Мортидо

             Я не хочу ничего рушить. Какими бы жертвами люди себя ни чувствовали, я не хотела быть палачом. Какой в этом смысл? Удовлетворить своё тщеславие? Если постоянно разрушать нечто, то оно однажды рухнет, и что у меня останется? Руины.              В одиночестве ищешь иное — но не разочарование всеми и всем. Я избавлюсь от ненавистного мира, когда избавлюсь от себя. Проще покинуть место, которое не нравится, чем переделывать его. Моя жизнь принадлежит мне, и я сама ей распоряжусь.              Принадлежит ли?              Лиза у Кая. Кай способен ей навредить. Чем дольше Лиза в Сакраме, тем крепче «чары». Пусть сама отвечает за свои поступки? Или жестоко с моей стороны оставлять её, если я, как бы себя не обманывала, всё равно вернусь к Каю? Не обязательно жертвовать Лизой.              Чем дальше я откладывала возвращение, тем слабее становилась. И однажды зимним утром у меня не было сил даже подняться с постели. Письма Кая говорили, его слова разъедали душу. Тоскливо и томительно я смотрела на «Одиночество» в воспоминаниях, как волк на луну, и хотела выть. И я сдалась.              Кай какое-то время помучил меня. Не поднимал трубку, и Лиза с ним заодно. Потом он убеждал меня, что они с Лизой отлично проводят время вместе, и если я так уж не хочу приезжать, то и не надо. Но скоро мне прислали билет — всё было оплачено и организовано. И теперь не нужно было решаться, я просто следовала практически в забытьи в манящую даль. К тому же Кай по телефону убеждал, что я вольна поступать, как мне хочется.              А мне хотелось обратно. Хотелось быть подальше отсюда. Хотелось, чтобы Лиза покинула моё секретное место. И в конце концов, я захотела понять или разоблачить Кая и его уродство. Ладно, честно говоря, уродство Кая время от времени приводило меня в чувства, но не ехать я не могла. Не благородное желание «помочь» подруге, а жадность и ревность толкали вперёд. Кай — моё одиночество. Лиза крадёт его. Лизе там не место.                     ***              Канун Дня всех влюблённых.              После долгого волнующего путешествия я оказалась в порту Бардо. Прямо там меня уже ждал Кай. Было непривычно видеть его в людном месте. Наша встреча казалась холодной.              Порт, город — всё было в огнях. Праздничная атмосфера любовной сказки пронизывала вечер. Мы с Каем сели в его чёрный автомобиль, который помчался по заснеженным праздничным улицам. Вот уж не думала, что в этом городишке так чтут романтичный праздник. Я не сказала этого вслух, но словно прочитав мои мысли, Кай объяснил, что страшные события, связанные с легендой о Каролине, заставили местных жителей прославлять истинную любовь, и Святой Валентин — самый почитаемый святой в Бардо.              В районе леса, вглядываясь в зеркало заднего вида, я обратила внимание, что за машиной не остаётся следов на снегу — иллюзии Сакрама исправно работают.              Медленно кружились в воздухе снежинки. Уютно пушились снегом еловые ветки. А под колёсами хрустела припорошённая ледяная корка инея.              Возле Сакрама лесную морозную свежесть оскаливал морской солёный холод, и небо отражалось в море, где ледяные звёзды отстранённо мерцали, а окольцованная собственным свечением Луна чуть было не нашла себе друга, но было ясно даже для неё, что в отражении всё ещё она сама.              Тропическая жара замёрзла и немного напоминала мне дом. На территории замка в морозе клубились ароматы тепла, уюта и вкусной горячей еды.              В Сакраме нас ждал роскошный ужин на троих.              Тяжёлая дверь распахнулась в тёплый приют, знакомый, но странно представившийся на фоне зимы снаружи. Как никогда уместными стали здесь бархат, золото, картины с грузными сюжетами. Всё так знакомо и так необычно.              Я очень удивилась, встретив Лизу в слезах в гостиной.              — Что ты с ней сделал? — это были мои первые слова, обращённые к Каю. И честно сказать, я подумала, что Кай мог показать Лизе свой уродливый облик, и поэтому она могла испугаться. Или он соблазнял её, а потом отвергал. Или… что он такого мог сделать?              