Танго самоубийц

      В тесной каморке было душно и сумрачно, а воздух, струящийся в распахнутое окно, с трудом просачивался сквозь ветки сирени, густо посаженной вдоль деревянных стен неказистого строения.       Им сдали на сутки комнату с обратной стороны бара — оказывается, его чёрный ход вместе с немногочисленными жилыми пристройками выводил в тихий дворик, поросший птичьей гречихой: к утру её окропило морозной росой, и Кей впервые за эту бесконечную и безумную ночь почувствовал, как горящие стопы остужает ласковая щекотка муравы.       Потом травянистый покров сменился прогретым пыльным полом, а брезжащий рассвет — засевшими по дальним углам тенями, свившими в сумрачной каморке паучье гнездо, и пока Кей потерянно шатался по единственной комнате, застеленной дорожкой половика, заставленной рассохшимися тумбочками и комодами с сотканными полвека назад кружевными салфетками, где были просыпаны толчёные листья крапивы, крошки пасхальных кексов и сахарная пудра, его взрослый спутник куда-то отлучился, а вернулся, заставляя мальчишку невольно вздрогнуть от стука каблуков по просаженным половицам, уже с дымящимся ведром.       Силком усадил Кея на прогнувшуюся скрипучую софу и, опустившись на корточки, под ошарашенным взглядом принялся за его ноги, перемазанные грязью вперемешку с кровью: медленно отирал их горячей водой, внимательно осматривал подошвы, и если находил порезы, то промывал их с особой тщательностью, вытаскивая занозы и мелкие осколки из рассечённой плоти. Руки господина Валентайна были крепкими и немного загрубелыми, а пальцы, ощупывающие Кею пятки и не пропускающие ни одной мельчайшей щепки, ни одной колючки, оказались чуткими и внимательными.       Возился он с ним довольно долго и успел за это время закурить, отлучившись на мгновение и выудив из серванта с замутнёнными стёклами первую попавшуюся под руку фарфоровую чашку, приспособив её под пепельницу. Уайт вынужденно дышал табачным дымом, упрямо отказывающимся утекать в распахнутое окно и вместо этого плавающим под потолком туманной завесой, но ни словом не посмел одернуть мужчину. Кусал и без того истерзанные губы, распухшие и покрытые твёрдой коркой сукровицы, ощущая себя до крайности неуютно, когда чужие кисти бережно оглаживали его ноги, то ли смывая с них всю боль и пытаясь успокоить, то ли собирая от этой процедуры странное, нездоровое наслаждение и руководствуясь в первую очередь больным своим эгоизмом, а уже во вторую — желанием помочь и облегчить страдания.       — Значит, ты выскочил тогда за голубем, мой Пьеро, — стойко игнорируя настоящее имя мальчишки и приберегая его для особого случая, заговорил Валентайн в попытке разогнать повисшую тишину. — Я так и подумал, что ты выронил нечто важное для себя, раз уж столь поспешно вылетел из дома, даже не потрудившись обуться. Это, кстати, начинает у тебя входить в дурную привычку…       — Я что, виноват? — буркнул Кей, недовольно дёрнув ногой и плеснув на пол остывающей воды, и одарил сударя Шляпника возмущённым взглядом, находя его шутливые упрёки несправедливыми и незаслуженными.       — Ты не виноват ни в чём, разумеется, — согласился с ним Лэндон. И, поразмыслив немного, добавил: — Кроме того, что не рассказал мне в тот самый миг о приключившейся с тобой беде. Будем считать, что это небольшое тебе наказание с небес.       — Я должен был доверять всякому встречному?       — Ты мог бы познакомиться со мной гораздо раньше, и тогда я уже не был бы для тебя всяким встречным, — спокойно, но совершенно твёрдо возразил мужчина. И, закончив с его ногами, вытер насухо полотенцем, поочерёдно подталкивая каждую стопу кверху, чтобы Кей забрался на софу целиком. — Мне бы не хотелось теперь оставлять тебя здесь одного, но, боюсь, у меня попросту нет выбора. — Заметив, как испуганно вскинулся Уайт, распахнув глаза и хлебнув новый глоток ужаса, поспешно пояснил: — Не тащить же тебя за собой в город, когда ты в таком виде? Я отлучусь ненадолго и тут же вернусь, как только со всем закончу. Постарайся за это время хотя бы поспать.       — Издеваетесь? — выдохнул Кей с истеричным смешком. — Кто в такой ситуации сможет уснуть?       — Я бы смог, — с уверенностью сообщил ему господин Валентайн. Раскатал обратно завёрнутые рукава рубашки, сдвинул в сторону ногой ведро с почерневшей водой и, откинув край невзрачного серого пледа, дёрнул за выцветший зелёный угол торчащего под ним одеяла, вынуждая Уайта перебираться с одного края софы на другой и вытаскивая тёплую тряпицу на скудный утренний свет. — И давай уже без официоза. Я для тебя сейчас ближе, чем любой из возможных родственников, и мы оба это прекрасно понимаем. Так что простое «Лэн» или «Лэндон» меня бы вполне устроило. А теперь снимай мой сюртук, Пьеро, не то я, пожалуй, совсем задубею в этой ранней осени.       Кей, только-только отошедший от пережитого ночного кошмара и теперь окунающийся в кошмар новый, хоть и не такой страшный, но зато более продолжительный и неопределённый, трясущимися от нервов руками стащил с себя тёплую одежду, тут же получив взамен колкое шерстяное одеяло. Лэндон чуть сдавил ладонями его острые плечи, склоняясь волнующе близко и заглядывая в глаза долгим испытующим взглядом, а затем, не торопясь отстраняться и тем самым лишь нагоняя жути, лениво произнес, растягивая губы в озорной улыбке — ему, конечно, было легко сейчас их рисовать, ведь это не за ним охотился чумной убийца с акульей цепью:       — Я тут вдруг подумал, Пьеро, что имею полное право просить с тебя за спасение поцелуй, как то полагается требовать с принцесс. Всего один, не переживай.       Уайта словно окатили ледяной до кипятка водой из того самого ведра, выплеснув прямиком на макушку: сердце испуганно колотнуло в груди, дыхание перехватило у горла, точно утянутого подарочной ленточкой и завязанного фривольным бантом, а руки похолодели и покрылись студёной испариной.       Он прекрасно понимал, что сударь Шляпник вправе просить и большего, что спасённая жизнь, очевидно, стоит даже не десяти и не сотни поцелуев, а уже иных, куда более серьёзных вещей, и сейчас к нему проявляют своеобразное снисхождение, от которого становилось унизительно и сладко тянуло под ложечкой. Ничего не отвечая и ничего не делая, он продолжал обречённо смотреть мужчине в глаза, пока тот склонялся к его губам, и лишь когда между ними осталась какая-нибудь пара жалких сантиметров — интуитивно прикрыл веки, принимая свой первый в жизни, странный и невовремя случившийся поцелуй со смиренным предвкушением.       Уже у самого его лица Лэндон вдруг замер, потерся кончиком носа об нос мальчишки, вызвав волнующие мурашки по спине, и прошептал, обдавая тёплым и прокуренным дыханием:       — Я ведь буду первым, да? — И, получив в ответ еле различимый кивок, преодолел оставшееся расстояние, разомкнув языком запёкшиеся кровавой коркой губы и скользнув в горячий рот.       От этой близости, дурманной, жаркой, табачной и с привкусом алкоголя на двоих Кея прошибло лихорадочной дрожью, а температура подскочила как при огневице. Чужой язык пощекотал самую кромку его языка и протолкнулся дальше, забираясь как можно глубже, пугая теснотой, лишая воздуха и самой способности дышать, сплетаясь в непривычном танце, лаская, изучая и заставляя голову кружиться от неизведанного наслаждения. Ещё сутки назад Кей и помыслить не мог, что смешивать с кем-то слюну, лизаться, сосаться или как там ещё называли это действо его недоросли-сверстники, активно, впрочем, всё это практикующие с девицами лёгкого поведения, может оказаться настолько приятно, что он почти забудется и даже начнет робко и неумело отвечать, следуя заложенному в каждом человеке природному инстинкту. Лэндон обхватил его пятернёй за затылок, стиснул легонько волосы, сжимая их в кулаке, и выпустил, отстранившись и обрывая этот короткий, но глубокий поцелуй. Всё случилось так быстро, что Уайт не успел ничего сообразить, запоздало распахивая глаза и растерянно уставившись уходящему мужчине в спину.       — Жди меня, — велел господин Валентайн, обернувшись напоследок. — Я скоро вернусь, Пьеро. Отдыхай и ничего не бойся.       Лэндон ушёл, а Кей ещё долго кутался в одеяло, долго непроизвольно раскачивался взад-вперёд, не в силах оправиться от творящихся с ним и вокруг него безумств, долго таращился в окно, задёрнутое драпировкой горклых сиреневых листьев, и касался подушечками пальцев обласканных поцелуем губ, раз за разом воскрешая в памяти пьянящие ощущения и раз за разом чувствуя, как тело его непроизвольно отзывается там, где иногда твердело и стояло по утрам от красочных, но забывающихся сразу же по пробуждении снов.       Что являлось к нему в этих грёзах — Кей представлял весьма смутно, но зрелых мужчин с колючей щетиной, табачным дыханием и властными руками там однозначно не водилось. Не водилось, впрочем, и тонких девичьих фигурок с хрупкой красотою жаворонков и зимородков: картинки, способные его возбудить, всегда оставались размытыми и неопределёнными, приходили в едва случившиеся восемнадцать припозднившемуся мальчишке, заплутавшему где-то в снегах, крайне редко, и через пару дней стирались из памяти, не оставив за собой и следа.       Однако если такое вдруг случалось, Кей с молодым бесстыдством позволял себе прикрывать глаза трепещущими веками, запускал руки под одеяло, не выбираясь из постели, тянулся ниже, нащупывал кромку белья, спускал его с тощих бёдер и, обхватив тонкими пальцами такой же утончённый ствол скользкого от смазки члена, принимался медленно водить ладонью вверх-вниз, запрокидывая голову и учащённо дыша.       Когда пальцы становились совсем мокрыми и липкими, а бархатная головка начинала болезненно пульсировать, он ускорял движения, метался по простыням, тихо и сдавленно стонал сквозь плотно стиснутые зубы, жмурился, стискивал вместе ноги, иногда совсем уж дурея и обхватывая второй рукой аккуратную мошонку, и доводил себя до последнего импульса, прогибаясь в пояснице и с дрожью кончая в подставленную ладонь.       После этого он некоторое время лежал и пытался отдышаться, недовольно хмурясь и кусая губы, а затем высовывал из-под одеяла голые ноги, поднимался, тенью пойманного вора пробирался в ванную и там, отвинтив гудящий кран, торопливо смывал следы совершённого непотребства, делая это так неловко и сбивчиво, словно его могли застукать в собственной квартире, где к тому же кроме него никто не жил.       Но это всё, по твёрдому убеждению Уайта, было позволительно вытворять при обычных обстоятельствах, в спокойные и мирные будни после эротических снов, а сейчас бы он и пальцем не пошевелил, даже если бы встало до невыносимой боли. Он поёрзал немного, силясь прогнать возбуждение, и уже внимательнее огляделся по сторонам, изучая нищий интерьер выделенной им за символическую плату каморки. Будучи предоставлен на неопределённое время самому себе, но не имея возможности ступить с софы на грязный пол, Кей подполз к самому краю своего ложа, свесился, ухватив нижний ящик примыкающей к его боковине серой тумбочки, настолько старой, что разваливалась от сырости и гнили, и выдвинул до упора, чуть не выронив из пазов.       Внутри не обнаружилось никаких особенных ценностей: заляпанный рыбьим клеем циркуль, хромой на одну из ножек, смятые листы линованной бумаги, исписанной корявым мелким почерком, размагниченный медный компас с отломанной крышкой на расхлябанной пружине, тонны мусорных фантиков и матовые, точно бледные майские жуки, плоды лещины с засушенными резными листьями и крошащимися коронками ободков. Подхватив несколько орехов, Кей потряс их в воздухе, убеждаясь, что зерно в скорлупке давно ссохлось и скукожилось, и теперь перекатывалось в полой пустоте на манер погремушки.       Вернув ящик на место, он сунулся в другой, в третий, находя всё ту же никому не нужную рухлядь и ровным счётом ничего интересного. Окончательно разочаровавшись в тумбочке, задвинул все её отделения и снова обвел комнату расфокусированным взглядом, где плескалась нездоровая бодрость, накатившая к рассвету. Добрался до окна, вглядываясь в мышастую серость, в порошинки осенней пыльцы, парящие в воздухе, и безжизненную пустоту заброшенного дворика с единственным обитателем-дворнягой, белоухой, драной и такой же бессонной.       Собака тихо вздыхала, фыркая и пряча нос под линялую лапу, и Кей, впервые за всё это время кое-как сумев поверить в тишину, ощутил тяжёлую усталость, граничащую с нервным истощением: он прикорнул, подтянув ноги повыше к груди в неосознанном защитном порыве, свернулся под одеялом и незаметно уснул, рухнув в пустоту без сновидений.

⚙️⚙️⚙️

      Очнулся он, вынырнув из бездонной целительной ямы, от прохладных рук, оглаживающих его лицо и легонько тормошащих за плечо. Вскинул голову и почти вскочил, прошибленный внезапным паническим приступом от макушки до самых пят, но был остановлен и настойчиво уложен обратно.       — Тише, Пьеро, — проговорил знакомый голос, и Кей, запоздало разлепив глаза, заплывшие то ли от ветра, основательно надувшего, пока бегал по городу в лёгкой рубашке, то ли от целого бокала алкоголя, к которому не имел привычки, вполне ожидаемо увидел склонившегося над ним сударя Шляпника — в конце концов, почему бы ему было и не сохранить для знакомого теперь господина это примечательное прозвище, раз уж тот и сам не спешил называть своего юного спутника по имени?       — Вы… — начал Кей, опомнился и хмуро поправился, хоть такое обращение пока и резало ему самому слух: — Ты вернулся?       — Очевидно, да, — ответил на этот риторический вопрос мужчина, присаживаясь на край софы и опуская на пол прямо перед собой картонную коробку. — Принёс тебе обувь и кое-какую одежду. Скоро наступят настоящие холода, а мы с тобой одеты малость не по погоде.       Тут только Кей понял, что Лэндон на смену тонкому сюртуку облачился в длиннополое чёрное пальто, плотное и тяжёлое, с овечьим воротником и крупными медными пуговицами. Рядом с ним, снятая с головы и оставленная на хламной тумбочке, покоилась новенькая шляпа-цилиндр, только вот вместо очков вокруг её тульи на сей раз красовалась позолоченная никелевая цепь, да и костюм этот импозантный чудак сменил на другой, из тёмно-серой шерстяной ткани, но уже без лишних изысков. Туфли его снова кичились полированным блеском, и Кею снова, как и десятки раз прежде, сделалось неуютно и до отвращения неловко сознавать рядом с его обеспеченностью собственную малопривлекательную нищету.       Господин Валентайн, между тем, не замечая ни стеснения мальчишки, ни повисшей неловкой тишины — а может и наоборот, прекрасно всё понимая, — вдруг заговорил, как показалось Уайту, невпопад:       — Я вот что подумал, Пьеро… — Выдержал долгую паузу и, собравшись то ли с мыслями, то ли с духом, решительно сказал: — Первый и ключевой вопрос перед тем, как нам продолжить путь: есть ли у тебя кто-нибудь, кто мог бы позаботиться о тебе и к кому ты хотел бы обратиться за помощью? Я видел, что ты живёшь совершенно один, но всё-таки… Всё-таки, если такой человек имеется…       Он выговаривал это нехотя и вынужденно, обегая меднозелёными глазами заспанное мальчишеское лицо, чуть припухшее и раскрасневшееся, и Уайт, плохо разобрав, к чему вели его слова, истолковал всё по-своему и отозвался резко, неприязненно, мгновенно отчуждаясь от своего спасителя:       — Никого у меня нет! Но если хочешь, я и так уйду. Мне не нужно, чтобы ты таска…       Ладонь легла ему на рот, сжимая твёрдо, с силой, достаточной, чтобы заныло в скулах, и Кей заткнулся, грубо и некрасиво оборванный на полуслове. Что-то промычал, вскинул руку, хватаясь за запястье мужчины, и кое-как сорвал пятерню со своего лица, дико и ошалело выпучив глаза и ровным счётом ничего не понимая.       — Я не спрашивал, хочешь ли ты, чтобы я таскался — поправь меня, если я ошибся и неверно расшифровал последнее, что пытались сказать твои прелестные губки, — за тобой по следу, — очень серьёзно, разом ставя мальчишку на причитающееся ему место, которого тот ещё не сознавал, ответил Лэндон, всё так же глядя в упор и приводя последнего в полнейшее смятение. — Я спросил совершенно иное: есть ли у тебя кто-нибудь из родственников, друзей, опекунов, кому бы ты по-настоящему мог довериться?       Уайт, осаженный и припугнутый впервые проявленной по отношению к нему жёсткостью, отрицательно мотнул головой, а господин Валентайн, получив такой ответ, кажется, обрадовался ему и просиял, разом приходя в доброе расположение духа.       — Что ж, — хмыкнул он, — раз никого больше нет, забираю тебя себе. Это не оспаривается, Пьеро, — сразу предупредил он. — Ты обязан мне жизнью, изволь возвращать свой долг. Ничего особенного я с тебя не потребую, кроме того, чтобы сопровождать меня в пути. Учитывая, что кто-то отправил за тобой наёмного убийцу, а податься тебе некуда, вариант этот устроит нас обоих.       Он просто хотел его вытащить, не налагая на мальчишку дальнейших обязательств и не превращая в должника ещё большего, и то, что наверняка швырнуло бы Кея в новый неоплатный долг, обратил в выплату долга первого, а Уайт, слишком потерянный и напуганный, чтобы хоть что-нибудь соображать, лишь коротко кивнул, мешая страх и ликование в одно волнительное чувство.       — Значит, собираемся! — объявил Валентайн. — Время не ждёт.       И, сплетая нить тончайшего дорожного волшебства, пахнущего пылью, кожаными чемоданами, бархатной обивкой кресел, лошадиным потом и паровозным дымом, ловким движением фокусника-иллюзиониста встряхнул бумажный сверток, всё это время припрятанный у него под мышкой, высыпая на софу кипу новеньких тряпок.       Кей с опаской покосился на это подношение, медленно подхватил светлый кружевной рукав шёлковой рубашки — просторный, длинный, обшитый в несколько рядов пышными оборками, — и подтащил вещицу к себе, встряхивая и изумлённо таращась на неё.       Рубашка оказалась без преувеличений дорогая, из хорошей атласной ткани и с поблёскивающими стекляшками белых пуговиц, и юноша, всё меньше понимая, что забыл в их Блошином дворце этот явно обеспеченный господин, непроизвольно нахмурился.       — Ты сам справишься или тебе помочь? — спросил Лэндон, нетерпеливо теребя в пальцах ободок своей высокой шляпы и мечтая, кажется, нахлобучить её на голову да поскорее покинуть затхлую комнатушку.       — Не надо мне помогать! — опомнился Кей, вздрагивая и чуть не выронив сорочку из рук. Огляделся по сторонам, поджал губы и велел: — Выйди отсюда. — На лице Валентайна не отразилось ни единой эмоции, ни даже намёка на то, что он сейчас же выполнит эту естественную просьбу, и пришлось добавить: — Пожалуйста.       — Пожалуйста, одевайся при мне, — в тон ему отозвался мужчина. — Или я решу, что ты девочка, которая только притворяется мальчиком… чего же ты смотришь на меня так недоверчиво? Такое встречается сплошь и рядом: мальчику, видишь ли, легче жить в нашем недружелюбном мире, и девочки — те из них, что не желают играть по общим правилам, — прекрасно это понимают. Одевайся, Пьеро. Должен же я понять, впору ли тебе эти вещи.       Пришлось подчиниться и на глазах у господина Валентайна расстегнуть замызганную в городских подворотнях ночную рубашку, скидывая на пол и с облегчением освобождаясь от запаха липкого пота и невесомых отпечатков костлявых пальцев старухи с косой. Оставив на себе последнюю крошечную деталь нижнего белья и ощутив беспомощную наготу, Кей под пристальным взглядом мужчины принялся торопливо натягивать чёрные шерстяные гетры, стойко сражаясь со странным дежавю, нашёптанным этим невесомым Утром, что на перекрёстке миров, где он точно так же сидел рядом с мужчиной на постели и точно так же одевался, только нити, связующие их, были уже короче и прочнее, а бедра горели стыдливыми лепестками порочной страсти.       — Я уверен, что угадал с размером обуви, — беззастенчиво сообщил Валентайн, скидывая с картонной коробки крышку и вытаскивая оттуда высокие чёрные сапоги на меху. Поймав удивлённый взгляд мальчишки, пояснил: — Зима уже не за горами, а место, куда мы с тобой направимся, если и не севернее, то климатом всяко холоднее. — А после прибавил, возвращаясь к первой фразе и подробно объясняя, что под ней подразумевал: — У меня была возможность почти четверть часа изучать твои ноги, и я прекрасно запомнил их форму и величину. У моих пальцев память отменная.       Кей внутренне передёрнулся от такого откровения, но внешне и виду не подал: поднялся в полный рост прямо на софе, униженно облачаясь на глазах у мужчины, надел брюки, обнаружив, что те оказались с высокой посадкой и застёгивались на талии наподобие корсета, заправил в них полы сорочки и, укоренившейся дурной привычкой кусая от волнения губы, что вдруг да окажется толще, чем кое-кто думает, без особого труда застегнул все пуговицы ширинки, испытав при этом немалое облегчение.       Оглядел самого себя, не узнавая в этом новом и определённо куда более привлекательном облике, и встретился беспокойным взглядом с Лэндоном.       — Замечательно, — кивнул тот, вроде бы удовлетворившись результатом. — А теперь давай-ка обувайся.       Пока Уайт возился с сапогами, морщась от боли, когда вспухшие и покрасневшие стопы соприкасались с обувной стелькой, хоть и покрытой тонким пушистым ворсом, а всё равно достаточно твёрдой, чтобы причинить неудобства израненным пяткам, господин Валентайн вышел в крошечный предбанник их тусклой каморки и вернулся с пальто в руках, почти таким же как и у него, только с глубоким меховым капюшоном. Набросил юноше на плечи, как той роковой ночью — собственный сюртук, и, высвободив зажатые воротом тёмные волосы, отливающие пеплом, объявил:       — Вот теперь, Пьеро, ты готов к путешествию. Едем мы практически налегке — есть пара вещей, которые мне нужно забрать из сейфа, но хранилище находится совсем рядом с вокзалом, и дело это займёт всего десять минут. Я всё ещё рассчитываю успеть на десятичасовой поезд.       — Погодите, — окончательно растерявшись, пробормотал Кей. — Скажите хоть, куда мы?..       Его жизнь, спокойная как озёрная заводь, как укрытая ото всех ветров гавань, куда даже никогда не заходят грузовые корабли, как валик шарманки, где всего одна неизменная мелодия вращается изо дня в день по кругу, и заслушанная до дыр «Прекрасная Катрин» теряет всё своё очарование, становясь не более чем набором ладно сложенных случайных нот, срывалась с насиженного хворостяного гнезда и уносилась перелётными птицами за отроги северных гор.       Его жизнь больше ему не принадлежала, и распоряжаться ей по собственному усмотрению Кей не мог — впрочем, с этой стороны ничего кардинально не изменилось, и в глубине души он испытывал непередаваемое облегчение от одной только мысли, что привычного ему «завтра» с голубиными монетами никогда не наступит, что новый день не будет похож на предыдущий, и что он — господи, как же так бывает, что одним случайным утром начинаешь понимать, насколько постылым до этого самого момента было твоё существование? — на этом свете уже не один.       — Сюрприз, мой Пьеро, — ласково улыбаясь, ответил ему Лэндон. — Впрочем, я отчего-то уверен, что тебе там понравится.

