Отвергнутые

***

Она смертельно устала. Выдохлась. Хочется упасть на месте и остаться здесь навсегда. Только страх с упрямством — не известно, что чем вызвано — подгоняют продолжить движение. Она не понимает, почему в ней существует эта уверенность, но продираться дальше, невзирая на боль во всём теле и адский холод, жизненно необходимо. И дело не в её жизни. Разум подсказывает, что ей в этом белоснежном мире ничего не грозит. Иначе она давно была бы мертва. Температура падала бы, кожа посинела: всё из-за желания организма согреться, тогда он отводит кровь от поверхности кожи — цианоз. Она бы замедлилась, вопреки логике, ей бы стало жарко. Начались галлюцинации. Хината остановилась, вытирая холодный пот со лба, вперемешку со снежинками — снег валил не переставая. Она едва видела на шаг вперёд. Сугробы нападали уже по колено. Подол длинного чёрного платья отсырел. Но оставаться без движения дольше было нельзя. Она приподняла платье, не ощущая пальцев. Руки будто мёрзли лишь потому, что мозг знал: так должно быть, когда продираешься сквозь метель в одном лишь платье. Хината с трудом достала ногу из глубокого сугроба, сделала ещё один тяжёлый шаг. Босая ступня едва задержалась на ледяной корке, и провалилась. Ветер кидал распущенные волосы в лицо. Хината не обращала на это никакого внимания. Её задача была ясна — идти вперёд. Чего бы это ни стоило. Сердце жило одной надеждой, что вот-вот погоня прекратится, она увидит знакомые черты впереди. Она не может оставить его здесь, совсем одного. — Саске! — её крик, наполненный отчаянием, разносится по бесконечному пространству, заполненному снегом. Голос рассеивается быстрее, чем успевает облететь долину белого плена. Она продолжает идти, понимая, что никогда не докричится до друга. Хината лишь не может понять, как это всё случилось. Почему Саске убежал один, почему мир стал таким холодным. Ей нужен виноватый, обидчик, которого сможет наказать. Отчего он бежал? Кто сделал ему больно? Так тяжело, сил почти не осталось. А сугробы, будто всё глубже. Хината с трудом вытаскивает голую ступню, чтобы сделать ещё один шаг. Из глубины рождается рык, помогающий вытянуть себя, придать сил для нового шага. Последнего, как ей кажется поначалу, когда она проваливается в снег. Платье остаётся на поверхности, ноги подкашиваются, и Хината заваливается вперёд. Взметённые снежинки запутываются в волосах. Рот наполняется холодной снежной кашицей. Она некрасиво отплёвывается, заставляя тело ползти — что угодно, кроме остановки. Для него это будет равноценно смерти. Кто бы ни обитал среди этих снегов — Саске они не друзья. Только Хината может спасти его. — Саске! — вновь кричит она, приподнимаясь на локтях. И среди белой стены замечает промелькнувшую тень. Лишь чёрный мазок, точка, но от её движения у Хинаты открывается второе дыхание. — А-р-р-р! — она поднимается на ноги, раскидывая сугробы, словно это толща воды. — Саске! — чёрная точка становится чуть осязаемее. Траектория их движения готова сойтись в одном месте. — Постой, — хрипит Хината. Подол платья стал неимоверно тяжёлым из-за того, что весь промок. Ноги закоченели, хотя она верила, что не способна замёрзнуть. Разум, словно принадлежащий не этому миру, вновь напоминает о синей коже, о галлюцинациях. А ещё о крови и капиллярах. Хината оборачивается, напуганная. На таком чистом снегу легко разглядеть кровавые капли, оставшиеся на месте её последнего падения. Она стонет от страха, нервозно вытирая рот рукой. Проверяет ладонь — ничего. Всё в этом мире неправильно. Одна её часть знает, что испугалась зря, что кровь лишь видение. Но вторая, чужая этому месту, помнит о проклятых капиллярах и обморожениях. Выход кажется очевидным. План прост и состоит всего из двух пунктов. Первый — найти Саске. Второй — выбираться отсюда. Хината кивает своей новообретённой решимости и отворачивается от того, что оставила позади. Её внимание вновь сосредоточено на чёрной точке впереди. В теле находятся резервы, чтобы совершить рывок вперёд, не обращая внимания на холод, на сугробы, замедляющие движение, и ледяную корку, что режет ступни — будто идёшь по битому стеклу. Плевать, это же ради Саске. Потому что без неё он останется совсем один. Наедине с этой снежной тюрьмой, окружившей его со всех сторон. Цель даёт суперсилы. Хината убеждает себя, что ей под силу всё. Любая жертва в радость, когда ради любимых. — Не ходи, — этот голос. Хината дёргает головой до хруста в шее. Стоять напротив всё равно, что смотреть на своё искажённое отражение в зеркале. Синие, холодные глаза выдают её. — Мама? — Хинату смущает жестокость в её чертах: прямая спина выдаёт упрямство, сжатые кулаки — готовность к бою. — Что ты здесь делаешь? Впрочем, это может подождать, — встряхивает головой Хината, — я должна найти Саске, а потом мы сможем все вместе отсюда убраться. — Не ходи! — Хината спотыкается о ледяную корку, испуганная звенящим криком. Хацуми по-настоящему пугает. Этот ужас давит на горло, от него внутри стужа, холоднее, чем воздух вокруг. Хината смотрит на мать, лишённая возможности шевельнуться. Искажение становится очевиднее. Хацуми выглядит идеально, в отличие от дочери. Её платье лежит на снегу чёрным куполом, но не промокло, не помялось. Волосы раскиданы по плечам, но буря даже не думала их касаться. Складывается ощущение, что Хацуми просто материализовалась на этом месте, пока Хината из последних сил противостояла этому миру. Её идеальность злит. Становится лучше, потому что гнев затмевает страх. — Ты не понимаешь что ли? — находит голос Хината. Чистые, звонкие ноты разбивают сковавшую её неуверенность. — Я же сказала: там Саске. И я должна найти его, — показывая, что разговор окончен, Хината просто отворачивается, готовая продолжить путь. Она готовится увидеть чёрную точку, которую преследовала до этого. Но на пути вырастает бледная фигура Хацуми. Она расставляет руки, перекрывая дорогу. Ветер наконец принимает её за материальный объект, подхватывая чёрные волосы и ткань тяжёлого платья. Хацуми становится похожа на фурию. Она медленно открывает рот. И кричит. Это не слова, только звук. Такой низкий, дребезжащий. Хината старается закрыться от него ладонями. — Н-е-е-е-т! — болезненно стонет Хината, безрезультатно пытаясь перекрыть крик матери собственным. — Хва-а-а-а-тит! — Не ходи, — мгновенная тишина вызывает приступ тошноты. Хинату качает. Ладони, закрывающие уши, бьёт дрожь. Она готова расплакаться от боли, когда с обидой смотрит на мать. Но Хацуми вновь стала ненастоящей, будто она лишь призрак, привратник с единственной целью — не пустить Хинату дальше. — Всё не так. Неправильно. За ним тянется аромат нарциссов. — Я н-не, кха-кха, п-понимаю, — Хината ощущает себя такой маленькой, такой беспомощной. И преданной. Ведь мама рядом, она должна помогать, поддерживать, но вместо этого она лишь причиняет боль. — Ты не можешь, — отчаянно качает головой, стараясь отдышаться. — У тебя нет права! — обида обжигает, одновременно пробуждая. — Т-тебя, — Хината выпрямляется, тыльной стороной ладони упрямо вытирая дорожки слюней вокруг губ, — нет, — слова кошмарные, но Хината знает, что правдивые. Чем больше она в них верит, тем тусклее становится образ Хацуми. — Тебя нет. Ты не можешь мне помешать. Хината проходит сквозь блёклый призрак, распадающийся на дымку. Она не оглядывается, хотя ловит себя на слабости, что очень хочет. Хочет посмотреть, убедится, что не права, что Хацуми всё ещё там и смотрит в след. Но впереди маячит маленькая чёрная точка. Хината помнит, что Саске настоящий, и ему нужна помощь. Даже снег больше не может удержать её. Хината настигает одинокую фигуру, блуждающую в белом плену. От его сгорбленных плеч и безжизненно упавших на глаза волос, сжимается сердце. Между ними всего пара десяткой метров, а он такой маленький. Хината думает, что в этом мире проблемы с перспективой. Поэтому её не слишком удивляет, когда за пару шагов она уже тянет к лучшему другу руку, в отчаянной попытке коснуться плеча. Теперь Саске кажется даже выше, чем она запомнила. Но всё это не играет никакой роли. Главное, что она успела найти его пока не стало поздно. Теперь они покинут этот мир. Найдут дорогу домой. — Саске, наконец-то! — Хината настойчиво поворачивает его к себе. В неё мгновенно впивается взгляд одного глубоко-чёрного глаза. И в этом взгляде плещется чистая ненависть. Такая, что сжигает весь кислород, лишает воли. — Ты не… Её шёпот становится лёгкой добычей для порыва ветра. А рот забивается приторным, удушающим ароматом нарциссов. Хината изо всех сил старается сделать шаг назад. Неизвестный крепко хватает её за руку, не отпуская от себя. Голые ступни скользят на чём-то внезапно склизком. Земля усыпана сгнившими трупами нарциссов. Хината прикрывает рот и нос, пока тошнота не победила. Она брыкается, пытаясь скинуть с себя его руку. Ноги ещё сильнее поскальзываются. Зелёная жижа просачивается сквозь пальцы. — Теперь ты за всё ответишь! — Хината в испуге заглядывает в единственный глаз незнакомца. — Я долго ждал! Так долго шёл за тобой по пятам! Подделка! Жалкая подделка! — Отпусти! — кричит Хината, свободной рукой стараясь освободить себя. Ноги скользят, не имея под собой опоры. Она лишь приближается к незнакомцу, словно чем сильнее старается отдалиться, тем теснее между ними становится. — Умри! — отчаянно визжит незнакомец, замахиваясь рукой в чёрной перчатке. Хината упирается пятками в землю, скрипит зубами, стараясь отдалиться. Она понимает, что это последний шанс. Иначе конец. У дыхания смерти, оказывается, вонь гниющих нарциссов. И смерть эта будет реальной. — Отпусти! А-а-а! — резкое движение вперёд сбивает незнакомца, он сам теряет равновесие. Хината вновь дёргает руку. Получается! Она свободна. И она падает назад себя. Жмурится, готовая к удару о землю. Но проваливается в вязкую темноту. И вновь пытается кричать… — Ах! — она распахивает глаза, слегка приподнимаясь, будто телу действительно нужно вынырнуть. Останавливается в таком положении на одно мгновение, равное взмаху ресниц, протягивая руки вперёд, всё ещё стараясь ухватиться за воздух, избегая удара о землю. Моргает. И валиться обратно, тут же попадая в плен слишком мягкого матраца. Темно. Это первое, что отчаянно бросается Хинате в глаза. После белого мира, в котором она блуждала, — по ощущения несколько долгих часов — темнота, будто дом родной. Она тяжело дышит. Рука небрежно упала на колотящееся сердце. Сон. Просто сон. Зажмуривается крепко, до вспышек за веками, и глубоко вдыхает. Не дышит, отсчитывая секунды, чтобы окончательно скинуть с себя ареальность происходящего. Медленно выдыхает сквозь едва разомкнутые губы. Впрочем, ощущение, что Хината больше не во сне, приходит не из-за окружающей темноты или лёгкой духоты, что её наполняет. Шевеление сбоку привлекает внимание. Щеки касается горячее дыхание. Она оборачивается, ближайшей к источнику чужого присутствия рукой прижимает надутый ком подушки. Так намного удобнее наблюдать за Наруто: он лежит ближе к стене, практически упирается в неё, чтобы они могли поместиться вдвоём, несмотря на габариты кровати; обнимает свою подушку с такой нежностью, что есть повод для ревности. Он медленно дышит через рот, под веками заметно движение глаз. Хината перемещает руку ближе, не отрывая кисть сначала от своей подушки, а следом уже от его. Желание прикоснуться к спутавшемся над глазами солнечным вихрам сильнее страха спугнуть крепкий сон Узумаки. Она вновь задерживает дыхание, когда пальцы едва касаются кончиков волос — щекотно. Наруто хмурится во сне, двигает плечами, укладываясь иначе, но не просыпается. А Хината смелеет, закручивает тронутые медовым золотом короткие пряди, дотрагивается до складки на лбу. Должно быть Наруто тоже стало щекотно: он мило утыкается лицом в подушку, как будто отмахиваясь от ощущений, что мешают спать. И всё же переворачивается на другой бок. Хината едва успевает убрать руку, прижав её к груди. Лежит тихо, ждёт, вдруг проснётся теперь, когда колени неудобно вжимаются в стену. Однако этого не происходит. Она запоздало ловит себя на мысли, что это обидно. Сонливость прошла, за окном ещё слишком темно — электронные часы подтверждают, что до пяти утра осталось три минуты. Если бы Наруто проснулся, ей не было бы так скучно. Они даже могли бы заняться чем-нибудь… — Ой да заткнись ты, — шипит на себя Хината, прекрасно представляя куда ведут её пошлые мыслишки. — Лучше закрой глаза и продолжай спать, — её голоса практически не слышно, но Хината и так прекрасно знает о чём с собой спорит. Она даже слушается. Прикрывает глаза, притворяясь, что до сих пор не выспалась. Слушает только свои вдохи-выдохи, звучащие где-то в голове. Старается откинуть все мысли. Только считает — раз, два — занимая этим весь подсознательный эфир. «…два». Глаза резко открываются. «Почему «два»? Разве сейчас не должно быть «один»? Ну твою мать, Хьюга, ты это серьёзно? Как можно сбиться при счёте до двух? Ладно бы ещё считала овец… А интересно, почему именно овец? У этого есть какое-то логическое объяснение? Наверняка. Может даже целая история. Типа про пастухов. Вот чёрт, сейчас бы телефон найти, в интернете это точно должно быть… Да, кстати, а где мой телефон? Я ведь взяла его с собой?! Вот блядь… ой! То есть, чёрт возьми! Если я его забыла и он уже сел оттого, как часто мне звонили? Отец меня убьёт! Хотя… ему точно не до меня… Хи-хи, папаня кого-то склеил, реально? Интересно, насколько нелепо это было? Вообще не могу представить его за флиртом… Ну да, точно, кто бы говорил называется. Т-а-а-а-к, теперь осторожно, главное не думать о том, чем они там ещё могут… Нет-нет-нет! Зараза! Тольконесексотца! Тольконесексотца! А-А-А-А-А!». — Вот же… — оказалось, что заставить себя расслабиться и не думать давно перешло из разряда сложных заданий в конкретную такую миссию, которая невыполнима. Между тем, она за неё взялась и мозг самоуничтожится через: три… два… один… Хината хлёстко шлёпнула себя по лицу ладонью, медленно проводя растопыренными пальцами до тех пор, пока рука не соскользнула на грудную клетку. В итоге делать нечего, решительно сказала она себе, прежде чем предпринять попытку выбраться из-под одеяла. Стараясь не потревожить Узумаки — теперь сыграло чувство вины за то, что вначале не возражала его растормошить — Хината аккуратно переложила одеяло с себя на пространство между ними, держа его кончиками двух пальцев. С лёгким удивлением обнаружила, что под покрывалом она совсем не напоминает Еву в райском саду (если только там не было специалистов по термопечати на футболках). Вот только точного момента, когда могла одеться, или когда её кто-то одевал, не помнила совершенно. Лицо мгновенно зарделось, когда она представила, как Наруто ворочал её, будто куклу, стараясь придать приличный вид. «Очень надеюсь, что не издавала при этом каких-нибудь ужасных звуков», — подумала Хината, в ожидании, когда приступ смущения закончится, а на щёки вернётся прохлада. По ногам уже немного холодило со стороны балконной двери, должно быть, из-за каких-то микрощелей. Пока холодок ощущался, как дыхание новой жизни, но если пролежать так, раскрытой, слишком долго, потом будет сложнее согреться. Поэтому Хината наконец решилась спустить ноги с кровати. Всего одно акцентированное движение и она услышала от себя настолько жалкий хрип, что вначале усомнилась, могла ли вообще воспроизвести нечто подобное. Но Узумаки продолжал сладко спать. В тёмной квартире буквально слышались эти звуки отсутствия. Сомнений никаких — это она. И ничего удивительного, ведь стоило заставить тело приняться за, какие-никакие, физические нагрузки, каждая мышца откликнулась тупой болью. Казалось, что это неловкое движение пробудило каждую частичку, которая в покое ещё могла притворяться функционирующей. Но теперь вспомнила, как упахалась вчера. Жуткое натяжение резко переходило в откровенную боль, утихающую только с новой порцией неподвижности. Хината стонала и хрипела, но сумела сесть на кровати, упирая ноги в холодный пол. Красота, как будто приложить компресс. Но один хрен не отменяет того, что она не была такой разбитой даже после первой тренировки, когда напомнила себе, что мышцы в её теле имеются. Ох и зря она вообще начала о чём-то рассуждать. Оказалось, что это тот ещё порочный круг: всё её существо оказалось зациклено на ноющих мышцах, мышцы напоминали о горячих, возбуждающих причинах такого состояния, при чём, в одной из ярких фаз её непосредственного участия. И вот незадача, даже лёгкий намёк на новое возбуждение отзывался болью. Она начиналась между ног и отдавалась во всём, даже мозжечок клинило. Пусть со скрипом, через адские муки, но Хината обернулась к Узумаки. Он не видел, а её успокаивало то, что смогла хотя бы взглядом отправить ему своё искреннее возмущение. Справедливость восторжествовала. Хината оттолкнулась прямыми руками, зависла в компрометирующей позе, с выставленным задом, пока со скрипом не разогнулась. Ей понадобилась пара минут разминки: повороты, плавные вращения, наклоны, порция проклятий сквозь стиснутые зубы, заверения, что до тридцати теперь точно не вернётся в большой секс, парочка дополнительных проклятий в сторону талантов Узумаки, приёмы из ушу, и поза врикшасана из йоги, чтобы прийти в себя. Ну, в достаточной мере для дальнейших перемещений. Хината отыскала свои носки и как была в одной футболке вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Контрастный душ помог проснуться окончательно, расслабил мышцы, вновь вернув им эластичность, а под конец согрел от этого ощущения внутреннего холода, которое бывает только зимой, когда просыпаешься слишком рано. Хината оставила полотенце на голове, подсушить волосы, надела обратно всё, что смогла найти из своей одежды. И отправилась решать действительно важную проблему. — Что бы пожрать? — задумчиво протянула она, уткнувшись носом в открытый холодильник. — Остатки фруктов… лесом идите, господа. Так-с, а это что? — она открывала разные контейнеры. — Овощи? Тушёные, свежие. Рис. Пустой. Всё? — поражённо спросила она у бездушного холодильника, который даже не удосужился ответить. — Как Кушина могла оставить Наруто без еды?! — Хината никак не могла знать, что рыжая Узумаки так переживала из-за своей ревности, что обо всём позабыла. Между прочим, Хинате так же лучше не знать, как будет сытно и вкусно, когда Кушина примется заглаживать вину перед своим единственным детёнышем. Озадаченно уперев руки в бока, Хината остановилась посреди чужой кухни, размышляя. Памятуя о пристрастиях Наруто, она решила обыскать шкафчики. Голодная решимость отключила неловкость от осознания, что позволила себе рыться в вещах людей, пригласивших её в свой дом. — Гадство, — подвела голодная брюнетка итог своим поискам. Ни одной пачки заварного рамена, на который она надеялась, не оказалось. Да только эта идея так захватила её предвкушение, что вкус горячего бульона обжигал язык, а божественный аромат — какой бывает только от дешёвой еды с минимальной пользой — закупорил носовые пазухи. Хината едва не подавилась слюной. Случаются настолько сильные приступы одержимости чем-то, что можно горы свернуть в процессе достижения заветной цели. Хината стащила с волос полотенце, повесила его на спинку стула, села на него же, сложив руки на столе. Пораскинула мозгами, собирая воедино всю информацию. И быстро пришла к выводу, что вот эта миссия не такая невыполнимая. Стул громко прочертил по полу, когда она стремительно поднялась на ноги. Неожиданный в тишине пустой квартиры, этот звук замедлил её решимость ровно настолько, чтобы хватило убедиться, что Наруто она не разбудила. Никто не появился на кухне, голос спящий блондин не подал. Хината вздохнула с облегчением, возвращаясь в режим голодного Терминатора. Пункт номер один: ей нужна одежда. Своя предпочтительнее, конечно. Джинсы обнаружились аккуратно сложенными на её рюкзаке, как и чёрный лифчик. Она стянула футболку, стоя спиной к коридору — скорее привычка, нежели реальный страх, что кто-то может застать её полуголой, — и так же быстро вернула её обратно. А вот свою толстовку найти не удалось. Зато в кресле у окна обнаружилась небрежно брошенная оранжево-чёрная кофта на молнии, с капюшоном. Хината ухмыльнулась этому цвету. Его одежда тоже подойдёт. Под пунктом номер два значились деньги. Их Хината нашла в маленьком кармашке рюкзака. Затолкала парочку смятых купюр в задний карман джинсов, сверилась с часами на стене — половина шестого. Наруто наверняка продрыхнет ещё несколько часов, а ей на осуществление плана понадобится от силы минут двадцать. Так что, Хината лишь заглянула в спальню, ещё раз взглянуть на растрёпанные волосы и широкую спину спящего. Не стала искать свой телефон. А мотоцикл ей и так был не нужен. Ботинки, куртка, связка ключей со специального крючка на вешалке. Хината приоткрыла дверь, не дав ей скрипнуть, и протиснулась в подъезд. На площадке можно было вести себя расковано. Не бояться нормально дышать так точно. Она застегнула куртку. Дошла до лестницы. Достала из кармана перчатки и надела их, балансируя носками ботинок на краю ступеньки. Хината настроилась на быстрый спуск по лестнице — она всегда любила спускаться, и, разумеется, терпеть не могла подниматься. Занесла ногу для первого шага. Но не сделала его, а внезапно обернулась, уверенная, что за спиной кто-то есть. Волоски на затылке всё ещё покалывало от странного неуютного ощущения. Только площадка была абсолютно пуста, да и спрятаться тут было негде. Она и четыре двери — больше ничего. Никого. Хината плотнее натянула шапку на уши, выбрасывая из головы всё лишнее. Должно быть, решила она, всему виной дурацкий сон. Ботинки весело отстучали скорый ритм по бетонным лесенкам. И вскоре Хината вылетела в едва начинающуюся рассеиваться зимнюю утреннюю тьму. Чёрный кружок дверного глазка бликанул светом, когда исчезла закрывающая его преграда. Но этого Хината уже не видела.

***

В первое мгновение Хината запаниковала. За ночь нападало сугробов. Никто ещё не успел расчистить дорожки, ноги в высоких ботинках провалились немного, вновь напоминая о кошмаре. Реальный мир как будто решил притвориться тем белым миром иллюзий. Показалось, что где-то в тенях между домами может прятаться тот незнакомец, напугавший её. Ароматы заварного рамена, потянувшие Хинату на улицу в такое время, сменились удушающей вонью гниющих нарциссов. Хлопнула подъездная дверь — из-за сугроба она закрывалась очень медленно. Хината вздрогнула, ощутив, как сердце подпрыгнуло. Но этот страх оказался реальнее шуток подсознания, о чём она вовремя себе напомнила. Как и о том, что в тенях может спрятаться кто угодно, пусть только попробует встать у неё на пути. Хината усмехнулась, посмотрев на сжатые кулаки. Откуда эта самоуверенность? Приятное чувство. С ним преобразился её взгляд. Снега оказалось не так уж много, видимо часть на пороге подъезда просто упала с крыши. Он поскрипывал под подошвами. Одинокие снежинки всё ещё неспешно падали. Ветерок порой подхватывал их, заигрывая. Темнота казалась непроглядной только из окон, на улице она уже не была такой плотной. И морозный воздух бодрил. Хината свернула налево. Цель вернула ей часть уверенности. Остальное появилось неожиданно, когда она осознала, что находится в одиночестве и тишине. Вчерашний день был настолько наполнен тесной близостью другого человека: его мыслей, его касаний, его слов, его аурой и пространством в её пространстве. Было хорошо, даже слишком хорошо. Но на каком-то космическом уровне она ощущала себя уставшей. Лишённой своей привычки обдумывать происходящее. А разложить по полочкам нужно было так много, что на полках разума образовался лёгкий хаос. Тишина пустой улицы, мелодичное завывание ветра под шапкой, твёрдый шаг. Одиночество. Хорошее одиночество, необходимое ей для перезагрузки. Всё в одночасье стало идеальным. Включая тот факт, что после этой недолгой прогулки Хината сможет поесть и вернуться в неуспевшую остыть кровать. Такой она и была, возможно, всегда, просто не могла этого осознать: она жаждала присутствия других людей рядом, самых близких по духу, тех, кого сможет безоговорочно любить, тратя запасы этой энергии, но эта близость нужна была Хинате на своих условиях. Немалая часть её сущности была нелюдимым отшельником. Звучало не слишком приятно, особенно по отношению к этим «другим» людям, но жизнь штука правильная, она буквально столкнула Хинату с теми, с кем было суждено. Они все любили её странной. И она с радостью такой была. Порядок из хаоса словно бы придал Хинате дополнительную устойчивость. Она понимала, что твёрдо стоит на ногах — во всех смыслах. Такое чувство дорого стоило. Поэтому она прибавила шагу. Как-то логично получалось, что Наруто, при том, как много вносил в её жизнь сумятицы, являлся неотъемлемой частью чувства противоположного. Хината могла побиться об заклад, что без него, у неё есть лишь — ничего. И она хотела сказать ему об этом. А за одно принести заварного рамена. Она уже видела их на диване, сидящих по разным углам, сплетаясь ногами где-то на середине — несмотря на то, что его ноги такие длинные. С дымящимися пачками рамена на коленях, приправленными нескончаемыми разговорами. Он будет её смешить, а потом смущать и сводить с ума. Звякнул колокольчик над дверью. Хината по затёкшему ощущению на щеках поняла, что уже какое-то время улыбается. Смутившись, она пальцами размяла лицо, посчитав, что в такую рань лучше не выглядеть так, будто приход ещё не закончился. А то ещё милая продавщица этого круглосуточного магазина вызовет полицию. Хината точно не помнила, как он называется, но что-то подсказывало, что это семейное заведение. Возможно, хозяева даже живут этажом выше — она заметила два маленьких окошка, где ещё горел свет. Пространства в магазине не много, поместились всего три ряда коротких стеллажей по центру, холодильники по одной стене и наклонные ящики с овощами и фруктами — по другой. Магазин напоминает что-то из другого века, хотя рядом есть дома повыше. И заведения крупнее, размышляет Хината, пока ходит по крайнему проходу, выискивая, где тут заварной рамен — Наруто точно говорил, что берёт его здесь, когда Кушина ослабляет материнский поводок. Странно, что ей приходит в голову тот далёкий инцидент с таблетками. Тогда Наруто повёл её в эту же часть района. Если она подойдёт к узкому окну, которое заменяет магазину витрину, то на противоположной стороне увидит ту самую аптеку (с хозяйственными товарами и кормом для животных). Возможно, всему виной колокольчик над дверью. Или продавщица, которую Хината посчитала милой только потому, что не видела её, когда входила. Теперь подойти приходится. Хоть соблазн убраться не заплатив велик, Хьюга выдавливает из себя милую улыбку, когда вываливает перед ночной кассиршей пять баночек с раменом. Одна неудачно катиться по прилавку, едва не падая за кассу. Хината реагирует, как заправский ниндзя… правда при этом приходится распластаться на узком пространстве перед кассиршей. Ноги задираются, она трясёт ими в воздухе для равновесия. Неприятный звук сообщает, что на пол всё же что-то укатилось. К радости Хинаты это не рамен, а всего лишь пластиковая банка с мелочью, да монетница с изображением какого-то райского острова. — Поймала, — неловко улыбаясь, объявила Хината, демонстрируя продавщице пачку рамена. Та, если что, вообще не оценила. Казалось, что из раздувающихся ноздрей кассирши вот-вот повалит дым, а когда она откроет рот, то вместе с проклятиями — а они точно из неё полезут, как из рога изобилия — на Хинату хлынет поток адского пламени. И останется от неё только кучка пепла. — Кхм, с-сколько там? — как ни в чём не бывало, уточнила Хьюга. Но нервяк-то уже пошёл, так что ждать ответа от, с виду, очень-очень-очень злой продавщицы она не стала, а запросто перегнулась через прилавок — чего уж тут, не впервой ведь — чтобы самой посмотреть на цифры. — Ага, ясно, — она полезла в карман, отсчитала несколько купюр. Потянулась, но монетницу на место никто не вернул. Хината ещё раз нервно улыбнулась, уверяя себя, что на самом деле это милая такая улыбка, располагающая к себе, любой будет рад такую увидеть, особенно если вынужден работать всю ночь. Впрочем, убивающая её взглядом тысячей и одним способом кассирша, точно предпочла бы увидеть, как на голову Хинате упадёт метеорит. Девушка с ярко-красными волосами, отчего-то мгновенно вызвавшая у Хинаты не только ощущение, что в матрице глюк, но и ассоциации с женой Аквамена, совсем не вежливо вырвала у неё деньги и затолкала их поглубже в кассовый аппарат. Хината не стала давать советов на сей счёт, а просто сгребла свои покупки. Получилось не так удобно, как она думала. А расслабившаяся было кассирша, которая ждала, когда ночная покупательница уберётся ко всем чертям, снова напряглась, стоило Хинате замереть со всеми этими пачками дешёвой вредной еды, к которой сама она ни за что не прикоснулась бы — тем более не стала бы засовывать её в себя. — О! — воскликнула Хината. — Тут написано, что при покупке пяти товаров можно взять бесплатный пакет, — неловко указывая пальцем на объявление, насколько позволяли пачки рамена, произнесла Хьюга. — Один, пожалуйста, — объявила она. — Пожалуйста, — медленно выговаривая каждую букву сквозь плотно сжатые зубы в подобии услужливой улыбки, выдала кассирша, громко хлопая рукой по прилавку, пришпиливая несчастный пакет к деревянной поверхности. — Что-то ещё? — в таком же тоне, поинтересовалась эта Мара, как мысленно окрестила её Хината (на самом деле это было скорее что-то вроде Мара-Шмара, но это было только между Хинатой и её грубым подсознанием). — Неа, — быстренько скидывая покупки в пакет, ответила Хьюга. И в темпе ретировалась к выходу. Снова звякнул колокольчик, только в этот раз как-то жутковато. Хината выдохнула свободнее, когда оказалась на крыльце у магазина. Такую, как эта кассирша, легко представить маньячкой с огромным ножом, решила она, поправляя пакет на руке. Сравнение, хоть и было в тему, почему-то привело Хинату в смятение. Как-то это было слишком знакомо… За спиной хлопнула дверь — от мороза механизм автоматического закрытия работал очень медленно. Хината подпрыгнула от страха. И наплевав на гордость настоящего ниндзя, бросилась по улице, сметая на своём пути все сугробы. Пакет с раменом только и взлетал в воздух. Знакомые дома появились так неожиданно, что Хината даже расстроилась. Собиралась пройтись, подумать обо всём, что было, короче, провести время в этаком меланхолическом настроении. А в итоге что? Под шапкой капельки пота холодили лоб, сердце выбивало музыкальный ритм — определённо какие-то панки поселились под рёбрами, — в ногах слабость, в голове в целом свалка из громких, но лишённых возвышенного смысла, мыслей. — Надо было втащить этой жуткой девахе, — пробубнила Хината, открывая дверь в подъезд. Она повесила пакет поглубже на руку — почти до сгиба локтя, стащила перчатки, воспользовавшись зубами, и достала из кармана ключи. Поднимаясь по лестнице, Хината в медлительной задумчивости перебирала связку, стараясь переложить поближе ключ, который откроет дверь. Всё её внимание было сосредоточено на собственных ногах, ступеньках и ключах. — Твою мать! — поэтому она так испугалась, когда наконец подняла взгляд. Её покачнуло, нога чуть не соскользнула с последней ступеньки. Хината вцепилась в перила, как в последнюю надежду. — Напугала! Ох, чёрт, — поймав устойчивость, она приложила руку к сердцу, всё ещё ощущая этот первый нерв страха, делающий всё тело мягким. — Извини, — испуг практически перешёл в стадию нервных смешков, Хината даже сбиралась шутливо поинтересоваться, куда это она намылилась в такую рань, или с какой тусовки возвращается. Но тон её лаконичных извинений грубо срезонировал, принуждая приглядеться к встречной ранней плашке с ярким оперением. Казалось, что с последнего раза, когда они столкнулись на школьном дворе, прошла целая вечность. И в этой вечности в жизни Хинаты вообще не существовало других людей, включая Сакуру Харуно. Теперь же, Хината словно с трудом узнавала девушку, стоящую перед ней. Она ещё сильнее осунулась, превратившись в сплошные чёрные круги под глазами, зелень которых затерялась среди бесконечно красных белков. Показалось, что Сакура давно не смотрелась в зеркало и забила на мытьё головы — розовые пряди безжизненно торчали из-под шапки, сальные и спутавшиеся. В прошлый раз, как запомнила Хината, Харуно тряслась на ветру и всем своим видом молила о помощи. Теперь, несмотря на то, что выглядела она на грани, в ней проявились черты обречённого принятия. Сакура будто признала простой факт — помочь ей нельзя. Но для чего-то появилась на пути Хинаты. И последнюю пугали причины этого столкновения. — Ты, — неуверенно начала Хината, — что вообще тут делаешь? В такую рань. У тебя всё хорошо? Сакура? — ей захотелось назвать подругу по имени, напомнить им обеим, что Харуно не призрак. — Можешь мне помочь? Прямо сейчас? — в её глазах промелькнуло безумие. Сакура сделала шаг навстречу. Расстояние между ними ровнялась ширине лестничной площадки, не слишком большое, но когда Харуно придвинулась, Хинате показалось, что она будто нависла над ней. И давит, сжимает в тисках. Несмотря на то, что Хината могла бы переломить Сакуру пополам. — Не задавая вопросов. Эгоистичная часть умоляла ответить отказом. Находиться рядом с Сакурой было подобно чёртовому сну в белом мире: бредёшь, не зная куда, ожидая, что силы покинут тебя в любой момент, а из непроглядного впереди может явиться монстр. Хината хотела одного — проснуться. От этой реальности. Оставить проблемы Сакуры на кого-то другого. В конце концов, есть наиболее подходящие кандидаты. А она просто войдёт в эту дверь, заварит рамен и вернётся в тёплые объятия Наруто. Дёрнуло её вообще выходить из его квартиры, из его постели, из его крепких рук. Но Хината, разумеется, осталась глуха к эгоистке внутри себя. Не позволила ей подать голос. Это ведь была Сакура, пусть не многое, но что-то их связало навсегда. Был Наруто, который, как бы не храбрился, беспокоился за подругу детства, и не простил бы, брось Хината её в беде. А ещё был Саске, всё ещё живущий надеждой, что на его первые искренние, сильные чувства ответят. — Хорошо, конечно, — поспешно ответила Хьюга. — Сейчас я только… — она сделала шаг к двери, протягивая ключ. Намерения её были просты: закинуть пакет в квартиру Наруто и как-то дать ему знать, что она ушла помочь Сакуре. Вот только, Харуно стремительно выросла у неё на пути, перекрывая путь вытянутыми руками. Преграда проходимая, если бы не снова это чувство, как Сакура её подавляет. — Пожалуйста, — вкрадчиво произнесла Харуно, — на это нет времени. Хорошо? Хината была вынуждена кивнуть. Сакура улыбнулась, но вышло дико, пугающе дико. Она прошла мимо, скользя плечом в яркой куртке, что так нелепо смотрелась на ней сейчас, когда розоволосая была лишена даже проблеска жизни. Хината обернулась за ней, но сделала лишь шаг, вновь оборачиваясь к двери, за которой спал Наруто. Хьюга умоляла его появиться, избавить от необходимости следовать за Сакурой. — Ты идёшь? — от дребезжания в голосе Харуно, Хината вздрогнула. Розоволосая уже стояла на пролёт ниже и смотрела на неё снизу вверх. Дикость её глаз притягивала совершить ошибку, последовав за ненадёжным проводником, обещающим провести по райским садам. Но они обе знают, что начинается путь по семи кругам ада. — Да, иду, — твёрдо ответила Хината. И быстро догнала Сакуру.

***

Они вышли на улицу, как Хината совсем недавно, но пошли в противоположную сторону. — Мы на станцию? Нам нужно куда-то ехать? — отказываясь слушать одни только завывания ветра в ушах, спросила Хината. — Решила, что я лучшая соучастница для чего-то незаконного, хах? — храбрясь через единственную свою защиту, которая никогда не подводит — юмор — добавила Хината. — Ты обещала, что не будешь задавать вопросов, — напомнила Сакура, оборачиваясь, чтобы улыбнуться. Лучше бы не пыталась, подумала Хьюга, от такой улыбки только кровь в жилах стынет. Хината смиренно вздохнула, но больше не пыталась ничего узнать. Однако, одно полезное свойство у неудовлетворённого любопытства всё же было: Хината могла занять мысли гипотезами и предположениями, чего от неё хочет Сакура. И сколько законов придётся нарушить, чтобы ей помочь. В такую рань в выходной больше не нашлось желающих поехать куда-нибудь. Они стояли на перроне только вдвоём. Хината пыталась вспомнить, когда они с Сакурой так долго проводили время наедине. А было ли такое вообще? Тем удивительнее этот упрямый факт, что Харуно попросила о помощи именно её. У неё ведь есть Ино. На худой конец, Каруи. Давние её подружки, которые для того и нужны, чтобы обращаться в сложные времена. И, конечно, был Наруто. Но тут Хината засомневалась. Не потому, что их отношения в последнее время не ладились, а потому, что явись Харуно к нему этим утром, Хината не отпустила бы его одного. При мысли, что он мог быть сейчас здесь вместо неё, наедине со страдающей Сакурой, ехать в неизвестность, Хината до боли сжала руку в кулак. Так, неожиданно даже для самой Хинаты, оказалось, что она, действительно, единственный кандидат в помощники для Харуно. Никто другой, кто стал близок Хинате, не заслужил возиться с этим. И она смиренно это приняла, входя вслед за Сакурой в пустой вагон. Харуно смотрела на Хинату, которая, слишком откровенно старалась делать вид, что её интересует только вид из окна и проплывающий мимо спящий город. Сакура пыталась представить, какой будет реакция брюнетки, когда она узнает правду. Губы сами самой расплылись в высокомерной ухмылке. Это будет проверка для всегда идеальной, такой невинной Хинаты. Кем же ты окажешься в итоге, Хьюга? Ангелом или демоном? Сакура очень рассчитывает на последнее. Ей нужно наказание, она готова упасть на такую глубину, из которой не выбираются. — Приехали, — серые глаза резко находят её, смотрят с испугом и любопытством — чего больше, понять не получается. Всё, что имеет для Сакуры значение: Хината послушно следует за ней, не придётся проходить через правду в одиночестве, не будет соблазна совершить ещё больше ошибок. Хината станет для неё идеальным инквизитором. Она помнит эту дорогу, точно знает, что там, в конце, но не представляет, зачем Сакуре понадобилось сюда приходить, да ещё в такую рань, да ещё, очевидно, когда её родителей нет на месте. Весь свет выключен, в темноте приёмная не вызывает ощущения, что здесь безопасно и могут оказать помощь. К тому же, их шаги отдаются таким зловещим эхом, что хочется прикрыть уши. В помещениях как-то холодно. Хината хотела бы, чтобы отец Сакуры был здесь, забрал на себя все заботы о собственной дочери. У него к этому дар. Хината помнит, с какой лёгкостью позволила ему заняться своим ушибленным плечом. Она скользит взглядом по Сакуре, идущей на шаг впереди. И не представляет, что она сможет так же. — Сюда, — говорит Харуно. Они останавливаются перед дверью в глубине их семейной клиники, на табличке одно слово — «лаборатория». Хината едва не задаёт очевидный вопрос, сдерживаясь скорее из страха узнать ответ. — Проходи, — Сакура отходит в сторону, придерживая дверь, чтобы первой в темное помещение вошла не она. Смахивает на просчитанный ход: отрезать путь, не дать Хинате шанса свалить, заманить в ловушку. Чёртово слово уже дано, поэтому Хьюга только кивает, делая вполне смелый первый шаг. На паре окон, что высоко под потолком, опущены жалюзи, поэтому так непроглядно темно, хотя утро уже должно было сделать обстановку серой. Хината видит очертания длинного помещения, похожего на вагон метро. Зрачки должно быть расширились до предела, в попытке разглядеть мелкие подробности. Щелчок. Яркий искусственный свет. Зрачки сужаются до крохотных точек. Хината прикрывается рукой, продолжая моргать. — Извини, следовало предупредить, — говорит Сакура где-то за спиной, но её голос такой безучастный, бесцветный, абсолютно отсутствующий, так что Хината обрадовалась бы её молчанию. Порыв нагрубить вынуждает обернуться. «Заткнись» почти срывается с плотно сжатых губ. — И что теперь? — вместо этого, интересуется Хината. — Присядь пока, — отвечает Харуно. — Мне понадобится не слишком много помощи, — выдавливая пустую улыбку, добавляет она. Хината снова подавляет желание ответить грубо, выплюнуть ей в лицо, что, в таком случае, нехер было вообще впутывать её во всё это. Чем бы оно ни было. Вместо этого, Хината находит стул, отводит его от стены, полностью занятой шкафами с каким-то медицинским оборудованием, устраиваясь как можно дальше в противоположном углу. При свете можно разглядеть небесно-голубую мебель, в основном это шкафы да ящики, обычные инструменты, вроде стетоскопов и палочек для забора мазков, но и разные устройства, о назначении которых Хината знать не горит желанием. Так же видна ещё одна дверь, которая ведёт в неизвестность. В целом, Хинате здесь не слишком комфортно, да ещё стул на колёсиках слишком высокий, подстроен специально для работы за этими шкафами. Она находит упор для пятки на хромированном кольце в основании стула. И внимательно смотрит. Движения Сакуры профессиональны, лишены плавности и мягкости, но чётко знают, как и почему. Она вешает куртку на крючок, в один ряд с белыми халатами. Смотрит на Хинату, вопросительно приподнимая бровь, но та отказывается, просто расстёгивается, снимая лишнее: шапку, перчатки, шарф, распихивая всё это по карманам. Харуно больше не отвлекается. Находит по разным ящикам: запакованные перчатки, жгут, необычный шприц, маленькую колбочку. Всё это она выкладывает на металлический поднос, который оставляет на ближайшей к окну поверхности. Моет руки под высоким тонким краном, снова профессионально, подсмотрев у родителей и в сериалах про врачей. Возвращается к подносу. Садится на такой же стул — только в её позе не видно дискомфорта, длинные ноги подходят идеально. И внимательно смотрит. На Хинату. — Боюсь, что руки подведут меня в последний момент, — говорит она. Хината желает возразить, это ведь у неё на глазах Сакура только что проделывала пугающие неизвестностью манипуляции, ни разу не дрогнув. — Сможешь это сделать? Я объясню как, — Хината коротко, но быстро мотает головой. — Сделать что? — в вопросе плещутся нотки отчаяния, Хинате это совсем не нравится. Будто Сакура контролирует ситуацию, а она в ловушке. Не следовало соглашаться на «никаких вопросов». — Помочь мне взять кровь из вены, — спокойно, так чертовски спокойно, что Хината успевает вновь усомниться в её мнимой слабости и каких-то там страхах — хрена с два человек с такой крепостью голоса может бояться — заявляет Харуно, как будто это должно быть очевидно. — Кровь? — тупо переспрашивает Хината. — Из вены? — она тяжело выдыхает, проводя рукой по лицу. Зажимает глаза пальцами, теряясь в разрозненных ощущениях. Не утро, а сплошной сюр, никто в здравом уме не учится реагировать на подобные ситуации. — Что всё это значит? — упрямо смотря в отрешённые зелёные глаза, требует ответа Хината. — Всего одна вещь, — подталкивая поднос в сторону Хинаты, выдаёт Сакура, — и сможешь задать мне все вопросы. Отказаться — это всё, в чём Хината уверена. Без оговорок, без сомнений. Неправильно абсолютно всё, что сейчас происходит. Это вовсе не помощь знакомой, не поддержка подруге — даже без учёта того факта, что подругами их можно назвать с натяжкой. На месте Хинаты, очевидно, должен быть другой человек. Желательно профессионал. Точно, думает она, продолжая странно покачивать головой, Сакура дошла до предела, теперь ей нужна помощь того, кто понимает все тонкости. И речь не про укол иглой. А про саму необходимость делать это. — Ты не можешь отступить сейчас, когда зашла так далеко, — Сакура будто знает, что Хината сомневается. В её голосе появляется сталь и вызов. И упрёк. Тупой, дешёвый упрёк в её сторону, бьющий по больному, по слабости — помогать. Как бы Харуно не храбрилась, она не может перестать выглядеть измученной, готовой развалиться в любой момент. Точно так же Хината не может отступить, оставив её одну в таком состоянии. Поступи она подобным образом, и дальнейшее, что может случиться с Сакурой, будет на её совести. Хината не готова позволить ей стать причиной угрызений совести. Только не Сакуре. — Ладно, — поспешно спрыгивая на пол, бросает Хината, буквально срывая с себя куртку. — К чёрту. Что нужно делать? — Сакура молча кивает на кран. Хината из чувства протеста моет руки, как обычно. Даёт себе передышку, пока намыливает костяшки и активно трёт между пальцами. Держит руки навесу, когда подходит почти вплотную. — Готово. Дальше что? — храбрится, зная, что Сакура видит её волнение. Но отступать некуда, а у Харуно нет других вариантов. Придётся им потерпеть это вынужденное сотрудничество. — Перчатки, — кивает Сакура. Хината рвёт пластиковый пакет, доставая пару обычных медицинских перчаток. Пальцы неловкие, никак не расцепят края слипшегося винила. Бесит до испарины. — Помощь нуж… — Нет! — резко перебивает Хината, продувая перчатки в образовавшийся зазор. Виниловые пальцы раздуваются. — Готово, — добавляет она, когда каждая из перчаток занимает своё место. Она шевелит пальцами перед лицом Сакуры, демонстрируя неловкий контроль над ситуацией. — Хорошо. Теперь жгут. Нужно затянуть его вот здесь, — Сакура обхватывает руку ладонью повыше сгиба, проверяет, смотрит ли Хината, и только потом закатывает рукав тонкой водолазки медного цвета. Она придерживает ткань до тех пор, пока Хината не продевает её руку через кольцо из синего плотного материала, напоминающего о лямках рюкзака, фиксируя его на нужном месте. Механизм жгута тоже напоминает о лямках рюкзака: широкую полоску синего жгута нужно просунуть через белое крепление, как ремень, и затягивать, пока не станет достаточно туго. — Достаточно, — и пока кто-то не скажет, что всё готово. В их паре это, разумеется, Сакура. Хината убирает руки, отклоняясь назад на пятках, чтобы оказаться вне личного пространства Сакуры. Отсюда ей и так видно, как розоволосая сжимает и разжимает кулак, периодически прощупывая руку. Вена набухает, становясь видимой. На бледной, практически прозрачной коже Сакуры, эта тёмно-синяя, словно гангрена, извилистая дорожка, проступает даже слишком откровенно. Ощущение, что вена может порвать мембрану бумажно-хрупкой кожи, переломиться пополам, позволяя крови сочиться на пол. Хината жмурится, качая головой, лишь бы избавиться от этой картины. — Понимаешь? — А? — Хината растерянно смотрит на Сакуру. — Ты готова слушать, что делать дальше? — зелёные глаза смотрят излишне внимательно, будто пытаются досмотреться до самого дна, увидеть то, что их совсем не касается. Хината злится на себя (на Сакуру и ситуацию, даже на Узумаки, который косвенно виноват, ей просто нужно на что-то злиться, чтобы не терять присутствие духа). Отводит взгляд, выбирая сосредоточиться на вздувшихся венах. — Да, — лаконично отвечает Хината. Жаль этого внешнего спокойствия недостаточно. Сакура начинает говорить что-то, Хината улавливает слово «вакуум», но это лишь оттого, что в голове именно он. Три составляющие системы для забора крови. Сакура показывает, что куда, какой стороной. И с каждым её словом ситуация становится всё реальнее. Да как, мать вашу, она вообще согласилась? Воткнуть иглу в живого человека? Не к тому, что Хината легко смогла бы вогнать иглу в мёртвого человека. Просто… какого хрена? — Всё ясно? — Хината хлопает глазами, стараясь сфокусировать взгляд на Сакуре. А та так внимательно на неё смотрит, что тело каменеет. Кажется, что она не чувствует рук, и ни за что не заставит их действовать. Глупая была затея, нужно просто остановиться, пока всё не зашло слишком далеко. Одно слово и пусть Сакура ищет себе другую сообщницу. — Да, — так почему же? Что за страшная, беспощадная сила заставила Хинату продолжить? Она ищет в себе ответ, но кроме банального любопытства ничего не находит. Сакура обещала ответить на все вопросы, а ей нужны ответы. Нужны? — Быстрее начнём — быстрее закончим, — поторапливает себя Хината, пока не потерялась в бардаке, творящемся в мыслях. Она уже здесь, других кандидатов как будто не наблюдается, а бросать того, кто нуждается в помощи — не в её правилах. Плевать, что ощущение липкого страха усиливается, поднимается давление и в воздухе трещит предостережение, что это благое намерение выстелет для Хинаты дорогу прямиком до адских врат. — Х-с-с, — Хьюга поражается, что руки не дрожат, и она не бросает шприц, оставляя Сакуру истекать кровью. Пот застилает глаза, сердце колотится в глотке, но руки втыкают иглу с первой попытки, будто всегда этим занимались, пальцы не разжимаются, напуганные реакцией Сакуры на боль. Хината хладнокровно смотрит, как маленькая колбочка наполняется красной жидкостью. — Всё. Готово. Достигнутая цель, как ни странно, путает Хинату. Она неловко держит в руках колбочку, теряясь, что делать дальше. Сакура продолжает говорить что-то о пластыре и антисептике, но она слушает её откуда-то издалека. Колба с кровью едва не выскальзывает из пальцев, вдруг потерявших твёрдость. Сакура успевает подхватить. И как только Харуно начинает двигаться, Хината в испуге отступает на несколько шагов. Перчатки противно липнут ко лбу, когда она пытается отереть пот. По спине бродит холод, чужая толстовка кажется мокрой насквозь. Ноги подкашиваются, приходится искать опору у неудобного стула, на котором смятым комком валяется её куртка. Снова перчатки, от них у пальцев нет чувствительности, у вещей вокруг нет реальности. Хината остервенело старается стащить их с себя. Разрывает в клочья, но освобождается. На пальцах следы талька. Белые разводы остаются везде, где она касается. Хината отряхивается. Это походит на странную разновидность панической атаки. Но она просто хочет избавиться от чего-то, что, по всей видимости, не имеет внешнего воплощения. Это лишь чувство внутри. За спиной открывается дверь. Сакура продолжает создавать ощущение присутствия, она двигается, шумит. Хината оборачивается в тот момент, когда розоволосая скрывается в маленькой комнате, притаившейся по соседству. Хината вытирает лицо, желая избавиться от остатков пота, она делает шаг за шагом, подгоняемая любопытством. Но всё, что видит: Сакуру, которая проводит какие-то манипуляции с колбочкой. Харуно быстро закрывает происходящее собой. Лишь по тому, как она замирает, упираясь в металлический стол руками, сгорбившись над чем-то — как будто произнося молитву и прося о каком-то чуде — Хината успевает заметить этот проблеск чужого страха. Как ни странно, эта схожесть их эмоций, возвращает Хинате часть уверенности. Она возвращается в свой угол до того, как Сакура оборачивается. Поэтому встречает её в ранге хозяйки положения. Харуно нервозно улыбается, когда видит Хинату: она не села на стул, а только опирается на него, скрестив ступни, руки требовательно сложены на груди. Буквально весь её вид кричит о готовности прижать Сакуру к стенке. Она была к этому готова, поэтому просто садится на своё место, устало откидываясь на спинку стула. Проверяет вену под пластырем. Прислушивается к своим ощущениям. Но всё, кажется, в норме. Не считая того, что начался обратный отсчёт до её приговора. Она буквально в шаге от пожизненного заключения в жизни, которую никогда для себя не хотела. И свидетельницей этого будет только Хьюга. — У тебя должно быть миллион вопросов, — заговаривает Сакура. — На самом деле, всего один, — тихо отвечает Хината, после недолгой паузы. — Что ты делаешь? — придав крепости голосу, спрашивает она. — Всё просто, — пожимая узкими, слишком костлявыми плечами, оттягивая конкретику ответа, произносит Сакура. Она собирается уложиться в три слова, которые превратят все её попытки убежать от действительности в пустой фарс. Два выдоха, три вдоха — всё, что отделило Сакуру от правды. — Тест на беременность. Вот так, за три слова испарились иллюзии. Осталась оголённая, прошибающая до нутра правда. А в огромных серых глазах, где эта правда всё ещё не до конца прижилась, такие громкие вопросы. Главный из них очевиден без слов: почему я?

***

Хината была, вероятно, единственным человеком в жизни Сакуры, который может заставить поступить правильно. — Нужно бежать, пока. Она готова клясться, что тогда, посреди школьного двора, после того, как оттолкнула лучшую подругу, когда отчаяние захлёстывало уже по горло, выбор пал на Хинату под действием сиюминутного желания. Очень простого и понятного желания прекратить мучения. Узнать к чертям всю правду и разделить её бремя с той, кто… Поэтому Сакура знала, что это было мимолётное решение. Она выбрала Хинату бессознательно, и не смогла бы облечь в слова, почему она была лучшим выбором. Нечто просто потянулось к этой странной девчонке, которая будто сквозняк ворвалась в жизни всех, кого Сакура знала. Конечно, она не думала (или старалась не думать), что при этом Хината заняла чужое место. То есть её, Сакуры, место. Особенно рядом с Наруто… Если быть честной с собой, что Сакуре даётся сложно, то и рядом с Ино. А ведь когда-то Харуно позволяла себе думать о подруге, как о дополнении к себе любимой. Не слишком обременённая умом, блондинка символизировала чужое стремление быть рядом с ней, учиться у неё. Сейчас Сакуре стыдно оглядываться назад. Прошлое неприглядно показывает лишь её недостатки. Она послала к чертям прежнюю жизнь. Обвинила всех в нежелании отпускать детство, в неумении ценить свободу. Как показало время: выросли все, кроме самой Сакуры. А убегая за школьные ворота, подальше от той, кто может уничтожить её и от того, кого вскоре уничтожит она, Сакура с горечью поняла, что может никогда уже не постичь той свободы, к которой стремилась. Её опыт оказался сыном охренительно тупых ошибок. Сыном. Иронично так, что хоть вешайся. -… Сакура? Дочка? — рука дёргается, чуть не роняя телефон. В трубке обеспокоенный голос матери. — Связь что ли оборвалась, — недовольно бросает Мебуки куда-то в сторону. — Что там такое? У Сакуры что-то случилось? — оттуда же из глубины доносится голос отца. Слышится какая-то возня, родители успевают обсудить все причины, почему Сакура не отвечает. А она сидит на кухне за столом. Перед ней тарелка с горсткой риса и двумя дольками огурца — всё, что она может себе позволить, чтобы сразу не вывернуло наизнанку. Рядом ещё две тарелки, пустые. Сакура притворяется, что дома она не одна. — Мам, — голос бесцветный, слабый. — Ох, ты всё ещё на линии, а мы с отцом уже перепугались. Как ты там? Не голодаешь? Деньги есть? Может нужно ещё перевести? Знаю, что тебе там может быть скучновато, так позови подружек пошопиться, хих, — Мебуки всё тараторит и тараторит, в её голосе ярко светится удовольствие, когда удаётся вставить молодёжное словечко. — Устройте девичник, потусите. А мы вернёмся в понедельник и всех разгоним. — Мам, — снова начинает Сакура. Речь у неё уже готова, и плевать, что такие вещи не говорят по телефону. Сейчас она всё расскажет, переложит, наконец, всю ответственность на того, кто способен с ней справиться. Матерями для того и становятся, чтобы разгребать всё дерьмо, которое творят дети. Поэтому школьницы их не заводят. Почему только всё это: разговоры учителей в школе, которые предупреждают об ответственности, стращания от предков, которые откровенно пугают последствиями ошибок, призывы не торопиться взрослеть. Почему всё это такое бесполезное? Почему бы просто не писать на пачках с презервативами, что от секса бывают дети. — Да, малышка, что такое? «Что такое»? Ничего особенного. Сущие пустяки. Представим, что Сакура Харуно — мертва. Завтра кому-то доверят произносить речь над её гробом. Тучному мужчине с такой манерой говорить, что даже самые пикантные истории в его исполнении становятся нудными лекциями на тему разновидностей каменных пород. Он уткнётся в свои заметки: Сакура прожила короткую, довольно бессмысленную жизнь. У неё, на первый взгляд, было всё, о чём можно мечтать, когда тебе восемнадцать. А потом она с небывалым рвением взялась свою идеальную жизнь разрушать. Приравняла, проявив чудеса глупости, беспорядочные связи к необходимому этапу взросления. Так что, никто не удивился, когда она оказалась с положительным тестом на беременность на руках и двумя кандидатами на роль предположительного отца. Повезло, что умерла раньше, чем пришлось разбираться с проблемами… Сакура усмехается вслух. Срабатывает, как катализатор, она тут же чувствует подступающую волну неуправляемого, безумного, трагикомического смеха. Приходится отвести телефон подальше, и плотно зажать рот рукой. Ни звука через этот непроницаемый щит переломанного самообладания не проходит. Она захлёбывается крупными слезами, когда находит силы завершить этот разговор. — Ты же знаешь, — почти ровно говорит Сакура, впиваясь ногтями в мягкое место на бедре, торчащее из-под домашних коротеньких шорт — вырвать фунт плоти, но ничем не выдать себя матери, — с понедельника экзамены. Совсем некогда тусить. Буду все выходные учиться. — Какая же ты у нас умница. Мы с отцом очень тобой гордимся, — вот почему нельзя, почему нужно молчать, почему скинуть на них ответственность за свои ошибки — табу. — Скажи, отец. — Ещё бы! Наша Сакура ещё всем покажет! Сакура трясущейся рукой отодвигает подальше тарелку, выходит с трудом, силы нет даже на такое простое действие. Но ей необходима опора, нужно закрыть глаза, скрыться от всего, слушать только своё рваное дыхание. Почти получается. Если бы не новый приступ рыданий, которые душат, переходя в настоящую истерику. Слова матери уничтожают душу в клочья. Слова отца добивают остатки. Когда она вновь выпрямляется, оставив телефон лежать на столе — поднять его, оказаться так близко к новым угрозам, Сакура не в силах. Она пытается одновременно лишить себя возможности слышать и говорить. Не получается ни то, ни другое. Её скулёж слышится по всей кухне. И голос матери всё ещё долетает до неё из динамика. Сакура безвольно укладывает голову обратно на столешницу, руки свисают вдоль тела, скользя с колен. Она вдох за вдохом набирает полную грудь воздуха. Нужно быстрее попрощаться, пока никто не догадался, пока она не завыла в трубку, рассказывая родителям, что у них нет причин для гордости. Больше нет. — Уже скучаю, — на выдохе, на рваном всхлипе, — пока-пока! — тыкается носом в экран, раз, другой, пока тот не гаснет. И просто взрывается воем. Плачет, кричит, бьётся головой о столешницу до тех пор, пока не выдыхается. Тогда проваливается в сон прямо там. Во сне неизвестный мужчина с унылым голосом снова и снова читает её надгробную речь. Во сне она улыбается, когда думает, что не проснётся. Что больше нет никаких проблем… Но на следующий день просыпается. С затёкшим телом и утренней тошнотой, к которой, очевидно, придётся привыкать. За окном застывший серый пейзаж, точно так же не меняющийся, как её положение. Редкие снежинки и холод по ногам будто нагоняют бурю. Сакура прислушивается к себе, ей хочется ощутить, что в ней тоже назревает буря. Какой-то протест, желание бороться. Но, и Харуно способна заценить жестокую иронию, внутри лишь пустота. И инородный кто-то, существо, что явится в мир, чтобы разрушить её жизнь. Сакура со всей дури бьёт себя по лицу. Боль реальна. Заставляет если не прийти в себя, то на мгновение пробудиться от страшного, напоминающего трясину, сна. Сакура повторяет удар за ударом. Звук столкновения раскрытой ладони со щекой яростно звенит в тишине квартиры. Лицо горит. Но это что-то новое, чувства, от которых Сакура оживает, разгоняет кровь. Становится совсем хорошо, стоит подняться на ноги, начать двигаться туда-сюда. Начать не то кричать, не то рычать. Злиться. Через страх и боль, но злиться. Закипать от этого. Наконец слышать требовательный стук собственного сердца. Розоволосая прекращает свои хождения по мукам, когда появляется стойкое понимание, что необходимо принять меры. Пора действовать, как взрослый, адекватный человек. Сколько бы не валялось в мусорке положительных тестов на беременность — это не окончательный приговор. Для неё это только 88% конца всего. Сакура даёт себе 12%. Если этого хватает, чтобы спасти целую галактику, то почему бы и нет? Она такая заряженная, что бежит одеваться. План рисуется сам собой. Он прост и оттого гениален: в клинике никого, а это идеальное место, чтобы узнать всё точно. Каких-то пара часов и никакого состояния подвешенного. Да или нет. Просто, понятно. Только вот, стоя в одних джинсах и лифчике, Сакура вновь сдувается. Страх знать правду, которая уже не сможет стать живым котом в коробке, смешивается со страхом узнать её в одиночестве пропахшей лекарствами лаборатории. В окружении стен, насмотревшихся на боль и страдания, на кровь и безнадёгу. Она останется там таким же призраком, о котором никто не вспомнит. Сакура бросается с места — куда-то. Ей просто нужен человек рядом, совсем немного человеческого тепла, пусть кто-то подержит за руку. Она натягивает свитер, суёт босые ноги в первые попавшиеся тапки. Выскакивает в подъезд. Не даёт себе времени подумать, передумать, не даёт сомнениям времени для размножения. Кидается вниз, перепрыгивая через ступеньки. Поворачивает на последний пролёт… — Не подумай, что я тебя так пугаю, но не показалось, что папа был к тебе как-то слишком строг? — Ино открывает дверь, дожидается, когда Сай окажется рядом. Она говорит не громко, но акустика подъездных стен усиливает звук. Сакура отступает на шаг назад. Смотрит на лучшую подругу через решётку перил. — Думаешь, — задумчиво крутя связку ключей, несмело добавляет она, — ты ему не нравишься? Ино хмурится, но выглядит всё равно потерянной. Сакура задыхается от чувства, которое никогда не испытывала, хотя всю жизнь верила, что знает какого это — она скучает, скучает по лучшей подруге. Готова сорваться с места, сказать Ино, что она дурочка, конечно Иноичи всегда будет немного недолюбливать Сая, для него он парень, который залез в трусы его маленькой дочурки. Когда они посмеются с этого вдоволь, Ино спросит, что беспокоит её, Сакуру. И она всё-всё-всё расскажет. Разумеется, Ино будет держать её за руку. Разве могут быть ещё кандидаты? — Думаю, что господин Иноичи не в восторге от мысли, как быстро ты растёшь, — говорит Сай в своей размеренной манере, препарируя очередную сложную загадку человеческого поведения. Это он берёт Ино за руку. — Мне кажется, что для любого отца главный показатель взросления дочери — это начало сексуальных отношений, — как любопытную находку, выдаёт Сай, — наличие парня повышает эту вероятность, значит получается, что когда он смотрит на меня, то думает, что у тебя был секс со мной. Поэтому, наверное, всегда будет немного строг, — кивая своей сообразительности, заканчивает художник. Ино неловко ударяет парня по плечу, что вынуждает его обратить на неё внимание. Яманака красная до кончиков волос. Глаза навыкате, пыхтит от злости и смущения. — Подозреваю, — протянул Сай, — что нужно было ограничиться чем-то вроде «тебе не о чем беспокоиться»? — Ино грозит ему изящным пальчиком. — Ещё бы! — на высокой ноте, восклицает блондинка. — Особенно, — понижая голос, продолжает Ино, — если собираешься произносить слова «секс», «мой отец» и «представлять», — её всю передёргивает. Потрясая головой, Ино обходит Сая, грозно шагая вниз по лестнице. — Ты своего добился, — кричит она с нижнего пролёта, — отбил всякое желание! — Она это точно не серьёзно, — улыбается художник. И торопится следом. Никто из них даже не догадывается, что у сцены был зритель. Они уходят, оставляя Сакуру позади. Разумеется, она не идёт следом, даже боится помыслить, чтобы прервать их идиллию, испачкать своими проблемами их первое, чистое чувство. Она плетётся наверх, с трудом поднимая ноги. Тапки шуршат подошвами о цемент. На загривке будто удобно устроился небосвод, и придавливает её к земле, не даёт разогнуться. В её болезненном путешествии лишь одиночество остаётся верным спутником. Дома Сакура торопится выглянуть в окно. Будь у неё жалость к себе — не стала бы, но сейчас хочет растоптать последние грёзы о каких-то надеждах — они всё ещё могут прятаться где-то глубоко, все эти мысли: о ком-то рядом, о любви, о прогулках под серым зимним небом. Злобная тварь, сидящая в ней, не упускает возможности уколоть: у тебя всё это было, но ты выбрала грязь. Сай догоняет Ино буквально в два шага. Стоит ему обнять её со спины, прижимая к груди, она даже не думает вырываться или сопротивляться. Стороннему наблюдателю, этому чужаку на празднике любви, коей является Сакура, кажется, что блондинка в вязаной яркой шапке только этого и ждала. В каждом плавном, нежном движении Ино сокрыто некое тайное знание — она не просто ждала его, она знала, что так будет. Потому что между ними крепкие нити, не дающие оторваться друг от друга. Ино легко поворачивается в его руках. Улыбается так ярко, что серое небо расцвечивается красками, будто тоже смущенно застать влюблённых. Она заботливо поправляет Саю сбившуюся шапку. Вот так, коснувшись его кожи, она замирает, а он вторит, не желая испугать неповторимый момент близости. Они целуются на морозе. Ино игриво приподнимается на носочках, чтобы дотянуться. Между ними столько света, что никакая грязь не смогла бы замарать его. Сакура ещё долго смотрит в пустоту, за которой скрылись Ино и её бледный художник. Как будто покинутое пространство, всё ещё заряженное электронами искренних чувств, откроет ей секрет, подскажет, как исправить ошибки. Если бы только её ошибки не были столь фатальными. Она широко распахивает балконную дверь, впуская ледяной воздух. Стоит, отчаянно глядя в лицо порывам ветра, что приносят снег — он щедро нападал за окном. Подходит всё ближе, пальцы касаются кромки сугроба, образовавшегося вместо балкона. Такая опасная мысль, но такая заманчивая. По телу пробегает волна, от которой захватывает дух, когда нога полностью погружается в холодную белую массу. Руки слегка сцепляются с металлом низких перил. Почему бы и нет? Она может сама стать для себя соучастницей. Одно преступление, о котором никто не узнает. — Что за предъявы, Хьюга? — от его голоса Сакура падает на колени. От дикого ужаса нет никакой возможности понять — от слабости в ногах это падение или от желания спрятаться. — Просто звоню, чтобы убедиться, что всё в силе, — Узумаки застёгивает куртку прямо на ходу. Его оранжевая шапка торчит из кармана, но он не торопится её надеть. Сакура улыбается, наблюдая за ним сквозь щели в перилах. Она знает, что он нервничает и ему нужна возможность трепать волосы. Она смеётся в ладошку, когда он это делает. Такой знакомый, такой родной. — Кто бы сомневался, — он, как всегда, не заботится о том, чтобы вести себя тихо. — Ладно-ладно, жду… Это будет сюрприз, — по тому, как он прячет телефон ясно, что последние слова Наруто произносит в пустоту. Он останавливается, надевает шапку, думает о чём-то своём. Его смех пробивает корку холода, которой успело покрыться тело Сакуры. Такой живой, такой тёплый, он уходит, превращаясь в далёкого и чужого. Сакура практически с кожей отрывает ладони от металла. Боль отрезвляет. Она торопливо убегает, ставит чайник, и долго стоит под горячими струями воды, растирая кожу, пока та не становится ожогово-красной. — Дура! Идиотка! — сквозь зубы обзывает себя Харуно. Эти мысли, эти поступки, этот страх не могут принадлежать ей. Она, мать вашу, Сакура Харуно, она не может совершать такое, что превратит её в нелюдя. — Дура! Какая же ты дура! Дура! Как всплеск на графике сейсмической активности, на неё вновь находит сильное, во всех отношениях правильное желание дотянуться до другого живого существа и попросить о помощи. Она нуждается в ней, как рыба в воде. Если кто-то срочно не выкинет её с берега, по которому так отчаянно бьёт её хвост — всё, только смерть и белые глаза. С самого начала это должен был быть Наруто — кто ещё? Нужно лишь признаться, что была дурой, что совершила ошибку, а теперь на самом дне. И только он может вытащить её из этого бесконечного тёмного колодца. Давай, Лесси, Тимми уже на последнем издыхании. Плевать на все эти слова, которые она успела ему сказать — друзья прощают такое. Плевать на его слова… плевать на… его глаза… Сакура замедляется, словно у игрушки заканчивается заряд. Она больше не может плакать в голос. Просто ложится на пол, обхватив тонкими плетьми рук колени. Как было бы здорово снова превратиться в крошечный эмбрион, оказаться в безопасности под любящим материнским сердцем. Своей ошибке, что развивается внутри неё, будто какой-то паразит, она не способна дать такой защиты. Ведь враг — оно. А она лишь жертва. Она захлёбывается этими желчными мыслями. Стоило оказаться перед лицом неизбежного ужаса, что прежняя жизнь закончится, что она больше не будет принадлежать себе, даже её тело будет чьим-то ещё — всё вышло на поверхность. Сакура оплакивает собственные иллюзии о себе. Она не могла знать заранее, что окажется таким страшным человеком. Откуда вся эта гниль? Зовёт невиновного ребёнка существом, а перед мысленным взором то, чего она лишается. Но там нет ничего важного, ничего возвышенного. К ней не приходят мысли, что ребёнок в восемнадцать лишит её возможности учиться и стать врачом, путешествовать и смотреть мир. Даже мысль, что с ребёнком на руках сложнее устроить личную жизнь не посещает — любовь, свадьба, что-то, что навсегда. Все её страдания о свободе уходить, о свободе наслаждаться физическими удовольствиями без последствий и обязательств. А когда-то Сакура считала себя достойной. Наверное, в умных книжках есть что-то о падениях, которые никого не красят. Стоило чаще их читать, возможно, сейчас она не лежала бы в луже собственных слёз и соплей, представляя извращённое подобие Дориана Грея. На пожелтевших страницах, в каплях застарелых чернил этот парень уже страдал и умирал ради того, чтобы подобные Сакуре не повторяли ошибок, не гнались за пустым. Но она в очередной раз сглупила, когда решила, что знает лучше всех. Ровно мгновение жила, как хотела. Теперь настал черёд расплачиваться. Очередная прекрасная ирония заключается в том, что она мыслит словами Уайльда, но даже не догадывается об этом. Жизнь заставила Сакуру прийти к такому же выводу. А следом неизбежно к другому — она не может втянуть в это Наруто. Не больше, чем уже втянула. Только она повинна в том, как обречённо и бессердечно ему пришлось оставить её позади. Сакура понимает, что это справедливо — бросать того, кто тянет тебя на дно. Но ещё она понимает, каких немыслимых сил стоило Наруто отвернуться. Он ведь всегда должен быть в ответе за тех, кого приручил. Этот никогда не перестающий улыбаться Маленький Принц. Сакура сквозь слёзы улыбается своему видению. Его всегда изображают с золотыми волосами, даже на обложке её собственного экземпляра. Она уже не помнит, где лежит книга, но в детстве ей нравилась эта сказка. Такая наивная и волшебная. Жаль, что она не прислушивалась. Как обычно, поняла всю суть, когда стало слишком поздно. Её личный Маленький Принц ожесточился из-за её своенравия. Сакура знает, что бы он ответил на её мольбы о помощи: «Вы прекрасные, но пустые. Ради вас не захочется умереть». — Всё правильно, — шепчет она, улыбаясь удаляющейся спине Наруто и развевающемуся красному шарфу, — ты и не должен. Прощай, Маленький Принц, — бредовые видения затягивают её, сознание путается. Сакура отчаянно старается убежать от холодного, высокомерного взгляда розы, ради которой её Маленький Принц готов на всё. У неё грозы в серых глазах. Должно быть, она провалилась в сон, потому что отчётливо осознала пробуждение. Оно походило на толчок в спину — резкий, сбивающий с ног. Она упала и проснулась лёжа на полу. Понять который час, тот же ещё день или уже новый невозможно — за окном бесконечная круговерть серых оттенков. Уже пора бы к ним привыкнуть, но после этого тяжёлого пробуждения Сакуру они пугают. Она не задерживается в этих мыслях, ответ ей без надобности. Хочется просто развеять серость светом. Она ходит по всей квартире, пока не включает весь свет. Последний пункт в прихожей. Щелчок оглушает в тишине. Из-за неё проклятой слышно и всё остальное. Два слова, произнесённые его голосом. Они манят припасть к глазку, подглядывать за осколками чужих жизней, в которых всё то, чего она лишила себя сама. — Ну привет, — Наруто она только слышит, а вот Хинату видит. Будто через волшебную призму видит всю правду. Её больше не обманут опущенные ресницы и румянец на щеках. Вся эта невинность, ею давно утраченная. Перед Сакурой само воплощение жестокости. Ледяная демоница. Она не станет задавать вопросов, когда будет разбираться с врагами. Её движения будут смертоносными. Сакура видит перед собой злейшего врага — единственный вид друга, который может ей помочь. Будто круг ада, наконец, замкнулся. Выходит, думает Сакура, сидя на кровати в темноте спальни, прислонившись к стене и обхватив колени, это был не порыв, а тонкий расчёт. Пришлось проститься со всеми из прошлой жизни, чтобы понять, что это всегда была Хината. Она выбрала палача задолго до того, как он ей понадобился. Между ней и милой скромницей с серыми глазами накопилось много вопросов. Сакура имела неосторожность причинить боль тем, за кого Хината будет рвать глотки. Никакого милосердия — то, что нужно. Сакура разбудит чудовище, которое уничтожит её. И возможно — только возможно — глядя на её останки кто-то протянет ей руку, поможет подняться. Они должны увидеть, как она страдает, чтобы хотя бы подумать о прощении. Сакура ненавидит тонкие стены, но не шелохнётся. Она слушает стоны страсти, расцвечивающие чужую ночь. Внутри неё пустыня, там не приживается даже возбуждение. Её поддерживает несправедливость — кому-то всё, а ей жизнь, которую сравняли с землёй. Невинная Хьюга станет ей соучастницей, и если повезёт, грязь к ней не прилипнет. Она ничего не значит для Сакуры, и одновременно значит так много. Друг. Враг. Скорее всего, это лишь горячечный бред, запущенная инфекция. Но кажется, что Сакуре только и осталось, что надежда на знаки судьбы. Она не спит — караулит. Загибает пальцы, когда затихает очередной стон. Зависть её даже не удивляет, в сравнении с другими грехами, этот практически невинен. Кажется, что легко скрипнула дверь. Сакура знает эти звуки наизусть. Поскальзываясь, она несётся через всю квартиру, чтобы успеть увидеть. Как Хьюга, словно преступница, покидает место преступления. Не верить в то, что идёшь по знакам после такого? Кто-то сверху всё ещё присматривает за Сакурой, иначе как объяснить, что Хината бросает Наруто ради настолько ранней прогулки. Серые глаза неожиданно будто смотрят прямо на неё. Сакура с колотящимся от страха сердцем закрывает глазок руками, опасаясь, что Хината может заметить свет. Прислушивается. Снова дышит только, когда слышит удаляющиеся шаги. Простые слова. Простая просьба. Всё готово задолго до того, как практически невесомые шаги Хинаты снова возвращаются. Сакура полна решимости, она словно пульс жизни, пусть и жизни заранее обречённой на смертную казнь. Очередная встреча с серыми глазами не пугает. Сакура ощущает в себе силы давить.