Мой голос сейчас звучал иначе, чем когда за окном раскалялось лето. Мой голос звучал, как тогда… В том доме… где было «свидание» с Яном. Я позорно смутилась. Мне стало стыдно.              Кай не ответил. Никак не среагировал на мой вопрос, на моё негодование. А потом стало ясно, что в слезах Лизы виноват не Кай, а я.                    — Тебе не нужно было приезжать, — сказала Лиза. — Я же просила в письмах.              — Я… не прочитала… не открывала почту.              Моя растерянность, нарочная или стихийная, трудно понять, неловко повисла в напряжённом молчании, которое звенело в гостиной несколько следующих минут. И только камин непрерывно, но лениво потрескивал страждущими поленьями в пекле своего чрева, которое теперь было реальным, а не плазменным экраном.              — Хватит грустить! — вдруг оживилась Лиза, отёрла слёзы и вскочила с места, направившись к столу. — Поужинаем?              Мне самой постоянно хотелось реветь, когда я была здесь. Вот только плакать без причин для меня обычное дело, а здесь эта особенность просто слегка обострилась. Лизе наоборот, слёзы чужды. Едва ли я смогла бы внять её просьбе, даже прочитав письма, — я бы не смогла не приехать. Что, если моё подсознание нарочно уводило меня от посланий, чтобы я лишний раз не мучилась. Я всё равно бы приехала.              Серьёзных разговоров в этот вечер старались не заводить. Лиза сходила с ума. Она веселилась и танцевала. И говорила всякие глупости. И, в конце концов, она вырубилась на диване. Кай отнёс её на руках в комнату. Я шла с ним рядом, чтобы открывать двери. А затем я сказала, что устала с дороги, и ушла в свою спальню, не раздумывая выбрав именно будуар "из Маяка", а не ту, первую, нежную комнату "Элизабет Беннет".              Уснула я быстро, и поэтому рано проснулась.              В шкафу нашёлся роскошный халат с мехом. Специальных зимних халатов я ещё не видела. Он был слишком тёплый. А утренняя гостиная дала понять, что без такого халата не обойтись в это время года.              Конечно, если бы входная дверь не была бы приоткрыта, тепло бы сохранялось в стенах, но «гостеприимство» Сакрама, видимо, не победит даже мороз. Зимняя прохлада и свежесть казались угрожающей роскошью для живых цветов на тумбочке. Стол был заполнен множеством аппетитных блюд. А в камине всё также очаровательно горел огонь. Пахло ускользающим теплом, выпечкой, мясом, кофе, фруктами, розами, снегом, ледяным морем и лесом.              Лиза уже завтракала. Кая не было видно. Я прочитала утром письма Лизы. Она беспричинно твердила в них о том, что я не должна возвращаться. Ни смысла, ни содержания её сумбурных просьб я не поняла. И пришла к выводу, что Лиза имела в виду, чтобы я не торопилась приезжать, пока она не соберёт достаточно информации. Но в таком состоянии, в котором я её здесь застала, и в котором не могла её упрекнуть, потому что сама такою была, и тем не менее, разбитая она и за десять лет не собрала бы хоть сколько-нибудь вразумительные и взаимосвязанные факты или домыслы.              Как раз это своё мнение я и осмелилась озвучить ей сейчас, во время завтрака. И достав из-за пазухи последние некрологи и некоторые выписки из своих заметок, отдала всё это Лизе со словами:              — Ты гналась за интересным сюжетом. Вот тебе последние кое-что. Только прошу тебя, уходи отсюда.              — Что это? — Лиза даже не бросила взгляда на меня, а просто лениво продолжила жевать, умирая от похмелья.              — Номер Яна и информация по последним "прыгунам". Бери и уходи, — настаивала я, всё же относясь с пониманием к состоянию подруги.              Лиза не стала сразу читать. Она всё ещё вела себя как обиженный ребёнок. Тогда я сказала, что не поняла её писем. Она их объяснять не стала. Моя роль в этом спектакле напомнила то, как в Маяке Одиночества «гостьи» заставляли меня уйти и выбросить Кая из головы. Теперь для Лизы я была гостьей, а бумаги — девятью песо. Смутно, но всё же, казалось, что Лиза хочет остаться рядом с Каем. Как и все, кто его встречает и попадает под его обаяние и власть фантазий. Но говорить об этом мне не хотелось. Поэтому я спросила Лизу что-то про реальную жизнь: про работу, про её идеи и планы. И как будто получилось. Она помолчала, подумала, а потом взяла всё-таки мои бумаги и сказала:              — Ну, ладно. Что у нас есть?!              