⚙️⚙️⚙️

      Утро в Праге часто туманное, с терракотом воробьиных крыш, с бирюзой усталых куполов и розовой дымкой нежных небес. Утро осеннее — по-особенному дивное: плетут силки облетевшие кроны, чёрными росчерками линуют серость облачных лилий; в парке так тихо, что слышно, как шуршат вдалеке забытые ветром листья; бледнеют фонари, медленно тая в наступающем дне, на дорожке под ногами похрустывает гравий, и если замолчать, остановиться и затаить дыхание, то может показаться, что где-то за отсырелыми стволами деревьев, продрогнув от дождя, бредут по следу конфетных камушков заплутавшие Гензель и Гретель.       Город пробуждается затемно, и уже с шести часов открываются лавочки, а хлеб и молоко начинают развозить по жилым кварталам ещё с четырёх. Тут же выползает на работу помятый и угрюмый фабричный люд, проклиная слякоть и пробирающий до костей собачий холод, а вслед за ними выбираются и оборванные побирушки-христарадники, осаждая рынки и вокзалы. Сходит опасная ночная хмарь, и чёрные как дно подворотни оживляет смех детворы, надсадные крики осипших от простуды хозяек и лай бездомных собак. Воротины дворов, оклеенные плакатами заезжего цирка шапито, ещё августом покинувшего Прагу и отправившегося дальше кочевать по просторам Европы, отворяются, впуская и выпуская жильцов, с грохотом тяжёлых створок распахиваются ставни и тянется в небо из печных труб клубящийся дым, вливаясь в тонкую завесу тумана и густую пелену заводского смога. По булыжным мостовым принимаются выбивать звонкий марш лошадиные копыта, а вслед за частными извозчиками, окутывая па́ром и подмигивая керосиновыми или свечными фарами, появляются первые омнибусы, где на дощатых скамьях, прикорнув щекой к окну, дремлют немногочисленные ранние пассажиры. Редкие из них читают газету, ещё более редкие — ведут с кем-то шёпотом неторопливую беседу, а призрачная повозка катится сквозь туман от одной еле различимой остановки и до другой, разгоняя дымную мглу желтками горящих глаз.       Лэндон и его юный спутник, подкараулив омнибус на остановке, тоже нырнули в его утробу, к этому времени уже наполовину заполненную народом. Прошли по качающемуся вагону, отыскали пустующее место, показавшееся уютным — тут господин Валентайн посторонился, учтивым жестом пропуская Кея, а после забрался за ним следом, усаживаясь волнительно близко, своим бедром обжигая худощавое мальчишеское бедро даже сквозь плотную ткань верхней одежды и вынуждая с отчаянием уставиться в окно, будто наружные пейзажи могли хоть как-то спасти от того, что творилось внутри.       Старенькие улочки с теснящимися строениями вились и плутали, следуя хитрыми путями, и в какой-то миг Кею показалось, будто бы они даже миновали Блошиный дворец. За ним промелькнул и приметный музей кукол, охраняемый всё тем же крылатым карлой, и стало ясно, что внушающее жуть место с битым стеклом и головокружительными прыжками с четвёртого этажа действительно находилось в опасной близости. Он напрягся, но Лэндон, угадав его тревогу, стиснул пальцами плечо и тихонько прошептал:       — Спокойно, Пьеро. Никто не будет тебя здесь караулить с тупым упрямством сторожевого пса.       Уайта это не особенно успокоило, но они всё ехали, беспрепятственно оставляя за спиной один дом за другим, и вскоре добрались до речки Чертовки, бойкой и кривой как бесовская дорожка, с вырастающими прямо из укреплённых гранитом берегов сарайчиками, каменными ступенями, сбегающими к воде, и раскидистыми кронами деревьев, летними деньками укрывающими русло густейшей тенью. Преодолели и её, напомнив Кею, как июльскими вечерами воздух желтеет до слепящей белизны, как отражают свет стёкла прогретых мансард и томно кружат над ряской ленивые стрекозы, и, оставив в сердце лёгкую тоску, выкатились к набережной Влтавы.       Вдоль побережья город тянулся шпилистый, неровный, точно зачарованный спокойным руслом реки: вырастал фундаментом из свинцово-синей воды, радовал устричной, охровой и лазурной облицовкой безмолвных зданий, встречал позолотой шпилей и криками серокрылых моевок, кружащих над рябой гладью волн. По трапециям крыш начинали скользить первые солнечные лучи, слабые и блеклые, озаряя аккуратные и стройные оконные ряды. Омнибус въехал на Карлов мост, пересекая реку, внизу за стальными перилами заплескалась позолоченная зыбь чёрной воды, и чем дальше за спиной оставался Блошиный дворец с шатающимся где-то по улицам чумным убийцей, тем легче становилось дышать встревоженному Кею.       — Мне столько раз хотелось пригласить тебя на прогулку по набережной, — признался Валентайн, склоняясь к юноше так низко, что опалил дыханием кромку его уха, и Уайт в отчаянии только крепче вцепился в тонкую рейку, едва не отодрав её от стены омнибуса. — Так и не удалось и никогда уже не удастся — ты слишком быстро убегал, Пьеро. Поэтому уже где-нибудь в другом месте обязательно отправимся с тобой на прогулку, как только покинем этот город. Я искренне надеюсь, что нам удастся покинуть его без неприятных происшествий, — осторожно прибавил он.       — Ты думаешь, меня будут искать? — тут же встрепенулся Уайт, резко оборачиваясь от окна к мужчине.       — Думаю, что будут, — немного поразмыслив, с предельной честностью отозвался тот. — До сих пор не понимаю, чего такого смертельного ты натворил, угробив эту несчастную голубиную игрушку, но, видно, провинность твоя достаточно велика, чтобы без колебаний вскрывать и потрошить чужие квартиры.       Кей прикусил язык: он так сбивчиво и отрывисто пересказал Лэндону, пока они были в баре, свою непримечательную историю, что напрочь позабыл сообщить одну немаловажную деталь, касающуюся голубя, и теперь не знал, как выдавить из себя остатки правды, по нелепой случайности оставшиеся утаенными. Язык не поворачивался сказать, что голубь внутри состоял не только из винтиков, шурупов и болтов, как то наверняка предполагал мужчина, но ещё из кусков проформалиненного мяса, липкого и гадостно разящего моргом. Уайт дураком не был и прекрасно понимал, что мышцы на шестерёнках не растут — сейчас, когда прошлый день остался в памяти подёрнутым мутной завесой, ему уже не верилось, что это произошло с ним взаправду. Он и сам почти готов был поверить, будто ему всё только привиделось, если бы не накрепко засевшее в голове воспоминание о том, как целый десяток минут яростно отмывал пропахшие отравой пальцы горячей водой с дегтярным мылом.       Поведать Лэндону такое означало выставить себя посмешищем, от пережитого кошмара повредившимся рассудком, с одной стороны. Со стороны же другой, Кей прекрасно понимал, что это, вероятно, и есть та самая причина, по которой вскрывались и потрошились чужие квартиры.       Он опасливо огляделся, натыкаясь взглядом на других пассажиров, и мигом почувствовал себя нервозно и неуютно.       — Я потом тебе расскажу, — пообещал, обернувшись обратно к мужчине и подняв на него покрасневшие после безумной ночи глаза. — Когда мы будем одни. Я… кажется, забыл об этом упомянуть там, в баре.       Сказал — и тут же испугался, что сударь Шляпник немедля потребует остановить омнибус, потащит куда-нибудь в подворотни, вызнает сперва всё до мельчайшей подробности, и уж затем заново решит, брать с собой проблемного мальчишку или оставить подыхать на пражских улицах, но ошибся: господин Валентайн лишь согласно кивнул, только посерьёзнев, и больше не сделал ничего, оставив опасные разговоры до более удобного случая.       Они вышли на площади перед вокзалом, где омнибус, давно растерявший свой призрачный саван и в свете порозовевшего неба обернувшийся обыкновенным городским транспортом, покатил себе дальше, звеня колокольчиком и распугивая зазевавшихся возниц, пускающих упряжки лошадей наперерез и прямиком под колеса.       Вокзал встречал печальной радостью и перевёрнутой улыбкой арочного свода, увенчанного треугольной крышей, смотрел на путников, собирающихся покинуть город, входными дверьми из чёрного дерева, такими солидными, что к ним сам собой напрашивался почтенный швейцар, тянулся к небу двумя башнями чугунного цвета по бокам, украшенными то ли распятыми фигурами страдальцев, то ли атлантами, поддерживающими декоративные прозрачные купола.       Там, где башни соединялись с корпусом здания, становясь с ним одним целым, по обеим сторонам в них были вмурованы большие круглые часы с белым циферблатом и узорными стрелками, и Кей, скользнув по ним коротким взглядом, узнал, что времени было без двадцати минут десять.       — Идём, — сказал господин Валентайн, хватая мальчишку за руку так крепко, словно подозревал в такой нелепости, как бессмысленная и никому не нужная попытка к бегству. — Кстати, накинь капюшон, — посоветовал он. — Мало ли кто может поджидать нас с тобой.       Уайт поспешно выполнил его просьбу, и они вместе двинулись к каменной пристройке рядом с вокзалом, где имелась маленькая дверца, хоть и неказистая, но зато явно укреплённая несколькими прослойками стали. Лэндон постучал пару раз приделанным к ней кнокером, и их пустили в прокуренную и пропахшую гербовой бумагой темноту.       Там сударь Шляпник, облокотившись на пыльную стойку у зарешеченного окна, отрывисто и быстро заполнил размашистым почерком предложенную ему квитанцию и протянул клерку вместе с ней измятую бумажку — очевидно, одну из тех, что скомкал впопыхах, спасая мальчишку из коварного Блошиного дворца. Их с Уайтом проводили в комнату-хранилище, где вдоль стен от пола до самого потолка высились стальные и увесистые сейфы, и выдали несколько вещей.       Во-первых, это был небольшой саквояж из тёмной кожи, настолько непрактичный, что годился для перевозок разве что книг, да и то — всего двух-трёх томиков, больше в него при всём желании бы не уместилось. Саквояж был застёгнут на ремешок и украшен именной биркой, где среди знакомых Кею инициалов «Л» и «В» затесалась ещё одна загадочная буква «Б», значение которой он не знал, а спросить, в силу их непродолжительного знакомства, пока не мог.       Во-вторых, из сейфа не без труда выудили футляр для виолончели, твёрдый, покрытый потрескавшимся лаком и явно увесистый, судя по тому, как надувал от натуги щёки старательный клерк.       И, в-третьих, последней вещицей на приглушённый подвальный свет появился маленький стеклянный куб с запрятанными внутри прозрачными лабиринтами, где перекатывался стальной шарик размером с горошину. Лэндон вручил кубик Кею, и тот от неожиданности едва его не выронил, запоздало подхватив и бережно стиснув в пальцах.       Этим исчерпывался весь их дорожный скарб, и Лэндон не обманул, когда утверждал, что поедут они налегке: подхватил виолончельный футляр за ремень, закидывая себе на спину через плечо, взял саквояж с верным зонтом-тростью и вместе с мальчишкой покинул хранилище, отправляясь навстречу дорогам, у которых ни начала, ни конца, ни края.