***

А сейчас, освобождаясь от своего секрета, видя, как Хината растеряна и напугана, Сакура готова ко всему. Наконец-то она свободна от тяжёлой ноши. Дальше кто-то другой скажет ей, как правильно. Теперь понятно, почему, не смотря на тяжесть преступления в составе группы, никто не обходится без соучастников. — Ч-что? К-как? — Сакура усмехается — не сдержалась. — Думала, ты сама знаешь как, — её даже тянет пошутить, так сильно накрывает освобождение. — Сообщи ты, что подозреваешь у себя гонорею, я бы не удивилась, — для Хинаты неожиданное спокойствие Сакуры становится катализатором раздражения. Она с удовольствием огрызается. Это пренебрежительная шутка о знаниях Хинаты в вопросе откуда берутся дети, просто бесит. Без художественных эпитетов. — Ещё один итог беспорядочных сексуальных связей, о котором всё время забывают. Злиться так хорошо, но порыв быстро проходит. Возвращается паника. Сакура беременна? Взгляд невольно скользит по плоскому животу. Ребёнок в восемнадцать? Разве это не должно быть концом жизни, которая даже не началась? Хината содрогается при мысли, что сама не так давно рассуждала об этом так просто, представляла создание новой жизни ответом на вопросы о предназначении. Но разве это не… навсегда? Хината не способна совладать с собственными эмоциями. Ей становится душно и тесно в своём теле. Необходимо какое-то движение. Она принимается расхаживать по двум метрам пространства лаборатории. Это лишь усиливает тиски страшной клаустрофобии. Изнутри настойчиво долбиться одно единственное желание — свалить отсюда подальше. Но Хьюга ходит туда-сюда, изредка бросая короткие взгляды на Сакуру. Та только следит, не мешая Хинате разбираться в своих чувствах. Раздражает. Помогает. — Я тебе за каким хреном понадобилась? — неожиданно останавливаясь и наступая на вздрогнувшую Сакуру, грубо спрашивает Хината. — Зачем мне знать… знать, что там, — она неопределённо взмахивает рукой, указывая на кабинет, куда Харуно унесла свою кровь. — Неправильно, что я здесь. Твои секреты не касаются меня, — Хината говорит о Сакуре, но не смотрит на неё больше, произнося слова в пол. — Такой хернёй должны заниматься подруги. Поддерживать, держать за руку, подтирать сопли. Говорить, что ничего страшного не происходит. Хината до боли сжимает виски, стараясь удержать поток мыслей, которые теперь не играют никакой роли — все они сослагательные. А факт прост — она уже здесь, втянута во что-то, чего не способна осознать. Самоощущение в глубине, там, где сводит спазмом кишки, напоминает Хинате о чём-то. О незнакомцах. Такие вечно творят странную дичь в телешоу, которые втихаря смотрит Ханаби. Ты их видишь в первый и последний раз, никогда не узнаешь, они не передают привет лично тебе, перед тем, как оказаться в яме с дерьмом. Но ты отворачиваешься, хочешь уйти, закрыть глаза. Это стыд. Необъяснимый стыд, будто настроила эмпатию на слишком чувствительный режим. Первая здравая мысль сразу отрезвляет Хинату. Она внезапно останавливается совсем. Со стороны может казаться, что она перестала даже дышать. Но всё стало таким простым, поэтому ей нужно время свыкнуться с этим новым открытием. Её, Хинату, эта новость Сакуры, никак не касается. Даже смешно, что она так резко отреагировала. Она оживает, опирается на стол поясницей, сложив руки на груди. Когда в голове кристальная чистота — всё встаёт на свои места. Конечно, здесь именно она. А кто ещё? Ино? Она и так старается смириться, в её понимании, с предательством лучшей подруги. Вывали Сакура на неё эту новость и Яманака совсем бы потеряла веру в искренность Сакуры. Такое никто не заслужил. Тем более Ино, которая только начала наслаждаться светом в жизни. Без грязи. Хината кивает себе. Когда было необходимо, она приложила руку к спасению Ино. Логично, что и сейчас она её спасает, пусть тайно. Хьюга оборачивается на Сакуру. Она уверена, что мысли о нём Харуно способна прочесть в штурмовом предупреждении серых глаз. Хината медленно поводит плечом — выглядит устрашающе, она знает, она этого добивалась. Но ещё Хината прячет за этим движением страх, возникший, когда она представила на своём месте Наруто. Для его спасения от этого падения в грязную правду жизни ей даже не нужна логика или чёткая причина. Это её Наруто. Хината лучше сама упадёт. Она разочаровано качает головой, отворачиваясь от Сакуры. Возможно, она позвала сюда её, чтобы послушать, что сама во всём виновата и никакой жалости может не ждать. Только Хината не хочет её воспитывать, не хочет углубляться в эмоции Харуно. Со своими бы совладать. Надо же, думает она, медленными движениями пальцев стирая с лица стыд, страх и другие следы своей эмоциональной намагниченности, из-за которой едва не потерялась. Последний раз такое было очень давно. В тот день, она узнала, что у Саске уже был секс. Не напрямую, как было перед её непоправимой ошибкой с Тонери. Чуть раньше. Когда она случайно нашла у него пачку презервативов, роясь в ящике в поисках книги, которую он у неё взял, и всё время забывал отдать. Казалось бы, это была даже не шокирующая новость. Саске мутил со всем, у чего были сиськи (и не всегда выдающиеся), никогда не скрывал, что уходит к очередной «потому что у неё предки уехали». Но он каждый раз возвращался, чтобы сидеть рядом и читать с ней книги. Как делал с самого детства. Хината сама-то даже не задумывалась о сексе, не ощущала себя какой-то не такой из-за этого. А заглядывая в полупустую пачку презервативов, запаниковала оттого, как быстро всё меняется. Нарисовала себе ужасающие картины. Потом вернулся Саске, не было ничего необычного, и она забыла об этом страхе, как о чём-то чуждом, постороннем. Вот и сейчас, стоило напомнить себе, что это не её кровь там, не её судебное заседание по обвинению в уничтожении собственной жизни. Она может держать или не держать Сакуру за руку — это не важно. Главное в том, что когда Хината уйдёт отсюда, Сакура уйти от своей проблемы так же просто не сможет. Харуно оказалась права — её помощь, как и её соучастие в этом, ничего не стоит. Рано или поздно, точнее через несколько месяцев, у Сакуры не останется иного выбора, тут хоть скрывай, хоть не скрывай — все узнают её маленький секрет. А работа Хинаты закончится, когда розоволосая — очевидно — попросит её прочесть результаты. Прекрасная перспектива собственного неучастия. Только и останется, что потом помочь Наруто, Ино и остальным, кого эта новость так же шокирует, примириться с ней, напомнить, что проблема действительно касается одной лишь Сакуры… Вероятно, Харуно не так уж ошиблась, когда осмеяла знания Хинаты о том, откуда берутся дети. Одной? Одной лишь Сакуры? Но у ребёнка должен быть… Болезненно, как удар в живот, которого не ждёшь, недостающее слово «отец» оказалось в одном ряду с образом лучшего друга. Хината покачнулась, с трудом успевая ухватиться рукой за край стола. Несмотря на обретённую опору, ей казалось, что мир продолжает крениться, а всё твёрдое плавится, и её ждёт лишь долгое падение. А потом её просто накрыла красная пелена. Наверное, и это страшно испугало Хинату, если бы она могла двигаться, если бы могла отпустить опору, то накинулась на Сакуру, желая лишь одного — причинить реальный вред. Причинить физическую боль. В пустой надежде избавиться от своей, боли эмоциональной. — Так вот зачем, — процедила она. Голос Хинаты расколол уютную тишину, Сакура практически забыла, что не одна здесь, и зачем вообще сюда пришла. Острый взгляд Хинаты напомнил о её реальности: плоть, кровь, гнев, направленный на злейшего врага. — Я сейчас всё тебе… — Заткнись, — не крик, но лучше бы Хината орала на неё. Спокойный, хладнокровный, уничтожающий тихий шёпот. — На что конкретно ты рассчитывала? Что тебе не придётся объясняться с Саске? Конечно, ты просчитала, что из вас двоих, я выберу его. Выберу не держать от него ничего в секрете. Так? Расскажу ему, какая Сакура сука, как она пытается разрушить и его жизнь тоже. Конечно, — только на последнем слове тон Хинаты изменился. Злость придала сил, она смогла сделать шаг по направлению к Сакуре, вынуждая ту вжаться в спинку стула. — Конечно, тогда злодейкой стану я, а ты бедной жертвой, которая даже не пыталась его втянуть. Сакура не заметила, как начала плакать. Она так жестоко просчиталась, когда думала, что хочет слышать правду, что не желает милосердия. Ей нужен хоть кто-то, кто будет мягок, кто защитит. Кто скажет, что всё будет хорошо. — Можешь сделать одолжение, — приближаясь ещё на шаг, выжигая плоть горящими, налитыми кровью глазами, грубо продолжила Хината, — открыть свой рот, чтобы сказать правду? Ты собиралась сказать Саске о ребёнке? Не когда будешь прижата к стенке, а сегодня? Когда будешь знать наверняка. Сакура всхлипнула. Рыдания уже душили. Но Хината смотрела на неё, как на грязь под ногами. Это не придало Сакуре каких-то волшебных сил, всё, на что её хватило — неопределённо покачать головой. — Говори! — Сакура дёрнулась как от удара. Слёзы застряли в глотке. — Н-наверное, — всхлипывая, начала Харуно. — Т-то есть, я х-хотела сначала убедиться, — она не сразу поняла, что сейчас выложит Хинате последнюю свою правду. Не той невинной малышке, которая смотрит на всех так, будто ожидает, когда её прогонят, а новой Хинате, которая, кажется, готова ради избавления лучшего друга от такой проблемы, как Сакура Харуно, пойти на крайность. — В чём убедиться? — почти с любопытством, уточнила Хината. И сделала ещё шаг. — У-убедиться, что он, что ребёнок, — Сакура просто знала, что когда договорит, то прямо на месте умрёт от разрыва сердца, — что он от Саске. А если нет… то зачем ему знать? — смирившись со смертью, Сакура вновь успокоилась. Она пожала плечами, сама понимая, что ещё есть надежда для Саске. Если проведение будет милостиво, ребёнок не привяжет его к Сакуре. Навсегда. Хината удивлённо прижимает голову к плечу. У неё наивный открытый взгляд больших серых глаз, такой по-детски невинный, словно она пришла в этот чужой для неё мир, чтобы познать. И познание это несёт в себе лишь моменты искренней радости. Всё меняется слишком быстро. Слишком резко. Словно трескается тонкий лёд. Стоит Хинате начать смеяться. Её смех поднимается по глотке, выхватывая хриплое эхо злобной издёвки. Она буквально сначала складывается пополам, посылая раскаты смеха к недрам земли. А затем стремительно запрокидывает голову, отправляя часть смеха серым небесам. Резких хруст — шейные позвонки. Резкая тишина — ни единого отзвука эха. Резкий холод — взгляд серых глаз подобен гвоздям в теле. — А вот теперь я точно не удивлена, — голос ровный, как прямая линия, как очевидное отсутствие пульса. Как будто смех её лишь привиделся Сакуре. Хината всматривается в неё, и застывшие в грозовых облаках этих сканирующих глаз вопросы заставляют Сакуру поёжиться. Самобичевание — это одно, видеть брезгливое непонимание в чужих глазах — совсем другое. Хината не прячется, откровенно выставляя на всеобщее обозрение её молчаливое мнение о трясущейся, словно побитая собака, неудачнице, сидящей напротив. Как с суфлёра Сакура легко читает искреннее удивление Хинаты: что они все в ней нашли, что в ней особенного, как они могли не увидеть её пустоту. И то, что задевает самолюбие сильнее всего: она реально такая дура? — Ну ладно, — будто кто-то наконец нажал на плей, Хината зашевелилась, к ней вернулась обычная мимика и тон голоса не замораживал Сакуре внутренности. Хьюга вновь прислонилась к одному из столов, сложила руки на груди, но в этом жесте не было желания отгородиться, она всё делала плавно, будто показывая готовность к мирным переговорам. — Так даже хорошо. Лучше один раз ощутить боль, но знать, что всё закончилось, чем бесконечно ранить себя пустыми надеждами. Хината покивала собственным словам. Сакура всё ещё издавала всхлипывающие звуки, переходящие в свистящую икоту, её знобило, но она поняла, что слова Хинаты касаются Саске. Розоволосая даже в чём-то согласилась, пусть и было больно. Обида подтачивала ножи в сердце Сакуры, с усмешкой указывая на то, что сейчас так сложно вспомнить причину, по которой она испортила их отношения. Страх чего-то? Ущемлённая гордость? Наверное, для любви всё это ничтожно. — Если бы знать, — вдруг бросила Хината в пустоту, ни к кому не обращаясь. Когда эта фраза распространилась по тесному помещению, она думала, что никаких моральных сил докапываться не осталось. Но как будто случилось всё только вчера: её впустую кровоточащие раны и фальшивая любовь, которая бросает её ради яркой девчонки посреди пляжа. Кажется, Хината тогда эгоистично думала о том, что эта встреча сделает больно ей. Но могла ли предположить в Сакуре источник чужой боли? — А ведь он впервые почувствовал что-то настоящее, — добавила Хината, чутко уловив в себя обвинительный тон. Злость растекалась по телу медленно, нехотя — иное чувство, взывающее к благоразумию и пресловутой эмпатии, мешало ей. Хината сделала три шага, разделяющие её с зашуганной Сакурой. По ощущениям ей понадобилось несколько часов, чтобы оказаться рядом. Харуно, с тоской подумала она, может навсегда остаться этаким высоким деревом на высоком холме, между ней и Наруто с Саске. Словно Хината всеми силами старается отвести от них молнии, но Сакура так и манит их совершить новую ошибку. — Но ничего, — шепнула она, приблизившись настолько, что их носы практически соприкоснулись, — как только ты будешь знать правду, мы пойдём к нему, и ты всё расскажешь. Я не позволю себе оставаться твоей соучастницей дольше необходимого. А после того, как вред будет причинён, когда мой лучший друг останется корчиться от боли, из-за тебя, — Сакура скосила глаза, не ошибаясь в предположении, что Хината крепко сжала кулаки, — тебе придётся очень часто молиться, — Сакуру всю передёрнуло, будто током шибануло, когда Хьюга коснулась её щеки, вытирая влажные дорожки от слёз. Касание было безукоризненно нежным, но Сакуре ещё никогда не было так страшно. Даже информация, которую оборудование старательно добывало из её крови, уже не казалась такой фатальной. — О-ч… О-о… о чём? — спросила она, напоминая самой себе, что не превратилась в пустое место. — Да о том, чтобы вред этот не оказался непоправимым, — позволив себе едва ощутимо хлопнуть Сакуру по щеке — типичный мужской жест доминирования, не оставляющий следов, кроме унижения. Хината немного отодвинулась, с сожалением смотря куда-то в сторону. Казалось, что она сама недовольна таким положением вещей, но у неё были неведомые Сакуре обязательства. — Иначе, и мне искренне жаль, — в это Сакура поверила, — не думаю, что смогу удержаться. — От чего? — чуть окрепшим голосом, спросила Харуно. Закралась паршивая мыслишка, а изменится ли настрой Хинаты от положительного результата теста. — От демонстрации того, что душевная боль нихера не сильнее физической. — И, — её потряхивало, но Сакура всё равно высокомерно задрала нос, — думаешь, тебе от этого полегчает? — Ха-ха, — широко улыбнулась Хьюга, — ещё как полегчает! Можешь не сомневаться, — будто заскучав, Хината отмахнулась и повернулась к Сакуре спиной. Эта беззащитная поза странным образом сделала розоволосую бесстрашной. — Что бы на это сказал Саске? — бросая вопрос, как вызов, озвучила его Сакура. Но Хината никак не отреагировала. Хорошо, что у Сакуры было припасено смертельное оружие. — А Наруто? Хината содрогнулась, неволей вжимаясь в плечи. Пуля, заряженная правдой, попала точно в цель. Каждый раз, когда она умудрялась причинять Наруто боль своим разрушительным поведением, воскрес перед Хинатой, надвигаясь на неё будто толпа голодных зомби. Злость сорвала все плотины. Хината утонула в ней мгновенно. — Не беспокойся о Наруто, — сквозь зубы, прорычала она, налетая на испугавшуюся того, что сделала, Сакуру. Горячее дыхание Хинаты оставалось жаром стыда на её щеках. — Он, как видишь, пережил твоё падение на самое дно. Сумел пройти мимо, оставив тебя извиваться в твоей грязи, убивать себя собственным ядом. Он сильнее, чем ты можешь представить. Могу поклясться тебе чем угодно, что ты его не уничтожишь. Сакура не тешила себя иллюзиями, что идеальна. Или что умеет разбираться в людях — куда там, оказывается и в себе не может. Но главный страх Хинаты светился на её невинном личике, искажённом гневом. Сакура не собиралась когда-нибудь этим гордиться, просто знала, что раненное животное порой лучше добить. Исключительно в целях гуманизма. — Не спорю, — забыв про страх, окрылённая благородной целью, начала Сакура, — он переживёт любое моё падение. Но разве речь обо мне? — она слезла со стула, Хинате пришлось отступить назад. Харуно оказалась выше, она склонялась, показывая, что с высоты ей виднее. — Однажды, ты причинишь ему боль. Мы обе это знаем. Потому что, хотя мы разные, и разрушаем по-разному, итог один — страдают другие. Ну так ответь мне, Хината, — она надавила сильнее. — Сможет он оправиться после тебя? Наэлектризованную атмосферу рассеял глухой писк, оповещающий, что время вышло. Сакура быстро сдулась. Заданный вопрос показался рождённым где-то извне. Кто-то будто завладел её телом, а сама Сакура даже не желала знать ответа. Вот там, за запертой дверью был единственный ответ, имеющий для неё значение. Лишённая необходимости отвечать, Хината приняла возможность что-то делать с благодарностью. Голос Сакуры ещё звенел в ушах, но она отмахивалась, заглушая её. Что Харуно могла вообще знать о них с Наруто? Тем более о Хинате. Похожи? Они? Разве что в каком-то параллельном искажённом мире. Хината приказала себе забыть об этом. Сосредоточиться на каждом движении и действии: войти в самое сердце лаборатории, взять простой белый лист формата А4, одиноко лежащий в лотке принтера. Она имела представление о том, что ищет. Эту цифру и её значение понял бы любой. Хьюга порывисто вернулась к Сакуре. Хлопнула листом по столу, замерла на несколько долгих секунд, с растопыренными пальцами посреди белого фона. По её взгляду — она точно знала — ничего нельзя прочесть. А потом просто перевернула лист, позволяя Сакуре увидеть ту же правду. Путь назад закрыт. Забыть о правде, которую увидела, было невозможно. — Собирайся, — оставляя лист на месте, грубо бросила Хината, тут же следуя собственному приказу, и подлетела к брошенной верхней одежде. — Что? Куда? — отупело спросила Сакура, с трудом переваривая новую реальность. — Я уже говорила, — раздражённо ответила Хината, — поговорим с Саске. Чем быстрее, тем лучше, — и мысленно добавила: чтобы этот поганый день наконец закончился. — Н-нет, погоди, что? — понемногу приходя в себя и начиная осознавать, встрепенулась Харуно. — Я не… Не пойду к нему… Что? Сейчас? Это не… Она осеклась, чуть не прокусив язык до крови, когда Хината в очередной раз пригвоздила её взглядом. Одевалась Сакура медленно, будто всё приходилось делать под водой. Но больше не перечила. Замечала лишь краем глаза, что это Хината убирает вещи по местам, уничтожает… улики, да, улики. Самое подходящее слово. Это она выключила свет, когда Сакура уже сделала шаг за пределы кабинета. — Подожди, — неожиданно воскликнула Хината. Сакура развернулась, готовая упасть на колени за решение брюнетки отказаться от этой убийственной идеи. У неё просто нет сил, не после этого короткого общения с Хинатой, ещё и обсуждать правду с Саске. — Чуть не забыла, — недовольно качая головой, сокрушалась Хината. Ей не понадобилось входить в помещение — она протянула руку в темноту, смело в ней что-то нащупывая. Её находкой оказывается пакет, с которым Хината пришла — Сакура теперь вспомнила, что он всё время висел на вешалке. — Теперь можем идти.

***

— Я буду к десяти, — перерыв на тишину, пока отвечает тот, кто находится на другом конце, — да, разумеется, так им и передай, — новая тишина, но в этот раз совсем короткая. — Увидимся, — Фугаку нажимает «отбой» и ещё какое-то время смотрит на медленно гаснущий экран мобильного. Человек существо далеко не идеальное, ничего удивительно, что многие вещи у него выходят лишь со второй попытки. У него, как у человека, доверяющего своим глазам и данным углублённой статистики, были все основания считать, что с этой попыткой получилось так, как он хотел. — Ты не слишком часто работаешь по субботам? — Фугаку неприязненно морщит лицо — ничего не может с собой поделать. Голос младшего сына звучит по-детски капризно и этим раздражает. Отец семейства с безразличием голых фактов признаёт, что уже много лет не испытывает к сыновьям ничего, кроме раздражения. Это чувство даже не проходит, оно всегда где-то внутри, в спячке, как белый шум. К нему привыкаешь, но каждый раз происходит некий всплеск, когда раздражитель подходит слишком близко. Словно дикого зверя гладят против шерсти. — Если желаешь что-то спросить, — обернувшись, говорит Учиха-старший, — смени тон. Не забывай, что ты в моём доме, — он говорит всё это медленно, демонстрируя сыну безразличие к этому внезапному бунту. В этом смысле Итачи обошёл младшего. Фугаку был действительно зол на него. А Саске — он окинул пустым взглядом насупившегося мальчишку, стоящего посреди коридора со скрещенными руками — был только назойливой мухой. Жужжит под ухом, но отмахнёшься и забудешь. — Куда ты собрался? — Саске пытался звучать уверено, как взрослый мужчина, которым себя считал, но выходило хреново. Он был уже порядком раздражён из-за сцены, увиденной случайно: действующие лица всё те же — мать и отец благородного семейства. Что было до его выхода к завтраку оставалось загадкой, но он успел заметить, с какой силой Фугаку сжимал тонкое запястье матери. А она только с улыбкой отошла, когда ей позволили, натягивая домашнее кимоно сильнее необходимого. Будто синяки объявятся так скоро. Ничего удивительно, что вся подготовка к новой линии поведения с Фугаку пошла прахом. Саске намеревался показать отцу, что тот не единственный мужчина в семье. Что с его мнением пора считаться. И если младший сын не желает наблюдать за унижениями женщины, которая его родила — то так будет. Но Фугаку знал, как давить, чтобы без следов, чтобы казалось, что до жестокости ещё далеко. Саске злился на это. Он знал, как легко будет ненавидеть отца, если он сделает нечто запретное — ударь он мать, Саске сделал бы… что-нибудь. Только Фугаку никого не бил, оставаясь отцом, которого хочется полюбить, чьего одобрения хочется добиться. Вопреки всякой логики. Поэтому Саске каждый раз превращался в ребёнка. Как сейчас, когда вопрос прозвучал не требовательно, а капризно. — Отчитываться я не намерен, — одарив сына тяжёлым взглядом, всё же ответил на этот выпад Фугаку. — И предупреждаю в последний раз — смени тон, — угроза ощущалась спёртостью воздуха и повышением давления. Саске ощутил прилив безбашенной радости, будто ему говорили не совать пальцы в розетку, а он на зло это сделал. Младший желал проверить выдержку отца на прочность. Из-за какого-то упрямства выбрав прямолинейность. — А то что? Фугаку отреагировал едва заметным смещением бровей к переносице. Ему редко приходилось задумываться о своих желаниях с тех пор, как женился на Микото. В молодости она была неотразима, по ней скользили взглядами мужчины, пока она смотрела на город, изучая его недолгую историю. Была так юна и наивна, что Фугаку хватило статуса состоявшегося мужчины, чтобы заполучить её расположение. Она так искренне тянулась к нему, слушая нудные речи, которые считала показателем мудрости. Теперь было поздно рассуждать о любви, может она была, а может была лишь жажда заполучить главный приз. Фугаку довольно быстро почувствовал разницу, когда в доме появилась хозяйка: наглаженные рубашки, еда на столе, уют, а кроме того, статус, сам факт, и женщина, которую можно демонстрировать обществу. Но сейчас он отчётливо осознал потребность быть в другом месте. Конечно, лишь для удовлетворения своих честолюбивых помыслов, мимолётного, тайного. Запретного. Он никогда не думал выставить надоевшую жену с её потухшими глазами, которую давно было скучно хотеть, и тем более не намеревался уходить сам. Кто сходит с дистанции, когда финиш уже виден на горизонте? Один разочаровавший отпрыск покинул дом, очередь за вторым. Тогда останется идеальный дом и его кухарка — Фугаку не сомневался, что Микото окончательно сольётся с мебелью, как только сыновья заживут своей жизнью. У него останется фасад, вызывающий зависть, но добавится свобода не притворяться. Ещё бы этот нахальный щенок не трепал нервы. Фугаку следовало догадаться, что с ним будут проблемы. Саске так привязан к материнской юбке — простить такое можно только дочери. А этот что? Вечно крутиться вокруг Микото, словно с ней есть о чём поговорить, сам уже распускает сопли чуть что. Смотрит злобно, как сейчас, но это не крепкая мужская злоба — очередной каприз маленького мальчика. Фугаку точно знает, что несовершенства этих сыновей — вина Микото. Его можно обвинить, с большим трудом, лишь в том, что повёлся на красоту молодой девки, вовремя не усмотрев эту меланхоличную болезнь в её сути — романтика, любовь, мечты — сильнейшие яды самых опасных змей. Она пыталась кусать, заражать, но он быстро обломал ей клыки. — Решил удивить своим молчанием? — Фугаку грубо прервали, помешав более глубокому погружению в мысли. Он успел забыть, что сын всё ещё рядом. Змеёныш — Фугаку неожиданно для себя нашёл идеальное сравнение для младшего сына — по-прежнему старался выглядеть суровым, качал права, которых не имел. И теперь назойливая муха добилась своего — заставил человека взяться за мухобойку. Отец подошёл к нему не торопясь. С каждым шагом его брови смещались всё заметнее, ложась тяжестью на глаза и перемещая её на сына. Саске оттолкнулся от стены, на которую опирался, встречая противника прямым взглядом, с прямой спиной. Рука Фугаку показалась ему неподъёмной ношей, когда упала на плечо. Саске покачнулся, искривляясь в одну сторону — ничего не смог с этим поделать. Он громко сглотнул, демонстрируя беспомощность. Рука отца переместилась ближе к шее, пока не сгребла ворот простой синей футболки, выбивая остатки почвы из-под Саске. Он не сомневался, что сейчас отец его ударит. Тогда не останется никакой надежды на человечность в том, кем когда-то он так восхищался. Смерть идеала — что может быть страшнее? — Запомни этот момент, — притянув сына к себе, заговорил Фугаку. Ворот футболки впился в кожу, мешая дышать. Отец казался настолько холодным, что Саске чуть не плакал. — Хорошенько запомни свой страх. Чувствуешь, как трясутся колени? — он чувствовал. — Всё потому, что ты здесь совсем один. Никто не придёт спасти тебя. Поэтому, если не хочешь, чтобы тебе стало ещё страшнее — не раздражай меня, — горло будто судорогой свело, не давая позвать маму, а то бы Саске уже голосил на весь дом. — Жалкое подобие мужчины, — выплюнул Фугаку, повышая голос. Мелкие капли слюны попали Саске на лицо. — Ты что, собрался звать мамочку? Она полностью зависит от меня, я — её хозяин, и её мысли — мои мысли. Думаешь, я какой-то тиран, от которого она должна тебя спасти? Вот, что я тебе скажу, сынок, — в одном слове было столько желчи, что Саске ощущал её на языке, — будь это так, она бы давно это сделала. А теперь пошёл вон, — Фугаку отпустил его слишком резко. Саске закачался, успев в последний момент зацепиться за дверной косяк. Фугаку отвернулся, не желая более наблюдать за этим жалким зрелищем. Если бы на Микото не было так откровенно написано, что она не способна на измену и предательство, он бы решил, что воспитывал чужого ублюдка. В Итачи было хоть какое-то достоинство. Привлечённая странной вознёй, Микото стояла у него за спиной. Губы дрожали, чёрные глаза отчаянно пытались вспомнить как это — ненавидеть, но смотрела она будто побитая собака. — Желаешь что-то сказать? — от его громкого, сильного голоса Микото вздрогнула, уронив полотенце, с которым, кажется, успела срастись. Саске на своём месте замер, затаив дыхание. Но мать не произнесла ни звука. Фугаку усмехнулся. — Так и думал. Расходитесь, — приказал мужчина, и больше не обернулся, когда уходил. Микото с трудом опустилась, поднимая полотенце. Она не находила сил взглянуть в глаза сына. — С-саске, — испугано шепнула она, набравшись смелости. Вместе с глазами несчастная мать потянула к Саске руки. — Сынок, я… Он тоже не обернулся, когда убежал в свою комнату.

***

Руку обожгло острой болью, когда Саске ударил по груше. Снаряд в отместку залепил ему в плечо, вернувшись в исходную позицию. И как бы он не старался свалить её — всё впустую. Теперь жгло внутри. Обидой и гневом. Тяга к разрушению казалась непреодолимой. С ребяческой настойчивостью, которой неведомо о сожалениях, он принял решение уничтожить семью. Только тогда на него опустилось спокойствие и вернулась способность мыслить здраво. Он взглянул на часы — время есть. Саске метнулся к телефону, валявшемуся на незаправленной кровати. Быстро отыскал в контактах нужный номер — он был одним из последних, с кем разговаривал. Гудки тянулись, заодно натягивая его нервы. Если сейчас механический голос скажет, что абонент не отвечает, то он точно разъебёт телефон о стену. — Надеюсь, это что-то охреннено важное, братец, — сонным голосом ответил Итаче, в трубке было слышно, как он перекатывается по кровати, видимо отрываясь от манящей подушки. — А то я как-то неожиданно оказался в зоне риска остаться единственным ребёнком в семье. — Как страшно, — ехидно прокомментировал Саске. Стало совсем хорошо, отпустило. Как только он разрушит семью, разрушит отца, всё станет идеально: вернётся Итачи и займёт место главы семьи, у него по-прежнему будет за кем стремиться. Мать не может его защитить, но брат сможет. Дело за малым — уличить отца в страшном предательстве. Как там говорила Хината? Может, на самом деле Фугаку старый извращенец — такую новость он точно захочет скрыть, просить можно будет что угодно, хоть вертолёт и миллион долларов. Но Саске попросит его съебать в туман и не возвращаться. — Ну чего у тебя там? — зевая, спросил Итачи. — Понимаю, что уже соскучился, но ты же большой мальчик, переживёшь. Или можешь приехать, — Саске распознал характерный звук бегущей воды и понадеялся, ради здоровья брата, что он только умывается. — Приготовишь мне завтрак, — мечтательно протянул старший брат. — Кофе сваришь, раз уж разбудил в такую рань. Как тебе идейка? — У меня есть получше, — елейным голосом протянул Саске. — Да ну? — с подозрением задал вопрос Итачи. — Так точно. Ведь это ты сейчас приедешь ко мне, по дороге можешь захватить себе кофе, а мне какао и круассан, но только с шоколадным кремом, не надо мне твоих экспериментов, как в прошлый раз. Припаркуешься в конце улицы и позвонишь — я сам приду. На всё про всё, — Саске снова посмотрел на часы, — минут двадцать хватит? Максимум полчаса. Думаю успеешь, вряд ли дороги сейчас забиты. Ну как? Ты там всё понял-принял-осознал? — Слышь, мелкий, — слегка ошарашено начал Итачи, — ты случаем ничего не подхватил? Вирус охренизма например? А может у тебя обострение хронической выёбистости? Походу требуется экстренная клизма! Ради спасения брата я даже готов приехать и всё сделать сам. И не забывай о моём альтруизме. Саске хохотнул. Не собирался, потому что вроде как изображал из себя главного, но куда там, когда представляешь Итачи, врывающимся в дом, вынося дверь с ноги, в супергеройском прикиде и с клизмой в руках. — Погоди-ка, братец, — изображая натуральный шок, взволнованно проговорил Итачи, — тебя только что развеселила перспектива получить в зад клизму? — к концу предложения его голос стал таким высоким, что клизма прозвучала где-то в меццо-сопрано. — Итачи, твою мать, — прикрывшись рукой, простонал Саске, прикладывая феноменальные усилия, чтобы не ржать. — Ну-ну мелкий, не забывай, что мать у нас общая. — Всё! Остановись! Я серьёзно, — применив дыхательные упражнения, Саске напомнил себе, что дело действительно важное — жизненно важное. — Мне очень нужно, чтобы ты одолжил мне машину. — Хм-м-м, — протянул Итачи. Это даже не слово, но Саске уловил изменение в тоне брата — он мгновенно стал серьёзным. — Что-то стряслось? — младший Учиха не думал посвящать брата в план, подкинутый — совершенно случайно — Хинатой. А почему не думал? Об этом он тоже не думал. — Ты молчишь уже больше минуты. Это напрягает и заставляет размышлять о разных вариантах. Хороших причин твоего молчания я придумать не в силах. Да ведь может не сработать. Его… их отец скорее всего окажется моральным уродом без грязных секретов, которые можно против него использовать. Тогда получится, что Саске зря обнадёжит брата возвращением домой. У Итачи всё так хорошо. Когда план провалится, Саске сможет держаться на этой мысли. — Нормально всё, — стараясь звучать беззаботно — не перегибая палку, разумеется, ведь кто поверит, что Саске напрочь беззаботный — нашёлся он с ответом. — Просто, — он покрутил головой, надеясь, что обстановка подскажет подходящую ложь. Мебель, книги, груша — ничего стоящего… — Прост-о-о-о, — напомнил о себе Итачи. Саске запустил пятерню в волосы, приказывая серому веществу работать. Ответ обнаружился в неожиданном месте — он подумал о Наруто. Ассоциативный ряд, по всей видимости, начинался с привычки блондина теребить волосы. Одно за другое и Учиха дошёл до розоволосой причины своих последних невзгод. — У меня немного сдали нервы, — выпалил Саске, — по поводу, знаешь, всей этой неразберихи в личной жизни. Любовь — отстой и всё в таком духе. Хочу снова вернуться в строй, — он скривился, врать брату было не так приятно, как раньше. — Короче, есть одна девчонка, но она живёт далеко, не хочу отморозить зад в общественном транспорте. А мне очень нужно отвлечься. Понимаешь? Итачи устало потёр переносицу. Закрались сомнения, что он выбрал правильно, когда не прислушался к Изуми, а решил пустить на самотёк ситуацию с Сакурой. Брат страдает от неизвестности и неразделённости чувств, пока девчонка может спокойно скакать на члене Кисаме в какой-нибудь тёмной кладовке. Оторвать пластырь что ли? Предложить альтернативу — никаких девчонок, братские посиделки. Один раз пострадает из-за этой правды, но на утро проснётся свободным. И всё равно найдёт спасение на дне чужих трусиков, забываясь в этой бессмысленности. Плавали, знаем. — Буду через двадцать минут. — Спасибо, — обрадовано отозвался Саске, правда Итачи уже отключился. Пока всё шло по плану. Он оглянулся на плотно закрытые сёдзи. Будь они открыты, перед Саске предстал старый забор и верхушка дома Хьюга. Можно зайти или позвонить, решал он, но так и переполошить весь дом не сложно. А там дети. Поэтому он отправил короткое сообщение, зная, что лучший друг не подведёт. В конце концов, это ведь её план.

***

Наруто был удивлён, что задремал посреди урока истории, но Ирука походу ничего не заметил. Блондин встряхнулся, стараясь прислушаться к тому, о чём рассказывает учитель. Вот только совершенно ничего не слышал. И не удивительно, чёртов сенсей находился как минимум в километре от Наруто — их разделяли, кажется, бесконечные парты, тянущиеся вдаль, парта за партой. Узумаки протёр глаза и парт стало ещё больше. — Мне одному кажется, что класс какой-то слишком большой, — он начал говорить до того, как начать оборачиваться, так что успел договорить к тому моменту, когда оказалось, что за ним никто не сидит. Точно так же, как сбоку или вообще в поле зрения. — Э-э-э, — Наруто поднял руку, стараясь привлечь внимание учителя, — Ирука-сенсей, а где все? — конечно, тот даже не обернулся, продолжая что-то бубнить доске, выводя мелом нечто, с такого расстояния, напоминающее Наруто шрифт Брайля — короче, только точки он и видел. Узумаки догадывался, что пора включать панику, но сознание находилось в странном лениво-туманном состоянии. Учитель продолжал что-то говорить — или Наруто так только казалось, потому что это было бы логичным. Он отвлёкся на вид из окна, где светило солнце, трава зеленела и плавали облака, похожие на китов — да так похожие, что была слышна их песня. Наруто и это воспринял спокойно. Ну почти. Раз на улице тепло, а он в школе, то объяснение было только одно — проваленные экзамены. Так что, теперь он вынужден проводить дни напролёт в душном классе, навёрстывая упущенное по программе. Стоило послушать Хинату и лучше готовиться. Наруто фыркнул, отмахиваясь от идеи, что Хьюга оказалась права — ещё не хватало ей об этом сообщить. Он просто справится со всем как можно быстрее, никто не заметит его отсутствия… где бы то ни было. Со временем и пространством возникло некоторое замешательство, Наруто не мог вспомнить, что делал вчера и каким именно — с точки зрения календаря — было это вчера. Голова уже раскалывалась от лишних мыслей. Кажется, даже Ируке показалось, что его единственный ученик занят чем-то посторонним. Где-то далеко учитель многозначительно постучал по учебнику у себя в руках. Узумаки поднял руку, как бы говоря, что он вообще не думал отвлекаться. — Причины, — пробубнил Наруто себе под нос, заглядывая в открытую перед ним книгу. Глаза немного болели, когда он пытался найти слово, стоящее перед «причинами», чтобы знать в причинах чего он разбирается. Но что-то будто мешало. Картинка шла как через сфокусированный на определённом радиусе блюр — можно смотреть только на одно конкретное слово, а остальное размыто до невозможности. Наруто снова сдался, соглашаясь плыть по течению, если это избавит от противного тяжёлого состояния в голове. Он порядком устал сопротивляться окружающей действительности. — Социальная напряжённость, экономический спад, — читал блондин, — яйца, мелконарезанные томаты, базилик. Узумаки нахмурился. Постарался вернуться в начало предложения, но глаза залипли на проклятых яйцах и базилике. — Какого хрена? — успел гневно произнести он, когда весь класс задрожал. «Землетрясение?», — испуганно подумал Наруто, вспоминая, как вести себя в экстренной ситуации. Он упал под свою парту — едва помещаясь. Больно ударился головой. А мир вокруг продолжал… вибрировать? Боль от удара стала слишком реальной. Как и вибрация, которая очевидно была простым звуком: телефон несколько раз проехался по дереву тумбочки и замер. Стоило Наруто разлепить глаза, всё стало обычным, всему нашлось простое объяснение. Даже ноющей боли в районе макушки — он приложился о стену, когда пытался вжаться в неё сильнее необходимого. Со стоном переворачиваясь на спину, Наруто раскинул руки, оценка времени и пространства вновь его подвела, ведь всё показалось таким привычным: его комната, его кровать, позднее утро, но никакой паники, а значит сегодня выходной, с кухни вот-вот донесутся божественные ароматы. Так хорошо, что только улыбаться. Наруто так и сделал. Блаженно прикрыл глаза, слушая тишину, внутреннюю и внешнюю. Последняя напомнила о том, что он упустил. Пустота комнаты наполнилась его тяжёлыми вздохами. Наруто открыл глаза, повернул голову, чтобы видеть свою руку, растянувшуюся на подушке. Одинокая, брошенная, совершенно бесхозная. Сначала подушка, на которой ещё остался аромат шампуня, пота, секса и Хинаты. А следом его рука, которой было некого касаться. Лишь отсвет потухающего экрана составлял ему компанию. Наруто крепко сжал наволочку, наблюдая, как от напряжения пальцы скрючиваются, а мышцы дальше по руке выделяются, отбрасывая глубокие тени. Ушла, болезненно пронеслось в мыслях. Ушла молча, будто её и не было, не оставила воспоминаний или напоминаний, ничего, что можно хранить в ореоле светлой грусти. Ушла, оставив на память очередной шрам. Снова сердце — открытая рана, и кровь пропитывает простыни, выделяя очертания жертвы любовного преступления. Хладнокровная, безжалостная убийца скрылась, уходя на цыпочках, крадясь под покровом ночи. Должно быть, торопилась. Наруто одним резким движением сел в кровати, сбросил ноги на пол, оставаясь сидеть на краю. Руки висят на коленях безжизненными лозами, что мечтали обвиться вокруг прекрасного, но получили одно — пустоту. Он запускает пальцы в волосы, с силой выдавливая шквал мыслей и картинок, которые охотно подкидывает подсознание, желая поиграть в мазохиста. Ушла, потому что поставила себя выше, потому что у неё есть дела важнее. А он только мешает. Позволила отвлечь себя, перезагрузилась, развлеклась. На большее он не годится. Обида сдавила горло, предлагая стать участником извращённого сеанса сексуальной асфиксии — исключая всё сексуальное. Знакомое поганое чувство бессилия перед кем-то, кому плевать. — Задрало, — грубо бросает блондин, возвышаясь над собственной ущербностью. Он делает это буквально — поднимается на ноги, но больше эффекта даёт некая образность ситуации. Заранее зная ответ, он всё же выбегает из комнаты. Поддаться надежде было глупо, Наруто злится на себя с каждым шагом всё больше. Но квартира дышит его одиночеством, сколько бы дверей он не открыл, за сколько углов не заглянул. Тогда Наруто позволяет себе разозлиться на Хинату. Врывается в свою комнату с таким напором, будто собирается застать там сцену измены и убегающего через балкон любовника. Но тут по-прежнему пусто, простыни хранят лишь его тепло. От Хинаты только и остался, что кусок чёрного пластика. Без пароля. Наплевав на личные границы, Наруто хватает её телефон. Так торопилась, что не удосужилась взять его с собой, со злобным ехидством думает Наруто, пресекая любую попытку сердца заныть от боли. — Ну конечно, — до треска сжимая глупый бездушный гаджет, ядовито выплёвывает он. Хочется треснуть хреновину об стену, чтобы не видеть сообщения. Но глаза живут своей жизнью, наслаждаясь тем, как боль от слов на экране разжигает пламя гнева ещё выше. Ты нужна мне в 9. Жди около дома, но не отсвечивай. Банально, но: что, так можно было? Просто написать, что она нужна и она… ушла к нему? Чёртов Учиха, горько усмехается Наруто, снова и снова перечитывая его сообщение для Хинаты. По всему выходит, что для лучших друзей существует некий эквивалент права первой ночи, как не крутись, как не старайся, а всё достанется сначала ему. А Узумаки — что останется. Наруто интересно, когда Саске поймёт, действительно поймёт, что его дружба трансформировалась в чувство серьёзнее, которое настолько всеобъемлющее, что страшно становится. Когда он соберёт все части пазла воедино: многолетнюю дружбу, все эти моменты, когда оборачиваешься, а она всё время рядом — как никто другой, те годы её безответной любви, её тело, губы, глаза, голос и запах волос, тот поцелуй. О как Наруто теперь боится воспоминаний о нём! Ведь однажды Саске разглядит в этом нечто большее. И тогда решит бороться. Как быстро падёт крепость по имени Хината? Все её размышления о фальшивой природе её любви к Саске не выдержат реальной возможности оказаться в своих многолетних фантазиях. Наруто в этом не сомневается. И злится так сильно, что отпускает телефон Хинаты упасть на кровать — подальше от непоправимых неприятностей. Правда, пустые руки словно чужие, ведь им хочется ощутить, как что-то ломается под их давлением. Если Наруто когда-то уверял Хинату, что у него были озарения насчёт её любви к разбитию носов — то была чистая, неприкрытая ложь. До этого он нихера не понимал. Теперь понимает. Это желание уничтожать, смотреть, как что-то теряет прежнюю форму под безжалостным воздействием его рук. И самому становиться кем-то другим, когда костяшки разбиваются в кровь, а ты перестаёшь быть целым. Ломая ломаешься — так заманчиво, что Наруто готов броситься на улицу в поисках неприятностей. Жаль инстинкт самосохранения не выключается по желанию, да и страх боли приходит следом за ним, держась за ручки. Снова одно и то же, только Наруто думает, что сделал шаг к Хинате, понял в ней то, чего не понимал прежде, как оказывается слаб. Ему не потянуть. Логично, что однажды он проснётся от ужасающего понимания, что и её ему не потянуть. Почему этот день не может быть тем самым? Вопрос с такой наивной простотой всплывает на поверхность, заполняя собой эфир его мыслей, что сначала сбивает с толку. А после остаётся только метаться по комнате, ненавидя, что вернулся сюда ради ночи с ней. Мерить шагами пространство, мечтая, чтобы стены сошлись, превращая его в ничто. — Ненавижу, — почему-то смеясь, сердито шипит Наруто. Кого или что — для него большая загадка. Ненависть попросту единственное из его ощущений, которое удаётся распознать. И ей срочно требуется направление, пока не разнесла лишь свою клетку — его хрупкое сердце. — Ненавижу! — не сдерживаясь, орёт Узумаки, вцепившись в подушку словно голодный коршун. Он швыряет её на пол. Разрушений немного, но от этого подозрительно легче. Наруто больше не останавливается, чтобы подумать. Скидывает всё с кровати, наплевав на звук удара чего-то тяжелее одеяла о пол. Добирается до какой-то одежды: может своей, а может это шмотки Мей — разница не велика, главное результат. Удовольствие от уничтожения того, что вокруг, а не себя изнутри, эйфорией разливается по телу. Наруто не заботится о том, что делает. Так приятно отдаться порыву. Он похож на возбуждение, но Наруто какой-то частью себя понимает, что не готов отдаваться этому так же часто и свободно. В основе этой мимолётной агрессии эмоции выгорания, а от возбуждения Наруто каждый раз загорается. Делать любовь, а не войну — его жизненное кредо. И завтра всё будет как прежде. А пока он продолжает раскидывать всё, до чего дотягивается. Что-то падает слишком громко. Наруто прерывается. Тяжело дышит, оглядывая пол под ногами в поисках того, что обещает продолжение его банкета агрессии. Какая неимоверная удача — это мистер Фейнман собственной персоной. Мягкий переплёт не раскрылся, смотрит на него обложкой с яблоком. Напоминает о тонких пальчиках, что перебирали эти страницы. Молния рассекает сознание Наруто, высвечивая уверенность, что и этому он проиграл, и этим бессмысленным занятием она наслаждалась больше. Не давая себе опомниться, он хватает эту чёртову книгу. Треск подобен короткому замыканию. Вспышка, гнев, вид серых глаз, сожалеющих о порванных страницах. Но когда гореть больше нечему, Наруто остаётся один посреди руин. В руках две половины «Характера физических законов». Как не прикладывай половинки друг к другу — они отказываются склеиваться вновь. Наруто без сил падает на месте. Вокруг столько раскиданных вещей, что это не больно. Вся боль сфокусировалась на серых глазах, которые каким-то мистическим образом узнают, что он натворил. Он вновь соединяет две половинки разорванной книги, листы уже начинают безвольно выпадать, теперь это просто кусок бесполезного мусора, не желающий склеиться под воздействием большого желания Узумаки. Взгляд выхватывает слова: «они подходят друг другу», и тут же теряет. Наруто паникует, он увидел в этом какой-то знак — старое-доброе гадание на книгах — и хочет знать, что дальше. Что ему предрекут звёзды физики. — «Они подходят друг к другу, как две перчатки, правая и левая; каждая пружина, которая заводится в одних часах в одну сторону, в других часах заводится в другую и т.д. Я завожу и те и другие часы, ставлю на них одинаковое время, и пусть они себе идут. Вопрос: будут ли они показывать всегда одно и то же время или нет. Будет ли весь механизм одних часов, как в зеркале, повторять поведение другого?», — он читал совсем тихо, медленно осознавая каждое слово. А когда закончил ощутил опустошение. Глупый Фейнман, глупая физика с её глупыми рассуждениями. Как они это зовут? Симметрией? Красиво, но суть в одном — всё это параллельные миры, которые могут сколько угодно повторять друг за другом движения, жить в унисон. Это не имеет никакого значения, ведь им не суждено сделать самого важного — пересечься. Наруто откладывает истерзанное тело книги, заталкивая поглубже под кровать. — Бред какой-то, — махнув головой, убеждает он себя. И ещё добавляет книжке с ноги, чтобы затолкать к задней стенке. Пока всё это проделывает, откуда-то выпадает телефон Хинаты. А вот это уже не бред. Это реальность и она такова, что Наруто точно знает, где и во сколько она будет. Плана нет. Впрочем, это легко компенсируется решимостью. Она подгоняет его вскочить на ноги, искать в бардаке свои вещи. И мысленно выстраивать речь, которую Наруто швырнёт Хинате в лицо. Да, просто пойдёт туда и выскажет всё, что думает. Что чувствует. Просветит, какая это мука — любить её. А потом предоставит выбор: или самой понять наконец, что он просто не может для неё ничего не значить, или разойтись в разные стороны, притворившись, что никогда их миры не сталкивались. Всего-то выбор между жизнью и смертью. Захлопывая дверь в квартиру, Наруто думает лишь о новых красивых описаниях своего подвешенного состояния: между раем и адом, взлётом и падением, счастливым концом или концом света. Бытовые мелочи, вроде отсутствующих ключей, его не волнуют.

***

Итачи зевает, после встряхивая головой, будто это поможет избавиться от сонливости. Он припарковался на ближайшем перекрёстке, где пересекаются две улицы, прерывая друг друга и продолжая ряды старомодных усадеб в разных направлениях. В надежде, что в такую рань в выходной, да ещё при значительно пониженной температуре, движение посреди тихой улочки будет никаким, Итачи встал, уперевшись капотом в край чужого забора, практически перегородив узкую дорогу. Большая часть автомобиля в глаза не бросается, а он может наблюдать за происходящим перед забором родного дома. Итачи не видит проблемы подъехать ближе — пусть все заметят. Он не прочь нарваться на открытую конфронтацию с отцом, давно понял, как Фугаку бесится оттого, что не может влиять на старшего сына. Если бы кто-нибудь дал гарантию, что после его ухода отец не отыграется на матери и мелком, Итачи уже сидел бы за столом в кухне, потягивая горячий кофе. Забавно это или печально, он пока не определился, но в такие моменты — когда что-то раздражает, а поделать нечего — отец и Саске слишком похожи. Итачи вздыхает, откидываясь на сидении. Включает печку на полную, довольствуясь стаканчиком покупного кофе. Закатывает глаза на самого себя, не в силах сдержать чересчур сентиментального умиления, когда смотрит на бумажный пакет, удобно устроившийся на пассажирском месте: внутри горячий травяной чай и грёбаный круассан с шоколадом. Будто зная, что старший брат думает о нём, с преступной озабоченностью озираясь по сторонам, из калитки выскакивает Саске. Не задерживается, как только замечает машину брата. На бегу расстёгнутая куртка развевается словно плащ. Шапку он не надел, поэтому весь кукожится от пронизывающего холода. Итачи едва успевает схватить бумажный пакет до того, как задница Саске плюхается на него. С братом в салон проникает столько ледяного ветра, что вся работа печки коту под хвост. — Холод собачий, — жалуется Саске, запуская механизм привычного братского раздражения в Итачи. Как будто это он заставил мелкого заниматься всей этой ерундой. — Это мне? — не дожидаясь ответа, Саске выхватывает пакет, жадно запуская в него руку. Спокойно, как так и надо, жрёт круассан, щедро измазывая пальцы в шоколаде, причмокивая от ощущения тепла, разливающегося по пищеводу от горячего чая. Салон наполняет плотный аромат жасмина и мелиссы. Итачи молча выжидает, что мелкий будет делать дальше. Сверлит его взглядом с откровенным намёком. А тому хоть бы что. — Спасибо, Итачи, мой самый лучший, самый умный и самый красивый старший брат на свете, — саркастично, писклявым голоском произносит Итачи, когда так и не дожидается заслуженной похвалы от Саске. — Не переборщил с «самым»? — буднично поинтересовался Саске. — Кстати, хреново выглядишь, — допивая чай одним глотком, добавил он. Итачи прищурился, но самообладание пока сохранял. Молча понаблюдал, как мелкий вытирает пальцы салфеткой, скидывая ведь мусор в пакет. Проводил уже не таким добродушным взглядом то, как младший утрамбовывает проклятый мусор в углублении рядом с коробкой передач. — Так что, «красивый» в списке точно лишний. — Ты охренел? — взвился Итачи, не до конца понимая из-за чего больше: что его принимали, как должное, из-за мусора, или того, что мелкий посягнул на его звание первого красавчика в семье. — Я вообще-то всего пару часов как пришёл с работы. Но только посмотрите, — он красноречиво обвёл руками себя и окружение, — притащился к тебе, мелкому засранцу, да ещё круассан привёз. Как знал, что в детстве нужно было тебя поколачивать, — неопределённо отмахиваясь, подытожил Итачи. — Извини, — после недолгого молчания, тихо произнёс Саске. Искреннее раскаяние заставило Итачи поёрзать на сидении — атмосфера стала почти неловкой, настолько непривычно жалко звучал голос брата. — Ты ведь последний человек, с кем я могу притвориться, что весь из себя крутой, — с горечью, усмехнулся Саске. — Ты прекрасно знаешь, что это только понты, но всё равно позволяешь побыть таким. Сегодня мне было это нужно, — смотря куда угодно, но только не в глаза брата, закончил Саске. — С отцом поцапался, — Итачи не спрашивал, просто констатировал факт, избавляя Саске от необходимости самому в этом признаваться. Желание не прятаться, а ворваться в дом, усилилось. Сил выбить из старика всё дерьмо ему хватит. Итачи положил руку на руль, разглядывая, как проступают костяшки сквозь бледную кожу. Следы чужой крови украсили бы их. От хруста ломающегося носа приходил противоестественный покой, проникающий в кости. — Это ничего не меняет, но мне правда жаль. Рука скользит, приземляясь на колени. Итачи отворачивается от кровавых картин в мыслях. Это стало бы последней его ошибкой. С Фугаку подобное пришлось бы довести до конца — убить и избавиться от тела. А иначе очень скоро за Итачи пришли бы люди в форме, забрали его из постели, вынуждая смотреть, как плачет и умоляет Изуми. Отец без сомнений довёл бы всё до конца. — Я ещё не потерял надежду, — Итачи встрепенулся, слишком резкой оказалась перемена в голосе Саске. Он смотрел в сторону их дома, но казалось в никуда. А может он просто заглядывал сквозь пространство и время, видя что-то такое, чего не мог разглядеть Итачи. Выглядело жутковато. Захотелось ещё раз спросить, не задумал ли брат что-то помимо поездки к какой-то девчонке за порцией бессмысленного секса. — Спасибо, — притворяясь, что благодарит нехотя, произнёс Саске, как будто становясь привычным собой. Это в очередной раз сбило Итачи с толку. — Надеюсь, я не слишком сильно тебе помешал. Правда. Но для меня очень важно, — что именно Саске не договорил. — Нормально, — выбирая пока не вмешиваться — разглядел нечто такое в глазах младшего брата, что подсказывало, что ему нужно довериться — заверил Итачи. — Как я и сказал, ты отвлёк меня только от здорового сна. — Изуми тоже не злится? — Саске не хотелось создавать ей неудобства, она уже и так была слишком хороша, чтобы вляпаться в их семейку. Итачи страдальчески вздохнул. — Нет, не злится, она променяла меня на старика, — драматично ответил Итачи. — В смысле? — В смысле на своего начальника, — улыбаясь уголками губ, пояснил Итачи. — Старик, как обычно, сказал, что не о чем беспокоиться, что у неё выходной и всё такое. Но это же Изуми, — несмотря на закатанные глаза, было видно, что это одна из многих вещей, за которые Итачи её любит. — Решила, что Хирузен будет всё делать сам, — видя, что Саске не догоняет, он пояснил, смотря с выражением — ты сам должен помнить об этом лучше меня. — Экзамены ведь начинаются. Старик пошёл за всем проследить, что-то там подготовить. Так что, Изуми всё утро в школе. Думаю, пробудет там ещё пару часов. Саске покивал, обрабатывая полученную информацию. Электронные часы в салоне показывали, что до девяти утра ещё целых полчаса. — Значит, — протянул Саске, — у тебя есть свободное время. — Издеваешься? Что тебе ещё надо? О, маленький, вредный господин? — Саске одарил его пренебрежительным взглядом, говорящим — повзрослей. — Я слышал, что отец собирается уехать часов в девять, — начал объяснять Саске, — я тоже поеду, так что мама будет дома одна. Вот и подумал, что старший сын мог бы провести пару часов с ней, — высокомерно задирая нос, показывая брату, кто тут самый-самый, закончил мысль Саске. — Хм, хорошая мысль. Даже странно, что пришла в твою пустую головушку, — не остался в долгу Итачи. — Правда, не хочется ещё столько времени жечь бензин впустую. А на улице я точно себе что-нибудь отморожу, — он нахмурился, злясь на ситуацию — быть в ста метрах от дома, не имея возможности в него попасть. — Разве у тебя тут поблизости не живёт лучший друг?

***

— Укхм, ты слишком стар для такой херни, — пыхтя, жаловался Итачи. В конце концов, для этого существуют двери, нормальные человеческие двери, проёмы такие в сплошных стенах, чтобы идиотам вроде него не приходилось заниматься вот такой хернёй. Но мелкий, сучара, взял на слабо. Итачи продолжал сквозь зубы повторять его слова, в излюбленной манере фальшивя, делая голос брата слишком высоким: ты же ещё не старик, что тебе стоит. — Изуми меня убьёт, если я сверну себе шею, — буркнул он, с трудом ловя равновесие сидя на узкой верхушке проклятого забора между своим домом и домом Неджи. — Или отморожу яйца. — Или кто-то огреет тебя битой по башке, — Итачи закачался, едва успевая ухватиться за забор, зажимая его в крепких мужских объятиях так, что щека больно вжалась в припорошённое снегом дерево. Ему с большим трудом удалось не обматерить того, кто до усрачки напугал — натуральное везение, он сомневался, что Хиаши придёт в восторг, если узнает, какие выражения Итачи использовал в отношении его младшей дочери. — Тебе и бита ни к чему, — надрывным, от непрошедшего ещё испуга, голосом говорит Итачи, на трясущихся руках возвращаясь в более-менее вертикальное положение. Ханаби смотрит на него снизу вверх. На ней меховые штаны с рождественским рисунком, длинный шарф и рукавицы под цвет — наверняка Хината вязала — а ещё стрёмная, на скромный взгляд Итачи, шапка с висячими ушами неопределённого животного. Неопределённого только потому, что он лично не припомнит никого с таким адски ядрёным салатовым цветом — такая шерсть точно высоко котировалась бы на чёрном рынке. Ну да, ещё Ханаби держит биту, монотонно ударяя ею по левому ботинку, но после кислотной шапки это уже не так поражает воображение. — Кстати, зачем она тебе? Ханаби отступает на шаг, дожидаясь, когда сосед предстанет перед ней, как положено взрослому человеку, тем более мужчине. Биту далеко не убирает. Так веселее наблюдать за потугами соседа изящно сползти с высокого забора. Он почти уже повис на руках, в бесплотной попытке найти для длинной ноги опору — в идеале в виде земли, но та, зараза, ещё далековато. Ему приходится прыгать. Лететь не высоко, но Учиха ждал, что падение будет долгим, поэтому не ожидал, что земля так быстро его встретит. Носки ботинок упёрлись в плотно утоптанный снег, он покачнулся. И неловко припал на колени. Вскочил на ноги в рекордные сроки, едва не поскользнувшись — только встретиться с землёй носом ему и не хватало. Итачи совсем не благородно отряхивает зад от налипшего снега, утверждая Ханаби в мысли, что она тут самая адекватная и не по годам развитая. Уж извините, но она бы точно не полезла через забор, когда калитка буквально в пяти метрах. — Так что? — напоминает Итачи, когда всё его внимание вновь приковано к Ханаби. Девчонка только беззаботно пожимает плечами. — Тентен заметила, что кто-то лезет через забор, — Итачи уставился на неё во все глаза, только что заставил себя воздержаться от измерения разницы в росте между ними — рука уже дёрнулась провести ладонью невидимую границу, чтобы убедиться, что мелкая Хьюга ему до пупка. Ладно, это он утрировал, но сути это не меняло. — И они отправили тебя проверить? — взвинчено уточнил он. — Вооружив битой? Ханаби откровенно закатывает глаза. Получается у неё так мастерски, что Итачи тут же чувствует себя натуральным кретином. Настолько, что искренне радуется тому, какой Саске у него балбес. Конечно, мелкий может пытаться утверждать своё превосходство над братом, но, откровенно говоря, выходит у него фигово. Для Итачи он как и прежде тот мальчик, укутанный в комбинезон и канючащий, чтобы его везли на санках. — Вообще-то, Неджи и так сказал, что это всего лишь ты, Итачи-сан, — невероятно, но она умудряется одновременно унизить его какой-то непочтительной непосредственностью и, будто издеваясь, показать уважение, подчёркнуто вежливым обращением. — А я собиралась за битой ещё до твоего фееричного появления. Одолжила её для праздника в честь Хинаты. Я там буду за ведущую, — говорит одно, но Итачи чётко слышит — «за главную». — Я успела взять биту, а когда шла назад, ты всё ещё сидел на заборе. Вот и решила уточнить, может, помощь нужна. Итачи в пух и прах разбит малявкой, но почему-то искреннее улыбается. Внезапно посещает мысль, как это здорово — быть отцом дочери. Разумеется, страхов, что он может стать похожим на своего отца, пока больше, чем реально оформившегося желания, но он принимает это за хороший знак. За шаг вперёд. — Что ж, я не против, если ты меня проводишь, пока я ещё куда-нибудь не влип, — усмехаясь, говорит Итачи, по-отечески — как ему хочется думать — обнимая Ханаби за плечи. — Тогда ты выбрал правильного человека, — заверила Ханаби, вскидывая биту. — О-о-о, ни секунды не сомневаюсь, — серьёзно ответил Итачи, вызывая у Ханаби по-настоящему искренне-детскую улыбку. Фугаку всегда был не подарок, но за долгие годы дружбы с Неджи, Итачи успел привыкнуть, что нигде нет такой гнетущей атмосферы, как в поместье семьи Хьюга. Она ощущалась особенно остро ещё и потому, что он знал, как было раньше, пусть совсем не долго. Сейчас же старый дом словно вздохнул свободно. Итачи специально замедлился, снимая ботинки, чтобы прислушаться к новым ощущениям. Они созревали не первый месяц, но всё ещё были слишком разительными. Учиха проводил долгим взглядом, убегающую в припрыжку фигурку Ханаби. С этой своей битой она напоминала Убивашку, но смотрелась всё равно невинно-забавно. Поставил ботинки на специальную полочку, на которой сидел, и, сложив руки на коленях, всерьёз задумался о том, как это произошло. В большей степени не о том, как Хиаши смог всё изменить, а о том, как его собственный отец сумел довести до такого. Когда привычное суровое воспитание в сыновьях мужчин, перешло в абсолютное их неприятие. Когда уважение к женщине, которую назвал хозяйкой своего дома, превратилось в отношение к прислуге, и нескрываемое желание, чтобы она стала невидимкой. Возможно, это какое-то извращённое проклятие их улицы? Если в одном доме всё хорошо — в другом, непременно, всё должно быть плохо. — Не бойся, — Итачи вздрогнул, громкий голос Неджи, донёсшийся из глубины дома, словно отвечал на его мысли, — мы не собирались смеяться над твоей попыткой перелезть через забор. — Точнее, не собирались делать это слишком долго, — уже смеясь, крикнула милашка Тенни. Итачи качает головой, но улыбается. В конце концов, всё верно — дом не всегда то место, где ты родился и вырос. И он не должен быть каким-то одним зданием. Что о доме можно было сказать точно — это всегда люди, которые тебя там ждут. Итачи кивнул, соглашаясь, что когда отец выгнал его, нехватки в домах не стало, скорее совсем наоборот. — Картина маслом, — усмехнулся Учиха, разглядывая друзей, прислонившись к стене. Тентен лежала вытянувшись на диване, поглаживая тёмные волосики сына — младенец блаженно шлёпал беззубым ртом, порой вздрагивая ручками. Пока Неджи ловко жонглировал кастрюлями, продуктами и дочкой, чем-то любопытным занимаясь у плиты. Итачи прошёл в комнату, по пути оглядываясь. Он наклонился, чтобы поцеловать Тенни в щёку и тоже погладил маленького Хизаши по головке. Мальчик не возражал против лишнего внимания, его открытый, совершено доверчивый взгляд не был похож ни на кого, малыш точно был кем-то новым для этого семейства. Угодив в оружение ауры Хизаши, Итачи удивился, что Изуми оказалась права, над малышом образовалось волшебное облако сладкого аромата, в котором хотелось остаться пожить. Стоило больших усилий выпрямиться и уйти к кухонному островку, чтобы поздороваться с лучшим другом. — Я так понимаю, Хиаши вы дружно выжили из собственного дома? — пожимая протянутую руку над широким кухонным столом, с усмешкой поинтересовался Итачи, с самого начала удивляясь, что новоиспечённый дед не ходит попятам за внуками, как мама-утка… ну, точнее, как дедуля-утка. — Сами удивились, что его нет, — вместо Неджи ответила Тенни. — Похоже, у нашего дедушки налаживается личная жизнь, — одновременно сюсюкаясь с сыном, проговорила Тен. — Серьёзно? — вопросительно выгнув бровь, Итачи повернулся к Неджи. Но тот, в излюбленной — бесячей — манере, только пожал плечами, продолжая заниматься своими делами. — Серьёзнее некуда, — вновь ответила за мужа Тен, подсаживаясь рядом на один из высоких стульев. Хизаши уютно устроился у неё на руках в каком-то мини-гамаке, напоминающем повязку. Такую же он видел на Ли, когда они все ещё были мелкими. Их троица только познакомилась, когда Неджи записался в додзё и догадался притянуть в компанию Итачи, далёкого от их увлечения. Рок, кажется, так мечтал поразить сенсея, что перестарался. Хорошо ещё избежал перелома. У Итачи в памяти очень ярко отпечатались жалобы Неджи на несносность товарища по команде. Ещё бы, Ли ведь было запрещено тренироваться, целых три недели! Учиха едва заметно мотнул головой, вытряхивая воспоминания, не относящиеся ко дню сегодняшнему. — И в этот раз это… — Итачи оставил вопрос висеть в воздухе, а сам смотрел то на Тен, то на Неджи, ожидая, что они скажут. — В этот раз, — наконец заговорил Неджи, — отец, похоже, влюблён, — он хмурился, но Итачи не знал отчего именно: был так сосредоточен на том, то делает или ощущал какой-то дискомфорт от этой новости. — Неджи всё ещё в бурных раздумьях по этому поводу, — типа шепнула Тентен, на деле даже не понизив голос, а только склонившись ближе к Итачи. — В один момент, ему кажется, что он счастлив за Хиаши. А в следующий, ему очень хочется защитить память о матери, — Итачи заметил, как рука Неджи дрогнула. Огурец, который он только что вымыл и хотел положить на доску, чуть не укатился на пол. — Его можно понять, — решил высказаться Итачи, чтобы показать другу, что он в любом случае на его стороне. Тентен рядом вздохнула. — Я бы тоже так сказала, если бы такая защита матери не шла у него от чувства вины. Неджи уверен, — почти гневно добавила Тентен, — что был плохим сыном, когда она была жива. Теперь думает, что обязан стать лучше, когда её нет. Сколько не говори ему, что Хацуми никогда даже на секунду не могла бы помыслить, что он плохой сын — теперь я это точно знаю, — Тен отвлеклась, чтобы погладить зевающего малыша. — Не помогает, — снова гневный взгляд на широкую спину мужа, — и приходится наблюдать, как он грызёт себя, вместо того, чтобы позволить себе быть абсолютно счастливым. Интересно, — она повернулась к Итачи, — это проблема всех мужиков, или тут дело в безумно замороченной семейке Хьюга? — Не хочу расстраивать, — растягивая слова, начал Итачи, — но тут у тебя, кажется, джек-пот. — Как я могла так влипнуть? — Влюбилась, — не поворачиваясь, ответил Неджи, делая вид, что занят чем-то важным. Тентен фыркнула, сын как будто повторил за ней. Итачи поймал только секунду её взгляда на малыша и тут же отвернулся. Это было таким сильным, таким всепоглощающим, что ослепляло. Едва ли, подумал Итачи, любви романтической когда-то суждено подняться на столь космические вершины. Этому чувству слово «любовь», как будто было тесным. Во вселенной точно было что-то до этого, и то чувство породило любовь. И до сих пор лишь избранные могут прикоснуться к тому, что остаётся для большинства загадкой. — Точно, — согласилась Тенни, отрываясь от сына. Итачи с удовольствием и неким спокойствием отметил, что любовь к Неджи никуда из карих глаз не исчезла, не потеряла своего накала, к ней просто прибавилось что-то ещё. Возможно, благодарность, за то, что благодаря ему она смогла познать нечто, что больше и древнее самого мироздания. — Чёрт, — раздалось тихое от Неджи. Оказалось, что он снова чуть не упустил овощ. — Смотри-ка, какой вредный, да? — у Итачи вздёрнулись брови. Уж слишком неожиданным для него оказалось это безмятежное выражение лица у лучшего друга. Так вот, подумал он, как выглядит Хьюга, который ни о чём не заморачивается. Неджи спокойно улыбался дочке, показывая тот самый вредный томат. — Папа совсем не справляется одной рукой. Моя принцесса ведь не будет возражать и посидит на ручках у дяди Итачи? Учиха чуть приподнялся на стуле, желая увидеть лицо младенца. В Хацуми без усилий угадывалось, что она Хьюга. Итачи усмехнулся, решив, что девочка вылитая Хината. Взрослая версия, поправил он себя, вспоминая, что в детстве Хината не переставая улыбалась. А вот Хацуми точно будет хмурой букой, которая считает всех вокруг слишком шумными и глупыми. Он, видимо, издал сдавленный смешок, потому что обнаружил, что Неджи выжидательно на него смотрит. — А? Что? — Подержишь Хацуми, пока я готовлю завтрак? — вызов в просьбе друга Итачи совсем не понравился. Он неуверенно оглядел свои руки, а следом крошечное существо в руках Неджи. Давненько это было в последний раз — когда он держал на руках младенца. Да и можно ли это засчитывать, то был всего лишь Саске, ну хряснул бы его об пол пару раз, чего там страшного. — Тренировка тебе не помешает, — с издёвкой сообщила Тентен. Итачи планировал ответить не менее колко, но неожиданно запаниковал, уставившись на подругу. — Погоди, чего? Ты что, знаешь что-то, чего не знаю я? — от страха он заговорил фальцетом. Тенни весело расхохоталась. — Расслабь булки, трусишка. Ничего такого я не знаю, — смилостивилась Тен, — но могу побиться об заклад, что скоро пойдут неслабые такие намёки, что и вам пора задуматься о детях. Сам знаешь, Изуми всегда мечтала о нормальной семье, — да, об этом он знал. И был твёрдо намерен дать ей всё, что она захочет. Чёрт, да ведь он буквально только что думал о том, как будет здорово стать отцом для дочки. Природа точно дала девять месяцев не просто так. — Да, знаю, — наконец ответил Итачи. — Но ты точно ничего такого не слышала? — на всякий случай уточнил он. Тенни закатила глаза. — Точно. Поверь, если бы что-то такое произошло, то я узнала бы об этом первой, — Итачи хотел повозмущаться, в конце концов, разве это не их личное? Но быстро решил, что пусть вначале узнает кто-то другой, а то вдруг он свалится в обморок или ещё что — Изуми, точно не будет в восторге от такой первой реакции. — Ладно, — хлопнув себя по коленям, уверено выдал Итачи, — давай её сюда, — Неджи обошёл кухонный островок. Он с таким грозным видом смотрел на трясущиеся руки Итачи, что у того вообще всё затряслось. — Чувак, ты меня пугаешь. Неджи промолчал, но дочку вложил в руки друга. Итачи уже ощущал её вес, но Неджи не убирал рук, словно ребёнок приклеился к нему намертво. Хьюга и сам хмурился, но секунды шли, а двое мужчин продолжали стоять в странной позе, сплетённые вокруг крошечного свёртка. — Кажется, — шепнул Итачи, — надо отпустить. Неджи боязливо заглянул ему в глаза, кивнул. И с трудом разжал руки.

***

От клиники они поехали на автобусе. Хината не собиралась тратить лишнее время, а остановка была совсем рядом. Оттуда как раз собирался отъезжать длинный автобус с синей полосой, и ломанулась она к нему не задумываясь подходит, не подходит. Лишь бы водитель заметил ещё двух пассажирок и увёз их подальше отсюда. Уже внутри Хината разглядела на бегущей строке с информацией, что его номер — «13», но самым ироничным было не это. Автобус шёл куда нужно. Правда они оказались с другой стороны, с непривычной, Хината редко возвращалась домой по той дороге, маршрут был построен давно и не было причин его менять. Как не было новых мест, откуда ей пришлось бы возвращаться другой дорогой. Она отвлекала себя этой пространной мыслью о том, как мало нового себе позволяет, при том, что перемен в жизни оказалось даже через край. Хината не оглядывалась проверить идёт ли Сакура за ней — в этом не было нужды. Харуно громко дышала, в безнадёжной попытке поспеть за брюнеткой. Казалось, ни её обувь, ни её ослабевшее тело не предназначены для таких марафонов по скользким утоптанным дорогам, тем более по свежим навалам снега, в которых только утопаешь — делаешь шаг вперёд, откатываешься на два назад. А может Сакура просто противилась. Оттягивала момент, когда они окажутся у строгого поместья, не успевшего стать по-настоящему знакомым. Вокруг него только чёрная аура: её унижение, причинённая ею боль, грязный секс. Последний вообще виноват во всём. Нога кривится до боли, попав в колею, присыпанную невесомым снегом. Сакура сжимает зубы, собираясь отказаться идти дальше. Но Хината впереди уже на пару метров, и продолжает движение будто ледокол. Есть ощущение, что если она обернётся, заметит упрямство, то попросту схватит за шкирку, потащит куда пожелает. И Сакуре нечем будет отвечать. Хината замедляет ход, приглядываясь к чёрному автомобилю, выделяющемуся на белом фоне в конце улицы. Краем уха слышит, как торопится, чертыхаясь, за спиной Сакура. Нет причин считать чёрную машину знакомой, но Хината уверена, что не ошиблась. Итачи может стать препятствием для её плана. Это злит. Если придётся отложить разговор, Хината буквально взорвётся, унеся с собой половину квартала. Они обязаны разрубить этот узел немедленно. — Пошевеливайся, — бросает Хьюга через плечо, с одной лишь целью — напомнить у кого детонатор. Сакура её личная С4. Что-нибудь они сегодня разнесут. Уже плевать что. Или кого.

***

— Ми-дзи-нги-ри-ни-су-ру! Ыть-ыть-ыть! — специально сделав низкий, резкий голос, как у поваров из туповатых кулинарных шоу, Неджи нашинковал сначала длинный огурец, а следом пузатый баклажан. — Ми-дзи-ни-кэри-ни-су-ру! — продолжил он, ловко закинув на разделочную доску пучки зелени. — Шик-шик-шик! — закончив, Неджи отложил большой нож, сложил руки — кулак к раскрытой ладони, поклонился. Учитывая, что волосы он с самого начала подвязал широкой лентой, теперь спущенной специально на лоб, выглядело так, будто Неджи самурай, у которого главные враги овощи да петрушка. — Хочешь сказать, — произнёс Итачи, когда прошло состояние лёгкого нокдауна, чуть наклоняясь в сторону Тен, — он умеет быть весёлым? И ты знала? — не дожидаясь, что ему ответят, спросил он у Хацуми. Девочка, насколько мог судить Итачи, внимательно следила за отцом, и даже выдала какой-то булькающий звук, похожий на смешок. — Расскажешь кому-нибудь, — грозно смотря из-под насупленных бровей, начал Неджи — для устрашения он снова взял в руки нож, и теперь недвусмысленно направил его на друга, — нашинкую. — Да он не серьёзно, — со смешком, отмахнулся Учиха, насколько позволял ребёнок на руках. Поискал подтверждения в личике малышки, но Хацуми смотрела на него не лучше, чем до этого Ханаби. Итачи с подозрением на неё покосился, отклоняясь то в одну, то в другую сторону — девочка бдительно следила, не меняя выражения лица. Умудрялась придавать своим тёплым — материнским — шоколадным глазам, выражение острой стали. — Ребёнок может научиться выражать презрение до того, как начать говорить? — одарив малышку дрогнувшей улыбкой, поинтересовался Итачи. — Этот может, — на вопрос ответила проходившая мимо Ханаби. Было видно, что между девчонками продолжался какой-то странный спор. Точнее, поправил себя Итачи, наблюдая за младшей сестрой Неджи, как она упирается тонкими руками в столешницу, даже соревнование. Но в чём можно соревноваться с младенцем? — Скоро завтрак? — по-деловому, без прелюдий, спросила Ханаби. — У меня ещё уйма дел. — Почти готово, — ответил Неджи, в очередной раз удивляя Итачи. Никаких тебе нравоучений для сестры или упорного молчания, просто ради того, чтобы проучить. — Позовёшь Хинату? — раскладывая обжаренное овощное ассорти по тарелкам, бросил он через плечо. — Её нет, — пожимая узкими, ещё детскими плечиками, спокойно ответила Ханаби. — Похоже, — пододвигая к себе высокий стул, а следом и тарелку, добавила она, — её футон вообще не разбирали, так что, — продолжение она подвесила раскачиваться напрягающим маятником над головой старшего братца, заталкивая завтрак в рот, будто уже неделю к еде не прикладывалась. — У-у-у, — нагнетая атмосферы, протянул Итачи, — кто-то не ночевал дома? — новый Неджи был интересным экземпляром, но ничто не сравнится с этой маской хладнокровия, которая едва на нём держится, готовая слететь, как только глаз задёргается ещё активнее. Учиха привлёк внимание Хацуми, чтобы увидела. — Вот это тебя ждёт, как только за тобой мальчики начнут увиваться. — Девочка поёрзала, забавно хмурясь. Итачи остался доволен. В целом. Нужно было просто не думать о том, что отплатил младенцу. Покажи он ей язык от обиды и то было бы не так стрёмно. — Совсем распустились, — проигнорировав выпад Итачи, мозг всё равно удачно блокировал травмирующие мысли о дочке и мальчиках, Неджи отвернулся к раковине, помыть крупную посуду, в которой не осталось еды. Он остервенело тёр сковороду, давно убрав поджаренную корку, и постепенно снимая чёрными крошками антипригарное покрытие. — Малыши уже зевают, — подала голос Тентен. Неджи не повернулся, только кивнул, явно пребывая в своих невесёлых мыслях. — Итачи, поможешь отнести Хацуми в комнату? — он кивнул. Тен сама уложила детей — сначала сына, потом забрала из рук Итачи дочку. Задумчиво качала сразу две кроватки, так что показалось, что забыла о присутствии лишнего человека. Итачи тихо попятился, уйти. — Теперь понял, о чём я говорила? — но его буквально прибил к полу голос Тенни. Она всегда была такой девчонкой, у которой с виду нет проблем: бойкая, даже боевая, предпочитает улыбаться, а не реветь. Оружие, а не куклы. Трико, а не платье. Хрупкость, открывшаяся Итачи, явно предназначалась только для самых близких. С одной стороны, он ликовал, что оказался таким человеком. Но с другой — предпочёл бы видеть Тен всегда счастливой. — Имеешь в виду Неджи? — и так зная, зачем-то уточнил Итачи. Будто его не было на кухне, где за секунду из беззаботного отца, старающегося развеселить детей, Неджи превратился в мрачного, закрытого чужака. — Поговори с ним, пожалуйста, — её голос дрогнул. Тен храбрилась, улыбаясь зевающему сыну, кивая дочке, чтобы не обращала внимание на одинокую слезу — это ерунда. — Ты знаешь, что нужно сказать. Итачи кивнул, хотя Тен не подняла взгляд, чтобы его проводить. Быть счастливым и чувствовать себя за это виноватым? О да, Итачи знает об этом всё. Много чего спрятал в собственный ящик Пандоры. А теперь у него есть только длинный коридор, чтобы решиться открыть его. Ради спасения лучшего друга.

***

Наруто старался постепенно поднимать градус своего гнева, дразня его воспоминаниями, когда Хината втаптывала в грязь его чувства. Плевать, что ненамеренно, по незнанию. Она ведь любит хвастаться, какие у неё глаза. А какие это глаза, эти серые грозовые облака, один раз взглянешь, и они утянут тебя на дно. В них столько сокрыто, целые миры, фантазии и переживания реальности, от желания, чтобы они смотрели на тебя с любовью, хочется выть. И Наруто воет, постепенно заставляя себя рычать на её мысленный образ. Плевать, что в вагоне уже есть первые ласточки, несущиеся сквозь мороз по своим делам. Приходится начинать всё с начала. Думать о боли. Даже сравнивать её с Сакурой, с тем, как он жил, когда тупо желал трахнуть Харуно, видимо от отчаяния. Было так просто любить её. Мысль убивает все попытки сравнения. От боли теперешней будет очень сложно закрыться. Снять кого-то, кто хотя бы отдалённо напоминает Хинату? От одной мысли его воротит, рот наполняется привкусом желчи. Как же глубоко она проникла в него. Отравила до основания. Но Хьюга не яд, она отрава синтетическая, вводимая в вену. И он в зависимости. Дорога к её дому не кажется знакомой, она не стала родной, даже тут Хьюга держала его на расстоянии. Ноги вовсе не несут его с лёгкостью, он бы не нашёл её вслепую. Ещё не предъявив ей своих чувств, Наруто уже мыслит расставанием. И думает о том, что когда жизнь занесёт известную молодую писательницу Хинату Хьюга в какой-нибудь далёкий уголок планеты, она будет скучать по дому, а ностальгия не напомнит ей дни, когда Наруто провожал её по этим дорогам. Это всегда будет время с соседским мальчишкой. Такая уж Хината, злясь без причины на себя, думает Наруто, она может любить только лучшего друга. Потому что ей нужна целая жизнь, чтобы узнать кого-то до последней цепочки ДНК. И место лучшего друга уже занято. Только Наруто не останавливается. Упорно бредёт по чужому району, который тихо ненавидит: такой он весь другой, отличающийся от того, к чему сам он привык, к чему принадлежит. Просто в конце пути девчонка, в которую он без памяти влюбился. Пан или пропал — это про него. Или она будет его, вопреки самой себе. Или он просто придушит заразу на месте.

