Двойственность

Рубин вспыхивает, жадно впитывая в себя отблески света. Круглый, чуть выпуклый, он не теряет своей красоты даже в грубоватой огранке из нескольких линий, что расходятся от него, словно лучи, обхватывая указательный палец. Кольцо кажется Висенье страшно несуразным. Словно сам камень и золото, из которого отлиты тонкие полоски, так и продолжают существовать по отдельности, не образовав чёткого рисунка. Куда разумнее было бы сделать рубин частью ожерелья, или вставить его в широкую, чуть возвышающуюся к центру золотую линию, сделав вершиной перстня. Солнце проглядывает из-за соседней башни, все ещё высокое, но странно белое, мутное и едва греющее. Здесь, в покоях Рейниры, окна которых выходят на раскинувшийся, буяющий цветением сад, самые красивые закаты. Солнце, уходящее за горизонт, словно в прощальный подарок, окрашивает золотом кроны деревьев и заставляет вспыхнуть переливающиеся воды фонтанов. Всего несколько мгновений завораживающей красоты перед тем, как на Королевскую Гавань опустятся холодные, влажные сумерки. Спокойные, размеренные тут и шумные, пряные от паров вина, где-то далеко в городе. Но сейчас слишком рано для того, чтобы распахнуть окно и с замиранием дожидаться вечернего действа. Будь все спокойно, в такой час она ещё тряслась бы по ухабистой, крутой дороге, что простирается от замка к самому Драконьему Логову. Но спокойствие, и до этого слишком шаткое, оказывается нарушено окончательно. Она является к Рейнире незамедлительно, срываясь на бег и игнорируя правильный счёт ступеней, когда никто не смог бы её в этом уличить. Но спешка — слишком простое решение, так что Висенья коротает в покоях четверть часа, скрываясь от редкой прислуги за высокой спинкой кресла. Ощущение защищенности, что приходит с этим решением — обманчиво. Фрейлины продолжают сновать взад-вперёд, нагруженные грязным бельем или проворные до того, что суетятся от барельефа к барельефу, стирая пыль с выбитых в камне изображений. На них неизвестные Висенье мужчины и женщины изображены на весёлом праздництве, что походит на охоту. Оттого, у ног незнакомцев снуют раскрывшие пасти, с вываленными длинными языками, мохнатые псины. Их глаза — углубления-точки, встречают рассматривающего с животным безразличием. Такие глаза Висенье доводилось видеть только у овец, которых каждый день десятками сгоняют к Драконьему Логову. Совсем рядом шуршат юбки и она невольно переводит взгляд на Элинду. Ещё молодую, выделяющуюся среди остальной свиты Рейниры девушку. Элинда, покорная и тихая, ловит взгляд и тут же замирает, прижимая к себе расшитый золотыми нитками свёрток. — Дай мне его, -просит Висенья тихо, чуть привставая, занимая позу, позволяющую без проблем удержать младенца на руках. Элинда двигается ближе, но, кажется, мнётся. Взгляд её голубых, вечно влажных глаз, нервно бегает от принцессы к двери. — Ты можешь быть свободна, Элинда. У меня трое племянников. Поверь, я справлюсь с ним более чем достойно, — настаивает Висенья и мягко перехватывает теплый, увесистый сверток. — Конечно, принцесса, — Элинда кивает, все еще нервно поджимая свои тонкие губы, с непривычными для молодого лица, опущенными уголками. Джоффри всего несколько дней отроду, но он уже самый славный ребёнок, которого Висенье доводилось видеть. Он спит, не потревоженный вознёй и ещё слишком крохотный, чтобы заинтересоваться их разговором. Его веки кажутся слишком тонкими, полупрозрачными, с едва заметными голубыми линиями, что тянутся от тёмных ресниц вверх и скрываются из виду под самыми бровями. Тёмный пушок ещё совсем тонкий, но Висенья знает, что к первому году Джоффри приобретёт те же черты лица, что так свойственны его старшим братьям. Даже сейчас легко можно заметить вздёрнутый нос, не имеющий ничего общего с прямым, длинноватым профилем Лейнора. У Джоффри точно будут глаза матери. Миндалевидные, с лёгким, не исчезающим прищуром. Висенья не ошиблась, когда отыскала эту черту в новорождённом Джейсе, а тогда страх изводил её все время, что Рейнира была в родах. Несколько часов Висенья просидела во внутреннем дворе, боясь сдвинуться с места. Чадорождение, забравшее у нее мать, нависло, словно клинок палача, над дорогой старшей сестрой. «Это битва, которую должна вынести каждая женщина. Это сродни тому, как мужчины отправляются на войну,» обронила однажды одна из её недавно приставленных фрейлин, когда срок Рейниры был уже велик. Но это казалось Висенье куда более опасным, чем воины. Отправляясь на них, мужчины облачались в латы и вооружались тяжелыми мечами. Рейнира, когда тяжелая ладонь Лейнора мягко выставила Висенью за дверь, осталась в одной ночной сорочке. Мужчины могли избежать битвы, прослыв трусами. Рейнира сбежать не могла и не стала бы. Висенья ценила её за это, Лейнор уважал, а Харвин никогда не мог чётко обозначить своей позиции. Она поняла это сразу. Возможно, раньше, чем появился Джейс. Рейнира смотрела на Харвина по-другому. Не подходила близко, не заводила первой разговор, но не научилась прятать взгляд. И Висенья наивно полагала, что все не догадаются о том, что происходит у них прямо под