⚙️⚙️⚙️

      Поезд, что увозил их из Праги, был выкрашен хвойно-зелёной краской, ворчал, пыхтел и, будто пробудившийся в недрах горы дракон, нетерпеливо дышал густым паром. Кею было страшно, что их в любой момент могут остановить, разлучить, незаметно подтечь и всадить под рёбра нож, и он поминутно оглядывался, дёргаясь от каждого звука, пока Лэндон торопливо тащил его по заполненному людьми перрону и вталкивал в нужный вагон.       Впрочем, радостное оживление в конце концов победило тревогу, и Уайт, зачарованный вторым в своей жизни путешествием и возбуждённый беготнёй пассажиров и носильщиков с пирамидами чемоданов на тележках, на какой-то миг позабыл о преследовании и не заметил, как поезд издал упредительно-прощальный гудок, скрежетнул колёсами, рывком дёрнулся с места и тронулся, плавно плывя по рельсам.       Мимо потянулась платформа, где кто-то кому-то махал на прощанье рукой, кто-то бежал за ускоряющимся стальным зверем, а кто-то просто смотрел ему вслед со щемящей смесью надежды и тоски. Уайт прильнул к стеклу, глядя на покинутый город, проносящийся мимо стенами домов и облетающими скверами, а Лэндон понимающе молчал, деликатно предоставив возможность проститься с Прагой, прикипевшей к сердцу или же нет, но всё-таки породнившейся с мальчишкой, обжитой.       Билеты были куплены в купе, и никого кроме них двоих в нём больше не было. Уайт, ехавший из Швейцарии в Чехию третьим классом, этого ещё не понимал и смутно ждал, что кто-нибудь к ним вскоре подсядет. Когда же наконец понял, что других пассажиров в их уединённом салоне не предвидится и на протяжении всего пути до таинственного конечного пункта гарантирован люксовый интим, моментально подобрался и заметно напрягся.       К счастью, в этот момент к ним заглянул проводник в строгой синей форме — предложить горячий чай в высоких серебряных подстаканниках и миндальное печенье, и Кей, страшно оголодавший после бесконечной ночи, плавно перешедшей в день, согласился и на то и на другое, прилагая все усилия, чтобы не набрасываться на еду и не давиться ей. Однако, заметив, как окидывает сожалеющим взглядом их скудный завтрак Лэндон, по дурости и спешке затащивший мальчишку в поезд настолько «налегке», что даже не додумался купить чего-нибудь в дорогу у привокзальных торговцев, расслабился и махнул на всё рукой, на пару со своим взрослым спутником безо всяких манер обжигаясь горячим напитком.       Сиденья, обитые красным бархатом, приятно пружинили и были такими длинными, что на них можно было даже лечь, забравшись с ногами, вот только воздух в вагоне оказался довольно прохладным, и иного способа согреться, кроме чаепития, не имелось, но по осеннему деньку, когда солнце решило вдруг расщедриться и опалить с небес прощальным теплом, в меховом пальто, наброшенном на плечи, было уютно и хорошо. Кей разомлел, расслабился и потянулся к доверенному ему на хранение стеклянному кубу, с интересом его изучая.       — Что это? — спросил он, не замечая, как рядом с Лэндоном помалу теряет свою вынужденную взрослость, выпуская на волю детскую непосредственность, с которой распрощался, переступив приютский порог и очутившись в средоточии смертельной воронки под названием «свободная жизнь».       — Это головоломка, — охотно откликнулся мужчина, забирая куб из рук мальчишки и приподнимая так, чтобы можно было получше разглядеть. — Видишь шарик внутри? Его нужно провести через все этажи лабиринта до самого низа, и тогда эта штука начнет светиться. По крайней мере, так мне обещал один человек, но… — Он покачал куб, швыряя звонкий подшипник от стенки к стенке, и Уайт без труда догадался, что вещица эта попортила Лэндону немало крови. — То ли я последний идиот, то ли проклятый куб с подвохом, а только мне так ни разу и не удалось этого сделать. Иначе он, полагаю, уже работал бы на меня бесплатным светильником.       — Может быть, тебя обманули? — невинно предположил Кей и получил в ответ долгий насмешливый взгляд.       — Я похож на того, кого легко заставить поверить в детские сказки и накормить пустыми обещаниями? — резонно заметил господин Валентайн, возвращая головоломку обратно на столик. — Если бы этот кубик принес мне ты и заявил, что тебе посулили, будто бы однажды он загорится, стоит только решить загадку — вот тогда, вероятно, всё это было бы одним сплошным обманом. Или ты думаешь, я стану таскать с собой и хранить в сейфе детские игрушки?       — Нет, — насупился Уайт, немного обидевшись и с каждой минутой, проведённой рядом с сударем Шляпником, всё лучше начиная понимать, что спутник ему достался с характером непростым, по-своему скотским и деспотичным, и издеваться умел очень тонко. Решив оставить злосчастный куб в покое, он задал другой интересующий его вопрос, кивком указав на прислонённый к стене лакированный футляр: — А там что?       — Виолончель, — вполне логично отозвался Лэндон. — А ты что подумал?       — Подумал, что оружие какое-нибудь, — признался Кей, памятуя о зонтике. — Можно взглянуть?       — Конечно, — кивнул господин Валентайн и, подтащив футляр за ремень, с резким щелчком вскрыл два замка на пружине и откинул крышку.       Внутри, в обитом сиреневым бархатом углублении, действительно находился стройный инструмент с утончённым грифом и плавными изгибами тёмного корпуса, четырьмя крупными колками для настройки, затёртыми и позеленевшими от времени, и прилагающимся к нему смычком, вот только…       Вот только корпус был треснутый, будто бы разломанный на три части, и грубо скрепленный в местах разлома ржавыми скобами, прикрученными обыкновенными болтами. Изуродованная, лишённая первозданной красоты, виолончель напоминала балерину с отрезанными ногами, заменёнными протезами на шарнирах, и одним своим видом вызывала горькую жалость.       — Можешь не спрашивать, играю ли я, — предваряя возможные расспросы, устало произнес Лэндон. — Уже не играю, как видишь.       — Что с ней случилось? — обводя инструмент недоумённым и ошарашенным взглядом, выдохнул Кей.       — Я её сломал, — сообщил сударь Шляпник. — Не спрашивай, почему, Пьеро. Однажды я и сам тебе расскажу, сегодня просто не тот день. Кстати, скажи-ка мне вот что…       Он закрыл обратно футляр, защёлкнул замочки и, вернув его на место у стены, поинтересовался, уперев локти в столик, переплетя пальцы и умостив на них подбородок:       — Ты сегодня утром говорил, что тебе не к кому обратиться. А как же твоё семейство? Мать, отец, братья-сёстры?..       — Я вырос в пансионе, — недовольно ответил Кей — ему почему-то казалось это настолько очевидным, что предположения о возможных родственниках, которых никогда не существовало и в помине, неизменно его бесили. — У меня нет никаких братьев-сестёр, и родителей тоже нет. Думаешь, я жил бы в этом занюханном домишке, будь у меня хоть кто-нибудь?       — Всякое в жизни случается, — рассудительно пожал плечами Лэндон. — А ты думаешь, в занюханных домишках живут только сироты? Вот у меня, к примеру, есть живые и здравствующие родичи, но я, как видишь, пренебрегаю их обществом и квартируюсь по дешёвым комнатушкам с тараканами и молью.       Кей осёкся, не выдержал пристального взгляда, где слишком много кошачьей мяты, отвернулся, нарочито уставившись в окно, за которым мелькали бесконечные дома, кроны редких деревьев, заводские трубы, высокие кирпичные стены, исписанные краской по облупленным белилам, и открывались во всей своей неприглядной красе пражские захолустья. Помялся немного и, всё так же не глядя на господина Валентайна, спросил:       — Почему ты называешь меня Пьеро?       Лэндон, подмечающий каждый жест, каждый порыв не умеющего толком скрывать свои чувства мальчишки и читающий по ним как по раскрытой книге, ответил, не спеша никуда отводить своего невыносимого взгляда:       — Потому что ты всегда спокоен или грустишь. Ни разу не припомню, чтобы видел тебя улыбающимся.       — А чему я должен был улыбаться? — возмущённо огрызнулся Кей.       — Чему улыбаются твои сверстники? — швырнулся обратно вопросом на вопрос Лэндон. — А над чем они ржут как кони с утра до ночи? Жизнь у них зачастую бывает сложнее той, что досталась тебе, значит, рассудил я, печаль у тебя в крови. Ты меланхолик, Пьеро, и поэтому ты — Пьеро.       — Ладно, — зарычал Уайт, рядом с этим человеком неожиданно обнаруживая в своём характере такие качества, о которых раньше и не подозревал, и первой пробуждалась беспричинная ярость. — Тогда ты будешь Шляпником, умник, если не способен выучить моего имени! Ты и так им был, если хочешь знать!       Про уважительного «сударя» он мстительно умолчал, и следующие пару секунд с удовольствием наблюдал, как вытягивается лицо мужчины, ползут книзу уголки губ, а зелёные кошачьи глаза прищуриваются, обретая когтистый блеск.       — Я твое имя прекрасно запомнил, маленький паршивец, — сказал тот, поднимаясь с места и нависая над мгновенно перепугавшимся Кеем, не ожидавшим такого крутого поворота. — А скажи пожалуйста, ты сам хоть раз назвал меня по имени? — Поезд качнуло, и господин Валентайн пошатнулся, к вящему ужасу мальчишки хватаясь за спинку его сиденья одной рукой и преграждая выход, а другой опираясь о столик. Склонился как можно ниже и, искривив губы в циничной улыбке, стащил цилиндр с головы, отшвыривая его куда-то за спину. — Шляпа, мальчик, дело такое: снял — и больше её нет, а характер не снимешь, не сбудешь по дешёвке, не обменяешь на новый. Я назову тебя по имени, когда ты меня примешь. Понимаешь это?       — Нет, — пролепетал Кей, вжавшись в мягкую обивку окаменевшими плечами.       — Ну, надо же! — картинно всплеснув руками, воскликнул Лэндон. Выпустил на мгновение загнанного в угол Уайта, но лишь для того, чтобы сделать два шага к купейной двери и коротким щелчком запереть её на внутренний засов. Обернулся, встретившись глаза в глаза с теперь уже по-настоящему перепуганным пареньком, и спросил: — А так становится понятнее?       — Только попробуй!.. — стиснув в пальцах до бескровной белизны столешницу и распахнув ошалелые глаза, выпалил Кей, выдавая себя с головой.       — Ах, вот оно что! — хмыкнул господин Валентайн и тут же невозмутимо отпер дверь, возвращаясь на своё место. — Всё ты прекрасно понимаешь, Пьеро. Не придуривайся.       — Я парень, — севшим голосом выдохнул Кей, убедившись, что никто его трогать пока что не собирается, и медленно успокаиваясь, но зато тут же перескакивая обратно к позабытому было «вы» и выстраивая между собой и своим спасителем давешнюю стену, отделявшую их друг от друга ещё в Блошином дворце: — Вы как минимум ненормальны, если домогаетесь парня!       На это Лэндон ответил таким взглядом, что лучше бы Уайту было никогда его не видеть. Там смешалось всё: и усталость, и высокомерие, и снисходительное презрение, и еще целая гамма не поддающихся определению эмоций, окативших мальчишку таким ледяным водопадом, что он мгновенно призаткнулся и сник.       — Как минимум я ненормален, а как максимум — давай уж сразу оценим мои отклонения должным образом — аморален, — сухо сообщил ему Лэндон, поджав губы и раздражённо перекатывая в пальцах давно уже выуженный из кармана коробок спичек и крошащуюся молотым табачным листом сигарету. — Всё так, Пьеро. И что же дальше?       Он признал это так просто, что у Кея не осталось больше слов. Он, что-то пробурчав себе под нос, отвернулся к окну, прижавшись носом к стеклу и упрямо уставившись на набившие оскомину пейзажи городских предместий с сельскими домиками, а господин Валентайн, так и не дождавшись никакой реакции, поднялся и вышел, хлопнув дверью и отправившись, видно, вытравливать куревом из груди их первую ссору.

