В дороге

It's not what you are,

It's just what you did.

Don't hang up the phone,

I love you to death.

Eternal return, eternal return

Eternal return, eternal return

— Black Hair, Alex G

Это оказалось так просто - взять ключи от машины, саму машину, и выехав на дорогу, рвануть из города. Оказалось так легко игнорировать звонки, сменить телефон и номер, и больше никогда не возвращаться в родной город - даже в родной штат. Это оказалось слишком легко, что сначала он даже удивлялся, как у него смелости хватило - а потом ему резко стало все равно, ведь хэй, впереди его ждала целая неизведанная Америка, а он о своих предках печется. Шеви Малибу мерно жужжала, когда он заезжал на очередную заправку - прямиком из 65 года, она была почти раритетом, но черт, она была слишком хороша, чтобы не купить её - есть у него некая слабость к хорошим машинам. В магазине у заправки было жарко, продавец лениво обмахивался журналом, откинувшись на спинку стула. У стены стоял автомат Слурпи, к которому парень незамедлительно подошёл. Напиток лился, пока на маленьком телевизоре под потолком вещали погоду в жаркой Калифорнии. Со стендов с журналами на него смотрели полуобнаженные девицы, ниже - сегодняшний номер газеты. Взяв стаканчик, он отпил немного. Вишневый слурпи со льдом в жаркую погоду прекрасно спасал после душного салона автомобиля. Взяв с прилавка пару батончиков, три бутылки воды и жвачку, он кинул на стол пару смятых купюр и несколько монет. Продавец ленно пошевелился, пробил все и забрал деньги. Сдача была в доллар и четвертак. Жвачку парень сразу убрал в карман, а остальное понёс в руках до машины. На солнце чёрный капот нагревался до немыслимых температур, а после лёгкой прохлады магазинчика жара казалась нестерпимой. Джисон положил покупки на крышу Шеви и присел рядом на корточки, в тень, отпивая лимонад. Подвернутые рукава открывали плечи, на которых остался след бледнее, хотя его нельзя было назвать и загорелым. Светлые волосы выцвели ещё сильнее под знойной жарой Калифорнийского солнца. Мимо по дороге проезжали грузовики с уставшими потными дальнобойщиками, машины с отдыхающими, которые едут к океану, или которые уже от него уезжают. Из машины тихо завывал солист какой-то джазовой группы, и Хан оперся спиной на пассажирскую дверь. Путешествовать по Америке было чем-то явно отличным от того, чего он хотел раньше. Ну, или думал что хотел - чаще всего это родители от него хотели и он тогда совсем потерялся - а чего же он хотел сам? Сейчас же этот вопрос волновал его так же мало, как и погода в Северной Каролине. В конце концов, если он захочет чего-нибудь, то просто сделает это. Не всегда, конечно, хватало денег. Джисон перебивался подработками на разных местах - забегаловки, чаще всего. Туда берут без вопросов, если ты совершеннолетний и тебе есть где жить. Кухня, зал, ему было не важно где он будет работать в очередной день, пока ему стабильно выдают зарплату раз в неделю в размере двухсот баксов. В среднем. Наконец, допив слурпи, он ещё немного покатал прохладный стаканчик в руках и выкинул в мусорку. Отправив остальные покупки на пассажирскую сторону, Хан перелез через коробку передач и сел за руль. Продавец, сидящий у окна, вяло помахал ему на прощание и отвернулся. Джисон усмехнулся, и сняв машину с ручника, двинул дальше по трассе - к вечеру он планировал добраться до ближайшего городка и остановиться в б'н'б, чтобы потом рвануть дальше. Его всегда привлекала такая жизнь - в дороге, на свободе, где не будет никаких запретов и ограничений, где не будет указаний, как ему жить его жизнь. В конце концов, хватит с него - двадцать лет уже так жил. Он ушёл со