***

Кухня наполнена густым божественным ароматом свежего кофе, когда Итачи возвращается. Неджи как раз наполняет дальнюю от себя крохотную чашку из дорогого белого фарфора, держа турку слегка навесу. Тёмная жидкость медленно течёт по носику, а последняя капля создаёт круги на поверхности, когда падает в чашку сгустком светлой пенки. Рот мгновенно наполняется слюной, Итачи громко сглатывает, желая скорее полной грудью вдохнуть парок, закручивающийся над кофе. — Тен сильно расстроилась? — не оглядываясь, спрашивает Неджи. Вина в его голосе заставляет Итачи поморщиться, напоминая, что это не очередные дружеские посиделки. — А сам как думаешь? — оставляя Неджи обдумывать вопрос, Итачи исполняет задуманное. Кофейный аромат забивает ноздри, дурманя и проясняя голову одновременно. Первый глоток обжигает. Лучше этого было бы только сделать переливание, чтобы кофе тёк сразу по венам. — Идеально. — Хоть что-то, — буркает Неджи. — Ну, нет, приятель, — грозно смотря на него поверх чашечки, предупреждает Итачи, — даже твоя виноватая рожа не испортит мне этот момент. — Я мог бы приложить чуть больше усилий, — это почти похоже на шутку. Она даёт друзьям ценное мгновение тишины, в которое они молча пьют кофе, притворяясь, что за этим ничего не последует. Тихо подкравшаяся Ханаби, тишину не нарушает, только внимательно смотрит на них, переводя взгляд любопытных глаз. Понять, к какому выводу пришла девчонка, невозможно. Кажется, что сама Ханаби не особо этим озабоченна, особенно, когда легко пожимает плечами. Она тянется на середину кухонного стола, с трудом дотягиваясь до миски с фруктами. Берёт банан, убирает в маленький рюкзак. — Занимайтесь, чем вы тут занимаетесь, — с паузами, произносит она. — Увидимся. — Стой, — вскидываясь, буквально приказывает Неджи. Итачи неслышно шипит, как будто обжёгся, но такой тон с Ханаби точно приведёт только к новым угрызениям совести. Однако, Неджи игнорирует собственные ощущения, и уверено продолжает давить. — Куда ты? — Дела, — закрываясь от брата скрещенными руками, лишённым эмоций голосом, сообщает Ханаби. — По-твоему, это нормальный ответ? — между ними дуэль взглядов и строгих голосов. У Итачи волосы встают дыбом, словно он оказался в эпицентре грозы. Ощущение, что вот-вот пара тяжеловесных облаков с разными зарядами, перейдёт к открытому столкновению. Надо бежать, но это как несущаяся на тебя комета — так завораживает, что стоишь и ждёшь. — Какой вопрос, такой ответ, — парирует Ханаби. — Что за контроль? Мне, — она делает упор на этом и с силой тычет в грудь пальцем, — ты не отец. Итачи ждёт, что это станет последней каплей. Он готовится вмешаться, попасть под горячую руку, но не дать другу наговорить того, о чём будет жалеть. Не приходится. Неджи замыкается в себе. Его лицо больше не вышколенная безэмоциональная маска. Его словно отключили от источника питания. Если что-то поддерживало в нём жизнь, то теперь эта искра медленно угасала. Последними выключились глаза. И эта смерть не была похожа на севшие батарейки. Неджи долго учился бороться со своими взрывами эмоций, заставлял себя быть по-настоящему хладнокровным. Но сейчас он стал открытой раной, скованной невыразимой болью. Казалось, что он не способен быть живым лишь потому, что такую боль никак не вынести. Всё это уместилось в одном взгляде на младшую сестру, готовую повернуться спиной и уйти. Ханаби перепугалась. Ручки-веточки безвольно опали, повиснув вдоль тела. В горле застрял ком готовых пролиться слёз. Она сделала шаг, с трудом протянула руку, моля сжать её, как Неджи всегда делал, делясь энергией. Только он всего этого не видел. Искал ответы на лишённые смысла вопросы в глубинах крепкого кофе, поддерживаемый лишь его сходством с глазами жены. — Неджи? — тихий, действительно детский голосок, способный разбить любое сердце. Он поднимает глаза, даже улыбается уголками губ, но всё это лишено энергетики. Перед Итачи и Ханаби открывается чудовищная правда — у Неджи есть чувства. И сейчас он выглядит как никогда ранимым. — Неджи, — неожиданно плаксиво почти выкрикивает Ханаби, прежде чем залиться слезами. Она ревёт навзрыд, хлюпая носом и утирая неостановимый поток воды рукавом кофты. Неджи моргает. Ему кажется, что он задремал и видел кошмар, от которого боялся не проснуться. Его удивление при виде плачущей Ханаби неподдельное. Он думал, что сумел, как всегда, скрыться от чужих глаз, глубоко спрятать себя. Давно не практиковался, переучивался быть настоящим, чувствовать смело и открыто. Не ожидал, что снова ощутит потребность в прятках от эмоций. Но от слов Ханаби ощутил такое бессилие. И разочарование. В себе. Он ведь знает, что отец заслужил быть счастливым, что по-настоящему плохим человеком он не был никогда. Только эта детская обида на него парализовала. Хиаши должен был быть здесь, спрашивать Ханаби, куда она собралась, знать, где Хината. Жизнь семьи настолько хрупкая субстанция, ей необходим кто-то сильный, кто будет держать бесконечную оборону перед лицом невзгод. Неджи на эту роль не годится. Ему так страшно. Всё ещё страшно, что сны вовсе не его кошмары, от которых он просыпается, задыхаясь. А эта жизнь. Ему так нужен рядом отец. Им всем. Ханаби со всей силы врезается в него, продолжая громко плакать. Кажется, это помогает им обоим. Неджи ощущает приток сил, ведь в его руках младшая сестра, которой он нужен, здесь и сейчас. А она ощущает тяжёлые, тесные объятия старшего брата, означающие, что он не ненавидит её. — Мне нужна чашка побольше, — наблюдая за происходящим, тихо произносит Итачи. Сложно сказать, что является моральной центрифугой в большей степени: вечные скандалы в семье, или моменты эмоционального единения. По ощущениям, Итачи кажется, что на увиденном стрессе он скинул пару десяткой килограмм, накрутив пару лишних лет. — И новые друзья, — добавляет он, салютуя остатками кофейной гущи, которые морщась, выпивает. На его шутку смеётся Ханаби. Она смотрит на Итачи заплаканными глазами, но Неджи не отпускает, наоборот, вжимается в него мокрой щекой ещё сильнее, хватается руками, словно за спасательный круг. Он без остановки гладит сестру по спине. На губах ошалелая полуулыбка. Итачи всерьёз опасается, что Неджи выпадал из реальности. А теперь не может разобраться в происходящем. — Где ты найдёшь второго такого Неджи? — всхлипывая и крепче крепкого обнимая брата, интересуется Ханаби. Складывается ощущение, что вопрос задумывался не как шутка, и она хочет сказать, что её старший брат лучший человек в мире. И только смущение мешает. Итачи кивает ей, надеясь, что Ханаби догадается — он всё понял. Им просто необходимы шутки, чтобы прогнать эти гнетущие чувства. — Да уж, второго такого психа ещё поискать, — Итачи драматично вздыхает, — а что-то мне подсказывает, что только псих может со мной связаться. Слушай, Хьюга, — беззаботно улыбаясь, добавляет он, — это что же получается, мы с тобой уже идеальные лучшие друзья? — Два психа? Несомненно, — уверено кивая, подтверждает Неджи. — Хината бы сейчас процитировала что-нибудь дурацкое, — вытирая остатки слёз, буркнула Ханаби, — ну, из того, что она любит, — она наконец-то звучала как привычная Ханаби, говоря о интересах сестры в беззлобном, но пренебрежительном ключе. Будто желая показать, какая Хината ещё ребёнок, тем более в сравнении с ней. Неджи нежно усмехается этой её милой чёрточке. — Всё теперь хорошо? — с опаской, интересуется Неджи, заглядывая в покрасневшие глаза младшей сестры. Подушечками пальцев он стирает отставшие от общего солёного потопа слезинки. — А у тебя? — не спрашивает, а требует немедленного ответа девчонка. — Конечно, — не скрывая удивления, отвечает Неджи. — Почему ты спрашиваешь? Кто из нас решил наплакать тут целый океан? Смущённо пряча раскрасневшееся лицо, Ханаби постепенно отпускает Неджи, даже отступает на шаг, но как-то неуверенно. Понятно, что ей — как обычно — стыдно за слабость, за чувствительность. Это подмачивает, во всех смыслах слова, её репутацию чрезвычайно взрослой девушки, серьёзной не по годам. Первое время сложно смотреть на брата, если бы не желание убедиться, что он стал собой, что боль его отпустила, Ханаби с радостью умчалась бы в свою комнату, зализывать раны. — Ты меня напугал, — обиженно отвечает она. С этим канючащим тоном очень сложно сочетать строгое выражение лица. Только по-детски дуться и получается, никакой авторитетности. Даже Итачи прыскает от смеха, опуская самомнение девчонки ниже критической границы. — Я не хотел, — проводя ладонью, почти такой же большой, как у отца, по её коротким волосам, мягко заверяет Неджи. — Я тоже не хотела, — потупив взгляд, наконец говорит Ханаби самое главное. Она бросает на брата лишь мимолётный взгляд, чтобы убедиться, что он понимает о чём она. Конечно, не понимает. Она вздыхает, набираясь смелости, прежде чем смело встретить недоумевающий взгляд Неджи. — Не хотела тебе грубить. Мне следовало просто ответить на твой вопрос. Я, м-м-м, — она облизывает губы, не желая признаваться. — Всё в порядке. Я понимаю, — Ханаби с подозрением щурится в сторону Неджи, прислуживаясь к его тяжёлому вздоху. Похоже, что он тоже не желает в чём-то признаваться. — Сам я не терпел такого даже от родителей, а ведь был тогда младше тебя. Всегда видел себя взрослым, поэтому считал, что мне никто не может указывать. Вёл себя, если честно, — доверительно склоняясь ближе к ней, продолжил Неджи, — как ребёнок. Психовал. Как вспомню, так стыдно становится. — Правда? — сияя, спрашивает Ханаби. Неджи кивает, но получается немного скомкано. Его сбивает с толку вопрос — неужели он никогда не говорил с Ханаби о таком? Не рассказывал о себе? Все его убеждения о самом себе не выдерживают столкновения с фактами. — Кажется, у меня сейчас случилось что-то схожее, — экспертно покивав, решила Ханаби. — Ты так спросил куда я, что меня… как бы… это… — Разозлило? Взбесило? Вывело из себя? Привело в ярость? Взгребло? — Спасибо, Итачи, — повысил голос Неджи, послав другу угрожающий взгляд. — Думаю, Ханаби поняла твою мысль. — Да без проблем, — подмигнул он, — обращайтесь. — В целом, Итачи прав, так и было. Я разозлилась и ответила грубо. Прости за это. Наверное, — протянула Ханаби, — просто не ожидала, что ты спрашиваешь из… беспокойства, — совсем тихо закончила она, сама догадавшись, как ужасно это звучит. — Это не значит, будто я думаю, что ты теперь никем не интересуешься, кроме своих детей! — прокричала Ханаби, размахивая руками. — То есть… я же всё понимаю! — Кхм-кхм, — откашлялся Итачи, привлекая внимание девчонки, готовой впасть в панику. — Иногда, лучше просто заткнуться, — типа прошептал он, прикрываясь ладонью. — Арх, будь здесь Хината, — от досады Ханаби притопнула ногой, — это она бы уже попала в такую неловкую ситуацию, а мы могли дружно над ней посмеяться. — Согласен, — поддержал Неджи, заслужив дополнительные очки в глазах Ханаби, — она как будто физически не может удержаться, чтобы не вытворить что-то… экстравагантное. — Пфф, так и скажи — стрёмное, — хихикнув, подсказала мелкая. — Приятное чувство, да? — вновь обратил на себя внимание Итачи. — Когда в семье не самый странный? — он так многозначительно подвигал бровями, что двое обычно вдумчивых Хьюга усмехнулись. — О-о-о-д-н-а-а-к-о-о-о, — хитро растягивая слово до того, что присутствующие уже не чаяли дождаться его окончания, добавил Итачи, — обладающий такой информацией — о том, что вы обсуждаете её за спиной — явно обладает силой. И я желаю употребить свою, чтобы получить… Ещё чашку этого божественного кофе! — Позёр, — притворяясь разочарованным, обозвал друга Неджи. Но турку в руки взял. — Так, раз всё уладилось, — только указательными пальчиками, неловко отстукивая ритм по кухонному столу, прервала тишину Ханаби, — я тогда пойду? У меня действительно уйма дел. Я отвечаю за праздник в честь восемнадцатилетия Хинаты, — принялась она рассказывать, обращаясь к Итачи, который был ещё не оповещён об этом замечательном событии. — И она — говоря простым языком — должна офигеть от того, что я приготовлю. — Хм, звучит чрезвычайно серьёзно. Я отлично понимаю, как сложно заставить людей офигевать от твоей работы, — со знанием дела, поддержал Итачи. — Мало того, — оживилась Ханаби, найдя благодатного слушателя, — что всё должно понравиться Хинате, ведь будут её друзья, а они-то люди нормальные — вроде бы — а она хочет всё провести дома, да ещё без алкоголя. Ещё ни одного фильма не сняли про такую вечеринку! — Звучит ужасно, — согласился Итачи. Следом небрежно пожав плечами. — С другой стороны, Хината ведь любит всякие ужасы. Но ты права, простой задачу точно не назовёшь, — Неджи наблюдал за этим разговором втихую. У него бывали разные периоды, особенно в то время, когда Итачи пребывал в бесконечной депрессии и сторонился его. Тогда Неджи нуждался в доводах, которые доказали бы, что потерять дружбу — не проблема. Чаще всего он успокаивал себя тем, что они и подружились только потому, что живут по соседству. Конечно, это никогда не работало. Он скучал, даже если не признавался в этом — особенно самому себе. Никто так не мог расположить к себе человека, как Итачи. Неджи до сих пор пытается у него учиться. Пока безуспешно. — Может что-то нужно? — спросил Неджи, когда чёрные глаза друга поймали его за подглядыванием. Хорошо, что вопрос оказался весьма логичным, помог отвлечься от ощущения беззащитности, возникшее от мысли, что Итачи прочитал его мысли. — Деньги? Ещё не слишком рано? И там холодно, как ты… — вопросов стало даже слишком много. — Ну и за кого ты меня принимаешь? — деловито уточнила Ханаби. — Всё спонсирует отец. И я уже договорилась с Ко, он меня отвезёт, потом привезёт. — Ко и так всё время что-то для нас делает, а сегодня у него законный выходной. Давай Итачи побудет твоим рабом на сегодня? — упомянутый Учиха подбирал момент, чтобы сказать, что временно стал пешеходом. — Всё в порядке, — с нажимом повторила Ханаби, оставаясь довольной таким беспокойством со стороны брата. Она ещё не до конца разобралась, как работает её ревность к племянникам, одновременно с восторгом от их появления в доме. — Ко всё равно обещал своей Го Ко отправиться за идеальными шторами для гостиной. Так что, нам будет весело всем вместе. А ещё он явно уже меня ждёт. — Ладно, — смирился Неджи. — Но если что! — Я позвоню! — заверила Ханаби, уже крича из прихожей. — Насколько проще было бы иметь братьев? — совсем не риторически спросил Неджи. — Издеваешься? — вытаращился на него Итачи. — Да ты чёртов счастливчик. Хочешь махнуться? Я готов, прямо сейчас. Давай, ты мне своих милых, забавных, любящих и беспокоящихся о тебе сестёр, а я тебе своего упырёныша неблагодарного. Посмотрим, сколько ты продержишься. — Поверю тебе на слово, — сумев не показать, как внутреннее содрогнулся, произнёс Неджи, наполняя маленькую чашечку перед Итачи новой порцией горячего кофе. — Слушай, а что это за «го ко»? Ханаби упомянула что-то такое. Неджи усмехнулся. — Она говорила про жену Ко, — принялся рассказывать Неджи. — Сокращение от госпожи Ко, так и получилось — Го Ко. — Но Ко — это имя, — не понял Итачи. — В точку, — довольно улыбаясь, сказал Неджи. Итачи сделал глоток, продолжая обдумывать в чём соль шутки. Он помнил эту Го Ко, кажется. Росточка небольшого, в общении простая, довольно шумная. И он никогда не видел, чтобы Ко ей перечил… — А-а-а! — буквально треснув себя по лбу за отсутствие сообразительности, обрадовано выдал Итачи. — Это потому, что она и есть госпожа Ко, то есть его хозяйка! Остроумно, — друзья чокнулись чашками кофе, в немом тосте за всех счастливых подкаблучников. — Думаю, теперь самое время поговорить о том, что беспокоит госпожу Неджи.

***

Саске прислушивается. Шагов не слышно. Он сам видел, как отец скрылся за плотными сёдзи рабочего кабинета. Пропустить его выход невозможно, не только из-за шагов — в гнетущей тишине дома они почти наверняка будут слышны, шорох раскрываемых сёдзи доложит Саске об опасности заранее. Всё кажется продуманным до мелочей, но даже так ему безумно страшно. Глотать больно, в горле пересохло. Руки дрожат и неприятно потеют. В животе завязался тугой узел, спирающий дыхание. Самую малость Саске ощущает себя шпионом. Не Джеймсом Бондом — это было бы слишком просто, а кем-то покруче, у кого задания, вопреки логике, не такие вычурно шпионские. Его злит, что думает о всякой фигне посреди важной миссии, но не даёт покоя то, что не может вспомнить никого подходящего. Как будто это чрезвычайно важно. Будто, если не вспомнит, то провалит задание. Надо было чаще ходить с Хинатой в кино. Ещё раз оглядывается. Называет это «окончательно убедиться, что никто не видит». Всё равно кажется, что кто-то наблюдает. Это бесит. Не позволяет отвернуться и встать спиной к длинному коридору. Ощущение, что как только он это сделает, кто-то назовёт его по имени: если мать, то испуганно и разочарованно, а если отец, то пугающе. Но время тикает, вот-вот появится машина, вызванная Фугаку. Тогда момент будет упущен. Саске облизывает пересохшие губы, вытирает мокрый от пота лоб, следом агрессивно просушивая ладонь о плотную ткань джинсов. Чертыхается про себя, пока достаёт из заднего кармана свой телефон. Замочки на портфеле отца щёлкают на весь коридор, как изощрённая сигнализация. Саске вновь замирает, всматриваясь в коридор, пока пот не начинает застилась глаза. Да твою мать, секундное дело, а его штырит так, будто он наркоман, пытающийся своровать дозу у дилера. Времени рассматривать, что отец носит с собой в портфеле из мягкой, дорогой кожи, с подкладкой из бежевого сафьяна, которая также напоминает о дороговизне, нет. Саске не знает, почему думает о цене, возможно, всё дело в отсутствии у матери платьев и украшений, от которых веяло бы такой же роскошью. На себе этот урод не экономит. Никогда не экономил, но раньше это казалось чем-то само собой разумеющимся. Есть потайное отделение на молнии. Пустое. Саске прощупал его, наслаждаясь тем, как его пот впитался в дорогую ткань. Молния трещит так же громко, как щёлкали замочки. Будь здесь Хината, она бы сказала, что он занимается хернёй. Хорошо, что её нет, Саске нуждается в такой херне, которую сделал по собственному желанию. Уже готовится запрятать телефон в этот кармашек, но что-то словно подталкивает ладонь. Он уверен, что дело в мыслях о Хинате — она за ним приглядывает, даже когда является плодом его воображения. Её недовольный голос — недовольна она тем, что не удалось отговорить от этой затеи — называет его дураком, и интересуется, выключил ли он звук. Саске машет ладонью перед ухом, прогоняя насмешливый тон из головы. Но телефон проверяет. Конечно, он забыл о звуке. Гений. Хинате всё равно придётся сказать спасибо, пусть и мысленное. Ещё раз проверяет, раз уж начал, всё по списку: зарядка — есть, звук — нет. Список вышел коротким. Подумывает, а не позвонить ли напоследок настоящей Хинате, убедиться, что она готова. Но времени уже натикало слишком много. Он просто прячет телефон поглубже, застёгивает молнию, вновь щёлкает замочками. Осматривает критическим взглядом, лежит ли портфель так же, как отец его оставил. Кажется, что да. Ничего подозрительного. Безопасность Саске ощущает только у себя в комнате. Пока не осознаёт, что дальше самое сложное — ожидание. А следом приходит мысль, что правда, которую он стремится узнать, может оказаться ужасающей. Тогда страх возвращается, и уже не отпускает.

***

***

— Ты не только Ханаби напугал своим, — Итачи несколькими взмахами рукой призывал подходящее слово, которое не нашлось, — этим. Неджи вновь наполнил их чашки очередной порцией крепкого кофе, и присел только после этого. Итачи не ожидал какой-то реакции, но друг фыркнул. — Не взирая на ваши шутки, у меня есть чувства. — Быть не может! — с максимально преувеличенным удивлением, отреагировал Итачи. Неджи только коротко развёл руками, потрясая головой, как бы намекая другу, что он готов к серьёзному разговору. — Прости. Но согласись, что ты сам в этом виноват, — Неджи шевельнул бровью, прося уточнить. — Ты же всегда стремился быть таким, — пришлось пощёлкать пальцами в поисках подходящих слов, — стойким. С ледяным спокойствием, не показывающим никому свои слабые стороны. Ничего удивительного, что в какой-то момент мы начали тебе верить. А теперь, когда у всех в жизни полно неразрешённых проблем и конфликтов с самими собой, — с большей горячностью продолжил Итачи, заставляя Неджи задуматься — обобщает друг, или говорит о личном, — ты вдруг решаешь отступить от привычного образа и стать таким же размазнёй, как все вокруг. Сбивает с толку, — отдышавшись, спокойнее добавил он, — особенно, когда привык, что друг одним взглядом может показать: у тебя проблемы — забудь, это не проблемы. — Выходит, выбор между бесчувственным роботом или, как ты выразился, размазнёй? — Иногда я даже не представляю, кто находится между ними. Деликатная тишина, установившаяся между ними, никого не смущала. Было время обдумать сказанное, понять, как к нему относиться. Однако, большим мыслителем из них был Неджи, поэтому не удивительно, что именно Итачи первым подал голос. — Тен была права, ты переключаешься стремительно: только был стабильным, но одно слово Ханаби и ты будто выпал из реальности. Выглядело реально жутко. Хуже, чем ты можешь себе вообразить. Настолько плохо, что мне хотелось уйти. Ты сам понимаешь, что с тобой творится? Ты реально сходишь с ума оттого, что у Хиаши налаживается личная жизнь? Неджи в задумчивости потёр подбородок, в конце концов, уложив его на сцепленные в замок ладони. Его взгляд был направлен куда-то сквозь Итачи. Может быть, на вереницу проблем и переживаний, которые он старался упорядочить, привести к общему знаменателю. — Не уверен, что понимаю, — медленно, пробуя на крепость каждое слово, будто под одним из них может оказаться пропасть, если сделать неудачный шаг. — Возможно быть одновременно счастливым, всем довольным, понимать, как тебе повезло и всё равно мучиться от угрызений совести и практически детских обид? Итачи был вынужден лишь пожать плечами. На такие вопросы, наверное, люди находят ответы в кабинете психоаналитиков, лёжа на кушетке в свой стотысячный приём. И даже тогда с трудом отпирают этот шкаф со скелетами. — С той ужасной ночи в больнице, — в голосе Неджи появилась дрожь, но он не остановился, понимая, что должен разобраться, от этого зависит не только его счастье, теперь он в ответе ещё за три жизни, — пережив её, получив передышку, я только и делал, что благодарил высшие силы, да наслаждался всеми переменами. Мы снова все живём под одной крышей — хорошо. Наладил отношения с отцом — замечательно. Сын, брат, муж, отец, я стал всем этим и желать чего-то большего было бы просто наглостью. Только эта эйфория продлилась чудовищно недолго. Будто резкость настроили, показали, что остальные тоже расслабились. Особенно отец, — с какой-то обидой, которая его самого злила, добавил Неджи. Ему вновь понадобилось время, чтобы собраться с мыслями. — Просто взял и пошёл дальше. — Ты знаешь, что не просто, — вмешался Итачи, почувствовав желание защитить Хиаши. — Знаю, конечно, знаю, но перестать чувствовать то, что чувствую — не могу. В моём воображении он будто давно сросся с одиночеством и трагедией, стал хранителем всего этого. А теперь куда-то ушёл, туда, где ему хорошо. А я начал бояться. Вдруг быть счастливыми — значит навлекать на себя новые беды? Утром это может казаться полным бредом, но к ночи я могу думать только об этом, замыкаюсь, буквально трясусь от ужаса. Вдруг повторится нечто подобное? Вдруг мы рано решили, что теперь всё будет хорошо? Смотрю на своих детей, но меня душит страх, что я не увижу, как они растут, или что они не запомнят Тентен, потому что она просто исчезнет. Обниму их, прижмусь так сильно, как могу. Успокоюсь. Но потом подумаю о сёстрах, об отце. Что если придётся столкнуться с их горем? Что если потеряю кого-то из них? Такое чувство, что я всё время нахожусь в состоянии обороны. Неджи была нужна минутка. С одной стороны, ему стало легче, когда удалось озвучить все свои страхи, с другой — они стали реальнее, обрели плоть. Итачи даже не пытался вступить и что-то сказать. Его самого трясло от этой эмоциональности и откровенности Неджи. Он не смог вспомнить, видел ли друга когда-нибудь таким. Казалось, что каждый его страх передаётся ему, рыщет по нутру, выискивая к какому из его собственных страхов присосаться, раздуть его до уничтожительных размеров. — В своё время, — на удивление спокойно, начал Неджи, даже более расслабленно облокотившись на стол, — когда отец учил меня фирменному семейному стилю боя, он говорил так: наш стиль оборонительный, не атакующий. Это означало, что я должен каждый раз ждать первый шаг соперника. Он должен напасть первым, а я защищаться, пока не пойму, какие у него слабые стороны. И только потом необходимо нанести свой удар. Мелкому мне это совсем не нравилось. Я хотел скорее научиться, как уложить кого-то на лопатки. Тогда отец ещё, — он поёрзал от внутреннего дискомфорта, словно говорить что-то плохое о старом Хиаши, было неправильно по отношению к новому. — Тогда он правда любил возиться со мной. И, наверное, мне следовало слушать его внимательнее. — Что Хиаши тебе говорил? — с искренним любопытством, спросил Итачи. — Он говорил, что если мне пришлось вступить в бой, значит за моей спиной те, кого я должен защищать, ведь только защита дорогих людей может быть оправданием для драки. Поэтому я не мог позволить себе броситься на противника очертя голову. Холодный расчёт. Уверенность. Оборона. Но у меня было на этот счёт своё мнение, — усмешка вышла с привкусом горечи. — Я считал, что нужно просто быть лучше других, тогда не важно, кто твой соперник. Ты смело нападешь, не оставляя ему шансов. И Гай-сенсей не мешал мне оттачивать мастерство, он был первым взрослым, кто предоставил мне самому решать. — Я ещё помню, каков ты в драке, — с присвистом, произнёс Итачи, — так что, похоже, ты всё сделал правильно, — конечно, он первым делом вспомнил тот инцидент, произошедший во дворе этого самого дома. И как он испугался, когда друг буквально чуть не убил его. Но говорить о таком Неджи совсем не хотелось, только ещё больше расстраивать. Учиха постарался доказать правоту своих слов другим воспоминанием, как он надеялся, приятным. — Помнишь того парня, тогда на этих ваших соревнованиях, — даже оживился Итачи, — высокий такой, дрищеватый. Патлы длинные. Ты на него бросился сразу после отмашки судьи, а он так перепугался, что убежал с ковра. Уголки губ Неджи едва заметно дрогнули. При первых словах Итачи, он и сам вспомнил ту злость, что случайно выплеснул на друга. Тогда он ненавидел Хиаши, или думал, что ненавидит. Сейчас такого не было, это успокаивало. Да, его беспокоило… что-то, но он точно знает, что больше такого не повторится. — Наверное, они оба были правы, — заговорил Хьюга, — когда я нашёл баланс между стилями, то действительно стал непобедимым что ли. Во всяком случае, стал лучше многих. Сейчас я так устал обороняться, мне очень хочется наконец напасть, — в его голосе проступили стальные нотки, но они едва проглядывались сквозь бессилие, — защитить дорогих мне людей. Только вот, — когда Неджи поднял взгляд, позволяя Итачи увидеть свои слабости, время будто остановилось, пригвоздив их обоих к этому моменту, — мой враг невидим. Он просто кружит вокруг, напоминая, что он есть. И однажды его удар заденет кого-нибудь. Как противостоять такому? Как жить, смирившись, что жизнь настолько хрупка? Итачи не знал, что на это ответить. Как любой человек, он порой замирал, испуганный осознанием своей смертности. Но это так же быстро исчезало, его мозг быстро блокировал подобные мысли, отвлекаясь на то, что было вокруг: семья, работа, увлечения, споры с братом, разговоры с другом, секс с Изуми. Когда достигаешь с ней блаженства, не думаешь о смерти. У Неджи тоже всё это было, и даже больше. Теперь он видел, как продолжился в своих детях. Но это не отменяло того, как часто их семье приходилось сталкиваться с потерями. Неджи не просто знал, что смерть есть, он видел её, прикасался к ней, она отнимала у него. — Неужели на подобные мысли тебя наталкивает Хиаши? — Итачи правда не мог понять, почему все эти кусочки нового счастья не отпугивают его страхи, эту бесконечную мрачность. — Р-разве, — от собственных нахлынувших эмоций, он не смог совладать с голосом, — разве то, что он пошёл дальше не означает, что он именно это и делает? Даёт отпор? После всего, — Итачи проникся безграничным уважением к Хиаши, к мужчине, который столько пережил, но вовремя одумался, признал свои ошибки, смог стать другим. Да будь Фугаку малой толикой похож на Хиаши, всё могло быть иначе. Одновременно Итачи словно разозлился на Неджи, за эту неспособность быть благодарным за настоящее. — Выходит, что так, — хмурясь, признал Неджи. — Я уже упоминал, что иногда счастье кажется мне чем-то вроде красной тряпки для быка, только злит оно силы посильнее. А когда понимаю, как эгоистично это звучит, всё равно находятся мысли, мешающие принятию, — Итачи, злясь ещё больше, понимает, что они подошли к тому, о чём говорила Тентен с самого начала — чувство вины, плохой сын. — Я смотрю на Тен, и просто не могу представить, как можно заменить её кем-то? — Не замечешь разницы? — прозвучало грубо, но Итачи решил, что хватит с него понимающего тона. Неджи не жалость нужна, а хороший пинок под зад. — Тентен здесь, с тобой, ты можешь смотреть на неё, можешь к ней прикоснуться. Сомневаюсь, что Хиаши задумывался бы о ком-то, если бы твоя мать была с ним. Но её здесь нет. Неджи видел, что друг злится, и принимал его чувства. Он понимал, что злость или обида Итачи направлены не только на него, но и ещё куда-то вглубь себя, на людей, от которых жизнь Итачи порой была невыносима. У каждого своя боль, Неджи никогда бы не стал оценивать, кому досталось больше, а кому меньше. Он просто был благодарен, что друг сейчас здесь, и говорит то, что ему необходимо услышать. — Знаю. Конечно, я всё это знаю. Как знаю, то, что на самом деле счастлив за отца — разве может быть иначе? Я понимаю, что он может полюбить снова, и возможно его женщина понравится всем нам, станет частью нашей семьи. Но не могу отпустить мыслей о маме. — Разве Хиаши смог бы вас об этом просить? — смягчился Итачи. — Нет-нет, я знаю, что нет. Просто, — дурацкое слово, Неджи использовал его, заранее зная, что на деле объяснить происходящее с ним совсем не так просто. Или он просто боится высказаться честно, боясь показаться неблагодарным. — Мы все так изменились. Когда отец снова стал для нас отцом. Я думаю, что ждал этого момента потому, что надеялся, вот теперь вернутся и разговоры о маме. И о дяде Хизаши. Я назвал сына в его честь, но даже не знал его. У меня нет в душе ощущения, что мы правильно оплакали их, отпустили, оставив себе лишь хорошие воспоминания. Он даже не задумался об этом. Пошёл дальше. Я боюсь, что это ошибка. А я устал постоянно бояться. Знаешь, что я действительно хочу ощутить? Что не сожалею о прошлом. Итачи устало провёл подушечками пальцев по лбу, постепенно забираясь пятернёй в волосы. Когда Саске его разбудил, он никак не ожидал, что день заведёт его сюда, в это точку в пространстве и к этим тяжёлым разговорам. Не все слова Неджи отзывались в нём собственной болью, от некоторых было больно лишь потому, что в них звучала мольба о помощи от лучшего друга. Неджи попробовал дышать и понял, что даётся это проще, чем до разговора с Итачи. Только глупец мог ожидать, что стоит вывалить на кого-то переживания и они испарятся, но не зря говорят про первый шаг к избавлению от проблемы. Было так приятно признаться в каждом страхе. Пусть «приятно» совершенно не подходящее слово. Просто разделить их с тем, кто знаешь, способен справиться. Хотя он подозревал, что часть этого разговора придётся повторить с Тентен, показать, что его клятвы были не пустым словом — в горе и в радости. — Боюсь прослыть банальным, — подал голос Итачи, и выглядел он мирным, словно они выжили в шторме, а теперь до земли подать рукой. Дальше их ждёт только хорошее. Неджи захотелось ему поверить. — Но тебе нужно просто поговорить с Хиаши. Сесть с ним точно так же, как сидишь сейчас со мной. И сказать всё прямо. Он хотел добавить, чтобы друг ценил такую возможность — не всем так везёт — но в последний момент передумал, испугался выпускать на волю ещё и своих демонов. Наверное, сегодня с них обоих хватит. Не учёл лишь пресловутых особенных глаз Хьюга. — Твои проблемы, как я понимаю, не решаются так же просто? — лёгкой улыбкой говоря, что видит друга насквозь, произнёс Неджи. — Аха-ха, давай не будем, а? Если полезем ещё в мою семью, то нам точно придётся напиться. Неджи поднял руку — ничего не говори — и поднялся на ноги. Итачи в замешательстве наблюдал, как он наклоняется и практически с головой влезает в один из нижних шкафов. — Иди ты, — усмехнулся Учиха, когда Неджи поставил между ними початую бутылку «Айзу Хомаре». Она выглядела совсем неуместно в это серое утро, кричаще поблёскивая ярко-зелёным стеклом. — Тебе решать, — пожал плечом Неджи. Итачи потрепал себя по затылку. — К чёрту тебя. Разливай, — потирая ладони, объявил Учиха. — Если что, скажу, что это ты меня заставил. — Учитывая всё то, что тебе пришлось выслушать, никто не удивится, — с ответной усмешкой, произнёс Неджи, в этот раз наполняя не чашечки, а маленькие рюмки. Уже после первой стало теплее, оцепенение, которое ощутилось только после исчезновения, пропало. Итачи смаковал привкус экзотических фруктов, оставшийся от саке, представляя себя на собственном райском острове, где всегда солнечно и нет никаких проблем. Неджи без паузы налил по второй. — С Фугаку, как я понимаю, никаких подвижек? — Куда там! Будь там хоть проблеск надежды, я бы смело пошёл домой, встретился с ним. Но, как видишь, я сижу тут с тобой, слушаю твоё нытьё, — самостоятельно наливая третью, не весело усмехнулся Итачи. — Я прекрасно понимаю, что ты совсем не подходящий человек, чтобы такое говорить, но насколько плохо желать, чтобы он просто взял и исчез? Знаешь, вышел за сигаретами и не вернулся. Говорят, такое случается. — Он не из тех, кто легко отдаёт своё. — Иногда я в мельчайших подробностях представляю, как крадусь домой, — в глазах Итачи мелькнул жестокий кровавый отблеск, — а в руках у меня острый меч. И я с таким наслаждением отбираю его жизнь. Самому страшно, — шепчет он вкрадчиво, упираясь локтями в стол. Он наклонился так низко, что заглядывает Неджи в глаза снизу вверх. Неджи перехватывает бутылку, когда друг тянется налить ещё. Итачи посмеиваясь качает головой, ладно, решает он, и этого должно хватить, чтобы продолжить. — Забавно, не находишь? — саке развязало ему язык. Движения стали медленнее, но свободнее. Казалось, что Итачи отчаянно хочет воспользоваться лёгким опьянением, чтобы спихнуть свою смелость на него, избавляя себя от части ответственности. — Ты так хочешь, чтобы твоя большая семья была рядом, а я порой ловлю себя на мысли, что хочу, чтобы они все исчезли. С папашей понятно, но и мать тоже, особенно, когда нет сил смотреть и точно знать — она никогда не сможет дать отпор. И Саске с его проблемами. Он ведь в какой-то момент так стремился угодить отцу, что с радостью поддавался на его попытки нас стравить. Словно проверял, кто выживет, кто сильнее. Наверное решил, что мы волчата, а не его сыновья. Щёлкнуть бы пальцами и вот в мире нет никого, кроме нас с Изуми. Никаких Учиха. — Что за скучный это будет мир. — Бред, — улыбаясь открыто, воскликнул Итачи, — зато в нём будет много Хьюга, которых вы с Тенни настругаете. Мы будет воспитывать их все вместе, так что только половина станет занудами. Неджи не противился усмешке. Облечь в слова он бы это не смог, но ощущал, что они перешли невидимую границу. Несмотря на тяжесть разговора — худшее позади. И пусть их уродливые секреты вышли на свет, они принимали друг друга как есть. — Я всё понял, — серьёзно заявил Неджи, всё же разливая по новой. — Мы должны чаще пить. Чрезвычайно сложно быть мрачным, когда ты немножко пьян. — Неджи Хьюга! Ты ли это? Манишь меня на тёмную сторону? — А ты я смотрю так сопротивляешься. — Куда там. Да я всю жизнь ждал, когда это произойдёт. Так что, я точно запрыгиваю на этот безумный поезд. Наливай ещё по одной, — бодро взмахнув рукой, добавил Итачи. — А потом мы поболтаем о всякой ерунде, пока я не убеждусь… хм… убедюсь? У-б-е-ж-у-с-ь? Тьфу, бля, короче, до того момента, как я протрезвею и смогу ровно ходить. Потом ты пойдёшь к жене, а я навещу маму. И мы будет умницами. Начнём всё делать правильно. Пора бы уже, не мальчишки. — За такие слова действительно грех не выпить.

***

Саске с жадностью наблюдает, как отец строго застёгивается на все пуговицы. Настолько медлительно, что хочется выскочить из комнаты, чтобы поторопить его. Ожидание убивает. Сам он давно стоит наготове, даже зная, что придётся выждать ещё немного, а то сразу вызовет подозрения. Куртка уже на нём, ботинки в руках. Он буквально считает про себя каждую секунду. — Ты несправедлив к нему, — чёрт, думает Саске, с опаской смещая взгляд сквозь щель между сёдзи. Именно сейчас она решила подать голос, задержать и отца, и исполнение возмездия, которое просто не может не последовать. Что бы там ни было, а это точно страшная тайна. — Одного сына уже отпугнул, незачем продолжать, — Саске не способен сосредоточиться на словах, так сильно стучит в висках, но он хочет сказать матери, чтобы прекращала унижаться. В этом нет никакого смысла. Он сам всё решит. — Я хочу видеть моих мальчиков дома. Фугаку смотрит на часы, демонстрируя, что жена только мешает. Микото проглатывает это — не в первой, не самое страшное. Пренебрежения она не боится. Но не получается скрыть страх, когда муж идёт к ней по коридору. В обуви. Тяжело ступая. Будто втаптывая остатки её гордости в следы от сухой грязи, отваливающейся мерзкими кусками на деревянный пол. Оставляет расстояние между ними в несколько десятков сантиметров. Странно, но это ещё хуже, чем если бы он встал вплотную. Фугаку указывает на её место в его жизни. В его взгляде нет ни крохи тёплых чувств. А она где-то в себе хотела верить, в маленькую искру воспоминаний, из которых можно разжечь нечто новое. Зачем верила — не знает. Положено, наверное, а может чтобы не бояться остаться одной. Не оказаться всеми брошенной. Оставаться связанной обязательствами и клятвами с другим бьющимся сердцем. — А они этого хотят? — насмешливый тон удивляет. — Быть рядом с жалкой трусихой? Думаешь, такая мать вызывает у них уважение? — лучше бы он её ударил. — Я делаю тебе одолжение, становясь для них чудовищем. Сможешь верить, — всё же делая шаг навстречу, чтобы слова звучали интимнее, — что они сбежали от меня. Микото уменьшается в размерах, а Фугаку разрастается, его голос занимает всё свободное пространство. Она кричит, чтобы он убирался из её дома, проваливал ко всем чертям. Но её уже не слышно, этот голосок напоминает писк. — Буду в понедельник вечером, — бросает Фугаку на прощание, разворачивается на каблуках и исчезает в морозном воздухе. Микото не может пошевелиться, не может разозлиться, его слова в образовавшейся тишине кажутся всё более правдивыми. Когда она снова способна ровно дышать, вера в его правоту непоколебима. — Саске? — она так удивлена появлением сына, будто думала, что он уже исчез, что его изгнала правда в словах отца. Микото заполняет стыд за это утро, когда в очередной раз не смогла отстоять своих мальчиков. Никого не защитила. Она тянется к сыну, хочет обнять, попытаться показать, что её любовь к нему никогда не иссякнет. — Прости, тороплюсь, — он даже не взглянул в её сторону. Промчался мимо, как Фугаку до этого. Хотелось бы поплакать, отпустить себя хотя бы таким простым способом, но внутренняя пустота и этого не позволяет. Микото словно вся иссякла. Саске не слышал их разговора, его ведёт только конечная цель, поэтому приходится довольствоваться лишь мысленными извинениями перед матерью, когда оставляет её за спиной. Потом она всё поймёт, когда он спасёт их семью. Ботинки надевает практически на ходу. Стоя в дверном проёме, продуваемый ветром, став с виду только чёрным силуэтом, хлопает себя по карманам куртки — убедиться, что ключи на месте. Дверь закрывается, оставляя Микото нацеленный на что-то острый профиль сына. Он ушёл, она думает, что верно навсегда. И достаёт из ниши в стене, переделанной в подсобку, тяжёлый моющий пылесос, похожий на какого-то космического робота. Наведёт порядок, это она ещё может. Вдруг хоть кто-то… — Ма! Встречай любимого сына! Правда, м-м-м, я самую такую ма-а-а-а-лость выпил. Но это было во имя дружбы! — Микото так и застывает с дурацким пылесосом в руках. Смотрит как Итачи старается расправиться со шнурком, в конце концов, решая стащить ботинок прямо так. Старший улыбается ей, не сразу фокусируя взгляд. Его одежда вся в снегу. Кажется, прошёл всего ничего, только на морозе успело развезти. — Чем ты тут занята? — надувая губы, брезгливо спрашивает Итачи, окидывая презрительным взглядом аппарат у матери в руках. — Никого ведь нет. Бросай всё, ща я поставлю вариться кофе, а потом будем развлекаться. — Не слышу восторгов. Ма? — Да, сынок, — улыбается Микото. Ну нет, эти мальчишки — её дети, она вложила в них душу. Значит, всё будет хорошо. — Кофе и развлечения. Я «за».

***

Когда Саске выскакивает из калитки, ударяя её о забор с такой силой, что по ней проходит ощутимая вибрация, чёрный автомобиль останавливается в начале улицы. Красные габаритные огни ярко загораются. А потом исчезают за поворотом. Он находит такую фору достаточной. Дёргается позвонить, узнать, где Хината, невовремя вспоминая, куда дел свой телефон. — Бля, — первый косяк в плане, который Саске списывает на погрешность. С кем не бывает. Вновь дёргается, чтобы побежать к соседям. — Ох, бля. Вот ты где. Отлично, пошли. — Что? — Хината кажется удивлённой тем, что встретила его посреди дороги. Она вся какая-то нервная, будто у неё тоже был план и прямо сейчас в нём произошёл не просто косяк, а непоправимые разрушения. Саске уже собирается сказать ей, что всё потом — чтобы там ни было, это вообще не важно, а если важно, то подождёт, время уходит. Тик-так. Ещё лучше — просто схватить её на буксир и дотащить до тачки Итачи. Он быстро определяется с этой последовательностью действий, тянет руку, когда из-за спины Хинаты мелькает нечто вычурно-яркое, чего на этой белой, пустынной дороге быть не должно. — С-Сакура? — то, что они с Хинатой, кажется, пришли вместе, обескураживает достаточно, чтобы не думать о своих чувствах по этому поводу. Да и на лишние вопросы времени нет. Саске решает, что это не проблема — у него две руки, сможет взять на буксир обеих. — Хината! — но его вновь прерывают. На этот раз злой оклик, хотя, может быть он только кажется злым оттого, что кричат издалека и напрягаются, чтобы докричаться. — Наруто? — будто в первые его видит, ошарашено уточняет Хината, хотя прекрасно видит, кто перед ней. По виду он такой же злой, как по звучанию. — Что ты… как ты тут… Наруто? Узумаки всё ещё торопливо приближается. Кричал он реально издалека. И был не настолько зол до того момента, как на него чуть не наехала какая-то дебильная машина с дебилами в салоне. Ему пришлось прижаться к чьему-то забору, а когда смог продолжить идти, нахватав снега в обувь, заметил её. Конечно она была там, где должна была — напротив дома Саске. — Хината! — снова крикнул он, ощущая небывалый прилив решимости рассказать о своих чувствах. Стал одновременно легче, будто гора с плеч упала, но и злее, чтобы не струсить в последний момент. — Я собираюсь сказать… Он споткнулся одновременно и в словах, и о кочку. Фокус зрения расширился, позволяя увидеть всех действующих лиц. Бледную, совершенно перепуганную Сакуру, и хмурого, неспособного устоять на месте, Саске. Блондин смотрел на них и не верил, что они реальны. А его решимость таяла на глазах, слетая слоями, смешиваясь с холодным ветром. Пока Наруто не остался стоять словно голый, ощущая на себе взгляды трёх пар глаз. Хината напротив Саске, Наруто напротив Сакуры, плечом к плечу не с тем, с кем хотели бы, так они стояли, изображая некую сцену из немого вестерна. Вокруг рассеивались декорации, превращая окружение в ничто, пока эта омерзительная четвёрка не осталась на фоне бескрайнего пейзажа. Любопытный ветер разгуливал между ними, в качестве шалости подталкивая подростков друг к другу — безуспешно. Они вразнобой смотрели друг на друга, ни разу не пересёкшись взглядами. Между ними, казалось бы вчерашними друзьями, повисло злое напряжение. И никто не был готов назвать имя того, кто бесит больше всего. — Да блядь! — взвился Саске. — Нахуй. Понятия не имею, что тут происходит, и у меня нет на это времени. Идите за мной, — он пошёл, остальные следом. В основном потому, что никто не желал остаться в компании не того человека, или ещё хуже — остаться в одиночестве. — Живее! Залезайте! — сам Учиха ещё не дошёл до водительской двери, но подгонял остальных ускориться. Наруто, Хината и Сакура шли в линию, девчонок оттеснили друг от друга широкие плечи Узумаки. Вопросами задаваться было некогда, злить Саске, у которого походу крышу снесло, тоже никто не торопился. Однако оказавшись перед своими расплывчатыми отражениями в боках автомобиля, каждого поставил в тупик простой вопрос: куда сесть? Подобно волку, капусте и козе, все трое зависли в напряжённых раздумьях, как пережить эту поездку, чтобы никто никого не сожрал. В конце концов, капуста, путём несложным математических манипуляций и стойкой уверенности, что коза тут только одна, решила дилемму одной фразой. — Я спереди, — высказалась Хината, и мгновенно заняла своё место. Саске уже завёл мотор и врубил печку. Она бросила пакет под ноги, прежде связав ручки, чтобы содержимое не раскатилось по всему салону. И пристегнула ремень, в качестве занять хоть чем-то руки. И для безопасности, разумеется. — После тебя, — подал голос Наруто, открывая ближайшую заднюю дверь, пропуская Сакуру вперёд, чтобы ей не пришлось обходить машину. Он удивился, когда она затравленно обернулась, точно в поисках возможности убежать. Узумаки уже хотел отойти, розоволосая выглядела такой несчастной, что стало жаль её задерживать. У Хинаты были другие планы. Стекло с рывками опустилось — примёрзло. Она одарила Харуно настолько ледяным взглядом, что погода курила в сторонке. Наруто зря мнил себя злым. Да в нём злости было не больше, чем в Ля-ле — жёлтом телепузике. Другое дело тон, которым Хината произнесла одно лишь слово. — Садись, — Харуно не посмела возразить. Забилась в самый угол. Наруто залез следом. Никто не успел задать главный вопрос. Саске вырулил прямо на дорогу, и превышая скорость пронёсся по их улице. На перекрёстке он не сбросил скорость. Автомобиль взревел, из-под колёс вылетел снежный взрыв, пассажиров бросило в сторону, Хината повисла на ремне. Одна вещь осталась неизменной — они понятия не имели куда едут. Вторая вещь прояснилась — хорошего в конце пути можно не ждать.

***

Её кожа такая гладкая и бледная, практически прозрачная. Грубая, неприятно огромная ладонь старается скользить по проступающим венкам с нежностью. Но он кажется себе неотёсанным дикарём, припадая носом к ложбинке между грудей. Хочет дарить ласку, но не видит её в том, как обхватывает вздёрнутый тёмный сосок, выделяющийся на фоне белизны. Она ещё никогда так не напоминала фарфоровую куклу, как в этот момент, когда её тело сминается под тяжестью его неумелых ласк. Он боится её сломать, но не в силах прекратить. Пробует её на вкус, закручивая язык вокруг затвердевшей горошины. Её тонкие руки-веточки мягко ложатся на спину. В них нет ни грамма давления, но как будто скользит уверенность направляющего — она показывает, что ей хорошо, призывает продолжать. Его притягивает к ней вплотную, так крепко, что страшно — вдруг придётся оторваться. Но тогда часть его останется с ней, с него сдерут кожу, оставляя оголёнными нервы, пуская кровь мимо вен. Всё так просто, как он привык, сводится к истинам, которыми он умеет мыслить. Не нужны рассуждения о любви и её сложностях: он пойдёт до конца, возьмёт её, и после этого уже не сможет жить без неё. — Скажи, что мой, — требовательность в голосе звучит по-детски упрямо. В простой просьбе, ему слышится скрытая угроза. Он ведь уже клялся, уже стал её всеми доступными способами… Клялся… Клялся? Руки живут своей жизнью, продолжая наслаждаться белым бархатом полупрозрачной кожи. Язык облизывает сеть венок-паутинок, оплетающих набухшие тяжестью возбуждения полушария груди. Сглатывает слюну и с ней сладкий вкус. Он кажется давно забытым, желанным. Им невозможно насытиться. Но чем больше он наслаждается, тем сильнее горечь. Он нарушает законы природы, делает нечто запретное, что должен прекратить. Но прежде должен сказать ей то, в чём она отчаянно нуждается. Отдать себя ей. Навсегда. Прикосновениям этих нежных рук, аромату медных волос, хитрому изгибу алых губ, порочности её слов и откровенности, смелости её мыслей. Взгляду изумрудных глаз. — Твой, только твой, — неистово повторяет он. В стальных объятиях сжимает её, стонет от невозможности прильнуть ближе, слиться, исступлённо целует, лижет, покусывает, оставляя свои следы на белоснежной бумаге её тела. Пребывает в агонии близости. — Помни, — шёпот оглушает, несёт в себе страх. Он поднимает голову, и теряет ощущение себя. На него с мольбой устремились глаза-сапфиры. — Помни, — повторяет она. И глаза закрываются. Он знает, что навсегда. Пробуждение подобно резкому толчку. Хиаши вздрагивает всем телом, ощущая озноб. Накрывает руками лицо, резкими движениями стараясь стереть воспоминание. Точнее — его реальность. Хацуми перестала ему сниться. Без предупреждения, неожиданно, просто однажды не явилась к нему ночью. Сны о ней были настолько яркими, живыми воспоминаниями, что стоило им прекратиться, Хиаши показалось — она сама была лишь его иллюзией. Последние ниточки оборвались так легко, он был рад поверить, что её никогда не существовало. Всё предельно упростилось. Отпала необходимость чувствовать себя предателем и изменником. Даже Мей Теруми появилась в его жизни не вместо кого-то, не заняла пустующее место покойницы, лишь своё, которое он берёг до их встречи. Какой жестокой насмешкой оказался этот сон. Их брачная ночь. Ещё одна клятва, которую Хиаши дал. Накрывает злость. Он опускает руки на холодную скользкую ткань покрывала, сминает его в крепко сжатых кулаках. Пытается найти равновесие, но вокруг неожиданно всё чужое: не его дом, не его кровать, нет ни одного источника силы, от которого он смог бы напитаться. Разумеется, прерывисто дыша, мысленно ругается Хьюга, вспоминая, что всё ещё в отеле. Где-то за стенкой, на расстоянии вдоха, Мей. Наверняка ещё спит. Не удивительно, они разговаривали, пока небо не стало светлым, покрывшись бледно-сиреневыми проплешинами. Хорошо, если ей снится что-то приятное. Хиаши рывком отбрасывает покрывало, встаёт, прохаживается по, кажущейся в нынешнем его состоянии, тесной комнате, раскрывает плотные шторы, надеясь, что утренний свет рассеет его тревогу. Станет тем необходимым напоминанием о прошедшем дне. Стекло приятно холодит ладонь и лоб. Почему, чёрт возьми, почему его безоблачное счастье кажется настолько далёким? Как покрывало до этого, он отбрасывает эти мысли. Отмахивается от них, притворяясь, что сны лишь сны. Их нельзя контролировать, а значит и они не имеют права контролировать его. Он просто запрёт всё, что хочет помешать ему начать жить полной жизнью, в самый дальний ящик — подальше от света. И не станет о нём вспоминать. Никогда. Похоронит, как ту, кто настойчиво старается напомнить о себе. Рутина приводит мысли в порядок. Хиаши заправляет кровать, не желая оставлять после себя беспорядок. Раскладывает поверх шерстяные брюки, свежую белую рубашку, тонкий свитер молочно-зелёного цвета — Мей хотела посмотреть окрестности, надо одеться теплее. Вчерашний смокинг безобразно скидан на кресло, его Хиаши упаковывает в чёрный кофр, а следом в чемодан. Ботинки по отдельности отправляются в специальные мешки, и туда же к смокингу. Как будто у него с чемоданом бартерные отношения, в обмен он вытаскивает пузатый кожаный пюпитр и, в чём был — только шёлковые штаны от пижамы, идёт в душ. Вода окончательно смывает напряжение, сковавшее тело. Горячие струи убивают озноб. Причина неприятного пробуждения скрывается за плотным туманом пара. Теперь, когда разум чист, всё становится понятно: Мей спрашивала о Хацуми, он говорил слишком откровенно, вот разум и зацепился за эти воспоминания. У Хиаши нет причин злиться. Тем более нет причин для угрызений совести. Он свободен от клятв прошлого, может смело давать новые. Мокрые, отяжелевшие волосы легко скручиваются, по спине текут успевшие остыть капли. Хиаши собирает высокую причёску, вытирает запотевшее зеркало, пристально рассматривает своё отражение — не стал ли выглядеть старше от бессонной ночи. — Ещё ничего, — едва заметно ухмыляясь уголками губ, выносит себе вердикт, удивляясь, как легко быть беззаботным. Использует одноразовую зубную щётку, заботливо предоставленную отелем, но пасту берёт свою, по заведённой привычке, начиная день со вкуса древесной коры с лавандой. Долго смотрит, как вода из крана течёт по тонким лезвиям бритвенного станка, прежде чем отложить его на край раковины. Дома не обратил бы внимания на однодневную щетину, но впереди день с Мей, хочется выглядеть идеально. Неожиданное желание приятно волнует. Ванная отеля наполняется острым, тяжёлым ароматов геля для бритья, перебивающим остальные запахи. Он замораживает кожу, из голубой субстанции превращаясь в белую пенку. Взгляд Хиаши сосредоточен на приближении острой бритвы к шее. Кадык подпрыгивает, станок останавливается у сонной артерии. Его охватывает страх начать. Он ждёт слишком долго, давит сильнее необходимого. — Хсс, — кровавая дорожка моментально смешивается с белой пеной. — Предупреждала ведь, чтобы не засматривался на меня, — она шутит, но в голосе испуг, а в движениях нервозность: роняет несколько баночек, пока пытается достать нужную, три ватных диска падают на дно раковины, прежде чем одному удаётся задержаться в её тоненьких пальчиках. Их глаза невероятно близко. Она касается места пореза, где уже пульсирует боль. Стоит ему наклониться, едва-едва, их губы сольются в горячем поцелуе. Он хочет поцеловать, пока смелость не покинула, хочет раствориться в ней. — Всё ещё болит? — её шёпот заставляет пульсацию усилиться, её губы меняют направление тока крови. Нужно больше. Он помнит, что в тот день было больше: она под напором его настойчивых ласк. Но сейчас всё искажено. Хацуми с силой впивается в порез, втыкая острые ногти. — Ещё болит? Хиаши приводит в себя стук удара бритвы о раковину. В зеркале, в отражении за его спиной мгновенно тает тёмный образ. Он оборачивается, готовый кричать, чтобы она убиралась из его мыслей. Там пустота. Ничего другого и не стоило ожидать. — Чёрт, — капля крови остаётся на белом коврике. Хиаши вновь ловит своё отражение, чтобы рассмотреть шею. Кровь всё ещё идёт, очерчивая ровные края тонкого пореза. Белого в пене не осталось. Он быстро смывает это месиво и долго держит полотенце у раны, с опаской ожидая, что кровь пропитает его насквозь. Но нет. Этого не происходит. Его хватает лишь на то, чтобы оставить беспорядок — потом разберётся. Сейчас важнее тот беспорядок, что навёл в его душе призрак Хацуми. Снова поднимается злость. Окружает его, как плотный туман, застилая видимость. Это не честно! Почему сейчас? Он едва коснулся нового счастья, а она явилась всё испортить. Вновь стать причиной его мучительного погружения в одиночество. Хиаши знает, что когда окажется на дне в этот раз, никто не сможет дать ему второй шанс. Никто не простит, никто не поможет. Ему необходимо увидеть Теруми. Вдохнуть её запах — она пахнет жизнью, тяжёлым, мутным желанием, и красным цветом. Он назовёт её невозможной и всё встанет на свои места. Он забудет. — Не болит.

***

Крик «осторожно» застревает в горле, когда многотонная махина врезается в тёмную женскую фигуру. Чёрное платье. Чёрные волосы. И сапфиры глаз, сверкающие болезненным разочарованием. Они на полной скорости врезаются в неё, Хината не успевает ничего сделать. Но всё это занимает половину секунды. Призрак обращается в порыв ветра, с силой ударившийся о лобовое стекло плотным комком снежинок. Хината успела дёрнуться, упереться рукой в торпеду, а теперь с огромными глазами оборачивается, испуганная перспективой увидеть сломанное тело, оставленное ими позади. Конечно там ничего нет. Лишь пара удивлённых зелёных глаз, отражающих её страх. Лицо Сакуры напоминает ей о происходящем. Злость ощетинивается, возвращая равновесие. Ощущение того, что она выпала из реальности, уснула на несколько мгновений, проходит безвозвратно. Изменилось немногое: в салоне стало жарче, а за окном холоднее, усилился снегопад, видно только соседнюю машину и больше ничего. Хината приглядывается к сосредоточенному виду Саске. Спидометр показывает, что они замедлились. Кажется, что он крепко держит руль, но она всё равно ждёт остановки на светофоре. — Куда мы едем? — облегчение становится физически ощутимым, когда задаётся самый важный вопрос. Пассажиры с заднего сиденья тоже выдыхают, позволяя себе расслабиться. Правда, совсем ненадолго. — Не знаю, — спокойно отвечает Саске, упираясь грудью в руль, чтобы вовремя заметить, когда сменится свет светофора. Хината пару раз сжимает и разжимает кулаки, сводимые от нахлынувшего желания врезать лучшему другу. Она успевает поймать недоумённый взгляд Наруто в зеркале заднего вида. — Зашибись, — с натугой произносит Хината, уговаривая себя оставаться спокойной. — Чувак за рулём не знает. Кто же знает? — Мой отец, — пожав плечами, говорит Саске. Загорается зелёный, он выпрямляется и возобновляет движение. Понятнее не стало. Атмосфера в салоне вновь затрещала от напряжения. Наруто переглянулся с Сакурой, которая хоть и старалась казаться невидимкой, не сдержала нервозного недовольства. Ей хотелось вернуться домой, подумать, отдохнуть. А не вот это вот всё. Включая близость Узумаки, который занимал рядом слишком много места, тесня её вызываемым чувством вины. Разумеется, он понятия не имел, что заставлял Сакуру чувствовать себя паршиво, но она могла только раздражаться всему подряд, цепляя одну причину за другую. Хината вцепилась в ремень безопасности, пока тот не задушил её. Факты складывались в неутешительную картину: спешка, они в машине, которая, очевидно, участвует в погоне за чем-то, или кем-то, а теперь заява от Саске. Она зажмурилась, уговаривая себя, что нельзя — опасно для жизни во всех мыслимых и немыслимых обстоятельствах — душить того, кто за рулём. — Только не говори, что мы… — … следим за моим отцом, — убивая надежды одним ударом, признался Учиха. — Твою же, — прошипела Хината, зло натягивая ремень, свой шарф и вообще всё до чего могла дотянуться, — мать! — бросив извиваться в своём тесном пространстве, громко закончила она. — Каким образом тебе пришла в голову эта гениально дебильная идея? — да ещё именно сейчас, не добавила, но очень хотела, Хината. Она притащила решение его затянувшейся истории с Сакурой буквально как подношение, а он что? Решил поиграть в грёбаных шпионов! Саске бросил на подругу короткий стойкий взгляд. — Ты предложила, — как ни в чём не бывало, ответил парень. Хината возмущённо открыла рот, готовясь излить на него всё своё праведное негодование. — Так и сказала: проследим, застанем со спущенными штанами, и моё любимое — возьмём яйца в тиски, — не давая ей возможности начать гневную тираду, всё тем же бесяче спокойным тоном, добавил Саске. — Я тебя услышал и вот исполняю. Последние события — в основном всё касалось одной только Сакуры и «последние» тут были лишь несколько часов — совсем выбили её из колеи, настолько, что Хината не могла вспомнить подобного разговора. Может это было в прошлой жизни? Где она не являлась соучастницей этой мерзкой розоволосой твари. Приступ бесконтрольной злости и обиды не помогал. Неимоверным усилием затолкав лишние чувства поглубже, Хината села вполоборота к Саске. — Допустим сказала. Не подумала — с кем не бывает? Но как можно было сразу кинуться меня слушать? Ты в курсе, что в реальной жизни люди такой фигнёй не занимаются? И что? — вкрадчиво добавила Хьюга. — Ты правда рассчитываешь… на что ты там вообще рассчитываешь? — На измену, — и снова этот ровный тон, несмотря на то, что Саске не понимал, почему они обсуждают одно и то же. Загорелся очередной «красный», позволивший ему ответить на взгляд подруги. — Предательства сильнее не существует. Так что, да, на измену. Хината едва заметно отпрянула назад. Ледяное спокойствие Саске, когда он рассуждает о предательстве отца всё больше пугало, а не раздражало. Тем не менее, снова усаживаясь удобнее, она не удержалась — устремила взор в зеркало заднего вида, постаравшись поймать отражение затравленного взгляда зелёных глаз. Приятное тепло расцвело в груди, она его приняла, отмахнувшись от противного ощущения неправильности. Сакура мечтала, чтобы Саске включил радио, а ещё лучше — просто заткнулся. Не хочет она ничего знать: куда едут, зачем, что их там ждёт, сколько ехать, и что он думает об изменах. Она страстно желала гордо вздёрнуться, поднять голову, а не сидеть забившись в угол, скрючившись в три погибели, лишь бы не отсвечивать. Саске ничего не знает, он говорил не о ней. И о какой измене вообще может идти речь? Они не были вместе! Сакура Харуно была совершенно свободной женщиной, когда… когда… Да плевать — когда трахалась с кем попало! Подобные мысли клокотали в груди розоволосой. Разум расчётливо подгонял факты под её безгрешность. Только проклятая совестливость никак не хотела соглашаться. Сакуру никто не принуждал — кажется — она признала себя изменницей самостоятельно. Тишину в салоне нарушала только печка. Подобно бесстрашному экипажу подводной лодки, эти четверо бороздили серое утро, обрушившееся метелью на город, и тех несчастных, оказавшихся на улице в столько ранний час. У тишины был один недостаток — громкими становились собственные мысли. Наруто проглотил — какая новость — злость на то, что у Хинаты с Саске свои разговоры, в которые они не планируют посвящать попутчиков с заднего сиденья. Вершина несправедливости, учитывая, что их буквально силой затолкали в тачку. Кратким электрическим разрядом его прошило желание сделать с ними то же самое — оставить за бортом. Проще некуда, разве нет? Рядом подруга детства, о чувствах к которой Хината знает всё. Узумаки тешил себя опасной иллюзией, что сероглазой их дружба с Сакурой может казаться тонким льдом — ступи не туда и можешь снова провалиться в любовь. Короткие вспышки ревности от Хинаты были умопомрачительными. Позволь она увидеть полноценную истерику на этот счёт, и Наруто на этом месте признается в своих чувствах. Загвоздка пустяковая — Сакура. Он смог взглянуть на неё. Всерьёз. Долгим взглядом. Смотрел и видел прошедшие годы. Маленькую девочку, детские шалости, спасение в мечтах о её любви. А теперь ничего не осталось. На месте, где когда-то хранилась его любовь к Сакуре зияла чёрная дыра. Наруто так устал, что не желал прикасаться к этому прошлому. У него было что-то схожее с отторжением, при мысли о том, чтобы выяснить, что её терзает. Что она пережила, когда выбрала отказаться от него? Пустое. Перегорело до основания. Чем бы ни была его сущность — она пропиталась Хинатой. Её смехом, её страхами, её криками удовольствиями и капельками пота на обнажённом теле. Наруто медленно умирал, исчезая в нехватке Хинаты. Руки жаждали потянуться вперёд, обнять её, невзирая на преграду в виде сиденья с высоким подголовником. Вдохнуть запах волос. Коснуться тонкой полоски кожи на шее. Они дышат одним воздухом, а ему страшно от расстояния, пролёгшего меж ними. — Ты этого не хочешь, — сердце Наруто пропустило больше одного удара, подошло к критической точке, после которой понадобится дефибриллятор, стоило тихому, но твёрдому голосу Хинаты разрубить тишину. Пальцы скрутило артритом страха и упрямства, он вцепился в колени, ожидая, что после останутся дырки на штанах. Собраться с силами и всё объяснить. Как она может думать, что ему не нужна? Узумаки подался вперёд. Но слишком резкая остановка на новый «красный», толкнула его обратно. С его места Саске видно лучше, поэтому он никак не смог бы пропустить его резкий поворот к Хинате, давая понять — её слова для него. Пришлось глотать — с каждым разом всё привычнее. — Не хочу? Чего же я по-твоему не хочу? — Хината вздохнула свободнее. Саске показал эмоции. Теперь настала её очередь спокойно пожимать плечами. — На самом деле ты вовсе не хочешь увидеть отца с любовницей. Кожа на руле скрипнула, когда он сжал его до побелевших костяшек. И рванул в сторону, наплевав на движение. Наруто вжало в стекло — он едва успел выставить руку, чтобы избежать удара, Сакура навалилась сверху, запуталась в собственных руках и не сумела вернуться на место сразу. Ни о какой грациозности её манёвров речи не шло. — Сдурел?! — грозно вскрикнула Хината, стоило мотору заглохнуть. И сердцу опуститься на место, освободив дыхательные пути. Она внезапно потянулась к горе-водителю, нуждаясь в физическом контакте, приносящем боль в ответ на испытанный пассажирами страх. Ремень натянулся, Хината не дотянулась. А вот синяк наверняка останется, в том месте, где ремень безопасности удержал её. — Кто-нибудь тебе говорил, как ты бесишь, когда думаешь, будто знаешь всё лучше других? — зашипел на неё Саске — он-то додумался отстегнуться до того, как практически полностью повернулся и наклонился. Таким образом он навис над притихшей Хинатой, смотрящей на друга исподлобья, чёлка мешала ему осознать, что тишина эта опасная. В серых глазах застыл упрямый гнев. — Не тебе решать, чего я хочу, а чего не хочу. Ты не можешь диктовать мне, что чувствовать! — Саске вознамерился быть резким во всём, так что и голос повысил неожиданно. — Эй, приятель, — попытался вмешаться Наруто, с трудом, и совсем не нежно, спихивая с себя Сакуру, всё никак не способную разобраться, где у неё какая конечность. — Не вмешивайся, Узумаки! — рыкнул на блондина вконец озверевший Саске. Наруто не собирался пасовать перед ним, но взгляд чёрных глаз обжёг, вынуждая отпрянуть. Как при хлопке перед лицом — можно ожидать его, можно приготовиться, но моргнёшь под натиском инстинкта. — Не смей так разговаривать с Наруто! — ощетинилась Хината. Между старыми друзьями мгновенно возникло напряжение, их взгляды походили на перетягивание каната. Только Наруто осторожно выглядывал из-за сиденья, для равновесия держась за место соединения с подголовником — пальцы замерли в сантиметрах от возможности коснуться волос Хинаты. Он прекрасно помнил чувство тревоги, когда ей приходилось за кого-то заступаться, и отчаяние от неспособности сделать для неё то же самое. Но то, как Хината отстояла его перед своим лучшим другом, словно показав, что на пьедестале новый чемпион, загасило злобу с обидой. Её желание защищать его, даже перед Саске, разве это не надежда на взаимность? Пусть лишь крохотный луч. — Извини, — буркнул Учиха. Наруто успел только кивнуть на мимолётный взгляд чёрных глаз. Что-то подсказывало блондину — извинения нужны были Саске не ради извинений, а чтобы прервать затянувшийся зрительный контакт с Хинатой. В гляделках ей равных не было. Наруто эта мысль даже позабавила. — Ты тут не при чём, это всё из-за неё, — снова зашипел Саске, специально бросаясь фамильярностями. — Некоторым людям ведь так сложно представить, что они могут в чём-то ошибаться. — Что за упрямый осёл, р-р-р, — с чисто детской обидой, ударяя себя по коленкам, парировала Хината. — Плевать. Давай, поехали. Раз ты всё знаешь, а я такая дура лезу тут со своими советами. С этого момента вообще ничего тебе не скажу, — тут же приведя угрозу в исполнение, Хината сложила руки на груди — насколько позволяла куртка, и в молчании указала рукой вперёд, на дорогу, предлагая продолжить эту глупую погоню. Да-да, то, что затея глупая и сам Саске не умнее, также отчётливо читалось в одном её взмахе тонкой ручкой. — Это мой единственный шанс, — боль, расколовшая голос Саске, сделала шёпот громче всего, что он произносил до этого. Наруто хрустнул костяшками пальцев и сполз на сиденье, настойчиво упираясь взглядом в обивку. Сакура обняла себя руками, но унять дрожь не получилось. Она всматривалась в стену снегопада за окном, представляя, как делает шаг и пропадает из виду. Они привыкли иметь дело друг с другом, привыкли к неугомонности друг друга, поэтому одновременно ощутили неловкость. Оказались совершенно чужими, не нужными при этом разговоре. Хината не захотела взглянуть на него, только упрямее нахохлилась, вжимаясь в плечи. В ней говорила вовсе не обида из-за слов друга. За многолетнюю дружбу успеваешь много чего наговорить. Она знала, что права, но быть таковой не хотела. Если поддаться, то придётся рассказать Саске, что его ждёт боль, к которой жизнь его не готовила. И это до того, как она признается, что стала соучастницей в преступление против него. — То, что ждёт меня в конце этого пути, — так и не дождавшись от Хинаты никакой реакции, Саске предпринял новую попытку объяснить, почему в этот раз прав он, — не может быть хуже того, как мы живём сейчас. Он отравляет нашу жизнь. Ты же понимала меня, Хината. Что изменилось? Хороший вопрос. Он заставил её смириться — разговора не избежать. Она тяжело вздохнула, но в глаза Саске не взглянула. Знала, что увидит там надежду и мольбу — «будь на моей стороне». — Наверное, — несмело начала Хината, ковыряя ногтем пятнышко на стекле, которое не могла стереть — оно было с другой стороны — но эта наглядная демонстрация бесплотности некоторых усилий, которые всё равно важно приложить, настраивала на нужный лад, придавала смелости. — Хм, наверное, тогда я просто хотела тебя подбодрить. Показать, как всё просто решается. Что возникнет какой-то «Бог из машины» и хлоп — твой дом свободен, мать счастлива, брат вернулся. Прости, что дала такой хреновый совет, — извиняться не смотря в глаза она не посмела. — Что ты говоришь? Хината-а-а-а, — протянул Саске, откидывая чёлку глубоко назад, — да это был лучший твой совет. Он коснулся её плеча, стараясь передать то, что чувствовал. Но Хината только печально улыбнулась. — Я совершенно забыла, что речь не о каком-то чужом человеке. Он твой отец, — всё, что только могла, она вложила в эти три простых слова. Саске разочарованно раздул ноздри, убрал руку, его черты ожесточились. Хината мысленно усмехнулась, но усмешка эта затопила её горечью. Если бы он видел себя со стороны, то осознал, как сейчас похож на Фугаку. — Этот человек больше не заслуживает так себя называть. Я от него отрекаюсь. И воспользуюсь этим, пусть крошечным, шансом узнать его секреты. Надеюсь, такие грязные, что он никогда не отмоется. — Когда-то ты мечтал быть похожим на него, — тихо напомнила Хината. От долгой остановки в салоне уже появились облачка пара от их четырёх дыханий. — Потому что был его сыном, а он был мне отцом, — скороговоркой произнёс Саске, — это было не потому, что я знал его, а просто… просто… Я был глупым мальчишкой. — Ничего не изменилось, — твёрдо заверила его Хината. — Что это, чёрт возьми, значит? — Каким бы ни был грех Фугаку, когда ты о нём узнаешь, это будет грех твоего отца. Мужчины, которым ты восхищался, которого любил. Ты вовсе не будешь рад. Правда разобьёт тебе сердце. И мне страшно, — стоило словам сорваться с языка, Хината поняла, что это правда. Она шла к нему рассказать о Сакуре и не боялась — знала, что с этим он справится. Но увидеть падение своего героя? Захотелось принудить его признаться в истинном желании сердца. Там Фугаку вовсе не злодей, а Саске не ищет на него компромат. Там отец маленького мальчика делает всё, чтобы измениться. — Я всё выдержу, — неожиданно мягко ответил Саске. Подруга показалась ему такой маленькой и беззащитной, признавшись в своих страхах за него. Нахлынули совершенно новые, уютно-тёплые чувства, сродни его братской любви к Итачи. — Лучше один раз испытать боль, пусть и самую невыносимую, чем терпеть мелкими порциями всю оставшуюся жизнь. Тем более, рядом будешь ты, — он бы добавил «сестрёнка», но это грозило ударить по его образу крутого парня. — Вообще-то, все вы, — опомнился Учиха, и обернулся к Наруто и Сакуре. — Рад, что вы с нами. Хотя и не понимаю до конца, как это случилось, — задерживая на ребятах подозрительный прищур, закончил Саске. Эти двое не нашлись, что сказать, отделались неловкими улыбками. Наруто показалось, что с его плеч сняли тяжкий груз. То, как Саске смотрел на Хинату, как с ней говорил — он это уже видел. Так на него смотрят дома. Так с ним говорит баа-чан. Это семейное. Значит, их дружба трансформировалась в нечто большее, но главное, что к любви между мужчиной и женщиной эта трансформация не имеет никакого отношения. Сакура напротив, ясно увидела, что будет следующей на очереди. Бросит в Саске камень. А могло быть совсем иначе — всё могло быть иначе. Она украдкой взглянула на его профиль. Саске продолжал как-то по-особенному улыбаться Хинате, с храбрым отчаянием уговаривая её, — но скорее уж себя, — что всё будет хорошо. Словно бы только вчера Сакура была с ним. И могла быть до сих пор. Могла поговорить, объяснить, что в ней надломилось. Если бы слова нашлись. Саске бы подождал, и всё стало идеально. Ведь так и было. Он так красив, а сейчас тем более, когда такой ранимый. Умный и стильный, от него всегда вкусно пахнет. Сакура нахмурившись покачала головой, осторожно, чтобы никто не заметил. О чём только думает. На разбушевавшиеся гормоны не спихнёшь, но думает она о сексе с Саске. Которого, разумеется, у них больше не будет. Он научился делать так, чтобы ей было хорошо, и вся эта жажда опыта ни к чему не привела. Саске был худшим её любовником, а стал лучшим. Тупая ирония. Сакура сминает край кофты, торчащий из-под куртки, сильнее подтягивая её к коленям, видно, как дрожат руки. Знает, что не должна так поступать, но фантазирует о пустом. На её месте, рядом с Наруто, сейчас сидела бы Хината, ведь ей нужно быть спереди — держать Саске за руку, ожидая, что скоро ему понадобится вся её поддержка. Он бы поцеловал её дрожащие костяшки. И улыбнулся этой кривой ухмылкой, которая подняла стадо бабочек в животе при первой встрече, там на пляже. Да и Узумаки не смотрел бы на неё так, словно видит в первый раз. И не испытывает восторга по этому поводу. Ему хорошо, что девчонка рядом — чья-то чужая подруга, скоро она уйдёт туда, откуда пришла. Не его дело, не его проблема. Сейчас он мог бы глупо пошутить, а она закатить глаза, извиняясь перед всеми, намекая: Узумаки, такой Узумаки, и ей известно об этому лучше всех. Они посмеялись бы вместе, как в старые добрые, облегчая дорогу Саске. Сакура медленно, затаив дыхание, переводит взгляд правее. Строгий, хмурый вид на миловидном, слишком идеально красивом личике. Знает Харуно, прекрасно знает, что заслужила ненависть Хинаты, но всё равно ей легче при мысли, что в фантазиях даже она, вчерашняя чужачка, мило, пугливо ей улыбается. Принимает выбор лучшего друга. «Отмотайте время!», — мысленно вопит Сакура. Пусть всё окажется сном. Пусть она проснётся, и окажется, что задремала в этой машине, где кругом друзья, ей улыбаются. А ночью, когда Саске будет не в силах вернуться домой, они станут заниматься любовью до самого утра. Она будет любить его за всех, кто недостаточно любит сейчас. Станет достойной его. «Можешь дунуть в мой «свисток», детка, в «свисток», детка? Позволь узнать. Малышка, я покажу, как это можно сделать и мы начнем с тобой не спеша. Просто сомкни губки и подойди ко мне как можно ближе. Сможешь дунуть в мой «свисток» детка, в «свисток» детка? Да, вот так». — Бля! — все дёргаются одновременно, когда салон наполняет орущая мелодия. Но больше всех нервничает Наруто, ведь надрывается его телефон. Ощущается прилив смущённого жара, окутывающий лицо. Он торопится отключить звонок, да только никак не получается вытянуться так, чтобы достать из кармана телефон. «Куда бы я ни пошел, мой «свисток» всегда наготове. Малышка даже не подозревает, какую власть надо мной имеет. Говоришь, у тебя нет опыта? Не проблема. Я возьму под контроль. Спой для меня сопрано детка, знаю, ты сможешь, лишь ротик открой». — Ну же, твою ма-а-ть, — жар усилился, Наруто спихивал вину за это на трёх придурков, уставившихся на него, как на четвёртого придурка. «Свисток, детка, свисток Посвисти, детка, посвисти». — Есть! — музыка стала намного громче, когда Узумаки извлёк обезумевший аппарат из недр синтипуха. «Ну же, детка, ты все сможешь Дай взглянуть, как ты работаешь Я откинусь назад, а ты продолжай Мне так нравится, как ты опускаешься, опускаешься, опускаешься на меня. А теперь крошка, дунь в него глубоко Да, детка, пусть свисток запоет». — Ну извините, — буркнул Наруто, осмелившись поднять взгляд на попутчиков. Самодовольно выпятив подбородок вперёд, блондин тыкнул экраном смартфона в одурелые лица сидящих впереди. — Мне звонит мой нормальный отец. Привет, пап! — без ложной скромности, счастливо пропел Наруто, отвечая, наконец на затянувшийся звонок.