⚙️⚙️⚙️

      С этого момента дорога потянулась уныло и бесконечно долго; Уайт всё таращился в окно, демонстративно игнорируя мужчину и в глубине души испытывая жгучий стыд за их размолвку, в которой косвенно, но всё-таки был повинен.       С другой стороны, чтобы не ссориться с господином Валентайном, следовало согласиться играть в странную и пугающую игру по его правилам, а Кей не знал ни этих правил, ни исхода игры, однако небезосновательно подозревал, что других победителей, кроме сударя Шляпника, она и не предусматривает, как ты ни старайся.       Лэндон часто выходил на площадку курить и возвращался растрёпанным, пропахшим табаком, паровозным дымом и осенним ветром. В конце концов он, первым утомившись от угнетающей и удушливой тишины, в одно из своих возвращений плюхнулся на сиденье как будто повеселевшим, махнувшим на стычку рукой, и спросил:       — Отчего же ты не интересуешься, куда мы едем, Пьеро?       Кей оторвался от своего окна, давно превращённого в добровольную тюрьму, так охотно и быстро, что сам себя потом мысленно отругал, когда на лице мужчины заиграла понимающая улыбка.       — Вы сказали, что это сюрприз, — ответил он. — Если сюрприз, то какой смысл спрашивать?       — Мальчики твоего возраста обычно более любознательны, — заметил Лэндон, поудобнее устраиваясь для новой беседы. — Если бы ты спросил, я бы непременно тебе ответил — беда в том, что ты не спрашиваешь. Кстати, ты можешь задавать мне любые вопросы, без исключений. Если я по какой-то причине не смогу тебе ответить на них сразу, то непременно пообещаю сделать это позже, но такого, чтобы таить какие-то страшные секреты, никогда не случится, уверяю тебя. Так что же, тебя интересует конечный наш пункт?       — Интересует, — кивнул Кей, всё ещё держась обособленно и настороженно и следя за каждым жестом мужчины. — И что же это за место?       — Очень глухое и изолированное, — произнес господин Валентайн, вытаскивая из кармана билеты и протягивая один из них мальчишке. — Городок в предгорьях под названием Хальштатт. Вряд ли тебе о чем-нибудь говорит это название, если только тебе не посчастливилось когда-либо бывать в Австрии. Впрочем, даже и тогда велик шанс упустить из виду это замечательное уединённое местечко, больше похожее, признаться, на деревню, чем на город.       — Но здесь написано, что конечная остановка Вена, — возразил Уайт, внимательно изучая надорванный проводником билет. — А дальше как?       — Как ты понимаешь, прямых поездов до Хальштатта нет, — пояснил мужчина, забирая билет обратно и убирая во внутренний карман пальто. — Нам придётся сделать пересадку в столице, доехать до конечной станции, а оттуда пройтись немного пешком.       — Почему мы едем именно туда? — спросил Кей, не очень понимая, по какому принципу из сотни глухих и обособленных городков Европы сударем Шляпником был избран именно этот.       — Я проживал там одно время, — сказал Лэндон, задумчиво пожевав губы. — И могу сказать, что это место — одно из самых спокойных, что я видел. Жизнь Хальштатта словно застыла на месте. Очень надеюсь, что никто не додумается там тебя искать. К тому же, это первое, что пришло мне на ум: выбор утренних поездов довольно невелик, а ближайший шёл до Вены, и я посчитал, что в такой шаткой и ненадёжной ситуации лучше отправиться по известному пути, чем покорять неизвестные. А ты, должно быть, путешественник не особенно опытный, Пьеро? Ты из Праги?       — Нет, я родился в Цюрихе — отозвался Кей, и господин Валентайн, услышав это, обрадовался и воодушевился.       — Вот же удача! А я как раз никогда не видел Цюриха, — признался он. — Расскажи-ка мне про него.       И пока Уайт, собравшись с духом и мыслями, выуживал из памяти обрывистые картинки казённого детства, колючие леденцы по пять сантимов и тянучки из чёрной лакрицы на таинственное Рождество, скупую январскую метель в незаконопаченные окна, изумрудный город в оправе белых ледников, резные шпили, пронзающие небо, и затерянные за озером гномьи холмы, паровоз бойко стучал стальными колёсами, покидая предместья Праги и выбираясь на дикие земли, где только редкие поля, вскрытые к зиме, деревеньки, пустоши да глухие леса.       Ехали долго: поезд подкатывался к какой-нибудь станции и, остановив составы с визгом несмазанных тормозов, замирал у неё на полчаса, а иногда и на целый час. Господин Валентайн сверялся с расписанием и, если видел, что стоянка долгая, тащил за собой упирающегося Кея на улицу — проветриться и немного размять затёкшие от сидения ноги. Кей упрямился и всеми силами пытался остаться в вагоне, словно стены, сшитые из стали и древесины, могли как-то защитить от возможного нападения.       Приходилось выталкивать его силой и, подгоняя шутливой попыткой обнять, кое-как выводить на перрон, где мужчина выискивал безлюдное местечко у стены ближайшего дома и, прислонившись к нему, флегматично курил, скользя цепким и внимательным взглядом по пассажирам и горожанам. Уайт вынужденно травился едкой табачной горечью, но отходить от своего спасителя не рисковал даже на пару метров, околачиваясь в приятной для сударя Шляпника близости.       В Пардубице платформу оккупировали торговцы, продающие горячую еду, и господин Валентайн со своим юным спутником смогли пообедать, купив жаркого с индюшатиной и кусок большого рыбного пирога. Уайт наконец-то понял, что в саквояже, забранном из привокзального сейфа, хранились деньги, а вовсе не два-три томика книг; впрочем, если мерить денежными купюрами вместо пресловутых томиков, то выходило куда как внушительнее.       Ничего особенного с ними не происходило, а путешествие настолько умиротворяло и настраивало на мечтательно-романтичный лад, что Кей не заметил, как совсем расслабился, выкинув из головы все мысли о преследовании и наёмном убийце в чумной маске. Поезд оставил позади очередной крупный город, где они делали обязательную остановку, и, встречая ранние сумерки, въехал в лесную чащу, сомкнувшуюся вокруг такой непроглядной теменью, что разом показалось, будто наступила ночь.       Лэндон, которому проводник как раз принёс запрошенную коробку с шахматами, под любопытным взглядом Уайта сгрёб с клетчатой доски едва расставленные фигуры и убрал их обратно в коробку, закрывая ту на крошечный замок. Обвёл купе мутным взглядом, покосился за окно, прижимаясь щетинистой щекой к стеклу — там мелькали корявые сучья и ровные стволы исполинских елей, укрывающих чёрную землю хвойным шатром, — и сказал, подавив зевок:       — Так стемнеет уже совсем скоро, Пьеро. Можно было бы попросить у них свечей, но мне не очень нравится мысль ломать глаза, когда мы оба чертовски устали. Советую тебе хоть немного поспать, иначе в Хальштатт мы прибудем загнанными клячами, а ведь нам ещё придётся порядком пройтись пешком.       Он скинул обувь, забираясь на своё сиденье, но ложиться не стал, а лишь прислонился спиной к стене, вытянув ноги и скрестив руки на груди. Поплотнее укутался в меховое пальто от вечерней сырости — к ночи заметно похолодало, — и, запрокинув голову, закрыл глаза, не оставив Кею иного выбора, кроме как последовать его совету.       Уайт ещё немного посидел в растерянности, открыл шахматную коробку, оглядел запрятанные в неё тяжеловесные фигуры, выполненные из литой стали и усаженные на гаечные подставки, выудил примеченного среди них коня с топорщащимися завитками стружки-гривы и, понимая, что без сударя Шляпника ему не понять ни смысла этой игры, ни значения железных фигурок, с сожалением сунул его обратно.       Покосился за окно, где сильнее сгущались непролазные дебри, крадущие остатки скудного октябрьского света, а ели постепенно перемежались дубами и частым ольшаником, успел увидеть двух угольных воронов с широким размахом рваных крыльев, спикировавших на толстую ветку, заметил промелькнувшие в зарослях угольки хищных глаз, но поезд нёсся дальше, оставляя лесных обитателей позади. Пейзаж менялся, хвойные деревья вскоре уступили место лиственным, и те нависли над рельсами туннельным сводом; по земле раскинулся ковёр высоких трав, а кустарник разросся так пышно, что спускался к самому железнодорожному полотну и хватался за колёса и вагонное железо ободранными и израненными перстами. Иногда ветками хлестало и било по стёклам, но чащоба по ту сторону парового зверя обернулась не более чем жутковатым антуражем древнего Самайна, когда собирают последний урожай и уходят за невозвратный край те, кто нарушил гейсы. Кей, чувствуя страшную усталость, зевнул, расстегнул вслед за господином Валентайном сапоги, высвобождая вспухшие от ходьбы и мелких ранок ноги, и забрался на своё сиденье, укладываясь на него целиком и не видя больше того, что творилось за окнами.