Интерес Лизы выдало то, что она отёрла руки от еды, прежде чем ухватиться за заметки. Листала, делала более или менее одобрительные жесты и гримасы. И в какой-то момент её лицо просияло от шока, удивления и изумления.              — Ты укусила его за шею?              — Хоть мне и самой с трудом верится, но, да, были причины.              Больше она ничего не сказала. Закончив завтрак, она вместе с моими бумагами ушла к себе в комнату.              Я же пошла прогуляться по зимнему Бардо. Сходила к дэ Эскобъядо, к берегу моря, даже к маяку. И вернулась лишь к обеду. За обедом были все трое. И все трое молчали. В какой-то момент Лиза сказала:              — С твоим приездом, Диана, здесь стало нестерпимо скучно и холодно. Ты знаешь, что снег выпал ровно перед тем, как ты приехала? Ты словно привезла сюда зиму!              — Я этого не знала. Разве это не просто зима?              — Нет. До вчерашнего дня ниже плюс десяти температура не опускалась, — продолжала Лиза. — Пожалуй, если я уеду отсюда, то увезу зиму обратно. Так будет лучше. Этим местам не подходит такая погода. А в нашем-то городе наверняка сугробы?                    — Да, — отвечала я.              — Решено, уеду сегодня.              Её никто не останавливал и не отговаривал. На прощание я узнала в ней прежнюю Лизу. И вот так с лёгкостью она покинула Бардо. Ей не пришлось выбирать. Не знаю, спасла ли я её, выкупила ли её, но я точно уняла свою ревность. Глупо было ревновать. Но я ничего не могла с собой поделать.                    Она ушла, а я оставалась.              Мы с Каем по-прежнему не разговаривали. Так прошло несколько дней. Он молчал. А я размышляла, с чего начать: поговорить об уродстве Кая (действительно ли это его настоящий облик? — потому что спустя время перестаёшь верить в такое, даже если видел собственными глазами), или спросить, он ли тот призрак из моего детства? Но я молчала.              В один из дней мне позвонила Лиза. Она сказала, что рада, что покинула Сакрам, что её исследование продвигается и обещает быть шедевром, и что зря я дала ей номер Яна, она всё-таки собирается ему позвонить.              Её голос звучал бодро и весело, хотя немного фальшиво. Что-то грустное появилось в Лизе. Она говорила, что ей жаль, как она повела себя со мной при встрече в Сакраме, и что она по мне скучает. Я же подумала, что она всё-таки обижается из-за Кая или ревнует.              Но всё оказалось хуже. Её грусть всё же была глубже. Я сознавала, что такое может случиться, но верила, что Кай не посмеет. А теперь проклятье одиночества пустило в Лизе свои мерзкие корни и уже дало побеги скорые и сильные. Лиза погрузилась в мрачную, неведомую ей до сих пор тоску. Очарование меланхолично-романтичного представления о смерти, которым одаряло проклятье одиночества, накрыло Лизу белой и тёплой, как молоко, волной. Границы реальности растворились. Она не могла чувствовать ничего, кроме скорби и тоски.              Она боялась себя. Помня обо всех моих злодеяниях, хоть они не были преднамеренными, но Лиза не могла поступать так жестоко. Мир обернулся для неё страшной сказкой, в которой ей предстояло играть злодея. Тем не менее, зная, что суицид — это манипуляция одиночества, она в серьёз помышляла о самоубийстве.              Именно так я поняла несвязную речь Лизы, когда она позвонила мне в следующий раз несколько дней спустя. Она рыдала, говорила, не давала мне ни слово сказать в ответ, пусть я и не знала, какими словами возможно её утешить. Но когда я всё же попыталась что-то сказать, Лиза бросила трубку, полная решимости покончить с собой.              Я заплакала.              — Зачем ты это сделал?              Невозмутимый Кай не злился, не боялся, не сожалел ни о чём, ему не было даже просто жаль меня. Он не чувствовал, ничто не могло растопить его ледяное одинокое сердце.              — Я был зол. Тебе не стоило покидать Бардо.              — Ненавижу тебя!              Кай не верил. Как и я.              