Гад.

      Гадство. Пакость. Хоть и не нарочно это было сделано, но так обидно, так больно — мало проснуться совершенно одному с саднящим горлом и слабостью, мало сутра испугаться, помня смутно вчерашний вечер и осознавая, что это все не причудилось. Мало понимать, что оказался в постели не самостоятельно; благо не раздетым, иначе можно помереть от стыда прямо здесь и сейчас. «Пытался вас разбудить, но к моему огорчению вы слишком крепко спали. Вынужден срочно уехать. Прошу, не натворите ничего, пока меня не будет. Очень прошу. »       Почерк размашистый, но аккуратный. Писал Яков явно второпях. Именно Яков. Больше просто некому. Последние строчки ввели в неприятный ступор. Смеяться? Злиться? Какой же доброй наивностью было пропитано это послание — просить его ничего не натворить. — Боже. — первый позыв смять бумажку и забыть о ней до первой уборки был сдержан. Жалко. Мужчина вздохнул. — Звучит, как вызов.       В другой раз он действительно устроил бы какую-нибудь незначительную пакость. Просто так, назло, в отместку за столь глупые просьбы. Сейчас же не было ни сил, ни желания, да и после недавнего инцидента рисковать, играя с доверием — непозволительно.       Одиночество теперь стало всамделешним наказанием. Нечем было отвлечься даже от навязчивой, вязкой слабости и уже более явственной боли в горле. Всё-таки Вьёлет простыл, сомнений не осталось. Маг сам себя корил за то, что вчера вечером, поддавшись странной, пьяной и печальной эйфории, с таким упоением нарочно замерзал под сквозняком, мучил себя. И чего ради? Чтобы теперь, даже без тени какого-либо удовольствия, страдать ещё больше и пить чашка за чашкой горячий чай?       Вообще на душе всё было очень скомкано. Вопреки каким-то, возможно, надеждам, что алкоголь сотрёт неугодные моменты из памяти, он прекрасно помнил о поцелуе. Помнил, что расплакался из-за прихода Брюса, что так неожиданно и грубо вырвал его из собственных мыслей, из-за его прикосновений, из-за укоризненных, но почему-то звучащих даже немного ласково слов. Помнил, что находился на грани и, сорвавшись, готов был молить о прощении, но Яков опередил его, перехватив инициативу, спас от позора. Да так лихо спас, что теперь дела их окончательно стали запутанными и сложными. Нет, француз был совершенно не против, иначе закатил бы скандал. Это лишь подтолкнуло его к мысли, как именно может ему симпатизировать чародей. Чувство невозможно было назвать влюблённостью или влечением. Кроме того, вчера им движела точно не страсть. А отвечать взаимностью из хитрости? Вьёлет, конечно, много чем не гнушавился в своей жизни ради достижения целей, но был коварен не до такой степени, чтобы настолько опуститься и целоваться ради каких-то благ с мужчиной.       Хозяйничать в чужой лаборатории было не впервой. Вообще магистру по понятным причинам было запрещено появляться здесь без спроса, как и во многих других местах башни, но периодически мужчина всё же нарушал запрет. Чаще всего по мелочи, как сейчас — разболеться не хотелось, а на одних только чаях здоров не будешь. Нужно было что-то понадёжнее и без применения магии, которой француза лишили. Авось Яков не заметит, что трав и измельчённых кореньев слегка поубавилось. С другой стороны: а что здесь такого? Самое обыкновенное средство от простуды, после которого беспощадно клонит в сон. Оно и к лучшему — так не придётся ни о чём гадать.       Однако же гадать в конце концов пришлось: Брюс не вернулся ни днём, ни к вечеру, ни на следующий день, ни после. Три дня невообразимой скуки, которую не скрасило даже возвращение младшего состава. Петра он не был рад видеть совершенно (впрочем, как всегда), Кубик раздражал одним только своим голосом, а Марго… к ней он относился теплее всего, хотя девчушка первое время яростнее всех протестовала из-за его присутствия. Удивительно, что именно с ней в итоге он нашёл общий язык. Хотя бы потому, что с юной графиней он был схож характером отчасти и был не прочь иногда с ней побеседовать. Подкупил умением слушать и рассказами обо всем, по поводу чего девушка спрашивала — вот так просто, без утайки. Она много интересовалась магией и волшебными мирами, ведь, как выяснилось, отец не сильно баловал дочку информацией о чём-то на его взгляд тёмном и запретном.       Зато чем дольше не появлялся Яков, тем больше было времени на раздумья и возможностей заниматься чем угодно. В пределах возможного, конечно, но маг отводил душу, проводя поздние вечера в лаборатории. Некому было запрещать сюда приходить, некому было следить за его режимом сна. Правда и обсудить очень-очень важный вопрос, как ни печально, тоже было некому. Как можно исчезнуть так внезапно и невовремя? Нет, конечно же Визард понимал, что дела ждать не будут, однако небольшая обида в его душе засела. Не так страшен был разговор, как само его ожидание, а оно весьма затянулось — лишь на четвёртый день мужчина узнал, что Брюс вернётся предположительно завтрашней ночью, да и то об этом рассказала Маргарита. А ведь девчонка могла и умолчать. Зато теперь появилось понимание, когда же явится чародей. Вместе с этим пришла тревога.

