Восемь недель

В одночасье внутри Асахи все оборвалось. Липкая дрожащая паника присутствовала на бессознательном уровне и создавала напряженный и тревожный фон для размышлений. Правда, размышления шли туго, так что он ощущал лишь голую тревогу, из-за которой еще долго не мог прийти в себя. В дверь забарабанили — это мама напоминала, что время поджимает. Асахи мигом вышел из уборной, а когда обувался в прихожей, столкнулся с матерью взглядами и его пронзило холодным, звонким подозрением: вдруг она знает? И все же нет, не могла знать, она практически не интересовалась жизнью сына. Идя по протоптанной сотнями школьников дорожке, под палящим солнцем, от которого не спасала тень деревьев, Асахи смотрел в землю и ничего больше не замечал. Сердце до сих пор билось так, словно он только что был на волосок от смерти. Возможно, в каком-то смысле это правда так, потому что никогда еще жизнь не шутила с ним так жестоко. На фоне потрясения и многодневного недомогания Асахи не мог радоваться хорошей погоде, а глаза наливались слезами, когда видели улыбающихся и смеющихся людей. Все было бы нормально, если бы это было простое недомогание. Однако теперь кусочки пазла наконец сложились воедино. Еще немного — и будет легче. До звонка оставалось несколько минут, и Асахи ускорил шаг, чтобы хоть чуть-чуть полежать с закрытыми глазами, прижавшись щекой к холодной парте. На протяжении нескольких недель он плохо спал и питался, оттого выглядел в крайней степени нездоровым. Положив голову на руки, Асахи заметил, что их трусило. Он разогнулся, почувствовал ломоту во всем теле, которое не знало отдыха уже третью неделю, глубоко вздохнул и хотел уже пойти к медсестре, как вдруг подумал, что она наверняка напичкает таблетками и отпустит домой, а Асахи не хотел ни того, ни другого, вопреки здравому смыслу. Три урока подряд он вроде как смотрел на доску, но все сознание обволокло густым серым и тяжелым туманом, из которого то и дело проступали силуэты пугающих мыслей. Одноклассники не трогали Асахи, а он не мог заставить себя сказать хоть слово. Веки, будто под грузом всего, что он переживал, постоянно опускались, и голова тоже болела, но Асахи досидел до конца урока и в конце концов решился на то единственное, что действительно было важно в тот момент. Он больше не мог ждать. Ему нужно было признаться и не держать это в себе, как он делал со всем остальным. В этом плане Асахи всегда был одиночкой, однако произошло что-то из ряда вон выходящее, и не он один нес за это ответственность. Йошинори сидел спиной к нему, болтал с двумя одноклассниками за партой сзади. Асахи вошел в кабинет и встал как вкопанный, когда сердце забилось с удвоенной силой из-за страха. Так не должно было быть. Йошинори ни разу не вызывал у него каких-либо негативных чувств, а сейчас Асахи чуть было не повернул назад, отказавшись от своей затеи. Впрочем, один из тех парней узнал его и помахал рукой, так что в ту же секунду Асахи заметил и Йошинори. — Привет, — просиял он, и никакое солнце для того не нужно было. Возможно, дело было в утонченных чертах лица Йошинори, возможно, в неспособности его губ изображать что-то помимо улыбок и неспособности глаз смотреть недружелюбно и зло, но Йошинори прямо-таки ассоциировался со словом «жизнерадостность». Казалось, будто порядок у него был не только во внешнем виде — причесанные белокурые волосы, глаженая рубашка и брюки, — но и в голове. Про себя такого Асахи сказать не мог. Он ощутил этот контраст и еще больше усомнился в том, что хочет остаться. — Привет, — хрипло поздоровался Асахи; пересохшее горло не позволило ответить звонко. Друзья Йошинори уставились на Асахи в ожидании того, что он озвучит цель своего появления, а тот опустил взгляд на колени Йошинори и совсем-совсем тихо и робко спросил: — Мы можем поговорить? — Конечно. — Взгляд и голос Йошинори — и то и другое было нежным, словно для того, чтобы избавить Асахи от смущения. Они вышли в коридор и остановились за дверью. Перемена подходила к концу, поэтому Асахи необходимо было или решиться на признание, или повести себя