Он снова кружит голову. Он снова пробирается в мысли, под кожу, в лёгкие, в кровь. Я не в силах его ненавидеть. Он подходит близко. Его полушёпот завораживает и будоражит.              — Мне всё равно. Хочешь, чтобы я попросил прощения? Что ж. Извини. Но не надо думать, что я раскаюсь и больше так не поступлю, или побегу спасать Лизу. Тебе нужно было вернуться раньше. И уж тем более не стоило никого ко мне подсылать.              — Она сама, — в моих глазах заледенели слезы бессилия. — Неужели у неё нет надежды?              Кай не торопился отвечать, да я и не ждала ничего. Ответ ясен: надежды нет.              — Есть, — ответил, наконец, Кай. — Она понимает, что с ней происходит, и возможно, ей повезёт. Ты, наверное, заметила, как не хочется тебе теперь никого кроме меня. Так вот с ней тоже самое. Парадокс в том, что страсть и секс могут излечить от одиночества, то есть противоядие в том, чего я дать не могу, а всё ваше существо противится получить это от кого-то ещё.              Услышанное показалось мне бредом. Пошлым дурацким бредом. Я несколько минут никак не реагировала на слова Кая, пока до меня вдруг не дошло, что моё отчаянное наваждение исчезло, когда я переспала с Яном! Эта мысль в присутствии Кая снова смутила меня, но потом я быстро переключилась на Лизу.              — Надо ей объяснить! — я уже хотела звонить, но Кай меня остановил.              — Нет. Если она хочет жить, а она хочет, то увидит способ избавиться от «яда». А советы ей не помогут, могут даже сработать во вред.              — Какой способ? Как она увидит?              Я была в бешенстве и всё же хотела набрать номер, но Кай выхватил у меня телефон.              — Она ищет внимания мужчин. В отличие от тебя, она не бегает от чувств и близости. Она не в плену.              — А ещё, она вполне может обратиться к Яну за помощью, — добавила я, всё глубже задумываясь над тем, что сейчас узнавала.              Мне словно хотелось намекнуть на то, что было между мной и Яном, ведь, судя по всему, это должно было быть логичным. Разве Кай может не догадываться?              — Ты дала ей номер? — Кая это не расстроило, даже как будто повеселило. — Не думаю, что он станет отвечать на её вопросы и тем более помогать.              — А если она успеет запудрить ему мозги? — «тогда ему ведь придётся и себя избавить от «яда», как он сделал со мной», — про себя додумала я.              — Тогда он её трахнет. Но не думаю, что он потратит на неё достаточно времени. Ты, наверно, удивлялась, почему он появлялся и почти сразу исчезал. Несколько минут вреда не причинят.              Это действительно было странным. Я даже считала его ненормальным поэтому. Я догадывалась, что всё могло быть так, но наверняка не знала. И всё-таки в тот вечер Ян меня спас.              — Довольно пошлая история, — ответила я и на всё сказанное Каем, и на свои мысли. — Но почему именно секс? Почему не любовь или ещё какое-нибудь чувство? Секс это просто секс, физиология, разве он может быть лекарством?              — Выходит, природа сама по себе пошлая. У людей, куда ни посмотри, везде причина причин секс. И любовь, и деторождение пошлые, по-твоему? Нигде не обойтись без обнажённых совокупляющихся тел. Всё самое хорошее и самое плохое начинается отсюда. И отсутствие секса — это край. Секс это не пошло, но очень мощная манипуляция. Любить можно издали, а сексом надо заниматься вплотную. Ведь это чрезвычайно интимный процесс. Если бы, как ты говоришь, секс был бы пошлостью, в чём тогда смысл всей истории людей: глобальных войн и мелких драм, измен, ревности, болезней, смертей и прочего? Всё это пошлость? Секс — это акт доверия, это удовольствие, наслаждение, чувство нужности, островок потерянного Рая, пока его не превратят в бездну утверждения власти и величия, в плотский голод, когда вкусят гнилой плод, от которого навсегда останется лишь засасывающая глубина неутолимой жажды.              