носом. Это была тайна, о которой Рейнира не говорила даже с ней, разрешая себе только молчаливые кивки, или понимающие улыбки на вопросы, которые Висенья боялась, но хотела задать. Рейнира всё контролировала. А возможно, Висенье казалось так потому что в её глазах Рейнира никогда не могла ошибиться, сделав неверный выбор. Слышится странный звук, будто кто-то с силой трёт камень о камень, в надежде сгладить их друг о друга. Рейнира появляется из того, что можно было бы назвать глухой стеной. Испуганно вздрагивает, инстинктивно подаваясь назад и оглаживая шероховатый выступ. Вероятно, принцесса не ожидала встретить кого-то в своих покоях. — Ты уже знаешь, — коротко выдыхает она, совладав с собой в пару мгновений. Висенья поднимается навстречу, чувствуя ещё не скатившуюся с ног тяжесть от долгого полёта. А ещё, в спешке она не тратит время на то, чтобы вымыться. Так что сейчас, в закрытом пространстве комнаты, от одежды тянет тяжелым драконьим духом. — Королева, вероятно, вне себя, — предполагает Рейнира. — Из-за драки? Джоффри возится, услышав материнский голос, но так и не открывает глаз. В первые месяцы младенцы спят до того часто, что трудно считаться с ними потом, когда они обретают осознанность и стремятся изучать мир. — Это радует её как ничто другое. Рейнира оглаживать щеку сына, не принимая свёрток из рук. Она вся напряжена, словно ремни поводьев, готовые вот-вот треснуть. — Он защищал их, — пытается найти оправдание Висенья. — Вот именно! — Рейнира вскрикивает шепотом, боясь, что служанки ворвуться сюда на любой громкий звук, если ещё не таятся за дверью. У стен есть уши. Висенья выясняет это ещё в детстве, когда Рейнира делится с ней единственным известным ей самой лазом. Страшно представить, сколько ещё таится таких — тесных и покрытых паутиной рукавов, в стенах замка. — Что ты будешь делать? — Вечером будет совет, — Рейнира отходит к камину и замирает, словно не знает куда себя деть. — Мы должны договориться. Прийти к общему соглашению. — Пойдёшь на уступки? — Я не могу не идти на уступки, Висенья, — с жаром отрезают в ответ. Рейнира злится. Рейнире страшно. И её страх горячий и шипящий, словно масло, которое плеснули в огонь. Рейнира так же взрывается искрами и больно обжигает, просто потому что это заложено в ее природе. — Ты видела кого-то во дворе? — Чуть мягче спрашивает она. — Только Эйгона. Он прохаживался по тренировочной площадке в гордом одиночестве, лениво помахивая деревянным мечом. Висенья уверена, что всем участникам конфликта запретили продолжать тренировку, но Эйгон вернулся туда нарочно, чтобы покрасоваться перед случайными взглядами. Рейнира ходит по комнате, словно старается измерить её шагами или решается на что-то, что собралась сделать. — Это он сказал тебе? Джоффри на руках Висеньи хмурится, причмокивает полными, влажными губами. Кажется, имя дядюшки не производит на него положительного эффекта. — Нет. Он не говорит мне ничего в серьез, — Висентя не сдерживается и фыркает. Ожидание тоже делает ее нервной. Каждый раз, когда они имеют удовольствие встретится, Эйгон демонстрирует все новые стороны своего склочного характера. Едва ли, с такой манерой держаться, он вообще имеет собеседников, кроме пары рыцарей и Кристина Коля. Причем, общение с первыми, склонными к похабным шуткам, явно даются ему легче. Впрочем, Висенья тоже не может похвастаться обилием подруг. Хелена все еще не теряет своей детской чудаковатости. Слишком тихая и оторванная от всего происходящего вокруг, чтобы привязаться к ней по настоящему. К тому же, что-то с Эйгоном делит и отрезает их друг от друга, оставляя по две негласные стороны. У неё есть Рейнира, Лейнор и трое их замечательных мальчиков. У Эйгона есть мать. Отца Висенья почему-то всегда разграничивает от них обоих. Джоффри опять возится и тихо хнычет. Сначала едва слышно, но затем на его щеках от натуги расцветают розовые пятна и Рейнира мгновенно оказывается ближе, прижимая сына к себе и принимаясь машинально покачиваться из стороны в сторону. Она словно танцует, перенося вес с пятки на носок и поворачивая корпус то к окну, то к барельефам. Джоффри затихает, но все еще едва слышно канючит что-то непонятное. — Пожалуйста, найди Лейнора до конца совета, — просит Рейнира, оглядываясь по сторонам. Не успели ли пробираться в комнату служанки? — И позови Элинду, она заберет Джоффри к кормилице. Висенья кивает, в несколько широких шагов добираясь до двери. Следует спешить, принимая в расчет то, что Лейнор едва ли быстро найдется в хитросплетении коридоров. Определенные пристрастия, так неудачно наложившиеся на статус, научили его хорошо скрываться. — А если ничего не получится? С Висенья задает этот вопрос, уже схватившись за прохладную ручку двери. Эта прохлада отрезвляет, заставляет задаться теми вопросами, что снова пробуждают утомившуюся тревогу. — Если не получится договориться? Рейнира замирает, теперь укачивая Джоффри только руками и Висенья готова поклясться, что на ее лице проступает растерянность. Рейнира, прежде казавшаяся ей оплотом стойкости и уверенности, впервые не знает, что нужно делать.