***

Использовать лифт опасно, вот почему она предпочитает лестницу. Дверь туда на тугой пружине и сразу не поддаётся. Она умудряется поднять шум в самом начале опасной миссии, но теперь необходимо ускориться. Толкает и наседает на проклятую преграду, пока та не приоткрывается настолько, чтобы пролезли сначала сиськи, а следом она полностью. «Сверим часы», — торопливо шлёпая белыми тапочками, думает Теруми. Потерю времени на такой фигне, как открытие дверей терять не хотелось, от слова совсем. Смотрит на запястье — пусто. Закатывает глаза на собственную забывчивость. — «Не проблема. Сверим часы на телефоне». 9:28 — до точки сбора двенадцать минут. «Успеваю», — кивает себе Мей, продолжая мельтешение стройных ножек по серым лестницам. Пролёт за пролётом, и так до первого этажа. Дверь, ведущая в коридор, хоть и полностью повторяет внешний вид каждой встреченной по всем пролётам, включая первую, ставшую практически непреодолимым препятствием, поддаётся настолько легко, что Теруми выбрасывается в закоулок фойе сразу всем телом. Панику на её лице никто заметить не успел — коридор оказался пуст. Но она всё равно быстро рванула обратно, и ещё раз осмотрела свободное от людей пространство, в тонкую щёлочку между стеной и дверью. Даже рациональная часть, а она у неё, безусловно, где-то была, не подсказала Теруми, что застать в фойе отеля отдыхающую в халате — не странно. Другое дело заметить один только подозрительный глаз, следящий за обстановкой. Небывалое для Мей везение, что никто так и не появился. Она прошмыгнула в коридор, передвигаясь перебежками вдоль стены. Медленно заглянула за угол: работники ресепшена сонно присели за свои стойки, синхронно уложив отяжелевшие головы на руки; швейцар пьёт что-то горячее, а его форма покрыта толстым слоем снега, он делает знак кому-то на улицу — должно быть сообщает напарнику, что скоро закончит и тот сможет погреться; из постояльцев практически никого — скучающий мужчина что-то тыкает в своём планшете. Выходить всё равно страшновато, вдруг самый наплыв уезжающих начнётся, стоит ей смело шагнуть в притихшее пространство фойе. Мей делает глубокий вдох, а затем несколько коротких выдохов, затягивает пояс на халате плотнее. И делает шаг вперёд. — Могу я вам чем-то помочь? — от этого вышколенного услужливого голоса, Теруми чуть не грохается в обморок. Она вся вытягивается в струнку, хватается за сердце, выпрыгивая из отельных белых тапочек. Мелькает мысль, что не стоило их вообще обувать. Следом пробегает мысль куда страшнее — теперь её труп найдут в этом дешёвом отельном прикиде. — Госпожа? Всё ещё держась за сердце, которое вроде не собирается останавливаться, Мей оборачивается к юному мужскому лицу — радует, что на нём отражается паника, мальчишка явно осознаёт свой косяк. Повезло тебе, думает Теруми, что ты напоминаешь другого такого услужливого — не в меру, как оказалось — паренька, да к тому же поднимать крик, значит убить их миссию. — Нет, спасибо, — начинает Мей, собираясь быстро добавить, что ничего не нужно, только тут заметив, почему собственно этот парень тут стоит. А она даже не заметила этого вчера, хотя как тут заметить всё, когда вокруг красоты столько, что глаза разбегаются. Молодой парень в форме со знаком отеля на груди, окружён небольшой нишей, напоминающей торговую палатку, только вокруг него всё из красного дерева, но суть это несильно меняет. На стене, за его спиной, развешаны карты отеля и прилегающей территории — они состарены, с надписями витиеватым шрифтом и настоящей сургучной печатью. Тапки, халаты, полотенца — всё то, что принято из отеля воровать — с фирменным вензелем, разных цветов, футболки, кепки, тёплые носки, развратные чулки. И даже, самое примитивное — брелоки и магнитики. Молодой человек отворачивается, теряя интерес к госпоже, которая ничего не собирается приобретать. А Мей замечает кое-что совсем не бесполезное прямо на стеклянной витрине, в крутящейся подставке — солнцезащитные очки. Сверяет часы — до сбора ещё три минуты. Хватит на примерку одной пары. Теруми критическим взглядом осматривает предложенные модели, выискивая самые большие и самые затемнённые. Молодой человек будто затаил дыхание, чтобы её не спугнуть, даже старается не смотреть в её сторону. Ведь это может стать уже второй его продажей за это утро, а такого с ним никогда не случалось. — Идеально, — довольно произносит женщина с ярко горящими медью, особенно под хрустальными люстрами в фойе, волосами, идеально обрамляющими глубокое декольте халата, через которое на парня смотрит выдающийся бюст. Он с мнением госпожи согласен — идеально. — Беру, — добавляет женщина, выкладывая перед ним пару солнцезащитных очков, и тут их мысли сходятся, он бы такую взял. Конечно, если бы хоть что-то из себя представлял. — Сколько? — он готов ляпнуть — за счёт заведения, но тогда платить придётся ему, а это значит две недели работать бесплатно. Парень выбирает улыбнуться шире, в расчёте на чаевые, на которые безопаснее позвать на свидание Сару. Тем более, она прокатит, как соевая подделка под эту госпожу. Мей примеряет очки. Они скрывают пол лица, глаз не видно совершенно. Как она и сказала — идеально, тем более для этой опасной миссии. Теперь ей кажется, что она наконец оделась, а до этого была голой. Мальчик-продавец ей застенчиво улыбается, называя цену. Она не слушает, просто прикладывает телефон туда, куда он услужливо показывает. Ну такой миленький, что Теруми обшаривает карманы халата. Ага, хрен там был. — Чёрт, — надувая губки, недовольно шепчет она. — Прости, парень, у меня совсем нет налички. Ты ведь ещё будешь здесь? — мальчик снова называет её госпожой, заверяет, что в этом нет нужды, но добавляет, что работает до самого вечера. Мей кивает себе, чтобы не забыть, прячет телефон в карман халата, поправляет очки, успевая подмигнуть отражению, и уверено вступает в центр фойе. По ощущениям, Мей кажется себе кем-то вроде Никиты́. Сексуальна и опасна. Сканирует пространство в поисках цели, вышагивает важно, всем видом показывая целенаправленность. А раз никто не обращает на неё внимания, то это и будет истинной. Конечно, если бы кто-то решил заинтересоваться происходящим вокруг, то первым делом такому человеку бросилась в глаза именно эта красивая женщина в белом халате, очень затянутом на поясе, из-за чего её грудь смотрит на мир довольно непристойно. Вероятнее всего, грудь всё же отошла бы на второе место. По той простой причине, что женщина эта, скрывшая лицо за тёмными очками, шла озираясь, какой-то новой разновидностью приставного шага. И как будто разглядывала всех и каждого. Видок у неё был однозначно подозрительный. Везение Теруми работало на полную катушку, потому что в этот раз снова не нашлось желающих вызвать полицию. Заметил её только один человек, но он не собирался никуда сдавать эту женщину. Идеи у неё были одна безумнее другой, но что плохо для жизни реальной, то хорошо для жизни профессиональной. Он ещё планировал получать дивиденды от этой её креативной стороны. Даже если периодически придётся получать максимально странные телефонные звонки чуть ли не в шесть утра, с просьбами всё бросить (в его случае это были сон и планы на выходные) и поехать загород. В мороз и разбушевавшийся снегопад. В законный выходной — это требует более акцентированного внимания. Обиделась бы Мей, если бы он её послал? Разумеется, нет. Так почему он здесь? — Потому что ты круглый идиот, Чоуджуро, вот почему, — буркнул парень себе под нос, и ловко поднялся с мягкого кресла, стоящего дальше всего от открытых пространств безлюдного фойе. Он высоко поднял руку, привлекая внимание озирающейся не в ту сторону Теруми. — Мей! Я здесь. Сумасшед… кхм… креативная начальница мгновенно крутанулась вокруг своей оси в поисках источника этого компрометирующего оклика. Приспустила тёмные очки, чтобы видеть парня во всей красе. И зашикала на него так громко, что работницы ресепшена мигом проснулись, решили — на отель напали бешенные суслики. — Не пали контору, — зашипела Теруми, засеменив в направлении Чоуджуро. — Да я же… — Ш-ш-ш-ш-ш! — парень устало потёр левый глаз, не удосужившись снять очки, забрался прямо под оправу. Когда закончил этот маленький хитрый приём, чтобы отвлечься и успокоиться, Мей уже сидела в соседнем кресле, разделённом с его невысокой перегородкой и ровно постриженной вечнозелёной травой в горшках. — Харе отсвечивать, — с нажимом произнесла Теруми, едва повернув голову в сторону, — сядь уже. Чоуджуро огляделся, улыбнулся парочке особенно заинтересовавшихся происходящим зевак. Кивнул с лёгкой улыбкой девушке за стойкой — только у неё был от шока открыт рот. Так и работу недолго потерять, решил парень, поэтому одарил сотрудницу индивидуальной улыбкой. — Ты там сел? — напомнила о себе Теруми. Чоуджуро в извиняющемся жесте поднял ладонь, невовремя вспомнив, что начальница не видит. Решив, не без оснований, что лучше не вынуждать её проверять, молодой человек расстегнул единственную пуговицу на пиджаке — до появления Мей в этом не было нужды, но теперь дышать стало тяжелее. Причиной вполне может быть незнание причины нахождения в этом отеле. Вдруг эта сумасшедшая хочет затащить его в какую-нибудь аферу с ревностью? Дыхания совсем не осталось, стоило представить Хиаши: вот он застукал их в постели, а вот уже у ног Мей лежит хладный труп Чоуджуро, павшего во имя любви в столь раннем возрасте. Ноги подкосились, он буквально рухнул в проклятое кресло. — Нет, господин Хиаши, я не виноват, — в полуобморочном состоянии запричитал парень, с трудом удерживая на носу съехавшие очки. — Чего ты там бормочешь? Мечник? — ответом послужила тишина. Мей подобно урагану перевернулась в широком кресле, забираясь на него коленями. Грубо раздвинула идеально подстриженную траву, разделившую её от верного эскудеро. И как следует залепила тому по затылку. Искренне удивляясь, что перешла на испанские понятия. К чему бы это? — Ой-ай-всё! — так задумалась, что не переставая лупасила Чоуджуро по голове. Пока сам парень не пришёл в себя, чтобы начать уворачиваться. — Да-да! Приём, конец связи, тут я, тут! Теруми села нормально. Дыхание сбилось до тяжёлого пыхтения, халат неприлично раскрылся, не оставляя места для фантазий. В агрессивной манере рыжая бестия постаралась заправить грудь под белый мохер. — Нашла соучастника на свою голову, — попутно ругалась Теруми. — Приём, — кривляясь, передразнила она, — какой приём, когда я сижу от тебя в считанных сантиметрах? Надеюсь ты осознаёшь, что в условиях реальной миссии мы бы уже давно провалились? И какого тебе знать, что подвёл отечество? А террористы спокойненько попивают Май Тай на пляже, на деньги с продажи украденных у нас секретов. — С-секретов? Вроде секретов о нетворкинге, прелиминаринге или смартстаффинге? Никогда не думал, что они так высоко котируются у террористов, — не до конца втыкая в происходящее, размышлял Чоуджуро. — Не умничай там, — после длительной паузы, надувшись, ответила Мей. — Извините, — мгновенно отреагировал Чоуджуро. Вновь образовалась пауза, из тех, когда кажется, что тот у кого возник вопрос не горит желанием его задать. — Прелиминаринг? — несмело уточнила Теруми, растягивая паузы между буквами, чтобы дать себе время подумать. — Это… студенты? — Студенты, — заторопился ответить Чоуджуро, получилось, что сказали они это практически одновременно. — Да, верно. — Сама знаю, — с долей смущения, но в приказном тоне начальника, ответствовала Теруми. Пресловутая тишина опять навалилась на них. Чоуджуро смахнул невидимую пылинку с пиджака. Мей протёрла очки о халат, прежде чем снова спрятаться за ними. — Вулкан? — несмело позвал Чоуджуро, надеясь поразить начальницу тем фактом, что он всё ещё помнит её позывной на случай их шпионских вылазок. — Я всё ещё могу тебе чем-то помочь? — Мей не стала противиться лёгкой улыбке. Но была рада, что сидит спиной, ещё не хватало, чтобы пацанёнок решил, что Мей Теруми сентиментальная. — Твоя миссия, если ты за неё возьмёшься, — серьёзным шёпотом начала агент «Вулкан», — а ты за неё возьмёшься, — не удержалась от фыркающего смешка, — не зря ведь тащился в такую даль. Кхм. Так, миссия, да. Короче, слушай сюда, агент «Мечник», твоя задача пойти к ресепшену, — Чоуджуро, точнее агент «Мечник», затаил дыхание, заражаясь этим идиотизмом, начиная верить, что его миссия важна во вселенских масштабах. — И узнать там, — ещё понижая голос, продолжила Мей, — в отеле ещё Минато Намиказе, или уже съехал. — Это… — тик-так в голове Чоуджуро отсчитывали время до самоуничтожения его самообладания. — Шутка такая?! И ради этого я… — он умолк так же неожиданно, как начал кричать, с той разницей, что крик его был реакцией ожидаемой. Чего никак нельзя было сказать о молчании. Но бедняга Чоуджуро всего-то пораскинул мозгами, понимая — с самого начала всё он знал. К чему прикидываться дураком? С его-то образованием! Он знал, что Мей вызвала его для очередной бредовой авантюры, правда в том, что это веселее любой альтернативы. — Минато Намиказе? — уточнил Чоуджуро, перевоплощаясь в агента «Мечника». — Т-так точно, — пискнула Мей, успевшая сползти в кресле так низко, что напарник не увидел бы и её макушки, если бы развернулся. — Принято, — отрапортовал парень. Теруми повторила манёвр с креслом и коленями, медленно растопырила траву в горшке, провожая соучастника неотрывным взглядом. В Чоуджуро однозначно проснулся Бонд, Джеймс Бонд, он находу застегнул единственную пуговицу на пиджаке, пружинистой походкой уверено приближаясь к ресепшену. — Во даёт, — пробубнила Мей, когда Чоуджуро нахально облокотился одним локтем о стойку регистрации, откинул назад голову, словно считал, что может взмахнуть волосами подражая модели, и напоследок снял очки, закусив дужку. — Он что… Ну да, точно, собрался флиртовать? Вот дурила, — покачала головой Теруми. — Без очков ты же слепой — хуже крота. Пожалуйста, — сложив руки в умоляющем жесте, обратилась бестия к потолку отеля, особенно к его дорогой лепнине и хрустальным люстрам, — пусть он не начнёт говорить, пока держит во рту эту дрянь от очков. — Мефя инферефует… — И-и-и… везению пришёл конец. Мог бы и подсобить, — обижено произнесла Мей, обращаясь всё к тому же потолку, когда сдалась и просто расслабленно улеглась в кресле. — П-прошу прощения, — забеспокоился Чоуджуро, когда уделал всю стойку капельками слюны. Разумеется, начал тут же протирать её рукавом пиджака, растерял всю свою самоуверенность — хорошо ещё, что очки не потерял. Хотя, он был бы не прочь не видеть своего фиаско. — Ничего, господин, — вмешалась девушка за стойкой, лишь бы стрёмный парень побыстрее угомонился. — Чем я могу быть вам полезна? — А? — ошарашено уточнил Чоуджуро. Ему пришлось оглядеться, чтобы вспомнить, где находится. И зачем. — А! Д-да, с-спасибо. Я хотел узнать, не уехал ли ещё м-мой друг. — Да? — подтолкнула его сотрудница, улыбаясь профессиональной улыбкой. — Да? — тупо переспросил, как иронично, специалист по работе с кадрами. — Мне нужно имя вашего друга, — подсказала девушка. От фальшивой улыбки уже скулы сводило. — Точно! — громко выкрикнул Чоуджуро, вскинувшись всем телом. Только вот имени не назвал. Пока не спохватился. — Имя! Верно! Его имя, э-м-м, да, х-м-м. Мимиказе Нанато, — девушка нахмурилась, но терпеливо вбила имя в поиск. — Простите, у нас нет такого постояльца. И не было, — уточнила она, пока этот чудик не решил, что его друг уехал. — Наоборот! — раздался шёпот. На весь фойе. Чоуджуро нервозно улыбнулся администратору, у которой от спазматической улыбки готовы были политься ручьи слёз, и обернулся на голос. Мей махала руками в воздухе, будто что-то перекидывала, как жонглёр, лишённый инвентаря. — На-о-бо-рот! — Каземими Тонана? — предположил Чоуджуро. Теруми обречённо упала головой в горшок со стриженной травой. — А! Точно. Минато Намиказе, — широко улыбаясь, вспомнил личный Санчо Панса при хитроумной сеньорите Теруми. Ловкие пальчики вновь пролетели по клавишам. — Да! — забывая о профессионализме, победно воскликнула администратор. — Ваш друг уехал! — выжимая восторг в голосе на полную, закончила девушка. Как будто могла быть уверена, что парень свалит вслед за другом. — Оу, — внезапно опечалился Чоуджуро. Правда, долго скучать ему не позволила осмелевшая Теруми. Она подскочила к заигравшемуся в шпионов партнёру, принесла извинения администратору, и увела Чоуджуро под руку. — Ну ты и дурик, — смеялась рыжая бестия. Ей из своего укрытия было слышно, что Минато с Кушиной в отеле нет. Это знание оказалось освобождающим, теперь бояться было нечего. — Спасибо, что помог, — добавила Теруми, целуя помощника в щёку. Чоуджуро выглядел, мягко говоря, не очень: костюм весь смялся, очки снова съехали, в глазах паника, да ещё бледный как смерть. — А знаешь, — поправляя ему очки, немного виновато начала Мей, — давай-ка ты останешься здесь, а? Как тебе идея? Сходишь на какое-нибудь обёртывание, да? Переведёшь дух так сказать. Я плачу, — быстро добавила она, видя, что Чоуджуро собирается протестовать. — Никаких споров. Ты мне ещё понадобишься на работе. Адекватный. К ужасу администратора, эти двое вернулись к стойке регистрации. Мей оплатила самый дешёвый номер на одного — даже это влетело ей в копеечку. — И это, — небрежно взмахивая рукой, обратилась Теруми к сотруднице, — можно устроить моему другу, ну там, спа и всё такое? Хочу, чтобы он расслабился по полной. Вы меня понимаете? — двигая бровями над приспущенными очками, двусмысленно уточнила Мей. Администратор отработанным жестом подозвала коридорного. — Ни о чём не волнуйтесь, ваш друг в хороших руках. — Мей? — не понимая, но и не сильно возражая, чего это его взял на буксир какой-то молодой человек, Чоуджуро обернулся в поисках начальницы. Теруми подняла вверх сжатый кулак. — Ни о чём не волнуйся! Развлекайся! — она выдохнула, когда напарник скрылся за углом. Пора было возвращаться в номер и узнать, как там дело у Хиаши. Стоило его имени всплыть в мыслях, Мей расплылась в довольной улыбке. Странным образом из высоких окон на неё полился тёплый свет, будто напоминая, в каком они прекрасном месте. И как мало у них времени, чтобы насладиться обществом друг друга в мире, где больше никого не существует. Им срочно нужно свидание, иначе никогда до сладкого не доберутся. — Хиаши псих что ли? — громоподобный голос ударился в стену, и подобно каучуковому мячику принялся отскакивать от всех поверхностей вокруг, пока не занял собой всё сонное фойе. Разумеется, сонливость моментально испарилась, не выдержав силы этого голосяги. — Как он выпустил тебя в таком виде? Мей самодовольно выпятила вперёд грудь, уперев руки в бёдра. — Я взрослая девочка и сама решаю, как, куда и с кем, — хитро улыбаясь, ответила она на тираду Эйя. Здоровяк стоял у неё за спиной. Выглядел он, между прочим, ничем не лучше. Точнее ничем не скромнее. Тот же белый халат — только на нём он норовил раскрыться ниже пояса. В общем и всё, больше ничего примечательного в образе Эйя не было. Разве что он сам, такой большой и широкоплечий. — Доброе утро, Эй. Как прошла ночь? — Хах, судя по всему, лучше твоей, — подмигнул он, небрежно махнув рукой себе за спину. Мей отклонилась, с любопытством разглядывая пространство фойе. Догадаться о ком он говорил оказалось не сложно — непримечательная женщина с недовольным лицом и мышиного цвета волосами, прожигала дыру в Теруми, пока свободный коридорный подталкивая её к выходу. — Она, — что сказать Мей не знала. Одноразовая дама Эйя оказалась совсем не такой, какую ожидаешь видеть с таким мужчиной. — Э-э-э, приятная? — вопросительная интонация даже самой Теруми показалась очевидной. Но Эй совершенно не выглядел обиженным. Тем более, когда громко рассмеялся. — Она полная противоположность понятию «приятная». Но в своё время отказала мне. Незавершённое дело, если позволишь, — Мей понимающе покивала. — Стоило того? — Лучше бы трахнул пару горничных, — разочарованно покачал головой Эй. Впрочем, тут же забывая о своём огорчении, когда увидел, что Теруми ничуть не возмущена, а тем более не смущена его словами. — Ничья выходит, — усмехнулась рыжая бестия. — Уговорила, нимфа, сойдёмся на ничьей, — с лёгким поклоном, согласился Эй. — Ты куда-то шла? — Ну да, собиралась вернуться в номер. — Идём, — Эй позволил себе слегка подтолкнуть Мей в спину, направляя в сторону лифтов. — Нужно ещё пересечься, если вы тут задержитесь, — предложил здоровяк, когда двери лифта закрылись, отрезая пару пассажиров от всего отеля. — В твоём присутствии, нимфа, Хиаши начинает мне снова нравиться. — Да-а-а, я на него хорошо влияю. Тихое «дзынь» ненавязчиво сообщило, что Мей пора выходить — её этаж. — Я скажу Хиаши, — уже стоя в коридоре, пообещала Теруми. — Ну, что ты предложил встретиться. Уверена, он не откажется, — Эй кивнул. Мей взмахнула ладошкой и зашагала в сторону номера. — Мей! — она удивленно обернулась, увидев, что Эй не даёт лифту закрыться, встав между автоматическими дверями. Теруми знала этого человека меньше дня, но догадалась, что таким серьёзным он бывает не часто. — Да? — Я понимаю, что тебе нравится быть, — мужчина тяжело вздохнул, будто недоволен словами, ещё не озвученными, — быть единственной. Любая бы на твоём месте этого хотела. Но я тебя прошу, — его глаза смотрели с какой-то маниакальной мольбой, испугавшей Мей. — Не дай ему забыть. Что бы он ни говорил, а если забудет — никогда себе не простит. Не дай забыть. Ждать её ответа Эй не стал. Так же внезапно, как начал этот разговор, так же исчез, и только шелест лифта доказывал, что он вообще тут был. Мей пробрал озноб, словно призрак прошёл сквозь тело. «Не дай забыть». Она перепугалась, что эти слова станут преследовать её, никогда не отпустят. Хотелось догнать Эйя и потребовать, чтобы забрал их обратно. Решать только Хиаши. Хочет забыть — пусть забудет. Теруми разозлилась. — Мей? — пока не оказалась в плену строгого взгляда серых глаз. — Я искал тебя. Испугался, что мог сделать или сказать что-то не подумав. И ты ушла, — строгость уступила место растерянности. Такая мелочь, а Хиаши был готов съесть себя живьём. Теперь Мей поняла, какие слова Эйя должна была запомнить навсегда — «не простит». Ради того, чтобы никогда не видеть, как Хиаши ненавидит себя, Мей сделает всё, чтобы он не забыл. Как бы сильно её мужчина не желал обратного.

***

Последний штамп и-и-и… — Готово! — она подскочила со стула — до такой степени обрадовалась. Даже жаль, что первым, с кем она поделилась этой радостной новостью, стал пустой кабинет. Счастье оказалось недолгим, а её опрометчивое решение вскакивать в тесном пространстве вот-вот грозило обернуться катастрофой. Изуми будто в замедленной съёмке наблюдала за покачнувшейся стопкой бумаг — она клепала штампы на бланках не поднимая головы, ничего удивительного, что упустила момент, когда стопка стала полуметровой. А теперь решила изобразить из себя Пизанскую башню. Листы кренились вбок та-а-ак медленно, просто неестественно. Успела мелькнуть мысль, что сможет поймать. — Нет-нет-нет! — зря пыталась. Рука именно в этот момент решила зажить своей жизнью, врезалась в середину стопки, и ускорила неизбежное падение. Пол кабинета мгновенно побелел, сделавшись похожим на заснеженные тротуары за окном. Изуми меланхолично взглянула на часы, висящие напротив — если бросить всё прямо сейчас, то ещё можно поваляться в постели с Итачи пару часов. Сбежать незамеченной из полупустой школы, сделать вид, что так и было. Мечты, мечты. Между тем, она уже опустилась на колени, принимаясь ползать по полу, стараясь не пропустить ни одного листа. Складывая их в равные стопки посреди кабинета. Изуми ещё раз заглянула под рабочий стол — убедиться, что от неё никто не сбежал, и только после этого поднялась на ноги, с удовольствием растягивая затёкшее тело. — Ой! — испугано пискнула секретарь, оборачиваясь. — Вы меня напугали! — пожаловалась Изуми, заглядывая в смеющиеся глаза Хирузена, обрамлённые сеточкой морщин. По всему выходило, что директор стоял в дверном проёме — между своим кабинетом и приёмной — уже какое-то время. А судя по тому, как углублялись мимические морщины, вызванные его весёлостью, видел Хирузен всё представление целиком. — Что, — упирая руки в бока, с претензией обратилась Изуми к начальнику, — стояли здесь всё это время и даже не соизволили помочь? — Я созерцал упрямство молодости, — наконец пересекая границу кабинетов, мудро изрёк Хирузен, привычно заложив руки за спину. — Старикам бывает полезно узреть прошедшее, чтобы ценить пришедшую мудрость. Изуми постояла в одной позе, демонстрируя директору — чтобы полюбовался — всю красоту возмущения. Но признаков раскаяния не дождалась. Демонстративно наклонялась к стопкам листов, которые так и не подняла с пола. Громко хлопала ими по столу, поднимая тонкий слой пыли, успевший образоваться с прошлой влажной уборки. Но и на это Хирузен взирал с мудростью. — Погодите-ка, — вдруг нахмурилась секретарь, наведя порядок — и на полу, и в бумагах. Она с подозрением оглядела немного скучающее лицо директора, обдумала его слова, которые вначале приняла за типичную издёвку. В конце концов, Хирузен имел на это право, с его опытом и знаниями. Только что-то не складывалось. — Вы только что, — медленно продолжила Изуми, физически ощущая работу серых клеточек, — сказали что-то типа того, что я сама во всём виновата, ведь вы меня предупреждали и говорили не приходить? Да ещё придумали из этого житейскую мудрость? — Типа, — усмехаясь, ответил Хирузен, никогда не упускающий возможность ввернуть молодёжное словечко. Особенно при внуке, который на это так забавно раздражается, всё больше напоминая отца. — А вы ушлый старикашка. Знаете об этом? — вот поэтому Сарутоби так ценил Изуми — не считая её профессионализма и работоспособности, порой доходящих до абсурда — она помогала ему чувствовать себя молодым не только в душе. Словно нахождение в непосредственной близости от молодой девушки обязывала его держать марку. — Этот дополнительный бонус достаётся всем старикашкам. Изуми несогласно покачала головой, но не стала раздувать самомнение директора с утра пораньше, говоря, что другого такого старика не найдёшь. — Кажется, у нас всё готово, — показывая на проштампованные стопки листов, доложила секретарь. — И, кажется, этим должен был заниматься кто угодно, но не директор, — это Изуми повторяет каждый год по три раза, аккурат перед экзаменами, когда Хирузен взваливает на себя всю подготовку. Когда Изуми, в очередной раз, слышит от него, что можно не приходить, но всё равно приходит. Они копируют экзаменационные задания, ставят штампы, печатают ведомости. Наверное, в глубине души, Изуми приходит потому, что понимает — всё это её работа. Но директору необходимо быть нужным, а она умело делает вид, что ничего не понимает. — Прекрасная работа, — осмотрев стопки бумаг, констатировал директор. — Впрочем, как всегда. Благодарю, Изуми. Теперь ты точно можешь идти. Старик кивает. Забирает с собой первую стопку бумаг, и уходит в свой кабинет. Изуми хочется его как-то задержать — она знает, что он останется в школе до вечера, хоть и не представляет, чем ему тут заниматься. Однако субординация, есть субординация, секретарь не может просто взять и приказать директору идти уже домой. Может только попытаться. Поэтому хватает оставшиеся листы и следует за ним. На всю следующую неделю кабинет Хирузена превратится в поле боя. Все свободные поверхности уже занимают бумаги, бумаги и ещё раз бумаги. Он будет расхаживать среди них, как генерал, наблюдать за сокращением своих белых войск. Правда, в отличие от настоящего военного, Хирузена это будет радовать. — Кхм, — Изуми теребит край листа, делая вид, что желает добиться идеально ровных стопок — тянет время, и невзначай говорит, стоя к начальнику спиной, — а Конохамару не скучает один дома? В нём ведь столько энергии, наверняка хочется куда-нибудь выбраться. Слышала в центре залили каток. Подумываю вытащить туда Итачи, — тараторит, пока всё не высказано. А теперь затаилась и ждёт, как отреагирует директор. Прогоняет в голове всё, что успела наговорить — проверяет, не вышло ли слишком в лоб. Кажется, нет. — Хм, звучит интересно, — только голос Хирузена заинтересованно не звучит. Изуми оборачивается, а старик уже надел свои аккуратные очки и уставился в какие-то списки, раскиданные по столу. — Господин Директор! — обижено заявляет Изуми. — Вы же сами всегда всех поучаете, как некрасиво не слушать собеседника. — Простите, Изуми. Что вы сказали? — от бумаг он оторвался, но в глазах как будто всё бегают и бегают строчки текста. Он даже перешёл на рабочий тон. Секретарь только фыркнула, грозно промаршировав до стола начальника. Без тени сомнения опёрлась о столешницу, уперев руки так, чтобы закрыть как можно больше бумаг. Из-за этого она оказалась практически нос к носу с Хирузеном. Странно, но вблизи он совсем не показался ей старше, даже наоборот. — Я спросила, как там ваш внук. Поди скучает один. — Конохамару будет приятно твоя забота, — улыбнулся Сарутоби, отклоняясь на спинку рабочего кресла, чтобы не смущать юную девушку. — Но у него любовь, так что давно убежал из дому. И не посмотрел, что так рано. Общество старика ему не требуется. — Оу, — смущённо возвращая телу вертикальное положение, отреагировала Изуми. Стало неловко. Но её спас звонок. — Простите, — поспешно извинилась и пулей вылетела из кабинета директора. — Итачи? — удивилась она, глядя на фото звонившего. — Привет, а ты чего так рано проснулся? — не слушая его приветствий, начала с расспросов Изуми. В тайне она тешила себя надеждой, что успеет вырваться с работы и разделит с сонным парнем первый утренний кофе. — Из-з-у-у-у-м-и! Дорогая, это ты? — пришлось отнять телефон от уха, чтобы убедиться, что собеседник тот. — Итачи? — на всякий случай, ещё и уточнила девушка, чтобы он сам подтвердил свою личность, потому что голос казался, мягко говоря, навеселе. Но когда бы он успел набраться, если она оставила его дома, спать сладким сном младенца? — Изуми, а ты как там оказалась? — озадаченно поинтересовался некто, очень похожий на Итачи в подпитии. — Где? — забыв, что надо, наверное, выяснить, где он сам находится, спросила Изуми, обескураженная подобным вопросом. — Хи-хи, как где, дорогая, тут, в моём телефоне? — нельзя было умиляться пьяным хихиканиям этого прохиндея, но когда дело касалось Итачи, она мгновенно поддавалась своим слабостям. — Сынок, ты ведь сам ей позвонил, — расслышала Изуми в трубке, где-то глубоко на заднем фоне. И тут вообще выпала в осадок. Мозг анализировал полученную информацию: Итачи несколько нетрезв, и он с Микото. Что это может значит? Она его напоила? Он пришёл уже «готовый»? Но тогда, с кем он пил? Итог её размышлений вылился во вполне закономерный вопрос. — Что вообще происходит? — с нервным смешком, уточнила она. — Микото у нас в гостях? Почему ты такой пьяный в присутствии матери? — неожиданно грозно, спросила Изуми, даже зная, что он не видит, для эффекта приложил руку к боку. — Она спрашивает, почему я пьяный при тебе, — продолжая похихикивать, сказал Итачи в сторону. Изуми пришлось напрячь слух, чтобы расслышать, о чём они говорят, он увёл беседу слишком далёко от динамика телефона. — Сказать ей? — теперь Изуми затаила дыхание, ожидая, что раскроется какая-то страшная тайна. Сердце громко стучало, мешая слушать. — Ох! — эта реакция Микото оказалась ближе, или просто будущая свекровь реагировала слишком громко. — Ты что, ты что! Это повредит моему афтар… фтори… афф-фф… тету! Челюсть Изуми отвалилась с такой силой, что должна была пробить все полы и потолки, пройти сквозь толщу земли и удариться о ядро планеты. — ВЫ БУХАЕТЕ ВМЕСТЕ?! — забыв о приличиях, о том, что директор буквально в двух шагах, попросту проорала Изуми, стараясь как-то справиться с наплывом эмоций. — А-бал-деть! Я должна это увидеть! — начиная посмеиваться от своих представлений этой картины, без стеснения выдала Изуми. — Так я поэтому и звоню, — Итачи заговорил нормально, хотя лёгкое сопротивление Микото ещё слышалось на заднем фоне — она так мило переживала за свой аффтаритет, жаль, так ни разу и не смогла выговорить слово нормально. — Мы дома. Приезжай. Дома у мамы, — уточнил Итачи. — Хорошо. Только закончу с работой, — пообещала Изуми, теперь уже точно готовая оставить директора скучать тут в одиночестве. — Вы там это, постарайтесь остаться в кондиции, пока меня нет. — Ноу-у-у проблемс, — заверил Итачи. — Куда нажать. Нет, не получилось, — Изуми ещё послушала пару минут, как эти двое бухариков пытаются справиться с красной кнопкой на телефоне. Но, в конце концов, сжалилась и сама отключилась. — Какие-то проблемы? — Ах! Вашу ж… — едва сдержалась секретарь, чтобы не обматерить директора, подкравшегося незаметно. Как всегда. Только, когда он проделывает такое с учениками, замышляющими пакость — это достойно восхищения. А доводить раньше времени до седых волос своего преданного работника. — Не круто, старик! — под адреналином, выдала Изуми. — Что-то дома? С госпожой Микото? — Изуми старалась отдышаться, и ей вроде как это удалось, так что она собиралась отмахнуться, сказав, что всё отлично, её просто ждут. Сосредоточилась на лице Сарутоби, его напряжённой позе, жёстком взгляде, сканирующем помощницу на предмет вранья. Должно быть, всё дело в остатках адреналина, бушующего в крови. Иначе, чем ещё объяснить, что она сделала такое потрясающее открытие, углядев мельчайшие изменения в самом Господине Директоре? Мысли торопились достичь необходимой точки её разума, где сформируются окончательно, словно стадо перепуганных газелей. Наскакивали друг на друга, сбивались с шага, толкались. Изуми испугалась того, что будет, если они всем скопом оформятся на подкорке. Может такое быть или не может? Чтобы директор… Как он произнёс её имя. Как напряжён. Сейчас этот мужчина — просто мужчина, а не мудрый старик. Изуми буквально захлёбывалась в море откровения. Но Хирузен стоял перед подчинённой обнажённым… в фигуральном смысле! Мужчина, произносящий запретное имя. Имя женщины, которая плотно заняла часть его мыслей. — Невероятно, — прошептала Изуми, прикрывая от шока рот рукой. Хотя, постойте. Эта мысль, при всей своей невероятности, кажется лишь укрупнённым событием, которое произошло давным-давно. В тот раз тоже были искры, но выражали они радость от встречи. А сейчас он испугался. Так родилось нечто более сокровенное. — Тебе нужно идти? Нужна помощь? — ей хотелось, чтобы адреналин ушёл окончательно, чтобы не проникать в тайны Сарутоби настолько глубоко. Это выльется в напряжение на работе, а она любит свою работу. И этого старика. И Микото. И Итачи. Кого она не любит, так это противного Фугаку, чьи поступки могли стоить ей любви всей жизни и простого женского счастья. — Изуми? Что именно невероятно? Ты меня пугаешь. А в моём возрасте вредно пугаться, — мысленно она отмахнулась от его возраста. Всё это условности. Поддерживаемая этой мыслью и остатками заряда смелости, Изуми поддалась на мимолётность своих открытий. Смелось, ведь берёт города, так что ей стоит взять несчастную женщину и сделать её счастливой? — Невероятно то, как вы кстати тут оказались. — В... — смешно для себя, всегда знающего, что сказать и как поставить в тупик других, запнулся Хрузен, — своём кабинете? — Типа того. Короче, мы тут точно закончили, а раз у вас нет никаких дел дома, то вы идёте со мной, — кивая своим словам, она сбегала в кабинет начальника, схватила его пальто и портфель, выключила свет. Всё это небрежно закинула на Хирузена, продолжая мельтешить по двум кабинетам сразу, проверяя, что ещё нужно выключить или запереть. — Вам ведь нужно есть, верно? — активно толкая его к выходу, заметила Изуми. Пусть Итачи думает, что хочет. Но она намерена свести его мать с этим упрямым стариком.

***

— Пап? — снова позвал Наруто, когда в трубке, вместо голоса отца, раздались странные звуки, похожие на борьбу. — Ау! Пап? — молчание затягивалось, прибавляя голосу Наруто нервных ноток. — Па-а-а-ап? — протянул он, слишком громко для начавшего замерзать тесного пространства. Не знаю куда ещё смотреть в странной и пугающей ситуации, блондин поднял взгляд, встречаясь с хмурым выражением в серых, грозовых глазах Хинаты. Она выглядела настолько серьёзно, будто готовилась вот-вот разорвать на себе одежду, демонстрируя шокированным друзьям ярко-красную S на жёлтом фоне. Ничего кроме раздражения эта упрямая готовность любимицы учителя броситься спасать Минато-сенсея из любой беды, не вызвала. Наруто моментально пожалел, что вообще начал на неё пялиться. Скрыть недовольное рычание не удалось, но он понадеялся, что попутчики спишут это на непонятки с отцом. — … ак ты смеешь! Он — мой детёныш! — от пучины масштабного раздражения, спас приглушённый голос матери, зазвучавший где-то на задворках тишины в телефонной трубке. — Успокойся, женщина! — всё указывало на то, что Минато никак не удаётся отвоевать телефон в единоличное пользование. Воображение подкидывало нелепые картинки, как отец упирается ладонью в макушку матери, отпихивая её подальше. Наруто мысленно согласился со внутренним голосом, что в случае с Кушиной самое нелепое, чаще всего, оказывается правдой. — Я сам знаю, что спросить! Он, если забыла, и мой сын тоже, — с обидой, заявил Минато. Образовавшаяся тишина подсказывала, что приём сработал — Кушина притихла. — Сынок? Привет, — теперь голос отца звучал чётко и громко. — Привет, ещё раз, — выдыхая, ответил Наруто. — У вас там всё нормально? — на всякий случай, полюбопытствовал он, а то может у него нет времени следить за чужими отцами — надо своего спасать. — Да, не обращай внимания. Мы с мамой возвращаемся домой, позвонили на удачу — вдруг не спишь… — Спроси! Спроси! — вновь прервала мужа Кушина, шепча далеко от динамика. Минато тяжело вздохнул, давая себе время поартачиться перед властной хозяйкой его хозяйства — во всех возможных смыслах. — К тому же, — с нажимом продолжил старший блондин, — мама переживала, что ты мог стать жертвой голода. Она ведь забыла оставить тебе забитый готовыми блюдами холодильник, — с нескрываемым сарказмом, закончил Минато. — Прости меня моё золотко! Не знаю, как так вышло! Скажи, что ты в порядке, мой маленький детёныш! Да что я за мать такая! — подловив Минато в момент, когда он поверил, что она смирилась, неожиданно прокричала почти в трубку Кушина. — Э-э-э, — только и смог ответить Наруто. — Да я как-то даже не заметил, — по привычке лохматя волосы на затылке, признался он. И снова взглянул на Хинату, искрами во взгляде передавая то, что ещё не успел озвучить вслух, но заверяя — сейчас всё будет, и ты будешь моего любимого оттенка красного. — Были дела поважнее, — артикулируя так, чтобы показать ей больше языка и зубов, чётко произнёс Наруто. — Я буквально вгрызся на эту ночь в гранит науки. Нужно было показать ему, кто папочка. Пришлось и так отделать и этак, пока не выжал из него все знания. — Горжусь тобой, сын, — ответ Минато должны были слышать все присутствующие, так работала тишина салона в сочетании с громкостью динамика. — Надо нам с мамой почаще так уезжать, чтобы ты мог спокойно оставаться наедине со своим гранитом и как следует его долбить, — Наруто с трудом удержал в себе дикий ржач, раздув щёки до боли. Знал бы только Минато-сенсей, о чём говорит. Было взрывоопасно смотреть на Хинату, но провернуть такую крутую штуку и не взглянуть на произведённый эффект? Наруто ведь не железный. И это того стоило, даже то, что он чуть не умер от удушья, изо всех сил стараясь не смеяться. Она была лучше, чем в его фантазиях. Такая особая, сексуальная, разновидность красного заливала лицо Хинаты — в салоне ощутимо теплее стало. В глазах-блюдцах смущение вступило в борьбу с желанием свернуть озабоченному блондину шею. Тонкие пальчики с такой силой вцепились в обивку сиденья, что планировали разодрать её. Ещё бы! Не каждый день ведь любимый учитель даёт сыну добро долбить её при каждом удобном случае. — Я же тебе говорил, что он не пропадёт, — отвлекая от мыслей, как и где можно устроить новый секс-марафон, вмешался голос отца. Наруто потерял устойчивость взгляда, сместив его в сторону водителя. Но Саске похоже только нервничал из-за долгой остановки, а само его присутствие напомнило, как Наруто злился минуту назад на ту, кем снова желает обладать. Единолично и грубо. — Но ты всё равно держись там, скоро приедем и мать с тебя не слезет, пока не накормит. Судя по тому, что я вижу, — обречённо добавил Минато, — до смерти. Наруто усмехнулся, продолжая перемещать взгляд, словно было важно убедиться, что никто из салона не пропал, а участвует в этом разговоре, разделяет его весёлость. Только в самом углу пришлось наткнуться на пару проницательных зелёных глаз. Взгляд забытой лучшей подруги оказался подобен удару под дых. Что-то было в том, как Сакура смотрела, что-то опасное. Она знала, всё понимала, но от этого Наруто не хотелось смеяться. Харуно подсматривала, проникала своим знанием в его личное. Узумаки резко отвернулся, уставившись на свои пальцы, что теребили воздух. — Тут такое дело, — вытряхивая из головы тёмные мысли — эти порождения долгоиграющей обиды на Сакуру, смущённо промямлил Наруто, — меня вроде как похитили. Так что, дома я вряд ли буду раньше вас. — Что он сказал?! — взвизгнула Кушина. Если уж Наруто поморщился, то он мог представить каково уху отца. — Сынок, если не сложно, — мягко, но настойчиво, попросил Минато, — выбирай, пожалуйста, выражения. — Соррян, пап, — нервозно посмеявшись, вновь потрепал себя по загривку Наруто, — обещаю компенсировать. Но меня правда нет дома. Я с Хинатой, Саске и, — пришлось сглотнуть перед её именем, будто произносить его стало нарушением какого-то обета, — Сакурой. У нас что-то вроде дорожного приключения. Типа, чтобы проветриться перед экзаменами, — сочинял на ходу Узумаки. — Хорошо, я рад, что вы с друзьями нашли время для отдыха. Будьте аккуратны, и не задерживайся надолго. Договорились? — Конечно, — покивал, хотя отец не мог видеть, Наруто. — Звони, если что. Люблю тебя. — И мамочка тебя любит! — Кушине не удалось отвоевать у мужа телефон, но она продолжила кричать в надежде докричаться. Наруто не завидовал таксисту, который везёт их домой. — Не пей! Предохраняйся! — Да, я вас тоже люблю, — понизив голос, сказал Наруто. Он уже пожалел, что накричал на ребят, назвав Минато нормальным отцом, учитывая, почему они оказались там, где оказались, и чем планировали заняться. Добивать Саске своими отношениями с предками он не собирался — даже в качестве лёгкой мести. Но попробуй не скажи Кушине в ответ, что любишь — та-а-а-а-кое начнётся. Лучше никому не знать. — Увидимся, — добавил Наруто, и отключился, пока мать не дала ещё какой-нибудь мудрый совет, который услышат все вокруг. Он снова вытянулся в струнку, чтобы вернуть телефон в карман штанов. После одёрнул куртку и сел, откинувшись на сиденье, принимая самую расслабленную позу. Ему не хватало только начать свистеть, чтобы ещё отчаяннее показать, на каком он расслабоне. — У тебя что, — первой вышла из ступора Хината, ей к тому же нужно было отвлечься от глубокого смущения, всё ещё горящего на щеках — и в других, куда более интимных местах — от этой невозможной выходки блондина. Надо хотя бы попытаться смутить его в ответ. — Стоит Флоу Райда на Минато-сенсея? Серьёзно? Наруто впился в неё взглядом, за считаные секунды разгадав её замысел — глупая, глупая Хьюга, раз за разом пытается, бросается в эту схватку с сильнейшим, зная, что никогда не сможет одержать победу. Но как же горяча она была сейчас, вздёрнув подбородок и бросая вызов. — Д-е-т-к-а, — мучительно долго растянул Наруто одно слово, усаживаясь прямо, а для равновесия хватаясь за подголовник — теперь их ладони соприкасались, одно движение и пальцы сплетутся, — моя флоу райда серьёзно стоит только на тебя. — А? — хлопая глазами, выдавила из себя Хината, смотря на него так внимательно, будто не могла поверить, что блондин сказал то, что сказал, да ещё вслух. Оттенок сладкой клубнички покрыл её пухлые щёчки, маня попробовать их жар на вкус. Губки приоткрылись, выдыхая протяжное о-о-о, явно перерастающее в немое «боже мой». — А-г-а, — находясь в прострации, с трудом выговорила Хината. И отвернулась от него, стараясь уменьшиться в размерах. — Вы закончили, извращенцы? — прервал ликование блондина громкий голос Саске. — Как насчёт того, чтобы вернуться к… ну… ко мне и моим проблемам! — не найдя менее эгоистичную формулировку, сказала он как есть. — Бля, извини, — придерживая довольную улыбку, потупил взгляд Наруто. — И это, за отца тоже. Я ничего такого не имел в виду, — намекая всё о том же моменте, когда назвал Минато нормальным, извинился Узумаки. — Вы оба извините, если на то пошло. Хината обернулась, чисто убедиться, что он смотрит на неё. — А я что? — удивилась Хьюга. — Ладно тебе, — мягко улыбнулся Наруто, — не так много времени прошло с тех пор, когда ты мечтала, чтобы Хиаши был похож на твоего любимого Минато-сенсея. Так ведь? — Хината усмехнулась. — Как посмотреть, — философски заметила она, — порой кажется, что это было в другой жизни. Но твою мысль я поняла. Очень мило с твоей стороны извиниться и вроде как обидеть — в одном предложении. — У-у-у, какая пассивная агрессия, — посмеялся Наруто. Не удержался и щёлкнул её по вздёрнутому носику, наслаждаясь тем, как Хината прищуривается, накрывая глаза пушистыми ресницами. Снова так легко забылся. Неужели какие-то полчаса назад он пылал гневом так ярко, что готов был её возненавидеть? Нет, ещё хуже — он был готов признаться в чувствах и потерять её навсегда. От этой мысли стало страшно. — У меня тоже нормальный отец, — обижено встряла Сакура, закрываясь, с трудом из-за толстой куртки, скрещенными руками, — если кому-то интересно. Повисла напряжённая пауза. Вселенная была готова расколоться на несколько частей, в каждой из которых события идут совершенно по-разному. В основном, разумеется, хреново, погружаясь в пучину тьмы всё глубже и глубже, пока не достают до дна, за которым не остаётся выживших. Эти четверо давали отпор как могли, отталкивали от себя взаимные обиды и объединяющие секреты. Просто потому, что оказались рядом, потому что нужны друг другу в этот затянувшийся момент. Каждый был уверен, что тьма ещё вернётся — очень скоро. А сейчас пауза разбилась на четыре молодых голоса, несмело рассмеявшихся. Пусть только на секунду, но они вернулись назад. Туда, где всё хорошо. — Теперь серьёзно, — успокоившись, вновь напомнил о себе Саске, — я должен довести дело до конца, — это он сказал конкретно Хинате, понимая, что у Наруто с Сакурой не совсем есть выбор — в конце концов, он заблокировал двери, так что выбраться они точно не могут. — Не хочу быть гонцом с плохими новостями, — понимая, что Хината мечется между желанием поддержать Саске и отговорить его от этой пугающей неизвестностью авантюры, вмешался Наруто, — но как ты теперь собираешься следить за тачкой своего отца? Он уже умотал от нас хрен знает куда. — Об этом не волнуйся, я обо всём позаботился, — довольный собой, ответил Саске, — Хинате достаточно достать свой телефон. — Что? — нахмурилась Хьюга. Следом недовольно закатывая глаза. — Что ты сделал? — Ничего особенного, всего-то одну гениальную вещь. — Только не говори, что подкинул Фугаку свой… — Я подкинул отцу свой телефон! Язвительный комментарий крутился на языке, но Хината посчитала, что сперва необходимо ударить себя по лицу растопыренными пальцами, наглядно демонстрируя её отношение к «гениальности» лучшего друга. — Признайся, ты это специально, да? — отнимая пальчики от лица, серьёзно спросила Хьюга. — Сегодня день такой что ли? Называется: давайте подумаем, какую дичь мы можем сотворить и сотворим? Ты хотя бы звук на нём отключил? — Ха! — победоносно вскинулся Саске, умудрившись тыкнуть в неё пальцем — это стоило того, чтобы вдариться локтем в руль, и даже не поморщиться, за что респектнул сам себе. — Конечно, отключил! Думаешь, я совсем тупой? — зря он именно так сформулировал вопрос. Хинате хватило одного точного взгляда, чтобы передать — а ты ещё сомневаешься? — Я всё продумал до мелочей, — хмуро добавил Учиха. — Неужели? — язвительно уточнила Хината. — А если он его найдёт? Это ты как собираешься объяснять? — Не найдёт, — в тон подруге, ответил Саске, — я спрятал телефон в пустой карман на молнии, который был закрыт. Знаешь, что это значит? Правильно, что он ничего в нём не хранит. А значит и не полезет. — А как возвращать будешь, ты подумал? — не сдавалась Хината. — Ой, прости пап, я только заберу свой телефон из твоего портфеля. Как он там оказался? Так я же следил за тобой, — кривляясь, разыграла сцену Хината. Сакура и Наруто только успевали переводить взгляд с одного на другую, как посетители теннисного матча. Блондин особенно колко останавливал взгляд на Хинате, которая всё давила и давила. В какой-то момент начало казаться, что каждый её аргумент отдаёт отчаянием. Наруто присмотрелся к тому, как она поджимает губы, пряча нахмуренные брови под чёлкой. И всё понял. Может, не прям всё, но хотя бы ту часть, которая касалась её телефона, лежащего в его кармане. Он прихватил его, когда убегал из дома — собирался ткнуть её симпатичным носиком в дурацкое сообщение Саске. Картинка постепенно складывалась. Так вот, для чего Учиха вообще написал ей. Только Хината казалась удивлённой, когда они все случайно столкнулись, к тому же, была в компании Сакуры. Наруто ещё раз взглянул на неё — вид испуганный. Оно и понятно, всю поездку Хината думала лишь о том, что только чудо спасло её. Она могла подвести лучшего друга. Потому что не читала это дурацкое сообщение. Понятия не имела, что нужна ему. Теперь Наруто стало любопытно, почему же она ушла. Но это подождёт. — Ты закончила? Отлично, — игнорируя вопросы подруги, которые его самого пугали, произнёс Саске. Он предпочёл пристегнуться и завести мотор, отвлекаясь механическими действиями. — Просто скажи куда ехать. Если всё закончится так, как мне нужно, то я готов хоть распрощаться с этим тупым телефоном. Пусть убираются из моей жизни вместе. — Ну? — настойчиво добавил он, наседая на Хинату. — Я… — Ты, конечно, круто это всё придумал, — вмешался Наруто, по самые плечи, протискиваясь между сиденьями. — Типа, смело, вот, что я имею в виду, — выкручиваясь так, чтобы крепко пожать руку Саске, продолжал Наруто, одновременно свободной рукой шаря в кармане, что ближе к Хинате. — Я бы не решился, честно тебе скажу. Но очень рад, что мы типа все вместе, тут, с тобой. Поддержим и всё такое, — он не мог прервать зрительный контакт с Саске, чтобы не вызвать подозрений, поэтому надеялся, что Хината сама заметит свой телефон, едва торчащий из глубокого кармана его куртки. — Эм, да, спасибо, Наруто, — несколько сконфужено, отреагировал Учиха, — я тоже рад, что вы все тут, — он не особо задумывался над ответом, но знал, что говорит правду. Всё было правильно. Хината, без которой он даже не решился бы. Наруто, появление которого в их жизнях, ознаменовало начало нового этапа. И даже Сакура. Та, кого он полюбил. Впервые. Хината жмётся к стеклу, когда Наруто в своей наглой манере занимает всё пространство. Нервы натянуты до предела, она готова хоть на нём сорваться. Какой никакой, а будет повод выбраться из этого замкнутого пространства, убежать, оставляя ситуацию на произвол судьбы. Пусть секреты Фугаку остаются при нём, пусть её соучастие в преступлении Сакуры останется тайной. Кстати о ней. Ведь всё снова из-за неё! Сучка крашенная во всём виновата! Если бы она позволила вернуться в квартиру Наруто, то Хината не забыла бы свой телефон. Телефон! Хината совершенно случайно — разве что зад Наруто немного помог, когда он принялся буквально вертеть им перед лицом — бросила оценивающий всю фигуру блондина взгляд, замечая знакомый чёрный чехол. Взрываться расхотелось, а вот заставить Наруто стонать от удовольствия, прямо здесь и сейчас — очень даже. Она ловко вытащила гаджет, пряча в дальней ладони, чтобы ограничиться хоть какой-то благодарностью — за спасение своей задницы, она смело ущипнула Наруто за его. — Ухх! — подпрыгнул Узумаки. Удар о крышу машины смягчили волосы и шапка. — Неожиданно, — прокомментировал он, ощущая приятное покалывание в том месте, где коснулись пальчики Хинаты. Даже через ткань джинсов это было возбуждающе. И немного неуместно. — Кхм, неожиданно приятные слова, чувак. Правда. Ну это, не буду мешать, — закончил он, прежде чем откинуться обратно. — Да, — неуверенно произнёс Саске, сбитый с толку. — Ну что там? Ты готова? Хината показательно тяжело вздыхает. И демонстрирует Саске свой телефон. — Сейчас, сейчас, — руки ещё дрожат, адреналин зашкаливает. Она спаслась! Приложение с функцией «найди друга» открывается только с третьего раза. Но на экране мгновенно вспыхивает красная точка, показывающая местоположение телефона Саске. Точка движется. Ещё не покинула границы города. — Прямо, — говорит Хината, ощущая, что это ошибка, которую необходимо совершить. — Езжай прямо.

***

Хиаши будто приходит в себя, когда перед самой лестницей хватает Мей под руку. Он был отстранён и молчалив в лифте, шёл на шаг впереди, пересекая широкое фойе, позволил швейцару открыть перед ней соседнюю створку широкой двери. Теруми собиралась устроить сцену, но морозный воздух пробудил галантность Хиаши. А может просто напомнил, что он не один. Она не успела толком возмутиться, как он обернулся, крепко хватаясь за неё. Неприятное подозрение застучало в висках — опора нужна ему, он даже не видит, что перед ними несколько обледенелых ступеней вниз. — Так дышится легко, — заговорила Мей, глубоко затягиваясь холодным лесным воздухом. — А красота какая. Хорошо, что ты уговорил меня остаться ещё на денёк, — как может изображает хорошее настроение Теруми. Вокруг постриженные деревья покрылись сверкающим снегом, изморозь на статуях драконов похожа на влажную чешую, кажется стоит прикоснуться и они сойдут со своих пьедесталов, взмывая в небо. Мей хотела насладиться этим, разделить момент с Хиаши. Только вот, похоже, он и сам покрыт толстой коркой льда. — Хм, — следует от него единственная реакция. Мужчина крутит головой в разные стороны, лишь бы не сосредотачиваться на чём-то. Идёт куда-то, напрочь забыв, куда собирался. — Надеюсь, — скрепя зубами, бормочет Мей, — сейчас из кустов выпрыгнет мужик с топором или зловещие девочки-близняшки. — Девочки были в отеле, — на автомате ответил Хиаши. — Какие ещё девочки у тебя были в отеле? — совершенно не связав одно с другим, Теруми завелась с пол оборота. Упрямо остановилась, не дав Хиаши увести себя дальше. А он имел наглость — когда соизволил наконец взглянуть на неё — прикинуться непонимающим. Как будто это она тут единственная, кто говорит глупости. — Внимательно слушаю. — Девочки-близняшки, — со спокойной отрешённостью уточнил Хьюга. — Ах, они ещё и близняшки! — если бы не злость, заставившая плотно сжать губы, Мей с радостью закончила фразу обвинением, что теперь понятно, почему ему не до неё. После близняшек-то! — Я не виноват, что у тебя нет внимания к деталям. — Э? А это ещё как понимать? — странность, в которую свалился разговор, рассеяла ревностный настрой рыжей бестии. — Мужик с топором, как ты изволила выразиться, ещё мог бы выскочить на нас из кустов. Но никак не девочки-близняшки. Они были внутри отеля. Можешь мне поверить. Моя дочь любит подобные фильмы. Думаю, половину из них я знаю наизусть, — куда-то в сторону, произнёс Хиаши, удивляясь, что это правда. — К чёрту! — разом прекращая этот бессмысленный разговор, или спор — она сама запуталась достаточно сильно, чтобы поддаться желанию переписать последние мгновения. Ладони Мей ложатся на бледное, строго-хмурое лицо Хиаши, настойчиво поворачивая к себе. Пока взгляды не пересекаются. Пока она не сомневается, что он видит её. — Ты такой туманный, — тихо произносит Теруми, ослабевая хватку. Слабость начинается с кистей и словно вуаль опускается на неё. Всю. Целиком. Мей не знает, что делать, если он посчитает, что поторопился. Скажет, что это была ошибка. Слова Эйя вновь воскресают в памяти. Если он сам всё прекрасно помнит. И никогда не будет готов двигаться дальше? — Будь здесь. Со мной, — бессилие укореняется в голосе, мороз проникает в кровь. Мей умеет страдать по мужчинам. Но если придётся страдать о Хиаши — это будет смертельно. Осознанность в тяжёлых грозовых облаках серых глаз разрастается постепенно. Как будто только что на небе можно было разглядеть чёткую фигуру — совершенно неприглядную, пугающую — но теперь она распалась от движения, став эфирной массой воздуха. Хиаши накрывает её ладонь своей, устало прикрывая глаза. — Извини, — прибывая в темноте, медленно выдыхает Хиаши. Он не пытается прижаться к ней теснее, его фигура несгибаема, от прикосновения кажется, что они лишь отдаляются друг от друга. Мей хочет вырваться, ударить его, кричать, чтобы смотрел, если желает уничтожить. — За что? — обретая твёрдость, будто для последнего шага, настойчиво спрашивает Теруми. Должно быть, Хиаши ощущает перемену в ней, только сейчас в полной мере осознавая, где находится, и с кем. Её вновь накрывает мрачная серая туча, затягивая таинственностью метаморфоз, скрытых глубоко внутри, за мякотью этих глаз, непробиваемостью этих мыслей. Тонкие губы размыкаются, готовые ответить. Вот только на периферии мелькает тень. Движение смещает фокус, а чернота силуэта напоминает о кошмаре, от которого он мог по-прежнему не проснуться. Хиаши не думая дёргает головой в сторону, желая разглядеть женщину в чёрном. Она смотрит на них — он точно знает. Его рука отстраняется вместе с ним, между его телом и Мей образовывается вакуум. Её рука остаётся висеть в воздухе, будто не может — или не хочет — поверить, что он просто исчез. Теруми говорила о другом, называя его туманным. Хиаши сканирует пустоту вокруг. Из живых тут только они. Видение, впившееся когтями в его разум, кто-то смахнул, как назойливую муху. Только ощущение под кожей, этот зуд неудобства, желание выбраться из собственной кожи, оно слишком липкое — от него не отмахнуться так же просто. Лишь нежелание втягивать в это Мей, толкает на отчаянный шаг. Опасный. Хиаши отходит от неё, разрывая любые контакты. Поворачивается спиной, тяжело опираясь на каменную ограду, окружающую площадку в конце лестницы. Неторопливо ладонь скользит по холодному камню, собирая напавший снег. Когда его достаточно, Хиаши грубо касается лица, размазывая уже подтаившую белую кашицу. Мелкие мёрзлые снежинки впиваются в кожу, вызывая ожог. Зато способность соображать возвращается. Он будто заблудился. Застрял посреди непроглядного леса. С одной стороны его звал такой родной, забытый голос. Она просит поклясться, дать обещание всегда быть рядом, а сама бросает. И это поднимает со дна его сердца дикий гнев. От которого хочется уйти. Тем более, что за спиной уже зовёт другой голос. Она реальна, и с ней он живой. Выбор должен быть очевиден хотя бы потому, что — ради себя — Хиаши не может отозваться на голос покойницы. Однако, он стоит, не смеет сделать первый шаг. Он клялся Хацуми, но разве не приносил новых клятв? Разве не смотрел на осколки прошлого, обещая помнить, двигаясь дальше? Прямо перед тем, как рассказать детям о той, кто заняла его сердце. Раскрыть тайну, что такая женщина просто существует. Хотел быть счастливым. А сейчас стоит, отвернувшись от той, кого мечтал пустить в сердце, и может ощущать себя лишь клятвопреступником. Предателем. — Ты жалеешь, — ровным голосом произнесла Мей ему в спину. — Я только понять не могу, — спокойствие ей изменило, голос поднялся, задрожал, разбиваясь о его напряжённую фигуру, — о чём именно? Как же она позволила этому случится? Как оказалась такой беззащитной, в положении, когда одно слово может убить её или вознести. Снова зависима, снова в неуправляемом водовороте чувств. Ей тоже немного жаль. Жаль, что чувства эти настоящие. Наверное, все так говорят, но Мей знает — если это конец, то это её конец. Ничто не поможет залечить эту рану. Только не ущерб от настоящей любви. — О словах, — внезапно оборачиваясь, грубо бросил Хиаши. Вокруг него и его серых глаз температура стала ещё ниже. Это был тот Хиаши Хьюга, которого она встретила впервые. Как же это было… хорошо! Теруми от облегчения прикрыла рот ладошками, с трудом заглушая резкие смешки. От накрывшего облегчения немного снесло крышу. Старый добрый Хиаши Хьюга — её заноза в заднице с нижнего этажа, привычно нахмурился, за маской пренебрежения скрывая непонимание. — Не предполагал, что сказал нечто смешное. — Да ты просто дурак! — взвилась Теруми, окончательно заманивая мужчину в тупик. Впрочем, ничего нового, это же Мей Теруми — невозможная рыжая бестия. Ворвалась в его жизнь неуправляемым вихрем и всё перевернула вверх дном. — Как вообще можно так пугать? — наступая на него, опасно сверкая глазами, не унималась Мей. — Хватит тебе воображения представить, сколько всего я успела передумать, пока ты тут мялся, как прыщавый школьник на первой вечеринке? Все нормальные люди, — Теруми активно жестикулировала, подкрепляя важность каждого слова то взмахами указательного пальца, то режущими движениями по ладони, — первым делом стремятся всё обсудить, а уже потом впадают в депрессию. А не ходят такие все загадочные и несчастные, чтобы потом заявить нечто двусмысленное, вроде заявления — «да, знаешь, я тут кое о чём сожалею». Если тебе интересно, то я решила, что ты жалеешь о том, что между нами. Хиаши обдумал её слова, принимая часть упрёков. Вероятно, ему следовало сразу всё с ней обсудить. Представлять, что Мей успела испытать, пока считала, что он собирается от неё отказаться, не хотелось. Так что, Хиаши выбрал отрезать от себя каждую из мыслей, ведущую в этом направлении. — Как же ты поняла, что я говорил о другом? — с искренним любопытством, спросил Хьюга. Мей заправила под шапку горящую на фоне заснеженных деревьев прядь волос, и нежно улыбнулась, вновь касаясь его щеки. Кончики пальцев нащупали едва заметную шероховатость — след утренней неприятности с бритвой. В любой момент готовую открыться глубокую рану. — Всё просто, — самодовольно повела плечом Мей, — у тебя на лице всё написано. Это, если угодно, твой привычный вид — самоедство. Когда я поняла, что весь твой гнев, страх, и хрен знает, что ещё, направлены на тебя самого, было не сложно догадаться, что ко мне, — она сделала паузу, чтобы поправить себя, — к нам, это не имеет никакого отношения. Ну то есть, только по касательной. — Какой глубокий анализ, Теруми, — пряди, выбившиеся с другой стороны, Хиаши заправил собственной рукой, ощущая внутренний трепет от осознания, что может касаться её. — Ты скажешь мне? — прильнув к нему, чтобы не осталось дурацкого расстояния между её сердцем и его, спросила Мей. Спросила тихо, не до конца уверенная, что хочет услышать правду. «Не дай забыть». — Скажешь, о каких словах сожалеешь? — зажмуриваясь, чтобы прогнать чужой голос из мыслей, увереннее спросила Теруми. Хиаши вдохнул её запах, смешавшийся с морозной свежестью. Прижал её крепче, оберегая от порыва ветра. А может защищая себя от боли, которую сам себе причинит — иначе никак, иначе нельзя. В который раз, Хиаши обвёл взглядом окружающую роскошную красоту. Откровения ведь могут взять выходной? — Если захочешь, — наконец решил он, что ответить. — Но давай не будем тратить на это такой чудесный день? Ты ведь хотела побыть только вдвоём, забыть об остальном мире? — Один день? — с улыбкой в голосе, спросила Теруми. — Один день, — согласился Хиаши.

***

Хината зевает, прикрывая рот рукой. Салон, успевший не так давно остыть, вновь нагрелся, напоминая телу о недосыпе, а за одно об утерянных возможностях, типа тех, где она осталась под боком у Наруто. Никуда не пошла, никуда не влипла. Недовольное фырканье удалось замаскировать под очередной зевок. Она смотрит на экран телефона — убедиться, что красная точка с именем «Саске» движется по прямой, и делает вид, будто решила потянуться. Куртка давно скомкалась за спиной, сброшенная за ненадобностью, как и шапка, а теперь того же хочется для толстовки, чтобы избавиться от искусственного жара, осевшего на щеках от резких перепадов температуры. Остальные сделали также, отчего поездка начинает напоминать обычное дорожное приключение с друзьями. Почти, мысленно поправляет себя Хината, потягиваясь в разные стороны, изображая будто разминает затёкшую спину. На самом деле её интересует боковое зеркало заднего вида. И правильный ракурс. Пусть выгнуться приходиться нелепо, зато она неизменно встречает там отражение голубых глаз, смотрящих в ответ. Сколько бы Хината не проделывала этот манёвр за недолгое время поездки, Наруто как будто знает, когда нужно смотреть, чтобы перехватить её взгляд. Сейчас бы махнуться с чёртовой Сакурой местами, прижаться к нему, позволить уставшим глазам закрыться. А потом проснуться и узнать, что всё грёбаный сон. Это фырканье ни за каким зевком не скрыть. Она садится прямее, игнорируя водителя, который периодически отвлекается от дороги, с целью посверлить в ней дыру своими чёрными глазищами. При этом Саске даже не думает прервать тишину вопросом, коих у него сто пудов до хрена и ещё один. И не только к Хинате. Ей это совсем не нравится, особенно перспектива, что Саске таки решит убить время поездки разговором. — Включу радио, — небрежно бросает Хьюга, нервно дёргая плечами в попытке изобразить беззаботность. «Я на шоссе в ад. (Не пытайся остановить меня!) И я проеду, проеду весь путь до конца. Я на шоссе в ад». — Хах, — в панике Хината старается переключить радиостанцию, но от нервов не сразу попадает по кнопке. Наконец AC/DC сменяется на что-то без смыслов, слова и музыка незнакомые, их легко воспринимать белым шумом. Хината усмехается, стараясь подавить приступ аритмии. Косится в сторону Саске. Тот напряжённо смотрит вперёд, сжимая руль с излишней силой, его лицо белее мела, а скулы так напряжены, что готовы порвать кожу. — Забавно, — хочет разрядить обстановку Хината, — эта песня играла в одном из «Пунктов назначения», — безуспешно. — У нас по-прежнему разные представление о забавном, — едва разжимая зубы, комментирует Саске. — Следи лучше за грёбаной точкой, — делая громче какой-то весёлый клубный мотив, бросает Учиха. Хината салютует ему, встряхивая телефон перед лицом, чтобы показать — этим и занимаюсь. Поправляет ремень безопасности, расслабленно откидывая голову на подголовник. Успокаивает хотя бы то, что желание общаться она ему точно отбила. Наруто качает головой, наблюдая за ними с заднего сиденья. Не удивительно ли, что это физически ощутимое напряжение создают эти двое? При том, что сам он сидит рядом с Сакурой, и всеми силами игнорирует этот факт. Он правда думал, что неловкой поездку сделают они. Если вспомнить их последние разговоры, то дружескими их точно не назовёшь, скорее они походили на полный разрыв отношений — не сошлись характерами. Всё равно, что оказаться в замкнутом пространстве, из которого не выбраться, с бывшей. Тем не менее, противно эталонные лучшие друзья ведут себя настолько раздражающе неловко, что толкают Наруто в объятия — метафорические — единственного человека, также страдающего от маразматичности происходящего. — Угораздило же нас, скажи? — наклоняясь, спрашивает Наруто. Он опирается на сложенную вдвое куртку, которую неосознанно — хочется верить — сделал преградой между собой и розоволосой. Говорит негромко, но и так знает, что его не слышно, спереди радио играет намного громче, до них долетает только ритм эхо. Сакура дёргается всем телом, яростно прижимая к себе снятую куртку, будто опасается, что человек рядом может её отобрать. Зелёные глаза полны удивлённого страха — она действительно смотрит на Наруто так, словно видит его впервые. Такое поведение подруги больно режет по самому хрупкому. Он не ждал, что Сакура всё ещё способна задеть за живое. А она поделать с собой ничего не может. Даже не заметила, как начала привыкать, что из её жизни дружным строем ушли все, кто был дорог. Иронии банальнее придумать сложно, но осознала Харуно это, когда уже всех растеряла. Ну да, раньше ведь понять, что без любимых будет хреново вот вообще никак нельзя. И как теперь реагировать на блондина, который так смотрит, будто ничего не случилось, будто протягивает оливковую ветвь. Вестись на такое — себя не уважать. Надо быть полной дурой, чтобы поверить, что такое дерьмо можно разгрести. Ну уж нет, плескаться ей в этом теперь одной. — Угу, — всё равно тихо произносит Сакура, прежде чем отвернуться от голубых глаз. Боль в них обманчива. Больная фантазия показывает то, что ей хочется увидеть. Она затылком ощущает дикое покалывание, эту тягу обернуться, продолжить разговор, а потом сделать вид, что не было этих месяцев. И ждать — согласится или нет. Да только её ведь чёрт дёрнул правильно поступать. Какая же ты дура, думает Сакура, сжимая руку в кулак, чтобы не поддаться и не сжать до боли глаза. Наруто скрипит зубами, и уже тянется к Сакуре. Он мало представляет, чего именно от неё хочет. Призвать к ответу? Потребовать каких-то разъяснений, прокричать ей в лицо, что он ни в чём перед ней не виноват. Узумаки даже не знает, зачем начинать всё с начала. Может дело в этом давящем чувстве, не желающем его отпустить. Как будто капкан сжимается всё сильнее. Жаль, что появилось оно не только из-за Сакуры. У Наруто уже давно ощущение, что всё и все усиливают давление. И никто не пытается разжать стальные зубы, перемалывающие его у них на глазах. Хината, Сакура, школа, город, бывшие, чувства, друзья. Ни в ком нет спасения, как бы сильно он не старался притвориться, что это не так. — Здесь сверни направо, — голос Хинаты возвращает Наруто в суровую реальность, ничем, впрочем, не отличающуюся от ада, творящегося в его душе. Но она напоминает, что сейчас он заперт среди тех, кого может в равной мере любить и ненавидеть. Выхода нет. Но и делать что-то не нужно. На этом пути он лишь пассажир. На конечной не его сердце окажется в ошмётках. Жёстко, даже жестоко, но эта мысль приносит равновесие. — Нам, как-то, — хмуро отчитывается Хината, смотря на экран телефона, — удалось их догнать. Совсем близко. В конце улицы ещё раз сверни направо. Наруто придвигается на середину и заглядывает в лобовое, уложив руки на оба передних сиденья. Вокруг один из мелких городков, окружающих Коноху. Много заснеженных деревьев и частных домов. Узкие улочки и бесконечные вывески — отели, мотели, кафе, рестораны. И горячие источники. Саске ведёт автомобиль дальше от тесного скопления заведений, за счёт которых живёт город, а когда поворачивает, где сказала Хината, они оказываются на свободном пространстве. Правда, это только обман зрения. Просто район — брат-близнец Сото, откуда они приехали — застроен классическими особняками, и каждый дом окружён просторными дворами. — Выглядит не слишком официально, — не подумав, ляпнул Наруто. — То есть, я хотел сказать, что… ну… — Да, я понимаю, — ровно отвечает Саске. Если он нервничает, то это совершенно не заметно: взгляд устремлён вперёд, руки почти расслабленно лежат на руле. Он похож на человека, который приехал провести какой-нибудь соцопрос. Вы изменяете своей жене? А может за вами водятся ещё какие грехи? Указывать необходимо только те, за которые жена может оставить вас с голым задом. — В такие города не приезжают с рабочими командировками, — добавил Саске, и даже ухмыльнулся. Очень похоже на акулу, почувствовавшую запах крови. — Этот город, — вмешалась Хината, упорно не желающая не то видеть друга таким кровожадным, не то исполнения его тайной мечты о промахах отца, — буквально состоит из сплошного малого и среднего бизнеса. Если пораскинуть мозгами, то он окажется идеальным. — Куда дальше? — игнорируя её выпад, спросил Саске, отвлекаясь от дороги, чтобы взглянуть на красную точку. Хината слишком громко вздохнула, но развивать спор не стала. — Остановилась, — растерянно произнесла Хината, будто сама не поверила в то, как быстро настал конец пути. В ней теплилась надежда, что ехать они будут целую вечность. — Не знаю. Это за тем поворотом, — она указала рукой. — Наверное нам нужно, — фраза повисла в воздухе вместе с её вытянутой рукой. Саске кивнул и тут же припарковался у одного из домов, полностью скрытых высоким забором. Через такой — скорее всего — даже Хината не стала бы лазать. Каждый посчитал, что это странно, но тем не менее, как только Саске заглушил мотор, принялись одеваться. Он никого не призывал составить компанию, но и отговаривать не стал. Двери раскрылись в рассинхроне. Хлопнули также. Саске и Сакура вышли на дорогу, Наруто с Хинатой ближе к забору, где образовался сугроб. Хината недовольно зашипела, когда ледяной снег попал в ботинок и начал там подтаивать. Края носков намокли. Страх того, что их ждёт быстро аккумулировался в гнев. Такой приятно первобытный, разгоняющий кровь. Он толкал вперёд, мешая задумываться о чём бы то ни было. Лишь красная пелена перед глазами — спасительная вуаль, за которой никто не увидит. Хината не догадывалась, что придётся скрывать, но знала — без этого не обойтись. — Куда? — нетерпеливо спросил Саске, когда Хината и плетущийся за ней по пятам Наруто остановились рядом. Она ничего не сказала, сверилась с красной точкой, застывшей в пространстве, и только указала рукой нужное направление. В голову пришло сравнение с осуждёнными на смертную казнь, когда они все пошли за Хинатой — других желающих вести за собой не нашлось. Наруто обернулся, натягивая шапку почти на глаза, Саске плёлся замыкающим, растеряв напускную браваду. Как ожидаемо, подумал блондин, сдерживая нездоровое желание схватить его за шкирку, словно котёнка, и подтолкнуть вперёд. Наруто до извивающегося паразитом гнева, прогрызающего себе укромное место в сердце, ненавидел трусливого Саске, из-за которого вся сложная работа легла на плечи Хинаты. Поделать он ничего не мог, но злился на всех, из-за кого Хината была здесь. Правда, в конце этого короткого списка всегда была сама Хьюга. Эта вечно утопающая, отказывающаяся спасаться, а всё потому, что считала себя плотом для других. Сакура тяжело переставляла ноги, не специально замедляя хвост этого поезда, несущегося к обрыву. Она подумала пропустить Саске вперёд — в конце концов, это его крестовый поход. Нога подвернулась, она начала заваливаться назад себя, пока крепкие руки не поставили на место. Она оказалась буквально огорошена такой близостью чёрных глаз, острого носа, и этого знакомого аромата. Сработал рефлекс, а может переключился тумблер «больше никогда», но накрыло горячее возбуждение. Хината ведь привела её сюда, как жертвенного агнца, так почему бы не впасть в грех в последний раз? Получше запомнить его поцелуй и прикосновения. Если бы знала, что последний раз был последним, озаботилась этим ещё тогда. Близость Саске исчезает слишком быстро. Жаль, что желание неспособно испариться также. Сакура подмечает, что он не захотел меняться местами, не продвинулся на шаг ближе. Она перестаёт настаивать и семеня догоняет сгорбленную фигуру Наруто. Ей любопытно, как будет, когда Саске от неё откажется окончательно, а она продолжит царапать эту клетку, которую зовёт жизнью, скуля о последней близости. Это будет её личное чистилище? Всю оставшуюся жизнь желать вкусить запретный плод. Тот самый, который вышвырнула, веря, что в этом саду ещё полно деревьев. Кто же знал, что ни одно из них не плодоносит. Жри пластиковые подделки, Сакура. Заслуженно, улыбается она про себя. Впрочем, не отказывает себе в удовольствии представлять кожу обнажённой, а его взгляды в спину обжигающими. Хината старается проглотить сердце, подскочившее к глотке. А то всё бьётся, словно глупая птица, не понимающая, что перед ней окно — свобода рядом, но если пробьётся к ней, то останется без крыльев. В качестве силы противодействия, использует всё тот же гнев, только сила его ослабевает с каждым шагом, приближающим их к столкновению с красной точкой. Позади хрипловато дышит Наруто, и Хината пытается уловить его невидимую поддержку. Не помогает. Его присутствие делает только хуже — она слабеет. Сила буквально сочится сквозь каждую пору, наполняя собой ледяной воздух. Она не хочет больше идти, вот бы обернуться и укрыться в сильных объятиях Узумаки. Пусть он скажет всем, что она сдаётся. Защитит её от себя самой. И правды в конце тоннеля. Поздно. Она всё видит первой, и едва ли скоро забудет. Мелкие детали кажутся особенно яркими, подсвеченными: жёлтый камень забора с неё ростом, безвкусные красные ворота, всё ещё открытые после того, как автомобиль въехал на участок, волнистые дорожки из серого камня очищенные от снега, стекло окон во всю стену, брошенные у каменных ступенек, ведущих к настилу из мореного дерева, санки. Хината смотрит на них, на детские санки. Их пара, и это правильно. А как же иначе? Одни для Саске, а другие для Итачи, у Фугаку ведь двое сыновей. У санок спинки разного цвета — это Хината уже не забудет. Описать так же легко женщину никогда не сможет. Она словно развалилась на кусочки. Серый мех поверх яркого пальто с узорами. Высокая причёска. За каждую руку цепляется маленькая ручка. Старшему мальчику, который чуть выше, на вид не больше десяти. Младший ещё не готов идти без поддержки. Выдают глаза. Они — Учиха. Хината медленно оборачивается, передавая взгляд, как эстафетную палочку, Наруто. Он смотрит на неё, потом на женщину с двумя сыновьями. Делает шаг в сторону, передавая эстафету взглядов дальше. Сакура открывает рот, хлопает глазами, закрывает рот. Похоже, ей бы хотелось покричать, но она вовремя кусает замёрзшие пальцы. Но ритуал доводит до конца — смотрит на Саске прежде, чем отступает с его пути. Он оказывается в конце коридора из тел друзей. Смотрит со дна, не смея приблизиться. Похоже, это чья-то шутка, жестокая. Кто-то очень изобретательный решил вернуть его в прошлое, показать, насколько трава там была зеленее. Всё было именно так, шутник ничего не изменил: они выходили с мамой за ручку, каждый вечер, как только слышали, что приехал отец. Она держала их пока Фугаку не показывался на подъездной дорожке. Тогда Микото их отпускала. Итачи бежал быстрее, но возвращался весело смеясь, когда у младшего появлялись первые обиженные слёзы, вперемешку с одинокой соплёй. В те мгновения никто не знал, что у них идёт война за место в мыслях отца. Он как будто искреннее подхватывал их на руки, улыбаясь. Не разучился, думает Саске, с каким-то хрипом делая первый шаг. Глаза не могут врать, только не его. С болезненной точностью он может сказать, что перед ним Фугаку Учиха — его отец. И, очевидно, отец этих двух пацанов, чьи ладошки отпустила эта улыбчивая женщина. Она выше и стройнее Микото. Моложе. Её высокородные черты ещё не завяли от жизни с тираном. Несмотря ни на что, Саске плевать на неё. Она должна была стать их счастливым билетом на свободу, напильником в яблочном пироге. Что же, если не решётки золотой клетки, то внутренности младшего Учиха она распилила знатно. Хотя постойте. Он больше не младший. — Ч-что это? — усмехаясь, спрашивает он у пустоты. Но ответа ждёт от теней, что маячат за спиной. — Как это? — он машет рукой в сторону идеальной картины, где нет ни его, ни Итачи, ни тем более Микото. — Он что, издевается? — усмешка становится громче, ярче, если бы не ужас, который она вызывает, можно было подумать, что Саске увидел что-то смешное. — У него ведь всё это есть, — рука падает, повисает вдоль тела, лишённая воли и способности двигаться. Голос падает следом, сдувается, превращаясь в мольбу маленького мальчика, оставшегося в темноте. — Как же мы? Последний вопрос разнёс все плотины, сдерживающие чувства. Боль нескончаемым потоком обрушивается на него и всех, кто его окружает. Он правда был настолько наивен? Правда считал, что уже натерпелся достаточно? Что этот человек — от которого в нём половина — не властен калечить и топтать его дальше? Саске жестоко наказан за эту беспечность. Он знает про особенность мозга забывать, блокировать, и умоляет сделать для него эту милость. Только реальность брызжет ядовитой слюной, насмехаясь над ним прямо в лицо. Не уйти, не забыть, он в тюрьме, подобен заключённому с длинным номером — 6655321, кажется, так там было. Привязали к стулу, надев на глаза тот жуткий механизм, не позволяющий глазам закрыться. На экране снова и снова сцены насилия над его сердцем: отец улыбается посторонней женщине, отец подкидывает в воздух мелкого пацана с чёрными глазами, отец треплет по голове нового старшего сына, отец счастлив. Счастлив здесь, но не там. С этими детьми, а не с прошлыми. Но он не уходит, не отпускает. Саске смотрит на чудовище, что его породило, на монстра, которого теперь не хочет терять, отпуская к сыну получше. Только гнев и обида помогают не ползать перед ним на коленях, умоляя. Они для него куклы, в которые можно играть жестоко. Лишь бы не тащить эту часть своей натуры сюда. А кадры насилия всё крутятся и крутятся, и механизм на месте — глаза не закрыть, не отвести. Отец улыбается, когда младший сын — версия 2.0 — что-то весело лопочет. Старший фыркает, выпрямляя спину — вот оно, воспитание его мечты, совершенные мальчики, которые однажды станут совершенными мужчинами. Как он того желает. Больше никогда он не станет так смотреть на прежнего младшего сына. Конечно, ведь он сам превратил его в «Заводного Саске», лишив возможности противостоять этой боли. Против желания вернуть его любовь лекарства нет. Тяжёлая, тёмная правда наваливается на его плечи. Истинная причина вскрывается, как нарыв — он ждал его слабости, ждал эту другую женщину, чтобы иметь рычаг давления, способ заставить измениться, стараться быть лучше. Любить свою семью вновь. Саске не мог знать, что у Фугаку в часе езды есть другой дом, где всё включено. И всё идеально. Здесь он гордый отец семейства, в их доме — господин. Да, он не знал, что будет так. Она знала… Хината даже испугаться не успевает. Саске достаточно просто крутануться назад себя, чтобы добраться да неё. Он сгребает её в охапку, лишая устойчивости, носки ботинок скользят по заснеженной дорожке, с трудом цепляясь. Его пальцы вжимаются в предплечья изо всех сил. — Теперь ты рада? — она была готова к его ненависти, негласно согласилась встать на костёр его гнева — всё, что угодно, лишь бы ему полегчало. Но его смех выбил почву из-под ног. — Ты довольна? — Саске навис над Хинатой, упёршись лбом в лоб, до ощущения будто её голову сжали в тисках. И с каждым вопросом смеялся всё убедительнее. — Права, конечно, права. Разве могло быть иначе? — безумная радость расширила его глаза, не оставляя Хинате возможности избежать взгляда, рот Саске казался бесконечным, затягивающим в чёрную дыру отчаяния. — Хватит тебе этого? Хватит?! Ха-ха-ха! — он затряс её так, что голова безвольно качалась из стороны в сторону. Она уже не чувствовала рук. И не могла отделаться от чувства страха, поселившегося на кончиках пальцев. — Зачем? — Саске замер, буквально, перестал моргать, дышать, застыл словно изваяние. Так неожиданно, что стало ещё страшнее. Названия этому состоянию Хината найти не могла — неизвестность пугала. Лишь губы шевелились, производя тихие шипящие звуки, пропуская кончик языка между белых зубов. — Зачем тебе нужно было оказаться правой? — показалось, что раздался хруст. Хината не удержалась от болезненной гримасы — руки лучшего друга сминали плоть и кости, превращая её в бесформенный сгусток иррационального чувства вины. — Довольно! — вмешался Наруто, крепко ухватив Саске за руку. — Отпусти её! — блондин рычал, находясь под давлением такого гнева, который заставляет делать больно людям — физически. Где-то на задворках сознания ему хотелось, чтобы Учиха не послушался, сжал сильнее, дал повод впечатать кулак в его тонкий, правильный нос. — Ты сам этого хотел! — наклонившись, практически в самое ухо прорычал Наруто. Это сработало. Саске разжал руки, одновременно отшвыривая от себя руку Наруто. Лишившись опоры, Хината упала, зарабатывая ещё и парочку синяков на заднице. Рефлексы не сработали, тело не сгруппировалось, оставшись в неуправляемом состоянии — для мозга было слишком, он не успевал обрабатывать факты и эмоции одновременно. Зато холод, продирающийся через плотную ткань штанов, отрезвлял. Саске увернулся от последней попытки Наруто его удержать. На Хинату у своих ног он даже не взглянул. Перешагнул, убегая подальше от всего. — Присмотри за ним, — грубо бросил Наруто в сторону Сакуры, которая только было потянулась к бывшему руками, но быстро их отдёрнула, боясь сделать хуже, напомнить о том, что сама недалеко ушла от его отца, по части причинения боли. — Не тупи! — прикрикнул блондин, наблюдая за ошарашенной Сакурой. Наконец она смогла кивнуть, и спотыкаясь помчалась за Саске — он успел скрыться за высокими заборами. Наруто понял, что задерживал дыхание, только когда розовые волосы перестали маячить перед глазами. Понадобилась ещё несколько секунд, чтобы перестало трясти от чувства омерзения. Никто, особенно Саске, не должен видеть подобное. Как тот, кто должен всегда оставаться твоим последним рубежом обороны в этом жестоком мире, предаёт тебя. Наруто мог бы понять Фугаку брось он одну семью ради другой. Но каждый раз возвращаться, чтобы топить тех, кто ещё тебя любит? Делать их несчастными, зная, что у самого есть куда деться? Голова буквально пухла от этих вопросов, заполняясь жалящими осами ненависти. Хотелось отмыться от увиденного. Разрушить что-то — кого-то — хоть так выпуская на волю тёмного зверя, которого полжизни морил голодом. — Сейчас, — Хината пошевелилась, напоминая о себе. Наруто засуетился, подавая ей трясущуюся руку, помогая подняться на ноги. — Порядок? — голос дребезжал, выдавая, что никакой Наруто не заступник за слабых. Ударить кого-то? Народ только смешить. Как хорошо, что рядом есть Хината. Ради неё он возьмёт себя в руки. Станет опорой, эффектом памяти, который вберёт в себя все самые тяжёлые эмоции. Будет нести их на себе, пока она переживает трагедию лучшего друга. — Хината? Это происходит постепенно, настолько медленно и отчётливо, что Наруто успевает рассмотреть. В красках. Со всех сторон. Не имея возможности отойти или отпустить её руку. Она растеряна, испугана, кажется такой неимоверно хрупкой — как только эти порывы ветра не уносят к облакам. Не знает, что чувствовать, как поступить. Сжимает его пальцы в поисках поддержки, или ответов на вопросы. Наруто рта не успевает раскрыть, разбросать между ними банальные заверения, вроде того, что всё будет хорошо, а она ни в чём не виновата — ведь не виновата. Хината твердеет, вытягивается в струну, но не ту, из которой ещё может родиться прекрасная мелодия, она — струна от гарроты, и она готова задушить в себе всё лишнее. Сталь в серых глазах холодна, как лезвие катаны. Хината вся — без остатка — обращается в ледяные ветра. Их опасность не только в самом холоде, но и в мелких кинжалах острых льдинок, приносимых с каждым порывом. Они впиваются в каждый незащищённый участок сердца. Она уже однажды примеряла эту роль, в шутку, для него. Но Наруто никогда не задумывался каково это — быть рядом с настоящим воплощением Хонэ-Онны. Вопрос, как согреть её, едва не слетает с языка, вовремя прикушенного — до боли и металлического привкуса во рту. Наруто ничего не остаётся, только смириться. Ей это нужно, хотя бы на первое время, закрыться, притвориться всемогущей, чтобы поглотить столько чужой боли, сколько сможет. Хината начинает понимать, почему так важно держать голову холодной. Когда все крики в тесной черепной коробке прекращаются, и накрывает ледяным, расчетливым спокойствием, она вновь ощущает себя частью реальности — той математической её части, где нет эмоций, существуют только факты, с которыми приходится считаться. В конце концов, она знала, что всё этим кончится. Саске больно — факт. С этим можно жить. Они искали предательство — они его нашли. Измена — факт. Что делать с такими фактами? Фиксировать. Безвкусные красные ворота скрипят, налипший снег и несколько дней морозов сделали механизм несовершенным. Хината опускает взгляд на свои руки — пусто. — Чёрт, — ругается она, обшаривая белый покров под ногами. Чёрный прямоугольник выделяется на нём, как редкий цветок среди отживающих одуванчиков. Экран залепило снегом, и без того ледяные пальцы совсем отмирают, когда приходится быстро его стряхивать. — Только работай, — прежде чем нажать на кнопку питания, договаривается Хината с агрегатом, давая понять: подведёшь и следующей встречи с сугробом не переживёшь. Телефон реагирует включённой камерой, в которой отражается всё то, что Хината может видеть своими глазами. Только через слегка запотевшую камеру это воспринимается проще. Будто не правда, а так, эпизод из жизни чужих, игра в подглядывание. Прикол, снятый, чтобы показать друзьям. Счастливая семья не смотрит, как закрываются красные ворота. Мужчина, который когда-то был Фугаку, целует женщину, которая ему не жена. Хината без остановки жмёт на белый кружок, делая фотографию за фотографией. Пока весь снимок не занимает один лишь красный цвет. Эта безвкусная преграда надёжно прячет грехи того, кто когда-то был Фугаку. А её смартфон остаётся последним хранителем великой тайны. У него нет совести, с которой можно договориться, если он пожелает рассказать правду — он это сделает. Быстро и без колебаний. — Назад пути нет, — жёстко говорит Хината, крепко сжимая в руке телефон.

