и разбивает четыре яйца. Одному ему хватит и одного, максимум — полтора, но велик шанс, что Осаму отъест, так что лучше приготовить с запасом. Он нарезает лук, и Расёмон вытирает катящиеся градом по бледным щекам слёзы, появляясь из рукава. Луковые шелушки следовало бы выкинуть, а сами кубики Рюноскэ ножом скидывает в яичницу, не успев толком перемешать, как вдруг в комнате зазвонил телефон. Ну, за минуту ничего же не случится? Акутагава с недовольством шёл смотреть, кто звонит, теша в себе надежду, что это отец, но на экране красовалось скромное и понятное «Дадзай», и в груди ёкнуло. Со скоростью света Рюноскэ бегом возвращается назад и видит, что последние кусочки лука, скрупулёзно выловленные кончиком ножа с яичницы, отправились в мусорное ведро под раковиной. Со звонким подзатыльником Осаму отлетает со сковороды, а на логичный вопрос «Нахрена?!» он, скуля, отвечает: — Я не люблю лу-ук! Лук он, чёрт возьми, не любит. — А ничего, что я готовлю для себя? — Рюноскэ хрипло рычит, хмурясь и держа телефон на сей раз в руке. Этот придурок его обманул, отвлекая внимание на звонок! — Не нравится — убрал бы да не ел, никто не заставлял! — Он портит вкус всего остального! — Единственный, кто тут портит вкус всего остального, а главное — мой вкус к моей жизни, так это ты, — Акутагава закатывает глаза, кладёт телефон на стол и встаёт перед плитой незыблемой глыбой. Чтоб он ещё раз отошёл от сковородки! — Сядь и не двигайся, иначе есть будешь с пола. В лучшем случае. То, что Осаму сидит и не моргая сверлит взглядом спину, бесит ещё больше. Спустя минуту Рюноскэ не выдерживает, с грохотом кладёт перед братом доску для нарезки, нож и помидоры и говорит: «Режь». В ответ на хитрый блеск в глазах выхватывает из рук Дадзая нож и предупреждает: «Решишь сыграть в суицид — дам пластиковый». Осаму поник, но спорить не стал — всё-таки не принято спорить с тем, кто тебе готовит. Если Дадзай и притворялся грамотным криворуким человеком, то делал он это чересчур искусно, потому что спустя половину помидора он заливал кровью раковину в ванной — порезал палец. Ещё и очень противно порезал — прямо по подушечке полоснул. Акутагава, увидев, что в кровавых пятнах ещё и стол, начал понимать, что теряет сознание, и медленно осел у плиты на пол, взявшись за голову. Дадзай с забинтованным пальцем, вернувшись на кухню, обнаружил дымящуюся сковороду и брата с трясущимися руками. — Эй, приём, база вызывает! — Осаму присел на корточки, встряхнув за плечо. Расёмон, щуря красные глаза, схватился пастью за ручку сковородки и передвинул её на конфорку рядом, включая на пятёрку, а предыдущую выключая, втягиваясь в серый рукав футболки обратно. Хозяин, мать его. — Ты в курсе, что смерть от отравления угарным газом — не самая приятная? — Убери кровь со сто- стола! — Рюноскэ невольно даже заикнулся, не поднимая головы и не раскрывая глаз, и Дадзай, молча поднявшись на ноги, только пожал плечами, проведя тряпкой по столешнице и бросая её, окровавленную, под кран с водой. Акутагава по-прежнему сидел на месте, и Осаму смог дорезать помидор в тишине, а главное — без травм. Когда помидоры сброшены в яичницу, немного подгоревшую, но вроде ещё живую, Рюноскэ встаёт на ноги, шумно вдыхая, и рукой толкает брата в сторону, призывая отойти к чертям собачьим. — Уйди с глаз моих. — Всё-всё, к вашим услугам, — Осаму показывает ладони в жесте мира и отходит к окну без препирательств, шмыгнув носом и утерев его пальцем в пластыре. Кровь немного проступила, но ничего, высохнет. Акутагава уже ничего не просит, но Дадзай проявляет инициативу и достаёт ветчину сам, взяв в руки нож. Вот только Рюноскэ не особо слушал, с чем там Осаму шумит, и резко оборачивается к холодильнику синхронно с отвернувшимся от него Дадзаем, напоровшись рукой на нож. Ранение не сильное — ему всего лишь почти полюбовно мазнуло по предплечью с тыльной стороны, но от вида стекающей капли Акутагава вновь потерял в лице все краски. Осаму успевает заметить в глазах брата чудное сочетание ужаса и ненависти ко всему живому, прежде чем тому плохеет и он теряет равновесие, согнувшись в ногах и полетев лицом в пол. Дадзай вот от крови не паникует, потому успевает свободной рукой подхватить брата за талию, как партнёр — балерину, и стоит с ножом и ветчиной в одной руке, с братом с «ранением» на предплечье — в другой. И, кажется, позади недовольно зашкворчала яичница. Когда ключ повернулся в замке, Мори, вернувшемуся с работы пораньше в кои-то веки, предстала чудесная картина: в коридор, дабы встретить отца, вышел старшой с ножом в руке и совершенно счастливой улыбкой, и вид его омрачало то, что в другой его руке болтался Рюноскэ, вяло пытающийся вырваться и встать на ноги, которые явно не слушались, ещё и ворчащий что-то вроде: «Я в порядке, я в порядке, пусти меня, поставь меня, куда ты меня тащишь». Одна из рук младшего была неплохо измазана в крови, а ещё она же пачкала одежду старшего, создавая ощущение охотника и жертвы. А позади из кухни тянулся серый дым, как бы мягко намекающий, что что-то, сука, не так. — О, что-то ты рано сегодня, — Дадзай улыбался, не смотря на брата и не думая его отпускать, пока тот вошкается и пытается освободиться. — Будешь ужинать с нами? — Господь милостивый, — только и успевает выговорить Огай, прямо в обуви пролетая на кухню, бросая горящую сковороду с угольками под кран с водой и выключая плиту. Кровавые пятна на столе, плохо замытые, кровавая дорожка в коридоре к ванной и к прихожей, тянущаяся от детей, и невинный подросток с окровавленным ножом, держащий жертву своей кулинарии под рукой. Мори тяжко вздохнул и опёрся руками о столешницу позади себя, так и не сняв пальто. — И кто всё это сделал? Акутагава наконец пришёл в себя и высвободился, боднув Дадзая головой в бок и выпрямившись, встав на ноги. После вопроса отца оба переглянулись между собой и указали пальцами друг на друга. — Это он, — дуэтом прозвучал ответ.