скандалом, треском и грохотом. Это было громко, он уверен что слышали это все соседи, но ему было уже плевать на тот момент - когда дверь хлопнула за его спиной. И последние слова, что он услышал от отца, навсегда останутся в памяти. «Не возвращайся» Чтож, пап, как ты и хотел, он возвращаться не собирается даже близко. Но все равно обидно. Когда джазовая композиция закончилась, Джисон вытащил кассету и сунул другую. Волосатый рок затрубил в уши и улыбка сама появилась на лице. Постукивая по рулю, он напевал под нос знакомые строки и смотрел на горизонт. Столько в жизни ждало его - не надо заморачиваться о тех, кто сказал ему, что ничего общего у них больше нет и не будет. Бейкерсфилд. На подъезде к городу - куча голосующих, да и на протяжении всей трассы их было достаточно. Кажется, он высмотрел пару детей - они смотрели затравленно и грустно. Джисон решил не останавливаться. Он не зажал места в машине, нет, но есть некоторая тенденция у автостопщиков - оказываться маньяками. Маленький город, с населением в двести тысяч человек встречал его вывеской "добро пожаловать". Ламинированная бумага отдавала желтизной и старостью, такая же, как и на сотне других городов в брюхе одноэтажной Америки. Его не встречали мегаполисы, он объезжал небоскрёбы и не ездил по шумным улицам миллионников. Бейкерсфилд был временной остановкой перед тем, как поехать дальше. Возможно, его будущее должно было быть не таким - он стал бы образцовым юристом, учёным, профессором или инженером, и жил бы такой обычной жизнью. Завел бы дружков в белых теннисных туфлях, девчонку, из которой вышла бы статусная жена, готовил бы себя к расписанию с девяти до пяти, лощеным костюмам, престижным автомобилям, барбекю на лужайке у дома, паре благовоспитанных деток, повышению, повышению, повышению, атеросклерозу, проблемам с эрекцией и респектабельной могильной плите. От тех, кого нашёл бы в той, слишком далёкой от него жизни. В этой его ждёт только его одноэтажная Америка, ночные дороги, уставшие попутчики и много-много городов, которые караваном одинаковости тянутся за ним. Западная Вирджиния, или Невада, Юта или Канзас. Маленькие города под копирку - в других он не бывает. Одинаковые белые домики в ряд, тихие улицы, одинаковые лужайки и пустые детские площадки. Его Америка одноэтажная, пустая и быстрая, она не запоминается, не отпечатывается, если ничего в ней не происходит. Хан останавливается около первого попавшегося мотеля. Заходит - слышит звон колокольчика и улыбается парню за стойкой регистрации. Тот устало вздыхает и пару последних раз обмахивает лицо какой-то газетой. – Здравствуйте. - у парня акцент явный, неудивительно для такого маленького города. – Здравствуйте. Мне номер на одного. Парень кивает, щёлкает на компьютере пару кнопок и ждёт: – Номер двести один, на втором этаже. До конца коридора, лестница направо. Документы, пожалуйста. Джисон достаёт из кармана джинс пластиковую карточку, протягивает регистратору. Тот смотрит пару секунд, переписывает его данные и возвращает удостоверение обратно. Откатывается на кресле назад, берёт ключ, и схватившись за край стола, подтягивается вперёд и протягивает ключ. Странный, конечно, порядок. Сначала комнату ему сказал и только потом спросил доки, но в конце концов Хан просто пожимает плечами, берёт ключ с небольшим брелоком и идёт к комнатам. В коридоре пусто, на полу лежит безвкусный тонкий ковёр; на стенах висят репродукции картин в дешёвых позолоченных рамах. Двери деревянные, крашеные в коричневый, да тут в принципе всё создаёт впечатление дешёвого борделя - всё в темно-красных, бордовых оттенках, а бра, висящие на стенах, никак не помогают. Только