как ни в чем не бывало и сохранить тайну. Загвоздка была в том, что, как бы Йошинори ни уверял его в своей бескрайней любви, Асахи не мог этому верить. Он гадал, где же предел его доброте. Гадал, что (в теории, конечно) должен сделать, чтобы Йошинори отвернулся от него. И, видимо, ответ вот-вот найдется, только Асахи оттягивал этот момент как мог. Йошинори разглядел его удрученное состояние, но первым делом поцеловал и обнял за талию, вытянувшись и положив подбородок на макушку парня. Тревога Асахи стала в разы сильнее; сознание уже запомнило этот момент как последние их объятия перед тем, как Йошинори, поняв, что произошло, оборвет все связи навсегда и навечно. Может, все и было слегка драматизировано, однако настолько страшно и одиноко Асахи еще не было, и он склонен был возводить все в абсолют. — О чем хотел поговорить? — спросил Йошинори, отодвинувшись. Асахи думал, что сможет рассказать. Вот так — в школе, между уроками, на коридоре, — но сможет. А в итоге к глазам начали подступать слезы, сердце все не успокаивалось, улыбка Йошинори ни на грамм задачу не облегчала, и все худшие из худших варианты развития событий Асахи уже принял как свое будущее. — Асахи? На полу выход из ситуации написан не был. Еще не отошедшего от шока Асахи одолевала слабость, он был изможден как никогда раньше и психологически, и физически, а боязнь потерять все, изменив отношение Йошинори к себе какой-то парой слов, просто-напросто не давала ему рискнуть. Пока Асахи колебался, звонок уже и прозвенел. — Асахи? — повторил Йошинори, по-прежнему улыбаясь. Асахи набрал в легкие много воздуха и медленно выдохнул через нос, разжав кулаки. В визгах, топоте, цоканье каблуков учителей и хлопков дверей его дрожащий голос мог затеряться, но Йошинори предусмотрительно подался вперед, чтобы расслышать. И все же выдавил из себя Асахи только: — Потом. Я не готов. — Что-то плохое? Ты, кажется, очень расстроен. — Я не знаю, как к этому относиться. — Хочешь, зайдем после школы ко мне? Асахи очень хотел бы, но понимал, что окажется в затруднительном и крайне паршивом положении, если на новость, с которой придет, Йошинори отреагирует негативно. — Значит, зайдем, хорошо? — решил тот, ибо Асахи молчал целую минуту, длящуюся будто вечность. Наконец Асахи кивнул, и парни разошлись: Йошинори — не подозревая, о чем узнает несколькими часами позже, он — мучаясь предположениями о том, чем все обернется. Время издевалось. Уроки проходили так медленно, что Асахи всерьез удивлялся, как это возможно. Внутри черепной коробки будто кружился рой пчел, если не ос, — голова гудела и раскалывалась. Повезло, что у учителей сегодня не было цели добить его окончательно и они не вызывали парня к доске, не спрашивали устно. Одноклассники немного приободрили: то спрашивали что-то, то рассказывали какую-то историю, так что хоть пару минут, но Асахи удавалось не думать о плохом. Окончанию учебного дня он вроде радовался, вроде нет, поскольку теперь предстояло пойти к Йошинори и лицом к лицу ему все рассказать. Комната Йошинори была светлой, ведь на окнах висели просвечивающие белые шторы, а сторона сама по себе была солнечной. У обоих парней уроки в этот день заканчивались позже обычного, поэтому солнце уже садилось, когда они вошли в спальню. Облегченно вздохнув, Йошинори сбросил рюкзак, сел на кровать и похлопал по месту рядом с собой, приглашая Асахи сесть. Однако тот, остановившись перед ним, не шелохнулся. На сжавших лямки рюкзака руках побелели костяшки, ладони вспотели, и вновь каждый стук сердца отдавался не только в груди, но и в голове, и в ушах. — Ну же, что такое? — негромко спросил Йошинори, озадаченный молчаливостью и бездействием парня. Асахи казалось, что это был последний раз, когда столь светлая, искренняя, щедрая улыбка предназначалась именно ему. В лучах солнца белокурые волосы Йошинори будто сами были источником света, а глаза смотрели так тепло, что это тепло не сравнилось бы с теплом хоть сотни лучей. Вспоминались Асахи и те моменты, когда взгляд Йошинори был не просто согревающим, а пламенным; когда улыбка была