***

Итачи мурчит незамысловатый ритм, пока покачивается перед полками в гостиной, на которых Микото хранит, кажется, последнее, что напоминает о недавнем пребывании старшего сына в этом доме — коллекцию винила. Первую пластинку он купил с мамой, ещё до рождения Саске, и пока не мог делать этого сам, каждую следующую также покупала Микото. С того лета, когда у него появилась первая подработка, акценты изменились, теперь он покупал пластинки для мамы. А с первой зарплаты в клубе, современный проигрыватель, которому позволили остаться здесь же — на видном месте в гостиной. Свой старый, дешёвый, ещё со школьных времён, Итачи забрал с собой к Изуми. Если подумать — в Итачи сейчас было как раз столько вина, чтобы этим заниматься — музыка окружала его всю жизнь. Ненавязчиво, фоном, но его тянуло туда, где она звучала особенно громко. Может и стоило послушать Неджи, ещё тогда, в восемнадцать, когда друг предлагал плюнуть на страх и условности, да связать свою жизнь с музыкой. — Ты почти, — прерывая пойманный ритм, усмехнулся Итачи, договариваясь с совестью. Он покачал головой, отгоняя слишком пьяные мысли, и заглянул в бокал с вином, которым всё время размахивал — на донышке ещё плескалось. Совсем не эстетично опрокинул в себя остатки «красного», и вернулся к пластинкам. — Нужно что-то, — тонкие пальцы пробежали по корешкам, — что-то, — в обратную сторону. — Да, — замерли, потянули на себя одну, — ну привет, — улыбнулся Итачи стильному чернокожему парню в бирюзовом костюме с напомаженными волосами в высокой причёске. — Ма-а-ам! — крикнул он за спину. — Нашёл! Бокал пришлось оставить на полке повыше, чтобы бережно поставить пластинку. Итачи немного вело, так что получилось не вполне бережно — пластинка «села» лишь с третьей попытки. — Я тоже нашла! — победоносно объявила Микото, появляясь в поёме между коридором и гостиной. Итачи обернулся через плечо, как был в наклонку, смотря на довольную улыбку матери. Она встряхнула новой бутылкой вина, за которой ушла пару минут назад. Итачи улыбнулся — видеть её счастливой было приятно. Но ещё приятнее было видеть её бунтующей, стремящейся к полной свободе. Жаль, что это только на один вечер, и виной тому вино. Заставив себя выкинуть этот бред из головы — времени и так мало, незачем тратить его на сожаления — Итачи ловко опустил тонкую иголочку на чёрный, лоснящийся блеском, винил. — Ой! Ха-ха-ха! — Микото самостоятельно вскрыла бутылку, с остервенелым наслаждением смотря на несколько красных пятен, прилетевших на идеально чистый пол. Она наполнила свой бокал, вдыхая аромат пробки, прихватила его с собой, когда нетвёрдой походкой направилась к пустому бокалу сына. — Литл Ричард? — обрадовалась Микото, углядев обложку пластинки. — Я его про-о-о-осто обожаю! Итачи широко улыбнулся, взял бокал, и успел чокнуться с матерью — так беззаботно, словно они какие-то пираты, что и на эту часть пола упали большие липкие капли, распространяя аромат сладкого винограда — ещё до того, как Литл Ричард начал свою «Люсиль». «Люсиль, разве ты не исполнишь волю сестры? Люсиль, ты ведь не выполнишь волю сестры? Ты сбежала и вышла замуж, но я люблю тебя все равно». Микото торопится за телом, жаждущим движения. Залпом осушает бокал — для себя наполнила его больше, чем на половину — и так крепко прикладывается им о шкаф, что Итачи ожидает дождя из осколков себе на голову. Посуда выдерживает. Микото смеётся, скорее всего, над выражением лица старшего сына. Итачи остаётся возле проигрывателя, пьяно опускаясь на пол, рассчитывая медленно тянуть вино и смотреть на мать — такой он может её никогда больше не увидеть. Никакого драматизма, всё дело в самой Микото, от неё исходит это упрямое отчаяние — урвать последний кусок, откусить кусок сочной жизни — как перед смертной казнью. Она надела всё черное: тонкие узкие штаны, кофту с длинным рукавом. На фоне волос и одежды выделяется только бледное счастливое лицо и босые ступни — такие же белые, словно ангельские, никогда не ступавшие в земную грязь. Они оба знают, что это блеф, ей приходится топать по ней большую часть супружеской жизни. Итачи делает глоток, запивая лишние мысли. Смотрит вновь на ступни матери, приказывая себе увидеть в них нечто новое. Она отлично двигается, плавно вкручивая носочки в пол и разводя в такт руками. Обтягивающая одежда подчёркивает грацию движений. Микото напоминает пантеру, а может девушку из шальных семидесятых. Итачи готов подключить фантазию, представить, что они — не они, а дом вокруг — чужой дом. На вечеринку их не приглашали — на такие приходят без приглашения. И никто не знает половину гостей. Какие-то хиппи курят в туалете, а один из парней в расклешённых джинсах — новомодный режиссёр. Красивая выдумка. Итачи допивает вино, позволяя ей пожить в воображении ещё один куплет. «Люсиль, прошу, вернись туда, где тебе место. Люсиль, прошу, вернись туда, где ты была. Ведь я был добр к тебе, родная, так почему же ты ушла». — Лю-ю-с-и-й-а! — подпевает Микото, кружась по комнате. Опьянение делает головокружение похожим на нахождение в невесомости. Только речь не о массе её тела, а о лёгкости бытия самой собой. Она, не переставая весело хохочет, даже пьяным мозгом анализируя слова, представляя, как Фугаку просит её вернуться к нему. Туда, где её место? Ну уж нет! Сегодня Микото сама будет решать, где ей быть. И главное — что там делать. Алкоголь в крови уже накидывает варианты, как продолжить вечер. Шевеление Итачи немного отвлекает от танца — в самый неподходящий момент, когда она уже почти вспомнила, как встать в «мостик» с вертикального положения. Сын показывает что-то на пальцах, ничего не понятно, а раз он улыбается, то Микото спокойна. — … открою, — доносится до неё. Великолепно, тут же отзывается разум, считающий, что винишка можно и накинуть. Хорошо, что Итачи позаботится о том, чтобы открыть ещё одну бутылку. Плохо, что ни один орган в организме не в состоянии рассуждать на тему: зачем нам ещё одна — эту только начали. «Я проснулся этим утром, но Люсиль нигде нет. Я расспросил своих друзей, но никто не дал ответ. Люсиль, прошу, вернись туда, где твое место. Я был ласков с тобой, родная, прошу, не оставляй меня одного». — Ва-у-у-у! — подхватывает Микото, активно двигая ногами и руками в проигрыше. Эта песня кажется бесконечной, и такое озорное слово приходит в голову — кайф. Микото ловит волну новой мысли — этот кайф будет бесконечным. Она, чёрт возьми, заслужила каждую из этих приятных минут. И планирует отвоёвывать ещё больше. Сейчас бы сюда Фугаку, думает за Микото винище в крови, вот она бы ему показала. Этот мудазвон ползал бы перед ней на коленях, умоляя о пощаде. — Я без-по-щадна, ми-и-лый! — подстраивая слова под ритм, пропела Микото, приставным шагом танцуя из одной части комнаты в другую — это вообще не связано с тем, что там она оставила бутылку вина. — Лю-ю-силь не вернё-о-о-т-ся! Волосы взлетают вверх, руки легко следуют за ними, мягкая ткань чёрной кофты скользит по плоскому животу, оголяя ещё клочок белой кожи. Микото забывает об очередной порции алкоголя, отдаваясь новому ощущению, скорее осознанию — она ещё сексуальна. И больше всего её поражает не сам этот неоспоримый факт, а то, что чувство желанности Микото испытывает к самой себе. Даже в пьяном мозгу это звучит так пошло, что она ощущает жар смущения — правда, довольно глубоко, поэтому не останавливается. Ей нравится двигаться быстрее, касаться собственных изгибов, плевать на любые условности. В оставшейся позади молодости она никогда не пыталась понять эту часть себя, знакомясь впервые. У этой Микото так много нерастраченной энергии и чувств, которые хочется дарить — немного другим, остальное — только себе. В ней давно забродил праведный гнев, и у неё есть голос, чтобы его озвучить. Эта Микото может без оглядки выпить вина и танцевать. Отмечая лучший повод на свете — жизнь. Смехом, ускорением движений, громким пением, Микото словно наполняет собственный дом собой, выгоняя призраков прошлого. Песня почти кончилась, но она сейчас заставит сына включить по новой. Прежде нужно только поднять уровень промилле — и держать его там всё время. Вот тогда-то жизнь точно наладится. Микото поражённо смеётся, не узнавая себя, берёт в руки бутылку и свой бокал. Оборачивается к выходу из гостиной — поискать Итачи — всё ещё вкручивая самые носочки в пол под остатки затихающей мелодии. Целых три пары глаз, на которые она натыкается, полностью обернувшись и всмотревшись в происходящее, заставляют Микото нахмуриться, перевести взгляд на бутылку вина в руках — чисто заглянуть сколько там осталось. Следом вернуть внимание пьяному миражу, смотрящему на неё всё тем же составом глаз. Очень, что Микото особенно хочется отметить, странным составом. Сын с невестой ещё куда ни шло. Но… — Насколько же я пьяная, — философски размышляла Микото, поджимая губы так, будто правда пытается найти ответ — непременно числовой и точный, — если мне привиделся не кто-нибудь, а сам Господин Директор! — она указала на вытянутую по струнке фигуру Хирузена горлышком бутылки, точно уточняла о ком речь для невидимого собеседника. — Без парники, мам! — по-хозяйски уложив тяжёлую руку на плечи подозрительно улыбающейся Изуми, желая успокоить Микото, воскликнул Итачи. — Да ты ещё как стёклышко, раз видишь только тех, кто на самом деле здесь. А это повод для чего? Правильно! — не давая никому вмешаться и ответить за него, торопливо добавил Итачи. — Для ещё одного бокальчика. Вы как насчёт этого, Хирузен? — пользуясь свободной рукой, Итачи — как успела отметить Микото, находясь ещё только на подступе к панической атаке — без должного уважения хлопнул Господина Директора по плечу. — В такой прекрасной компании? — лишь улыбнулся старик Сарутоби. — Грех отказываться. — Вот и славно! Ща притащу ещё бокал, — Изуми в полной мере разделяла брезгливость, ярко написанную на лице будущей свекрови, от этого словесного насилия, которое пьяный Итачи считал приемлемой речью. Микото уже хотела устроить сыну публичную порку — ну не при Господине Директоре ведь демонстрировать её упущения в его воспитании — но её отвлёк размах реалистичности происходящего: Изуми сказала ей что-то в духе надежд, что они не потревожили семейную идиллию; Хирузен сел на диван; Итачи вернулся с бокалом, отобрал у неё бутылку, наполнил бокал и протянул мужчине на диване; Хирузен принял бокал и произнёс какие-то слова благодарности. Она буквально ощущала, как трезвеет. А никто из присутствующих — особенно Господин Директор — даже не думали рассеиваться, как поступили бы благовоспитанные алкогольные видения. Тяжесть, с которой на Микото навалилось осознание происходящего, нельзя описать словами, подходящими для женщины с безупречными манерами так точно. Голова закружилась сильнее, чем от первой бутылки вина. Накатило что-то противно похожее на тошноту. Как будто похмелье началось раньше времени. Её муж дома отсутствовал, а Господин Хирузен, которого она даже в мыслях боялась случайно назвать Хирузеном — хотелось так сильно, что пришлось до боли сжать кулаки — более чем присутствовал. Её сын налил ему вина. И теперь эти мудрые, лучащиеся тайной и тягой выдать им собственные секреты, глаза в окружении мягких, добродушных морщинок, смотрели только на неё. Во рту пересохло — ещё один признак преждевременного похмелья. Микото схватилась за горло, ощущая удушье и жар, она касалась каждого участка бледной кожи, желая скинуть с себя этот взгляд. Желая усилить его эффект. Он смотрел, смотрел так же, как должно быть смотрел едва войдя в её дом. На её танец, на её ничем не прикрытое вожделение жизни и свободы. Смущение и наслаждение сошлись в неравном бою. Первое победило нокаутом. Микото успела усмехнуться, а потом провалилась в беспамятство. Рухнула на мягкий ковёр, который сама выбирала для гостиной. Итачи, когда сумел побороть испуг и добежал до матери, немало удивился её блаженной улыбке.

***

— Хината! — Сакура походит на ожившую панику, та читается в каждой её чёрточке, без знаний языка и словаря. — Саске! Он там, — её вид должен пугать, но Хината просто оборачивается и ждёт, что розоволосая скажет. — Не знаю, — визгливо кричит Харуно, размахивая руками, — кажется, он собирается просто уехать! Сделай уже что-нибудь! «Сделать что-нибудь», — Хината перекатывает эту идеи языком, будто рассасывает конфету, зная, что сладость скоро кончится, а внутри кислое. Была бы Сакура не такой психически нестабильной на вид, как сейчас, Хината с радостью уточнила, что такого она может сделать, чего не может Харуно? Удавалось ведь ей уговаривать Саске трахать её всё это время. А тут и задачка проще, просится на волю язвительный комментарий. Хината даже голову наклоняет к плечу, выражая крайнюю степень удивления. Как это случилось? Только что она сделала фотографии с Фугаку, однозначно представляя, кто тут злодей. Но вот он исчез, и эта роли досталась его дублёрше. Сакуре не нужно визжать, не нужно показательно плакать, да и умолять не нужно — само её существование напоминает о спасительном чувстве, за которым Хината пряталась, как за щитом. С тех самых пор, как эта хитрая тварь подкараулила её на лестнице. Ледяная броня покрывается трещинами, готовая спасть с Хинаты, обнажая горячий, словно раскалённое железо, гнев. Он повсюду, снаружи и внутри, разгоняет кровь по венам, накрывая весь мир красной переной. — Хината! Ну же! Быстрее! — складываясь пополам, до боли вжимая кулаки в живот, орёл Сакура. — Я не знаю, что делать! Останови его! — Харуно кажется такой искренней, только Хината не видит перед собой человека. Красный мир гнева превратил её в извивающееся склизкое существо — можно просто наступить на него, раздавить, прекращая ультразвуковое визжание. Пойти дальше, оставляя грязные следы на белоснежной дороге. — Чёрт возьми, Хината, — это чья-то бесплотная тень рядом с ней. Если существо и было человеком, то от него остались только горящие голубые глаза. Гнев заботиться о том, чтобы она не вспоминала, не поддавалась. Тень пульсирует, когда передвигается. Протягивает руку, желая прикоснуться к её плечу. Хината этого не желает. Она сходит с места до касания, и уходит не оглядываясь. Жалкого слизняка у себя под ногами, обходит стороной. Может, милосердие. А может, нежелание нести на себе часть чужой грязи. Саске газует не на той скорости, мотор ревёт на всю грёбаную тихо-семейную улицу. Он застрял в этом узком проёме — вновь и вновь вертит руль, перестраивается, смещается, но машина отказывается развернуться, не задев каждый из соседних заборов. А ему жизненно необходимо уехать назад — только так можно вернуться к чему-то хорошему. Пока не съехал с катушек. Его Хината видит даже слишком чётко. Слышит его крик отчаяния, когда кулаки вновь и вновь опускаются на руль, будто автомобиль может заставить местные улицы стать шире. Между ними белое пространство дороги. Расстояние, оно напоминает о чём-то, это в усталости ног, в холодном воздухе, в кровоточащих лёгких. Выходит, подсознание старалось предупредить Хинату, гоняя по лабиринтам заснеженного мира. «Не ходи», говорили ей. Но разве это был не… Очередной рык мотора отвлекает Хинату от воспоминаний о кошмаре. Саске сдаётся, направляет машину вперёд. Колёса прокручиваются в глубоких бороздах, которые он сам успел наделать. Всюду всполохи снега. Их взгляды встречаются. Он готов уехать, она не готова отойти с дороги. Гнев защищает Хинату даже от него, от лучшего друга и бескрайнего океана боли, плещущегося в его глазах. Саске газует, автомобиль бросает назад, а затем резко вперёд. Хината медленно смещается на середину дороги. Она всегда права — он сам сказал. И она знает, кто проиграет в этой игре. Где-то на заднем фоне раздаётся крик отчаяния. Хината не оборачивается, чтобы увидеть Наруто и Сакуру. Но Харуно зачем-то бросается вперёд — будто хочет оттолкнуть Хинату, а может просто занять её место под колёсами. Захват рук мешает ей. Наруто даже не понимает, как ему удаётся поймать Сакуру. Он закрывает её своим телом, одновременно держась за неё, как за что-то реальное — остальное ведь просто сущий кошмар. Визг тормозов. Высоченный столб снега взлетает в небо. А потом резко падает на Хинату, успевшую прикрыться рукой от самых крупных кусочков. И на сжавшихся в одну кривую фигуру Наруто с Сакурой. Они словно усталые путники, попавшие в буран. Но они смогли его пережить. Хината опускает руку. Ошмётки снега падают с рукава, плеч и шапки, когда она трясёт головой. Прямо перед ней водительская дверь и окно. Саске смотрит на неё из-под упавшей на глаза чёлки. Она смотрит на него сверху вниз. В этой игре он также сворачивает первым. — Я просто хочу убраться отсюда! — в отчаянии рычит Саске, нервно перемещая руки по рулевому колесу. — Хорошо, — ровно соглашается Хината. Её саму больше всех удивляет то, насколько она стала спокойной. Как будто гнев достиг уровня синего пламени — его даже можно касаться, не получая ожогов. Но это обманчиво — сгореть в нём так же легко, как в адском красном пламени. — Только с нами. Как начинали — так и закончим. — Д-да, хорошо, — её же словами отвечает Саске. Руки всё ещё бегают по кругу, желая сделать хоть что-то, чтобы унять дрожь, поселившуюся внутри тела. Ему тесно и неприятно быть собой, хочется вырваться из глупой оболочки. Да только деваться некуда. Наруто всё крепче прижимает к себе Сакуру, хотя опасность, кажется, миновала. Но ему страшно остаться без поддержки, даже если его поддержка — держать самому. Узумаки ловит взгляд Хинаты — рассеянный, ничего не выражающий, чужой, и прижимается к Сакуре ещё чуть плотнее. Девушка его грёз и кошмаров кивает, призывая вернуться в салон. — Давай, Сакура, — чтобы не выдавать голосом страх, Наруто зовёт её совсем тихо. Он держит её поперёк хрупкого тела, которое легко нащупывает через толстый пуховик. Крупная дрожь подруги передаётся ему. Словам нужно время, чтобы дойти до Сакуры, и момент её осознания становится ярким пятном посреди начинающегося снегопада. Она дёргается, извиваясь в его руках, стараясь вырваться. Тонкие ноги взлетают в воздух, Наруто усиливает хватку лишь потому, что срабатывает рефлекс. — П-пожалуйста, — в её шёпоте слышатся слёзы, Сакура продолжает вырываться, хочет кричать, но сил не хватает, — отпусти. Я не хочу. Я не сяду в эту чёртову тачку, — она тратит все силы на то, чтобы рваться прочь из захвата Наруто, он находит эту сцену поставленной неправильно: Сакура в истерике, значит должна кричать. Но каждое слово звучит всё тише и тише. — Сакура, Сакура, тише, — Узумаки гладит её по волосам, настолько ловко и нежно, насколько позволяет положение. — Ты не можешь оставить нас сейчас. Слышишь? Не можешь бросить меня тут одного. Я не справлюсь с этим, — она дышит очень тяжело, пар кружит вокруг, создавая завесу для них, от тех, кто всё ещё ждёт в салоне чёрного авто. С каждым разом вдохи всё отчётливее, в них ощущается размеренность. Сакура твёрдо ставит ноги на землю, и касается его руки своей — ледяной, дёргающейся время от времени, словно рыба, лишённая воды. — От-отпусти, — хрипло просит Харуно — холодный воздух разодрал горло. — Пусти, Наруто. Я в порядке. Даю слово, — каждая фраза сопровождается громким шмыганьем носом, но слёз больше не слышно. Наруто разжимает пальцы по одному — держал её так крепко, до боли, что руки свело в нервном столбняке. Сакура свободна, но он не опускает рук сразу, всё ещё опасаясь, что это была уловка. Наруто не врал — он боится оставаться с Саке и Хинатой один на один. Возможно, с его болью он ещё знает, как быть, но с её пустотой, пожирающей всё хорошее — нет. Хорошо, что Сакура не соврала, сразу направляясь к своему прежнему месту. Узумаки выдыхает, устало протирая лицо — собственные пальцы дрожат не слабее — и обнаруживает перед собой прямую открытую дорогу. Путь к спасению. Об этом он не думал, а ведь может сам сбежать. Спрятаться так глубоко, где сможет забыть о том, что видел, о том, что чувствует. Только сбоку его притягивают к себе магниты серых глаз — Хината смотрит на него, ожидает, что будет дальше. В ней по-прежнему ничего, кроме ледяной пропасти. Но Наруто дорисовывает то, в чём нуждается — в другой Хинате, которая очень старается пробиться сквозь всю тьму, за которой укрывает своё нежное, доброе сердце. Ради неё, ради этой девчонки с пляжа, отчаянно смелой и честной, он решает остаться. Не успевает задняя дверь захлопнуться за Наруто, как Саске давит на газ. Зад машины резко виляет из стороны в сторону — заносит на слишком рыхлом снегу. Учиха будто не замечая этого, разгоняется сильнее. Хината сидит с широко распахнутыми глазами, изо всех сил вцепившись в ремень безопасности. Перед ними бесконечные узкие улочки, и Саске едва вписывается в повороты. Она с трудом заставляет себя отвести взгляд от дороги — было спокойнее уговорить себя, что пока смотрит сама ничего не может случиться. В бледном, напряжённом профиле друга читается, что сам он видит перед собой одну и ту же картину — они оставили её позади три поворота назад. В решимости Саске сквозит обречённое принятие, пугающее своим фатализмом. Хината не удивилась бы, скажи он, что жизнь больше не имеет смысла. Перед тем, как въехать в стену. Она видит это в голове, представляя, как каждая косточка в теле ломается пополам, а лёгкие заполняются кровью. — Давай просто остановимся где-нибудь, — разворачиваясь к водителю всем телом, спокойно говорит Хината. — Остановимся всего на пару часов. Чтобы ты мог, — слова приходится подбирать, будто говоришь с умалишённым, готовым взорвать себя и половину мира, — прийти в себя. Успокоиться. В конце концов, просто, — не знает, как продолжить. Просто что? Поплакать? Покричать? Разломать что-то, пока не сломал всех присутствующих? — Саске, тебе необходимо привести себя в порядок. Собраться с мыслями. Давай, — она тянется поближе, указывая рукой на мелькающие всюду вывески отелей, — задержимся в одном из них. Нам больше некуда торопиться. А тебе нужно остыть. — Не говори, что мне нужно, — злобно выплёвывает Саске, не поворачивая головы. — И не говори, что мне нужно остыть! — он повышает тон, переходя на крик. Хинату это не трогает, ему просто нужен кто-то, кого можно обвинить, излить на кого-то свою боль, раз не может разбить лицо отцу. — Всё, что мне нужно — убраться из этого города! И как можно скорее! — С-саске, пожалуйста, — пытается вмешаться Сакура. Но её он будто вовсе не слышит. Наруто смотрит в зелёные глаза, вновь переполненные слезами, и качает головой — бесполезно. Харуно отпускает себя, слёзы непрерывным потоком текут по раскрасневшимся щекам, она скользит раскрытой ладонью по обивке сиденья, тянется к Наруто в поисках поддержки. Даже мимолётной мысли отказать не мелькает. Узумаки крепко сплетает свои пальцы с её. Сейчас они — это всё, за что можно держаться. Хината задерживает взгляд на руке Наруто, что-то неуправляемое, почти звериное поднимается с яростным рычанием, откуда именно, она не знает, но знает, что могла бы оторвать Сакуре руки, если бы это лишило её возможности и впредь касаться Наруто. Отворачиваться от блондина физически больно — убивает мысль, что они могут обзавестись крепкой связью. Прилив гнева делает её максимально безучастной к собственной судьбе. Когда Хината вновь смотрит на Саске, даже его ненавидит. Больше она не хочет быть запертой в тесном салоне, не хочет вверять жизнь Наруто страданиям маленького мальчика, который не вынес правды. Она же предупреждала, чёрт бы его побрал! Под красной пеленой ярости теперь то, что пугает больше, нежели глупая смерть от многочисленных переломов, или разрезанного пополам туловища, с выпадающими наружу кишками. В Хинате кипит понимание, что умирая, Наруто будет держать за руку Сакуру. Этого она не вынесет. — Остановись! — достаточно громко, но без крика, без истерики, произносит Хьюга. В её голосе сила и строгость. Она безжалостна. Так надо. — Остановись, пока не угробил всех нас, — Саске дёргает желваками — она точно привлекла его внимание. Пришло время для выстрела в голову. — Или ты такой же эгоистичный ублюдок, как твой папаша-изменник? Плевать на всех? Так? — Замолчи! Прекрати! — Саске чуть не бросает руль, чтобы закрыть уши. Вовремя одумывается. И бьёт по тормозам. Четыре тела бросило вперёд, до момента, пока ремни безопасности не застряли, возвращая их в исходное положение. В салоне образовалась звенящая тишина. Каждый слышал только дыхания — своё и ещё три. — Я… я… н-не такой, не такой, — невнятный шёпот, перебиваемый резкими вдохами и выдохами, всё равно показался криком. — Не такой, — твёрдо добавляет Саске, пусть тихо, но с верой в каждое слово. Хината касается его плеча, пытается сжать в знак поддержки, но выходит совсем слабо. А для Саске этого достаточно, чтобы наконец сломаться. Он падает лбом на руль. Его всхлипывания рваные, частные, предельно искренние. Никто не тревожит его слабость взглядами, отворачиваясь от вздрагивающих плеч и тёмной чёлки, скрывшей мокрые глаза. Лишь Хината не смеет убрать руку, через касание стараясь заверить его — это временно, всё проходит. И это пройдёт.

***

Просыпаться совсем не хочется. Если бы не тонкая полоска света, раздражающая сетчатку, нагло влезающая сквозь сетку ресниц, Микото с радостью осталась в этом новом мире. Он тих, в нём нет ничего, кроме гармонии с собой. Здесь она не помнит лиц и событий. Жаль, что свет стал ещё настойчивее. Микото закрывается от него ладонью, во всяком случае, старается, только координация подводит, да и руки такие неимоверно тяжёлые. Она бьёт себя по лицу сильнее, чем рассчитывала. Хмурится, вертится, не принуждая голову включаться — всё, буквально всё даётся с таким трудом, так что, лучше пока не думать. Шаг за шагом, и первый самый простой — открыть глаза пошире. Придать окружению хоть какую-то резкость. Микото старательно зажмуривается, надеясь этим придать ускорение отяжелевшим векам. В расплывчатом мире ей является мужчина: чёрные волосы, статная фигура, чёрные глаза. Кажется, она знала его когда-то. Любила? Ничего нельзя исключать, но сейчас чувства тоже кажутся слишком неподъёмными. Только имя крутится на языке, вызывая приступ удушья. Микото решает не звать его. Но в груди почти приятно, что он вновь рядом. Наверное, это его способ позаботиться о ней. Она готова расплакаться от благодарности. — Мам? — Микото встряхивается всем телом, с силой растягивает ресницы, пока глаза не открываются навстречу обеспокоенному взгляду старшего сына. — И-итачи? — она старается сесть прямо, опираясь на руки, её ведёт в сторону. — К-кажется, дом шатается. — Хах, — усмехается Итачи, поддерживая мать, чтобы та спокойно села в кровати, опираясь на спинку. — Я склонен разделять твоё мнение на этот счёт, — слова кажутся шуткой, но надолго его не хватает — притворяться сложнее, когда часть алкоголя испарилась. Итачи убирает растрёпанные волосы с бледного лица матери, чтобы видеть глаза — раньше так могла делать только сама Микото, чтобы знать наверняка — приболел сын или просто не хочет идти в школу. Собственные пальцы кажутся неловкими, слишком большими, в них так мало от прежнего ребёнка. — Как-то всё, — подходящее слово никак не желало найтись, а от слишком старательного поиска раскалывалась голова, поэтому Микото могла только использовать язык жестов, который изобретала находу. Движения оставались пьяными, шатающимися в разные стороны. — Да уж, — слова усмехнулся Итачи, усаживаясь на край кровати поудобнее, чтобы оказаться с матерью лицом к лицу. — Что-то определённо не то случилось с нашим планом. — Я даже знаю, что именно, — медленно улыбнулась Микото, откидывая голову назад и закрывая глаза, — он свернул не туда, когда кофе и развлечения, превратились в вино и развлечения, — даже с закрытыми глазами она умудрилась подкреплять слова раскоординированными движениями указательного пальца. — Ой! — наконец вспомнив, что случилось — и перед кем это случилось — Микото, с виду, окончательно пришла в себя. Это была всё ещё нетрезвая Микото, но спать уже не хотелось. — Ой, как стыдно-то. Не представляю, что Господин Директор теперь думает обо мне. Так неудобно, право слово. Итачи хмуро опустил голову, позволяя волосам создать на остром лице тени, делающие его практически пугающим. До этого он не придавал значения тому, что держит маму за руку, но её слова вынудили его разорвать контакт. — Сынок? — А тебе никогда не бывает, — от порыва Итачи, резко обернувшегося в её сторону, и дикой экспрессии в словах, глазах, Микото опешила, — плевать, что подумает о тебе какой-то мужчина? — сперва она смогла только безвольно открыть рот, не зная, как ответить. Даже не понимая, почему сын так остро реагирует на Хирузена — он точно никогда ничего плохого им не делал. Понадобилось время, чтобы сообразить — речь о другом мужчине, присутствующем в доме, даже в своём физическом отсутствии. Реакция сына на её слабость, больно полоснула по сердцу. Фугаку прав, с этим сложно спорить, уязвимость матери сделала её мальчиков беззащитными. Микото сложила руки перед собой, разглядывая, как перебирает пальцами. Мысли роились в голове, но ей необходимо сосредоточиться на главном, донести до сына важность немногих из жизненных принципов, которым она всё ещё следовала. — Нет, — мягко начала Микото, одаривая Итачи своей нежной улыбкой. Она протянула руку, набравшись смелости, надеясь, что сын её не оттолкнёт, даже если злится. Страх оказался напрасным, он сам проделал половину пути, закрывая ладонь матери в панцире своих ладоней. — Я не считаю постыдным дорожить хорошим мнением обо мне людей, которых уважаю. А ещё есть двое маленьких мужчин, в глазах которых мне бы хотелось всегда быть лучше всех. Пусть и не всегда получается, — она не успела задержать эту мысль, как и скрыть свою реакцию на неё. Итачи мгновенно нахмурился. — Что успел натворить этот мелкий пиздюк? — не выбирая выражений, взвился Итачи. — Попадётся мне, всыплю такого — спать на животе будет. — Итачи! Что ты такое говоришь! — А что? С него полезно изредка сбивать спесь, — пробурчал Итачи, горбясь. — А то всё — маленьких не обижают, с маленькими надо делиться. Тьфу ты. Зато потом эти маленькие и садятся на шею, да так наглеют, что понимаешь — бить надо было начинать раньше. Микото с прищуром пригляделась к сыну, убедилась, что он шутит — ну-у-у она очень-очень старалась увидеть в нём намёк на шутку и увидела. Несмело улыбнулась, также шутливо ударяя по рукам. — Не будь таким букой, тебе не идёт. Ты же у меня такой хороший мальчик, — Итачи блаженно прикрыл глаза, когда тёплая материнская ладонь коснулась лица. — Уговорила, — вздохнул Итачи, и тут же нахально ухмыльнулся, открывая один глаз, — найду другой способ ему отомстить! — Итачи! — строго выговорила Микото. Но сын уже сбежал за дверь. — Итачи Учиха! — Кажется, у кого-то проблемы, — заметила Изуми, осторожно выглядывая из коридора. Девушка улыбнулась, прощупывая готовность Микото встретиться с кем-то помимо сына. — И ещё какие! — заверила её будущая свекровь, погрозив пальцев в направлении, куда скрылся негодник Итачи. Женщины обменялись взглядами и улыбнулись друг дружке. Изуми приняла это за знак, прошла в спальню, останавливаясь в паре шагов от Микото, которая успела сесть на краешек кровати. — Как вы себя чувствуете? — Не считая уязвлённой гордости, — ответила Микото, для успокоения нервов теребя прядь волос, — как будто у меня ужасное похмелье. Изуми смущённо опустила взгляд, ковыряя несуществующую грязь из-под ногтей, чтобы отвлечься и настроиться. Она чувствовала себя ответственной за произошедшее. Пришла извиниться, но понятия не имела, как начать. — Я, — выбрала самое простое Изуми, подумав, что проще всего извиниться с помощью универсального слова «извините». Впрочем, она быстро убедилась, что с извинениями никогда ничего не бывает просто. — Кхм, я… Простите, Микото. Я не знаю, почему решила, что привести господина Хирузена будет хорошей идеей. Просто… по телефону вы звучали такими весёлыми, а он собирался торчать в школе весь день — один. И дома его никто не ждал, — яростно жестикулируя, красноречиво расписывала девушка незавидное положение директора. — Последнее, чего мне хотелось — ставить вас в неудобное положение. — Ну что ты, — удивлённо начала Микото, как только в речи Изуми образовалась пауза. Невеста сына выглядела такой несчастной и потерянной — переживала явно сильнее самой Микото. — Вообще-то, это даже забавно. Со мной такое впервые. Будет что внукам рассказать, — хитро поведя бровью, добавила Микото. — Разумеется, когда они станут достаточно взрослыми, чтобы слушать, как их бабушка напилась до потери сознания. Изуми смотрела на женщину, которая в последнее время только и делала, что удивляла её, широко раскрытыми глазами. И не находила слов. Смущение усилилось, когда Микото заговорила о внуках, но вырвавшийся смешок снизил его градус. — Значит, вы на меня не сердитесь? — на всякий случай уточнила Изуми. Микото лишь покачала головой — медленно, чтобы дом снова не зашатался. — Фу-у-ух, прямо камень с души. А насчёт Хирузена тем более не переживайте, он только с виду такой, — Изуми нахмурилась, воскрешая перед мысленным взором образ директора, её кисть рисовала что-то неопределённое в воздухе, стараясь помочь подобрать правильное сравнение — безрезультатно. — Ну знаете, такой вот — Господин Директор. А на самом деле мировой мужик. В том смысле, что умеет понять любого и никогда не осудит никого. Тем более вас, — ляпнула Изуми, тут же прикусывая язык. Микото открыла было рот — спросить, что она имеет в виду. Но Изуми действовала на опережение. — Вообще нам повезло, что вы с Итачи были немного навеселе. Боюсь себе представить, как бы он перепугался, будь он трезвым. А так, кажется, он даже не до конца понял, что случилось. И вы так довольно улыбались, — без передышек рассказывала Изуми. — Сложилось впечатление, что вы наслаждались мягкостью ковра, — задумчиво добавила она, сама удивляясь своему неостановивому трёпу. Ей был необходим человек, который скажет, чтобы заткнулась. — Похоже, мне лучше воздержаться от выпивки. В ближайшее время, — разрядила обстановку Микото. Это должно было быть шуткой, только ей стало как-то грустно. Конечно, это полный бред, но ей понравилось чувство абсолютной свободы — в мыслях, в действиях, которое подарил алкоголь. Пусть это была лишь иллюзия, но какая заманчивая. — Дамы? — вмешался Итачи. — Мы без вас немного заскучали. Я кофе сварил, — подмигнул он матери. — Что же я сижу! — запаниковала Микото. — Какой ужас! Вы же должно быть голодные, а я тут что устроила? Нужно срочно что-то, — она попыталась вскочить на ноги, но её тут же повело в сторону. И гравитация опустила обратно на кровать. — Мам, не суетись, — дрогнувшим голосом, произнёс Итачи. — Всё нормально. Только покалечиться не хватало из-за сущей ерунды. — Ничего не нормально, — строго оборвала его Микото. Наученная горьким опытом, она поднялась на ноги осторожно, убедилась, что картинка перед ней не качается. — Не хватало только выставить себя плохой хозяйкой. Сейчас я что-нибудь приготовлю. Нужно, — она осторожно обогнула детей, незаметно придерживаясь за стеночку, — проверить, если ли утка. У меня всегда выходит просто божественная запечённая утка. — Какая ещё к чёрту утка? — крикнул ей в след Итачи. — Она так сильно головой приложилась? — требовательно спросил он у Изуми. Девушка смогла только развести руками. — Женщины, — обречённо заключил Итачи. — Все проблемы от вас. — Ну конечно, — сложив руки на груди, буркнула Изуми, — а мужчины такие белые и пушистые. Никаких-то от вас проблем, — язвительно заметила она. — Именно. Никаких.

***

Едва заехав на тесную стоянку перед отелем, сейчас пустующую, Саске выбирается из машины. Ключ бросил в зажигании, не заглушил мотор. Он бросается из салона так резко, целенаправленно, Хината уже тянется к дверной ручке, готовая броситься следом, не замечая, что прикована ремнём безопасности. Впрочем, в её порыве нет нужды. Саске делает лишь шаг в сторону, не заботясь захлопнуть водительскую дверь, и замирает. Стоит в метре от капота, уставившись в одну точку в пространстве, или, может, куда-то сквозь него. Ветер спокойно треплет тёмные волосы, кидая их из стороны в сторону, Саске не пытается ему мешать, не пытается закутаться, когда ветер повторяет тот же нахальный приём с курткой, превращая её в плащ. От стойкого ощущения, что он не замечает происходящего вокруг, внутри Хинаты обрывается нечто хрупкое, человеколюбивое и мудрое, на чём держалась её прежняя версия. Демонов, поднятых из глубин её души, этим больше не удержать, они жаждут крови виновных. Разодрать, кожу содрать, варить на адском огне — всё что угодно, только бы стало легче смотреть на лучшего друга. А Саске нет дела до чужих метаний, он стоит на одном месте, такой одинокий, такой потерянный. Не понимая зачем и почему, как оказался здесь, для чего, к чему шёл и почему больше двигаться вперёд совсем не хочется. Остаться в темноте, уснуть и не просыпаться, пока не станет легче. Заставить бы ещё тело повиноваться мысленным приказам, но оно одеревенело, отказалось от него, предало. Он парализован немыслимым горем, от которого — по наивности — думал легко отмахнуться. Хината тянется к ключу. Необходимо продолжить чем-то заниматься, занять руки. В шею больно впивается ремень, не позволяя пошевелиться. Она зло дёргает его, будто старается выпутаться из удушающего приёма — не помогает, свободы больше не становится. Только руки горят, пальцы раздуваются от силы, которую она применяет, в тщетной попытке разорвать путы. Боль немного отрезвляет. Хината делает несколько успокоительных вдохов, мысленно считая от десяти до ноля, замедляясь до состояния умственной работоспособности. Отстёгивает себя, дёргает ключ. Наступает тишина, в ней ощущается дикий холод, беспрепятственно проникающий всё время в салон. Хьюга никого не ждёт, выбирается из машины, не забыв прихватить пакет, всё время валявшийся в ногах. Смотрит на Саске, барабаня пальчиками по не остывшему капоту, в ожидании, что он подаст признаки жизни. Безрезультатно, он всё также потеряно стоит, уставившись в одну точку. Хината хлопает дверью сильнее, чем необходимо, нарушая всякие приличия — это тоже не работает. Она оглядывается, про себя вздыхая с облегчением, что вокруг больше ни одной машины. А место вокруг живописное: одноэтажный деревянный отель стоит изогнувшись во все стороны, из-за крыши поднимается плотный белый парок от горячих источников. Его особенно хорошо видно на фоне массивных лесов, начинающихся как раз за домом. Блаженная, умиротворяющая тишина, воздух такой, каким невозможно надышаться. Всё это проходит мимо, когда скрипит деревянная вывеска на толстых цепочках, она определяет границу парковки и ненавязчиво сообщает, что есть «свободные номера». Хината обходит машину, подошвы громко стучат о промёрзший асфальт, ощущение одеревенения от каждого шага раздражает, она будто не способна разогнаться. Вздыхает, но сдерживается, тянется к Саске, заставить того двигаться вперёд. Видно, как смещаются его глаза — Саске замечает намерение лучшей подруги, и отмирает. В каком-то неловком страхе, что она может коснуться его, сказать что-то или сделать, пробудив не только тело, но и эмоции. Тогда он точно сломается, но некто нашёптывает, что нельзя сломаться прямо сейчас. Нужно переждать, остаться в одиночестве, отгородиться настолько, чтобы никто не услышал криков. Саске идёт вперёд, пока очертания Хинаты не исчезают даже с периферии. Кажется, примерно он понимает, что нужно делать дальше: перед ним узкая дорожка, выложенная плоскими камнями, она вызывает доверие, выглядит подходяще, чтобы привести к тёплому, тёмному месту, где можно спрятаться. — Шевелитесь, — кидает Хината через плечо, не удосуживаясь взглянуть идут ребята или нет. Она отстаёт на три шага, не решаясь помешать, ей хватает убедиться, что Саске не заблудится (по позвоночнику пробегает волна страха, от воспоминаний о белом мире, в котором невозможно отыскать того, кого потеряла), у него впереди лишь одно направление. Несинхронно хлопают двери. Хината оборачивается убедиться — Наруто и Сакура стоят на улице, обходят машину с разных сторон. Это Харуно вновь скрепляет их ладони в замок, в моменте схождения в одной точке. Приходится это проглотить, нажать на брелок, чтобы заблокировать машину Итачи. И шагнуть вслед за Саске, предоставляя этим двоим слишком много драгоценного времени и пространства наедине. В помещении душно после улицы, тепло мгновенно липнет к телу, сдавливает горло, побуждая мечтать о том, чтобы развернуться и свалить. Где-то прячется динамик, разнося музыку. Фойе длинное, узкое, застелено подделками под персидские ковры, мебель — стойка регистрации, пара кресел, да столик между ними — застряла в далёких семидесятых, а от обоев, на которые кого-то стошнило цветочным узором, хочется вскрыть вены. Сбежать обратно, где ветер и высоты лесных массивов, становится необходимостью — ради выживания последних нервных клеток. Хината поводит плечом, пока не хрустнуло, и отпускает двери, в которых застряла, засмотревшись на это «великолепие». Саске, на свою голову, успел проскользнуть раньше, и теперь попал в оборот не в меру улыбчивого сотрудника отеля. У мужика походу давно никого не было — в плане клиентов, разумеется. — И ещё люди! — кричит он, когда замечает Хинату. При этом он потирает толстые ладони, как будто дождался своей канибалистической доставки — как удобно, когда еда сама приходит. — Проходите-проходите! — машет он, заманивая в своё логово фетишиста — любителя безвкусных интерьеров. — Скажите, что такая милая пара снимет номер, — за стойкой не видно, но очевидно, что мужик подпрыгивает от нетерпения. Его толстые ладони никак не могут расцепиться, будто склеились. Мужик он крупный во всех отношениях, в сочетании со светлой бородой и баками, идеально подстриженными, напоминает скорее бандита с улицы. Если бы не эти замашки маньяка-обнимашки. Хината прикидывает по каким точкам бить, чтобы свалить эту махину. — Они не пара, — с непривычной для него грубостью, прервал восторги хозяина отеля, Наруто. Блондин сделал шаг в сторону Хинаты, показывая, как обстоят дела. Хьюга, в свою очередь, с приятным злорадством заметила, что он больше не держит Сакуру за руку. — Замечательно, замечательно! — вообще не обращая внимания на замечание ещё одного клиента, пропел толстяк. — Подходите, подходите! У нас есть наичудеснейшие двухместные номера! И что самое чудесненькое — у каждого из них свой горячий источник! Можно приспокойненько наслаждаться и никакие соседи не помешают! — его руки по-прежнему не расстаются, всё трутся и трутся, того гляди воспламенятся. — Давайте-ка срочно вас зарегистрируем! — наконец-то ладони расстаются, превращаясь в два кулака, которыми хозяин встряхивает, словно маракасами. Хината подумывает всё-таки вырубить его. От отчётливых восклицательных знаков после каждого предложения, её подмывает добавить блевотных узоров на обои. Приводит в чувство тот факт, что никто не торопится подойти к стойке и снять этот грёбаный номер: Саске незаметно ушёл в угол, где широкое окно во всю стену, через которое видно дорогу к лесу, и неуверенно сел на краешек светло-бежевого кресла в стиле гдровской «Хельги»; Сакура делает вид, что ей не нужна компания, но держится поблизости от бывшего парня; Наруто, убедившись, что никто не претендует на его девчонку, тоже отваливает к Саске, но место напротив занимает вальяжно, раскидываясь в кресле и вытягивая длинные ноги. Хинате ничего не остаётся, как подойти к стойке. — Скажите, что я соблазнил вас на наши наичудеснейшие номера! — Да, — коротко отвечает Хината, в надежде, что это поумерит пыл хозяина. Становится всё душнее — теперь не только из-за температуры, а может не сколько, из-за температуры. Хочется избавиться от верхней одежды, остановиться по-настоящему, обдумать поганое чувство, которое рвётся наружу. А этот боров всё болтает, буквально ни на секунду не затыкается. — Сейчас ещё конечно не сезон, если можно так сказать. Вот если приедете через недельку, на новогодние праздники, то тут будет негде яблоку упасть. Конкуренция, само собой, большая, но местность у нас просто золото, наши источники лучшие в стране — все это знают. Так что, приезжают толпами! Поэтому-то нас тут так много. Я имею в виду, таких отелей. Но вам даже повезло — если только вы не любители шумных вечеров — сможете прочувствовать нашу атмосферу в тишине. Хината устало зажимает переносицу. Если бы этот мудила работал своими пальцами-сосисками с такой же скоростью, как мелет языком, успел бы оформить их в четыре разных номера. Но он прерывается всякий раз, когда вспоминает, что ещё не сказал об их чудесненьком малюсеньком отельчике. Взвыла бы, везёт, что вовремя вспоминает о деньгах. Пока роется в карманах, вытряхивая на стойку перед собой смятые купюры, безвозмездно одолженные в бардачке у Итачи — его запас на «чёрный день» — время хоть как-то движется. — Обидненько только за то, что у нас нет ресторана прямо в отеле, — сокрушается здоровяк, в этот раз отвлекаясь от работы, чтобы приклеить толстые пальцы к жёлтой бороде. Хината хотела бы отвернуться, но каждая ужимка этого мужика действует, как гипноз — мазохистски продолжаешь пялиться и слушать. — Вы не думайте, я столько раз говорил нашим хозяевам, что это невероятно необходимо. А они что? Только деньги экономят. А представьте, отмокли вы в горячем источнике, укутываетесь в пушистенький наш халатик, и прямиком в ресторанчик! Ароматы, вкусы! Чувствуете на языке? Я вот ещё как чувствую! — не дожидаясь, что Хината ответит на вопрос, продолжает сыпать неуправляемым потоком предложений бородач. — Но вы не отчаивайтесь! Буквально через дорогу просто отличнейшее заведение! И как обладатели наших лучших номеров, вы получили у них скидочку! Сейчас я распе… — Вы можете, — хлопнув по стойке раскрытой ладонью, грубо и чётко произнесла Хината, наклонившись настолько, чтобы бородач не мог её проигнорировать, и продолжила вкрадчиво, пропуская каждое слово сквозь плотно сжатые зубы, когда его глаза полезли на лоб от лёгкого испуга, — просто взять деньги и дать номер. — К-конечно, прошу прощения, — задрожав всем телом, что было до нелепого смешно, ведь мужик выше Хинаты на добрые пару голов, он бросил всё лишнее, сосредотачиваясь на оформлении двух лучших номеров. Хината отодвинулась, чтобы не пугать его ещё сильнее. — Не хотите спросить надолго ли мы к вам? — невзначай, между ритмом, отбиваемым пальчиками по стойке, уточнила Хината. Она не сразу заметила, что прислушалась к мелодии, льющейся из динамиков, узнав Литл Ричарда и его «О, боже, мисс Молли!». Песня показалась такой излишне весёлой, не соответствующей внутренним ощущениям, что хотелось попросить здоровяка вырубить музыку нахрен. Её остановил только перепуганный вид бородача. — О-о-о-й, — он задрожал сильнее, так что Хината сама испугалась, если продолжить в том же духе, то он всё равно их не оформит, ведь беднягу разобьёт обширный инфаркт. — Сутки, — поспешила ответить она. — Сутки и только. Побыстрее, — улыбка вышла похожей на оскал акулы, — пожалуйста. Единственный, судя по первому впечатлению, сотрудник отеля замельтешил, внося какую-то информацию в компьютер, документы он не спрашивал, Хината напоминать не стала. Песня о мисс Молли всё отчётливее врывалась в прямой эфир её мыслей, выходя на первый план. Как будто о чём-то пыталась предупредить. Но Хината проигнорировала этот знак, радуясь, что может убраться подальше от стойки регистрации, когда бородач протянул два ключа. «Мама с папой говорили мне: «Сынок, будь осторожен!» Если бы я знал, мама с папой, я бы сам смотрел за своим папой. О, боже, мисс Молли, ты точно любишь танцевать! Когда ты крутишься и вертишься, ты не слышишь, как тебя зовёт мама». Она едва успела вдвое сократить расстояние до парней, когда нелепо весёлый Литл Ричард жестоко пробудил Саске от его ступора. Он стремительно дёрнул головой в сторону динамика, откуда на него обрушилось обвинение — следовало лучше следить за своим отцом. На бледном лице отчётливо читается разочарование, что колонку спрятали так недосягаемо высоко, иначе он разнёс бы её в щепки, растоптал до винтиков, жёстко, беспощадно. От жалостливых взглядов разум оказывается в ловушке клаустрофобии. Они давят и давят, сжимаются всё теснее, тянутся к нему, обнимают, лишают сил сопротивляться. Нужно освободиться, отчаяние подсказывает, что любые стены можно разрушить — даже, если это хрупкие стенки собственного черепа. Яркость ощущений от многократных ударов головой о стену, вызывает спазм по всему телу. Саске отчаянно мечется в лабиринте мыслей, зная, что к нему не прилагается карта. Руки поднимаются к глазам, закрыться от действительности. Снова и снова. Так быстро, что боль приходит не сразу. Он продолжает бить себя, пока не смолкает чёртова песня. Кресло опрокидывается, когда он вскакивает на ноги. Лицо горит. Жалостливые взгляды набрасываются, словно стая голодных псов. Срабатывает единственный неубиваемый инстинкт — бежать. Саске выхватывает из рук Хинаты один из ключей. На неё он не смотрит, взгляд вообще в полнейшей разбалансировке. Это скорее последние крупицы рациональности — то, что он находит яркое размытое пятно, стоящее дальше всех. — Куда? — утробно рычит Саске, размахивая ключом. — Я п-покажу! — высоким голосом, взвизгивает сотрудник отеля. Он в панике, решение принимает спонтанно, но чуйка подсказывает: лучше пойти за этим буйным помешанным, чем остаться с оставшимися подозрительно спокойными психами. Бородач чуть не вприпрыжку покидает пост, и держится на почтительном расстоянии, когда уводит Саске за собой по короткому коридору, практически сразу свернувшему в неизвестность. Хината долгие полминуты продолжает стоять с протянутой рукой, в которой зажат оставшийся ключ. Она смотрит, как исчезает сгорбленная спина лучшего друга. И радуется. Конечно, это не настоящая радость, а лишь рафинад, означающий облегчение от необходимости смотреть на чьи-то страдания. Словно усыпить больное животное. Она не приходит в себя полностью — не позволяет себе этого, дабы не сталкиваться с версией себя, от которой не знает, чего ожидать — но на автопилоте поднимает кресло, уроненное Саске, и занимает его место напротив Наруто. Чувствует, что он смотрит на неё, но сама глаз не поднимает — пока не стоит, Узумаки тоже фактор, который может заставить её потерять контроль. На данный момент, Хината предпочитает развалиться в кресле, раскинув руки по подлокотникам и вытянув ноги вперёд, смотреть на пакет, который швырнула на столик. И ничерта не чувствовать. Наруто ёрзает в кресле, стараясь сбить порыв чесотки от незнания, что нахрен делать. С одной стороны, он ощущает себя лишним — бесспорно они с Саске нащупали общий язык, но тут проблемы основательные, крушащие фундамент его жизни, справиться с таким может только настоящий лучший друг. С другой стороны, лучший друг Саске — девушка, которую Наруто любит, его мутит от одной мысли, чтобы встать да уйти, бросив Хинату разгребать это в одиночку. Даже такую Хинату, которую будто отделило от него пропастью молчания. От которой мурашки по спине в совершенно не сексуальном смысле. Узумаки неожиданно ищет поддержки у Сакуры, маячившей за спиной. Время, проведённое без неё, легко стирается. Будто его и не было. Как и глупых обид в сочетании с полнейшим нежеланием бегать за ней, пытаться помочь. Возможно, это говорит в нём страх одиночества — не смотря на присутствие других людей, Наруто не припомнит, чтобы чувствовал себя таким одиноким, как сейчас, сидя перед отключившейся от мира Хинатой. Может это глупость социальных животных, над которой реально вырасти. Потом он попробует, всё будет потом. Сейчас он оборачивается к Сакуре, стараясь привлечь её внимание, спросить совета одним лишь взглядом. Она крепко обнимает себя за плечи, вглядываясь в лесную чащу за панорамным окном. Отвечает на взгляд мимолётно, успевая только нервозно пожать плечами, и вновь отворачивается, закрывается в себе. Выглядит Харуно отвратно, Наруто становится стыдно за мысли, что он дождётся, когда она окажется на самом дне. Чёрные мешки под зелёными глазами давно бездонные. Блондин вновь смотрит на Хинату, добивает себя самобичеванием: вот она-то здесь, бросилась в эту авантюру, ей самой больно и страшно, не знает, что будет дальше, но не сбегает, не бросает лучшего друга. А ведь они — их лучшие друзья — нанесли им похожие раны, наносили их часто и много, изредка предлагая перебинтовать хотя бы одну. У Хинаты есть точно такие же причины считать себя ничем Саске не обязанной, чтобы так страдать вместе с ним. Наруто только угрызений совести не хватает — не будь Сакура такой разбитой сейчас, бесцветной, он бы может сдержался — но они накатывают, затягивают. Он выбрал себя, отговариваясь, что заслужил это. Немного свободы, самолюбия, отдыха от вечной тяжести на душе. Да только эта тяжесть и есть все, кто близок. Как же бесит это осознавать, думает Наруто, сжимая и разжимая кулаки. Последнее, чего он хочет — это говорить что-то Хинате. Она выглядит не лучше Сакуры, ей нужен отдых от этого грёбаного дня. Он хочет, чтобы она оставалась на месте, а все проблемы просто решились сами по себе. Только звучит это так же эгоистично, пусть и не должно бы, ведь касается другого человека. Но Наруто желает для Хинаты спокойствия лишь потому, что не хочет, чтобы она уходила от него. А ей, кажется, необходимо это сделать. Пока она не сдалась под тяжестью мысли — «это не мои проблемы», и не предала лучшего друга, тем самым предавая саму себя. — Ты, — одно слово, а как громко звучит, разрывает тишину, трясёт всё вокруг на двенадцать баллов сейсмической активности. Хината реагирует, поднимает серые глаза и будто обвиняет его в том, что начал говорить. Наруто задыхается от вязкого ощущения кошмара, от которого невозможно проснуться. Он словно уже видел этот взгляд, но не может вспомнить, где и при каких обстоятельствах. Всё перекрывает это глупое желание, чтобы кто-то пришёл и разбудил, чтобы сработал будильник. Где он находит силы продолжить — для самого блондина загадка. Кажется, виновен страх, подсказывающий, что задав вопрос он сможет от неё избавиться. Хотя бы от этого взгляда. Всё перевернулось на пятьсот сорок градусов, да так быстро, что он теряется в водовороте реальности. Неправильно, всё неправильно. Наруто завидует Саске, который вовремя сбежал. А это уже вселенский бред сумасшедшего. — Т-ты не пойдёшь к нему? Ещё не гаснет звон от его вопроса, а ощущение такое, будто Хината готова перевернуть стол, швырнуть кресло в окно. И просто протяжно орать. Наруто чисто на рефлексах наклоняется вперёд, складывая ладони на гладкую поверхность столика. А ведь она даже не пошевелилась — живые у Хинаты лишь глаза. До одури хочется попросить её — закрой. Хината сама рада бы проснуться. Но столько удачи ни у кого нет — она уже просыпалась сегодня, провидение вынесло приговор — хватит. Она не представляет, что ощущают люди перед извержением вулкана, но ей кажется, что именно это: как внутри всё поддаётся панике заранее, от неуловимого изменения в атмосфере, от предупредительной вибрации. Тревога звучит позднее, все бегут, спасаясь. Тогда приходят злость и обида. Почему всё так? Почему налаженная жизнь должна рушиться в одно мгновение? Почему я?! Поторопилась она с выводами — проснуться всё же пришлось. Назвать это иначе невозможно. Все умерщвлённые эмоции получили разряд дефибриллятором. Вместе с электричеством, по венам понеслась спящая злость — на Фугаку, на Саске, на ситуацию, даже на Наруто, за то, что нарушил её мёртвую тишину. Оказывается, гнев отлично прочищает мозги. Хината побарабанила пальчиками о подлокотники, медленно, с опасностью хищника, села прямо, вздёрнув подбородок. Что главное в причинно-следственной связи? Что каждое событие имеет свои причины и последствия. Хината здесь лишь потому, что стала соучастницей преступления. Пора главному злодею дня понести своё наказание. — Нет, — убийственно чётко отвечает Хьюга, адресуя ответ Наруто. Он болезненно сглатывает, кадык дёргается, будто он какой-то перепуганный цыплёнок. Не помогает обрести смелость и то, как Хината плотоядно на него смотрит. Наслаждаясь? — Она пойдёт, — неожиданно для Наруто, добавляет Хьюга, переводя тяжёлый взгляд на Сакуру. — Э-м-м, — от шока свалившейся новости, Наруто забыл, что боялся. Потрепал себя по затылку, совсем придя в себя. — Это как-то, — вырывается нервный смешок, когда он понимает, что это по любым меркам будет капец, как стрёмно. Бывшая пойдёт утешать Саске? — Ч-ч-что? — вздрагивает Сакура, ощутив волной брезгливости на себе чужие взгляды. — Иди, — игнорируя слова Наруто, грубо приказывает Хината. Узумаки кажется странным то, как обычно милая с людьми Хьюга разговаривает с розоволосой. Он вертит головой, переводя взгляд с одной — забитой, дрожащей, готовой лишиться чувств, на другую — прямую, давящую, жестокую. И не смеет вмешаться. — Что ты говоришь? — глотая воздух, испугано переспрашивает Сакура. — Ты прекрасно слышала меня. — Я слышала, но… — Сакура старается взять себя в руки. — Это неправильно, я не могу. Ему же, — ей не хватает воздуха, чтобы сказать, что Саске больно, — это будет странно. Только ты знаешь, как ему помочь. А я только… Хината смеётся. Громко. Почти безумно. Наруто и Сакура напуганы её искренним весельем. Они могут только украдкой переглядываться, боясь сделать или сказать что-то, что сработает, как детонатор. — Мне кажется, Сакура права, — рискует Наруто, сам не зная с какой целью. То ли защитить Сакуру, потому что бросил и теперь должен. То ли чтобы избавиться от давящего присутствия злой Хинаты, которая по-прежнему тянет его в какой-то до боли знакомый кошмар. Смех прерывается резко. Вот он был, а вот настала тишина, кромешная, при том, что в помещении были люди, за окном жила природа, и музыка всё ещё играла. Но каждый звук поглощался этим звоном тишины, когда умолк смех Хинаты. — Ты меня не поняла, Сакура, — ядовито начала Хьюга, особенно щедро пропитывая ядом имя розоволосой, — я тебя не прошу его утешить. Ты что, уже забыла о нашем уговоре? Сакура, кажется, правда забыла, она выглядит такой растерянной, что Наруто снова готов вступиться за подругу. А Харуно искренне хлопает ресницами, невинно смотря на Хинату, что на тёмной стороне этой невинности выглядит чудовищем из старых сказок. — Иди, — повторяет Хината, усиливая приказной тон до крайней отметки, — и расскажи ему правду. Как обещала. Сакура приоткрывает блестящие от нервного облизывания губы, даже будто тянется сделать шаг навстречу Хинате, спросить, что та имеет в виду. Но не успевает ничего произнести, а притяжение вперёд превращается в резкую смену полярности, и Харуно отшатывается назад, спотыкаясь. Долгий, сейчас кажущийся и вовсе бесконечным, путь до этого мгновения встаёт перед Сакурой отдельными кадрами, сменяющимися по щелчку, разрывающему череп изнутри. Всё случилось так быстро: вот они в клинике, но потом сразу в машине Саске, где он слетает с катушек. Они все так глубоко погрузились в правду о семье Учиха, что Сакура забыла о себе и своих проблемах, а ведь ещё ночью её жизнь катилась в пропасть. Всё стало далёким, особенно обещания, данные на стадии торга. А теперь Хината смотрит на неё и довольная приказывает пойти к Саске, чтобы… — Что? — это не желает укладываться в голове. Может раньше уровень бреда находился в какой-то умеренной жёлтой зоне, но теперь счётчик зашкаливает, треща об облучении, от которого не убежать без последствий. — С ума сошла?! — Сакура отступила ещё на пару мелких шажков. — Это какой-то тупой прикол? Ты его вообще видела? — ощущение мерзкое, как будто они в трэшовом ужастике и Сакуре «повезло» отхватить роль тупой красотки, той которая орёт громче всех и умирает тупее всех. Разумеется ещё и раньше всех. После того, как засветит сиськами — это тоже всегда подразумевается. — Для этого совершенно не время, — кажется, ей удалось добавить в голос твёрдости, чтобы слова звучали значимее. — О чём вообще речь? — вмешивается Наруто, когда шея устаёт вертеться туда-сюда. В происходящем явно кроются ответы на все вопросы: «почему Хината ушла?», «почему они были с Сакурой вместе?», «почему Хината ведёт себя как грёбаный доппельгангер?». И ему не нравится, что у обеих появился общий секрет, связывающий их настолько, чтобы разделять с ним. — Ни о чём, — торопливо говорит Сакура. Ей было важно оставить первое слово за собой. Только предательский червячок сомнений — по ощущениям размером с бычьего цепня — заставляет бросить затравленный взгляд на Хинату. На одно соблазнительное мгновение Хинате захотелось выдать её, сказать Наруто страшную правду о падении Сакуры. Наверняка это желание отразилось в её серых глазах. Но она смолчала. — Расслабься, — хмуро бросила Хьюга, — я ничего не скажу. Захочешь — сама всё расскажешь. С Наруто я даю тебе выбор, — жёстче добавила Хината. — С Саске — нет. Последние слова прозвучали настолько безапелляционно, что Сакура нашла в себе силы разозлиться. Да кто она вообще такая, чтобы так с ней разговаривать? Приказывать. Принуждать. Харуно сжала кулаки, каждая упрямая мысль отразилась в гневных складках у носа и глубоких морщинах на широком лбу. Её лицо превратилось в гримасу. Хината одним рывком поднялась на ноги. Сакура не восприняла это как достаточную угрозу, и продолжала крепко сжимать кулаки, в знак готовности к сопротивлению. Тогда Хината сделала шаг в бок, чтобы убрать стол со своего пути — теперь между ними было только голое пространство фойе. Кулаки Хината не сжимала, но поиграла пальцами, сгибая и разгибая их до хруста. Это оказалось достаточно похоже на угрозу, чтобы руки Сакуры безвольно повисли вдоль тела. Наруто вскочил со стула. Это произошло на инстинктах, от диких нервов. Он вообще не отдавал себе отчёт зачем это сделал. А главное — что собирался делать дальше. Если он поднялся на ноги, чтобы встать между Хинатой и Сакурой, то с какой целью? Остановить первую или защитить вторую? Узнать ему не довелось. Хината окатила его порыв ледяным взглядом из-под чёлки. Ноги подкосились и он упал обратно, слишком напуганный, чтобы заботиться о задетой гордости. Он уже видел такой взгляд, тогда он тоже принадлежал Хинате, просто не отложился в памяти, потому что Узумаки всеми силами стремился о нём забыть. Стереть вместе с любыми воспоминаниями о страшном ночном кошмаре, когда вся его жизнь оборвалась на долгом падении с края крыши. Хината теряет интерес к Наруто, когда он больше не пытается вмешиваться. Она продолжает медленное, тягучее движение к Сакуре, отвлекаясь на чужеродные мысли о наслаждении — чему-то внутри очень по душе, что розоволосая отходит назад. — Перестань, — шепчет Сакура, отчаянно мотая головой в разные стороны так, что волосы больно хлещут по щекам. — Прекрати это! — возвращается голос, позволяя ей крикнуть. — Ты же всё видела, видела Саске. Почему ты хочешь сделать ему больнее? Я не стану. Не стану. Двигаться некуда, Хината нагнала её и схватила за локоть. Она так близко, что можно разглядеть каждый оттенок серого в прожилках глаз. Там всё и сразу: смертельная сталь, опасная буря, отравляющая ртуть и мышьяк, который убьёт быстрее. — Думаешь, я тут главная злодейка? — спрашивает Хината. На удивление, она говорит совсем тихо, так заботливо вкрадчиво, что Сакура прислушивается. — Хочу сделать ему больно из прихоти? Думаешь, мне хотелось, чтобы всё так сложилось? Чтобы его предавали? — Нет, конечно нет, — так же вкрадчиво отвечает Сакура, ощущая глупую надежду, что они сейчас найдут компромисс, ведь на самом деле им обеим очень дорог Саске. — Но в моей правде нет никакого смысла. Больше нет. Ему незачем её знать. — Сакура, Сакура, — качает головой Хината. — Можешь мне не верить. Я сама не верю. Но это не только ради Саске. Ради тебя тоже. Если ты не скажешь ему, то навсегда застрянешь в этом моменте. Останешься этой Сакурой. Тайна будет выедать тебя, пока не оставит пустую оболочку. Ты этого хочешь? — Н-но, — она старается найти выход, обдумывает варианты. Заранее зная, что ничего не придумает. Саске был прав — она всегда права. Остался только шанс на отсрочку приговора. Сакура неуверенно улыбается, теперь наоборот прижимаясь к Хинате, в порыве доверия. — Я скажу. Да. Скажу. Ты права. Но разве необходимо делать это сейчас? Зачем делать ему ещё больнее. Пусть оправиться. А потом… Сакура сама не поняла, почему вдруг умолкла. Нелепо прозвучит, но тут дело, как будто в ауре Хинаты. Она мгновенно изменилась, стала неуправляемой, словно до этого Хьюга прикладывала все силы, чтобы сдерживать себя. — Оправится?! — громко переспросила Хината. И больше не смогла управлять громкостью голоса. Она всё поднималась и поднималась, превращая гнев и боль Хинаты в подобие больной истерики. — Оправиться и что потом? Появишься ты, чтобы сделать ему больно? Снова! Да зови меня как хочешь! Чудовище? Пожалуйста! Монстр? На здоровье! — запала не хватило на большее, Хината тяжело дышала, воздух вырывался из неё рваными всхлипами, казалось, что ей нужно заорать, чтобы прочистить лёгкие от клубка из эмоции. — Ему больно, знаю. Но лучше пусть ему будет больно один раз. Пусть переживёт оба ваши предательства одновременно, а потом двигается дальше. Иди, — Сакура стояла. И теперь Хината сжала кулаки. Открылось второе дыхание. — Ради всего святого, — буквально проорала Хьюга, — иди, Сакура! Не вынуждай меня заставлять тебя силой! Наруто снова вскочил на ноги, когда мимо пронеслась Сакура. И снова не знал, для чего. Ещё эта удушающая мелодия из динамиков, начала сводить его с ума, как будто что-то значила. Он заранее понимал, что не побежит за Сакурой — у неё, очевидно, своя война. Поэтому обернулся к Хинате. Та продолжала стоять к нему спиной. Сначала прямая, как натянутая стрела, только плечи резко поднимаются от тяжёлого дыхания. Но быстро сдулась, вместе с выправившемся дыханием. Плечи опали, спина скривилась, руки безвольно повисли, и кулаки распались на прямые ладошки. Наруто тихо подошёл, ощущая, как сердце колотится в такт не с чувствами, а глупой мелодией, будто заполняющей его целиком. Он вытянул руку, готовый коснуться хрупкого плеча — только сделать ещё шаг. Но что-то удерживало. Это была его Хината, он знал, что всё ещё его. Дурацкое это чувство, всплывший кошмар, мешали поверить до конца. И эта дурацкая песня! «Я позвоню тебе посреди ночи, Чтобы рассказать о своих чувствах». — Хочу увидеть эти хвалёные горячие источники, — ровно произнесла Хината. Наруто опустил руку. Отошёл в сторону и смотрел, как она уходит, прихватив по пути свой пакет — она прижала его к груди, будто ничего дороже у неё в жизни нет. Хината была в конце длинного коридора, когда способность двигаться вернулась к Наруто. Он сделал первый шаг до того, как она скрылась за поворотом. Пошёл следом. «Зачем?» затерялось в словах песни, от которой он ещё долго не отделается. «Я покажу тебе, на чём всё закончилось, Ведь мне неведом страх».

***

Продолжительное молчание, кажется, не тяготило только Хирузена. Он расслаблено сидел на диване, откинувшись на подушки и вытянув длинные ноги, скрещенные у стоп. От новой порции вина директор отказался, предпочтя, как и все, перейти на кофе. Даже Изуми, которая знала старика дольше и лучше прочих, поражённо пялилась на то, как он удобно пристроил блюдце от крохотной чашечки в области солнечного сплетения. Хирузен делал короткий глоток, и каждый раз возвращал чашечку в центр белой тарелочки. Выглядело это в равной степени странно и мило. Похоже, старика действительно не волновало то, каким напряжённым выглядит Итачи, или то, что Микото просто пронеслась мимо него на кухню, предпочтя не встречаться ни взглядами, ни репликами приветствия. Было это добрых полчаса назад, а с кухни только и доносилось, что грохот кастрюль, да хлопанье дверок шкафов. После очередного подозрительного шума, Итачи совсем потерял самообладание — нервы легко сдали, когда он слишком резко протрезвел. — Хватит. Надо пойти и проверить, какого чёрта она там творит, — он почти вскочил из-за стола — Изуми уговорила его расположиться здесь, за небольшим столиком, используемым матерью для рукоделия или подсчётов перед оплатой счетов, разумеется скрыв холодный расчёт, что когда Микото появится, у неё не будет другого выбора, кроме как составить компанию одинокому Хирузену. Девушка вздохнула. — На кухне Микото, как рыба в воде. Без сомнений, у неё всё под контролем. — Каким контролем? — зашипел Итачи, чтобы слышала только Изуми — незачем заставлять ещё и Хирузена нервничать. — Там газ, там огонь, там режущее и колющее холодное оружие. Там, в конце концов, молоток есть! — Ты преувеличиваешь, — попыталась изобразить беззаботность Изуми. Жаль на кухне вновь что-то грохнуло, заставляя левый глаз Итачи дёргаться. — Или нет. — Ну всё, — Итачи прошёл мимо директора, с милой улыбочкой наклоняясь к нему через спинку дивана. — Ещё чашечку, Хирузен? — Нет, благодарю, — тягучим, каким-то сонным голосом, ответил старик. — В моём возрасте нужно избегать излишеств. — Сегодня нам всем стоило избегать излишеств, — буркнул Итачи, удаляясь из гостиной. Чем ближе он подходил к кухне, тем сильнее становилось чувство страха. Не было ни знакомых ярких ароматов, всегда сопровождающих мамину готовку, ни её чистого голоса, напевающего что-то из любимого, чтобы работа спорилась. Воображение, словно жонглёр, подкидывало страшные картинки одну за другой. Итачи успел себя знатно накрутить, преодолевая короткий коридор, но реальность всё равно умудрилась его удивить. Микото стояла, опираясь спиной на шкаф рядом с плитой. Она явно клевала носом, но на губах мелькала довольная улыбка. Итачи постарался не шуметь, чтобы не пугать, а плавно двигался, периодически тихим шёпотом зовя мать. — Мам? — она зевнула, и улыбнулась, когда взгляд сфокусировался. — Что ты делаешь? — Какой ты смешной, сынок, — беззаботно заулыбалась она ещё шире. — Разве не видишь? Готовлю свою фирменную утку, запечённую с овощами. Скажу без ложной скромности, — прикрываясь ладошкой, будто доверяет ему самый большой секрет, добавила Микото, — в этот раз я превзошла саму себя. Она всё порезала идеальными кусочками, красиво уложила, и даже добавила в соус секретный ингредиент, так что Хирузен будет первым, кто попробует её коронную утку в улучшенном исполнении. Осталось только дождаться, когда она, как следует, пропечётся. — А-м-м, — озадачено почесав затылок, протянул Итачи, понятия не имея, как бы помягче сказать. — Мам, но ты же, — он виновато улыбнулся, извиняясь, что приходится разрушать её фантазии, — не включила духовку. — А? — И это, ну, — Итачи вздохнул, раздувая щёки, — утка стоит вон там, на столе, — махнув рукой за спину, поделился наблюдения старший сын. — Правда, по виду это скорее курица, а не утка. — Что? — вокруг Микото, как будто гасли волшебные огоньки, которые создавали идеальную иллюзию происходящего. — Нет. — Я мог бы ошибиться, будь она разделана, но в целом-то виде это не сложно, — виновато добил фантазии Микото Итачи. — Как такое… Договорить она не сумела — была слишком поражена открывшейся перед ней картиной: посреди обеденного стола, на противне лежала замороженная неразделанная курица. Скорее даже не лежала, а была кем-то грубо брошена, а следом ещё обкидана овощами, половина из которых, даже не была полностью очищена. — Ого! — слишком громко отреагировала Изуми, столкнувшись взглядом с этим кулинарным «шедевром». — Экспериментальненько. То есть, — стушевалась девушка, словив грозный взгляд жениха, — я хотела сказать, что выглядит многообещающе. — Похоже, я всё ещё пьяна, — пришла к неутешительным выводам Микото. — Не хочу никого обижать, — вновь вмешалась Изуми, — но может суши закажем? Кушать-то хочется. — Мам? — Итачи в простом обращении спрашивал её мнения, а за одно разрешения. — Если не хочешь, то мы быстро тут всё исправим. Не так уж много… тут… всего… исправлять… — Сдаюсь, — выдохнула Микото. — Суши звучит идеально, — она развязала фартук, закинув его в неизвестном направлении. Посмотрела на детей, смущенно замерших на своих местах. И пробрало же её на смех — думала, не сможет остановиться. Итачи с Изуми переглянулись, но сдерживаться под напором искреннего смеха Микото было чрезвычайно сложно. Дети с радостью присоединились к ней. — Ох-х, — вытирая выступившие слёзы, и пытаясь выровнять дыхание, выдохнула Микото, — давайте, побольше суши, что-то я тоже проголодалась. Где-то тут у меня была реклама одного ресторанчика — открылся поблизости. Микото порылась в ящичках, вспоминая, куда дела флаер, буквально всунутый ей в руку нагловатого вида девчонкой с пирсингом в носу. Она ещё так пронзительно зыркнула на неё, что Микото не посмела выкинуть бумажку в ближайшую урну. — Вот и пригодился, — победно вскинув в воздух находку, Микото оставила обед на детей, а сама решила, что пора уже встретиться лицом к лицу с Хирузеном, побеждая свои стыд и страх. Она выдохнула, оправляя чёрную кофту, и смело шагнула в гостиную, сосредотачиваясь на диване, готовая приветствовать гостя. Но слова застряли, руки опустились, Микото растерялась, не обнаружив искомого Хирузена там, где он должен быть. — Чудесный вид, — она подпрыгнула, следуя за испуганным сердцем, подскочившим к глотке, невольно поправила волосы, раскиданные по плечам, вновь одёргивая кофту — приняла слова Хирузена на свой счёт. Вот только, директор стоял к ней спиной, у стены с другого края комнаты. И разглядывал небольшую акварель в светлой раме. Микото сперва запаниковала, пробуждая прежний стыд, но Хирузен продолжал стойко рассматривать картину, как будто… Как будто давал ей шанс отпустить странную ситуацию. Не стал спрашивать её ни о чём, никак не поднимал тему произошедшего. Его слова были приглашением. И она его с радостью приняла. — Коноха до застройки, — прокомментировала Микото, когда набралась смелости подойти к Хирузену вплотную. Он был высок, она успела об этом забыть. Несмотря на возраст, от него не веяло старостью, не казалось, что годы уже клонят его к земле. Хирузен возвышался. Микото подумала, что даже с человеком выше ростом, он всё равно будет возвышаться. — Сейчас там бизнес-центр. Автор рисовал с натуры, — она увлеклась, и не только видом редких деревянных построек среди пустынного простора. — Здесь была рыбная лавка, — Хирузен указал на сбившиеся в кучу домики с покатыми крышами, для этого ему пришлось вытянуть руку, и его локоть слегка коснулся локтя Микото, вызывая мурашки. — Мальчишками мы таскали хозяину всё, что удавалось выловить из речки на наши самодельные удочки. Помню, что он всё время бухтел, но пару монет подкидывал. Друзья тут же спускали деньги на шипучку и какие-то кислые конфеты в ярких упаковках. — А вы? — совсем тихо спросила Микото, неотрывно смотря на профиль мужчины. Просто не могла перестать. До появления сыновей, больше всего на свете Микото любила историю — Хирузен был ходячей историей. Она могла лишь рассказывать о том, что было раньше, он же видел все эти картины вживую, своими глазами. И ей показалось, что если смотреть в ответ, то можно всё в них прочитать. Сейчас глаза Хирузена немного сузились — он улыбнулся, позволяя морщинкам расчертить лицо картой прожитых лет. — Они считали меня сумасшедшим, ведь мне приходилось ловить в два раза больше рыбы, да ещё откладывать монеты практически за целое лето работы. И всё ради одной книги. А в ней даже не было картинок, — изобразив на лице детский ужас от такого поведения — должно быть, именно так реагировали его друзья — произнёс директор. — Каждый раз это был такой сложный выбор. Книготорговец привозил товар из столицы: истории самураев древности, трактаты философов, запрещённые в школе книги американских авторов, и даже шедевры мировой литературы на языке оригинала. Мне хотелось каждую из них. Но к осени я по-прежнему мог позволить себе лишь одну. — Какую свободу вы должно быть испытали, когда смогли наконец позволить себе каждую из них, — восторженно, задыхаясь собственными представлениями этого чувства, с блеском в глазах, сказала Микото. — Меня было не остановить, — поймав ей взгляд, согласился Хирузен, мелодично посмеиваясь. — Когда у нас появились дети, жена грозилась выгнать меня из дома, если я притащу ещё хотя бы одну, — он продолжал улыбаться воспоминаниям, но Микото уловила отблеск боли в изгибе тонких губ. Она боялась даже представить, каково ему пришлось, и каково пришлось той женщине, что была его женой, когда она потеряла сына. От одной мысли весь воздух будто покидал тело, не собираясь вдыхать новый, предпочитая умереть, не жить дальше с этой потерей. — Вы скучаете по ним, — сказала Микото самую очевидную вещь на свете, но лишь потому, что хотела так показать свою поддержку, что понимает его, и сочувствует. А ещё, что стоит рядом. Будь она чуть более пьяная, обязательно коснулась бы его руки. — Каждый день все эти годы, — кивая, согласился Хирузен, — и продолжу в каждый день, который отмерен мне судьбой. Образовалась мягкая пауза. Каждый думал о чём-то своём. Хотя Микото было сложно переключиться на кого-то помимо мужчины рядом. Сколько же лет уже прошло? Возможно, десять? Итачи перешёл в старшую школу и она познакомилась с Господином Директором. Так странно, но кажется, с тех пор лишь их редкие беседы — два-три раза в год, не больше — спасали её от гнетущего чувства, природы которого она не могла понять. — Но это не значит, что я против веселья, — хитро заметил Хирузен, нарушая мягкость тишины. Микото этого не ожидала. Волна смущения накрыла её, словно она не взрослая женщина, мать двоих взрослых сыновей, а неопытная девчонка. — Простите, что напоминаю об этом, — совершенно не извиняющимся тоном, продолжил директор, — но мне не хочется, чтобы между нами было напряжение. Не думайте, что я мог изменить своё мнение о вас, — это было сказано так вкрадчиво, будто Микото должна услышать нечто большее за простыми словами. — Моя бурная молодость пришлась на семидесятые, — задорно заметил Хирузен. — Этого старика ничем не удивишь. — Никакой вы не старик, — прикладывая ладошки к щекам, дабы унять жар смущения, как будто по привычке, поправила его Микото. Хирузен шутил, и ей было с ним комфортно, но также она понимала, что напряжение останется — из-за неё. Она не из тех, кто так быстро отпускает свои промахи. — Скажите, Микото, — она вскинула на директора взгляд, в его обращении — и дело даже не в отсутствии каких-то приставок — громогласно звучала раскованность, её имя из его уст, как будто перестало подразумевать «вы». Это было так доверитель, почти по-дружески. И ей это понравилось. Микото призналась самой себе, что хотела бы этого. Стать другом Хирузену. — Увидь вы, как я танцую степ, поменялось бы ваше мнение обо мне? — Эм, что? К-конечно, нет, — сбитая с толку, да ещё отвлёкшись на посторонние мысли, невнятно ответила Микото. Хирузен покивал, ведя какую-то немую беседу с самим собой. А потом отошёл с ковра на пол. Его белоснежные носки издавали лишь приглушённое топанье, но он просто самозабвенно топал ногами, достаточно быстро перемещаясь с пятки на носок, переставляя ноги друг за друга. И всё это с закрытыми в блаженстве глазами. Микото смотрела открыв рот. А директор продолжал отплясывать степ посреди её гостиной. Наверное, она всё ещё пьяна, наверное в отключке и всё ещё спит. Но она весело смеялась, отбивая ладошками подходящий ритм. Пока директор не схватился руками за лацканы хаори, в финальном штрихе отставляя ногу в бок. Так он и остановился. Микото одарила его громкими овациями. — Э-э-э, — протянул Итачи, своим выражением полнейшей прострации на лице, вызывая общий смех у Микото и Хирузена. Он с трудом стряхнул с себя шок, и потряс пакетами в руках. — Суши привезли. Если вы тут это, — он обвёл смеющихся взрослых — с виду точно взрослых — людей белыми пакетами с чёрными пятнами, из-за которых пакет походил на голову панды, — закончили. С этим, ну, что тут у вас. Бросаю я пить короче. — Мудрое решение, — заметил Хирузен, — но смею тебя заверить, мой мальчик, опрометчивое. — Давайте поедим, а? — вмешалась Изуми. — Не перевариваю мудрости на голодный желудок.