подсвечивают паутину на потолке. Джисон поднимается на второй этаж, на лестнице душно, и он не уверен, что хочет прикасаться к перилам. За окном на лестничной площадке уже собирается закат, подсвечивает здания и деревья молочно-персиковым цветом. Парень дошёл до своей комнаты, и отперев дверь, зашёл внутрь. Кинул ключи на стол - в мотелях комнаты были одинаковые, рядом со входом - кухня, от которой перегородкой отделено спальное место. Напротив кровати, чуть ближе к выходу, дверь в туалет. Комната небольшая, но места здесь достаточно для комфортного сна и завтрака. Для бездомного он старается быть не очень гордым и привередливым; но его нынешний дом - это дорога. И неважно, что иногда негде спать и нечего есть, зато это - его выбор. Джисон кидает дорожную холщовую сумку на кровать, садится, уже не проверяет, есть ли какие-либо стремные пятна на постельном белье. Проходили уже, он раньше только ультрафиолетом не светит, хотя он не знает, был бы он уверен в том, что он хочет увидеть всё, что видно только под ультрафиолетовым светом. Жаркое, калифорнийское солнце стремительно укатывалось за горизонт; Хан достал из сумки книгу и откинулся на подушку. Он помнит именно эту, с засаленными по краям страницами, загнутыми углами, кое-где - с полустертыми заметками бывшего хозяина. На задней стороне полумягкой обложки было штук пять стикеров "б/у", книгу явно возвращали много раз. Около переплёта спереди была трещина, обложка была надорвана самым варварским способом. Она, наверное, лежала среди подержаных и перепроданных книг типа чего-то Шекспировского, Паттерсона или Эмерсона. Она появилась у него, когда он взял попутчиками двух мужчин в возрасте. Один из них был бородатый, часто ворчал на своего приятеля в усы, в которые уже пробралась седина. Его лицо было покрыто морщинами; второй был смуглый, его тёмные волосы выглядывали из-под тёмной банданы. Он тоже был уже не молод, морщины под глазами залегли уже хорошие. Им, впрочем, понравилась его музыка. Они говорили, что в такой жаркий день нет ничего лучше старого доброго рока. Из колонок Мик Джаггер пел про девушек, рядом на переднем сидении шаталась небольшая коробка с книгами. Он хотел их продать, и чтобы заработать ещё пару десятков баксов; один из мужчин зацепился за коробку взглядом. Они долго разговаривали; про музыку, про поэзию, про страну и погоду. С ними действительно было интересно, Джисон смеялся и улыбался, думая, что это неожиданно - двое старых мужчин, которые, по их словам, не окончили колледж, во фланелевых рубашках, с пыльными грязными пятнами на штанах, рассуждали о том, какая поэзия лучше, о том, что искусство - высшая цель человеческая. Потом один из них отдал ему эту книгу. Старый переплёт крошился, но он насколько мог бережно положил книгу в сумку, и достал только сейчас. От книги пахло старостью, и, может, слегка сигаретным дымом. От тех мужчин тоже так пахло - запах утренней свежести (тогда было часов пять утра) смешивался с неуловимым запахом пота, никотина и, возможно, рыбалки. Кто же знал, что его невольные попутчики так хороши в разговорах? Книгой оказался сборник стихов. Эдгар Мастерс, как иронично - Джисон высадил мужчин в Гарнетте. Там, где родился поэт, в Канзасе, который на задворках остался смазанным пятном, и Хан думает, что он мог бы съездить туда ещё раз. Ли Мастерс писал: Что я-птица, которая скользит по облакам, Или дикий шторм, или великая песня? И стихи его пронизаны богом, вопросами к себе и к нему. Джисон уходит в прозу с головой; читает и читает, пока на улице не становится совсем темно. За окном загорается жёлтый фонарь, и тихо так становится, что он может слышать треск