не просто ласковой, а откровенной; когда его горячая грудь касалась спины, его губы целовали затылок, плечи и лопатки, его ладони скользили по изгибам тела и его полный удовольствия голос вторил приглушенным стонам Асахи. От воспоминаний ли, или это ужас ситуации стал причиной, но Асахи бросило в жар. Почти каждая мысль приносила боль. А Йошинори ждал терпеливо, думал, что ко всему готов, но вряд ли догадки его были близки к правде. И зря, наверное, Асахи вот так, без намеков, решил все вывалить. Дольше тянуть уже было некуда. Пальцами, которые едва сгибались, не слушались, Асахи достал из кармана тест на беременность и протянул его Йошинори. Уголки губ Йошинори медленно поползли вниз — он был озадачен, но не шокирован. Осторожно взял тест, поднялся, оказавшись к Асахи довольно близко, и долго, действительно долго смотрел на две полоски в абсолютном молчании. Вся история их с Асахи отношений — это всего три с половиной или четыре месяца — проносилась перед мысленным взором. История сама по себе ничем не примечательная, просто в отличие от интрижек, свойственных подросткам, была наполнена чем-то ценным, весомым, серьезным. Надо признать, что поначалу это было мимолетное увлечение друг другом и переросло оно в обычную привязанность, которая лишь со временем вместо плоской формы обрела многогранную. — Что мне делать? — почти шепотом произнес Асахи; руки безвольно повисли вдоль тела, по глазам было понятно, что он считает сложившуюся ситуация едва ли не безвыходной для себя. Йошинори слышал его неровное дыхание, а свое неосознанно задержал. Он был уверен, что благодаря контрацепции ничего подобного не произойдет, несмотря на то что всегда говорят, что шанс забеременеть с ней не равен нулю. Он думал, это может случиться с кем угодно, кто неосторожен, неаккуратен и так далее, но не с ними. А какой был повод волноваться? Йошинори не рисковал, и обоим было с контрацепцией комфортно. Здесь не было виноватых, и все же из-за неестественно долгого молчания с его стороны Асахи занервничал еще больше и, затравленно поглядев на парня, промолвил: — Прости меня. Йошинори отложил тест на стол и взял лицо Асахи в ладони, проведя большими пальцами по щекам. У бровей пролегли морщинки, глаза, несмотря на теплый тон голоса, выдавали беспокойство, но какое — конкретно по поводу ситуации или только за состояние Асахи? — Вот почему тебе было так плохо, — осознал он. — Я даже подумать не мог… А ты не догадывался? — Только неделю назад начал подозревать. — Выждав пару секунд, Асахи сдавленно спросил: — Ты же не обманывал меня?.. Быть может, вопрос оскорбил Йошинори, потому что он отошел и посмотрел на парня по-другому, недоуменно. — Прости, — поспешил исправиться тот. — Просто я… до сих пор не верю, что это произошло со мной. Я не хотел. Не хочу. Всего этого. Помолчав, Йошинори спросил: — Как думаешь, какой срок? — Ну… четыре недели? Пять? Мне кажется, не больше. — Так повода для паники тем более нет, — начал подбадривать Йошинори и заключил парня в объятия. Такие же целительные, родные и расслабляющие, как и всегда. — Но ты совсем плох. За выходные стало хуже, да? — По правде сказать, лучше я себя точно не чувствую. Не ем и сплю мало. Это должно пройти, но я даже не представлял, что во время токсикоза бывает настолько ужасно. — А твоя мама уже знает? — Ты что? — вырвалось у Асахи нервно. — Надеюсь, я смогу сам все решить и рассказывать не придется. У нас и без того отношения натянутые. Так я только все усугублю. — Мы вместе сможем решить, — поправил Йошинори. — Она не замечала, что с тобой что-то не так? — Ей нет дела. Это даже хорошо, не думаешь? Йошинори вновь потянулся к Асахи, молча обняв его и положив его голову себе на плечо. Он злился на его мать и ни в коем разе не уважал эту женщину, которой что родной сын, что какой-то прохожий — все одно. Из-за того что она банально не интересовалась, как у Асахи дела, тот не чувствовал себя значимым, перестал радоваться за собственные успехи, начал обесценивать свои достижения, думая, что, наверное, они пустячные, раз никто не обращает