…

— Я не знаю. — максимально честный, но максимально неудовлетворительный ответ. Его Визарду мало. Он выискивающе посмотрел чародею в глаза, пытаясь разгадать в них хоть что-то кроме откровенного непонимания. Ему нужно было более развёрнутое, более чёткое объяснение, но граф молчал, чем невероятно злил.       Француз застал Якова врасплох на месте весьма символичном. Лестница. Эта чёртова лестница, которую в состоянии была восстановить после нападения только магия. С неё был прекрасный обзор на всё пространство внизу, так что граф был перехвачен моментально: ни тебе «здравствуй», ни «где пропадал?», а сразу, смело, прямо в лоб: «Скажи мне, что это было?». Просто потому, что терпение давно лопнуло, а нервы были на пределе. Потому что Визарду срочно нужен был ответ. — Значит ты просто рехнулся, Брюс. — маг нервно смеётся, складывая руки на груди. Отнюдь не для удобства, просто так он чувствует себя защищённей и увереннее. Ему не хочется показывать своё разочарование, но мужчина расстроен. На лице появилась натянутая ухмылка. Яков всё видит, всё понимает, и это ему не нравится. Он хочет снова успокоить, но теперь не знает, каким образом. Зато Вьёлет ожил — прямо по-настоящему ожил, наконец-то став самим собой. Вредным, настырным, язвительным, а не просто напуганным и замкнутым в своих мыслях. — Возможно и так. — мужчина принимает колкость легко, потому что сам считает точно так же. Он поступил странно и глупо, притом совершенно бестактно: француз был пьян, находился чуть ли не в отчаянии, а Яков… он не воспользовался этим, но всё равно — это было нечестно. — Я дурак? — Ты не дурак, ты гад. Гад, каких ещё сыскать. — магистр раздражённо фыркнул, но на удивление злобы в его словах уже не было. Он провинился сильнее и вина его была куда более тяжкая, но граф простил, всё принял. Вьёлет был готов простить и принять в ответ. — Сам знаю. — мужчина выглядит, как нашкодивший ребёнок. Смотрит взглядом доверчивой дворняги. Бесхитростно, слегка глуповато и до больного по-доброму — наповал. За это Вьёлет отчасти и готов прощать. — Но и ничего дурного я сделать не хотел. Что вдруг такое нашло, не пойму.       Яков поник, чуть разведя руками. Порыв со временем не угас, а только усилился, но сейчас он обязан был это контролировать: это крайне неправильно и, скорее всего, абсолютно не взаимно. Вьёлет в образ дамы, нуждающейся в подобной поддержке, совершенно не вписывался даже внешне, а о характере не шло и речи — он самобытен, упрям, терпеть не может казаться слабым. Слишком разные, чтобы можно было чего-то ждать. — А я и не злюсь на самом деле. Чего уж теперь врать: мне не было противно, меня это успокоило, да и в конце концов не так уж сильно я был пьян, чтобы не отдавать отчёт происходящему. — голос мага стал немного тише. Как будто убаюкивал, заставляя графа прикрыть глаза. Так ему проще было обдумать сказанное. Значило ли это, что Вьёлет не против? Спросить напрямую страшно, но очень хочется. — Что, сам уже запутался? Иди-ка тогда лучше, mon chéri, спать.       Прикосновение к щеке едва ощутимо. Веки приподнимаются тяжело, будто слиплись. Якову действительно не мешало бы отправиться в постель, отоспаться с дороги, но что-то держит. — Послушай, я… — мужчину никто не перебивал, но он сбился. На его уставшую голову Вьёлет свалился так же внезапно, как делал это всякий раз, но привыкнуть никак не получалось. Он задал вопрос слишком неожиданно и резко, не позволял подумать, торопил, ёрничал, и все это прямо с порога. Теперь добивал, холодной рукой накрывая горячую от румянца щёку. Игрался, успев отойти от собственного шока? Вполне в его характере. А вот Брюсу не до игр. — …Я очень устал, да и речи никакой не готовил. Думал, ты не станешь спрашивать и мы забудем об этом, но раз уж так: бога ради, помилуй, подожди до завтра.       Пальцы на секунду переплетаются. И Визард помиловал, послушно убрав ладонь с чужой щеки, когда её накрыла рука Якова. Недовольный, но переполненный ехидством. — Меня ты не послушал, когда я просил о том же. Спокойной ночи. На губах остаётся обжигающее тепло. Заставляет трепетать сильнее, но вскоре демонстрировать смущение становится не перед кем. Приятной гадостью отомстил за такую же приятную гадость.