холодильника за перегородкой. Как в Небраске, в Юте и Южной Дакоте, как в ещё десяти штатах до этого - всегда был фоновый шум, и никогда не было слишком тихо, чтобы он мог остаться полностью один. Отложив раскрытую книгу на тумбу около кровати, он взглянул на настенные часы и потер глаза. Десятый час. Даже ночь тут не ощущалась таковой из-за жуткой духоты - кондиционера здесь не было, да и откуда, тут на ближайшую милю в одну сторону серый асфальт дороги, а в другую - деревянные одноэтажные дома. Жуть. Но так было и в других городах, в которых он был. Разница лишь в температуре - на юге было больше маек и лёгких рубашек; на севере у него мерзло всё, а выходить из машины совершенно не хотелось. Так было всегда и так дальше и будет - пока Джисон продолжает глупую попытку побега от собственного прошлого, как будто оно укусит его за задницу. Но, что было в прошлом, пусть там и остаётся. Ему не нужны открытки на Рождество, день независимости или ещё какой-нибудь праздник типа дня благодарения; они с братом называли его днём лицемерных взрослых. Хан Джихун, его старший брат, любит бейсбол, свою собаку и совсем немного - учиться. Он был идеальным ребёнком для своих родителей, но такой брат не был бы идеальным для Джисона, поэтому он смирился, что у него как бы два брата. Первый - для родителей. Второй - для него. Второй однажды принёс две банки Короны с ближайшей заправки, помог забраться на крышу сарая. Джисон болтал ногами; как сейчас помнит, у него были пыльные, потрёпанные кеды с серыми шнурками (раньше они были белые), заляпанные синей краской после того, как они красили этот самый сарай. Она не отстиралась, мама решила оставить так, а Джисону понравилось, как выглядят синие пятна на красных кедах. Джихун сидел рядом. У него не было красных кед, но были чёрные, побольше. Под ними у него были серые носки, скатанные к лодыжке. Пиво было тёплым, горьким и Джисон морщился, но исправно чокаясь с братом делал небольшие глотки. Из проигрывателя рядом звучала музыка, кажется, Зеппы, он сейчас и не вспомнит, и всё тогда было хорошо. Возможно, Джисон скучает по красным кедам, банке Короны, сараю. А может, по своему брату. Он пока не определился. Встав с кровати, Хан поморщился скрипущему звуку и потянулся. После четырёх часов лежания в одной и той же позе у него всё затекло, так он ещё и проголодался как собака. Поэтому первым делом он пошёл в кухоньку и включил настенную бра, висевшую под полками. В полках ничего, ожидаемо, не было, поэтому он вышел из номера, накидывая на ходу рубашку. Бумажник всегда был в заднем кармане, ему даже не надо его проверять, как не надо проверять лежащий в переднем складной нож, удостоверение и пару монет. В этих джинсах почти вся его жизнь, все его накопленные деньги, и это даже слегка угнетает - раньше у него было всё, а теперь его жизнь помещается в одну дорожную сумку. Рядом с мотелем удобно стоит заправка, gas-n-sip, в которую он беспрепятственно заходит. За кассой сидит парень лет двадцати, в синей жилетке. На потертом бейдже можно рассмотреть имя - Роберт. Кассир провожает его взглядом и утыкается обратно в журнал, скрытый под обложку книги. Джисон знает, Джисон делал точно также. Он проходит к стенду с быстрозаваримой едой, берёт пачку лапши и пюре. Они сухо скребут по стенкам стаканчиков. На кассе он взял бутылку какого-то лимонада, оплатил наличкой покупки. У него была карта, но её скорее всего заблокировали, так что он просто носит её с собой как бесполезный кусок пластика со своим именем на нём. Выйдя из магазина, Хан, вздыхая, поплелся обратно в мотель. Желудок неплохо так сводило от голода, а может от предчувствия чего-то. Так было