внимания. Конечно же из газет или на родительских собраниях мать узнавала о его заслугах, но совершенно никаких комментариев по этому поводу не давала. Йошинори очень старался, чтобы Асахи чувствовал себя нужным. Слегка отодвинувшись, он прикоснулся лбом ко лбу Асахи. — Ты чересчур переживаешь, — произнес он. — Как я могу не переживать? Я не это планировал в семнадцать лет. Что, если срок не пять недель? Что, если для аборта уже поздно? — Не поздно, — осек Йошинори. — Я уверен. — Мне нравится твой оптимизм, но я его не разделяю. Ты так спокоен только потому, что надеешься на лучшее и готовишься именно к лучшему. А я реалист. Все может быть куда хуже, чем ты думаешь. Что будет тогда, Йоши? Ты все время повторяешь, как я важен для тебя и что ты бы никогда не оставил меня, какие бы там трудности ни были, но ты говорил не о таких трудностях, признай. Так что будет, если ничего изменить будет нельзя, Йоши? — Я не отказываюсь от своих слов, — не дав себе времени на раздумья, отозвался Йошинори. Асахи посмотрел на него с надеждой и недоверием одновременно. — Спасибо, — выдавил он. — Хотя бы за то, что сказал это. — Не просто сказал. Дал обещание, — упрямо закончил Йошинори и тут же оставил этот тяжелый разговор позади, спрашивая: — Побудешь у меня? Поужинаем и посмотрим что-нибудь. У Асахи не было настроения на это, но он представил, как вернется домой разбитый, понурый, с бесконечными гнетущими мыслями, виня себя за то, что, возможно, где-то не доглядел, что с контрацептивами было что-то не в порядке, и закроется ото всех и вся. Нет, в одиночку переживать это было еще труднее. С Йошинори он дома, в тепле и безопасности. Благо на УЗИ присутствие родителей не требовалось. Вопреки тому что было страшно перед неизвестностью, которая его поджидала, Асахи не стал откладывать поход на УЗИ, и Йошинори пошел вместе с ним. Опять-таки, его оптимистические взгляды на будущее не унимали тревоги Асахи — напротив, только раздражали. Но лучше слушать про то, как все будет хорошо, чем тишину, решил тот. Парни зашли в полностью белый кабинет УЗИ, поздоровались со специалистом, и Асахи лег на кушетку. Когда холодный датчик коснулся живота, он ощутил ускорившееся биение сердца. Слюноотделение тоже повысилось, Асахи замер, уставившись в потолок, пока Йошинори внимательно смотрел на экран аппарата. — Это ваша первая беременность, так? — спросила женщина-специалист со светлыми локонами и располагающе добрым лицом. — Да, — ответил Асахи. — Беременность маточная, — принялась пояснять она, не сводя глаз с экрана. Затем она медленно водила датчиком по животу Асахи и считывала всю информацию, которую он давал. — Матка в тонусе, не увеличена. Патологий… не выявлено. Срок беременности составляет восемь недель. И тут Асахи обомлел, побледнел, руки с ногами стали ватными, горло словно схватило ледяными клешнями. Казалось, положение теперь и вправду было безвыходным. Взгляд Йошинори тоже застыл. Специалист заметила их замешательство и даже, грубо говоря, шок, поэтому осторожно, вкрадчивым голосом уточнила: — Беременность нежелательная? Асахи помотал головой и выдохнул, закрыв глаза в ожидании следующих слов женщины. Однако все, о чем могла сообщить, она сообщила и решила, что как-то утешит парней, если скажет: — Хотите послушать сердцебиение? — Нет, — резко ответил Асахи, чем удивил специалиста, и рывком поднялся с кушетки. Йошинори попросили выйти. Впрочем, он мог и остаться, но общаться со специалистом без лишних ушей и глаз Асахи было легче. Он задал несколько вопросов, после чего вышел в коридор, тихо закрыв за собой дверь. Йошинори стоял прямо у двери, так что не словить его взгляд было невозможно. — Что? — спросил он, когда гляделки стали затягиваться. — По пути расскажу. — Может, сядем? Ты очень бледный. — Мне в школу надо. — В какую еще школу? Тебе бы отдохнуть пару дней, Асахи, — возмутился Йошинори. — У меня контрольная. Пропущу — не аттестуют, — отрезал тот. Когда парни вышли из поликлиники, Асахи подумалось, что все это происходит не с ним. Он надеялся, что аппарат УЗИ был неисправен, но понимал: никакой ошибки быть не могло. Теперь очень легко было представить примерное развитие событий: придется рассказать обо всем матери, она закатит скандал, а может, просто будет до того потрясена, что выставит за дверь; если не выставит, то согласится помогать, но атмосфера в доме будет слишком напряженной и неуютной, чтобы жить в любви и мире; следовательно, никакой дружной семьи не получится, это все станет одной большой ошибкой, которая перечеркнет Асахи будущее, и контрольная работа, куда он теперь спешит, пренебрегая здоровьем, здесь роли не сыграет. Где будет Йошинори? Где-нибудь, но точно не с ним. — Мне сказали, — через силу начал Асахи, — что возможен только вакуумный метод. Йошинори только вздохнул. По всему было видно, что оптимизм его угас. — Если бы я узнал раньше, то мог бы просто выпить таблетку, — добавил Асахи. — Не знаю, почему токсикоз начался так поздно. А теперь… теперь даже непонятно, смогут ли сделать операцию. И если смогут, то стоить это будет недешево. — Спустя пару минут, пока отмалчивались оба, сказал: — Я не сомневался, что ты так отреагируешь. — Я думаю, где найти работу, если аборт не сделают. — Чтобы совсем мне не помогать, что ли? Нет, ты будешь рядом со мной. Йошинори усмехнулся и взял парня под руку. — Не говори глупостей, нам нужны будут деньги. Куча денег, — рассуждал он. Нахмурившись, Асахи отвернулся. — Я должен буду рассказать обо всем маме, потому что без ее согласия аборт не сделают. Но я… я понятия не имею, как ей сказать. Она ничего о тебе не знает. — Так, может, ей и в этот раз будет плевать? Не поверив ушам, Асахи удивленно взглянул на Йошинори. Пусть бежать от правды было бесполезно, но слышать ее эхо позади — очень больно. — Прости, — тут же раскаялся Йошинори, когда увидел изменившееся лицо парня. — Я не так выразился… — Все так, — оборвал его Асахи. — Может, и будет. Ночами ему все так же не спалось. Стало казаться, будто на счету каждая секунда и если опоздать на одну такую, то ничего уже сделать нельзя будет. Частично это была правда, но Асахи все слишком утрировал. Он осознавал, что не располагает временем на раздумья, и изо дня в день пытался собраться с силами, чтобы пойти к матери и вывалить полчище проблем на нее. Возможно, с присутствием Йошинори было бы не так страшно, а реакция матери, какой бы они ни была, смягчилась бы, однако пути назад не было: Асахи уже стучался в ее спальню, где она закрылась, придя с работы. — А, это ты, — произнесла она, будто ожидала увидеть в доме, где жила только с сыном, кого-то другого. — Ты не занята? — аккуратно спросил Асахи, заходя внутрь. — Нет. Ужин, как я заметила, готов. — В ее взгляде вдруг промелькнули уважение и благодарность, но еле различимые. — Молодец, — сухо прибавила она. — На работе сегодня был завал. — Я ненадолго, просто хотел рассказать кое-что. — М-гм. И что? Продолжить Асахи не смог. Он все-таки не придумал, с чего начать. Где-то в глубине души понимал, что родная мать не отвернется от него, поможет со всем справиться, окажет ту поддержку, на которую способна. Однако Асахи боялся признаться о случившемся вслух даже самому себе, сидя в одиночестве. Он никогда не был таким впечатлительным. И все же этот случай — исключение. — Я слушаю, — напомнила мать, призывая к ответу. Губы парня задрожали, он сжал ладони в кулаки, но из-за упадка сил быстро разжал. Взгляд метался по полу; Асахи ненавидел себя за то, что элементарно не мог посмотреть матери в глаза, — может, она бы поняла все без слов? Вид Асахи заставил ее взволноваться. Женщина опустила руки, прежде упертые в бока, и лоб ее разгладился. — Асахи? Асахи едва не пошел на попятную. Трудно было решиться потому, что портить отношения с единственным близким человеком не просто не хотелось — это бы ударило по парню больше, чем можно себе представить, несмотря на то что присутствие матери не очень-то и ощущалось в его жизни. Но она никогда не отдалялась намеренно, она выполняла свои обязанности, просто не лезла в жизнь сына, не обсуждала с ним проблемы, не учила чему-то важному — словом, не воспитывала. Асахи не был