***

Зверь в клетке — так он себя ощущал. А стоило назойливому мужику, что вызвался его проводить, закрыть за собой дверь в номер, исчезла необходимость в дополнении «словно». Никаких сравнений, он был зверем, раненым, не понимающим, на какой зов откликнуться — отомстить, укусить в ответ, или уйти в лес умирать. И вот его клетка захлопнулась, лишая иллюзии выбора. Три на четыре метра — три на четыре шага, пространство, которое он безостановочно измерял. Саске просто не мог остановиться. Если не мерить шагами клетку, то что останется? Три на четыре занимали пространство, которое иначе заняли бы мысли о глубокой ране, нанесённой близким, родным человеком. Тем, кого возводил на пьедестал, за чьей тенью шёл, веря, что станет достойным человеком. — Твою мать! — очередной рык загнанного зверя. Шаги не сработали, мысли прорвались, и жалили не зная пощады. В проклятой комнате кроме свёрнутого футона в углу только циновка да узоры с аистами на стенах — ничего, что он мог бы разбить, уничтожить, давая душевной боли физическое воплощение. — Хорошо, спокойно, — остановившись, уговаривает себя Учиха. Призывает рациональную часть, холодную и расчётливую, которая должна напомнить, что его жизнь не трагедия. Совсем наоборот. Можно начинать праздновать и взрывать салюты. Они свободны! Выстояли на баррикадах, поднимайте флаги, революция свершилась! Власть у народа! Он чувствует зарождение улыбки на губах. Направление как будто правильное, только двигайся медленно, шаг за шагом, и дойдёшь до светлого будущего. Плевать, что оно в тумане. Они разберутся вместе, только изгонят врага с концами. Пусть он… Саске чувствует угасание улыбки, не только на губах, но и во всём своём существе. Никакого справедливого наказания предателю не будет. Как только он покинет их дом, ненавистный ему, это Фугаку будет свободен, волен пойти на все четыре стороны. И он точно знает направление. Его ждут в другом доме: другая женщина и другие двое сыновей, с которыми он начнёт там, где остановился. Справедливость — жестокая насмешка судьбы. Боль взрывается в крови, впрыскивая по венам закись азота. Саске скидывает с себя куртку и швыряет её на пол, держит за рукав, ударяя по светло-бежевому покрытию снова и снова. Пинает её ногами, ненавидя себя за слабость — даже не может представить на месте тёмного комка ткани папашу. Только себя, свой жалкий, зависимый образ. Изо всех сил старается выбить из себя детскую наивность. Тело устаёт — разум сопротивляется. Тогда он скидывает с себя ботинки, раздвигает створки на улицу, швыряет их в сторону горячих источников, наслаждаясь глухими ударами о камни. Это уже похоже на жестокость, которая требуется Саске, но ещё недостаточно. Он переходит на два футона, оставленные для постояльцев. Разматывает их, бьёт ногами, избивает кулаками. До тех пор, пока этого не хватает, чтобы узреть лик истинного врага. Саске кажется, что он держит его за горло. Но предатель лишь усмехается, бросаясь обвинениями. «Вина на тебе»… «Ты был плохим сыном»… «Весь в мать»… — А-р-р-р-р! Ненавижу! Заткнись! — удар за ударом, в кости и плоть, в ухмылку, кровавую улыбку и смех, взлетающий к потолку. До боли в плечах, растрёпанных волос, что липнут к потному лбу, сбившегося на хрипы дыхания. До изнеможения, до последней капли. — Ненавижу. Ненавижу, — шёпот вскрывает царапины, оставленные в горле криком. Лицо отца исчезло, на его месте лишь кровавые разводы — сбил костяшки, пока вбивал несчастный футон в гладкие деревянные полы. Саднящая боль начинается на них, но быстро распространяется по всему телу, вытесняя всё иное. Ресурсов на гнев больше нет. Разум утопает в темноте. А на сердце знакомая боль, как от разбитой коленки, любого падения, коих приходится много на детство. С той лишь разницей, что больше некому опуститься рядом на колено, потрепать по волосам, сказать, что пора быть мужчиной. На оставшуюся жизнь приходится падений в разы больше, а он обречён идти вслепую. Больше никогда — как же от этого невыносимо — ему не вернуться к себе мальчишке, нет впереди проторенной тропы, где оставили свои следы стопы отца. Откуда ему было знать, что жажда быть сыном своего отца настолько велика? До таких всеобъемлющих размеров, что теперь его мир, будто лишившись опоры, может только разваливаться на части. Ещё вчера у Саске была вся злость этого мира, вся сила, чтобы завоевать его гордый взгляд. Один щелчок и всё обратилось в прах. Фугаку возьмёт за руки иных сыновей, а этого оставит на улице, словно бракованного котёнка от уличной кошки. Саске завыл, утыкаясь лбом в смятый футон. Он молил ниспослать на него праведный гнев, могучую силу возненавидеть того, кому он оказался не нужен. Эта боль настолько невыносима, что он согласен хотя бы на забвение — уснуть, а проснуться в новом мире, где его гордость выше жалких потуг заслужить любовь отца. Он выл страшнее раненого зверя, призывая разум осознать, что оплакивает человека, который этого не достоин. — Не смей! — молил он себя, умоляя вспомнить, кем был: не открывать сердце, сохранять хладнокровие, отпускать лишних людей, получать то, чего хочешь и никогда не оборачиваться, чтобы увидеть слёзы тех, кто осознал его потерю, ещё хуже — осознал, что он никогда им не принадлежал. — Нет-нет-нет! Умоляю! Не надо, — последний хрип, болезненнее предсмертного, лишь бы задержать итог. Кем же он был? Ответ разбух внутри гнойной язвой, разорвавшей его на куски. Сын своего отца. Теперь ему придётся стать почти сиротой. Найти нового Саске Учиха, который перестанет бояться своей боли, будет носить фамилию с гордостью, привитой матерью. Он понимает, что не справится, если не перестанет сопротивляться. Редуты исчезают, один за другим, капитулируя перед болью. Все встают перед ней на колени — дальше править ей. Как не парадоксально, поражение приносит свободу. В чувствах и эмоциях наступает приятный штиль. Саске слышит себя, свои тихие всхлипы. И бесстрашно приветствует боль потери горячими слезами. Он уменьшается, сворачиваясь на мятом футоне, пока не чувствует себя в достаточной безопасности — его тело, сердце и разум именно такие крохотные, чтобы вмещать столько боли, сколько он может вынести без помощи. Саске даже не знал, что так сильно нуждался в этом одиночестве. Перестать быть чьим-то чужим представлением о себе: отца, брата, матери, друзей, фанаток, влюблённых в него, Сакуры, его разлюбившей, даже Хинаты, которая никак не перерастёт его в качестве ходунков. Перестать быть запертым в собственных исковерканных представлениях о себе. Рыдать не с мрачной красотой, а с громкими всхлипами, от которых больше не стыдно. Лежать так, пока хватает сил отпускать. И быть готовым к тому, что отпустить целиком никогда не получится.

***

Приходится остановиться, чтобы отдышаться. Чистый ужас вынуждает оглянуться — убедиться, что никто за ней не гонится. Сакура дышит, словно загнанная лошадь, хотя пробежала едва ли метров пятьдесят. Ноги трясутся, готовые подкоситься. Продолжая страшное сравнение, выходит, вот-вот появится тот, кому досталась короткая соломинка — загнанную лошадь кто-то должен пристрелить. Не мучать животное. Она снова оборачивается, слух подкидывает звук шагов. Вскрик застревает в горле. Ладонь подлетает ко рту, удержать весь ужас в себе. За спиной человек. — Ваш друг в комнате в конце коридора, — говорит мужчина, как будто смотря на неё с сочувствием. Сакура разворачивается к нему всем телом, готовится попросить о помощи: задний ход, подкоп, вертолёт и веревочная лестница — подойдёт любой способ. Но мужчина, присмотревшись внимательнее, понимает, что перед ним не та девчонка. У этой нет пугающих серых глаз и хрупких ладошек, напоминающих о смертельных касаниях каких-нибудь куртизанок-убийц из древности: заманит, обещая удовольствие, а потом применит своё зловещее тайцзицюань. Он обретает уверенность, выражение лица моментально меняется, приобретая брезгливые очертания. — И если он что-то сломает, то вам придётся всё, слышите, всё оплатить! Это вам не шуточки! Сложно выбрать что-то одно, отвечая на вопрос: что нашло на Сакуру, вероятнее всего — это всё и сразу. Навалилось и продолжало наваливаться, будто прорвало какую-то вселенскую кармическую канализацию и тонны нечистот щедро орошают её жизнь. Мужик этот совсем не вовремя решил отыграться на ней. Сакура медленно наклонила голову, позволяя волосам перекатиться на одну сторону. Сощурилась, прижимая ладони к груди, а следом резко раскинула руки, зашипев на него сквозь плотно сжатые зубы. — Ши-ши-ши! — он совершенно не мужественно взвизгнул, унося ноги. Вышло забавно, особенно смотреть, как он мечется по коридору, понимая, что оказался между Сциллой и Харибдой в собственном маленьком королевстве горячих источников. — Я не потерплю подобного! Изыди! Я буду жаловаться куда следует! Исчезни, проклятая! Никакого вам завтрака! — остального Сакура не услышала, бородач скрылся за дверью. Странный эпизод, как и не менее странный приток сильной злой энергии, быстро стёрся из телесной памяти, возвращая Сакуру к состоянию нескончаемого страха. Правда, деваться было уже некуда, она стояла перед дверью, за которой скрывался Саске. Рука легла на гладкое дерево, порыв храбрости подкинул идею сделать всё быстро — сорвать пластырь. Жаль, что порыв оказался подобен ветру — его унесло вдаль быстрее, чем Сакура успела решиться. Она отпрянула, боясь, что он услышит её. Походила по коридору — туда-обратно — но это не успокоило расшатанные нервы. По правде говоря, Сакура начинала сомневаться, что когда-нибудь сможет прийти в норму. Вновь тесно прижалась к двери, приложив ухо. Не зная, что конкретно ожидает услышать — дыхание ли, биение сердца ли, или крики разъярённого демона, которые станут её последним оправданием отступить. Но услышала только идеальную тишину. А по ногам прокатилась волна холода, будто за раздвижной преградой располагалась вовсе не комната. Новый страх, теперь за Саске, подтолкнул приоткрыть её и проскользнуть внутрь. Причина колючей холодины бросилась в глаза первой — а может Сакура просто упорно старалась избегать смотреть по сторонам, лишь бы не наткнуться на Саске, его покорёженную фигуру, его чёрные глаза, до краёв наполненные болью — он распахнул настежь сёдзи, ведущие во внутренний двор. Там изящные деревца со снежными шапками, плотный парок над горячими источниками, отделанными гладкими камнями. Умиротворённая красота природы. Сакура хмурится, замечая мужские ботинки, портящие картинку. Такая ерунда, но она разве что не бегом выбегает из комнаты, возвращает ботинки обратно, за одно придавая первозданность окружению. Несмотря на холод, закрывать сёдзи совсем не хочется. Если бы не разглядела брошенные вещи — куртку, шапку, перчатки, к которым пристроила пару ботинок — оставила всё, как есть, но просыпается желание заботиться. Это она задолжала Саске, во всяком случае перед тем, как причинит боль. Сёдзи едут плавно, шурша о небольшой сугроб, наметённый ветром прямо на пороге. Чем ближе створки, тем глубже темнота в комнате — тем теснее в груди Сакуры от захлопывающейся ловушки. Что-то, или кто-то, потревожил птицу, она вылетает из-за забора, отделяющего участок одной комнаты от другой. Сакура замирает, провожая её полёт. На секунду прислушивается, показалось, что слышит какой-то стон. Он не повторяется, всё вокруг звучит звуками ветра и скрипа стволов деревьев в отдалении. Створки смыкаются. Деревянный глухой стук — падение головы на эшафот. Её время истекло. Сакура озирается по сторонам, стараясь совершать минимум движений, голову не поднимает, обшаривает взглядом циновку на полу, надеясь обнаружить ноги Саске — просто знать, где конкретно он находится. Слева — пусто. Если не считать керосиновый обогреватель с красным основанием, от которого несёт запахом нефти и гари. Она упирается взглядом в носки своих ботинок, злорадно думая, что это можно засчитать за месть противному бородатому мужику, он точно поймёт, что гости не оставили обувь за дверью. Она продолжает ощупывать пол взглядом, забирается, кажется, уже довольно далеко, но никаких признаков Саске. Одновременно пугливая и обнадёживающая мысль, что его здесь нет, заставляет кровь стыть в жилах, тут же разгоняя её и согревая продрогшее тело. Побеждает вездесущий страх, Сакура не желает представлять, что Саске мог выйти вслед за ботинками и теперь бродит среди деревьев в поиске утешения своей боли. Зелёные глаза расширяются, взгляд подскакивает, скользя по узору из журавлей — их двое, они кажутся счастливыми. Совсем не похожи на своих невольных соседей. Стоит выцепить его чёрную фигуру, забившуюся в самый угол, перестать смотреть уже не выходит. Саске, словно отражение её собственных представлений о себе вчерашней, которая ещё не знает правды. Это слишком горькая ирония — они оба узнали то, что изменило их жизни. Но она стоит на ногах, возвышаясь над его падением. И пришла добить. Горькая ирония в том, что тут некого добивать. Он сжался в одну точку, крепко прижимая к себе колени. Волосы безжизненно закрывают заострившееся лицо. Мысль неуместная, жестокая, но Сакуре кажется, что ни одна из его фанаток не осталась бы здесь, только не с этой тенью прежнего героя их грёз. Нужно что-то сказать, с чего-то начать — убедиться, что он ещё здесь и готов слушать. Сакура станет такой же тенью, если придётся повторять то, что она пришла рассказать. Саске не шевелится, даже сгорбленная спина вздымается так редко, что кажется он вовсе не дышит. Она не может быть уверена, что он знает о её присутствии, кажется, что Саске погружён в себя очень глубоко. Как же вырвать его из этого приятного оцепенения? Поднять со дна, словно затонувший каркас корабля и надеяться, что от этого он не разрушится безвозвратно. Она делает несколько трусливых шагов к нему навстречу, на цыпочках, не дыша, не издавая ни одного резкого звука, пока её тень не накрывает его тёмной аурой, завершая превращение в нечто бесплотное. — С… — не звук, а так, писк забитой мыши, от которого дерёт горло, будто каждое слово выходит с порцией серной кислоты, сжигая гортань. Внутричерепное давление усиливается, внутри кузнечные меха раздувают голову, проверяя, когда ей хватит и она разлетится вдребезги. Сакура умудряется позлорадствовать — если прямо сейчас у неё случится отёк мозга, Хината примет это за веские основания, почему она унесла свою правду в могилу, или эта девочка-демон её и в аду достанет? Сакура набирается храбрости подойти совсем близко. Она опускается на одно колено и протягивает руку, пока невидимая сила не заставляет остановиться. Сердце пропускает удар, и Харуно понимает, как сильно поторопилась. Глупости, окажись на её месте другая — другие — каждая осталась бы подле него. Этого печального падшего ангела, и каждая протянула бы руку, лишь бы прикоснуться. К тонким чертам, плотно сжатым векам, длинным пальцам, изяществу холодной мужской красоты. Сердце пропустило ещё удар. Желание быть той, кто имеет право быть рядом, разъедало изнутри, планомерно прогрызало себе путь на свет. Это будет совсем не сложно: пробудить своим тёплым касанием, подарить улыбку, в которой будет вся надежда мира, он прочтёт в каждом её жесте — всё будет хорошо, и поверит. Сакура уже видит, как Саске тянется к ней, хватается за неё, как за спасательный круг. Она скажет то, что он желает услышать, проникнет ему в кровь, напомнит, кто повелевает его сердцем. Околдует и никакие слова Хинаты не смогут эту магию разрушить. Страшная правда будет стёрта. Рука продолжает движение. Сакура смотрит на неё будто со стороны. И когда холодные пальцы путаются в чёрных волосах, откидывая их с бледного лица, её топит чувство омерзения. — Саске? — голос прорывается настойчивостью. — Саске, ты меня слышишь? Это очень важно. Ты должен меня услышать, — появляются жёсткие нотки. Никаких больше поблажек — пусть лишь даст понять, что видит и слышит. Она не поддастся велению сердца, послушает разум, совесть наконец. Между ними связь, которую придётся разорвать. Ради него. Потому что он того стоит. — Жаль, что я поняла это слишком поздно, — печально произнесла Сакура, ненасытно проведя подушечками пальцев по его губам, скулам, подбородку — по всему, что будет утрачено для неё навсегда. Он не отзывается, находясь далеко от этого момента — в другом времени, в ином пространстве. Его окружает спокойная, безопасная темнота. И знает, что она может исчезнуть в любой момент, когда он того пожелает, нужно лишь открыть глаза. Саске слушает шелест травы, своё дыхание, звук переворачиваемой страницы. Он улыбается, осязая в руке плотную бумагу, за спиной твёрдую опору стены, и тяжесть девчачьих босых ног на своих ногах — он знает, что она босиком, потому что выводит незамысловатые узоры по основанию стоп. Стоит открыть глаза, и он знает, что увидит свою комнату: стол, разбросанные вещи, напольную грушу, кровать. И Хинату. По обыкновению они проводят время за чтением, наслаждаясь последними летними деньками. Всё это до боли знакомо, но в этот раз у Саске есть второй шанс. Его вернули на развилку, с которой жизнь свернула не туда. Но теперь он точно знает, что должен выбрать. Никакой вечеринки на пляже, они встретятся после ужина, проболтают всю ночь, Хината уснёт у него на руках. Последний школьный год они проведут только вдвоём, и по закону жанра, в конце он осознает, что влюблён в лучшего друга. Хэппи энд. Не будет никакой Сакуры, которая разбередила его душу настолько, что он потерялся в собственных ощущениях, стал кем-то другим, чужим самому себе. Переход от мудака, которому от девушки нужен только секс, к выросшему над собой мужчине, пройдёт почти безболезненно. Хината будет его равновесием. И когда он узнает о предательстве отца, то по-настоящему обрадуется возможности избавиться от него, вычеркнуть из жизни. Она настолько реальна, что Саске чувствует её пальцы на своём лице — наверняка пытается выдернуть его из этой полудрёмы, потому что давно заскучала. Продлить бы момент, но она становится настойчивее. Саске с трудом разлепляет глаза. Серый свет налипает на ресницы, создавая вокруг туман. Хината его зовёт по имени. Но голос как будто не её. Комната разрывается по швам, меняя обстановку на незнакомую. Мысленное изображение и реальность накладываются друг на друга. Голова начинает кружиться, от мигрени сводит зубы. — А-у-у, — он издаёт жалкий стон, зажмуривается, крепко обхватив голову руками. Словно со дна колодца до него вновь доносится голос, и зовёт по имени. — Саске? — наконец всё медленно сходится. У него нет другого выбора, кроме как открыть глаза в этом жестоком мире, где осталась лишь боль. Пережитое вновь наваливается, грозя раздавить его. Саске цепляется за нотки беспокойства в звонком голосе, фокусирует взгляд на огромных зелёных глазах, пока они не вытесняют всё лишнее. Сакура сидит так близко, что он улавливает её лёгкий цветочный аромат. Она откидывает его чёлку, без труда уничтожая преграду между их взглядами. Где её нежные пальчики касаются его — приятно покалывает. Стыдно при мысли, что он пытался торговаться с провидением на неё, отказаться от тех мимолётных мгновений, которые она подарила ему. — Прости, — в отчаянии качая головой, с трудом произносит Саске. Но она должна узнать, что это был момент слабости, который больше не повториться. Раз она здесь, рядом, пришла, то он больше не откажется от неё. Никогда. — Мне ужасно стыдно, — впиваясь в неё взглядом, с неожиданной горячностью добавляет Саске. — Ничего, — несколько недоумённо отвечает Сакура, — ничего страшного. Всё хорошо, — она думает, что он извиняется за свою слабость. Саске садится прямее. Теперь его очередь касаться её очаровательных, остро очерченных чёрточек. Забытое, прекрасное чувство. Она заставила его перестроиться, разрушиться до фундамента, но и дала возможность начать строить себя заново. Когда она была рядом, он недостаточно честно показывал ей свою любовь — теперь всё будет иначе. — Сас… — он не даёт ей договорить, неудержимо наклоняется, уничтожая между ними расстояние. И накрывает подрагивающие сладкие губы своими. Это ещё не настоящий поцелуй, но касание требовательное, крепкое, молящее о продолжении. Сакура оторопело застыла. Глаза расширились до того, что стало больно, резкость ушла, уступая место пелене слёз. Спустя, кажется, целую вечность, Сакура сумела положить руки на плечи Саске — они всегда у него были такими крепкими? Это не сложно, надавить и оттолкнуть, не обязательно сильно, она знает, что как только Саске ощутит её сопротивление — отступит. Но чем дольше она тянет, позволяя ему себя касаться, тем больше сил он из неё выкачивает, сминая в ничто даже саму мысль об отказе. Этот печальный ангел пал прямо к её ногам, и он не хочет вновь взлететь, нет, он желает простого, земного. Желает её. «Последний», — обещает себе Сакура, прежде чем приоткрывает губы, со стоном пробуя на вкус язык Саске. «Прощальный», — клянётся она, зарываясь руками в его волосы, вжимаясь в его крепкое тело. Искра падает на фитиль, он быстро догорает, становясь всё короче после каждого её неудержимого стона. Пока не достигает конечной — тонны динамита. Взрыв сносит всё на своём пути, Сакура оказывается у него на коленях, и его возбуждение упирается в неё, призывая дать ещё пару клятв. Прощальный? Почему нет? — У-м-м-х, — ладони, наконец, отталкивают, а не притягивают. Сакура разрывает поцелуй, тут же скатываясь с Саске. — Нет! — Прости, — вновь эта мольба, разбивающая сердце. Но Сакура не поддаётся. — Я просто, — просто разводит руки в стороны. У него нет продолжения, он сам не знает, что это, чёрт возьми, было. — Не надо, — стараясь прийти в себя и восстановить дыхание, теперь умоляет Сакура, — прошу, не надо ничего говорить. Всё нормально. Только не извиняйся, — это невыносимо слушать. Саске ничего ей не сделал, он был готов стать всем для неё. А она предала. Легко, без зазрений совести. — Извини, не знаю что… — Сакура громко стонет — это иной стон, в нём нет ни намёка на удовольствие, только злость вперемешку с отчаянием. — Прости, — будто желая её добить, всё продолжает Саске. Желание проорать ему правду разгорается, как сухая трава под напалмом. Бросить ему в лицо всю ту грязь, в которой она успела испачкаться, чтобы понял, что она не достойна ни одного извинения, даже оброненного случайно. Разумеется, смелости так поступить хватает лишь на мысленный крик. В реальности Сакура отползает ещё чуть дальше и неловко поднимается на ноги, в надежде, что такое положение — он внизу, она наверху — достаточно ярко продемонстрирует, как они далеки друг от друга. — Я всё равно рад, что это ты, — виновато глядя на неё снизу вверх, говорит Саске. Не озвученным остаётся одно из сотни продолжений, одно хуже другого. — Почему? — неожиданно даже для самой себя, спрашивает Сакура, не сдерживая искренний интерес. Она так внимательно его разглядывает, что кажется впервые по-настоящему осознаёт насколько он красив, будто небесные скульпторы бросили остальную работу, пока лепили его. Манеры, воспитание, знания, если подумать, она не ровня ему практически по всем пунктам. Как это вообще могло случиться, чтобы такая заинтересовала его настолько, чтобы влюбить в себя? С его внушительным списком девушек, наверняка были те, кто больше подходил. — На моём месте разве не должна быть Хината? Вопрос выходит жёстче, чем планировалось. Сакура признаётся, нехотя, что в нём жирный намёк вовсе не на дружеское утешение, в котором он якобы сейчас нуждается. Хьюга из его мира — признать это ни капельки не проще. Такая, какой она была сегодня, рядом с Саске Хината была бы идеальным дополнением. Небожители. При таком раскладе, Сакуре бы достался стопроцентно земной блондин с голубыми глазами. Правильность такого мира такая… правильная. Но они умудрились перемешаться, всё запутать. — Она, — медленно начинает Саске, подбирая слова — они плохо поддаются, — мой лучший друг. Но иногда этого просто мало, — пожимая плечами, заканчивает он. Во взгляде чёрных глаз, обращённых на Сакуру, горит какой-то дикий огонь, от него неудобно в собственном теле. И хочется броситься в самое пекло, послав к чертям лишнее. Саске словно не утратил надежду заманить её в свои сети. Смешно, если учесть, что Сакура похоже оттуда не выбиралась, так, покружила на расстоянии, опьянённая мнимой свободой, а сама просто испугалась, что первой окажется на месте Саске. Будет страдать. А разве реально оправиться, когда тебе разбивает сердце такой парень? Другое дело, когда нужно пережить всего-то расставание с Сакурой Харуно. — Мне нужно тебе кое-что сказать, — отворачиваясь от Саске, уверено произносит Сакура — или ей только кажется, что уверено. Ну точно — кажется. Ведь она молчит, а по плану после фразы о том, что нужно что-то сказать, она действительно собиралась всё сказать. Поддалась вспыхнувшей злобе от бессилия и несправедливости. Сейчас выдаст свой страшный секрет, Саске излечится от своих иллюзий на её счёт. Но что останется самой Сакуре? Тоска по нему? Безответное чувство, которое она станет топить в объятиях парней, на каждом из которых — ожидаемо — будет стоять клеймо «не того парня»? — Конечно, ты можешь сказать мне всё, что угодно. Сакура едва сдерживает злобную усмешку — сомневаюсь, думает она, что ты хочешь это услышать. — Не бойся, — подбадривает Саске, когда она продолжает молчать. — Что бы там ни было, — Сакура вгрызается в него взглядом, прерывая фразу, пока она не дошла до момента, который окажется ложью — всего он ей не простит. — Это о том, почему мы с Хинатой оказались сегодня вместе, — да почему это так тяжело. Сорвать пластырь — вот, что нужно. А она только кружит вокруг него, словно акула, наматывает круги, поджидая момента, когда он поверит, что не набросится. — Да? — а он всё помогает, подталкивает, сам не понимая, что приближает очередное крушение надежд. Сакуре даже любопытно, боль от чьего предательства будет сильнее — её или Фугаку? Хотелось бы проиграть отцу-изменнику. — Я попросила её о помощи. Мне нужен был кто-то рядом, — какая бессмыслица, недовольно возмущается кто-то внутри, говори по делу. — Что-то серьёзное? — он и правда обеспокоен, поражённо думает Сакура, когда Саске, кажется, забывает о себе и своей боли, уверено поднимаясь на ноги. — Я могу помочь? Всё, что угодно — только скажи. Сначала ангел, теперь грёбаный рыцарь, он вообще не собирается упрощать ей задачу. Так ведь? Только сказать — хороший совет. Сакура слышит в голове тиканье часового механизма, он там давно отмерял последние секунды. И теперь время вышло. — Я подумала, что могу быть беременна, — слова даются легче, чем она ожидала. Не врут — правда освобождает. — Перепугалась, но дольше ждать было глупо, нужно было узнать наверняка, и сегодня я попросила Хинату помочь мне в этом. Мы были в клинике моих родителей, делали анализ крови. Я… — Б-беременна? — перебивает Саске. Сакура готова говорить дальше, но её пугает отсутствие страха в чертах парня. Опасная, нездоровая надежда в его голосе, бьёт её тараном, ломая кости, превращая внутренние органы в кашу. Саске опускает взгляд на её абсолютно плоский живот, будто хочет прямо сейчас увидеть будущего ребёнка. Сакура непроизвольно закрывается руками, не зная, как ещё остановить это безумие. Его лицо будто озаряется внутренним светом. Губы растягиваются в настоящую, искреннюю улыбку. Саске делает осторожный шаг вперёд, протягивая раскрытую ладонь, как если бы пытался убедить опасное животное, что не причинит ему вреда. — Т-тебе нечего бояться, — сбивчиво начинает он, — всё будет хорошо. Обещаю, — и уверенность в его тоне не даёт усомниться. — Нужно было сразу же мне сказать о своих подозрениях. Не пришлось бы проходить всё это в одиночку. Не думай, — с горячностью продолжает Саске, — что я оставлю тебя, — снова взгляд на живот, — вас. Такого не будет, — твёрдо, по-мужски, заверяет он. — Мы со всем справимся. Сакура может только беспомощно открыть и закрыть рот. Ей неведомы мысли, блуждающие в голове Саске. Впрочем, он недолго держит их при себе. — Я не мой отец, — почти переходит на крик Саске, но крик этот радостный. Он почти утратил надежду, но этот ребёнок — его ребёнок — станет доказательством их различия. — Я буду лучше, намного лучше. Я буду самым лучшим. Я буду любить его, или её. Нашему ребёнку никогда не придётся что-то мне доказывать, выпрашивать мою любовь. «Сын своего отца» — эта фраза так быстро теряет свою силу. Наравне с этим, тоненький голосок нашёптывает имя розоволосой девчонки, что стоит напротив. Теперь она никуда не уйдёт, ребёнок свяжет их навсегда. И может быть однажды она снова… впрочем, Саске отгораживается от этой мысли, незачем забегать так далеко. — Но я, — беспомощно начинает Сакура. Она не была готова к такой реакции, не ждала, что начнёт рушить его мечты так быстро. — Саске, я не беременна, это оказалась ложная тревога, — что-то невозможное, нереальное, Сакура так боялась узнать правду, но потом пришло облегчение, когда чёртов тест показал абсолютный ноль, исключая любую возможность её унизительной, подростковой беременности. От чего тогда произнести эту правду было настолько тяжело? Почему признание, что ни её, ни тем более его жизни не разрушены, не принесло истинной радости? На секунду Сакуре захотелось другую правду. — Чёрт, — тихий голос Саске выводит её из лёгкого ступора. Он откидывает чёлку бледными пальцами, вцепляясь в волосы. Глаза блуждают, пока вновь не возвращаются к её лицу. — Прости, — заводит своё Саске. — Наговорил такого, прости, не знаю, что на меня нашло. Просто вся эта хрень с моим отцом, понимаешь, подкосила меня. Прости. К-конечно, — он притворно улыбается, стараясь передать ей заверение, что всё круто, но улыбка выходит какой-то сардонической, — всё правильно, так и должно быть. Ребёнок это ведь не шутка. Он бы изменил всю твою жизнь. А я тут… Прости ещё раз. И за то, что столько извиняюсь — тоже прости. Я не подумал о тебе, это неправильно. Всё… так, — бездумно уставившись в пол, заканчивает Саске, кажется, едва отдавая себе отчёт, что всё ещё разговаривает. — Правильно. Его замок из песка смывает прибой. Не остаётся даже намёка на ту жизнь, которую он себе успел нафантазировать. Саске знает, что когда пройдёт время, он поймёт, как им сейчас повезло: он не сделал несчастными девушку, которую любит и ребёнка, который ни в чём не виноват, Сакура тоже не превратится в ту, кто будет винить во всём собственного ребёнка. Сама судьба говорит, что для них время ещё не пришло. Просто очень сложно признать это, так сразу. Сакура медленно выдыхает. Её обволакивает спокойствие и лёгкость. Она почти забылась. Если бы не один вопрос, правильный вопрос. — А зачем, — Саске начинает задавать вопрос как будто от нечего делать, словно в их беседе пауза, которую необходимо чем-то занять. У Сакуры внутри всё обрывается, покрываясь коркой льда. Забыла, так глупо и беспечно забыла, что рассказала не всю правду. Он хмурится, усмехается, ведя немой диалог с самим собой. — Извини, просто задумался. То есть, нет, я рад, что ты всё равно решила мне рассказать. Но раз никакого ребёнка нет, то, наверное, могла не говорить. Это ведь мало что изменило бы. Зачем же, — он так смотрит, что Сакуре становится страшно — сейчас догадается обо всём по виноватому виду. — А-а-а, — с лёгкой улыбкой тянет Саске, — понимаю. Хината, да? А я всё гадал, чего она так на тебя зла сегодня. Не обижайся, уверен, она не специально тебя обидела, если обидела. Я скажу потом, чтобы извинилась. Вам ведь не обязательно ругаться из-за того, что у нас с тобой всё так вышло. Он всё говорит и говорит, вытягивая из Сакуры силы продолжать. Пусть всё останется так. Ничего хорошего её откровенность не принесёт. Саске прав, зачем что-то говорить, если никакого ребёнка нет? Услужливый внутренний голос соглашается — да, ребёнка нет, а вот секс с другим был. Пусть это не измена, в привычном понимании, но она прекрасно знала, что использует Саске, а значит должна была сразу сказать, на каких условиях. Он бы их не принял. Они бы разошлись в разные стороны. И это она тоже прекрасно знала, поэтому молчала, чтобы и дальше держать его рядом. Теперь нужно признаться, чтобы отпустить. — Она у меня молодец, — мечтательно произносит Саске, — сама этого не знает, но за близких, уверен, порвёт любого, до самого адского пекла дойдёт, — он смотрел куда-то в никуда, но казалось, что видит там прошлое: дни с Хинатой, разговоры с Хинатой, молчание с Хинатой, вся жизнь с лучшим другом. Саске явно нацелился продолжать говорить о ней. Сакура легко пресекла это. — Он мог быть не твоим, — вот так просто, без прелюдий и смазки. Ровным, безэмоциональным голосом человека, который окончательно устал. Саске продолжил улыбаться. Слова доходили до него долго. Растерянность, проступающая на лице, как капли пота в жаркий полдень, проступала постепенно, сначала тонкой плёнкой испарины. Пока не превратилась в откровенный ступор. — Что? — Ты хотел знать, зачем я тебе рассказала, даже несмотря на то, что никакого ребёнка нет. Ответ прост — потому что это было только началом признания. И Хината сегодня меня ненавидит потому, что знает, что я сделала. Если бы анализ показал, что ребёнок есть, то у меня было бы два похожих разговора, ведь я не знаю… не знала бы, кто его отец. Я спала не только с тобой, — как будто он и так не понял, Сакура продолжала вываливать на него эту ненужную никому правду, всё уточняя и уточняя подробности своего предательства. — Я была просто в ужасе. Не только по понятным причинам, но ещё и оттого, что ребёнок мог быть не твоим. Представляю, как это звучит, но если бы этот залёт привязал меня к чужому человеку, не представляю, как бы пережила это всё. Голос Сакуры с каждым словом доносился до него через усиливающиеся помехи. Пока не остался лишь белый шум под плавные шевеления её губ. Тем самых, которые он поцеловал. Которые одновременно целовал кто-то ещё. Чему он удивляется? Сакура была свободна всё это время, она ничего ему не обещала. У него нет прав злиться. Но Саске всё равно зол. Он в бешенстве. От взлёта до жёсткого падения за один короткий разговор. Она ничем не лучше Фугаку! Ну конечно, он ведь недостаточно хорош, поэтому она нашла кого-то лучше. Замену. Два быстрых шага и вот он уже стоит прямо перед Сакурой. Её удивлённой ойканье прорывается сквозь шипение в ушах. Она вскидывает голову, стараясь найти что-то в его глазах. Саске видит их отражение в её зрачках — тёмное, бездонное отражение. Сакура зажмуривается, когда его рука взлетает вверх. И вновь зелёные глаза потрясённо расширяются, когда его ледяные пальцы касаются её скулы, рисуют на коже бессмысленный узор. Это она уничтожила его окончательно? Или он заранее упал так низко, что это второе за день предательство уже ничего не стоит? Саске кажется даже забавным, что сквозь боль, причинённую отцом, продирается её новый вид, и это куда более ощутимо. Возможно, всё дело в том, что от Фугаку он только того и ждал, когда он покажет своё истинное лицо. А от Сакуры? Чего он ждал от Сакуры? Что одумается, что всё поймёт. Он ведь Саске Учиха, все его хотят, у него, мать вашу, реально есть фан-клуб. Таких парней не бросают, таких не заменяют. Всего лишь девчонка, каких много. Почему же так больно? Он не замахнулся, только отнял руку от её лица, отведя кисть буквально на несколько сантиметров. Но хлопок при встрече его ладони и её щеки всё равно вышел оглушающе громким. Голова Сакуры дёрнулась в сторону, застыв под неестественным углом, будто он сумел свернуть ей шею. Набухающий красный след от его пальцев скрылся за завесой из розовых волос. Саске удивлённо уставился на свою руку. Пальцы теперь скрючились, ладонь казалась чужеродной, живущей своей жизнью, отдельно от всего тела, поэтому такой серой, будто не смотря на соединение тканей, она давно гнила — медленно, но верно и вот результат. Сакура не смогла поднять руки, чтобы коснуться места удара. Странно, но даже больно не было. На языке мразотным привкусом растекалось ожидание ещё одного удара, посильнее. Может быть до крови? О да, это было бы хорошо, реальным наказанием за боль душевную. Но Саске просто неподвижно стоял, с испугом и отвращением разглядывая свою руку. А когда против воли взглянул на красный след, украсивший лицо Сакуры — бесстрастное, выжидательно-любопытное лицо — тот отпечатался и на его душе, только навсегда, став несмываемым клеймом. Сын своего отца! — Нет-нет-нет, — попятился Саске, закрываясь от внимательного взгляда руками — этот взгляд шёл из потаённых глубин его естества, из тьмы, откуда на него смотрел отец. Смотрел и гордился. Саске запнулся о воздух, ноги подкосились, он полетел назад себя, больно ударился затылком о стену. Но ничего этого не заметил. Он мог только повторять своё «нет», забиваясь в угол. — Саске, — позвала Сакура. Он не слышал. Она протянула руку, желая коснуться. Это он заметил. И с удвоенной силой принялся забиваться в свой угол, будто хотел пройти сквозь стену, не допустить её прикосновения. — Ничего страшного не случилось. Пожалуйста. Я тебя прощаю. Если хочешь — я тебя прощаю! — Я такой же, как он! — взревел Саске, вынуждая Сакуру в испуге отпрянуть. Она не ожидала такого, поэтому не сумела удержаться на носочках, и неловко упала на колени. — А может даже хуже? — он воспользовался ничтожным расстоянием между ними и её неудобной позой, из которой Сакуре было уже не выбраться. Её руки оказались прижаты к телу, когда Саске ухватился за неё. Они как-то оказались нос к носу, стоящие на коленях друг перед другом. — Гораздо хуже. И это моё наказание. За каждую слезинку, которую девушки проливали по мне. Я всем им говорил, что ничего серьёзного не будет, а себя уговаривал, что они знают на что идут. Но всё это враньё! Жалкое враньё! Конечно я знал, что они будут страдать, когда я просто пойду дальше. А мой брат? Знаешь сколько я делал ему плохого, только потому, что считал, что этого от меня хочет отец. Что это поможет мне вырасти в его глазах. Мама, — тихо добавил Саске, — сколько же раз я успел разочаровать её? — Н-но, — в образовавшуюся паузу успела вставить слово Сакура, — ничего непоправимого ты не сделал. Всё ещё можно исправить. Разве я не права? Саске расслабил хватку, опустил руки, переплетая их пальцы, укладывая их себе на колени. — П-права? — кажется, он пытался ответить, но вышло слишком вопросительно. — Да, надеюсь, что так. Мне… просто… нужно прийти в себя. Да? Да. Извини, — он окончательно её отпустил, сел на пол, прижимая к себе колени. — Прости меня за всё. — Саске… — Если бы я был лучше, то не испортил бы ничего с тобой. Но ты тоже часть моего наказания. Я должен был это ощутить, всю эту боль, когда тебя бросает тот, кого любишь. — Я не понимаю, — шёпотом произнесла Сакура, и она правда не понимала, ни тогда, ни сейчас, она даже сомневалась, что поймёт, если Саске решит ей ответить, — почему я? Почему ты влюбился в меня? Как это могла быть я? Во мне нет ничего особенного. Так не бывает. Первая любовь для кого-то вроде тебя не может быть такой заурядной. Саске нашёл силы на усмешку. Пропитанную горечью, но всё же усмешку. — Я бы тоже хотел, чтобы для этого было какое-то «почему». Возможно, тогда я бы знал, как научиться тебя не любить, — он закрыл глаза. И больше не произнёс ни слова. Сакура не знала, как быть дальше. Поэтому осталась на месте. Прекрасно зная, что скоро уйдёт. Она пока не готова признать, что всё правильно, пока в ней разгорается боль и обида, ведь грёбаная правда вышла наружу, а значит придётся его отпустить. Ирония в том, что ей больше этого не хочется. Ей бы только щедрый второй шанс, прощение, новое начало. Она знает, что уйдёт молча, но в глубине души умоляет его не учиться не любить. Пусть эта связь ещё подержится. До того призрачного момента, когда он будет готов её простить. Сакура ещё не готова признать, что сказанная правда может однажды стать для неё этим шансом. Сейчас она может лишь любить того, кому больше не нужна. И ненавидеть ту, из-за кого это случилось. Она уже догадывается, но скоро признает, что виновата сама, а пока ей жизненно необходимо валить всё на ту, другую, у которой глаза серые, как открывшееся перед Сакурой будущее.

***

Наруто останавливается перед приоткрытой дверью, на которой номер соответствует числу на ключе — Хината оставила его в тонкой скважине замка, и он всё ещё раскачивается, будто она только вошла, оставив его в качестве приглашения. Но он слышит, как неуправляемо дышит, на грани гипервентиляции, будто не шёл за ней по коридору, а бежал, бежал, бежал, пока не стёр ноги в кровь. Узумаки зашёл бы, зная, что внутри его ждёт желанный отдых. В объятиях любимой, в тишине природы. Только Хината оказалась на неисправных эмоциональных весах и куда они её качнут в следующую секунду — никто не знает. Он просто стоит и смотрит на тонкую щель, удерживая себя на месте — заглянуть страшно. Потягивая время Наруто даже подходит к соседней двери, на которой другое число — с ключом от этой комнаты убежал Саске. Прислушивается, улавливая приглушённые голоса. Любопытство отвлекает от своих проблем. Что за секрет скрывают Сакура и Хината? Стоит ли его узнать? Или хватит уже потрясений, после которых появляется желание сбежать от всех. Голоса за дверью становятся громче, тут же опадая, словно отлетевшие лепестки. Наруто касается дерева двери — ровно там, где объёмный номер, проверяя насколько хватит его геройского позыва. Друзья должны вмешиваться, когда друзьям плохо. Он бросает эту затею только потому, что не уверен кто друг другу эти двое, в комнате за дверью. Призывая мужественность, Наруто толкает дверь в бок, та поддаётся безумно медленно, такая тяжёлая, неподъёмная. Он обливается потом, хотя открыл её настолько, что хватает только протиснуться в просторное помещение, сейчас кажущееся ещё больше — Хината широко распахнула сёдзи во двор. Должно быть холодно, но его не трогает. Он видит её в полный рост, на фоне серо-бурого частокола высокого забора и верхушек тёмно-зелёных деревьев. По телу проходит импульс, несущий заряд жара. Хината на краю каменного бортика горячего источника, белый пар ласкает её обнажённое тело — только чёрное бельё выделяется, и на бледной коже, и на туманном пейзаже. Наруто в жадной панике закрывает за собой дверь, стараясь не отводить взгляда от неподвижной девушки. Его мысли успевают коснуться собственнического желания, чтобы её никто не увидел — это только для его глаз. Всё так же неразрывно смотря на неё, скидывает вещи прямо на пороге, ключ бросает в сторону куртки, не глядя — звука удара не слышно, значит попал. Шагает вглубь комнаты и стягивает ботинки. Ещё шаг и на пол летит толстовка. А телу всё равно слишком жарко, напоминает лихорадку, не возбуждение. Снова какие-то воспоминания о прошлом, которого не было. Хината на краю. В её глазах, резко скошенных в его сторону, застыло ледяное спокойствие. Как будто она отдалась гневу настолько, что сама стала им, чистым, от этого таким холодным. В голове снова эта песня на повторе, дурацкие слова о завершении и страхе, прям саундтрек для последнего падения. Концовка и вновь начало: женский голос в трубке телефонной, рассказывающий о чувствах. Хината оборачивается, встречает его взгляд прямо, требовательно. Наруто замечает, как близки голые пятки к скользкому краю плоских камней. Прошибает моментом узнавания. Песня становится громче, настойчивее, заглушает собственные мысли. Как бы сильно он не желал её остановить, она начинается с начала, напоминая о самом страшном кошмаре. Наруто вообще не понимает, как мог забыть, утратить бдительность. Всё, как в том сне. И упасть должен он. В горле пересохло, ладони вспотели, он протягивает одну из них в сторону Хинаты, готовый умолять её сделать шаг навстречу. Это не шутки, не сон, не кошмар, от этого уже не проснёшься. Сегодняшний день никак не может привести к тем непоправимым последствиям. Он обязан докричаться до неё. В жизни всякое бывает, но они всё ещё есть друг у друга. Пускай за стенкой те, кто подвели их, чья боль сейчас отражается в их сердцах — это не важно. Они переживут это сами, с их помощью, не за счёт их жертв. Она обязана услышать, что спасать лучшего друга от боли всё равно, что пытаться просунуть член сквозь угольное ушко — только сам погрязнешь в адской боли. Саске и Сакура пройдут свой путь сами. Не могут они, права не имеют, быть причиной его падения, тем более падения Хинаты. Остаётся только граница комнаты и внутреннего двора, Наруто одновременно ещё не там, но уже не тут, через носки ощущается разница между циновкой и деревянным настилом на улице. По спине его ещё касаются остатки тепла из комнаты, а в лицо уже бьёт смесь из влажности и мороза. Он даёт себе установку, что всё будет хорошо, как только он пересечёт эту условную грань. Остаётся последний шаг, когда Хината раскидывает руки в стороны, закрывает глаза, и позволяет телу упасть назад себя. Брызги разлетаются во все стороны, поднимается волна, накрывающая гладкие камни. Наруто никак не может договорится с мозгом, он всё ещё прокручивает её падение в замедленной съёмке: короткий полёт с зажмуренными глазами, взлёт чёрных, блестящих синим отливом от влажности волос, удар о поверхность мутной воды. И резкий разгон изображения, то же самое, но за считанные секунды, от мнимой устойчивости до приступа эпилепсии. Приходится проморгаться, продышаться, ударить себя по щекам, разогнать кровь, застывшую от ужаса. Когда гладь воды успокаивается после первого маленького цунами, достигшего половины его носков, её не видно. Только бело-серая муть воды, да надоедливый пар, лоснящийся по поверхности. Ни чёрных волос, ни чёрного белья — исчезла, будто никогда не существовала. Растворилась, как положено запретному плоду воображения. — Хината! — испуганный вскрик возносится к небесам, которых не видно из-за серых туч — он легко мог придумать её глаза, глядя в это зимнее небо. Наруто подпрыгивая стягивает носки, как будто на это есть время, бред, тупой порыв, против которого не устоять. Босыми ногами ступает по камням, в один глубокий шаг погружаясь вслед за ней в горячую воду. Джинсы промокают сразу по пояс. Он разводит руками белую муть воды, подражая Моисею — впрочем, получается ожидаемо бесполезно. — Хината! По другую сторону пелены совсем тихо. Нет мыслей, нет чувств, невесомость тела и эмоций, которыми оно набито под завязку, окрыляет, накрывает. Глаза протестуют, но она всё равно их открывает, смотрит, как тусклый свет играет на натяжении воды, не достигая её на дне, как чёрные плети волос медленно плавают вокруг, опутывая её, словно плотоядные водоросли. Она бы хотела опуститься ниже, пробить камни под собой. Знание, что стоит поднять руку и пальцы коснуться холодного воздуха, немного давит жалким метром толщи воды над головой. Но когда Хината видит голые ступни Наруто и его потемневшие джинсы, два огонька голубых глаз сквозь рябь, ненавидит свою эгоистичность — он бы прыгнул за ней на глубину, в ледяную воду. Она этого не заслужила. Поэтому когда его ладонь скользит мимо, Хината крепко за неё цепляется, позволяя поднять себя на поверхность. — Чёрт бы тебя побрал, — ругается Наруто, сжимая её в мокрых объятиях, крепких до боли. Хината не успевает ответить, поэтому руки оказываются прижатыми к его телу, практически сложенными в замок у него на груди. — Что это нахрен было? — отрывая её от себя, чтобы увидеть ответ в глазах, требовательно спрашивает Наруто. Ничего не находит, она всё ещё где-то глубоко, в глазах пустота, на дне которой плещется слишком много неуправляемых эмоций. У Хинаты правда нет ответов. Она не может прийти в состояние, при котором сможет рассуждать, чтобы обдумать всё, что чувствует, спокойно и по порядку. С того момента, как стала соучастницей Сакуры, Хината будто запуталась в сетях, и вместо того, чтобы сохранять спокойствие, она мечется, запутываясь всё сильнее. Бросается от одной крайности к другой, нащупывая в себе острые края, которых раньше не было видно. Их обнажил гнев. Только в нём она уверена, он крепкий, подходит для основания, на котором можно держаться. Что она с готовностью делает. Пока его не становится так много, что не остаётся места для самой Хинаты. Ей необходимо заземлиться, отвести часть гнева, выплеснуть его вместе с чем-то настолько же сильным. Наруто чувствует сопротивление, Хината упирается ему в грудь своими крошечными кулачками — сейчас, когда он возвышается над ней, так сложно поверить в их смертоносность. Это её желание отстраниться — ранит. Но он не собирается принуждать, поэтому слушается. Открытая рана в груди беспрепятственно кровоточит, лишившись Хинаты в виде заплатки. Она не смотрит в глаза, страх ускоряет сердцебиение, кровь и жизнь толчками покидают его тело. Если она ничего не скажет — он пропал. Хината не смотрит Наруто в глаза только потому, что её собственные нашли зрелище полностью удовлетворяющее тёмные позывы разгневанной души. Мокрая футболка тесно облепила совсем не мальчишеское тело. Каждый мускул напряжён до предела. Красиво, только это не то напряжение, которого ей хочется. Наруто слишком громко втягивает носом воздух, когда её короткие острые ноготки недвусмысленно проводят по кубикам на прессе, беззастенчиво спускаясь к молнии на джинсах. — Что ты, — едва успевает произнести Наруто, как она ракушкой из ладошки накрывает его член через плотную ткань. Эффект выходит моментальным, при всей выдержки, которую Узумаки старается сохранить — из уважения к её пограничному состоянию. Мокрые джинсы стали такими тесными и так плотно прилегают к телу, что он чувствует не только трение от мягких игривых пальчиков, но и острую молнию в сочетании со всеми швами. — М-м-м, — от болезненного удовольствия он не сдерживает стон. — П-погоди, — теперь Наруто сам должен отстраниться. — Н-не надо. Блядь, он что реально так сказал? Наруто Узумаки отказывается от сексуальных утех в угоду разговоров по душам? Ради Хинаты — без возражений. Но как это сделать, если она вдруг вскинула голову и прожигает его внимательным взглядом. Серые грозовые облака в её глазах сталкиваются, вышибая всполохи молний. Гнев никуда не делся, однако, похоже трансформировался в желание. Так не похоже на его Хинату. — Почему? — требовательно спрашивает Хината, сминая его слабое сопротивление и вновь вжимается ладонью в его слабохарактерное достоинство. — Твоё тело совсем не против, — хищная ухмылка расползается на её пухлых, таких охренительно манящих губах. Как будто Наруто сам не знает, что не против, в джинсах настолько тесно, боль и дискомфорт далеки от удовольствия. — Э-это н-непра-неправ-ох-х-х, — говорить такое о возбуждении, принесённом её близостью — вот, что действительно неправильно. Даже язык восстал против него. Но как он может пользоваться её состоянием ради таких низменных позывов? Она явно запуталась в себе, а когда секс что-то прояснял? — Хочешь расскажу секрет? — Хината приподнимается на носочках, вместе с ней поднимается волнение воды, создавая горячие волны, так же жестоко набегающие на его возбуждённый член. Разумеется, он с готовностью приподнимается вслед за ней. Упругая грудь, трётся о него, пока Хината не остаётся удовлетворена своим положением. Её рука давит на затылок, приказывая Наруто наклониться. Какое к чёрту сопротивление? Горячее дыхание оставляет ожог на мочке уха. Только влага от прикосновения её умелого языка тушит его, перемещая пламя по всему телу. — Моё тело тоже не против. — А? — словно лунатик переспрашивает Наруто, будто не слышал каждое её слово не только ушами, но и остальными частями себя, отзывающимися на неё более ощутимо. Хината пользуется его замешательством в совершенно неожиданной манере: крепко хватает за запястье, вытягивая свои пальцы так, что он не может сжать руку в кулак, сама проводит его рукой вверх по своим изгибам, едва позволяя задеть самые притягательные выпуклости. — А?! — шок, написанный на его лице вообще не смущает Хинату. Твою мать, в панике думает Узумаки, да она и сама забыла, что подобные штуки её смущают. Видимо, не эту версию. Она неотрывно смотрит ему в глаза, когда проводит языком по всей длине среднего пальца, а добравшись до верха, погружает его в рот целиком. Взгляд из-под прилипшей ко лбу чёлки полон вызова — попробуй удержаться. И ещё какого-то тайного послания, буквально кричащего, что главная провокация будет дальше. Наруто расстаётся с челюстью, та благополучно опускается на дно горячего источника. Пока Хината направляет его блестящие от слюны пальцы к себе в трусики. Будь Наруто в хорошей форме, смог бы пошутить, что трюк с облизыванием был откровенно лишним — она такая горячая и мокрая, что он мгновенно проскальзывает в неё на три пальца. — Видишь? — выдыхая слова со стоном вперемешку, довольная собой спрашивает Хината. — Видишь, как неистово моё тело желает, чтобы ты, — она делает паузу, будто подбирает правильное слово, подходящее для уровня её желания, — трахнул его. Жёстко. Хлёстко. Удар хлыста, приносящий болезненное удовольствие. Ни следа румянца на щеках — лишь слабый отголосок, говорящий только о возбуждении, не о смущении. Непривычно, чужеродно. Вся эта Хината лишь искажённое её отражение. Наруто понимает, что должен быть сильнее. Оттолкнуть, встряхнуть, обнять, сказать — всё будет хорошо. Испытывать боль оттого, что кому-то из близких больно — это нормально. Он покидает её жадное лоно, готовясь проделать всё остальное. Пока не замечает посиневшие отпечатки пальцев на её предплечьях. Чужие пальцы. На теле, принадлежащем ему. Наруто накрывает их, полностью скрывая от себя. Сжимает сильнее необходимого. Она неожиданно оказывается в его власти. Хрупкая, опутанная ядовитыми лозами сексуального желания. И похоже ловит его на этой собственнической слабости. — Давай, — давит она, стараясь прильнуть теснее, — не сдерживайся! Сделай так, чтобы остался только ты. Утробное рычание поднимается откуда-то из тёмной стороны его существа. Наруто заглядывает в горящие серые глаза, заражаясь смесью гнева пополам с желанием. Отпускает её лишь затем, чтобы стянуть с себя мокрую футболку. Её жадный взгляд, изучающий его обнажённый торс, словно сладкий мёд, растекается внутри, затмевая рассудок. Наконец-то всё так, как он хотел — пусть меньше чистых эмоций, скорее наоборот, плевать — она готова считать себя его, отдаваться при первых позывах желания, не сдерживаться. Власть пьянит. Его пальцы вновь накрывают синяки, в этом касании нет ничего мягкого или нежного, он скорее хочет оставить свои следы. Приподнимает её над нагретым водой каменным дном, предпочитая не слишком сильно наклоняться самому, и впивается требовательным поцелуем в приоткрытые в ухмылке губы. Набрасывается оголодавшим зверем. Сминает её податливость — она может сколько угодно тренироваться, делать своё тело иным, опаснее, жёстче, в распоряжении Наруто навсегда останутся эти мягкие губы, не способные противиться его ласкам. Ему мало, так мало, сколько бы он не старался впитать в себя Хинату, всю, без остатка, это лишь поцелуй. Он проникает языком, пробует её вкус, силой заставляя пропитываться своим. Прикусывает нижнюю губу, оттягивая на себя, вырывая стон. Мало. Наруто наступает на Хинату, разрешая вновь касаться дна, но не ослабевает хватку. Она пятиться, загипнотизированная его пристальным взглядом, пока не упирается поясницей в твёрдый борт источника. Ждёт нового поцелуя. Но адское синее пламя его глаз исчезает так неожиданно. Теперь Хината прижата к каменному бортику животом. А к его губам добавляются руки. Они легко находят то, что ещё останется для них навсегда податливым, чувствительным к их прикосновениям. Это натуральное безумие. Наруто становится проводником для её гнева, когда соглашается сыграть в эту игру. Он — та её половина, которая должна наказывать. Как если бы то, что засело внутри Хинаты обрело плоть и поставило её на колени, превратив в рабыню самых низменных желаний. Грязная страсть пачкает её, и это охренеть как приятно. Наруто с осторожностью собирает её мокрые волосы в кулак, оставляя глубокие поцелуи на участках кожи, которые открывает. Свободной рукой пытается расстегнуть джинсы и хоть немного спустить. Медлительно наматывает потемневшие от воды иссиня-чёрные волосы, чтобы не причинить боли, пока рука не оказывается у шеи, и только потом резко, без намёка на нежность, тянет на себя. Хината запрокидывает голову, тело подчиняется воздействию и желает тянуться вслед за его движением, но он стоит так близко, что ей некуда двигаться. Бёдра упираются в пах, она выдыхает стон от неожиданности соприкосновения с горячей, пульсирующей плотью. Из-за этой естественной преграды и того, что Наруто продолжает тянуть её за волосы, Хината всё больше прогибается в спине, до того, что может опереться на прохладный камень вытянутыми руками. Узумаки пальцами очерчивает идеальный изгиб, стартует от точки, где начинается позвоночник и скользит вниз. Там ощутимо шлёпает Хинату по выпяченной вперёд попке. То, как она вздрагивает всем телом, взвизгивая от неожиданного удовольствия, отдаётся звенящим возбуждением в паху. Ей удаётся так запрокинуть голову, чтобы поймать его взгляд. Наруто видит нечто новое в ней — требовательность. Впрочем, ничего удивительного, Хината чётко дала понять, чего хочет. Чтобы он её трахнул. Никаких лишних прелюдий. Не задумываясь, что думает, тем более чувствует, по этому поводу, он просто слушается. Расстёгивает лифчик одним умелым щелчком, чёрная ткань скользит по трясущимся от напряжения одного положения рукам. Хината сама откидывает его куда-то на «берег». Наруто не отказывает себе в удовольствии зажать между подушечками пальцев возбуждённый сосок, в очередной раз поражаясь, что её грудь идеальна для его рук. Даже её тяжесть, как будто специально для него. Его сущность дотошного любовника старается взять верх, но Наруто вовремя отмахивается, парой дерзких движений спуская её трусики по ногам так низко, чтобы они скрылись в мутно-молочной воде. Наруто перекидывает волосы Хинаты через плечо, освобождая вторую руку — теперь, когда она готова, ему понадобятся обе. Надавив на основание шеи, заставляет её опереться на локти, тело слегка растянуто, так что блондину видно, как соски трутся о поверхность воды. На глубине он подталкивает её ноги, слегка раздвигая, и сильнее давит на поясницу двумя ладонями с разных сторон, пока для него не распускаются нежные лепестки, давно готовые к его жёсткому вторжению. Мокрые джинсы стесняют движения, он чуть не ломает пальцы, пока помогает члену наконец-то выскочить на волю. Вопросами о своём комфорте не задаётся — к чему? Торопливо наваливается на Хинату, без труда направляя себя в самый эпицентр удовольствия. После вчерашней ночи должно казаться, что всё знакомо, даже обыденно, но быть в ней, каждый раз по особенному, будто впервые познаёшь настоящую женщину. И Наруто не боится своего яркого стона, тянущегося до тех пор, пока он не врезается в её тело, с грустью понимая, что не способен проникнуть в неё ещё глубже. — А-а-а-х, — она отвечает ему тем же. Становится стартовым пистолетом. Внимание! Марш! Наруто выходит практически на всю длину, дожидается её плаксивого возмущения, и резко входит, прислушиваясь к звукам, издаваемым их телами. Он сосредотачивается на своих больших пальцах на руках, как они тянутся друг к другу по её выгнутой спине, стремясь соединиться. Безуспешно. И ему нравится, что в ней хватает объёмов — есть за что ухватиться. — Э-это, м-м-м, хо-ро-шо, — Наруто усмехается, слушая её речь в ритме собственных скоростных толчков. Она принимает его так легко, с таким гостеприимством, что ему интересно, как это будет, если быстрее. Не сразу, но он ощущает свою безжалостность. Хината скрывается от него в тумане, кружащем над водой, остаётся лишь тело, которое он желает иметь так, как хорошо ему. Она обезличивается, а он отдаётся порыву жёсткости. В один момент чуть раздвигает упругие ягодицы, замедляя ритм, чтобы насладиться тем, как легко входит в неё. В другой наоборот, сжимает теснее, ускоряясь, чтобы пробиваться в тугое пространство. Наруто раньше только притворялся — и теперь ему это видно — когда строил из себя крутого, смущая её развратным поведением или словами. До этой минуты он никогда и никого не трахал, даже не знал, как это бывает. Вот так, в горячке, когда тело перед тобой — лишь тело, нет места её желаниям или протестам, когда берёшь, не думая, что нужно отдать взамен. Эгоистично вдалбливаешься в горячую плоть, а собственное удовольствие, поднимающееся из недр примитивной сущности, слезает с тебя вместе с кожей, обнажая всё, что есть. — А-А-а-а-а… — Хината не сдерживает крик. Он возносится к верхушкам деревьев, пугая одинокую птицу. И её пугая тоже. Она зажимает себе рот рукой, упуская лишь ещё один приглушённый стон. Её опора рушится — удерживать себя под натиском неудержимости Наруто больше нет сил. Грудь слегка царапается о камни, когда она пытается опуститься на твёрдое всем телом. Он не позволяет. Грубые пальцы сжимаются вокруг тонкой шеи, притягивая её к себе. Даже напряжённый пресс впивается в неё таким разрядом возбуждения, что рассудок отключается. — Н-не м-могу бо-о-о-льше, — звучит так жалко, и едва различимо из-за ладошки, прикрывающей рот. Но она должна хоть что-то сказать, пока остались ещё какие-то функции в организме, помимо жажды оргазма. — Н-не останавливайся! Наруто никогда с такой чистотой не видел, что она близка. Но разум словно очистился от всего, что обычно мешает. Каждый её мускул, частота стонов, децибелы крика, будто поочерёдно мигающие кнопки перед запуском ракеты — дойдут до крайней и произойдёт реакция. За мгновение до последнего толчка, Наруто оставляет укус на покатом плече, соединяя её оргазм с болью. Её крик услышали бы в Конохе, но он накрывает её бесполезную ладошку сверху своей. Хината словно кончает в него, начиная эту цепную реакцию. Её крик впитывается в него и проходит долгий путь от рук до всего тела, пока не находит конечную точку. Узумаки больше не держит её, разрешая обмякнуть и опереться на бортик источника. Ещё немного, последние движения, этот тонкий момент, когда он готов. Как было бы чудесно завершить этот раунд нокаутом и излиться в неё, заполняя собой всеми доступными способами. Но Наруто со стоном покидает её, бурно кончая на молочную кожу лопаток. Пачкает её этой человеческой грязью естества в тех местах, где могли бы проклюнуться ангельские крылья. Больше этого не будет. Она навсегда останется земной, и будет принадлежать только ему. — Только мне, — не думая, шепчет Наруто, наваливаясь сверху. Едва ли его голос слышен за смесью их тяжёлого дыхания. Немного возвращая себе контроль, Наруто омывает её горячей водой, скользящей по плавным изгибам, словно молочная ванна царицы. Он чувствует себя варваром, завоевателем, поставившим на колени целое королевство. Пока он ещё не стал собой окончательно, с силой разворачивает её лицо к себе, вновь впиваясь в губы. Хината поначалу отвечает вяло, растеряв все силы. Но его грубость будто вдыхает в неё новый заряд. Привкус крови удивляет. Наруто отстраняется, в неверии ощупывая маленькую ранку на губе от её укуса. Хината оборачивается всем телом, в её усмешке тьма и расплавленная лава. Она усмирила гнев, или его смыли потоки огня, а может он всё ещё готов выплеснуться, только пусть найдётся достойная цель. Буря в серых глазах не утихает. Она будто обдолбанная проводит кончиками пальцев по губам, по лицу, по груди и животу. Кажется, что таким образом она старается усадить спущенных с цепи демонов по местам. Это не его Хината, ни одна из тех, кого он успел узнать, кого успел познать. Он и сам не её Наруто. Стыд уже бьёт в барабаны, идёт на него беспощадной войной. Но пока битва не проиграна, он усмехается ей в ответ, приветствуя тьму своей тьмой. Скрепляет перемирие печатью влажного поцелуя и сплетением языков. Хината отказывается от любой опоры, запуская пальцы в мягкость пшеничных волос, обвивает его крепкими ногами, призывая тоже отказаться. И они скользят под воду, продолжая целоваться. Теперь их жизни в последней дозе кислорода, которую они делят на двоих.

***

Наруто снова зависает, да так долго, что с мокрого нижнего белья — его и Хинаты — успела накапать целая маленькая лужа, прямо на циновку в комнате. Блондин тихо чертыхается, отводя взгляд от той, кто заставляет его вот так выпадать из реальности. Хината всё ещё отмокает в горячем источнике, с середины комнаты ему видно только тёмную макушку, обращённую куда-то к небесам. Сам он сидеть на месте не смог. Близость Хинаты, этой по-прежнему чужой, смотрящей на него дерзко-выжидательно, лишь пробуждала не успевшие остыть воспоминания о пылкой дикости, которой он позволил случиться. Нужно было делать хоть что-то, спасаться отвлечениями — кто бы мог подумать, что Наруто понадобиться отвлекаться от Хинаты. Сразу стало ясно, что она не собирается помогать. Её молчание и красноречивый взгляд, бросающий вызов, говорили об обратном. Хочешь что-то обсудить? Обсуждай. А у меня всё круто. У Наруто далеко не всё было круто. Так что он первым делом решил проблему с мокрой одеждой, кое-как развесив её в комнате, ближе к обогревателям. Оставалось только бельё, которое он забыл отжать до того, как тащить внутрь. — Тупица, — ругался на себя Наруто, втирая босой ногой воду в циновку. — Где ты это взял? — он схватился за сердце, едва не выпрыгивая из трусов, которых на нём не было, когда Хината напугала его своим неожиданным появлением. Наруто не услышал ни плеска воды, ни мокрых шлёпающих шагов. Успокоившись, он был вынужден взглянуть на Хинату, чтобы понять о чём она спрашивала. Очень-очень большая ошибка сапёра. Стоило догадаться, что она будет такой — обнажённой. Только волосы милостиво перекинуты с двух сторон по плечам, стыдливо прикрывая полную грудь. Сирена, блядь, ни больше, ни меньше. Вышла на берег, чтобы пожрать его плоть. А он и сопротивления не окажет, сядет поудобнее, в центре сервированного для неё стола. — Холодно, — пожаловалась она, возвращая Наруто из его пошлых и одновременно ужасающих фантазий. Хинате было достаточно обнять себя за плечи, чтобы он понял, о чём она спрашивала. — А ты про халат, — прочистив горло, сказал Наруто, — так он лежал на футоне. Там ещё один есть, — он махнул рукой в сторону аккуратно сложенных вещей. Хината тут же укуталась в розовый в красную полоску вафельный халат — с её ростом он волочился по полу, как у какой-нибудь гейши. На нём был точно такой же, только голубой в синюю полоску. И только-только закрывал щиколотки. Нужно было сказать что-то такое, что вернёт в их общение привычную свободу. Сказать легко, с остальным проблемы, ведь стоит Наруто взглянуть на неё, как видит не свою Хинату, а свою сперму на её гладкой спине. Ничего такого для него не должно в этом быть, если бы не чувство, что он умудрился изменить своей Хинате с этим токсичным заменителем. О том, чтобы посмотреть ей в глаза речи вообще не шло. Так что, выглядел он максимально тупо, делая вид, что разглядывает журавлей на стенах или поправляет бельё, проверяя не подсохло ли. Избегать кого-то более неловко можно только в коробке из-под холодильника, когда стоите нос к носу. Резкая смена диспозиции злила до зубного скрипа. Секс его вотчина, никто не может смутить его на этом поле, не после восемнадцати лет жизни с Кушиной Узумаки. И уж точно не Хината Хьюга, которая может вдруг покраснеть даже на слове многочлен. Мелькнула мысль извиниться. Как первый пункт плана должно прокатить, ещё бы придумать формулировку по удобнее, а то пока выходит сыровато: извини, что жёстко трахнул; извини, что кончил на спину; извини, что ты мне не нравишься, верни мне мою Хинату, пожалуйста. Ну-у-у, для начала, наверное, можно ограничиться одним «извини», а там видно будет. — Где он? — её вопрос, громкий, требовательный, застал его врасплох. — Что за чёрт?! Где он? — уточнять сама Хината не торопилась, а Наруто был парализовал её непредвиденным приступом паники, чтобы сделать это за неё. Мог только наблюдать, как бешено бегают её глаза, сканируя комнату. И окончательно растеряться, когда в них заблестели невыплаканные слёзы. Хината прижимала к груди руки, сложенные в замок, словно это помогало не чувствовать потерю. Но это была временная мера, ей было этого катастрофически мало. Обретя способность двигаться, Наруто перегородил ей дорогу, насильно удерживая в своих крепких объятиях. Лишняя мера, у Хинаты не было сил вырываться. Наруто понимал, что со своими желаниями нужно быть осторожным, но лучше гнев и разврат, чем эта слабость и боль. — О ком ты говоришь? — попытался узнать Наруто. — Саске? — единственный логичный вариант. — С ним всё хорошо, он в соседней комнате, — врать было противно, он ведь понятия не имел в порядке ли Учиха, к тому же Сакуру не упомянул, опасаясь чего-то неведомого. Только Хината никак не отреагировала на имя лучшего друга. — Кого ты ищешь? Хината? Скажи мне, я его из-под земли достану. — Пакет, — с отчаянием ответила Хината, буквально повисая у Наруто на руках, — где мой пакет? — П-кхм-ет, пфф, всего-то, — от облегчения, Наруто расслабился, прислонившись лбом к хрупкому плечу Хинаты. Ему требовалась секунда, чтобы перестать слышать сердечный набат в висках. — Всё хорошо, — поглаживая её по спине, заверил Узумаки. — Я повесил его вот туда, рядом с дверью. Хината с опаской проследила за направлением небрежного жеста Наруто. Пакет обнаружился именно там, где он сказал. Узумаки скорее предчувствовал, что её нужно отпустить, нежели Хината успела начать вырываться. Руки опустились, с неохотой выпуская девушку. Она отошла всего на пять коротких шажков, но каждый отозвался тоской. Наруто был готов умолять её вернуться. Разумеется, он вкладывал в эту простую просьбу свой собственный глубинный смысл. Кто-то сверху присматривал за Наруто, не иначе, ведь стоило Хинате прижать к груди свой пакет, повернулась к нему она совсем другой — почти самой собой. Растерянной, даже испуганной, но гнев угомонился, уступая место привычному беспокойству обо всех на свете. — Покажешь, что у тебя там? — с невесомой улыбкой, спросил Наруто. На щеках Хинаты распустился румянец, возвращая ему душевное равновесие. С такой Хинатой он мог быть самим собой. Она неловко пожала плечами. — Если хочешь, — тихо ответила и сделала первый шаг навстречу. Наруто преодолел оставшиеся в один широкий шаг и заглянул в раскрытый Хинатой пакет. Мираж что ли, подумал он, поэтому достал содержимое на свет, разглядеть ближе. Но и у самого носа ничего не изменилось, перед ним по-прежнему была пачка заварного рамена, купленного, несомненно, в магазинчике недалеко от его дома. — И ты, — впиваясь в неё взглядом, ошалело начал спрашивать блондин, — носила его с собой весь день? — Хината снова только пожала плечами. — Я это, ну, знаешь, — он растрепал ещё влажные волосы на затылке, — видел кулер в фойе, — для пояснения своей затеи Наруто смог только неопределённо встряхнуть упаковку рамена и скорчить какую-то гримасу — благо оценить её нелепость было сложно, не имея при себе зеркала. Хината широко улыбнулась. У Наруто всё оборвалось внутри, показалось, что он мотал срок и уже тридцать лет не видел её улыбки. От щемящего чувства в груди не смог ответить на улыбку. Пока тишину не нарушило громкое урчание. Хината тут же попыталась накрыть живот руками, попутно становясь его любимого оттенка красного. Когда Наруто засмеялся, с него как будто слетела вся шелуха это дня. Слой за слоем, пока не остался лишь тот парень, что влюблён в девушку напротив. — Пошли, мой голодный бегемотик, — не обращая внимания на её сурово-надутый вид, Наруто обнял Хинату за плечо, тесно прижимая к себе, — отведаем этой пищи богов. — Хм, — саркастично хмыкнула она, всё больше напоминая себя прежнюю, — и кто тебе сказал, что я планировала делиться? Искать подобающий ответ не хотелось, а вот прыгать от радости и целовать её всю дорогу — очень. Каждый напряжённый мускул наконец начал расслабляться, и пружина в груди, скручивающая его всего, ослабла. Ничто не имело значения, кроме его Хинаты. Наруто всё же не отказал себе в одном коротком, украденном поцелуе, перед тем, как они вновь оказались в фойе. Поэтому, когда он поставил на столик — тот самый у окна, где они сидели с самого начала — два заваренных рамена, с вьющимся над крышками парком и ароматом, от которого рот моментально наполнился слюной, Хината всё ещё была смущена. Её румянец был для Наруто лучше любой приправы. Какое-то время ели в тишине. Да никто и не знал, что нужно говорить. Нужно ли вообще что-то говорить, или это всегда путь с односторонним движением — к краху установившегося равновесия. Наруто украдкой смотрел. Он сидел нависнув над столиком, чтобы не обляпаться бульоном, а вот Хината уместилась в кресле с поджатыми ногами. Она собрала влажные волосы в свободную косу, и казалась полностью погружённой в процесс наматывания лапши на палочки. Как-то так у неё получалось, вроде смущается часто, но сейчас беззастенчиво громко хлюпает бульоном, всасывая длинную лапшу, разбрызгивая капли во все стороны. Между Хинатой и едой нет никаких мнимых условностей и правил приличия. Хотелось бы Наруто быть на месте этой грёбаной лапши. — Я хотела этого с самого начала, — успел погрузиться в размышления настолько, что не заметил, как перестал работать палочками, да и Хината последовала его примеру, уже какое-то время присматриваясь к нему. От того и дёрнулся, услышав её странное замечание. Тем не менее, странность не мешала её словам быть глубоко проникающими, задевающими нужные струны в его душе. Они поймали островок своей личной идиллии, и заявить такое? Что Наруто может ещё подумать, помимо своих фантазий о светлой и чистой любви. — Съесть рамен? — протестуя против собственной слабости, обрубая глупое фантазёрство, Наруто решает дать ей возможность самой прояснить ситуацию. — Или просто чего-нибудь съесть? — притворяется беззаботным и шутит, полагаясь на удачу — вдруг проканает, Хината немного рассеянная сейчас, может не заметить его плохой игры. — Не обязательно так делать, — слегка нахмурившись, произносит Хината. Ну надо же, думает Наруто, даже пяти секунд не продержался. — Лучше правда, какая есть. — Хорошо, — он удобно откидывается на спинку кресла, скрещивая руки на груди, не пытается шутить или разбавить ситуацию непринуждённостью, — и какая она, твоя правда? Вопрос кажется простым, тем более, что у неё уже готов ответ, но Хината отвечает не сразу, не понимая, как нечто настолько очевидное не пришло ей в голову уже давно. День не задался ещё с появления Сакуры, потом Саске, и вот всё стало одним огромным снежным комом. Достаточно оправданий? Наверняка. Впрочем, Наруто ничто не помешало оказаться здесь, всё равно сидеть рядом. Поставить себя на его место, что получится: он сделал так много, чтобы успокоить её мандраж перед экзаменами, посвятил себя без остатка ей, а утром проснулся один, ни записки, ни спасибо. А Хината не нашла минуты подумать об этом. Смотрит на него сейчас, не замечая следов обиды — может, уже прошли. Краска стыда горит на щеках. — Я понятия не имела, что так получится, — эмоционально начинает она, подаваясь вперёд — показать, как для неё важно, что не одна сейчас, об этом даже думать страшно. — Когда Сакура поймала меня утром на лестничной клетке, — презрение скрыть не удаётся, поэтому Хината старается не задерживаться на этой теме, — и попросила о помощи, я не знала, что это начало такой херни, в которую всех затянет. Я просто проснулась от плохого сна, — она хмурится, понимая, что по ощущениям прошла целая вечность с этого момента, но эта тема тоже лишняя, — тебя будить не хотела. Есть хотела. Но ничего не нашла. Думала, вот куплю рамен, а потом уже, — она торопится, говорит сбивчиво, ненавидя этот день за то, что всё пошло не по плану, — мы должны были вот так сидеть у тебя. Ещё телефон забыла, а Сакура не дала времени зайти к тебе, и снова куча неправильных выборов. Мне жаль, что из-за этого ты оказался втянут, правда. То есть, просто, что втянут, а не за то, что ты здесь. Хорошо, что ты здесь. — Эй, да всё норм, — Хината вскидывает на него внимательный взгляд, будто готовится снова обвинить во лжи. Не приходится, в голубых глазах, смело направленных навстречу, плещется искренность. — Спасибо, что рассказала. Я бы соврал, если бы сказал, что не было обидно проснуться и не обнаружить тебя. Тем более после вчерашнего. Подобные выходки, что б ты знала, — Хината заранее улыбается, понимая, что последует шутка, которая должна вернуть между ними равновесие, — могут серьёзно ударить по мужскому достоинству. А моё достоинство — это моё главное достоинство! — Вовсе нет, — не задумавшись, парирует Хината. Говорить Наруто подобные вещи — проще простого, выходит само по себе. Странно, но наводит на какую-то мысль, что будто кружится вокруг с тех пор, как они встретились. Эта мысль очень важна, она росла и развивалась, всякий раз напоминая о себе, как птица, что отказалась от перелёта, она кружит перед окном, настойчивым стуком требуя внимания. Эту мысль, чтобы она пережила холода, необходимо подкармливать. — Я заметил, — он говорит это весело, играючи, поддерживая собственную шутку. Только замечание нависает над ними, подобно гильотине. Важная мысль, улетает испуганной птицей. На её месте проявляется другая. Страшная, с кровавым оскалом. Она проходится по Хинате острым лезвием с зазубринами, вырывая частички плоти, когда она сама вытаскивает её наружу. На ней была пелена, спасающая от угрызений совести, её нежно оберегал гнев, давая разрешение получать то, что необходимо, дабы сохранить рассудок. И Хината воспользовалась этой безнаказанностью. Она не утонула, ни фигурально, ни реально, в эмоциях или горячих мутных водах. Наруто удержал наплаву. Какой ценой? — Т-ты чего? — резкая смена её настроения, такое ощущение, отразилась на температуре воздуха, не говоря уже про внутренности Наруто, скрутившиеся в тугой узел. Съеденный с аппетитом рамен обратился в сгусток червей, копошащихся в кишках. Они поднимались всё выше и выше, накатывая волной тошноты. Хината сидела перед ним синюшного цвета, с огромными от страха глазами, вызывая дрожь во всём теле, которую хотелось с себя стряхнуть. Вздохнуть никак не получалось, тело отказывалось продолжать своё существование после вспышек кадров перед глазами. Ужасная пытка, видеть, понимать, представлять. Как Наруто мог оставаться рядом после того, что она сделала? Стала не лучше той, кто забрала невинность, оставила первые грязные пятна на нём. Принудила. Как сделала Хината. Думая лишь о себе, заставила его. Хинате удаётся потрясти головой в отрицании. А что толку? Сделанного не исправишь. Наруто может быть под действием химических реакций организма и не замечать уродливой правды. Ничего, она сумеет найти слова, которые его приведут в чувства. Когда он сбежит от её уничтожающего воздействия, это будет верным решением. Она-то думала, что у неё никого нет лишь из-за собственных страхов, но всё оказалось намного хуже, люди не зря держались от неё подальше — кроме Саске, тьма которого распознала родную душу — чувствуя опасность, ауру самоуничтожения, рано или поздно касающуюся каждого, кто в эпицентре. Она какая-то извращённая версия чёрной вдовы, убивающая любого, кто ошибся в её невиновности и доброте. — Чтоб тебя, — Наруто легко вскочил с кресла и моментально оказался на коленях перед Хинатой. Встряхнул её, не сильно сжимая за плечи. — Не смешно, Хьюга, — рыкнул он на неё, — начинаю подозревать, что твой психоз не способ казаться загадочной, а реальный диагноз. Да скажи ты уже хоть что-нибудь, — Наруто больше не мог сдерживаться, он сжал её холодные руки, отдавая остатки тепла, остатки душевных сил. Хотелось разреветься, как в детстве. Бессилие стало вечным его спутником так давно, что он забыл, а жил ли когда-то иначе. — Пусть это будет чем-то страшным, плевать, всё равно скажи. — Я не хотела, — хрипло начала Хината, так тихо, что Наруто кривился, прислушиваясь, — принуждать, — воздуха не хватало, а нужно было извиниться, пока не стало поздно. Слова вертелись на языке, только позволить им сорваться вниз, загладить хотя бы часть вины. Но челюсти как парализовало. Будто извинения станут последним гвоздём в гроб правды, что она это сделала, предала его доверие. Наруто нахмурился, удивляясь её выбору формулировок. Принуждать? Его что ли? К чему? Закралось подозрение, что может она вообще о чём-то своём, с Хинаты станется устроить драму на пустом месте. Да только всё равно нужно было как-то до неё достучаться. — Когда же этот поганый день закончится, — всё ещё думая, что делать и что говорить, буркнул Наруто, остервенело растирая её околевшие ладошки. — Ну посмотри ты, со мной ведь всё хорошо, что ты там удумала. Единственное, почему мне херово — это твоё состояние. Ну давай же, Хината. Какое принуждение, мать его за… Он даже усмехается — вырывается само по себе. Забыл? Ответ положительный. Про красные губы забыл, и про чужую руку на члене забыл, забыл, как она заглотила всё, что он мог отдать. Забыл момент, когда детство почти закончилось. Потому что любя Хинату невозможно было всё это помнить. Она давала так много, даже не понимая этого, что перекрывала всё плохое, стирала из памяти ту грязь каждой своей близостью, готовностью идти навстречу. Даже сейчас, ведь это он переживал, что сделал что-то неправильное, замарал её — никак не наоборот. — Глупая, глупая Хината, — она поражена тем, что он целует её пальцы, что стоит перед ней на коленях. Разве можно? Нет, только не с ней, не после того, что она посмела сделать. — В глаза смотри, — ощутив первый её порыв вырваться, строго приказывает Наруто. Она не смеет перечить. — Считаешь, если бы я ощутил что-то похожее на те чувства, которые вызвала во мне Фуука, я бы позволил тебе продолжить? Чёрт, да я имя её с трудом вспомнил. Разве мы уже не вели похожий разговор? С тобой никогда так не было. Я хотел всего, и до сих пор хочу ещё больше. Веришь? Каждое слово подобно вспышке света, что разгоняет кромешную тьму. К Хинате возвращается румянец. Не удивительно, ведь становится так стыдно. Что это были за мысли? Откуда они взялись? Она невольно сравнивает себя с царём Коринфа. Показалось, что осилила тяжёлый подъём на высокую гору, преодолевая себя, становясь лучше, учась принимать себя такой, какая есть, потому что не так плоха, как привыкла думать. Только Хината могла так эпично кубарем скатиться вниз, стоя в шаге от вершины. И теперь придётся всё начинать с начала. Хината пылко цепляется за руки Наруто, щедро отдающие своё тепло. Стремится быть ближе, смотреть в глаза, сканируя на мельчайшие крупицы лжи — не находя даже намёка. — Верю, — с жаром соглашается Хьюга, практически сваливаясь в объятия Наруто, желая свернуться клубочком у него на коленях. Побыть наконец-то слабой, сдаться этому дню. Неожиданно упрямая её часть не позволяет поддаться, вместо этого Хината обхватывает его лицо ладошками, тянет на себя, дрожа от переполняющих эмоций, когда тяжёлое мужское тело придавливает её к креслу. Целует с отчаянием, умоляя забыть то, что она могла случайно приоткрыть перед ним в порыве самоистязательства. Наруто отказывается понимать происходящее, целоваться — это просто. Пусть всё таким и будет, решает он, отвечая Хинате. Скользит языком, сплетаясь с ней, втягивает податливую нижнюю губу, наслаждаясь тем, как вкус Хинаты открывается в сочетании с заварным раменом. На свой страх — Хината всё ещё кажется нестабильной — Наруто отстраняется первым, ощущая потребность в кислороде. Она отпускает, но только губы. Сильные, когда это необходимо, тонкие ручки мёртвой хваткой прижимают его к хрупкому женскому телу. Хината не открывая глаз проводит носом по его щеке, словно на языке животных пытается сказать нечто важное. Наруто не желает гадать, поэтому просто наслаждается её ласками. Даже в таком потерянном среди лесов месте ничто не может длиться вечно. Тела затекают, руки устают, Наруто и Хината отпускают друг друга, вновь соглашаясь на преграду между ними в виде старого столика в фойе отеля. Не сразу, но Наруто понимает, что ему требуется чуть больше. Хината не сводит с него препарирующего взгляда, который вызывает приступ нервозности. Он уходит к кулеру — заварить ещё по пачке рамена — точно зная, что она коршуном следит. Волосы на затылке встают дыбом, но чем дальше, тем свободнее дышать. Напряжение спадает по мере того, как уменьшаются порции лапши. Хината находит опору в простых механических действиях. — Я пожалею, что спрошу, — раскручивая палочками остатки лапши в горячем бульоне, начинает Наруто, не отрывая глаз от маленького водоворота в пачке заварного рамена, — но, что это вообще было? Тебе не кажется, — поднимает глаза, — что мы слишком часто повторяемся? То я в истерике, потому что уверен, что всё испортил, то ты? И не пойми меня превратно, ты подняла это на новый уровень. Может нам стоит уже как-то договориться — если что-то не так, то сразу используем какое-нибудь стоп-слово? Типа «Азатот». — Это что, из Лавкрафта? — Точно, — щёлкнув пальцами, растянул губы в широкой улыбке Наруто. — Божество, символизирующее первозданный хаос. Если ты ещё не до конца прониклась, то вот тебе некоторые эпитеты, связанные с Азатотом: «слепой безумный бог», «вечно жующий султан демонов», «ядерный хаос». По-моему, идеальное стоп-слово. Нам подходит. Хината не удержалась от усмешки. Мягкой, как отметил про себя Наруто, давая позволение надежде поднять голову. С виду ведь всё не так страшно, взгляд серых глаз стал осознанным, из него исчез чистый гнев, вся Хината стала подвижнее, пластичнее — такую хотелось обнимать, не рассчитывая силы прижимать к себе. — Ладно. Почему бы и нет, — легко соглашается Хината. — Отвечая на твой вопрос — понятия не имею. Но мне кажется, — она нервно переплела пальцы, выламывая их в разные стороны, — что ещё ничего не закончилось. Так, затишье перед новой бурей. Я, если честно, с трудом представляю, что что-то может прийти в норму. — Почему? — это всё, что Наруто смог спросить. Показалось неправильным уточнять, как такое может происходить с ней, если жесть случилась даже не в её жизни, ну не напрямую. Короче, он сразу понял, что говорить подобное — себе дороже. Но его взбесило, что Хината так реагирует. Слишком безумно. Сравнивать показалось кощунством, но она лучше держалась тогда, в больнице с Тентен, хотя ситуация была буквально адовая и касалась Хинаты как ничто другое. — Потому что не знаю, что не в порядке, — огрызнулась Хьюга, сжавшись от недовольства собой ещё до того, как договорила. Наруто не обиделся, что показал подбадривающей улыбкой, очевидно — чувства Хинаты, как обычно, были направлены против неё самой. — Извини, просто меня это бесит. Хотя я понятия не имею, что именно бесит, но это тоже бесит. Как лампочка в гирлянде. — Это как? — уточнил Наруто. — Ну знаешь, когда гирлянда вся не горит, а дело в одной-единственной лампочке, и чтобы её починить нужно поменять именно эту заразу. Приходится пробовать каждую, чтобы найти нужную. А я уже сто раз всё в себе проверила, но поломку не нашла. — Звучит реально запарно, — сочувственно произнёс Наруто. Он посмотрел на Хинату, прикидывая в какую сторону свернуть разговор, продолжить или нет, поделиться всеми мыслями, а может просто забить. — Такой я тебя ещё не видел, — осторожно, тихо добавил он, прощупывая трескающийся лёд её состояния. Хината явно готовилась вновь извиняться — это читалось в широко распахнутых глазах и приоткрытых губах. Наруто помахал руками, призывая помолчать. — Не пойми неправильно, я нахожу в этом свою прелесть — знакомиться с каждой из бесконечных Хинат, что в тебе обитает. Но хоть вы все были разные, в одном вы были похожи — это всегда была именно ты, моя Хината, — говорить такое было страшно, Наруто сильно рисковал, поэтому старался обойтись без лишних эмоций — не хватало только смотреть на неё, будто преданный щенок в этот момент. Небрежностью жестов Наруто подавал сигналы, что говорит о дружеской форме принадлежности одного человека другому. — Бесконечные Хинаты? — приподняв бровь, уточнила она. — Это что, как в том психоделическом комиксе про физиков? Бесконечные Оппенгеймеры? — Мне просто нравится название, — примирительно улыбнулся Наруто, — это никак не связано с бесконечными убийствами и психозом у героев. Честное слово. Я вообще думаю, что в нас во всех есть бесконечные мы. Просто у кого-то, вот как у меня, другие версии очень-очень близки и больше напоминают, — он призадумался, складывая губы в трубочку, — клонов. Если не вникать, то можно вообще не заметить разницы. А вот у тебя это, ну, типа, как «Подземка» у Безумной Джейн. Сечёшь? Это… — Да-да, — перебила его Хината, — она из «Рокового патруля» и у неё в голове шестьдесят с лишним личностей. Вполне заслуженное прозвище с использованием слова «безумная», — иронично добавила Хината. — Хах, да нет, я не пытаюсь сказать, что ты псих какой-то, просто ты реально умеешь быть разной. Даже больше того, ты стремишься узнавать, какой ещё можешь быть, чтобы определиться, а кто же такая Хината Хьюга. Но от каждой твоей личности — позволь говорить так — идёт эта, не знаю, аура что ли, твоя, особенная. Тёплая. Живая. То, кем ты была сегодня, — Наруто передёрнуло. Он отвёл взгляд, всматриваясь в лесную чащу вдалеке, медленно погружаясь в воспоминания, которые были ненастоящими. — Я соврал, когда сказал, что не видел тебя такой. Было однажды. Не понравилось. — Что? Как это? Где ты мог видеть меня такой? — В кошмаре, — сквозь зубы ответил Наруто, до боли сжимая руки в кулаки, это помогало не забыть, что реально, а что нет. Украдкой вылавливая растерянный взгляд Хинаты, он уже понимал, что собирается выложить всё. — В смысле, во сне? — уточнила она, кажется, сама поражаясь, что они обсуждают это. — Неа, это был именно кошмар, — настоял на своём Наруто. — Такой пугающе реалистичный, что я ещё долго отходил, когда проснулся. — И что было в твоём кошмаре? — смело спросила Хината. — Ты помогла мне упасть с крыши.