всегда, в каждом городе, в каждом мотеле. Не всегда это предчувствие сбывалось и он просто уезжал, так что это, скорее, просто волнение от нового места, хотя, казалось бы, он уже давно должен был к этому привыкнуть. Он возвращается в мотель, пересекая полупустую парковку, кивает пареньку за стойкой. Ловит ответный и поднимается к себе, не утруждая себя социальными взаимодействиями. Номер был открыт, но было там всё как он и оставил, да и скорее всего мотель этот был пустой, чтобы кто-то у него что-то крал. Да и нечего. Джисон проходит на кухню, кладёт покупки на стол и подходит к стойкам в углу. Там стоит электрический чайник, он снимает его с нагревателя и тащит к раковине. Набирает воду, чуть больше половины, чтобы не доходило до носика. Щёлкает включателем и смотрит, как индикатор загорается красным; возвращается к столу и открывает стаканчик с лапшой. Внутри - спрессованная лепёшка лапшичных завитков и два пакетика приправ. Высыпает сначала бульон, а потом овощи и думает, что кусочки мяса похожи на мышиные какашки. Он улыбается и тихо смеётся. А потом позволяет мыслям покинуть голову. Под мерное жужжание холодильника, который временами выдавал такие звуки, что в пору было уже хватить инфаркт миокарда. Под шуршание воды в чайнике, который, верно, уже покрылся слоем белой, известняковой накипи. В какой-то момент чайник начинает шелестеть сильнее; щелчок возвращает Джисона в реальный мир и он смотрит на время - вод это у него конечно провалы во времени. Вроде, как-то однажды, когда он в очередной раз подобрал попутчика, ему рассказывали об относительности времени. Это был старый, сухой мужчина, и несмотря на палящую жару, одетый в костюм-двойку. Его волосы были красиво уложены, может, он шёл с похорон, потому что где-то меньше полмили назад Джисон проезжал кладбище, старое совсем. Хан отпустил шутку, что мужчина сбежал со своих похорон. Мужчина не смеялся. Он сказал, что любовь - единственное чувство, которое позволяет выйти за пределы времени и пространства. А потом спросил, любил ли Джисон кого-то. Джисон не ответил. Ему нелепо везло на странных попутчиков, да? Встав из-за стола, Хан подошёл к стойке и взял чайник. Пластиковая ручка слегка нагрелась, теплом отдало в ладонь. Он подошёл к столу и залил кипяток в стакан с лапшой. Она всплыла, немного, а поверхность заполонили красные песчинки приправы. Вернув чайник на его законное место, Джисон взял из одного из ящиков вилку (до этого ещё минуты две рыская по другим отсекам) и положил поверх крышечки. На стаканчике было лицо пропавшего мальчика. Фотография была чёрно-белая, а Джисон повернул лапшу другой стороной. Раньше фотки были на пачках молока, а теперь и на лапше? Интересно. Три минуты, впрочем, прошли зазорно быстро. Сняв вилку и оторвав крышку до конца, Джисон помешал лапшу. Пахнуло химозной говядиной. Ему, впрочем, не было до этого дела, поэтому он просто начал есть, не утруждая себя тем, чтобы вылить бульон в раковину. Он предпочитает есть, не думая, но гротескная уродливость этой ситуации его никак не отпускала. Месяцами у него уже нет ничего кроме дороги и машины, книг и толстой тетради с его собственными стихами. Он не гордится ими, они просто есть, и в них есть все его эмоции. Выкладывая мысли на бумаге, он выворачивает душу разными сторонами, что ей в пору было бы уже износиться. Ха, как будто он верит в её наличие. Хотя, у других людей её явно не было, иначе он не может понять, как всё может быть..