к ней сильно привязан, но мать являлась вторым человеком, который занимал хоть какое-то место в его жизни, поэтому как можно было оставить ее в неведении и скрыть всю правду? Женщина видела: Асахи терзало множество сомнений. Мешки под глазами стали еще более заметны, щеки впали, плечи не могли расправиться, взгляд походил на взгляд мечущегося, пойманного в клетку зверька. Редко проявлявшая заботу и нежность, она не знала, что ей нужно было делать. Стоять и смотреть? Нет, она решила подойти и обнять сына. — Рассказывай, Асахи, — попросила она. Парень сжал зубы и не ответил на объятия, понимая, что, если признается, мать тут же отпрянет и сменит милость на гнев. И вновь Асахи отступил, не выдержал напряжения и солгал: — Помнишь тот важный конкурс… где от победы зависело очень многое для школы?.. Мы… мы не выиграли его из-за меня, и теперь у всех куча проблем, и… — Что за конкурс? — На родительском собрании говорили. — Нет, не говорили, — уверенно возразила женщина. — Я бы запомнила. — Ну… он правда был… В общем, я всех подвел, и… Рассказ не клеился, да и Асахи понимал, что нес полную чушь. На лице у матери было написано, что ни единому слову она не поверила. — Не ври, — спокойно произнесла она. Асахи поднял глаза: ее взгляд был ясен, смотрел сквозь него, будто, несмотря на некрепкие отношения, она знала сына от и до. От прямоты этого самого взгляда Асахи смутился, но увиливать дальше не стал. — Мам, — с дрожью в голосе начал он, но остановил себя, сочтя, что показать фотографию теста будет легче. Увидев ее, женщина поправила очки и привычным безрадостным голосом сказала: — Быстро ты повзрослел. Асахи слышал, как неистово билось сердце, но уже не пытался его утихомирить. За эти пару недель он столько изнервничал, столького натерпелся, что это ощущение стало в порядке вещей. Он ничего не ответил, но был готов к любой реакции матери. — И почему я не вижу второго отца? Я его знаю? — спросила та. — Вряд ли. Он из параллели. — М-гм. Срок? — Восемь недель, — тихо ответил Асахи. — Восемь? — переспросила женщина, округлив глаза и повысив голос. — Еще дольше потянуть не мог? — Я только недавно узнал, токсикоз начался поздно. — И что твой «из параллели» тебе наплел? «Ощущения не те»? «Размер не подходит»? — Мы всегда предохранялись. — Он мог обмануть. Ты бы все равно не понял. — Он не обманет. Я доверяю ему, мама. Если бы ты только знала… — Раз так, — перебила женщина, — что он говорит по этому поводу? Асахи вспомнил, что четкого ответа Йошинори не дал. Сказал, справимся вместе, дал какое-то обещание, но этого было мало. Если говорить начистоту, Асахи не был уверен, так уж ли доверяет ему теперь. — Мне не важно, что он говорит, — на удивление твердо ответил парень. — Я сделаю аборт, если это еще возможно. Нужно только твое разрешение. Сложив руки на груди, мать долго смотрела на сына с долей неодобрения и разочарования. Так или иначе, Асахи привык к этому взгляду. Затем она покачала головой и вздохнула: — Повторяешь мои ошибки. — Но откуда я знал, мам?.. — А что будет, если придется оставить ребенка? Будто Асахи не задавал себе тот же вопрос по сотне раз в день. Он столько думал над этим, что едва не забыл о еще вполне реальной возможности на аборт. Однако сейчас, перед матерью, изложить мысли не удалось, и Асахи поджал губы, останавливая рвущиеся наружу слезы. Женщина не стала ждать и доводить его до слез или нервного срыва. Вместо этого она вновь обняла сына, даже крепче и теплее прежнего, и погладила по затылку, что в последний раз делала никак не меньше десяти лет назад. Именно это Асахи и было необходимо — капля любви от родного человека и надежда на то, что все будет хорошо. — Ты должен знать, что я тебя не оставлю, — услышал он. В тот же день они решили взять справку, по которой Асахи мог пропустить неделю занятий в школе. В течение этой недели они также были на консультации у врача и Асахи сдал все необходимые анализы. Результаты пришли в срочном порядке и, хоть некоторые моменты нельзя было назвать удовлетворительными, так как из-за токсикоза здоровье парня пошатнулось, позволяли