Our forbidden miracle

We all need some miracles for our lives to be complete

      Раф отличалась от подавляющего большинства своих сверстников — да и не только сверстников, если честно, — сколько себя помнила. Она чувствовала людей так же тонко, как когда-то — её ныне покойная мать. По крайней мере, все неприлично поспешно сочли её мать покойной, даже не удосужившись организовать поиски должным образом.       И не менее поспешно товарищи по учёбе записали «слишком особенную» Раф в первые ряды изгоев.       То, что чересчур резко расходилось с их незыблемым мировоззрением, люди нещадно окрашивали в чёрный цвет, отказываясь даже попытаться вглядеться глубже, чтобы увидеть сущность.       Раф не могла точно определить причину своей уверенности, да и не всегда понимала, что за материю постоянно ощущает вокруг и внутри себя… Но почему-то не сомневалась: сущность её мамы ослепительно сияла золотым.       Но стоило этому свету в их жизни погаснуть, с ещё одним бесконечно важным для Раф человеком произошли необратимые изменения, и, за исключением редких моментов его «просветления», жизнь Раф напоминала кошмар, в котором её кто-то надёжно запер в полном одиночестве и с наслаждением ждал, пока она наконец сломается и позволит этому кошмару стереть себя в пыль.       Но Раф не собиралась сдаваться. Мама учила, что если остаётся хотя бы крохотный проблеск света (а они обе искренне верили, что проблеск света остаётся всегда) — следует вцепиться в него мёртвой хваткой и не отпускать. Конечно, Раф помнила лишь немногие моменты, связанные с мамой, настолько отчётливо. Но записи в её дневнике год назад стали для Раф тем самым проблеском света.       Сегодня вокруг папы снова сгустилась холодная тяжёлая тьма, и когда Раф по обыкновению прикоснулась ладошкой к его груди (обычно это работало: рука светилась голубоватым светом, который могла видеть только она, и липкое облако тьмы на какое-то время оставляло папу в покое), тьма окутала грудь Малаки ещё плотнее.       В глазах неприятно защипало, но Раф мужественно сдерживала слёзы, понимая, что ввести отца (и так похожего на одну из старых, хранящихся на дне пыльных ящиков надколотых фигурок) в ещё более плачевное состояние было бы настоящим кощунством с её стороны!       — Ангел мой, — тихим, безжизненным голосом позвал её отец; казалось бы, ласковое обращение в который раз не вызвало у Раф ничего кроме мурашек и желания нырнуть под покрывало с головой до следующего рассвета. — В дом только что приходила незнакомка. Не исключено, что мне всего лишь показалось… Но постарайся в ближайшее время не покидать комнату.       И просьба отца удивительным образом совпала с её желанием спрятаться далеко и надолго. Раф даже не удивилась новости о незнакомке в доме: Малаки действительно вполне могло всего лишь показаться. Раф ведь тоже часто снились сны, в которых ей являлась незнакомая женщина, в конце каким-то волшебным образом неизменно оказывавшаяся её матерью.       Но это были не более чем сны.       Иллюзии, чересчур прекрасные, чтобы быть правдой.       Поэтому Раф только слабо кивнула. Отец неловко поцеловал её в макушку ледяными губами и скрылся в устланном плотным полумраком коридоре.       Раф наконец не удержалась и прерывисто всхлипнула. Как бы она хотела, чтобы папа хоть раз присел рядом, обнял нежно и, как в фильмах, заверил её, что мама несмотря ни на что незримо здесь — каждую минуту рядом с ними, оберегает семейный очаг силой своей любви.       Но он сам хоть и находился рядом физически — Раф могла легко видеть отца, прикасаться к нему (хотя в последнее время ей не очень нравилось злоупотреблять этой привилегией: всё, что она чувствовала при его прикосновениях, — опустошающий холод), полноценного присутствия Малаки в своей жизни она уже несколько лет как не ощущала вовсе.       Сквозь пелену слёз робко проникло тусклое серебристое свечение. Раф закуталась в одеяло по плечи, отчего-то почувствовав себя неуютно — на секунду как будто похолодало перед приближающейся бурей, но стоило ей открыть глаза и взглянуть прямо перед собой — туда, откуда исходил свет, в груди неожиданно разлилась всепоглощающая волна тепла и безопасности, а ядовитую горечь сменило жгучее любопытство.       