ну, вот так, как оно есть. Лапша остывала, он постукивал вилкой по картонному стаканчику и изредка, наматывая пару макаронин на вилку, задумчиво жевал, еле шевеля челюстью. Эпоха битников, кислотных кроссовок, глобализации и молодёжных возмущений. Они выделялись, делились на субкультуры и нередко это вызывало отрицательные реакции со стороны родителей подростков. Каждый поток - претензия на моду, совмещение готической лолиты с грязным стилем говнарей, а в толпе видно всё больше ярких причёсок, макияжей, одежды. Ты ничего не значишь, если не умеешь выражать себя - гласила первая полоса какой-то газеты, где обозревали все модные субкультуры среди молодёжи, панки хой и все дела. Джисон откинулся на спинку стула и взял в руку стаканчик с лапшой, наматывая её на зубчики вилки и отправляет в рот. Она острая, но безвкусная, отдаёт химзаводом за пару миль. В любой другой ситуации он не стал бы это есть, но сейчас у него эта ситуация. Сейчас у него не так много денег, а ему ещё надо платить за бензин. Что ж, возможно он здесь немного задержится, на два месяца или около того. Ему не впервые так оставаться, в самых разных местах его одноэтажной Америки. Для передышки, для заработка, ну или просто поваляться на кровати, а не часами крутить баранку, на пути встречая только леса, степи, и ещё леса. Ах, романтика. Доев свой ужин, Джисон поднялся из-за стола и выкинул стаканчик в мусорку. На столе так и осталось только пюре, но его он съест завтра. Он, конечно, платил за одну ночь, но он вполне может продлить. На два месяца. Но хэй, никто ему не запрещает, верно? Выключив кухонное бра, Хан вернулся к кровати, убирая с неё сумку. Он кинул взгляд на книгу со стихами Мастерса и лёг, устраиваясь на жестковатой подушке насколько можно удобнее. Потом скинул кроссовки на пол, они приземлились с тихим стуком, и отвернулся к окну. Утро вечера мудренее, в конце концов. Наутро Джисон пожалел, что решил не переодеваться. Жёсткий деним за ночь оставил продавленные следы на коже, которые неприятно чесались. И вообще всё было не так - одеяло как-то странно перекрутилось, хотя он даже не укрывался, футболка липла от пота к спине. Точно, как он мог забыть. Калифорния, жара, все дела. Сев на кровати, Джисон шмыгнул и потер лицо, зевая. Зачесав светлые волосы назад, он посмотрел на кончики, которые опустились чуть ниже мочек ушей и подумал, что пора бы постричься. Конечно, у него ещё и отросли корни, но о покраске сейчас нужно думать в самую последнюю очередь. Встав с кровати, Хан потянулся и почесал шею где-то по линии роста волос и направился в ванную, где уже мог привести себя в порядок и сделать из себя подобие полноценного функционирующего члена общества. Но сейчас не об этом - ему бы номер продлить хотя бы на месяц для начала. Щёлкнув выключателем на стене, Джисон подошёл сначала к унитазу. Вжикнул ширинкой, спустил штаны с трусами. Нажав на смыв, он оделся обратно и подошёл к раковине. Она, впрочем, стояла в шаге от туалета. Включив воду, он сполоснул руки, смотря на себя в зеркало. У него не было особо видно синяки под глазами, но вокруг радужки всё было то ли розоватое от лопнувших капилляров, то ли это свет такой. Потом зарылся пальцами в волосы и подумал, что да, точно, надо постричься. Но для начала он взял одноразовую щётку и выдавил на неё из маленького тюбика мятную пасту. У него были свои, но зачем тратить своё, если можно чужое? Тут, если честно, подошла бы паланиковская фраза из одной из его книг, но Джисон по утрам предпочитает не цитировать скандальные произведения до того, как попьет чай. Можно, конечно, и кофе, но не один из тех, что в банках. Оно всегда до ужаса горькое, и сколько бы молока или сливок и сахара он не добавлял, всё равно получался гастрономический ужас. Поэтому либо чай, либо быстрорастворимый кофе в пакетиках, который ещё похож на мышиную отраву. То у него