Представь идеальный мир, где всё есть, всем всего хватает, всем тепло, уютно и весело, все в безопасности. И задумайся, существует ли что-то, что способно разрушить это благоденствие. Секс. Кто-то кого-то полюбил, в одного влюбились многие, в другого никто. Кто-то кого-то захотел, но ему отказали, его не захотели. А кому-то пришлось отдаться против воли. Ревность и измены, невзаимность, обиды, ссоры, унижения, убийства и войны. Даже в самом идеальном мире на Земле, когда не будет денег, потому что в них не будет необходимости — будет секс. И единственный способ найти хоть какую-нибудь управу на трагичность секса — это заставить платить за него. А вдруг само существование денег обусловлено существованием секса. Любовь — мирная, а секс — это агрессия.              Нас много, и всем хочется. Никто не позволит использовать себя просто так. За деньги продаются многие. Но немногих хотят купить. А некоторые не хотят быть предметом торга ни за какие деньги, и при этом осознают, что могут оказаться им, а иногда оказываются.              Это суть игры. И все в неё играют. Почему? Инстинкт. Основной инстинкт. Подспудный результат секса — продолжения рода. Вот и получается: эликсир бессмертии — вечная жизнь.                    Деньги — универсальный источник удовлетворения потребностей, — философский камень. А может быть, деньги удовлетворяют всего одну, самую главную потребность, которая источник всех остальных. Что же на самом деле продают на мировом рынке? Секс.              Самое сакральное явление человеческой культуры. Самое противоречивое, самое мистическое, самое трагичное и властное. Вершина всех вершин, начало всех начал. Точка, откуда всё начинается и где всё заканчивается. Секс.              Чтобы убедиться в этом, достаточно представить себе мир без секса: без желаний, которые он вызывает, без удовольствий от него, без мыслей и разговоров о нём. Захочется ли тогда иметь деньги, есть, спать, заниматься спортом, выпивать. И рождение детей, если бы это возможно было бы без секса, не имело бы такого влияния на чувства людей, какое оно имеет. Не было бы гормонов, которые сильно влияют на наше поведение и характер. Одним словом, мир был бы скучным. Потому что не было бы самого главного — сексуального влечения, которое вызывает в нас все наши желания: быть красивым, умным, молодым, быть лучшим, богатым. Любая человеческая мечта в итоге заканчивается сексом.              — Хорошо, доктор Фрейд. А как на счёт тебя? Ты феерично умеешь разжигать страсть, но не поддаёшься ей. Что ты такое? Ты покупаешь нечто иное на мировом рынке, а значит, предложение мирового рынка не столь ограниченно, как ты говоришь. Есть что-то ещё кроме секса, что можно купить.              — Увы, ты заблуждаешься. Предложение действительно столь ограниченно, как я говорю. А единственный выбор, который предлагает мировой рынок — это покупать или нет. Как ты понимаешь, второй вариант ставит под угрозу само существование рынка. Я всего лишь выбираю второй вариант.              — Получается, между покупателем и рынком идёт борьба за выживание: покупатель не хочет платить, но рынок хочет жить?              — Я склоняюсь больше к такому явлению, как пищевая цепочка. Люди кормят рынок, люди его составляют, и люди же отходы его жизнедеятельности. Монстр, созданный коллективным разумом. А тех, кто не хочет участвовать в процессе купли-продажи, рынок ставит во главу угла, даёт власть, от которой большинство не в силах отказаться, обуздывает разрушительные намерения или оставляет изгоями, которых никогда не будет много. А если кому-то и удастся сорвать покров, под ним будет лишь лицо властителя, сама система останется и восстановится или даже просто перейдёт в очередные руки с царапиной. Не нужна война. Нужна понимание человеческой природы. Война не панацея, война последствие глупости. А совершенная система глупость исключает. Совершенная система ленива и всевидяща. Она не ищет ни лёгких путей, ни тяжёлых, она видит самый оптимальный, потому что ей открыто всё. Она честна. Она никого не держит пленниками в своих рамках. Все выбирают систему добровольно. Она никого не обманывает. Это как выбор между жизнью и смертью. Жизнь — это нечто наполненное и осязаемое, а смерть — бесформенное и неуловимое. Всё в мире имеет противоположного, исключающего двойника, и всё существуют благодаря существованию этой второй стороны. Без одного не было бы другого.