Перед ней — прямиком в воздухе, да ещё и с таким потерянным видом, будто её только что застали за свершением одного из тяжелейших преступлений, — замерла незнакомая молодая девушка. За её спиной, подобно листьям на сильном осеннем ветру, беспокойно трепетали золотистые крылья. В глазах, по цвету напоминающих жидкое золото, словно отражался их мягкий согревающий блеск.       Раф не задумывалась, реально происходящее или это всего лишь очередной несбыточный сон. Она просто любовалась прекрасной крылатой незнакомкой, приняв мимолётную тень страха в её взгляде, заставившую жидкое золото на мгновение потемнеть, за так недостающее ей сочувствие.       Девушка с опаской опустилась на пол — так, словно вместо мраморных плит у неё под ногами оказался тонкий талый лёд, и принялась настороженно изучать её в ответ, правда, впредь предпочитая избегать прямого зрительного контакта.       Раф никогда раньше не видела подобных волос: словно лёгкое сияющее кружево, сотканное из тончайших серебряных нитей. Как в маминых сказках.       Рука непроизвольно потянулась вперёд, навстречу — ей хотелось прикоснуться к этой чистоте и убедиться, что незнакомка — не очередной осколок детских грёз, в которых мама возвращалась к ней в самых разнообразных ипостасях, — по-прежнему чистая, светлая, безупречная, — и отец переставал походить на неохотно вымученный художником угольный рисунок: серый, выцветший и размытый мутной водой.       Девушка, чем-то напоминающая маму, которую Раф помнила только в общих чертах (в сознании сохранился разве что смутный расплывчатый образ), но всё же — бесконечно любила, ошеломлённо застыла и, к удивлению Раф, сделала шаг назад. Затем — побледнела, словно медленно тающий утренний туман…       — Я не обижу тебя, — поспешила заверить её Раф, от нетерпения соскочив с кровати и ощутив под босыми ступнями холодный мраморный пол. — Пожалуйста, останься!       Детское сердце бережно хранило крохотные остатки тепла материнских объятий, и едва заметный серебристый свет, исходящий от крылатой девушки, оказался не менее тёплым.       И отпускать это вновь обретённое тепло она не хотела.       — Ты… можешь видеть меня… — Незнакомка отрицательно мотнула головой, словно не могла поверить в правдивость собственных слов… хотя, вероятнее всего, отчаянно не хотела в неё верить. Затем — одними губами (или её губы и вовсе и не шевелились?) произнесла: — Зебул был прав. Мне не следовало принимать земной облик перед смертным.       Раф нахмурилась.       — Так это тебя папа только что видел в доме?       Девушка замерла и, казалось, на мгновение побледнела.       «Разве я произносила это вслух? — в этот раз её губы действительно не шевелились. — Нарушение вето может иметь настолько непредсказуемые последствия? Что же… — Раф вздрогнула: смирение, безразличие — будто всё, что наполняло дом со дня исчезновения мамы, увеличилось в объёме вдвое. В спальне стало ещё холоднее, чем всегда. — Придётся понести соответствующее наказание. Без… него мне так или иначе нечего терять».       — Что бы ты там ни нарушила, — серьёзно обратилась к ней Раф, стараясь подражать деловой манере отца во время немногочисленных бесед с клиентами, до сих пор проходящих в особняке или по крайней мере на его территории (не то чтобы подробные беседы велись в открытую и предназначались для посторонних ушей, но Раф посчитала, что на правах потенциальной наследницы семейного дела вполне имеет право подслушать некоторые из них — конечно, исключительно в профессиональных целях!), и посмотрела в янтарные глаза настолько проникновенным взглядом, насколько умела, — я никому не скажу. Честное слово! — И позволила себе изобразить надменную — как ей казалось, во всяком случае, — ухмылку: — Если скажешь мне, кто ты.       Девушка посмотрела на неё с таким потрясением, что Раф практически пожалела о своей маленькой авантюре: не хотелось потерять кредит доверия, так и не успев его заслужить.       — Хотя бы назови своё имя, — почти жалобно прошептала она. — Пожалуйста… Фигура девушки вновь едва заметно потускнела. Раф почувствовала, как щёки снова обжигают струйки слёз. Если она сейчас уйдёт, Раф наверняка в который раз будет вынуждена безвылазно провести ближайшие несколько суток в ледяной спальне, заперев дверь на ключ (сюда тьма просачивалась разве что изредка, так как её комната являлась одной из самых дальних от отцовской спальни).       Прикосновение чужой ладони к её (без сомнения — жутко растрёпанным, но в данный момент ей не было до внешности никакого дела) волосам заставило что-то в груди томительно сжаться.       Она услышала успокаивающий шёпот матери, но спустя мгновение — поняла, что голос принадлежит крылатой незнакомке.       Ну что за глупые, жестокие сны!..       Мамины руки всегда были по-домашнему тёплыми, а от рук ангела веяло практически неуловимой, но в любом случае — приятной прохладой. А ещё Раф ощутила лёгкое покалывание, словно на её ладони плясали едва ощутимые электрические разряды.       — Рейна.       — Что? — Раф с трудом удалось вынырнуть из нахлынувшего на неё потока новых ощущений, каким-то образом накрепко переплетённых с истончившимися до зыбких фрагментов воспоминаниями о прошлом.       — Ты хотела узнать моё имя, — напомнила ангел и ласково улыбнулась. По крайней мере, попыталась изобразить улыбку, но на деле — лишь слегка приподняла уголки губ; в золотых глазах мерцала настороженность с тусклыми вкраплениями любопытства.       Спальня утонула в вязкой, неуютной тишине. Раф почувствовала чужую растерянность — сердце как будто слегка кольнуло ледяной иглой.       — Прости. — Стоило девушке отстраниться, в следствие чего приятная исцеляющая прохлада её прикосновения неумолимо быстро растворилась в прошедших, ускользнувших сквозь пальцы секундах, Раф пришлось приложить недюжинные усилия, чтобы не схватить её за руку в отчаянной попытке хотя бы ненадолго вернуть спасительное ощущение. Ощущение, будто рядом кто-то родной. — Я, наверное, вынудила тебя ещё раз нарушить правила.       Рейна мягко рассмеялась.       В сердце что-то дрогнуло.       Анжели любила рассказывать дочери истории о стражах человеческих душ, живущих высоко-высоко на небе. Раф безумно нравилось, что их название было созвучно с именем мамы — самым лучшим именем на всей Земле! Небесных стражей человеческих душ называли «ангелами».       Теперь Раф была твёрдо убеждена: именно так звучит хрустальный ангельский смех, кстати говоря, тоже очень похожий на мамин. Разве что более звонкий — мама всегда смеялась тихо и мягко (по крайней мере, так это вспоминал отец — во времена, когда изредка уделял время её боли, ещё не успев раствориться в своей собственной без остатка).       Сердце трепетало от восторга, как новорожденный мотылёк, которому только предстояло любоваться красотами бескрайнего мира.       — Так ты… ангел? Мой ангел-хранитель? — с надеждой полюбопытствовала Раф и авторитетно заявила: — Мама говорила, что у каждого человека он есть!       Точнее, об этом повествовали записи в дневнике Анжели, что, впрочем, не мешало Раф представлять, будто через эти строки она общается с мамой напрямую.       Снова смех — но теперь почему-то с примесью печальных переливов.       — Я так или иначе зашла слишком далеко. Бесполезно притворяться, что ничего не произошло. — Рейна помедлила несколько секунд, словно вопреки своим словам всё ещё надеялась повернуть время вспять, и по её губам скользнула едва заметная тень вымученной улыбки. — Я — ангел-хранитель твоего отца.       Раф почувствовала, как настроение снова начинает напоминать плотную пелену серых туч.       — Тогда почему ему становится всё хуже? Разве ангелы нужны не для того, чтобы охранять души людей от зла?       В глазах снова защипало. Раф не помнила, когда в последний раз плакала так много, да и не была уверена, проливала ли ранее по какому-либо поводу столько слёз.       Душа Малаки тонула в густом чёрном горе. И… судя по всему, отец не имел ни малейшего желания с ним бороться. Раф же потихоньку погружалась в это горе вместе с ним — только медленнее, изо всех сил стараясь тянуться к свету.       — Я не могу повлиять на его состояние. Ангелы не имеют права на прямое вмешательство в жизнь подопечных. — Рейна виновато улыбнулась, хотя её вины здесь очевидно быть не могло, и Раф почувствовала, как воздухе вновь начинает сгущаться что-то тёмное. Знакомый обжигающий холод опустился на спальню густым незримым слоем. Это чувство было ей знакомо. Безысходность. В комнате отца им успел пропитаться едва ли не каждый сантиметр.       Это ощущалось подобно переполненной чаше, из которой без перерыва выплёскивалось горькое ледяное вино, потому что в неё то и дело доливали новое.       — Мы можем разве что мягко направлять на верный выбор. А к кому прислушаться в первую очередь — к ангелу или дьяволу, — каждый решает для себя сам.       Раф невольно втянула голову в плечи. Предчувствие скорой бури на мгновение вернулось и крепко вцепилось в сердце сотнями острых когтей.       — Значит, и дьяволы существуют?       Рейна пренебрежительно пожала плечами.       — Звучит страшнее, чем есть на самом деле. Во всяком случае, ничего более страшного, чем дьявол, который свято соблюдает правила и обладает умением виртуозно играть на твоих нервах напоминанием о том, что вы делите между собой ответственность за одного смертного, мне пока видеть не доводилось.       Раф не удержалась от лёгкой улыбки.       — Дьявол, соблюдающий правила? Честно говоря, мне намного легче представить ангела, который их нарушает.       — Ты права. — Рейна, кажется, попыталась улыбнуться а ответ, но тёплый блеск её глаз потух, словно кто-то обернул золото в них тонкой серой плёнкой. — Сорваться вниз легко, даже слишком. Но подняться — практически невозможно…       По какой-то причине у Раф сложилось впечатление, что Рейна имела в виду вовсе не её отца. Но не спросить, опять же, было сродни кощунству:       — Значит, папе никак нельзя помочь? Он ведь, — Раф сжала дрожащую руку в кулак, впиваясь ногтями в ладонь, но практически не ощущая боли… потому что лихорадочно колотящееся сердце, казалось, не оставляло попытки раздробить грудную клетку на куски, — больше не способен сделать самостоятельный выбор! Его поглощает темнота! Я вижу её каждый день, и… она становится всё гуще.       С каждым словом Рейна всё отчётливее походила на бледную, выцветшую тень самой себя.       — Есть один способ, — спустя несколько бесконечных секунд томительного молчания произнесла она — очень тихо, так, словно не могла поверить в собственные слова, и осторожно приобняла Раф за опущенные плечи. — Но он опасен — гарантировать успешный исход я не могу. Никто не должен знать ни о нашем общении, ни об этом. Пообещай мне.       Раф, почувствовав, как внутри разливается тёплая волна надёжны, твёрдо кивнула, пытаясь унять заполошно стучащее, покрытое паутиной трещин сердце.

* * *

      От каменных стен затопленной угольно-чёрным мраком пещеры отразилось эхо женского голоса, наполненного ледяной решимостью (мрак, казалось, был настолько плотным, что эхо отражалось от него — не от стен; словно… помещение состояло исключительно их этого мрака):       — По-прежнему придерживаешься мнения, будто переходить к делу слишком рано?       — В прошлый раз тебя беспокоило то же самое. В конце концов твоя спешка едва не стёрла в пыль результаты многолетних трудов.       — Раф становится слишком могущественной. Если в ней зажглась Ангельская звезда…       — То её сила нам только на руку. Конечно, если не рубить сгоряча и в нужный момент грамотно воспользоваться ею. — Воздух сгустился: стал похож на плотное покрывало, и в нём отчётливо почувствовалось чужое раздражение — концентрированное и обжигающе горячее, словно ещё не успевший остыть сплав металла. — Подождём. Пока — просто понаблюдаем.       — Что насчёт другой девчонки? Она не была частью изначального плана.       — Ты о Рейне? — В мужском голосе послышалась снисходительная усмешка. — Для неё прибережём более чем подходящую роль. Планы, знаешь ли, имеют великолепное свойство меняться.