мышиные какашки, то отрава, может ему крысу завести? Джисон хмыкнул и сплюнул пасту в раковину, смывая её с щётки и с лица. Потер подбородок. Щетина не сильно растёт, он бы сказал, что вообще почти не растёт, но это просто вопрос времени. А оно, как он знает, относительно. Выйдя из ванной, он вытер руки о джинсы и достал бумажник. Денег там, вроде, должно хватать на продление номера. Посчитать, умножить, ничего сложного. В еде, конечно, придётся себя немного ограничить, но у него, в конце концов, будет крыша над головой. Это всяко лучше чем спать на заднем сидении машины. Шеви он свою, конечно, безоговорочно любит, но спать он в ней отказывается, когда есть возможность спать на..относительно нормальной кровати. Но когда Джисон говорит "хотя бы" или что всё могло быть и хуже, он врёт. Безупречно и безупречно погано, но он хотя бы так себя успокаивать хочет. Без надежды он, может быть, уже бы лежал в какой-нибудь канаве своей родной Америки. Ха. Не якорит родина. Спустившись вниз, он видит всё того же парня, кивает, дергая подбородок вверх. Кидает взгляд на настенные часы; восемь утра в Калифорнии встретили его жарой, больной ногой и желанием остаться в кровати подольше. Как, впрочем, и всегда. Стабильность, что уж тут сказать Но продлевает он номер без проблем. Даже деньги остаются. Немного, но всё же остаются. Наверное, разнесут скоро газеты, к часам десяти, там он посмотрит вакансии на какую-нибудь лёгкую работу типа официанта. Там обычно такая текучка кадров, особенно в забегаловках, так что он без проблем уволится через месяца два, чтобы поехать дальше. Устроится куда-нибудь типа In-N-Out Burger, будет спокойно разносить заказы, получать свою зарплату и чаевые. А потом свалит подальше. Он, между прочим, старался не задерживаться в городах, где работал, а возвращаться - тем более не будет никогда. Слишком много социальных взаимодействий, а он, вроде как, вместе с паршивым характером и неплохой внешностью по наследству получил ещё нулевые навыки социализации. Хотя в детстве ему хватало и брата, с которым они были лучшими друзьями. Сейчас он даже не знает, как Джихун. Наверное, скучает. Брат не хотел, чтобы он уезжал, пытался сгладить углы нарастающего скандала, унять напряжение в семье. Хотя бы немного. Может, Джисон был эгоистом, потому что ненавидел брата за то, что он это вообще делал. Вернувшись в номер, Хан взял лежащую на полу сумку и вытащил из неё сменную одежду и пару трусов. Надо бы принять душ, а то воняет он, наверное, как скотина - в Бейкерсфилде было уже жарко, градусов восемьдесят шесть, наверное. С этой одеждой он снова пошёл в ванную. Душ, тёплый, потом холодный, чтобы не тратить горячую воду. В чистой одежде он чувствовал себя чище. Он снова подошёл к зеркалу и посмотрел на себя. Ну, теперь он выглядит получше. Открыв полку около зеркала, он отодвинул одноразовые сменные лезвия и достал ножницы. Мокрые волосы были темнее, несмотря на то что он их подсушил полотенцем. Ну, теперь они торчали во все стороны. Джисон их сначала пригладил, прежде чем по локону их отрезать и выравнивать прическу; особенно аккуратно он резал около ушей и, конечно, на затылке, иначе у него получится причёска а-ля у меня был пьяный барбер. Мда, как будто до этого у него была причёска, выглядящая лучше. Он поджал губы, рассматривая отросшие корни и отложил ножницы на бортик раковины, стряхивая с головы лишние волосы. Ещё с плеч, с груди и со спины. Благо, воротниковую зону он додумался закрыть полотенцем, поэтому он просто стряхнул с него светлую волосню в раковину к остальной массе. Немного, конечно, сопливо, но новый город - новая причёска, да? И, конечно, новая жизнь.