***

Хината молчала, обдумывая его слова. Наруто не винил её в сомнениях. Кому в здравом уме захочется услышать подробности. Тем более, что это был только сон. Но ему нравилось смотреть за напряжёнными эмоциями, отражающимися на красивом лице, за всеми этими поджиманиями губ и хмурым сводом бровей. Было нечто эгоистично-приятное в знании, что сейчас в её мыслях только он. — Поэтому, — совершенно убеждённо начала Хината, голос её обрёл форму, как будто эта загадка, поддавшаяся ей, вернула ощущение стойкости во внутренний мир, — ты так странно себя вёл после своего дня рождения? — Э-э-э, — Наруто очнулся от её слов. Он смутно помнил говорил ли что-то конкретное в тот день, но точно не ждал, что Хината всё поймёт сама. Стало неуютно, весь он был перед ней голый, уязвимый. — Ну-у-у, кхм, в общем и целом, да. — У меня минимум миллион вопросов, — предупреждающе выдала Хината. — Не уверен, что готов пересказывать всё, что мне тогда приснилось. Или что вообще когда-нибудь буду готов. — Но ты только что сказал, что я толкнула тебя с крыши, — возмутилась Хината. — Это, знаешь ли, явно какой-то тревожный звоночек от твоего подсознания. — Ты не то чтобы прям толкнула меня с крыши, скорее не помогла не упасть, — скривившись, исправил её слова Наруто. — Типа, не протянула руку. И я это заслужил, так что мне известно, что это был за звоночек, — зря он посмотрел ей в глаза, там застыло требовательное ожидание. Наруто тяжело вздохнул, яростно лохматя волосы на затылке. — Это касалось предательства. Как-то так. — Значит, — медленно протянула Хината, — во сне ты решил, что предал меня и поэтому заслужил упасть с крыши? Что ты сделал? — Да ну тебя, — возмутился Наруто, чувствуя, как жар горит на щеках, — это личное. И мне стыдно в таком признаваться. — Тебе… что?! Стыдно? Думала, ты вообще не знаешь, что это такое, — поддела Хината, беря на слабо. Наруто покачал головой, сам себе не доверяя. Да не может быть, чтобы он признался. Ведь так? Это будет максимально стрёмно. — Это же был только сон. — Хрен с тобой, — надулся Наруто, закрываясь скрещенными руками и уводя взгляд к потолку. — Я спал с Сакурой. Ты узнала, прочитала мне целую лекцию о том, что она знала, что у меня есть девушка и всё такое. Короче, это мне типа помогло понять, что мои чувства к Сакуре не были любовью. Хината плотно сжала челюсти, остро реагируя на его слова. Просилось язвительное замечание, что Сакура даже в чужих снах ведёт себя, как потаскуха. Но это были её мысли, которые нельзя высказать, только не сегодня, Хината ведь не слепая, она успела заметить, как Наруто тянется к розоволосой подружке весь день. Она, как обычно, обо всём догадалась раньше всех, и вынуждена с этим мириться. Волна гнева на Сакуру, поднятая со дна её эмоций, не позволила задуматься о действительно важных деталях кошмара Наруто. — Чтобы мне отомстить, ты спала с Саске, — желая внести в мысли Хинаты ещё большую сумятицу, выдал Наруто. Об остальных её похождениях, рождённых его однозначно похотливым подсознанием, он намеривался молчать, и не признаваться даже под пытками. — П-почему у тебя в кошмарах так много секса? — растерянно уточнила Хината, скорее всего не надеясь на конкретный ответ. — Я там ни в каких оргиях не участвовала? Тебе назло. Наруто незаметно ущипнул себя за бок, чтобы ничем не выдать. Кажется, получилось. — Подожди, — или не получилось, — так вот откуда был тот вопрос о члене Саске? — шок, яркой вспышкой озаривший её невинное личико, был просто бесценным кадром. — Это в каких же подробностях тебе всё снилось… — Этого лучше не знать, — уверено ответил Наруто, но подумал вовсе не о чужих членах. Это, похоже, успело отразиться на его лице. — Было что-то очень плохое? — Из-за нас с Сакурой Ино осталась без присмотра. Они нашли её и… — Не продолжай, — твёрдо вмешалась Хината. Повисло гнетущее молчание. Наруто старался выкинуть из головы воспоминания о кошмаре. Хината боялась представить, каково это, когда снятся такие вещи. Невольно вспомнила собственный утренний кошмар, который теперь казался пустой шуткой. — Ты их наказала, — всё же добавил Наруто, чтобы закончить этот разговор. — И после этого уже не была прежней. — А была такой, как сегодня? — Как-то так, да. Вновь возникла пауза. Но это молчание не давило. — Спасибо, — невесомо улыбаясь, произнесла Хината, — что поделился, — уточнила она, когда встретилась с непониманием в голубых глазах. — Представляю, как это было сложно. Наруто хотел сказать, что так и есть. Но остановился, задумываясь. Смущение прошло, он не чувствовал, что раскрыв этот секрет слишком оголил тылы, оставаясь перед Хинатой беззащитным. С точностью да наоборот. Тело стало невесомым, а с плеч будто сняли гору. Он даже не знал, что его это тяготило, пока не избавился. — Я, похоже, — удивлённо ответил Наруто, — и сам рад, что рассказал. Хината улыбнулась морща носик. Это было одновременно мило и забавно. Привычно. Он помнил предупреждение, что она не чувствует уверенности в своём положении, но в эту секунду всё было так правильно. Наруто не собирался тратить драгоценные моменты впустую. — Как будто целую вечность вот так не говорили. — Есть такое, — согласилась Хината. — Ещё бы не вся эта хрень, случившаяся сегодня. Предлагаю следующий разговор по душам провести в самой обычной, ничем не примечательной, скучнейшей обстановке. — Как тут отказать? — усмехнулась Хината. За окном день медленно клонился к закату, готовый снова умереть. А они сидели в отеле, выпавшем из времени и ничего не замечали, погружённые в долгий разговор обо всём и ни о чём. Тема цеплялась за тему, всё оживало пока звучал чей-то голос, но и тень молчания не напрягала. В эти минуты они смотрели друг на друга, слишком уставшие от этого дня, чтобы задаваться важными вопросами, которые могли бы изменить жизнь. Когда серый цвет за широким окном подёрнулся сиреневыми сумерками, они приблизились к опасной вере, что смогут просидеть так целую вечность, отгоняя чёрные тени одними лишь разговорами. Чьи-то торопливые шаги растоптали эту веру в зародыше. Хината сидела спиной к коридору, но напряглась, внутренне сжавшись, подобно пружине, заранее готовая, что придётся давать отпор. Что-то сходное с домашним уютом, принесённое ей присутствием Наруто, оказалось крайне хрупким. Оно крошилось от каждого нервного шага, по мере приближения человека, становившихся всё громче. Хината была уверена, что знает кто это, но дала провидению шанс обмануть себя. Сакура остановилась перед ними, не взглянув на Наруто, а сразу уставившись в сторону сероглазой девчонки. Она не сомневалась, что Хината станет постоянным участником её ночных кошмаров. — Он всё знает, — выплюнула Харуно, — надеюсь, теперь ты довольна? Гармонии, принесённой разговорами с Наруто, как не бывало. Гнев вспенивается подобно ускоренной химической реакции, и Харуно катализатор. Хината не старается сдержаться, ей жаль, что злиться приятнее, чем поступать правильно. Ей необходимо это чувство по отношению к Сакуре, оно спасает, даёт верное направление, не позволяя переводить стрелки на себя. — Даже не представляешь насколько, — холодно отвечает Хината. Наруто переводит взгляд с одной на другую, ёрзая в кресле, ставшем вдруг очень неудобным. Он неловко тянется к Хинате, тут же одёргивая себя, когда она смотрит предостерегающе. Почти не обидно, понимает — она это для его же блага, чтобы не касался неправильной Хинаты. Так нельзя, кричит та его часть, которая верит в мир во всём мире и всепоглощающую силу любви, но её приходится грубо заткнуть. Это между Хинатой и Сакурой. Он не знает, что, поэтому не может выбирать сторону, или судить о чём-то. Блондин самоустраняется, стараясь занять как можно меньше пространства. И наблюдает, что будет дальше. Возможно, когда пыль от этой битвы осядет, он сможет помочь раненым. А достанется всем, тут нечего гадать. — Ты… ты… а-р-р! — Сакура топает ногой от бессилия и детской обиды. Хината сидит перед ней вся такая неприступно холодная, самоуверенная, бросающая вызов одним только наглым изгибов губ. То, что она считает Сакуру нелепой и жалкой читается без слов. Неожиданно это сильно задевает. Никто, кроме самой Сакуры, не имеет права так о ней думать. Харуно быстро забывает, что сама на это согласилась — связь с соучастницей, которая будет её презирать. Она хотела оказаться на дне по глупости, на самом деле Сакуре здесь не нравится. Но она не знала, что может быть альтернатива, которой косвенно её лишила именно Хината. Сакура знает, что видела там, пока была вынуждена причинять боль Саске — он желал спасения в её лице. — Твоя гордыня тебя погубит, — найдя силы и достаточно злости, с неприкрытым удовольствием предрекает Сакура, наступая на Хинату. — Думаешь, лучше всех знаешь, что и кому нужно? Решаешь за всех? Это тебе ещё аукнется. Ещё вспомнишь мои слова, — злобно оскаливаясь, заканчивает Сакура. — Пусть так, — наслаждаясь гневливой слабостью Сакуры, которая может только лаять, лишённая возможности укусить обидчика, спокойно отвечает Хината. Тёмные волны, исходящие от соперницы, будто подпитывают её хладнокровие. По телу разливается приятное расслабляющее тепло, это гнев в виде кайфа, к которому Хьюга успела пристраститься. — Для тебя это уже ничего не изменит. И в отличие от некоторых, — усмехается Хината, вальяжно откидываясь на спинку кресла и по-королевски укладывая руки на подлокотники, — я не собираюсь искать виноватых в своих косяках. Мне хватит сил сразу признать, что своё разрушила сама. У тебя с этим как, а, Сакура? — имя соучастницы звучит из уст Хинаты с нескрываемой издёвкой. Харуно отступает на шаг. Эта тёмная тварь сидит перед ней — кажется, положение незавидное — но отделаться от мысли, что это она, Сакура, явилась поклониться Принцессе зла, уже с себя не стряхнуть. Силы праведного гнева утекают сквозь пальцы, остаётся только осознание потерь. — Он хотел, — плаксиво начинает Сакура, теперь это не попытка противостоять, в ней остались только правдивые чувства. — Он ждал меня, хотел, чтобы я помогла ему залечить раны. Если бы не ты, — обвинительно почти кричит Сакура, — я могла бы стать его спасением. Какого тебе понимать, что собственноручно лишила лучшего друга шанса на счастье? — Ты такая дура, Сакура, что мне тебя почти жаль, — устало отвечает Хината. — Пошла ты! — не замечая, как слёзы ручьями текут из глаз, крупными каплями падая с кончика носа, до хрипа срывая голос, кричит Сакура. Больше у неё ничего не осталось, только последняя слабость. Хината поднимается на ноги. По всем канонам она не может быть побеждающей стороной, не со своим ростом, не в этом нелепом халате. Но её энергия пузыриться вокруг неё, опаляя перепуганную Сакуру. — Ты, должно быть, очень хотела быть какой-то особенной. Да? Мнила себя той, кто знает жизнь и может смотреть на других свысока? — Хината улыбается довольная собой, от её радостной усмешки всё вокруг замерзает, оставляя её единственным источником жара. — И каково быть настолько банальной? Начинаешь осознавать уровень своей тупости, если поняла, что любишь только сейчас, когда навсегда потеряла? А ведь он был в твоих руках буквально вот так, — Хината резко выбрасывает вперёд кулак, наслаждаясь тем, как Сакура вскрикивает, закрываясь. Но Хьюга лишь показывает силу сжатия — так Харуно держала в своих руках сердце её лучшего друга. — А теперь посмотри, что у тебя там? — Хината разжимает кулак. Там, разумеется, ничего, пусто. — И это навсегда. Представляешь, что означает навсегда? Это чертовски долго. Годы жалости к себе. Смотреть, как он живёт без тебя, как забывает. А ты всё тонешь в чувствах, которые не способна контролировать. Нравится? — ещё одна победная усмешка. Сакура задыхается, хрипит, пока не отпускает истерику. Она давится рыданиями, прижимая к груди руки, словно весь эпицентр боли там, и унять её не выходит. Никогда не выйдет. Она находит один выход — бежать. Её яркая жёлтая куртка мелькает в широком окне, постепенно превращаясь в жёлтую точку на фоне тёмных, опасных лесных массивов. — Хорошо, что купила так много, — довольная произносит Хината, доставая их пакета последнюю пачку рамена, — такая голодная, — в этот раз она сама идёт к кулеру, напевая что-то про себя. Наруто не может пошевелиться. Каждое слово Хинаты стало железным штырём, впившемся в тело. Он пригвождён. Побеждён. Что если, кого-то из них ждёт то же самое? Но кого? И имеет ли это вообще значение. Неужели всё может быть только так, они обречены? Или он на вечное безответное чувство. Или она, когда, как предсказывала Сакура, слишком поздно поймёт, что потеряла того, кого крепко держала, и всё из-за гордыни? Чёрт, почему же так страшно! — Думаешь, я была слишком жестока с ней? — Наруто сглатывает страх, удивлённый появлением Хинаты — в его мыслях он давно среди руин, над которыми больше не встаёт солнце. Он всматривается в неё, стараясь понять, какие эмоции в этом вопросе. Хината кажется искренне заинтересованной. Что-то её смущает, и только проблеск неуверенности позволяет Наруто вновь начать дышать. — Чёрт, это даже не моё дело. Верно? — Мне сложно, — он начинает с правды, касающейся лично его, но быстро продолжает, чтобы не зацикливаться, — судить. Я понятия не имею, что происходит. — Видимо, ты всё же прав, — жёстко говорит Хината, привычно направляя злость на себя, пока яростно тыкает палочками в горячий бульон, — хоть и излишне оптимистичен. Бесконечные Хинаты — это было бы слишком просто, а вот бесконечные сумасшедшие Оппенгеймеры — самое то. Прибавь сюда моего внутреннего Гитлера и картина вырисовывается максимально клиническая. Наруто стряхивает с себя глупые мысли. Перед ним почти привычная Хината, которая не знает, что с собой делать, поэтому идёт по самому простому пути — винит себя во всём. Значит, они точно смогут во всём разобраться, когда придёт время. Научатся на чужих ошибках, чтобы своих не совершать. — У нас ведь всё хорошо? — неожиданно, особенно для самого себя, в панике спрашивает Наруто. Вопрос застаёт их врасплох с одинаковым шоком, написанным на лицах, обращённых друг к другу. — Ты что, всё это время пребывал в какой-то параллельной вселенной? — Хината понимает его «у нас» в слишком широком смысле, а учитывая сцену с Сакурой, сомневается, как тут что-то может быть хорошо. — Нет, — кривится Наруто, желая забрать вопрос обратно. Как будто ему позволят, Хината уже впилась острым взглядом, готовая к очередному препарированию. — Я имел в виду нас. Только нас, — он показывает пальцем на себя, а потом на неё. — У нас всё хорошо? Или у нас тоже будут из-за этого проблемы? Непреодолимые, чтоб их. — «Этого»? — недоумённо переспрашивает Хината. — Давай замнём, а? — недовольно отзывается Наруто. Попытаться ведь он может, вдруг получится. — Не знаю я, что говорю. Я в шоке. Вот на мне халат. — Во-первых, — начинает Хината, тут же морща носит оттого, как Наруто показательно закатывает глаза, — на Шерлоке был плед. Но очко Гриффиндору за попытку. Во-вторых, разумеется я не согласна что-то там замять, тем более, ты выглядел таким испуганным, когда спрашивал, что вообще без шансов. Так что? — Думаешь, мы бы учились на одном факультете? — притворяясь, что не слышал, спрашивает Наруто, смотря на неё с таким неприкрытым любопытством, какое сбивает с толку. — Что? На каком ещё факультете? — В Хогвартсе, конечно, — уточняет Наруто. Хината придерживает при себе всё нецензурное, что хочет ему высказать. — Оранжевый — твой цвет, не мой, так что сомневаюсь, — спокойно отвечает Хьюга. — Шляпа быстро бы меня раскусила и послала в Слизерин. Наруто брань не сдерживает, просто произносит очень тихо, его не слышно, но губы шевелятся, артикуляцией выдавая красочные выражения. Ему обязательно всё время быть таким непроходимым идиотом? Стоило догадаться, что Хьюга сумеет такой безобидный разговор перевести в плоскость мрачной драмы. — Что ещё обсудим? — наиграно весело спросила она. — Республика или Империя? Конечно Империя. Разве можно отказаться от служения такому харизматичному лидеру? Магнето или Профессор Икс? Серьёзно? Когда у первого лицо Майкла Фассбендера? Таблетка? Синяя. Вампир или оборотень? Однозначно вампир. Мне продолжать? — невзначай уточнила Хината. — Какой именно? — отказываясь сдаваться без последнего отчаянного боя, потребовал ответа Наруто. — О чём ты? — Вампир, — Хината прищурилась на него, внимательно разглядывая. — А что? Почему это должно автоматически означать выбор между Эдвардом и Джейкобом? Для меня, например, это выбор между Лией и Розали. — Хочешь, чтобы я тебе сказала, что выбираю Джаспера, потому что он блондин? Наруто возмущённо вздохнул, хватаясь за сердце. — В чём ты меня обвиняешь? Я просто хочу, чтобы ты говорила от сердца, — сохраняя обиженный вид, выдал он тираду. Хината недовольно выпятила губы, шевеля челюстью, но молчала. Наруто ликовал, походу удалось отвадить её от ненужного разговора. — Ладно, — сдалась Хината, — да, если ставить вопрос так, то это будет Джаспер, — Наруто принялся откровенно лыбиться, — потому что из всех, он самый проблемный, — настала очередь Хинаты улыбаться, тем шире, чем явственнее увядала улыбка Наруто, — подходит моей тёмной душе. — Хрен с тобой, — недовольно вжав голову в плечи, сдался Наруто, но признавать себя проигравшим отказывался. Она просто слишком хороша в загонах о самой себе, тут нечем гордиться. — Спрашивая, всё ли у нас хорошо, я имел в виду тот факт, что мой друг обидел твоего друга. А я не хочу, чтобы из-за этого и между нами появилась какая-то напряжённость. — Почему отношения Саске с Сакурой должны как-то сказаться на нас? — удивление в её вопросе казалось искренним. Наруто пожал плечами. Что на это сказать? Вся их с Хинатой история началась с Саске и Сакуры, для него нет ничего странного в том, что действия людей, которых они зовут лучшими друзьями могут отразиться ни их отношениях. — Учитывая, как ты только что прошлась по Сакуре, — Наруто дёрнул головой, едва не взглянув в сторону леса — убедиться, что жёлтая точка никуда не делать, но в последний момент передумал, продолжая смотреть на Хинату, — я бы не слишком удивился рикошету в свою сторону. Понимаешь, все эти «твоя подружка такая и такая», «как ты можешь с ней общаться» и всё такое. — А ты с ней всё ещё общаешься? — простой вопрос. И море ноющей боли в области сердца, если оно у Наруто ещё имелось. Теперь он смотрит на жёлтую точку — она ещё там, на фоне леса. Как будто ждёт. — Иди, — простой ответ. И море ужаса перед перспективой сделать первый шаг, чтобы в итоге понять одно — слишком поздно, всё потеряно. — Да я просто, — не знает, ничего не знает. — Я вроде привык, что мы отдалились. Думал, что это нормально. А тут мы как-то снова заговорили. И я просто… Не думал, что скучал. Но мы ведь правда были когда-то лучшими друзьями, — с жаром добавил Наруто. — Тебе не нужно передо мной оправдываться, — спокойно заверяет Хината. — Я всё понимаю. Поэтому и говорю — иди. Если хочешь, иди. Наруто с сомнением смотрит на неразличимую фигуру Сакуры в яркой жёлтой куртке. Его смущает тот факт, что идти за ней значит оставить Хинату одну. Она выглядит спокойной, но его не отпускает ощущение, что это напускное. Все эти разговоры о тёмной душе наводят на пугающие размышления — кто будет отгонять от неё эту тьму, если он уйдёт? Но маленькая жёлтая точка на горизонте совсем одна. Из-за него она одна уже давно. Хината не вмешивается, не торопит. И старается не думать о том, как сильно желание попросить его остаться. Не только потому, что она не хочет оставаться одна, или не желает, чтобы он уходил к Сакуре, которая его недостойна. Хината не знает, чего ожидать, как выбор Наруто повлияет на него самого. Харуно расскажет ему правду? Или станет манипулировать? Если на весы её душевного равновесия упадёт ещё и боль Наруто, Хината не выдержит. Но на сердце горят слова Сакуры о её гордыне. Она не позволит им стать истиной, поэтому не вмешивается. Просто ждёт, что он решит. — Ты ведь будешь в норме, правда? — не врать, значит признаться, что она не знает. Значит рассказать, как её колбасит от одной мысли, что он уйдёт и держать её будет некому. Не врать — значит привязать его к себе и не дать возможности сделать правильный выбор. Хината выбирает сложный путь вранья. — Конечно, — уверено отвечает она, отмечая, как немая мольба в его глазах, та, которая очень просила дать именно такой ответ, сияет, окрылённая. Даже ври она не так умело, Наруто бы не заметил, потому что не собирался замечать. Он тоже пошёл на сделку с совестью. — Пойду посмотрю, может одежда высохла, — уходя он касается её плеча, крепко сжимая. Хината хотела успеть коснуться в ответ его руки, но не получилось. В одиночестве она сосредотачивается только на ощущении фантомной руки на плече. Давится остывшим раменом, занимая себя механическими движениями челюстью. Когда Наруто — уже одетый в сухие джинсы — снова пробегает мимо, она долго провожает взглядом его фигуру. Считает секунды, за которые он становится всё меньше. Каждый его шаг натягивает канат связи между ними, Хината ощущает его приятной болью — боль всегда доказательство, что что-то живо. Но вскоре он становится такой же точкой на фоне тёмного леса. Больше нельзя с уверенностью сказать, что он делает, и он ли это вообще. Хинату накрывает паника. Она старается отогнать её. Результат не заставляет себя ждать. Возвращается такой безопасный, готовый принять в свои нежные объятия, гнев. Направлять его на Сакуру так приятно, и так просто. В отличие от того же Фугаку, она здесь, в поле зрения. А так ненавидеть можно только того, кого видишь. Это прямой путь к тому, чтобы причинить боль врагу, реальную боль. Хината оттягивает волосы, впиваясь в них скрюченными пальцами. Она на грани серьёзных ошибок. Чувствует, как гнев открывает шлюзы, подталкивая к краю пропасти. Заманчиво быть той, кто уничтожает врагов, не оглядываясь на последствия. Как сказал Наруто — мстить. Ещё он сказал, что она не была прежней. Но Хината не желает потерять себя. Ей нужна помощь. Нужен ответ. Что происходит, что это за чувство, не дающее отпустить весь этот гнев. В голову приходит образ лишь одного человека. Хината набирает номер, заглушая мысли, что будет окончательно погребена под тяжестью этой ненависти к чему-то неосязаемому, если никто не ответит. Гудки шурупами вкручиваются в мозг, превращая собственное сознание в орудие пыток. — Хината?

***

— Что за выражение лица? — его вопрос привлекает её внимание. — Как будто пытаешься в уме умножать трехзначные числа. — Что? То есть ты считаешь, что я не могу перемножить парочку трехзначных чисел? — она заводится с пол оборота, но хоть не сидит больше с отсутствующим выражением лица. — Как тебе такое: сто на сто? Тысяча. Ха! Выкуси! — Десять, — быстрее, чем подумал, поправляет Хиаши. — В смысле? Чего? — взявшая было бокал в руку, чтобы отпраздновать свой триумф, замедляется Мей, непонимающе разглядывая мужчину, сидящего через небольшой идеально квадратный столик. — Сто на сто, — нехотя поясняет Хиаши, заранее подозревая, что с женщинами нужно действовать снисходительнее, если не желаешь скандалов. — Будет десять тысяч. — Во, бля, — ошарашено падает Мей на спинку мягкого стула, едва не проливая на себя вино. — Вместо математики спала с математиком? — возможно, он всё же немного желает скандалов. Молчаливый и задумчивый в их союзе он, а Мей другая, и Хиаши понимает, что стоит ей хотя бы на мгновение перестать быть собой, как приходит неприятное ощущение нехватки кого-то родного рядом. — Признаюсь — без особого удовольствия, чтоб ты знал — с математикой ты, вроде как, угадал, — не забыв профессионально закатить глаза, отвечает Мей. — Я пыталась посчитать сколько у нас уже было свиданий. Хиаши неумело прячем смешок за кашлем. Ловит на себе уничижительный взгляд Теруми. Никогда не думал, что к своим годам узнает всю прелесть игры с огнём. Но как не подразнить эту бестию? — Не уверен, что у нас было хотя бы одно официальное свидание. Разве я тебя на них уже приглашал? — Чего-чего? — предупреждая, что подвергает себя опасности подобными предъявами, мило улыбается Теруми. — Ты, наверное, просто не знаешь, но я тебя с удовольствием просвещу. Дело в том, что для женщины свидание — это не то же самое, что для мужчины. Так что, у нас своя математика, с которой бесполезно спорить. — Прошу прощения за свою старомодность, но ты меня не переубедишь. Мужчина должен официально приглашать на свидание, чтобы оба партнёра точно знали, что это именно свидание, а не обед между коллегами. — Какой же ты, — Мей надула щёки, нахмурив тонкие брови, — зануда. Хиаши не мог не посмеяться над её несчастным видом. С другой стороны, он знал, что Мей занимается этой ерундой только потому, что он придумал какие-то глупые правила насчёт физической близости. Сложно представить, что такая женщина готова хитрить и изворачиваться только ради того, чтобы быть с ним. Может, это лишь сон? — Нет, ну ты вообще понимаешь, как это глупо? — Теруми практически улеглась грудью на белую скатерть. Они провели странное утро — из-за него — но Хиаши сумел отрешиться от всего, что не было Мей Теруми или мыслями о ней. Они гуляли по территории отеля, наслаждаясь видами. Пока не замёрзли достаточно. Греться он предложил за обедом в ресторане, догадываясь, что у Мей были другие способы, приятнее. Люди вокруг приходили и уходили, пока они не остались совсем одни, допивая бутылку вина. — У тебя дети, а я буквально отжала комнату у школьника, чтобы не спать на диване. Понимаешь? — Не вполне, — признался Хиаши. — Это значит, что мы не имеем права разбрасываться такими моментами, когда в нашем распоряжении комната с кроватью, — достаточно громко, чтобы бармен неловко уронил джиггер, который тщательно полировал, пояснила Мей. Её это, разумеется, никак не смутило. — Я очень сомневаюсь, что ты готов к сексу в офисе на постоянной основе. — Нет, — нервно и очень поспешно, согласился Хиаши. Он откашлялся, принимая невозмутимый вид. — Никогда, это было помутнением. Офис не то место, — насмешка Мей сбила его с мысли, которая всё равно не закончилась бы чем-то достаточно мужественным. — Тем более, — разводя руки в стороны, будто демонстрируя доказательства чего-то огромной важности, продолжила Мей. — Так почему мы до сих пор здесь, а не в постели? К тебе в номер или ко мне? Об ответственности подумаем потом. Обещаю. За пределами этого рая, — она мечтательно обвела взглядом высокие потолки с хрустальными люстрами, дорогие ковры и серебряные вилки, — соблюдать целибат будет совсем не сложно. Не из-за неимоверной силы воли, а тупо потому, что сексом заниматься негде. — Тебя действительно так сильно занимает это? — неуверенно улыбаясь, спросил Хиаши. Мей нервно закусила внутреннюю часть щеки. Смотреть на неё становится для Хиаши чем-то сродни дыханию — жизненно необходимым. Она снова вся в белом, только на этот раз это тонкий свитер с высоким воротом и утеплённые узкие брюки. Мей невероятно яркая на фоне белизны. Хиаши продолжает смотреть, впитывая жесты и мимику, сохраняя каждую реакцию. Второй раз он не совершит тех же ошибок, на этот раз он знает, как важно смотреть, запоминать, хранить на сердце. Он сделает так, чтобы ничто не смогло вытравить образ Теруми из самого его естества. — Со стороны это, должно быть, выглядит жалко, — подперев щёку рукой, признаётся Теруми. — Как будто я выпрашиваю секс. Предположение вообще-то смехотворное, потому что, ну сам на меня посмотри. О-х-х, да бля, ну может ты и прав, — описать выражение её лица, когда приходится соглашаться с ним, непросто, оно одновременно недовольное и кислое, с поджатыми губами и ошарашенным взглядом. — Я придаю слишком большое значение сексу? Это наверняка связано с моими неудачными прошлыми отношениями. Но как ещё закрепить связь и укрепить чувства? Я знаю только один действенный способ, вот его и предлагаю. — Если что, мой план был в том, чтобы просто построить планомерные отношения, а не навести тебя на мысль начать долгую психотерапию. — Поздно, — наиграно мрачно отвечает Мей, — ты отказался вскрыть кое-что другое, тем самым вскрыв натуральный ящик Пандоры, — под конец она улыбается, показывая, что в разговорах с Хиаши она способна оставаться собой. Это приятно обоим. — Просто, чтобы успокоить меня, как настоящий мужчина, признайся, боишься облажаться, да? — а вот и его любимая несносная Теруми. — Не знаю, с кем ты водилась до меня, но если они попадались на такие дешёвые уловки, не удивительно, что ты начала опускаться до их уровня. Ошибиться в умножении таких простых чисел? Ничего, — он снисходительно похлопал Мей по ладони, лежащей на столе, наслаждаясь возмущённым румянцем под яростным блеском изумрудных глаз, — теперь ты со мной. Уверен, ещё не всё потеряно. — А знаешь что, Хьюга, — вырвав руку, закипела Мей, недовольная очередным проигрышем этому напыщенному индюку, с которого ничем спесь не собьёшь — вот если бы она перед ним голая была, тут бы он прикусил язык, — теперь я полностью на твоей стороне. Хрен тебе, а не секс. — Хм, — глубоко задумался Хиаши, аж тень пробежала по мужественному лицу, — а я только хотел поддаться на твои уговоры. — Правда?! — моментально оживилась Теруми. Волна жара накрыла с головой, воображение затерялось в ярких фантазиях. Разбившихся о мягкий смех Хиаши. — Вот сволочь. Ничего-ничего, только дождись, когда в нашей колоде появится карта секса, тогда ты будешь полностью в моей власти. Хиаши протянул руку к её руке, Мей показала намёк на сопротивление, но очень хлипкий. Его тёплые губы коснулись середины её ладони. Такой интимный жест, которого никакими сексуальными практиками не добиться. Только абсолютным доверием большого, настоящего чувства. Оно уносило Мей на своих волнах к далёким берегам, возвращая обратно одним внезапным рывком. Дух захватывало, как при спуске с горы. — Я уже полностью в твоей власти, — проникая под кожу своим бархатным голосом, тихо произнёс Хиаши. Можно довести до экстаза словами? Если можно, то он только что проделал это с ней. Мей сглотнула, находясь в невесомости опьянения такой силы, какой ни одному вину не добиться. Она понимала, что он обманывает себя. Хиаши только хочет, чтобы это было правдой. Возможно, однажды так и будет, а пока ещё остались стены, которые ему нужно разрушить. Но Мей подумает об этом завтра. — Как ты смотришь на веселье с рейтингом 16+? — облизав пересохшие губы, соблазнительно спросила Теруми. — К тебе или ко мне? — серьёзно спросил Хиаши, наслаждаясь взрывом её восторга, который Мей выразила в бурном вскрике. Идти рядом, прижимаясь к крепкому, надёжному плечу, вдыхать его запах, приправленный ароматом ежевики с десерта, который они разделили — потому что ей очень хотелось, но в глазах читалась банальность о фигуре, и он, как истинный джентльмен взял часть калорий на себя — и морозной свежести, в которой они гуляли всё утро. Мей поднимает глаза, в очередной раз удивляясь, что мужчина может быть выше во всех отношениях и это будоражит бабочек в животе. Неужели так может быть всегда? Идти по городу, ловя завистливые взгляды прохожих, возвращаться в их общий дом. Быть половинкой кого-то, наконец, ощущая себя целой. Ей кажется, что этими размышлениями непременно нужно поделиться. Заработать дополнительные баллы серьёзности, пока Хиаши не решил, что она какая-то озабоченная. Точнее, чтобы он осознал, что Мей не только озабоченная. — … это возмутительно! Такой приличный с виду отель! Да отвяжитесь вы уже от меня, извращенцы! — визгливые крики расшевелили застоявшийся воздух в фойе. — М-е-е-е-й, — протянул Хиаши, вместе с несколькими гостями, оказавшимися застигнутыми этой сценой, активно крутивший головой, дабы найти источник инородного для этого элитного места крика. — Это не твой помощник? Мей головой не крутила — зачем, если она узнала истерику Чоуджуро с первых нот — она вообще активно делала вид, что ничего не происходит. Если умело так делать, то эта вера наверняка заразит всех вокруг. — Не, — небрежно бросила Теруми, стараясь утащить Хиаши подальше. — Ты только глянь на эту сенсимилью, какая высоченная. Интересно, чем они их подкармливают? Ну просто монструозные. Красота. Тоже что ли заняться выращиванием. Как считаешь? — активно указывая на тонкие зелёные стебли в больших кадках, наигранно восхищалась Мей. — Ты хотела сказать «сансевиерия», — поправил Хиаши, несколько растеряно. Его занимала сцена несущегося по лестницы вниз в одном халате и белых тапочках парня. Очки определённо делали его похожим на Чоу-что-то-там — имя вылетело из головы в этой мысленной сутолоке — как и в целом лицо, и худощавое телосложение, и жесты, если он правильно их помнил, а он правильно их помнил, но ключевым оставалось лицо. Лицо Чоу-что-то-там, который никак не мог не быть Чоу-что-то-там. Тем не менее, Хиаши успел бросить взгляд на растения, и даже составить остроумный — на его взгляд — ответ. — Потому что, если ты займёшься выращиванием сенсимильи — в народе просто конопли — не думаю, что это будет разумным решением. Нет, ты уверена, что это не твой помощник? — За кого ты меня принимаешь? — изображая поруганное достоинство, возмутилась Мей, повернув к Хиаши такое лицо, будто он специально взбил в блендере её любимого хомячка. — Я что по-твоему не могу отличить своего помощника от не своего помощника?! — Я ничего такого не имел в виду, — беспомощно попытался оправдаться Хиаши. Вопреки всякому здравому смыслу — или тому простому факту, что он видит парня и знает, кто он такой — он начал сомневаться в своих суждениях. — Просто… — Меня задевает твоё недоверие, — театрально приложив одну руку ко лбу, а другую к сердцу, безжизненным голосов выдала Теруми. — Поторопимся, — предчувствуя, что быть беде, если не убраться отсюда, Мей вновь попыталась увезти Хиаши куда подальше, — мне необходима тишина. Чтобы всё обдумать. — Разумеется, — всё меньше понимая, что происходит, Хиаши справедливо рассудил: в любой непонятной ситуации — делай, как сказала твоя женщина. — … а я вам повторяю, что я такого обращения не потерплю! Вы что, совсем ничего не собираетесь делать? — им пришлось пройти мимо парня, брызжущего слюной на девушку за стойкой регистрации. Хиаши приглядываться не стал, не доверяя себе — вдруг вблизи он будет ещё больше похож на того, кем не является. — Мей! Слава ками это ты! — Вот ведь. Почти получилось, — прошипела она в сторону, прежде чем обернуться на голос. — Ты себе не представляешь, что ту-у-у, — Чоуджуро было набросился на начальницу с мольбами о защите, когда увидел, что та не одна. Сила привычки напомнила ему, что Хиаши Хьюга его пугает, поэтому рядом с ним нужно заикаться, потеть и вообще вести себя максимально странно. — Мей?! — вдруг обалдело прокричал он, широко разводя руки в стороны и водя ими снизу вверх, изображая своё искреннее удивления, что видит её перед собой. Несильно завязанный на нём белый халат слегка распахнулся, демонстрируя почтенной публике абсолютную степень его оголения. — К-как? И ты здесь? Во-ооо-от это сюрприз. Кто бы мог подумать? Как же тесен мир. И-и-и господин Хиаши здесь. Это просто… просто… у меня нет слов, — воздух в лёгких Чоуджуро давно закончился, так что концовку фразы он выдыхал на морально-волевых. Получилось хрипло и тихо. Теруми сокрушённо накрыла ладонью лицо, желая провалиться сквозь землю. И этот идиот ещё её правая рука? Какого офисного бога она успела прогневить? Как бы то ни было, главный вопрос заключается в следующем: можно исправить ситуацию, если принести этого недотёпу в жертву? На местной кухне должен найтись нож побольше, которым она сможет отпилить его глупую голову. Очевидно, что он пользуется ею не по назначению. — Мне одному кажется, что тут жарковато? — пользуясь воротом махрового халата, как опахалом, спросил Чоуджуро, с которого пот уже тёк ручьями, заливая очки. Мей злобно зыркнула на него в щель между растопыренными пальцами. — Ты стоишь в одном грёбаном халате, да ещё хозяйством светишь на весь Роппонги, — с трудом сдерживая громкость на приличном уровне, принялась высказывать Теруми. — Жарко тебе? Серьёзно? — Я был прав, — не к месту вмешался Хиаши, желающий донести до всех свою правоту. Мей даже не на что было жаловаться, на радостях оттого, что не ошибся, Хиаши забыл вникнуть в суть происходящей странности. — Это твой помощник, — теперь абсолютно уверено сказал мужчина, для верности указывая на него рукой. — Чоуджуро, — даже имя всплыло в памяти. Вот что правота творит с мужчинами. — Хиаши-сама, — услышав своё имя, тут же раскланялся Чоуджуро. — А я тут оказался по совершенно не связанным с вами причинами. Мей вовсе не позвала меня для того, чтобы убедиться, что какие-то её знакомые уехали. И это точно никак не может быть связано с тем, что она не хочет знакомить вас. А впрочем какое это имеет отношение к происходящему, если с самого начала никак с вами не связано, — Чоуджуро протёр очки, делая их не только мокрыми, но ещё запотевшими, при чём какими-то белыми разводами. — Я уже говорил вам, что наша встреча случайность? — Нам очень жаль прерывать вашу беседу, — заткнуть поток бессвязного бреда, льющегося из Чоуджуро, подобно вонючим телесным жидкостям из любителя грязных фруктов и молочных продуктов на палящей жаре, прекратила сотрудница отеля — крошечная женщина в бежевой форме массажистки. Она кланялась после каждого произнесённого слова, не забывая широко улыбаться, что только раздражало. — Но вы оплатили для вашего друга дополнительные услуги, а он отказывается ими насладиться. Боюсь, я должна предупредить, что деньги отель не возвращает, — снова поклоны и дружелюбная улыбка. — Я сделал всё, что мог, — виновато прошептал Чоуджуро. Шёпот вышел громогласным. — Я тебя уволю, — с оскалом, которому позавидовала бы большая белая акула, ответила Теруми. — Ты правда заставила его приехать сюда ради этого? — Мей приготовилась делать всё, что потребуется, лишь бы Хиаши не подумал, что она какая-то — тут у неё было много разных образных сравнений, каждый из который в сущности описывал именно то, какой она была, но для Хиаши хотелось ещё немного побыть женщиной-загадкой — в хорошем смысле. Однако то, как он смотрел, не говоря уже про его тон — безукоризненно восхищённый — говорили о том, что его всё устраивает. — Нельзя увольнять человека после того, как он защищал тебя подобно рыцарю в сияющих доспехах. Посмотри, ты и так довела мальчика до нервного истощения. Теруми закатила глаза. Сейчас первостепенно — разобраться с этим недоразумением, которого мама нарекла Чоуджуро, а отблагодарить Хиаши за этот взгляд и эти слова, да всего его, она успеет. За закрытыми дверями. — Так и быть, — словно помилование, произнесла Мей. — Выдыхай, герой, — ощутимо врезав парню по плечу, усмехнулась начальница, лишь немного приправив «героя» иронией. — Уволю тебя после следующего косяка, — не удержалась она, видя страдальческое выражение юного лица. — Да шучу я, шучу. Теперь точно выдыхай. А вы, — обратилась рыжая к сотруднице отеля, — расскажите нормально, что тут нахрен происходит? — Разумеется, госпожа, — Теруми удручённо вздохнула, ожидая, когда эта коротышка закончит с поклонами и перейдёт к делу. — Нам поступили чёткие указания сделать нечто особенное для этого молодого господина. — Так это из-за тебя?! — вмиг оживился Чоуджуро. — Дай мне послушать, — пригрозив кулаком, сквозь плотно сжатые зубы, прикрикнула на парня Теруми. — Дальше что? — вопрос она обратила к массажистке. — После стандартных процедур, которыми господин остался полностью доволен, мы подготовили его для нашего фирменного массажа, и он уже должен был начаться, как господин с криками убежал, — с искренним недоумением закончила массажистка. Снова поклонилась, задержавшись внизу подольше. — Так, — Теруми повернулась к едва сдерживающемуся Чоуджуро, уперев руки в бока, — и что тебе не понравилось? Фирменный массаж в таком месте наверняка просто райское наслаждение. — Райское? Райское?! — Чоуджуро весь сделался красным, открывал и закрывал рот от крайней степени изумления, забывая произносить хоть что-то членораздельное, чтобы пояснить своё негодование. — Они хотели, — казалось каждое слово даётся ему с большим трудом, а воспоминания — ещё слишком свежие и травматические — причиняют физическую боль, — сделать со мной нечто, что подразумевало полное оголение и какие-то манипуляции чужого тела о моё тело! — Да-да, — с широкой улыбкой подтвердила массажистка, сияя ярче полуденного солнца в Африке. — Не понимаю, — скривив лицо, осторожно произнесла Мей, — это какой-то один большой эвфемизм, означающий секс? Я что, случайно заказала ему проститутку? — эта новость вынудила её озадаченно почесать затылок. — Да если бы! — выдал Чоуджуро низким голосом. — Всё следует понимать б-у-к-в-а-л-ь-н-о. Меня раздели — знаю, что уже тогда следовало забить тревогу, но меня сбила роскошь этого места — а потом хотели, чтобы об меня тёрлось… ЭТО! Как по команде, три пары глаз — две с любопытством, одна с ужасом, который и так не успел улечься в душе впечатлительного молодого человека — вперились в это многозначительное «ЭТО». Маленькая массажистка никакого интереса не проявила, с приклеенной улыбкой она ждала, когда можно будет вернуться к работе. «Этим», так напугавшем и возмутившем беднягу Чоуджуро оказалась девушка. Скорее всего. Тут мнения несколько расходились. Она — скорее всего она — была высоченная, с короткой бычьей шеей, которая казалась способной порвать канат, если просто напряжёт мышцы. Последних у существа неопределённой половой принадлежности, было в избытке и всё перекаченные. Да ещё обмазанные чем-то блестящим — видимо, тоже часть приготовлений для особого массажа. — Э-э-э, — протянула Теруми, рядом Хиаши пришёл в ужас, опрометчиво представив, как эта скорее всего женщина трётся об него, — в-выглядит очень… мужественно. Что тебе не нравится? — смех вышел нервным, но она надеялась, что дружелюбным, не хотелось бы попасть в чёрный список к этой массажистке. У неё наверняка обнаружится в карьере золотая медаль в метании молота, и она не утратила навыков, так что запустит тебя в космос и не поморщится. — Скажи, что шутишь, — насупился Чоуджуро от такой бесчувственности любимой начальницы. Мей слегка подалась к нему, чтобы шёпот не распространился до этой внебрачной дочери Годзиллы и Кинг-Конга — эту часть упускают во всех фильмах, а было бы то ещё откровение. — Извини, — едва шевеля ртом, на случай, если она применяла свои таланты на службе в секретных войсках и владеет навыком чтения по губам, начала Мей, — но я не хочу, чтобы мне откусили башку. По-моему, — уже громче продолжила Теруми, — ты зря отказался от такой невероятной возможности. Н-но если это твоё окончательное решение, — глаза испуганно скосились к бабе-громиле. Она только что шевельнула бровью или показалось? — О-окончательное? Чоуджуро по примеру Мей тоже взглянул на массажистку-мутанта. Если в нём когда-то присутствовало мужество, то сейчас всё вышло с потом и зарождающимися слезами. Захотелось в последний раз увидеть лицо матери, попрощаться, пока он ещё дышит. — Нам очень жаль, что мы доставили беспокойство, — хвала всему сущему, что вмешался Хиаши. Ему гордость не позволила бы показать, что массажистка вызывает беспокойство. С небрежностью обеспеченного человека, он достал из внутреннего кармана пиджака из тонкой серой шерсти бумажник, не приглядываясь вытащил несколько ровных купюр, мягко протянув их маленькой сотруднице отеля. — Надеюсь, это поможет уладить все проблемы. — Хорошего отдыха, господин, — как уличная воришка, массажистка молниеносным движением выхватила деньги, умудрившись спрятать их так ловко, что Мей не заметила, где именно. Ещё поклон, дежурная улыбка, и она засеменила к своей напарнице. — Такое не скоро забудется, — философски изрекла Теруми. — А ну стоять! — Чоуджуро, собиравшийся делать ноги, подпрыгнул, с опаской вжимая голову в плечи — учитывая очки и грустный взгляд, черепашка из него вышла убедительная. — Д-да, Мей? — заискивающе улыбаясь, спросил он, невинно хлопая глазками за заляпанными разводами стёклами. — Я тебе сейчас такую Мей покажу, — наступая на помощника, грозила бестия, — пожалеешь, что тобой не занялась та массажистка-красотка. Устроил тут. Прикрытие запорол, миссию поставил под угрозу срыва, — многозначительно направив указательный палец вверх, сокрушалась Теруми. — Я была уверена, что с тобой можно закопать труп и быть спокойной. А ты что? — Нет-нет-нет, — замахал на неё ладонями Чоуджуро, — с чего ты вообще так подумала? Со мной закапывать трупы? Да я последний человек, который подходит на роль соучастника в подобном деле. Но тут уж, — он осмелел, — сама виновата. Научись разбираться в людях, — победно улыбаясь, закончил Чоуджуро. — Тут я с ним соглашусь, — вставил своё Хиаши. Он прошёлся холодным, оценивающим взглядом по Чоуджуро от макушки до белых тапочек, заставляя паренька вновь трястись от испуга. — Он был сдал тебя, не дожидаясь пока труп остынет. — Т-точно-точно, — поддержал сам Чоуджуро, — и карту бы нарисовал, где копать. Мей вздохнула, поддаваясь наплыву меланхолии. Совсем мимолётному, разбившемуся о крепкое плечо Хиаши. Он так мягко, бережно прижал её к себе, оставив поцелуй на макушке, что она поплыла, ну точно девчонка весной первой любви. — Не расстраивайся, с трупом тебе помогу я, — он говорил касаясь кожи вблизи виска, Мей чувствовала его кривоватую улыбку. Этот серьёзный мужчина нёс такую чушь ради неё, что под сердцем разливалось тепло. — Но мне интересно, что у вас тут за миссия была? — Теруми наиграно рассмеялась, чуть отстранясь, небрежно похлопывая Хиаши по груди, поправляя лацканы пиджака, без того находящиеся в идеальном порядке. — Думаю, Чоуджуро уже пора. И нам уже пора. Встреча была, — она сделала паузу, подыскивая слова, — любопытная. Но хорошего помаленьку. Увидимся в понедельник, — утягивая Хиаши за собой, Теруми помахала на прощание помощнику. — Не вляпайся никуда, — пригрозила ему кулаком, — иначе в следующий раз будешь сам платить. — До встречи! — нашёлся Чоуджуро, когда парочка почти скрылась из виду. — О Хиаши-сама, — сложив ладони в молитвенном жесте и обратив глаза к высокому потолку, зашептал парень, — сделайте так, чтобы она всем была довольна. — Какой срам, — проскрипел старческий голос у левого плеча Чоуджуро. Он покраснел, запахивая халат, и предпочёл ретироваться, а не дожидаться следующего комментария грозного дедушки с тростью в руках. — А ты куда уставилась? — буркнул дед идущей рядом старушке. Та только игриво повела плечом, глаз от убегающего мальца не отводя. — А что? У тебя-то уже не на что посмотреть, — самодовольно парировала ему старушка, упорхнув на несколько шагов вперёд. Дед погрозил ей тростью. — Вот шельма! Говорила мне мать жениться на младшей дочери префекта.

***

— С тобой всегда так будет? — Хиаши удивлён, что слышит в своём вопросе нотки надежды. Мей предпочитает заткнуть его горячим поцелуем. Насколько хватает сил толкает мощную мужскую фигуру к стене возле лифта. Знает, что получается только потому, что Хиаши соглашается. Но даже такой иллюзии власти над ним хватает, чтобы разорваться восторгом в теле, разогнать кровь и жар. Сложно оценить как оно будет, когда Мей сможет получать то, что хочет — а хочет она его — всякий раз, как попросит. Пройдёт это ощущение, что всегда мало или останется? Возможно, Хиаши не так не прав, растягивая удовольствие, заставляя напряжение возрастать до неведомых пределов. — Мне нравится, как это звучит, — прерывая поцелуй, но оставляя короткие вдоль скулы и волевого подбородка, с придыханием произносит Теруми. — Всегда. Но боюсь, что мне этого будет мало. Всегда и ещё один день, — губы вновь сталкиваются. Собственные кажутся ей неимоверно горячими, когда их накрывают его, холодные, не готовые преклониться перед ней. Желающие иного — доминировать. — Мей, — она слышит отчаяние в его голосе. Оно не обижает, она знала, что скоро достигнет невидимой границы, которую согласилась не пересекать. Не сейчас, когда Хиаши пытается соединить старую жизнь с новой, да так, чтобы никому не сделать больно. Крадёт лишнюю секунду близости с ним. А после отстраняется, улыбаясь открытой, довольной улыбкой хитрой рыжей бестии. Ждёт пока Хиаши просканирует её острым стальным взглядом, убедится, что она понимает и принимает. — Что тут скажешь, — переплетая свои пальцы с его, усмехается Теруми, — я — королева эпатажа. Люблю, когда вокруг хаос и беспорядок. Но ты заранее-то не бойся, — она провела подушечкой большого пальца по уголку приоткрытых мужских губ, стирая бледный след от помады. Даже от такого мимолётного прикосновения Мей ощущает, что он лишён мягкости и податливости. Твёрдый во всём. Ласки, убеждения. — С тобой я буду нежной, — дрожа от возбуждающего эффекта собственных мыслей, заканчивает небрежную шутку Теруми. Контакт пора сократить ещё, если она не хочет воспламениться. Хиаши с трудом сдерживается, давно утратив понимание, к чему вообще все эти джентльменские замашки. Может Мей права — и сломанные часы дважды в день показывают верное время — и он просто боится облажаться? Первый раз вышел похожим на прыжок с парашютом — зажмурился и вперёд, без лишних оценочных суждений. Второй будет ожидаемым, запланированным, и он успеет сто раз перемыть кости своей, разучившейся любить физически, немолодой плоти. Так почему не послать всё к чёрту? Взять то, что само желает оказаться в его руках. Вновь прыгнуть. Хиаши открывается от стены, крепче сжимая её тонкие пальцы… — Чёрт, — нелепо ударяя себя по лбу, неожиданно прерывает его порыв Теруми. Она выглядит виноватой, когда заглядывает в глаза, растягивая губы в просящей улыбке. — А у тебя там ещё осталось чего? — Хиаши теряется, пока Мей не ведёт головой к его внутреннему карману. — Обещала мальчишке из магазинчика, тут, в фойе, что занесу чаевые. Хиаши слабо улыбается, без лишних вопросов отдавая бумажник Мей. Её настроение изменилось, и его вслед за ней. Приходится уговаривать себя, что всё к лучшему. Он не в том возрасте и положении, чтобы ошибаться. Она здесь, с ним, и у них есть время. Ему это нужно — внутреннее удовлетворение от осознания правильности. Хиаши никогда не будет сторониться хаоса и беспорядка, которые так любит Мей, но он так же хочет остаться собой. И чувствовать, что она всё равно с ним, всё равно любит. — Так, один… два… три, — Теруми забавно вытащила кончик языка, отсчитывая хрустящие купюры. Нахмурилась, пересчитала снова, добавила ещё парочку, ещё подумала, убрала одну обратно в бумажник, подумала ещё, мысленно махнула рукой — гулять так гулять, тем более на чужие деньги — и добавила к пачке в руках ещё две купюры. — Подождёшь? Или пойдёшь со мной? Хиаши кивает, выбирая нечто среднее. Он идёт за Мей, не догоняя её быстрый шаг. Приводит мысли в порядок, прочищает голову. Дня, который он дал им, и который постепенно угасает, уже кажется катастрофически мало. Хорошо, когда можно быть эгоистом в собственном тихом уголке мира. Язвительный голос не стесняясь в издевательстве, нашёптывает — ты мог бы позволить себе больше, если бы не годы, что потратил впустую. Правда, сдаётся Хиаши, будь он хорошим отцом своим детям, сейчас мог бы позволить поблажку. Значит заслужил иное, карма не ошибается. Он не будет перечить, возьмёт, что дают, сколько дают. В своё время. Проблемы станут реальными завтра, решает Хиаши, издалека наблюдая, как смеётся Мей. Она что-то рассказывает молодому пареньку. Тот выглядит полностью обескураженным её обаянием. Как он его понимает. Глазам сложно оторваться, но и познать её всю, сразу, не проще. Наклон тела, когда смех застаёт неожиданно, кокетливый — совершенно обыденно, потому что привыкла производить это впечатление на окружающих — взмах головы, жесты тонких запястий, взволнованные, потому что торопится высказать пришедшую мысль. Мей правда здесь? С ним? В мире что, остались лишь слепцы? Как получилось, что никто не забрал её себе? Его женщины словно всю жизнь ждали его. Но хорошо это или… Телефонная трель выводит из задумчивого транса. Хиаши хмурится — кто может звонить? Что случилось? Весь поток первых мыслей о плохом, ничего не может с собой поделать. Торопится выудить треклятый аппарат из кармана, заранее мрачнея, чтобы встретить случившееся в непробиваемой броне. Не выходит. Имя на дисплее заставляет всё внутри содрогнуться. Второй поток мыслей более яркий, теперь у горя есть лицо. — Хината? — как будто не знает, что она, напряжённо спрашивает Хиаши, затаив дыхание перед ответом. Лишь бы голос был знакомый. — Привет, пап, — первая реакция — облегчение, оно опадает с Хиаши подобно кандалам, будто его срок на каторге вышел. Несколько рваных вдохов после, задумывается над тем, как тихо она говорит, как несмело. — Не отвлекаю? — снова эта трусость, которой Хиаши не хочется. Ощущение, что Хината сама не определилась чего хочет — чтобы он был занят для неё, или выслушал. — Никогда, — вкладывая всю убеждённость в голос, быстро отвечает Хиаши. — Ты уже дома? — мысленно умоляет, чтобы сказала да. — Готова к понедельнику? — Понедельнику? — уточняет Хината, при чём так удивлённо, словно вовсе не знает, что такое понедельники. — Экзамены, — подсказывает Хиаши, а сам не перестаёт умолять, чтобы старшая дочь оказалась такой туманной, отрешённой и будто запертой в самой себе только из-за страха перед школой. — А, — нервный смешок, бьющий под дых своей обречённостью, — ну да, точно, экзамены, — просится продолжение, при чём, в громких выражениях, с криками о том, насколько всё это к чертям не важно. — Хината? — в трубке напряжённая тишина. В её глубине какое-то мрачное ожидание вопроса, того самого, лишённого смысла, потому что никто не отвечает на него правду. Но Хиаши не может промолчать, не задать его. — У тебя всё хорошо? Он не может видеть, как Хината крепче сжимает телефон в руке, другой опираясь на широкое окно. Рассматривает свой кулак, вжавшийся в стекло с невероятной силой. Она хочет отвести руку, чтобы со всей дури ударить. Расколотить окно, за которым видит крошечную версию Наруто — ей не нравится эта преграда между ними, и его близость к другой девчонке. По перемещениям ярких точек видно, что они слишком близко, почти перемешались. Значит, он прощает её, делает первый шаг к восстановлению дружбы. Она бы порадовалась, не будь переполнена ненавистью. Идея разбить стекло кажется всё заманчивее. Физическая боль реальна, понятна, отвлечёт её от неизвестности. Одна существенная деталь: когда рука пройдёт сквозь окно, острые края стекла вопьются в кожу, разрезая её. Если повезёт, не перерубит пополам вены, оставляя возможность для «скорой» успеть спасти её от летальной кровопотери. Всё это — крик боли, страх, возня, чужие голоса — отразится в динамике телефона, а Хиаши будет оставаться на линии… Хината закрывает глаза, расслабляя кулак — ладошка скользит по стеклу. Она тяжело приваливается к холодной поверхности лбом, сильнее перехватывая телефон, прижимая ближе к уху, чтобы слышать дыхание отца. Он ждёт ответа, сохраняя спокойствие — Хината слышит это в ровных вдохах и выдохах. Это придаёт ей сил. Пусть немного, но этого хватает, чтобы довериться. Хиаши ведь её отец, он всё знает, он скажет, что с ней происходит и как это исправить. — Н-нет, — она не замечает, как начинает всхлипывать, — н-нет, у м-меня не всё хорошо. В безлюдном фойе мотеля становится невыносимо холодно. Хината испугано опускается на корточки, прижимает к себе колени, обнимая их до хруста в руках. Так ей кажется, что она не маленькая девочка, потерявшаяся в мире, где людей больше не осталось. — Дыши, — спокойно произносит голос, похожий на её отца. — Давай, сделаем это вместе. Идёт? Просто будет вдыхать и выдыхать. А потом ты расскажешь мне всё, — Хиаши прикладывает руку к левому боку, приказывая болезненному покалыванию отступить, глазам избавиться от мутных пятен, а ногам крепко стоять. Напускное спокойствие держится. На чём? Хиаши понятия не имеет, для него это так же удивительно, по ощущениям он давно должен был упасть замертво. Он знает только то, что на том конце провода его дочь, ей нужна его помощь. Ему запрещается умирать ради того, чтобы избавить себя от знания, что могло причинить ей такую боль. — Вдох, — говорит Хиаши, громко вдыхая. — Вдох, — повторяет Хината. Она слышит свои всхлипы между вдохами, но не чувствует, чтобы плакала. — Выдох, — снова голос отца возвращает её в реальность. — Выдох, — повторяет она, перенимая спокойную интонацию. Они повторяют так несколько раз, пока из дыхания Хинаты не исчезают хрипы. Хиаши трясущейся рукой вытирает взмокший лоб. Хината совладала с истерикой, для неё это должно означать, что самое страшное позади. В отличие от самого Хиаши, для которого всё только начинается. Ведь она готова рассказать, что происходит. Если это нечто непоправимое… Он знает, что не сможет с этим жить. Глаза случайно сталкиваются с хмурым взглядом Мей — он не искал этого контакта. Если честно, Хиаши забыл, где находится и с кем. Всё оказалось даже хуже, рядом с его бестией стоял Эй. Похоже, эти двое прервали занимательный разговор, когда увидели бледного Хиаши. Каждый сделал по одному несмелому шагу вперёд. Пока он не остановил это движение резким взмахом руки. Если кто-то — особенно Теруми — приблизится, Хиаши не сможет удержать эмоции. Те, подобно диким псам, рванут поводки, и не успокоятся, пока не протащат его по семи кругам ада, сдирая кожу. Хиаши должен вытащить Хинату, должен сам. У него не выйдет, если окажется, что его самого нужно вытаскивать. — Доченька, — его голос будто принадлежал какому-то другому Хиаши, который остался в далёком прошлом, но сейчас самое время ему вернуться, утешить маленькую девочку, которая ничего не боится, пока отец держит её за руку, — что случилось? Хината понимает, что наделала. Её накрывает чувство вины. Как это должно звучать со стороны? Вся её истерика и громкое заявление, что у неё не всё в порядке. Она старается подняться на ноги, будто этого даже на расстоянии с десятки километров будет достаточно, чтобы доказать, что проблема не с ней, даже не в ней, а во всех остальных. В этом грёбанном дне. Ноги запутываются в слишком длинном халате. Хината наступает на подол, чуть не падая носом вперёд. — Чёрт, — зло ругается она, несколько раз безуспешно пиная воздух, прежде чем выпрямиться и застыть на месте. — Чёрт, — громкое, сильное, в ответ на всё, что она испытала за сегодня. — Мне жаль, чёрт, прости, — Хината жмурится, отводя телефон от уха, безмолвно ругается — жёстче — и так же безмолвно кричит в пустоту. — … ната? — она ловит только окончание своего имени, когда возвращает трубку на место. — Подожди, — прерывает она какие-то слова, которые Хиаши пытается произносить, она всё равно не слушает, да сейчас не до этого. — Послушай, дело не во мне. Со мной ничего не случилось. Это всё он… она… они! Я только соучастница! — сказать понятнее не получается. Накатывает очередная истерика, не похожая на прошлую. Гневная, направленная на других. Хиаши с несмелой надеждой прислушивается к голосу старшей дочери — звучит убедительно, но он не готов ставить на это олл-ин. Пока он может отпустить левый бок, где болезненный спазм отпустил, открыть глаза и найти кресло в дальнем углу, чтобы дать ногам отдых. — Так случилось, — сумев собраться с мыслями, начала Хината, — что мы: я, Саске, Сакура и Наруто, уехали из города, — Хиаши становится ещё спокойнее, когда узнаёт, что она не одна. Он не скажет, самое малое, пока ей лет тридцать не стукнет, но Хиаши несказанно рад, что с ней мальчишка — не соседский, другой. В вопросах Хинаты Хиаши готов довериться Наруто. Для начала на уровне — он лучше, чем никого. — Это всё из-за Саске. Точнее, ради Саске. Понимаешь, он следил за Фугаку. А потом, — Хината неуверенно умолкает. Как она может распоряжаться этим секретом? С одной стороны, Хинате кажется, что он принадлежит и ей тоже, с другой — это дело семейное, семьи Учиха. Дилемму решает Хиаши. — Он узнал, что у Фугаку есть другая женщина? Хиаши начал понимать, что означают все слова Хинаты вместе взятые. Случилось, но не с ней, и нечто настолько страшное, с чем она уже не смогла справиться сама. Лишь соучастница. Он боялся лёгкости, окутавшей плечи, для этого рано. Из любви к дочери Хиаши не имеет права думать — как хорошо, что это не с ней. Она так нежно привязана к Саске, что принимает его боль за свою. Возможно, задумался Хиаши, устало потирая глаза, за эти несколько месяцев у неё прибавилось таких людей, чья боль теперь будет её болью. — Ч-что? К-как? — Хината оказалась огорошена словами отца. До такой степени, что ощутила иррациональный прилив злости к нему. — Ты всё это время знал? — на языке крутилось опасное слово — предатель. В последнюю очередь хотелось называть так Хиаши, но всё запуталось ещё сильнее. — Какого чёрта? — взвилась Хината, посчитав, что имеет право злиться. — Я не знал точно, — миролюбиво заговорил Хиаши, медленно подбирая слова, — просто в какой-то момент решил, что это может быть правдой. Ответ напрашивался сам собой: частые отъезды, то, как он мог по-разному говорить по телефону. Я присматривался не специально, но стоило заметить — отделаться было сложно. Просто я не маленькая девочка, мне проще было растолковать поведение взрослого мужчины, — Хиаши поморщился, посчитав, что не справился с объяснением и уже ожидал, что Хината продолжит свои обвинения. Скажет, что он такой же. Хиаши внутренне приготовился к её нападению. — А о том, что у него есть дети от этой женщины, ты тоже догадывался? — обречённо, не желая признавать эту правду, спросила Хината. — Двое сыновей. Давно не младенцы, — в её голосе появились надрывные нотки, будто низость этого предательства одного плохого мужчины, навсегда отбросило тень на весь их род. Будто предали именно её, Хинату. — Столько лет обмана. Столько… всего! — Нет, — ощущая на языке кислый привкус, ответил Хиаши, — об этом я даже помыслить не мог. Но ты же понимаешь, что я так же не мог рассказать о своих подозрениях Микото? — от понимания, что он пытается себя обелить, оправдаться перед Хинатой, стало ещё противнее. Хиаши всегда казалось, что такое поведение единственно правильное, но стоило озвучить эту мысль, как появилась другая: точно? — Наверное, — добавил он, — наверное, не мог. Верно? Хината понятия не имела риторический это вопрос, или отец хочет услышать, что она об этом думает. В любом случае, она предпочла молчать. Теперь на месте Хиаши она, и что? Разве это приблизило её к пониманию, что и как делать? Она буквально сжимает в руках доказательства измены Фугаку, не просто измены, а настоящего предательства. Но думала ли Хината, какие есть варианты. Что она может сделать дальше? — Не знаю, — всё же произносит Хината, не разбирая, отвечает ли на внезапное откровение отца, или на собственные немые вопросы. Одна фраза становится последней щелью в хрупкой стене её обороны, сквозь которую обрушивается поток грязи вперемешку с мусором — всё, что успело скопиться за этот день. — Считаешь меня дурой, да? Так и есть, правда? Это же не нормально, так реагировать. Да это Саске, но разве ему поможет то, что я чувствую? Почему никак не придёт обычное понимание, что делать дальше? Почему я так зла? Почему так хочется, а-а-а! Ломать, уничтожать. Т-а-к м-н-о-г-о г-н-е-в-а! Не хочу… не хочу чувствовать это, — от неуправляемых интонаций, Хината опустилась до тихого шёпота, надеясь, что с голосом успокоиться то клокочущее чувство в груди, разрывающее на части. Возможно, чтобы Хацуми во сне предупреждала её именно об этом? Не ходить. Знала, как знала сама Хината, что у неё есть пределы, и однажды она не справится, просто не вытянет. Потому что слишком много. — Я понимаю, — голос Хиаши лишён красок, он настолько спокойный и знающий, о чём говорит, что Хината ожидает нового приступа гнева, противящегося его пониманию, ибо нихера никто не понимает. Но его спокойствие становится инъекцией. Оно накрывает полнейшим бездействием. Вот оно, то, ради чего Хината набрала его номер, наплевав на эгоистичность этого выбора, отвлекая отца от того, той, кто делает его счастливым. Конечно, он понимает. Кто, если не он? — Это твоё, — Хината задерживает дыхание, — бессилие. Тишина в голове, после бушующего гневного вихря, похожа на транс. Она смотрит вперёд себя, но даже не понимает, что ничего не видит. Вся она помещается в одном слове, в одном чувстве, стоило Хиаши дать ему имя, которое она сама могла давно отыскать, как оно получило над ней полную власть. Бессилие. Ну разумеется. Оно в каждой мышце, которую не получается напрячь, чтобы подняться с пола. Одновременно оно — опора. То, от чего можно оттолкнуться, за что можно держаться, не впадая в крайность. Хинате кажется, что она уже сотни лет ждала, когда кто-то скажет, как называется это всеобъемлющее чувство в ней. Её тело было захвачено варварами, но теперь, разграбив и спалив всё, что было, они покинули пепелище, возвращая ей контроль. Ничего не осталось, а значит путь лишь один — восстановить то, что утрачено. — Хотел бы я, чтобы ты никогда не узнала, каково это, — с горечью продолжает Хиаши. — Но боюсь, что это часть жизни, в которой мы позволяем другим людям делить её с нами. После, — он шумно вдыхает, — смерти брата, человека, ближе которого у меня никого не было, я был готов, думаю, был готов, остаться один, лишь бы не чувствовать снова, что ничего не могу сделать для дорогого мне человека. Но у меня уже была твоя мама, а потом появились вы. Я не знаю, был бы у меня шанс что-то сделать, если бы она позволила. А потом не осталось ничего, кроме этого бессилия. Я мог лишь смотреть и ждать. Потеряв её, я не смог оправиться, не смог понять сразу, что у меня остались вы, и что вы тоже потеряли. Хината не была уверена, что начала дышать — так боялась, что отец замолчит. — Сейчас я тоже его ощущаю, когда понимаю, как тебе плохо, — наверное, тот факт, что он говорит с бездушной машиной, не видя глаза дочери, помогает не подбирать слов, не скрывать эмоций. Должно быть, что-то в его чертах было слишком, потому что Мей больше не смогла оставаться на расстоянии. Хиаши позволил ей взять себя за руку. — Представляя, как много дней пройдёт, прежде чем ты перестанешь его ощущать. — Но я могу, — та новая часть, которую Хината воспитывала в себе, которая хотела вступать с противниками в бой, ринулась вперёд, отказываясь сдаваться. Бессилие такой же враг, у него должны быть слабые стороны. Нужно только подумать. — Я могу… Дальше этих слов Хината не продвинулась. Осталось только бессилие. — Можешь, — согласился Хиаши, — можешь самое бесполезное и жестокое — быть рядом. Нас могут уверять сколько угодно, что это важно, держать за руку, — он виновато взглянул на Мей, — но это не то же самое, что решить проблему, устранить причину. Ирония в том, что мы правда больше ничего не можем сделать. Больше того, нашим близким правда от нас больше ничего не нужно. Просто смирись со своим бессилием, пойми, что и в нём есть своя сила. Позволь ему переживать, оставаясь рядом. И найди того, кто станет бессильным ради тебя, — Хиаши приложил тёплую ладонь Мей к щеке, впитывая её любовь, чтобы держаться. — Неужели это всё, что мы можем? — упрямо спросила Хината. — Должно быть… — Не нужно, — с нотками строгости, перебил Хиаши. — Некоторым ранам просто нужно время, чтобы спокойно зажить. Их нельзя торопить. Пойми, что вмешательство, тем более лишь ради того, чтобы тебе не чувствовать себя бессильной, может сделать ещё хуже. — Но… — впрочем, Хината сама умолкла, не дожидаясь, когда Хиаши снова попросит её быть разумной. Она понимает, что он заботиться о ней. Хината поднимается на ноги, ощущая решимость, вопреки бессилию, стремящемуся ласково уговорить её проявить терпение. Терпение? Они совсем недавно были такими — смиренными, лишёнными сил, чтобы помочь Неджи, когда он терял любовь всей жизни. Но не Наруто. Ведь так? Хината улыбается, вновь касаясь стекла, накрывая пальчиками точку его фигуры. Он не стал просто сидеть и держать её за руку. Он помог, действительно помог. Пока может, и нет ничего, что она могла бы сделать, но это не значит, что перестанет искать такую возможность. — Спасибо, — ощущая первые признаки улыбки, произносит Хината. — Не представляю, чтобы я делала без этого разговора. — Вот видишь, — убеждённо говорит Хиаши, — а я лишь подержал тебя за руку. Образно говоря. Поверь, я знаю, как это тяжело, когда отец подводит, — он кривится, внезапно вспоминая о тягостном чувстве, но не позволяет ему вернуться полноценно, — но мы все их поддержим, ты же знаешь, что их семья не останется один на один с этим. — Знаю, — отвечает Хината. — Возвращайтесь домой. Мы во всём разберёмся. Хината отвечает не сразу. Она заставляет себя представить, как по-разному будут выглядеть эти возвращения. Гнев больше не напоминает стихию, но он есть и пылает достаточно ярко, чтобы согласиться с ним — нельзя всё оставить таким. Хинате требуется тишина, чтобы всё обдумать. — Да, да, уже скоро. Я это решу, — Хиаши не слышит в её голосе двусмысленности. Он лишь хочет знать, будет ли она в порядке теперь. — Конечно, теперь всё… не так плохо. Извини ещё раз, что отвлекла. Надеюсь, это не испортит твои выходные. Я этого не хотела. — Ни в коем случае. Тебе никогда не нужно извиняться за подобное. Увидимся дома, — Хиаши ждёт, когда она сама отключится, у него бы не вышло. Беспокойство никуда не делось. Он не знал, как теперь смотреть в глаза Теруми. — Возвращаемся? — спрашивает Мей, когда его молчание затягивается, раздражая подвешенностью происходящего. — Тебе нужно домой? Что-то серьёзное? Хиаши качает головой, наконец встречаясь с напряжённым взглядом. Если Теруми расстроена или обижена, то удачно это скрывает. — Прости, мне правда очень жаль, что приходится… Мей накрывает его губы ладошкой. — Это твоя семья, я всё понимаю. И поступила бы точно так же, коснись это моей семьи, — она улыбается, немного печально, проводит пальчиками по его чертам, словно нужно ещё несколько мгновений, чтобы запомнить каждую мелочь, — поступи ты иначе, не был бы мужчиной, в которого я влюбилась. Признание слетает с губ так естественно, что Теруми этого не замечает. Хиаши не заостряет на этом внимания, чтобы её не смущать, но для себя запоминает. Хотя её чувства читаются легко, приятно знать, что прав. — Я всё компенсирую, обещаю, — Мей усмехается, печаль почти исчезает из зелёных глаз, возвращается лёгкая игривость. — Ловлю на слове, Хьюга. — А мне тоже компенсируешь? — напомнил о себе Эй. Хиаши качает головой, слегка закатывая глаза. — Я об этом пожалею, — с уверенностью, заявляет Хьюга, — но да, тебе тоже компенсирую. Громоподобный смех Эйя разнёсся по всему отелю. Он по-свойски приобнял Мей за плечи, практически смяв её. — Ох, нимфа, если после нашего загула у вас не будет скандала, то я буду очень удивлён. Теруми устроилась в его руках удобнее, хитро улыбаясь, запрокидывая голову высоко, чтобы видеть наглую морду этого здоровяка. — То есть, меня ты сразу списал со счетов? — с притворной обидой, уточнила Теруми. — Знаешь ли ты, что тот не познал, что такое настоящий загул, кто не был там с Мей Теруми? — Женись, Хьюга. Срочно. Могу всё устроить хоть сейчас. Мей беззаботно смеётся, признаваясь себе, что выходные ни в коем случае не испорчены. Просто в жизни не всё происходит так, как мы задумываем. Но это ничего. — Я ещё не соглашалась, — игриво говорит Мей, стреляя глазами в Хиаши, — вдруг найду вариант получше. Хиаши не отстаёт от неё, зевая с каким-то высокомерием. А внутри распускается тепло, открываясь, как редкий цветок. Она даже не представляет, как часто спасает его от самого себя. — Вперёд, — бросает он, поддерживая игру, — я даже доплачу, чтобы посмотреть на твои бесплотные попытки. Лучше меня, — фыркает он, — сумасшедшая женщина.