сделать аборт, назначенный на конец недели. На процедуру Асахи шел один, чтобы побыть в своих мыслях, мобилизовать все силы, унять страх и просто подготовиться морально. Сделать это было тяжело. Он представил, как все это происходит с ним лет десять спустя, когда бы у него, вероятно, было свое жилье, стабильный заработок, а главное — само желание создать семью. Все было бы по-другому. Сердце билось, как птица в клетке — птица, заключенная в нее невольно, птица, бившаяся отчаянно, понимавшая, что вот-вот клетка опрокинется, дверца распахнется и она взмахнет ввысь, однако по-прежнему мучимая сомнениями. Впрочем, позже Асахи понял, что волноваться не стоило, поскольку процедура предусматривала общий наркоз. Дальше парню порекомендовали госпитализацию на одни сутки, чтобы на всякий случай он был под присмотром. И в день выписки, на выходных, Асахи наконец встретил Йошинори. Пусть Йошинори оставался ему одним из самых дорогих людей, Асахи не был на седьмом небе от счастья, увидев его, а не виделись они, к слову, больше, чем неделю. Йошинори отправлял сообщения, и было ясно, что он не пытался улизнуть от ответственности или вовсе избавиться от Асахи. Однако Асахи действительно неосознанно стал относиться к нему с легким подозрением. Его задели все сказанные и несказанные слова Йошинори, и он вздохнул с облегчением при мысли, что тот, такой непонятный и ветреный, не будет отцом его ребенка. — Как ты? — спросил Йошинори, прижимая к себе Асахи, словно в последний раз. — Хорошо, — искренне ответил тот, — впервые за долгое время. — Токсикоз отпустил? — Отпускает. Как я рад, что больше это не почувствую… — выдохнул Асахи. — И я… Ну что, идем? Они договорились пойти к Йошинори и провести выходные вдвоем. Асахи подумал, что за это время поймет, хочет ли продолжать отношения. Йошинори пытался расшевелить его всеми способами, но ума не мог приложить, почему тот был не в настроении. Вроде как и солнце светило, и все встало на круги своя, но Асахи все равно был задумчивым, а на вопросы отвечал пассивно-агрессивно. — Тебя еще что-то тревожит? — не выдержал и спросил Йошинори. Они сидели на его кровати, прислонившись спинами к стене. Асахи не спеша повернул голову в его сторону, но зато с ответом не медлил: — Да. Он устал бояться говорить правду. — Ты не хотел мне помогать. — Что? — удивился Йошинори. — Я говорил в точности да наоборот! — Правда? Я не почувствовал ни капли твоей поддержки. — Асахи, ты… ты же сам меня отталкивал! — То есть после того, как я отказался от твоего «сопровождения» всего один раз, ты решил, что я вообще тебя видеть не хочу? Вместо того чтобы разговаривать со мной, вытаскивать меня на улицу, потому что я сходил с ума в четырех стенах, ты писал какие-то сообщения, а потом не отвечал несколько часов подряд! — Я был на уроках! — Они важнее меня? Йошинори растерялся; глаза опустились, плечи поникли. — Нет, конечно. — Он тяжело вздохнул, потом накрыл руку Асахи своей и взглянул на него так, будто, если бы тот приказал просить прощения на коленях, сделал бы это непременно. — В тот день я не придал проблеме большого значения, думал, все обойдется. Но потом накрыло и меня… Может, в какой-то момент я даже понимал тебя, твою панику, страх, потому что ты для меня не пустое место и получается, что плохо тебе было из-за меня, из-за того, что, наверное, в тот день я чего-то не заметил, или поспешил, или еще что-то. Как ты думаешь, легко жить с мыслью, что любимый тобой человек страдает из-за тебя? Нет, я был потерян и не знал, как лучше поступить… — А вариант поддержки твою голову не посещал, нет? — не успокаивался Асахи. Вдруг Йошинори изменился в лице, взглянул на парня жестче, отнял руку от его руки. — Теперь тебя ничего со мной не связывает. Уходи, если хочешь. До чего мерзкое в тот момент поселилось чувство в груди Асахи — чувство, когда тебя отвергают. Глаза беззастенчиво наполнились слезами, а в следующую секунду те уже бежали по щекам. Перемена вновь настигла Йошинори: брови сдвинулись, губы открылись, чтобы произнести извинения, но Асахи уже встал с