⚙️⚙️⚙️

      Проснулся он с ощущением неясной тревоги в стеснённой груди; сел, растерянно моргая заспанными глазами, и обвёл вокруг себя расфокусированным взглядом, никак не в силах разобрать, что же было не так.       Купе заливало безжизненным лунным светом, сумрак колебался и подрагивал от уличного ветра длинными тенями; сударь Шляпник спал, безмятежно откинувшись и свесив одну руку с сиденья, и его беспомощная уязвимость сейчас никоим образом не подбодрила Кея. Он выглянул за окно и понял, что поезд зачем-то остановился прямо посреди леса, и ни платформы, ни городских построек, ни огней отдалённого селения в пределах видимости не было. Был только перегной палых листьев у застывших колёс, шум сомкнувшихся птичьей клеткой ветвей, неясный свет паровозного фонаря далеко впереди, где еле дымилась труба угольной печи, и шорохи пробудившихся пассажиров по соседним местам.       Кто-то открыл в вагоне дверь и громко хлопнул ею, кто-то прошёлся по коридору со скрипом старых рассохшихся сапогов, у кого-то надрывно заплакал ребенок, а вслед за его пронзительным плачем раздался громкий женский шёпот и басистая мужская ругань.       Кей встрепенулся, вынырнув из оцепенения, с отчаянно колотящимся в груди слабым сердцем бросился к купейной двери, поспешно запирая её на засов, будто это могло хоть как-то спасти, и встревоженно дыша. От двери метнулся обратно на своё сиденье и, забравшись с ногами, прильнул к окну, вжимаясь в него носом и оглядывая бурелом диких яблонь, подступающих вплотную к замершему посреди чащи составу.       Замшелые коряги торчали из сплетения трав, поблёскивая в темноте зелёными гнилушками, над головой хрипло каркала какая-то неусыпная ворона, разбуженная грохотанием металла, прыгала по крыше вагона, скребя когтистыми лапами, в кронах гулял ветер, то налетая порывами, то стихая, и Кею всё казалось, что кто-то ходит вокруг поезда незримой фигурой.       Он отполз подальше от окна и замер на своем сиденье между ним и дверью, чувствуя себя загнанным в ловушку и боясь даже шелохнуться. В панике уставился на Лэндона, мирно сопящего напротив, и вдруг с ужасом осознал, что спутник его, хоть и сумел тогда вытащить из Блошиного дворца, а всё-таки оставался самым обыкновенным смертным человеком, таким же хрупким, как и Кей, и далеко не всемогущим. Кей смотрел на него и думал, что сейчас они оба, запертые посреди леса в деревянном вагончике, будут одинаково бессильны, окажись здесь убийца в чумной маске.       За окном что-то вспыхнуло, и Уайт, пересилив себя, вновь осторожно потянулся к нему, заглядывая за мутное и покрытое копотью стекло.       От паровоза шли двое: тот, кто позади, высоко держал фонарь, и светильник покачивался в его руке, то озаряя яблоневые стволы, то тая за спиной впередиидущего. Они двигались медленно, оглядывая вагоны один за другим, и Кея шибануло таким лихорадочным ужасом, что он похолодел как мертвец, отшатываясь от окна и сползая с сиденья на пол.       Снова уткнулся взглядом в спящего мужчину, и тут к нему запоздало пришло второе осознание: пусть господин Валентайн и был самым обычным человеком — никого иного, кто решился бы рискнуть своей жизнью и защитить приютского мальчишку, вляпавшегося в дурную историю, поблизости всё равно не имелось.       Постигая эту простую истину, Кей бросился к своему спутнику и, разом разбудив и до чёртиков его перепугав, вцепился в плечи, яростно тормоша.       Лэндон подскочил, едва не врезавшись макушкой в багажную полку, бешено заозирался и, ничего вокруг себя не обнаружив, уставил ошалелый взгляд на побледневшего юнца.       — Что случилось? — выпалил он, ничего не понимая.       — Мы остановились, — выдохнул Кей, еле ворочая губами — его сковывал шоковый паралич.       — Что? — переспросил Лэндон, плохо соображая, что ему говорят.       — Мы остановились, — шёпотом повторил Уайт, бросая на окно затравленные взгляды. — И там кто-то есть!       — Да погоди же ты! — понемногу начиная приходить в себя, велел мужчина, хватая его за запястья и срывая с плеч силки вцепившихся рук. — Успокойся! — сказал он, усаживая мальчишку рядом с собой и осторожно приподнимаясь, чтобы разглядеть, что происходит снаружи. — Мы просто остановились, или что-то ещё?       — Мы остановились посреди леса! — дрожащим голосом выговорил Кей, с трудом справляясь с собственным дыханием. — Здесь ничего нет, ни перрона, ни станции; там какие-то люди ходят вдоль поезда с фонарём…       — И только? — хмыкнул Лэндон, вытягивая шею и пытаясь получше разобрать в лесной темноте отдалённые движения призрачных фигур. — Ну, ты и паникёр, Пьеро. Может, у поезда что-нибудь сломалось, и машинист со своим помощником выбрались, чтобы починить.       — Почему такое совпадение? — почти в истерике взмолился Кей, терзая только-только зажившие губы следами новых укусов. — Именно сейчас в нём что-то сломалось, разве это не кажется странным?       — Всякое бывает, — отозвался господин Валентайн, продолжая высматривать за стёклами причины для настоящей тревоги. — Но давай-ка порассуждаем логически, Пьеро. Чтобы устроить нам здесь засаду и остановить каким-то образом поезд, для начала нужно было нас обогнать. Сделать это затруднительно, если только у наёмного убийцы в распоряжении нет собственного дирижабля. Опять-таки, если он у него имеется, то нет ничего проще, чем добраться до ближайшей станции по маршруту следования и преспокойно сесть на поезд, не устраивая лишних сложностей с засадами, а мы благополучно миновали уже порядком станций и скоро прибудем в австрийскую столицу. Да и куда как меньше хлопот встретить нас на вокзале в Вене, чем караулить посреди леса. А если бы мы вдруг вздумали сойти, не доехав до конечного пункта, никому всё равно не узнать, где и когда мы решим это сделать. — Он помолчал немного и прибавил уже резонное, опускающее с жутковатых небес на спокойную и бренную землю: — К тому же, уж прости меня, Пьеро, но я не думаю, что ты настолько важная персона, чтобы отправлять за тобой больше одного человека. Кем бы ни был этот наёмник, но он не всесилен, и общие законы нашего мира на него распространяются тоже. Успокойся, прошу тебя, и давай просто подождём и посмотрим, что будет дальше.       Он беспрепятственно оплёл Кея рукой за талию и подтянул поближе к себе, уже вдвоём с ним выглядывая в окно и напряжённо следя за парой подозрительных личностей, продолжающих брести с фонарём вдоль состава, а юноша был сейчас слишком напуган, чтобы противиться и испытывать от этой близости хоть какую-то неприязнь — наоборот, ему казалось, что от груди мужчины струится и вливается в него спасительное тепло.       — Гляди-ка, Пьеро, — хмыкнул господин Валентайн, внимательно отслеживая каждый шаг неизвестных. — Тебе не кажется, что для тех, кто явился по твою душу, эти слишком уж увальни?       — Не знаю я… — насупился Уайт. — Зачем они тогда там ходят?       — Может, забирают у кого-нибудь контрабанду? — предположил мужчина. — Мир не вертится вокруг тебя одного, мальчик-ключик. А сейчас как раз самое время для тайных сделок и воровства. Расслабься, они же просто бродят вдоль поезда и что-то выискивают. Это не к нам. — Ещё немного понаблюдав за тем, как двое с фонарём замирают подле одного из вагонов и усаживаются на корточки возле рельсов, высвечивая ряд стальных колес, он прибавил уже совершенно спокойно: — Ну, вот: кажется, господа эти и впрямь честные трудяги, ведущие наш состав в австрийскую столицу и обеспокоенные какой-то неисправностью. Похоже, у поезда повреждена колёсная пара.       После его слов Уайт действительно заметно угомонился, обмякнув и выравнивая вдохи.       — Я не рассказал тебе, — прошептал он, — про этого голубя… с ним было всё сильно не так. Я не знаю, поверишь ли ты мне, но там были не только шестерёнки… он был не вполне механический…       — Да? — заинтересованно вклинился Лэндон. Обернулся к мальчишке, почти касаясь губами его щеки, и спросил, не отводя жадного взгляда: — И что за беда всё-таки с этим чёртовым голубем?       — В нём было мясо, куски мяса и жил, нашитые прямо на стальной каркас и разящие какой-то мерзостной отравой, — поведал ему Уайт, понемногу перетекая ужасом от того, что проходило снаружи вагона, к тому, что начинало происходить в их купе, и без особого успеха попытался вывернуться из-под руки.       — Значит, он был полумеханическим, но живым? — уточнил господин Валентайн, не до конца понимая, что пытается сказать ему мальчишка.       — Он не был никогда живым, — коротко мотнул головой Кей. — Он долгое время казался мне живым, но там, во дворике, когда я его подобрал — голубь был холодный и кровь в нём не текла. Кровь — это ведь жизнь?.. Так нас учили в воскресной школе… — потерянно закончил он, отчего-то сильно сомневаясь в том, что аморальный сударь Шляпник согласится с тем, что могли сказать на церковных уроках.       Лэндон немного помолчал, а затем медленно произнёс, будто за минувшую минуту успел пересмотреть весь незатейливый план их поспешного бегства:       — Никогда не встречал ничего подобного, Пьеро, и звучит это в равной степени фантастически и бессмысленно. Однако, если всё действительно так, то… уж прости, но я бы накинул твоей персоне важности. — И, приводя мальчишку в крайнюю степень отчаяния, безжалостно прибавил: — Беру свои слова назад — боюсь, что за тобой в ближайшее время могут отправить и кого-нибудь ещё. Надо нам поскорее добраться до Хальштатта.