***

Сакура молниеносно оборачивается, услышав, как хрустнула веточка под чьими-то тяжёлыми шагами. Она выглядела перепуганной до смерти, но тело будто отказывалось сдаваться так быстро и заняло обороняющуюся, напряжённую позицию. Решительность её действий отдавала обречённостью, готовностью вцепиться и выцарапать глаза любому противнику, в какой бы разной весовой категории они ни были. Наруто решил, что Харуно ожидала увидеть за спиной Хинату. Что-то животное в страхе подруги, как будто она была в пищевой цепи кроликом, а Хьюга кровожадным хищником, решившим поиграться с забавным жалобно скулящим существом — которого даже не собирается есть — легло на него судорожной тяжестью, напоминая, что он тоже может оказаться в её глазах бесполезным травоядным. Узумаки вскинул руки, раскрытыми ладонями вперёд, отступив, на всякий случай, на наг назад, давая Сакуре время осознать, что он не мираж, а правда стоит здесь. И явился с миром. Хотя по сводкам из их последних взаимоотношений, сразу так и не скажешь. — Тише, Кофуку, это всё лишь я, — нервно усмехнувшись, чуть дрогнувшим голосом, заверил Наруто. Уверенности в том, что это хорошая новость не было от слова совсем. — Кто? — сжавшись на холоде, тупо переспросила Сакура. Её глаза бегали по пространству вокруг, только изредка выхватывая Наруто, с недоверием и растерянностью. При этом он позволил себе поверить, что она рада отвлечься, если не на его появление, то на слова точно. — Да она из одного, — начал он, тут же запустив пятерню в вихры на затылке. — Просто у неё это, — свободной рукой он указал на Сакуру, — тоже розовые… волосы, — Наруто сдулся к концу фразы. Разговор казался бессмысленным даже по его меркам, тем более, что у них были темы для разговора. Но он не смог отмахнуться от мысли, что назвал подругу именем богини бед, которая сеет несчастья среди окружающих её людей. Сознательно? Или дело правда в дурацком цвете волос? — Ясно, — остановив хаотичность движений, Сакура сунула руки в карманы куртки и сосредоточила осознанный взгляд на нём. Наруто смог только тяжело выдохнуть плотное облачко белого пара. Неловкая пауза затянулась. — Я в норме, — пресекла тишину Сакура. — Если ты пришёл об этом узнать. — Очень сомневаюсь, что это правда, — с горькой усмешкой, заявил Наруто. — В любом случае, я пришёл просто, — ну да, прям так просто пришёл, что слов найти не может. Узумаки недовольно буркнул в сторону что-то невнятное. Бесило то, как сложно подобрать слова. Это же Сакура, старая-добрая Сакура, которую он знает с тех пор, как она на весь двор орала, если видела, что кто-то жуёт козявки. С тех пор мало что изменилось. Сакура не идеальна, и далеко не подарок. Но он не просто так называл её лучшей подругой. Было у них нечто такое, что роднило, выделяло, в чём они сходились так идеально. Ну свернули пару раз не туда — с кем не бывает. — Я пришёл потому, что скучал по тебе, Сакура. Вот и всё. Харуно безудержно замотала головой, прикрывая уши замёрзшими ладонями. Наруто оказался не готов к такой резкой смене настроения, и в первые мгновения смог только застыть с открытым ртом, смотря, что она будет делать дальше. — Заткнись! — зажмурившись, не опуская рук, прокричала Сакура, пугая лесных птиц. Те рванули с насиженных мест, снежные шапки рухнули следом, ломая тонкие веточки. Хруст показался оглушительным, принося страшные ассоциации — не ветки, а сама Сакура ломалась, отчаянно желая отгородиться от Наруто. — Ты же ничего не знаешь. Ничего! Уходи сейчас. Уходи. Уходи. Уходи. Ух… Очередное предложение уйти, брошенное в его сторону с такой иступлённой настойчивостью, утонуло в складках двух дутых курток, столкнувшихся друг с другом. Наруто безапелляционно крепко сжал Сакуру в объятиях, скрутив по рукам, пресекая любую попытку вырваться. Пустая предосторожность — у неё не было сил на борьбу. — Слушай, — непривычно серьёзно начал Наруто, — я понимаю, что у тебя есть секреты, которые, скажем так, которые тебя не красят. И ты боишься, что когда я их узнаю, то передумаю и уйду. Пока всё верно? — положительно кивнув, Сакура только сильнее вжалась в него лицом, страстно желая ощутить чужое тепло совсем близко. Кто знает, может это в последний раз. — Хорошо. Теперь слушай меня. Я не совсем дурак, и так догадался, что скрываешь ты не ерунду. Но я взвесил все «за» и «против», когда принимал решение пойти за тобой. Знаешь, что это означает? — Сакура упирается лбом ему в грудь, отрицательно качая головой. Куртка скрипит от её движений. Наруто выжидает ещё немного, давая подруге время прийти в себя — насколько она способна на это, в нынешнем состоянии. Он хочет, чтобы она видела его глаза, прочитала в них правду. Поэтому не начинает говорить, внутренне готовясь, что придётся оторвать такую непривычно хрупкую Сакуру от себя. Не успевает. Ей становится любопытно раньше. Его молчание нервирует. Сакура задирает голову, пропуская между ними порыв холодного ветра, разносящего снежинки с глубоких сугробов чуть дальше. — Почему ты молчишь? Что это означает? — подобно глубокому сну, на Сакуру опускается бесстрашие. Раз она и так знает, что он уйдёт, то почему не услышать всё как есть? Больно будет всё равно, но так хоть их разговор продлиться чуть дольше. Будут эти кадры с его открытым лицом и ясными голубыми глазами, которые она аккуратно положит в папку с воспоминаниями о самых важных людях, которых сама от себя оттолкнула. Наруто усмехается, встречая её отчаянную смелость — это уже больше походит на его Сакуру. Не сдержавшись, щёлкает дурочку по носу. — Значит, что я готов просто выслушать тебя. Как твой лучший друг, — Сакура задыхается от собственного вдоха, когда он называет её так. — Что бы ты мне не сказала — это ничего не изменит между нами. Да и куда тут хуже, верно? Давай попробуем начать всё с начала. Станем лучше, как друзья. Я, — Наруто протягивает к ней ладонь, и неожиданно выставляет вперёд мизинец, — не стану от тебя отмахиваться или отказываться. Буду честно говорить, если ты ведёшь себя, как сучка. Стану проводником для твоего роста, как личности, — видя, что Сакура с жадностью смотрит на протянутый мизинчик дружбы, пафосно добавил Наруто. Сакура встрепенулась, будто на неё с дерева упал целый сугроб снега. Сама не заметила, как легко ожила, подобно красивой, но глупой птице отряхивая оперение. Готовая к обновлению, к полёту. — Самому-то роста личности хватит, каланча? — ехидное замечание вырвалось само по себе, наплевав на все страхи. Словно всё, что было прежде — наваждение, не более, на самом деле настоящая Сакура всё время была здесь, погребена под обвалами глупых ошибок. Пока её крики не услышали. Наруто без труда откопал её. Впервые — по ощущениям за всю жизнь, так сильно была измотана и убита — искренне и широко улыбаясь, ощущая эту улыбку теплом в груди, Сакура изо всех сил схватилась своим мизинцем за мизинец Наруто. — Я перестану считать себя лучше других. Перестану стремиться отказаться от тех, с кем хочу быть, даже если они меня теперь ненавидят. Никогда не стану впредь принимать тебя как должное, — заглядывая в глаза, с жаром заверила Сакура. — Буду спокойно… ну практически спокойно… я всё же я и мне точно не понравится, если ты скажешь, что я веду себя, как сучка. Короче, буду стараться спокойно принимать, что веду себя, как сучка и стараться меняться. Ты только, — раскачивая их сплетённые пальцы, тихо продолжила Сакура, — не бросай меня, пожалуйста. — Клянусь, — наиграно серьёзно, чтобы ещё раз рассмешить Сакуру, ответил Наруто. Сработало, вернулась, пусть ещё с печатью пережитого, и с пониманием того, как много предстоит исправить, улыбка той особенной Сакуры, девчонки, способной построить парней со всего двора. Напарницы Наруто по созданию лишнего шума. — Клянусь, — подражая другу, убеждённо откликнулась Сакура. — Полагаю, осталось самое сложное, — осторожно, чтобы не спугнуть возвращение не тени, а настоящей Сакуры, яркой, смелой, где-то грубой, но прямолинейной, знающей себе цену, но готовой к новому вызову себе, прервал их улыбки без слов Наруто. — Расскажи мне всё. Сакура кивнула, неспеша, прощупывая свою готовность, и только дав это немое согласие, отпустила его руку, сделав несколько шагов назад. Ей было важно рассказать всё именно так, не касаясь, отделив ту Сакуру от новой, ещё не сформировавшейся. Наруто должен видеть её со стороны, каждую глубокую трещину, каждую демоническую маску, что она примерила за время расставания. — Сначала я должна сказать о Хинате, — слова давались тяжело, но она достаточно времени провела тут одна, думая о всяком. Иного первого шага быть не может. — Это ни к чему, — вмешался Наруто, вопреки собственному слову, которое мысленно дал себе, обещая, что не станет перебивать, не станет давать оценку, будет просто слушать. Как зритель моноспектакля. Но слова Сакуры напугали. Сказать, что между девчонками за этот день чёрная кошка пробежала, это как назвать Джоффри Ланнистера каким-то вредным мальчишкой. Всем преуменьшениям преуменьшение. Наруто оказался не готов к такому развитию событий. Он дал красивые обещания Сакуре, и как быть, если она начнёт рассказывать, какая Хината плохая? Узумаки не мог вздохнуть, от поглощающего тёмного чувства, что если Харуно скажет о Хинате то, что невозможно забыть — он развернётся и больше никогда не заговорит с Сакурой. Ему было искренне жаль, он просто не мог знать заранее, что так чувствует, эту дикую потребность всегда быть на стороне Хинаты. Как бы активно она не топтала его сердце. Даже если однажды она уйдёт и не обернётся. Ужасное, поглощающее всё лучшее, чувство — дементор его безответной любви. От него не убежать. Он везде найдёт. — Она, — Наруто готов заорать, не что-то конкретное, а просто долгим, неостановимым криком загнанного в угол человека. Душераздирающим криком, стоящего на перепутье, с которого никак не сможет сойти. — Во всём была права. Узумаки решил, что ему послышалось. Он пригляделся к подруге: Сакура отводила взгляд, будто искала подходящие слова в очертаниях маленького городка и серых сумерках, но на губах её играла неуверенная улыбка. Наруто очень боялся ошибиться, и всё же было похоже на смирение, принёсшее Сакуре некое душевное равновесие. — Было не честно так себя вести с ней, — скрывая дрожь в руках, Харуно поправляла волосы, теребила края рукавов куртки, трогала замёрзшие щёки и кончик носа. — Я попросила её о помощи, сделала своей соучастницей, — Сакуре понравилось это слово, опасное, верное и как будто прилипшее к ним за этот день, сросшееся с новыми отношениями, что установились между ними. Не друзья, не враги — соучастницы. У каждой было право сдать другую первой. Хината возможностью не воспользовалась. — Именно за этим и попросила, — правда начала даваться проще, поэтому Сакура смело взглянула в лицо Наруто, — знала, что она не станет жалеть или сочувствовать. А когда Хината так и поступила… я разозлилась. Не хочу разбираться в том, кто на что имел право. Не важно это. Просто мне хотелось сказать, что это… между нами что ли? Ты точно не должен быть втянут в наши… нашу… Короче, я на неё зла не держу. И обязательно попрошу прощения. Когда буду достаточно смелой для этого. Наруто задышал впервые с тех пор, как Сакура упомянула имя Хинаты. Внутри будто блендером поработали, смешивая всё, что попадалось под руку. Ему точно нужно было проораться или побегать по кругу, отпустить напряжение. — Не думаю, что она сможет так же легко согласиться на мизинчики, как ты, — пошутила Сакура, скрывая за этим реальный страх. Наруто отвлёкся на эту честность. Оглядываясь назад, он не смог бы описать отношения Сакуры и Хинаты. И правда, друзьями их не назовёшь, да и врагами тоже. Наверное, он и Саске были единственным, что заставляло девчонок оставаться на орбите друг друга. Куда они двинутся теперь — один чёрт знает. — Уверен, — чтобы прервать тишину, сказал Наруто, — вы во всём разберётесь. Если обе будете, — он хотел сказать «очень сильно этого хотеть», но фраза резанула какой-то натянутостью, да ещё от неё веяло затхлой обречённостью, скорее то, чего Наруто именно что хотелось, а не правда — сейчас требовалась только она, — нуждаться в этом, — закончил он жёстче. Всё ведь реально так просто: если им нужна будет эта дружба, то они подружатся. А если нет — найдут другой способ сосуществовать. — Кажется, — после очередной паузы, неуверенно пробормотала Сакура, — больше не получится потянуть время. Всё рассказать? — она так странно смотрела, с какой-то непонятной ему смесью мольбы и шока. То ли просит его помочь решиться, то ли сама не знает, как решилась сказать всю правду. — Думаю, тебе самой станет легче, когда поделишься, — оставляя возможность свалить через задний ход, небрежно пожав плечами, сказал Наруто. После их неожиданных клятв, он понимал, что секреты Сакуры — сохранённые или раскрытые — ничего не изменят. Он точно никуда не денется. Значит, только ей решать. — Чёрт, а я ведь даже не знаю с чего начать, — горько усмехнувшись, всплеснула руками Сакура. — Просто расскажи, что с тобой произошло, — подсказал Наруто. — Произошло? — Сакура задумалась. — У меня была идеальная жизнь, но я решила, что она слишком простая и тесная для меня, — она неожиданно вскинула голову, буквально вгрызаясь расширенными глазами в глаза Наруто. Он чуть не отшатнулся от такого. — Ты лучше меня, — несмотря на то, что выглядела Сакура поражённой новым открытием, звучала она ровно, без тени удивления. — Мы слишком молоды, чтобы мериться подобными заслугами, — покачал головой Наруто, искренне веря, что жизнь даже не начинала их проверять на прочность. — Но так и есть. Ками, да какой же тварью я была? — Сакура… — Не-не, всё нормально, — она и правда улыбнулась, взмахнув рукой, чтобы он не перебивал. — Ты ведь поделился со мной, тогда. Помнишь? Не представляю, чем я слушала, но ситуация одна, только после неё мы делали совершенно разные выборы. — О чём ты говоришь? — нахмурясь, спросил Узумаки. Что-то в блеске зелёных глаз подсказывало — ему не понравится это «безобидное» путешествие по волнам памяти. — Ты рассказал, как у тебя это было в первый раз, — немного смущаясь, пояснила Сакура. Наруто реально чуть в голосину не заорал. Опять? Серьёзно? Эти девки над ним издеваются? — И глянь на себя, — указывая на его фигуру обеими руками, с восхищением в голосе, продолжила Харуно. — Ты всё такой же, — с нежностью, произнесла Сакура. — Не представляю, действительно не представляю, как ты себя чувствовал. Но ты никого не бросил, не озлобился на весь мир. Даже смог забыть, отпустить. Меня, — она зарделась, ничего не смогла с собой поделать, даже с Наруто было странно обсуждать подобное, — в первый раз никто ни к чему не принуждал. Я этого очень хотела. И ждала, что всё будет, как в кино. Случится переход на новый уровень, я стану совсем другой. — Дай угадаю, вышло не так, как ты себе представляла? — Сакура молчала слишком долго, Наруто не мог больше ждать, тем более, что минуты промедления заставляли его яснее понимать, что они тут обсуждают их секс с Саске. Тоже тема не новая, но и приятной её не назовёшь. Наруто, уже по факту зная, что не первый у Хинаты, мог много чего ей наговорить. Красивых слов, мол считай меня первым, или что ему жаль, что это не так. Только она такую жесть о себе рассказала — его до сих пор может передёрнуть, если вспомнит об этом. Фуука может и вызвала чувство, что обоюдного согласия не было, но теперь, в туманных воспоминаниях о тех минутах, Наруто помнит удовольствие. Пусть грязное, но удовольствие. У девчонок с этим всё так сложно, что — положа руку на сердце — он рад своему статусу второго. Как теперь представить, что он стал бы ассоциироваться у Хинаты с болью? — Меня будто жёстко кинули, обманули. Да ещё что-то сломали. Я и правда стала другой, но такой непоправимо другой, что стало противно. На самом деле, — она с жаром взглянула на него, желая убедиться, что он всё понимает, — это был тот самый переломный момент, когда нужно было поступить правильно. Поговорить, рассказать о своих чувствах. Разобраться в себе, в конце концов! Тогда всё и началось. Я погналась за тем, что посчитала настоящей жизнью. Так я себя убедила. На деле? За пустым удовольствием я гналась. При этом, — Сакура прикусила изнутри щёку, — я продолжила пользоваться любовью Саске. Из всей этой грязи, да пусть хоть сто раз стала шлюхой, — остервенело прорычала Сакура, — не имела права не отпускать его. — Он не маленький мальчик, — поддаваясь дружеской привязанности, Наруто захотел смягчить её ненависть к самой себе, — тоже понимал, на что идёт. — Правда? — почти злобно усмехнулась Сакура. — Хочешь сказать, что брось тебя Хината и предложи просто секс, ты бы согласился всё понимая и принимая? А не для того, чтобы втайне лелеять мысль, что сможешь её убедить? И согласить ты, разве она бы не поняла зачем? От самой идеи рот заполнился кислым привкусом. Наруто более чем уловил суть. — Можно, конечно, для усыпления совести повторять, что мы были не вместе, но я рада, что чувствую себя изменницей, предательницей, когда думаю о том, как позволяла ему обманываться, пока спала с другим парнем. Вижу в этом хороший знак. Может, не такой я ещё пропащий человек. Наруто больше не пытался её переубеждать. — Из-за этого Хината притащила тебя сюда? — предположил Узумаки. — Ты рассказала ей, что спала с кем-то ещё и она заставила признаться Саске? — Почти, — согласилась Сакура. Остался последний нераскрытый секрет. К этому моменту она совсем перестала бояться. Финальная часть лишь логичный итог её похождений, она даже не так страшна как-то, в чём она уже призналась. — Мне нужна была её помощь, чтобы определить беременна я или нет. А потом уже я призналась, что кандидатов на роль предположительного отца больше одного. Наруто присвистнул. Как тут вообще можно подобрать слова. Это было уже слишком для перипетий в жизни восемнадцатилетних детей. Он постарался представить себе Сакуру — в одиночестве переживающую всё, что навалилось. Прислушался к своим чувствам, радуясь, что не обнаружил там ненависти или презрения. В конце концов, кто он такой, чтобы осуждать кого-то за ошибки. История не терпит сослагательного наклонения, тем не менее, он мог бы задаться кучей вопросов — что если? Будь он рядом, внимательнее, не оставь на едине со всем этим. Кто знает. — Так ты… — глуповато взмахнув рукой на уровне живота подруги, протянул Наруто, понятия не имея, как может отреагировать. — Нет, — просто ответила Сакура. — Повезло, наверное. Похоже, кто-то всё же присматривает за мной, вот и получила второй шанс. — Да-а-а уж, не просри его, — внутренне выдыхая, протянул Наруто, решив, что пора снижать градус серьёзности этого разговора. — О да, — посмеялась Сакура, — хорошо бы его не просрать. Они постояли, неловко переминаясь на месте. Понадобится немного времени, чтобы привыкнуть к новым знаниям, принять всю правду. Наруто не сомневался, что у них получится. — Наверное, пора возвращаться? Что-то я подзамёрзла, — сказала Сакура. — Да и неплохо бы понять, когда мы сможем вернуться домой, — она прикусила губу, по ощущениям почти до крови. — Не знаю, сможет ли Саске… — Если тебя это утешит, — тихо начал Наруто, — думаю твои поступки меркнут в сравнении с предательством его отца. — Мудак, — выплюнула Харуно, обнимая себя руками. — Сразу мне не понравился. Не заслужил он такого сына, — Наруто пригляделся к её сжатым кулачкам. — Не представляю, как Саске теперь… что он будет… арх! — Ты значит, — осторожно произнёс Наруто, подавая ей руку перед небольшим утоптанным спуском с узкой тропы внутри сугроба, — его всё ещё… Очевидное повисло в молчании между ними. Сакура отвела глаза. — Думаешь, это просто оттого, что всё так вышло? Что мы расстались окончательно и теперь мне захотелось того, что не моё? — Я думаю, — Наруто глубоко задумался, — что сейчас точно не время об этом думать. Слишком много всего навалилось. Но если это настоящая любовь, — он постарался улыбнуться так, чтобы не вызвать желание повеситься, — то ты точно поймёшь. — А потом? — П-потом? — Наруто даже не знал, как поставить себя на место Саске. Бля, да парню понадобится просто дохера времени, чтобы пережить последствия этого ебучего дня. — Прости, — вздохнул Узумаки, — не хочу делать вид, что вера и оптимизм всё преодолеют. Хер его знает, как оно будет. Возможно, он не сможет принять правду, а ты поймёшь, что никто больше не нужен. Жестоко, знаю, поэтому скажу просто — не торопись. Решай проблемы по мере их поступления. — Ну да, — попыталась выдавить улыбку Сакура, — а у меня уже и без того выстроилась очередь из них. Наруто усмехнулся, показывая, что он в любом случае будет рядом. Её второй шанс включает пункт об их дружбе. Уже кое-что. Он поделился этой мыслью с Сакурой. Она улыбнулась в ответ, признавая, что это никакое не «кое-что», это очень-очень много. Дальше шли молча. Наруто задумчиво сунул руки в карманы, немного сгорбившись под напором ветра. Он полагал, что мысли одолеют, заставляя анализировать, что-то решать и в чём-то серьёзно разбираться. Оказалось, ошибся по всем пунктам. Так устал, что показался себе полностью опустошённым. Мог только идти вперёд, мечтая оказаться в тепле. Метрах в десяти от отеля, Наруто поймал образ Хинаты в широком окне. Она была в своей одежде, стояла с болезненно прямой спиной, одна рука поддерживает за локоть другую — ту, что прижимает к уху телефон. По лицу было невозможно понять её эмоций. Наруто показалось, что она смотрит прямо на него, поэтому взмахнул рукой. Хината не ответила на этот простой жест. А вот её губы точно шевелились. И теперь Наруто показалось, что она говорит нечто такое, из-за чего чувствует себя злодейкой. Он отвёл взгляд. Что бы там ни было, он сомневался, что хочет знать.

***

Халат мешал сосредоточиться и поймать необходимый настрой. А Хинате нужен был верный, раз она всерьёз решила, что должна бросить вызов своему бессилию. Она уверено прошлёпала великоватыми тапочками по молчаливым коридорам. И совсем они не напоминали — своей бесконечной длиной, в сочетании с подходящими дизайнерскими решениями из прошлого века — о затерявшемся среди снегов, окружённом лесом, пропитанном древним злом «Оверлуке». Хината скорее боялась, что если поддаться очарованию атмосферы фильмов ужасов, то вместо решения проблем насущных, отправится искать подходящее зеркало, где можно нацарапать «редрам». Этому месту не помешало бы. Проникая в номер, который мысленно называла «наш с Наруто», Хината вела себя подобно вору, кралась, стараясь не создавать шума, озиралась, боясь столкнуться с тем, кого не была готова увидеть. Даже дверь заперла на ключ, чтобы казалось, будто внутри никого нет. Манжеты кофты были ещё влажные, а в остальном одежда успела высохнуть. Хината постояла в одном нижнем белье, наслаждаясь горячими прикосновениями ткани, медленно отдающей всё тепло её телу. То же самое проделывала каждый раз, как надевала следующую вещь. Задержалась возле обогревателя, содрогаясь при мысли, как станет холодно, стоит покинуть ореол его действия. Пальчики на босых ступнях зашевелились, разгоняя кровь. Хината бросила задумчивый взгляд сквозь не до конца закрытые сёдзи. Горячий источник теперь хранил воспоминания о том, что было. О том, как она, подобно любопытной Еве, совершила своё грехопадение, следом утащив в этот мир Наруто. О том, с каким самозабвением он соблазнился. Хината встряхнула головой, отгоняя смущающие воспоминания — на это тоже нельзя отвлекаться, возбуждение мешает мыслить хоть сколько-нибудь здраво. Тем более, когда следом приходят неуверенные, злые комментарии внутреннего голоса, что Наруто сейчас не с ней, с другой. К которой она сама его отпустила. Даже не взглянув на дверь, за которой скрывался Саске, она вернулась в фойе. Забралась с ногами в кресло, убедилась, что две точки на фоне леса на своих местах — Хината променяла бы своё одинокое сидение здесь на возможность узнать, о чём они говорят. Уже то хорошо, что Наруто узнает обо всём последним. Вред причинён, всем причастным остаётся только пережить это. Хинате было почти приятно думать, что взяв на себя роль соучастницы, она сняла часть груза с Наруто, ему не придётся ничего на себе тащить. Вот он точно может просто сидеть и держать за руку — если захочет, конечно. Она не относилась к тому, что Наруто ничем не может помочь своей подруге, как к бессилию. Ни к чему ему погружаться в чужую грязь. Пусть его свет останется незапятнанным. — Будто это возможно, — с силой потерев хмурую складку на лбу, вслух произнесла Хината, не переживая, если кто-то услышит. Как не старалась — а в данный момент она конкретно сомневалась, что вообще старалась — сама она тащила в его жизнь больше грязи, чем все остальные вместе взятые. Шикамару точно сказал бы, что это от её проблематичности. Хината решила, что сегодня просто был невьебенно хреновый день, поэтому у неё не возникло желания отпустить его, перестать вносить в его жизнь хаос. Нет, сейчас она больше всего желала, чтобы он был рядом, забирая столько, сколько сможет унести. Точки на фоне леса сошлись совсем близко, смешались в одну. Хината до боли сжала кулаки, отворачиваясь, напоминая себе, что не возразила, когда он спросил, сама отпустила. Заставила себя отвернуться, предоставляя старым друзьям немного уединения. Наруто обязательно ей всё расскажет, доказывая… Тут Хината задумчиво прикусила губу, наклоняя голову. Мысль, пришедшая в голову, оказалась на удивление любопытной. Наруто отказался от Сакуры, как будто та тянула его на дно, мешала быть самим собой, перетягивая слишком много на себя. Хината — пусть это и было неприятно — лучше себя считать не могла, она делала с ним то же самое. Но он был здесь. Всегда был рядом. Возможно ли, что она хочет отнять у Сакуры всё? Формулировка корявая, но всё же, благодаря ей — в каком-то непосредственно-метафорическом смысле — Наруто уже избавился от Сакуры, как от мнимой любви. Что же ему помешает увидеть, что и лучший друг у него имеется получше? И почему бы это место не занять Хинате? Она фыркнула, приказывая себе заткнуться. В ней говорил жадный эгоизм, появляющийся, когда речь заходила об Узумаки. Ничего удивительного Хината в этом не видела. Между ними договор, а это извините меня уже официальные отношения. С кем ещё у него так? Вот именно. Хината усмехнулась, это приятнее, чем ей позволяла чистая совесть — находить доказательства того, что у них с Наруто особые отношения. Приятно быть для кого-то особенной. Хината понятия не имела о размахах этой особенности. Хьюга взлохматила чёлку. Даже думать о Наруто было похоже на терапию отвлечения от слишком сложных проблем. Вот бы они рассосались сами по себе, пока она сидит тут, перебирая пальцами кончики волос. Не будет такого. А что будет? Хината сглотнула, мысленно начиная долгий путь к одной из вариаций «нормально» в её жизни и жизнях друзей. Хиаши предрёк ей ещё много бессмысленных бездейственных дней, когда только и можешь, что находиться с кем-то рядом. Чёртова беспомощность. Всё равно, что бежать по тому белому миру из её кошмара — знаешь, что нуждающийся в тебе друг где-то впереди, но даже если догонишь — дальше что? Бесконечный бег по глубоким сугробам, двигаешься, двигаешься, только дойти никуда не можешь. Ненависть к этому бессилию заставляет скрипеть зубами и до боли впиваться ногтями в бледные замёрзшие ладони. Хината с высокомерием победителя вспоминает то чувство триумфа, когда она — не кто-то, а она — спасла Ино, показывая твёрдое намерение перегрызть глотку любому, кто причинит боль её друзьям. Какой чистый кайф её накрыл, не смотря на реальную опасность, когда она заступилась за Хаку. Эта новая для неё ипостась — защитница, развилась так быстро, что теперь всё внутри Хинаты противится такому разумному совету просто быть рядом. Ей нужна победа. Реальная. И как надрать зад врагу, который буквально помещается в одну банальную фразу — время лечит. Хиаши во всём прав, за этим она ему и звонила, чтобы услышать очевидное из уст того, чьё мнение ценит превыше многих. Так откуда разгорелось это упрямство? И почему все внутренности сводит судорога от предчувствия, что если не сделать шаг назад, то можно сделать нечто опрометчивое? Хината пытается просто дышать. Закрыть глаза, откинуться на спинку кресла, обнять себя крепче руками. В ней просто говорит одиночество и окружающая тишина. Но она не будет одна всё время. Чужое присутствие поможет. «Поможет?» Ехидный внутренний голос имеет наглость спрашивать, как бы всё повернулось, если бы она не вмешивалась и только держала за руку. Хината спорит с собой, что ситуации были иные, они касались реального физического вреда, а у Саске ранены лишь чувства. Спорит, заранее зная, что согласна с этой ехидной внутри себя. Вплоть до подсчётов, а как далеко позади второй дом Фугаку. Его лицо будет бесценным, когда он увидит соседскую девчонку у себя на пороге. Было бы так приятно испортить его идиллию… Наслаждение от злобных мыслей прогоняет испуг от громкой мелодии телефона. Хината нервозно нащупывает его в кармане, зачем-то изматывая себя вопросами, кто это может быть. Вновь на поверхность всплывает плохое предчувствие. Она заранее не готова к тому, что будет дальше. Из-за имени на дисплее всё внутри опускается, подкатывает приступ кислятины на языке, как физиологическая реакция организма на ложь, что придётся произносить. — Да? — ей удаётся сохранить голос ровным. — Ох, здравствуй, Хината, — собеседница нервничает сильнее, это иррационально успокаивает. — Э-это Микото, — зачем-то поясняет она. — Да-да, Микото, я знаю. Что-то случилось? — какой ужасный вопрос. Хината ощущает противный жар на щеках — ничего общего с приятным смущением, которое способен вызвать только Наруто своими пошлостями. Ощущение, будто она подглядывает, и всё из-за секрета, о котором Хинате известно, а той, кто имеет к нему самое непосредственное отношение — нет. В своём простом вопросе Хинате мерещится жалость, выдающая её с головой. Она вовсе не желает так относиться к Микото, бояться взглянуть ей в глаза, лишь бы не смотреть как на сломанную игрушку. — Нет, не совсем, — Микото странно замолкает, хотя кажется, что речь заготовила заранее и знала, что хочет сказать. Её тоже сбивает резкая нотка в голосе Хинаты, едва различимый намёк на что-то плохое. Только у Микото есть свои опасения, с мужем никак не связанные. Она слишком живо видит спину младшего сына, уходящего от неё. — Просто уже темнеет, и обещали похолодание, а Саске куда-то уехал. Я звонила ему, — ну конечно, думает Хината, зло зажмуриваясь, но он не ответил. — Но он не отвечает. Не хочу ему мешать, просто, — Хината перестаёт закрывать глаза, наоборот, распахивает их как никогда широко, стараясь ухватить всю картину. Микото и правда звучит жалко. Похоже, Саске так стремился уличить отца в обмане, что растоптал часть чувств матери. Едва ли специально, но что сделано, то сделано. — Подумала, что ты можешь знать, где он и когда его ждать. Мы немного волнуемся. — А вот и нет, — доносится весёлый голос Итачи. Не похоже, что старший замечает в матери перемены. Больше того, на заднем плане весёлая музыка и ещё несколько голосов, ставших общим гудежом, из которого невозможно понять сколько там человек, или кто они. Их весёлость резонирует с пульсирующей червоточиной в недрах Хинаты. Давно эта тварь себя не проявляла, заставила поверить, что она достаточно отошла от края. На месте не усидеть. Хината начинает ходить кругами между креслами и столиком. — Саске, — имя лучшего друга звучит так, будто она забыла кто он такой. — Да, с ним всё, — кулак дёргается, с глухим стуком опускаясь на обивку одного из кресел. Она должна продолжить, договорить фразу, ведь с ним не всё. Какого хрена?! С ним не будет всё, пока она присматривает за этим. — Мы вместе. — Правда? — Микото становится легче от этой новости. — Итачи сказал, что он поехал к… девушке, — надо же, есть вещи, которые, оказывается, напрягают Микото в поведении сына. Хината искренне удивлена услышать в её голосе недовольство. — Хорошо, что он с друзьями. У нас сейчас не лучшие времена, — извиняющийся тон проникает через ухо в мозг, протыкая его насквозь. Если есть часть, которая отвечает за сочувствие, то этот тон убивает именно её. Хината смотрит в окно, но ничего не видит, просто стоит, сжимая телефон в руке. — Я так благодарна, что ты поддерживаешь его, Хината, — и снова извинение, Микото даже не старается скрыть того, о чём умалчивает — поддерживает так, как я не могу. — Почему? — вопрос вырывается легко. Со следующим, уверена Хината, будет так же. Кто бы знал, что причинять боль так легко, когда заставила сердобольную часть себя заткнуться. — Прости, я не совсем понимаю, — медленно, пугливо, произносит Микото. — Почему вы позволяете ему так обращаться с собой? — Хината поражена, что так разговаривает со взрослой женщиной, тем более с Микото, которую искренне любит и уважает. Но этот шок так глубоко под кожей, что игнорировать его проще простого. — Вам правда всё это нужно? Этот дом, этот мужчина, каждый раз возвращающийся, чтобы сделать вам больно? Дело в комфорте? Или в чём? Неужели вам будет мало сыновей, которым плевать на всё, кроме того, что у вас эти грёбаные «не лучшие времена»? — слова Микото она повторяет с грубой ядовитостью. — Кажется, ты немного забываешься, — пытается подать голос Микото. В другой день, думает Хината, ощущая жар негодования, который словно броня оберегает от всего, что она считала для себя неприемлемым — например, грубить взрослым. Да взрослые ли все эти люди. Она кажется себе мудрее любого из них. — Можете ответить мне только на один вопрос, — Микото на том конце невидимого провода вздрагивает, отворачиваясь от всеобщего веселья, чтобы никто не заметил её потерянный взгляд. Дикий ужас плавит кости, превращая в безвольную пустышку, хотя куда уж больше. Что сказал Саске? Неужели он действительно ненавидит её, как сказал Фугаку? — Всего на один, но честно, — голос Хинаты такой строгий, взрослый. Ничем не напоминает подростка. Микото страшно, что она может это сделать. Только ответ никому из них не понравится. Он вскроет нарыв из её слабостей, ярко высветит то, насколько она жалкая. Микото старается незаметно покинуть комнату, сил сдерживаться нет, ещё немного и рухнет на колени. Бессильные слёзы уже жгут глаза. Смех, оставшийся за спиной, не должен умолкнуть. — Мам? Ты куда? — она только взмахивает рукой, зная, что голос подведёт. Поворачивает за угол, приваливается к стене. Хината всё ещё молчит, но Микото не знает, как сказать, что готова и не сломаться окончательно. Она только безостановочно кивает, наплевав на бессмысленность этого действия — Хината её не видит. Давай же, девочка, думай. Молчание — знак согласия. — Вы сможете это сделать, — наслушавшись тишины, спрашивает Хината, — когда-нибудь? Микото не требуется разжёвывать о чём вопрос. Маленькая девочка с серыми глазами, та, которая всегда видела больше других, любящая прятаться, всегда такая печальная, спрашивает у неё, сможет ли Микото изменить свою жизнь. Сколько раз она думала, что вот оно — дальше некуда? Ощущала прилив небывалых сил, присутствие своего голоса и способности сказать себе хватит. Тем не менее, Микото всё ещё стоит на одном месте, продолжая свой бессмысленный бег в колесе. Неужели вот она правда? Без иллюзий, горькая, преследующая её среди этих стен, которые когда-то были крепостью, а превратились в тюрьму. Микото дали пожизненное. Потому, что она жалкая слабачка. — Н-нет, — шепчет Микото, даже не стараясь смахнуть слёзы, — н-нет, я не думаю, что когда-нибудь смогу, — её радует лишь то, что Итачи уже выбрался, Саске закончит школу и последует за братом в большой мир. Плевать Микото на то, что станет с ней, главное, что её мальчики будут далеко, не увидят, как она медленно угасает. У Фугаку получилось внушить ей эту слабость, зависимость от него, без этого дома, без заботы о нём, Микото не существует. Он столько лет давал им всё, в чём они нуждались, как ей выкинуть подобное, если даже утратив любовь, этот мужчина не пожелал с ней расстаться, лучше Микото понимая, что она ничто без его протекции. Её тошнит от самой себя, ведь превращает Фугаку в какого-то святого, и это зная точно, что он жестокий человек. Как она в себе ошибалась, считая, что в ней ещё есть намёк на прежний стержень. Такой безоговорочной капитуляции Микото от себя не ждала. Чем же были все эти новые чувства, зарождающиеся в ней в последнее время? В компании подруг, в своём доме, где принимала себя за хозяйку. Неужели лишь фантомные, давно атрофировавшиеся способности к борьбе? — Я надеялась, что вы ответите иначе, — лишённым эмоций голосом, напомнила о себе Хината. Заодно ещё раз ткнув в Микото тот факт, что школьница понимает её лучше, чем она сама. — Простите, — неожиданно мягко произносит Хината, — мне просто хотелось, чтобы вы сделали это сами. Но это ничего, если вам нужна помощь. Главное, чтобы всё закончилось, — Хината отнимает телефон от уха, не прерывая звонок. Руки не трясутся, в этом Хината усматривает знак, что все её сомнения — ничто. Она больше не думает, что не имеет права, что лезет не в своё дело. Бессилие покидает её тело, пока она отмечает галочками несколько фотографий. Хината не медлит перед тем, как нажать на «отправить». Колёсико со стрелочкой делает несколько кругов, пока интернет загружает снимки. Раз, два, три и вот они уже дошли до адресата. Становится совсем хорошо. Плевать на последствия. Червоточина пульсирует, исторгая потоки тёмной энергии, с которой приходит мстительное удовольствие. Хината нашла врага и победила его. — Смотрите, — облизав сухие губы, с нажимом требует Хината, — смотрите внимательно. Воспользуйтесь этим, чтобы забрать то, что по праву ваше. Микото ожидала другого, схожего с её собственными чувствами по отношению к себе. Ненависти, разочарования, того, что может разрушать. Хината, эта мелкая соседская девчонка, почти показалась Микото чудовищем, явившемся вырвать её сердце, но теперь казалось, что она хочет ей помочь. Разобраться в этом хитросплетении эмоций и поступков было слишком сложно. Микото, словно пустой сосуд, на дне которого, наконец-то, ничего не осталось, чисто механически послушалась. Открыла фотографию. Долго смотрела, стараясь своей пустотой понять, что видит. Хината услышала тихую усмешку. Как странно, пронеслось в голове Микото, пока она продолжала увеличивать лица людей с фотографии — даже после того, как телефон не мог делать их крупнее. Мальчики были довольно милыми, но не такими, как её собственные сыновья. Вопреки ступору, который она никак не могла побороть, чтобы хоть что-то почувствовать, Микото увидела черты, которые она передала Итачи и Саске — как будто почти назло мужу, считавшему, что всё в детях от него. Мягкость черт её сыновей, практически идеальная красота, это аристократическое совершенство — всего этого новые дети Фугаку были лишены. Тут Микото была готова согласиться, что всё от него, ведь их мать была красива. Микото присмотрелась к старшему мальчишке. Лет десять. Причина этого подсчёта и что он для неё значит — ускользали. Наверное, всё дело в том, сколько лет её брак с Фугаку является фикцией. Микото легко ловит себя на мысли, как обидно, что никто не прислал ей такие фотографии намного раньше. Столько времени потеряно зря. А где же боль? В искреннем испуге спрашивает у себя Микото. Её предали, чувства растоптали, обманывали, променяли в конце концов на другую. Она такая слабачка, что уже должна корчиться в конвульсиях. Но ничего не происходит. Шок? Пожимает плечами, соглашаясь, что всякое может быть. Скорее всего, накроет позднее. Сейчас внутри только ширится пустота и тишина. Нет ни мыслей, ни эмоций. Что тоже повод для расстройства. Ведь если ничего из этого её так и не накроет, значит никакой любви к мужу внутри нет? Лишь безразличие, да настолько тотальное, что не остаётся места даже для женской обиды. За это Микото так крепко держалась? — Не думаю, что Саске смог бы вам это показать, — ах да, Хината, Микото успела снова о ней забыть. — Потому, что дурак, — уверено добавляет Хьюга. — А ещё очень сильно вас любит. Он бы думал, что вас эта новость разрушит так же, как его. Поправьте, если ошибаюсь, но похоже это не так. — Не так, — отвечает Микото, но немного невпопад. Чувства наконец прогрызаются через толстокожее безразличие. Итачи. Саске. Её мальчики. Для них это совсем другое. — О ками, как он там? — он всё знает, это пришибает, сдавливая грудь до колющей боли под рёбрами. — Плохо, — честно признаётся Хината. — Вот почему, — с долей облегчения, понимает Микото, — он так странно себя вёл, — Хината никак это не комментирует, Микото виднее, хотя сама Хьюга пришла к таким же выводам, что он как дурак накосячил, обидел. — Я боялась, что дело во мне. Но как же теперь… Голова идёт кругом. Микото не понимает, как поступить. — Мы застряли, — вмешивается Хината, — где-то в часе езды от Конохи. Нас привёз Саске, но я сомневаюсь, что он сможет увезти нас обратно. Мне нужно поговорить с Итачи. Он ведь сможет добраться до нас, чтобы забрать? — она придерживает слова о том, что никто больше не может тут находиться. — Сейчас я… Ой! — Микото стремится поскорее вернуться в комнату, но не успевает и на пороге врезается в Итачи. — Сынок, тут, — она хочет сказать, что там Хината и его брат, что им нужна помощь, но получается, что лишь поворачивает к нему экран телефона, где по-прежнему застыла фотография. Итачи крепко вцепляется в руку матери, чтобы изображение перед лицом перестало скакать. Он не помнит такого фото в семейном альбоме. Да и мальчишка, который повыше, совсем не он. А Фугаку такой, каким он видел его в последний раз. Это не они. Другая семья. — Хах, — громко усмехается Итачи, отпуская руку Микото. — Вот это номер, ублюдок! — возмущённый, но неприятно весёлый оклик, привлекает внимание всех присутствующих, даже Хината слышит его. — Такому лицемерию можно только поаплодировать, — Итачи действительно хлопает в ладоши. Громко, медленно, лишь три раза с короткими паузами. Следом доносится звук падения чего-то хрупкого — оно разлетается на куски. — Какого хрена?! — Итачи, — Изуми старается удержать его за руку до того, как очередной бокал полетит в стену. — Что такое? Что случилось? Микото? — но это ни к чему, девушка подходит достаточно близко, чтобы самой всё увидеть. — О нет, — испугано шепчет она, свободной рукой прикрывая рот. — Но как же… — Я его убью, — легко, с весёлой усмешкой, произносит Итачи. — Прекрати, — строго вмешивается Микото. — Сейчас твоя помощь нужна Саске, — Итачи бледнеет от слов матери. Он успел забыться в своих разрозненных — по большей части негативных — эмоциях. Сразу сложно понять, почему родной отец предпочитал измываться над ненавистной семьёй, вместо того, чтобы просто свалить туда, где ему ещё рады. — Вот, — Микото протягивает телефон, — поговори с Хинатой. — Где вы? — без предисловий, спрашивает он. Дураку понятно, что этот тупоголовый мелкий засранец не переживёт предательство мудака-папаши без последствий и быстро. Итачи жаль, что братец сейчас далеко, нельзя его встряхнуть, выбивая эту блажь. Только слёзы не хватало лить по этому куску дерьма. Хината спокойно отвечает, что пришлёт координаты. — Хорошо. Только пришли на мой телефон. Я скоро буду. Он никого не ждёт, не оглядывается, надевает пальто, проверяет карманы на наличие денег. Встречается взглядами с Изуми, когда она приносит ему телефон. Улыбается кривоватой улыбкой, замечая с какой тщательностью она его сканирует. — Я нормально, — заверяет Итачи, отставляя быстрый поцелуй на сладких плотно сжатых губах. Она хмурится. — Обещаю, я подумаю о своих чувствах потом. Когда мелкий будет дома. Идёт? Сможешь устроить мне любую терапию, какую посчитаешь нужной. — Будь осторожен, — помогая застегнуть пальто, говорит Изуми, отпуская его. Веселье выветривается быстрее, чем открытое вино. Изуми замирает в коридоре, не зная, как подойти к Микото и что сказать. Сама Микото опускается на своё прежнее место рядом с Хирузеном. — О чём мы говорили? — вскидывая на него глаза, интересуется она. Всё равно осмыслить происходящее не сможет, пока дети не будут дома. А в морщинках вокруг мудрых глаз директора так легко потеряться. Микото не против забыться в его речах. Мир вокруг не рушится, его больше нет, так зачем отказывать себе в удовольствии.

***

Хината ещё долго просто стоит на месте, смотря вперёд себя, не видя ничего, ничего не воспринимая. Осталось лишь опустошение и внутренняя тишина, созвучная с окружающей. Вместо того, чтобы пытаться предугадать, как теперь будут развиваться события, Хината старается припомнить, когда в фойе выключили музыку. Она точно была, пока не стала белым шумом, а теперь в ушах звенит от эталонного молчания вокруг. Ощущение себя во времени и пространстве, всё ещё частью мироздания, приходит с громкими шагами. Кто-то приносит с собой холодный ветер. Подошвы грубо отбиваются от налипшего снега. Шуршат куртки. Столько звуков одновременно, что Хината кривится, безуспешно стремясь укрыться за чёлкой. Наруто обгоняет Сакуру на пару длинных шагов, первым появляется отражением в окне. Хината стоит к нему спиной, поэтому он насильно выхватывает свет её глаз в ответном отражении. Они хорошо видны на фоне антрацитового вечернего неба. Так они останавливаются, молча переглядываясь своими сливающимися в одно копиями. Неловкая пауза нормальная реакция на странную ситуацию. Никто не знает, как правильно реагировать. Наруто отвык быть на одной стороне с Сакурой, и он понятия не имеет, что выражает взгляд Хинаты — помимо усталости. Она кажется немного заинтересованной, когда отправляет Харуно колючий взгляд, но это практически мимолётно. Секунда и серые глаза возвращаются в плен глаз голубых. Что-то нужно сказать, наверное, для Наруто это кажется очевидным. Для Хинаты нормально молчать, ведь всего сказать не удастся. Ещё этот колкий страх, сумевший пробраться сквозь её пустоту, впивающийся глубоко в мозг, кричащий, что она слишком лишняя в этой компании. Разговорами Наруто изменил статус-кво, а молчанием Хината никак его не вернёт. — Ты, — Наруто делает шаг вперёд, оставляя Сакуру за спиной, становясь центром их трио. Смахивает растаявшие снежинки с волос, Узумаки нервничает, выбирая какой животрепещущий вопрос нужно задать. У него не было конкретного намерения, просто хотелось разрушить эти чары вокруг Хинаты, позвать её из тех дебрей, куда ушла добровольно. — Это, — добавляет Наруто, облизывая обветренные губы. Он взмахивает руками, предоставляя ей возможность самой выбрать направление, откликнуться на его зов. — Итачи приедет, — разворачиваясь, произносит Хината. Своими перемещениями она превращает их построение из прямой линии в треугольник с вершиной в виде Наруто. Теперь Хината стоит спиной к коридору, что ведёт к комнатам. — А потом увезёт нас отсюда, — поясняет она. — Подумала, что так будет лучше. Наруто согласно кивает. Саске с трудом можно назвать надёжным водителем. — Ты уже сказала? — вместо имени, Наруто просто указывает подбородком в сторону коридора за спиной Хинаты. Суеверные опасения мешают ему назвать Саске по имени, тем более, пока не понятно, как он там вообще. — Нет, — отвечает Хината, чем удивляет не только Наруто, но и Сакуру. — В смысле ты ещё вообще… — Наруто снова пользуется языком жестов, чтобы объяснить смысл своего вопроса. — Он ведь… — блондин пожимает плечами, сбитый с толку. Они за этот день успели стать бригадой помощи для Саске, и Хината руководила спасательной операцией, а теперь получается, что даже не поговорила с лучшим другом. — А ты разве… Хината трёт виски, будто у неё приступ мигрени. — Сформулируй уже хотя бы один нормальный вопрос, пожалуйста, — устало бросает она Наруто. — Я просто увидел, что ты надела сухую одежду, — торопливо рассказывает он, — значит возвращалась в комнату, ну вот и подумал, что должна знать, ведь если всё равно была там, то было бы странно, если бы ты нет. Хината смотрит на него из-под чёлки, не убирая пальцев от висков. — Ты ща на Профессора Икс похожа, — лихорадочно ухмыльнувшись, выдал Наруто. И повторил позу Хинаты, показывая, что имеет в виду. — Мысли читаешь? Хината вздыхает, принимая нормальный вид. Одёргивает кофту. — Что-то мне подсказывает — в мыслях у тебя такой же кавардак, как в той ахинее, что ты сейчас прогнал. Так что, ни за что бы не полезла к тебе в голову. Наруто закатывает глаза. — Кака-а-ая ты зануда, Хьюга. Чем ты вообще тут занималась, если даже не знаешь, как там… Хината окатывает его ледяным взглядом, постепенно формулируя достойный ответ, чтобы передать все тяготы такого общения, когда собеседник не удосуживается высказывать логически законченные выводы. Но сбивается с смысли, когда понимает, что Наруто с Сакурой затравленно смотрят ей за спину. Эти двое пытаются выглядеть непринуждённо, проваливая задачу с треском — у них всё на лицах написано, даже больше. Стихшие разговоры возвращают в мир тишину. Поэтому Хината слышит шаги. Он идёт нетвёрдой походкой, пока не останавливается. Так близко у неё за спиной, что это присутствие давит. Глупо, но поворачиваясь она ещё верит, что там может быть кто-то другой. Вдруг хозяин мотеля раздобыл топорик для морепродуктов и намерен отомстить. Было бы здорово, отвлечённо думает Хината, совсем не смело встречая потерянный взгляд чёрных глаз в окружении ярко-красных белков. Саске выглядит сонным. Это хорошо, если правда, возможно, сон помогает не только при простуде, но и душевные переживания способен унять. Кроме Хинаты никто не хочет смотреть на него специально, но они не в силах отвести взгляды. Да и Хината смотрит внимательно только потому, что считает это своим долгом. Вечное — «кто, если не я?», ещё никто не отменял. Саске для них, как единственный выживший. Вернулся из мясорубки, потеряв человеческое лицо и части тела. А может экзотическая зверушка в цирке уродцев. Ни жалости, ни любопытства скрыть не удаётся, так что возможны оба варианта. Саске сам отворачивается от этих удушающих эмоций, отражающихся в слишком открытых взглядах Наруто и Сакуры. Эти двое в целом — слишком. Всегда на полную яркость и контрасты, громкость, никаких чёрно-белых оттенков. В них можно только теряться, растворяться. С ними ты без остановки катаешься на карусели, пока тебя накрывает приход от наркотических «Скитлс». У него внутри выключили весь свет, так что пробовать радугу нет никакого желания. Откровенно говоря, Саске опасается, что ненавидит их. Как может ненавидеть только глупец, который застрял на стадии — почему такое случается только со мной. Он с извращённым удовольствием отдаётся в объятия тёмной мрачности Хинаты. Она молчалива, тем заставляя всех тварей, что кричат в нём, заткнуться нахер. Холодная, что жар гнева никак не смеет разгореться. Она — его колыбельная. «Нет», — Саске улыбается лишь микроскопическим смещением уголков губ, — «она — мой похоронный марш». Маленькая чёрно-чёрная копия Уэнздей Аддамс, превращающая истории маньяков с крюками в забавные истории, скелеты в шкафу в забытые игрушки, жертв в подвале в оберегаемых от бед друзей. Тень от чудовища на стене она сделает белым кроликом из скрещенных пальцев. Проведёт сквозь бурю, ведь буря — это лишь её взгляд. Сестра-настоятельница. Сестра в мире, где все семьи любят друг друга, как грёбаные Аддамсы. — Ты не приходила, — без тени обиды, констатируя, говорит Саске. Его голос пробивается не сразу, от долгого молчания и, если он правильно запомнил, раздирающих связки рыданий, совсем охрип. Он сам пришёл только потому, что понял, как пережить начало личного Апокалипсиса — держаться за ту, кто с таким на «ты». Хината ведь вывезет? Да? Как иначе. — Нет, — легко соглашается Хината. — Не хотела сидеть и держать за руку. У меня внутренний протест против бессильных попыток поддержки. Саске криво улыбается. Проходит мимо, касаясь её плеча. Тяжело опускается в кресло, успевшее утратить тепло её тела. — Стемнело, — замечает Саске, кивая в сторону широкого окна. — Мама, должно быть, волнуется, — её образ приятно обволакивает, защищает. — Да, она звонила, — оценивая его реакцию, говорит Хината. Саске продолжает видеть какие-то свои образы, далёкие от реальности. Будто сумел закрыться на все замки, и от ключей уже избавился. Бежал, подпрыгивая, когда любезный мозг предложил забыть всё лишнее. Глупый мальчишка. Только сломался и уже думает, что срастётся так быстро. Ну нет, упрямо думает Хината, если позволить ему проделать такое, то потом придётся заново ломать. Срастаться будешь сразу правильно. — Решила, что ты убежал из дома. Обиделся и избегаешь её. Первый укол не протыкает даже мягкие ткани, но заставляет Саске задуматься о значении сказанных слов. — Я и правда мог повести себя грубо, — задумчиво соглашается Саске. — Торопился, когда… — его губы продолжают шевелиться, а в глазах пустота. Блок сработал, мешая вспоминать. Остались только приемлемые детали, которые впрочем не складываются в понятную картину. Просто набор кадров из жизни. Наруто решается подойти ближе, осточертело держаться в стороне, когда все круги ада уже пройдены. Они вместе начинали и он не готов оставить Хинату один на один с таким Саске. Крыша у парня точно протекла напрочь. Сакура заламывает руки, понимая, что не имеет права что-то делать первой. Но движение Наруто тянет её за собой магнитом. Она вглядывается в утратившие чёткость черты Саске. Такой сам себя специально потерявший, он вызывает острую потребность его касаться. Поцеловать, схватить за волосы, расцарапать спину, оседлать колени — ворваться в него ядовитыми шипами страсти, которую тело не сможет контролировать. Пробудить её спящего принца от мрачного сна. — Убегал следить за Фугаку? — от голоса Хинаты все вздрогнули. Второй укол ущипнул, едва прокалывая кожу. Она назвала имя специально. Это сработало, на поверхности затуманенного взгляда мелькнуло подозрение. Ментальная броня давала трещину. — Ну да, немудрено кого-то обидеть, когда одержим опасной идеей. Саске надавил на две точки на лбу, как будто эта опасная идея родилась там. В нём что-то неуловимо менялось. Исчезала приятная сонливость, заторможенность сознания. Он медленно дышал, не позволяя пограничному состоянию раствориться окончательно. Цеплялся, вгрызался в него зубами. Хината скрипнула зубами, недовольная его сопротивлением. — Я подумала, что если ничего не сделать, то с тобой мы тут застрянем до весны, — небрежно бросила Хината, — так что уговорила Итачи приехать. Пусть лучше он нас увезёт отсюда. Заранее прошу прощения за грубость, но ты явно опасен. Во всяком случае для тех, кто в здравом уме даст тебе ключи от машины, — пояснила она, удостоившись растерянного взгляда Саске. — Есть возражения? — он не понял этого вызова в вопросе подруги. Откровенно говоря, никто из свидетелей этого разговора не понял, чем занимается Хината. Наруто разглядывал её профиль, пользуясь тем, что сама она не отрываясь гипнотизирует Саске пустым взглядом, чёрные круги под глазами напоминали, как они устали за день. Тем страннее выглядела её попытка разбудить раненого зверя, едва успокоившегося, признавшего, что может отдохнуть — тут его никто не добьёт. По всему выходит — она и хочет добить? Саске нахмурился, вновь — на этот раз сильнее, используя короткие ногти, которыми оставил несколько красных полос на белой коже — надавив на лоб. Движения мыслей напоминали паразита, поселившегося в мозгах. Саске старался усыпить его, но каждое слово Хинаты всё портило, будоража и зля эту тварь. Он не готов. Совсем не думал, что придётся вернуться домой, где его рассмотрят в мельчайших деталях. Мама или Итачи сразу догадаются, что с ним что-то не так. Брат даже раньше, ведь они окажутся в тесном замкнутом пространстве. Благодаря Хинате. Придётся что-то отвечать. — Не так я себе всё представлял, — устало сгорбившись над коленями, произнёс Учиха. Против воли он выловил неестественно яркий образ Сакуры, тем самым признавая, что её это тоже касается. Случившегося между ними он никак не мог вообразить. А теперь выходит остался один, без поддержки, ведь Хината ведёт какую-то свою игру. Едва ли Сакура смогла бы дать ей достойный отпор, но будь она рядом, на его стороне, защити его хоть словом, дающим надежду… Впрочем, незачем думать об этом. Они постарались на славу, когда принялись разрушать друг друга и то, что между ними было. Трещин в ментальной броне стало слишком много, она держалась на последнем издыхании. Саске с опаской заглядывал в них, вылавливая некоторые осознанные мысли. Ему было чертовски больно, пусть сейчас боль бесновалась за преградой, он знал, что она рядом. Вглядывался в её острые зубы, готовые вцепиться в него, как только останется беззащитным. Было противно признавать, но он желал никогда не знать правду. — Никому больше нельзя узнать то, что я узнал, — испугано озвучит свои опасения Саске. — С этим уже ничего нельзя будет сделать. Невозможно забыть правду, которую узнал. Не желаю, чтобы мама или Итачи ощущали тоже, что я сейчас. О чём я только думал? Не стану тем, кто причинит им такую боль. Это слишком. — С чего ты взял, что с ними будет, как с тобой? Может, ты просто главный слабак в семье? — Хината не старалась снизить градус грубой насмешки. Произведённый эффект оказался даже вкуснее, чем она ожидала. Все эти опешившие, откровенно шокированные взгляды в её сторону. Немые вопросы, звенящие в тишине. Придушенный возглас Сакуры, перешедший в рваное дыхание на периферии звуков вокруг. Саске обиженно взглянул на лучшего друга. От него волнами шло обвинение в предательстве. Каком по счёту за день? Но этого было всё ещё мало. Ему удалось вновь закрыться, отстраниться от её попытки его задеть. — А давай ты может бросишь свои эти протесты и правда просто посидишь за руку подержишь? — выдавив лёгкую улыбку, произнёс Саске, предлагая Хинате сгладить углы, пока не поздно. — Поздно, — сказала она, как обрубила. По живому. — Разве? — чуть ли не умоляюще, уточнил Саске, всем телом повернувшись к подруге, показывая, как нуждается в этой бессмысленной мелочи — её поддержки, без слов, без действия, лишь в близости и простом прикосновении, которое станет для него якорем. — Поздно об этом беспокоиться. Они знают. Я рассказала. Каждая. Фраза. Заранее прозвучала, как очередной удар ножом. С каждой всё глубже. Последнюю по рукоять. Безжалостно, неожиданно. Саске непроизвольно ухватился за бок, где печень, даже взглянул на ладонь, но та — ожидаемо — осталась мёртвенно-бледной, без единого признака кровотечения. Только с невыносимой болью было не сладить. Хината с упрямством осла смотрела только на агонию Саске, не смея посмотреть на остальных. Но она точно знала, что они смотрят на неё. С удивлением? С осуждением? С ненавистью? Желания узнать не было. Сделанного не воротишь, так, а значит, если она наткнётся на такой взгляд от него, то это будет навсегда. Он не сможет забрать его обратно, она не сможет выкинуть из головы. — П-почему… п-почему, — Саске затрясло, он не мог перестать проверять ладони, просто поверить не мог, что крови нет. Он чувствует, как жизнь утекает сквозь пальцы. Тело становится тяжелое, неповоротливое, в глазах темнеет. Но вместе с тем, возвращаются болезненные воспоминания, такие яркие, живые, пробуждающие смятение и ненависть. — Ты не имела права! — ревёт Саске, оказываясь на ногах. Для него загадка, как на пороге смерти получается найти силы. — Не тебе было решать! — Не мне? — Хината стремительно оказывается возле лучшего друга, и её не волнует, что он выше, шире в плечах, даже от гнева Саске исходят флюиды слабости. Она же горит силой. — Тогда зачет ты вообще меня в это втянул?! — этот отчаянный крик поражает всех, и ещё больше пугает. Хината сломалась окончательно. — Всё, чего я хотела — как следует подготовиться к экзаменам, чтобы не испытывать этого ужаса перед провалом. Ты может задумался об этом? Скажи мне? Подумал ты, что у Хинаты есть своя жизнь и она не обязана решать твои проблемы?! — она не даёт ему возможности утопить себя первыми же ничего не значащими словами. — Я сама отвечу: нет! Просто потащил за собой, как будто так и надо. Значит дал своё согласие на моё вмешательство. И я сделала так, как посчитала нужным. Точка. — Не тебе было решать! — Хината моргнула, прогоняя наваждение. Разумеется, она ничего из этого не сказала. Это были те тёмные мысли, которые всегда приходят первыми, когда кто-то разозлит. Но их правдивость ещё не означает, что нужно поддаваться. Слова ранят, Хината помнила об этом. Она спокойно подняла взгляд на Саске. — Ты бы никогда не решился, — кажется, подумала Хината, когда не ощутила никакой бури эмоций в себе, запоздало пришла настоящая усталость. — И весь этот бред, что надо дать Микото возможность самой принять решение, никогда бы не сработал. Она сама мне сказала. После этого, даже ты не сможешь отрицать, что всё это было бы зря. Я видела, что ты пытался сделать, — укоризненно обвинила Хината, — я уже не раз это видела, и до сих пор вижу, когда смотрю в зеркало. В очень плохие дни. Ты хотел притвориться, что ничего этого не было. Это не работает. Сакура во все глаза смотрела на Хинату. И не могла перестать восхищаться. Разница оказалась очевидной. Перед ней стояла та, кому пришлось раньше времени стать взрослой. Насильно, поэтому Хината научилась ценить каждую возможность обернуться назад, почувствовать себя совсем другой. Она не думала торопиться, только не теперь. Сакуре даже захотелось взять её за руку, показать, что она согласна, что на её стороне. Едва ли ей сейчас это понравится. Так что, Харуно просто взяла с себя слово учиться у этой коротышки. — Придётся это сделать, Саске, — твёрдо продолжила Хината, специально назвав его по имени, чтобы осознал серьёзность её слов. — Сделать что? — сквозь страх, всё же спросил он. — Пережить это, — кивнув, уверено ответила Хината, добавив усталую улыбку, в которую вложила остатки сил. — Всем вместе. Да, что-то никогда не будет как прежде, но разве ты хочешь, чтобы всё таким осталось? Сам говорил — лучше пусть один раз будет больно. Вот он, этот раз. Дерьмо случается, — усмехнулась Хьюга, — но хуже уже не будет. — Обещаешь? — хмурясь, поспешно спросил Саске. — Обещаю, — без тени сомнений, заверила его Хината. Момент молчания, в который все пытались осознать, что чувствуют, и чувствуют ли хоть что-то, помимо ужасной усталости, разрушила распахнувшаяся дверь, впустившая не только гул завывания ветра, но и припорошенного снегом мужчину. — Ну вы и забрались, — отряхивая плечи и отбивая снег с ботинок, пожаловался Итачи, — грёбаная холодина. Давайте уже поедем домой, а? Никто ему не возразил.

***

Наруто поёрзал на сидении, пытаясь снять напряжение с коленей. Он сидел в середине, стараясь занимать как можно меньше места. Оказавшись между Хинатой и Сакурой, показалось странным кого-то их них ненароком касаться, словно так он скажет другой, что динамика в их отношениях изменилась. Головой Узумаки понимал, как это глупо. Не обидел бы он Сакуру, с которой только начал налаживать дружбу, тем, что его колено прикоснулось к колену Хинаты. И уж наверное не разозлил бы Хинату, если на повороте его плечо ткнулось в плечо Сакуры. Тем не менее, Наруто упорно держался ногами за передние сиденья, а руки прижал к себе так тесно, как мог. От этого каждая мышца ныла, умоляя выбраться из грёбаной тачки. Впереди сидели братья Учиха. Наруто не мог незаметно смотреть на тех, кто сидел по обе стороны от него — как ангел и демон, нашёптывающие, каким путём пойти, как две неведомые силы, тянущие в разные стороны, как две ипостаси его желаний — зато мог следить за Итачи и Саске. Первый следил только за дорогой. В том, как он порой барабанил длинными пальцами по оплётке руля угадывалась нервозность, но она была скорее от непонимания, что будет дальше. В остальном Итачи казался спокойным, даже расслабленным. Он уверено входил в повороты, не торопился, получая удовольствие от ощущения себя, управляющего хоть чем-то. Саске напротив, всякий раз дёргался, когда ему казалось, что брат смотрит на него. Итачи не смотрел, только младший подолгу пялился на профиль брата. Ждал от него чего-то. Возможно, внешних признаков того, что ему так же больно, как было Саске в первый момент осознания предательства. А может той мелочи, в которой нуждался сам. Силы старшего брата, который смелее, умнее, во всём чуточку лучше. Сейчас Саске был готов отринуть гордость и признать Итачи таковым. Наруто закусывал губы, чувствуя дискомфорт оттого, что вторгается в личный момент. Казалось, что в любой в любую секунду произойдёт нечто такое важное, чему требуется уединение. Но чтобы отвернуться, Наруто нужно было выбрать сторону. Почему-то выбор этот казался невозможным. На железнодорожном переезде их тормознул красный свет светофора. Сразу за ним виднелся указатель — Коноха. Близость дома странным образом отразилась на каждом в машине. С их напряжённых плеч спала мрачная уверенность, что этот день никогда не закончится. Подтверждая опасения блондина, делая его свидетелем сложного, трогательного момента, который, возможно, братья хотели бы оставить между собой, Итачи, в конечном счёте, обернулся к Саске. Изобразил хитрую кривоватую улыбку — она как бы говорила «ничего, брат». Протянул руку, чем напугал Саске, ещё не готового вынырнуть из своих противоречивых чувств, чтобы не быть — как и сказала Хината — главным слабаком. Он заранее решил, что не достоин никаких утешений. Но у Итачи были на то свои мысли. Старший Учиха мягко положил раскрытую ладонь на грудь Саске, туда, где колотилось сердце. Похлопал несколько раз. — Ничего, брат, — произнёс Итачи. Услышал только Саске. И понял, что может побыть слабаком, младшим. Наполовину сиротой. Пронёсся поезд, поднимая белые всполохи снежинок. Стена вагонов скрыла свет городских фонарей, мелькающих стробоскопом в интервалах между ними, а тень от этой махины накрыла автомобиль, вместе с пассажирами. Получилась неожиданно интимная темнота. Стук колёс гремел даже в салоне, будто намекая, что никто не услышит. Хината ничего говорить не собиралась, но в ней прибавилось храбрости от этой изоляции друг от друга. Храбрости на то, чтобы уничтожить оторванность от чужого, такого нужного ей тепла. Наруто дёрнул головой — думал показалось. Ошибся. На его ладонь, что он упорно держал на колене, боясь шевелиться, легла чужая, будто подсвеченная белизной, совсем ледяная ладошка. Наруто глубоко задышал, ощущая боль в рёбрах, каждое их движение под действием давления лёгких. Хината больше ничего не делала, её ручка, такая маленькая в сравнении с его, просто лежала — пальцы на пальцах, сливаясь в единое целое. Теснота в груди отпускала по мере того, как Наруто продолжал смотреть на это их соединение. Лишённое пошлости и прочих подтекстов, оно показалось самым искренним, самым смелым из её заявлений. Щемящая тоска, о которой Наруто не мыслил, пока Хината к нему не прикоснулась, смешалась со сладостью близости. Она там много взяла на себя сегодня. И лишь с ним решила разделить невыносимую тяжесть этой ноши. Показала слабость, спрашивая, будет ли он сильным для неё. Наруто осторожно перевернул свою руку, сплёл их пальцы, притянул эту связь ближе, пока не смог спрятать ладошку Хинаты меж своих рук. Нежно гладил, стараясь согреть тонкие пальчики. Метнул взгляд на Хинату, вылавливая в темноте большие серые глаза. Не теряя этой тонкой ниточки, протянувшейся между зеркалами их душ, поднёс сцепление ладоней ко рту, опаляя их горячим дыханием. Хината ощущала себя потерянной, пока Наруто не согрел её. Это вернуло силы, в которых она так нуждалась. Позволив себе поверить, что остались только он и она, Хината прильнула к Наруто, кутаясь в него, прячась от всего. Пусть это будут её пять минут тишины. Плевать, что последствия этого дня ещё не скоро сотрутся. Такое понятие, как «норма», может вовсе исчезнуть из её жизни. Но только не в эти пять минут. Не с ним. Хината как мантру твердила про себя: пока Наруто рядом, всё будет хорошо. Пока Наруто рядом, всё будет хорошо. Пока Наруто рядом, всё будет хорошо. — Приехали, — Хината выглянула из-за Наруто, отказываясь верить, что уже всё. Но до боли знакомые балконы пресекли любые споры на эту тему. Сакура кивнула Итачи — он смог повернуться лишь настолько, что невольно поймал её взгляд. Она вышла молча, не представляя подходящих прощальных слов. «Спасибо, что подвезли», «еще раз извини»? Только воздух сотрясать. Харуно выбрала избавить Саске, да и его брата… чего там, Хинату тоже, от своего присутствия. Она делает ставку на расстояние и время, на великодушие Хинаты, на искру любви Саске, которую ничем нельзя погасить. Верит, что станет лучше. Наруто улыбается Хинате, молча прощаясь. Чувствует — её хватка на его руку становится сильнее. Понимает, что без него она останется лицом к лицу с братьями Учиха. С тем, какую ответственность на себя взяла. Но поделать Наруто ничего не может. С чем-то ей всегда придётся разгребаться самой. Узумаки целует её в висок. — Ты не упадёшь. Я подхвачу, если вдруг что, — шепчет он, с силой вырывая руку и выбираясь из машины. Пока не передумал. Не забрал с собой. Хината безвольно откидывается на спинку сиденья, пряча лишённые источника тепла руки в карманы куртки. Пальцев касается холодный металл. Совсем забыла. В душе поднимается волна радости. — Подожди, — бросает она Итачи, выпрыгивая из салона быстрее, чем кто-то успевает задать вопрос. — Подожди! — это уже крик в сторону Наруто. Сакура улыбается, торопясь спрятаться в подъезде. — Вот, — Хината всего-то оббежала вокруг машины, но запыхалась так, будто одолела очередной марафон. Её лицо расплывается вместе с белой дымкой пара. Наруто смотрит на протянутую в его сторону ладошку. — Взяла их утром. Забыла отдать. Наруто с опаской забирает свои ключи. Сам он вообще о них не вспомнил. Если бы предки решили затусить подольше — хрен он домой бы попал. Накрывает жар негодования на самого себя. Мог бы ещё утром заметить, что ключей нет. Глядишь догадался бы, что Хината ушла не просто так. И что она скоро вернётся. Не злился бы так постыдно на неё. — Спасибо, — широко улыбаясь, благодарит Наруто, теребя волосы на затылке. — Вот растяпа. Кого-то напоминает, — подмигнув, добавил блондин, отмечая, что губы Хинаты дрогнули в предвестнике улыбки. — Послушай, — раз уж всё равно не получается отпустить её просто так, и всё равно это будет похоже на отрывание плоти, Наруто решает, что должен оставить ей с собой нечто большее, чем глупая шутка о её забывчивости. — Д-да? — смотря на него снизу вверх, робко произнесла Хината. — Ты постарайся вспомнить, как нам было хорошо вчера. Идёт? Нельзя, чтобы твои усилия по победе над страхами были напрасными. Как видишь, экзамены это ещё не самое страшное. Мягко говоря. Просто отступи на шаг назад, — касаясь порозовевшей на ветру щеки, тепло, но настойчиво продолжил Наруто, — позволь им справиться с этим самим. А ты помни о нас. Обо мне, — пальцы сместились к приоткрытым губам, — о моих касаниях, поцелуях. Обо мне внутри, — пальцы нажали на подбородок, вынуждая смотреть внимательнее. — Я делал это для тебя. Если ты думаешь, что не можешь победить свои страхи, думай об этом так: я пришёл и сам всё сделал. Это я победил твои страха. Против меня они бессильны. Я тебя, — Наруто приблизился, пока его тень не накрыла Хинату, — заколдовал. Хината поверить не могла, что Наруто правда вспомнил о её страхах перед экзаменами, хотя после сегодняшнего вряд ли кто-то другой воспринимает их как нечто важное. Дело было даже не в самих экзаменах, Наруто просто поставил чувства Хинаты выше всего остального. Её затопило чувство безмерной благодарности. Подчиняясь порыву, она — действительно порывисто, практически сбивая его с ног — уничтожила расстояние между ними, мёртвой хваткой притянув Наруто за куртку ближе. И впилась в его губы отчаянным поцелуем. Словно завтра никогда не наступит. Всё, что у них есть — это мгновение. Она так посмотрела, когда поцелуй закончился, что у Наруто подкосились ноги. Это был один из «таких моментов». Когда кто-то произносит заветные три слова. У Хинаты были такие перепуганные, просто огромные глаза, что он сам испугался — вдруг не готов услышать о её любви. Наруто простоял у подъезда ещё минут десять. Убеждал себя, что Хината ему не приснилась. Та Хината, которая так ничего и не сказала. Просто ушла, растворившись в снегопаде. А он держал пустоту, стоя с протянутой рукой. Нищий, умоляющий о подачке. О любви.

***

Фары выловили габаритные огни отъезжающего от дома такси. И двух женщин, махавших кому-то, кого оно увозило в черноту глубокого зимнего вечера. Хината сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Остаток дороги она держалась на отпечатке поцелуя Наруто, его вкус успокаивал, привнося желанное равновесие. Отвлекаясь на всё ещё яркие ощущения горячих губ на губах, Хината могла игнорировать гнетущую тишину в салоне. Игнорировать саму себя и чувство вины, выскребающее железной ложкой внутренности. Она готовилась последовать совету Наруто, просто убежать, оставить осколки семьи Учиха разобраться самим. И что теперь? Теперь она видит Микото в свете фар, как будто она актриса на подмостках. Сейчас будет монолог, обращённый в зал, и каждый зритель опустит глаза от стыда, потому что слова её будут обращены ко всем. Всех коснутся. Микото, милая Микото, от которой Хината всю жизнь видела лишь заботу, в ответ получила удар в спину. Было страшно вспомнить, каким тоном она умудрилась разговаривать с этой лишённой злобы женщиной. Хината бросила взгляд на собственный дом, теша себя надеждой, что появится Хиаши и спасёт её от необходимости разбираться с этим прямо сейчас. Калитка заперта, сквозь щель в заборе виден мягкий жёлтый свет, ощущение, что все дома больно колит в сердце. Словно её там никто не ждёт, она лишнее звено в этой новой, счастливой семье. А всё потому, что они знают — Хината всё портит. Притворяется, что помогает, а сама приносит боль. Хуже того, прикидывается, что понимает, а сама без понятия, как и что делать. Учит жизни, о которой мало что успела узнать. Она синтезирует в себе гнев, чтобы выйти из машины с гордо поднятой головой. Отринуть все страхи. Ну нет, она не собирается извиняться. Она знает. Она права. Фары гаснут. Лицо Микото погружается в тень. Свет фонаря за её спиной полностью стирает возможность разглядеть выражение. Хината выходит на дорогу между ней и братьями, которые медлили. Глупо, но Хината бросает Микото вызов, встречая прямым взглядом. Меня не сломить, что насчёт тебя? Мимо Хинаты проходит Итачи. Он целует мать в щёку, несколько поспешно, мимоходом. Его путь лежит дальше, туда, где его ждут нежные объятия Изуми. Саске движется по другой траектории. Его поцелуй оказывается на другой щеке Микото. Он тоже хочет убежать, но мать удерживает, заглядывает в глаза, заботливо убирая пряди мешающей чёлки. Она так улыбается, словно извиняется за свой выбор. Одновременно так твёрдо поглаживая сына по опущенным плечам, словно напоминая, что неправильный выбор подарил ей самое дорогое. Она своей рукой подталкивает Саске идти дальше. Теперь за спиной Микото её семья. А за Хинатой пустота. Но она продолжает настаивать, что её не согнуть, не сломать. Упрямо смотрит на Микото диким зверёнышем, ощетиниваясь против её ответной мягкости. Не станет Хината просить прощения. Не за что. У этой семейки есть шанс только потому, что она согласилась побыть злодейкой, готовой причинять боль, не оглядываясь на последствия. Синтезированный гнев всё ещё плещется в крови, помогая держать спину прямо. Микото идёт к ней. Хината сглатывает, ненавидя себя за первые ростки страха, сумевшие пробиться через броню. Что она будет делать, если Микото прикажет держаться подальше от их семьи? Они ведь и её семья тоже. Вторая семья, которую не нужно скрывать. — Мне… — едва успевает выдавить Хината, готовясь сдаться. Искусственный гнев не поддаётся, теперь и он сопротивляется, его не развеять так просто. А от взгляда Микото не убежать, пригвоздил к земле. Она берёт её руки в свои так бережно. Улыбается, как будто правда хочет сказать, что всё хорошо. Хината видит себя изнутри — её трясёт, она старается вывернуться, точнее какая-то сущность в ней, не знающая, когда попросить о помощи, когда признать, что пора остановиться. На самом деле, Хината остолбенела окончательно, даже дышать перестала. Всё, что ей ещё осталось — тепло на руках. — Моя храбрая девочка, — шепчет ей Микото каким-то чужим голосом, — спасибо, что присмотрела за моим мальчиком, — теперь это больше она, нежели та, кого Хинате хотелось бы услышать. — И что напомнила, кем я должна быть. Хината громко дышит через нос, не позволяя губам искривиться в гримасе слабости. Оно зарождается в солнечном сплетении, поднимается всё выше и выше, не остановить. Хината больше не приказывает себе, умоляет удержать, не терять лица. Микото отпускает её ладони, касается плеч. Хината уже знает, что она собирается сделать. Оно, это чувство, что сильнее любого напускного гнева, вырывается из неё коротким, резким всхлипом. Микото смыкает вокруг маленькой девочки свои мягкие материнские объятия. Хината не в силах ответить, стены вокруг неё рушатся, оставляя руины. Она отдаётся протяжному всхлипу, переходящему в громкие рыдания. Упирается в плечо Микото, способная только так сказать, чтобы не отпускала. Весь этот день, вся её жизнь с тех пор, как утратила возможность вот так плакать на плече в матери, наваливается одним махом. Хината плачет, как может цепляясь за пальто Микото. Сквозь всхлипы что-то говорит, извиняется, или пытается объяснить, как много в ней эмоций, с которыми не справится. Хиаши вышел из дома ведомый странным предчувствием и активностью у дома соседей. Он хотел окликнуть Хинату, как только Микото взяла её за руки. Хотел сам успокоить, потому что теперь это его работа. Но не посмел. Не смог лишить дочь материнской ласки. Вскрылась глубокая рана. Тепло материнских рук он никогда своим детям дать не сможет. Но не только это медленно его убивало. А сможет ли он загладить вину, действительно загладить, навсегда, за те годы, когда и крепких отцовских рук они были лишены? Хината продолжала плакать. Хиаши ничего не мог сделать.

***

Наруто куртку не успел снять, как Кушина на него набросилась, чуть не свалив посреди коридора. — Мам! Мам! — уворачиваясь от её лабзаний, Наруто крутился во все стороны, но куда там против Кушины. — Ну м-а-а-а-м, — заканючил блондин, останавливаясь и ожидая, когда неуправляемые телячьи нежности закончатся. — Детёныш! — прокричала Кушина, сжимая его в тисках объятий, от которых захрустели кости. Вдохнуть Наруто не мог. — Мой любимый детёныш! Как же я ра-а-да, — Наруто с трудом соображал, кислород не попадал в мозг, а мать перешла в какую-то опасную кондицию, в которой не совсем ясно, чего ей хочется больше: залюбить или залюбить до смерти. — Кушина! — строго прикрикнул Минато. — Наш сын уже посинел, прекрати немедленно. Послушалась она нехотя. — Ах-х-х, — вдохнул Наруто, ощутив свободу. — Кха-кха, спасибо, пап, — прохрипел парень, показывая отцу большой палец. Кушина показательно надула губки, изображая, что вот-вот готова разреветься. Нижняя губа уже подрагивала, а глаза так вылупились на сына, что противиться угрызениям совести — откуда они брались в такие моменты, всегда было для Наруто загадкой, просто приходили, будто нанёс матери смертельную обиду. Блондин вздохнул. — Я тоже по тебе скучал, мам, — выдал Наруто, стараясь не задумываться о том, что немного соврал. День был такой, что некогда просто остановиться и вспомнить собственное имя. Кушина счастливо взвизгнула, напоследок сломав объятиями ещё парочку рёбер. И унеслась на кухню. — Мой руки и за стол! — крикнула она из глубины квартиры. — Я предупреждал, — пожимая руку сына, сочувственно сказал Минато. — Не впервой, — пожал плечами Наруто. Хотя не мог отрицать, как стало мирно на душе в присутствии отца. От Минато исходили волны надёжности, контроля. Хотел бы Наруто однажды стать немного на него похожим. Но судя по тому, как много взял от безумия матери, эти гены сильнее. Минато разглядывал сына. Наруто это видел, но сам что-то говорить не торопился. — Теперь ты дома, — Минато ограничился этими словами, которые, на первый взгляд, звучали бессмысленно, и ушёл усмирять нрав Кушины. Наруто задумчиво проводил отца взглядом. Улыбнулся его проницательности. Не спросил — как знал, что сын не готов к долгому пересказу, но одной фразой подбодрил, напомнил, что есть место, где бури остаются только за окном. И всё же было что-то ещё. — Ох нихр-кха-кха, нифига себе, — вовремя спохватился Наруто, ошалев от увиденного. Их кухонный стол никогда ещё не казался таким ничтожно маленьким. Всё, что наготовила Кушина на него не поместилось, а что поместилось стояло впритык, так что грозило вот-вот навернуться. — Это как-то уже, — глаза разбегались, — слишком. Не? — Да, — сокрушённо согласилась Кушина, громко хлопнув ладонями о лицо, — слишком мало! Это никак не покроет моей вины! Какая мать вот так бросит своего единственного детёныша голодать?! Минато покачал головой, предпочтя уткнуться в книгу. — Знаю! — обрадовалась Кушина. — Как ты смотришь на то, чтобы мы купили тебе мотоцикл? — А? — ошалело уставился на мать Наруто. — Что-что? — сосредоточиться на книге у Минато не получилось. — Или машину! — накидывала идеи Кушина. — Дорогая, — вкрадчиво напомнил о себе Намиказе, — мы, кажется, уже кое-что привезли для Наруто? Как насчёт того, чтобы ограничиться, для начала, этим? — Ой! Точно! — она снова убежала. — Там ведь не пони? — уточнил Наруто. — Слава ками, нет. — А вообще-то, — хитро протянул Наруто, — я мог бы пораскинуть мозгами, вдруг чего-нибудь да захочется. Пока мама в таком состоянии, когда готова на разные опрометчивые поступки. — Забудь, — усмехнулся Минато, — даже в таком состоянии она не позволит тебе «осквернить это идеальное маленькое тельце, которое она несколько часов из себя выталкивала», если я правильно помню, как она выразилась в последний раз, когда ты клянчил татуировку. Наруто фыркнул. — Всю малину обломал. — Прелести отцовства, — посмеялся Минато. Наруто попытался не меняться в лице. Но как тут скроешься от воспоминаний о чужом отце, который нашёл иные прелести. Которому нет дела до глупостей, которые могут натворить его ненужные дети. — Пап, — его порывы взяли верх до того, как успел проглотить непрошенные мысли. Минато внимательно на него взглянул, ожидая продолжения. — Тебе никогда не казалось, что ты что-то сделал не правильно? — Узумаки поморщился, недовольный тем, как расплывчато прозвучал вопрос. — Разумеется, и не раз, — мягко улыбнулся Минато. — Да нет, я имею в виду со мной, — растрепав волосы на затылке, неловко продолжил Наруто. — Типа, может, хотел бы, чтобы я, п-ф-ф, ну не знаю, был умнее, больше занимался. Или любил читать так же сильно, как ты. Был сильнее, — тихо закончил Наруто, хмуро уставившись в непроглядную тьму за окном. — Нет, — не задумавшись, тут же ответил Минато. У него это вышло так легко, что Наруто отказывался верить. — Да ладно. Вообще ничего такого? Не находишь, что это уже не нормально? — сложив руки на груди, насел Наруто. Минато на это только рассмеялся. — Ничего не могу с этим поделать, извини, — он развёл руками, насколько позволяло сидячее положение. — Но если хочешь, могу об этом задуматься. — Нет, — помахал на него руками младший блондин. — Не стоит себя утруждать. — Я так и подумал, — вернувшись к истории с пожелтевших страниц, ответил Минато. Но для себя сделал пометку, что что-то случилось. Давить он не собирается, понаблюдает, подождёт. Если это серьёзно, Наруто знает, что может попросить помощи. Всегда. — Глянь, какая прелесть, — вернулась Кушина, протягивая Наруто какую-то блестящую вещицу. — Стоит как мотоцикл, — буркнул Минато, не отвлекаясь от страницы. Его никто не услышал. Наруто взял блестяшку. Это оказался брелок для ключей. На толстом колечке болтался серебряный дракон с длинным хвостом и камешками голубых глаз. — В отеле, где мы были, — подталкивая сына к столу, принялась рассказывать Кушина, — всюду такие драконы. Потом покажу тебе фотки. Там всё таа-а-кое шикарное, ты себе не представляешь. Я встретилась с папиной бывшей пассией, — доверительно наклонившись к нему, типа прошептала Кушина, на деле ни на йоту не снизив громкости. — Со мной рядом, понятное дело, и не валялась. Но ничего такая, миленькая. Минато несколько раз ударился лицом в книгу. — Ты ешь, ешь, — периодически напоминала Кушина, в перерывах между рассказами о выходных в шикарном отеле. Наруто ел, но сосредоточиться на удовольствии от вкуса не мог. Он вообще не мог в полной мере ощутить себя дома. Это было странно, ему не нравилось. Казалось, что день должен был принести не только страх перед будущим. В конце концов, он вернул в свою жизнь Сакуру, да и с Хинатой у них — лично у них — всё в порядке. Так почему впервые, с тех пор, как его отъезд стал таким скорым, Наруто радуется возможности уехать? — Дорогие, я дома! — пропела из прихожей Мей. — Мы тут! — крикнула ей Кушина. — Ты как раз вовремя. Иди ужинать. — Отлично, а то я буквально умираю с голоду! — продолжила кричать на весь дом Теруми. Раз её выходные прошли не совсем так, как она ожидала, то может занять образовавшуюся пустоту внутри едой. Судя по желанию Хиаши её раздевать, ему вообще плевать, как горячо она выглядит под одеждой. — Только переоденусь! Наруто закинул в рот спиральку ярко-зелёного цвета, пытаясь понять, что именно Кушина так красиво нарезала. Пока думал, его посетила странная мысль, как будто он о чём-то забыл. О чём-то очень, очень… — КАКОГО ХРЕНА?! — он чуть не подавился, когда раздался яростный крик Мей. — ЧТО С МОЕЙ КОМНАТОЙ?! «Моей комнатой», — поправил блондин Теруми. А потом вспомнил свою истерику — только её и вспомнил, понятия не имея, насколько масштабный бардак после себя оставил. Испуганно проглотив остатки зелёной спиральки, он произнёс только одно… — Упс.