кровати и немедля пошел к двери. — Нет! — крикнул Йошинори. Не успел Асахи прикоснуться к дверной ручке, как Йошинори развернул его лицом к себе и сжал в объятиях так, что выбил из легких парня, да и своих тоже, весь воздух. Хватка точно не позволила бы вырваться из них. Впрочем, Асахи не очень-то хотелось, он расслабился и тоже обхватил Йошинори руками. Кадр получился бы трогательным: закат, они стоят в золотых лучах солнца и отбрасывают тени на стену, в комнате так тихо, что слышно, как ходят стрелки в часах. — Асахи… Боже, я не знаю, я столького наговорил… Я делал очень мало, сейчас я понимаю это. Прости меня. Тебе было в миллионы раз сложнее, это ни в какое сравнение не идет с моими проблемами, знаю… — Я не прошу тебя обесценивать свои проблемы, — прервал Асахи. — И все равно. Я мог вести себя по-другому. — Но испугался. Как и я. Йошинори усмехнулся и чуть отстранился, спрашивая: — Зачем эта драма, если ты все понимаешь? — Я запутался, Йошинори, — сокрушенно покачал головой Асахи. — В чем? Проблема ведь уже решена. Асахи избавился от рук парня на своих плечах и не очень уверенно, но заявил: — Мне нужно время, чтобы многое обдумать. — И что это значит?.. — Что нам стоит взять паузу? Я хочу отдохнуть от всего. — Считать это за расставание? — Пока нет, — пожал плечами Асахи. — Но все твои действия уже многое сказали мне о тебе. — Не каждый день я вдруг узнаю, что от меня кто-то залетел! — возмущенно воскликнул Йошинори, отскочив на шаг назад. — Может, что-то я и сделал неправильно, не оправдал ожидания, но неужели ты думаешь, что я просто… избавился бы от тебя? — Надеюсь, нет. Не хотелось бы. Йошинори опустил напряженные плечи, смягчился в лице и потянулся к ладоням Асахи. Тот не противился: сам же разрывался между желанием зарыться в его объятия и желанием броситься наутек. Скрепив их руки в замок, Йошинори подошел ближе и все-таки склонил парня к первому варианту — их тени вновь слились в одно целое. — Я исправлюсь, — прошептал он. — У тебя был только один шанс, Йошинори, — с болью в голосе ответил Асахи и добавил слегка приправленное ложью: — Я уже сделал выводы. — Но для них слишком рано, — отчаянно произнес Йошинори. — Я все тебе сказал! — вдруг выпалил Асахи. — Повторяю: мне нужно время, я не хочу слушать твои оправдания, я разочаровался в тебе, просто дай мне неделю, чтобы я все обдумал! Я не собираюсь расставаться всерьез, но и не уверен, смогу ли положиться на тебя в будущем, и при всем при этом мне хочется в это верить, потому что я не вижу свою жизнь без тебя! Под конец голос Асахи просел, из глаз брызнули слезы и затряслись плечи. Это было нестандартное для него поведение, и Йошинори, конечно, понимал, в чем было дело. — Твое настроение скачет из-за токсикоза, — без тени обиды или злости произнес он, поглаживая Асахи по спине. — Но ты смог все это пережить, разве нет? Без должной поддержки. Я очень раскаиваюсь, Асахи… Мне казалось, что каким-то образом мой оптимизм распространится и на тебя, и вначале я даже не видел большой проблемы в том, что случилось. Я верил, что нас ожидает только хорошее. Но ты был прав, надо было снять розовые очки. Прости. Прости, Асахи, я дам сколько угодно времени, чтобы ты оправился и что-то решил. — Да я и сам знаю, что токсикоз… От самого слова уже выворачивает… — пробормотал Асахи и приложил руку ко лбу, сглатывая. — Я пойду домой. Йошинори проводил его до двери взглядом, а Асахи обернулся и устало произнес: — Забудь все, что я наговорил. Я не в себе. — Обычно мы по-другому решаем вопрос, когда хотим извиниться друг перед другом, — с серьезным лицом напомнил Йошинори, но за этими словами пряталась хитрая ухмылка. — Ты дурак, что ли? Это было сказано в сопровождении враждебного взгляда и нахмуренных бровей, и тем не менее губы Асахи дрогнули и расплылись в улыбке, а Йошинори выдохнул и… понадеялся, что больше не ляпнет чего-то наподобие предыдущего. В ответ на его глупую улыбку Асахи тоже усмехнулся (хотя на самом деле решился на близость лишь спустя не то что дни, а недели), и комнату заполнил их неловкий, но искренний смех.