per aspera ad astra

      Сонхва было жарко.       Зареф в силу своего расположения к югу царства и на границе с пустыней славился изнурительно жаркими днями и столь же тёплыми ночами. Комната вечером после захода солнца не успевала как следует остынуть, как снова нагревалась изнутри зажженными тут и там свечами, без коих в поместье дома Барманов ничего не стоило свернуть себе шею. Герцог не помнил даже, как завалился в кровать, но был уверен, что Ёсан как следует проветрил его спальню, дабы сон господина был крепким.       С кряхтением юноша кое-как достал руки из-под ставшего чересчур тяжёлым одеяла и запястьями потёр ноющие прикрытые веки. Щека и левый бок, на которых, по ощущениям, Сонхва провёл всю ночь, занемели, а потому герцог, изгибаясь кошкой, предпринял попытку перевернуться на спину, но был остановлен внезапной преградой. Глаза раскрылись в тот же миг, когда до мозга добежало осознание того, что чья-то рука ощутимо придавила его к кровати, а жарко ему было не потому что Ёсан плохо проветрил помещение накануне, а потому что кто-то в наглую прижимался к Сонхва со спины.       Соседнюю подушку вальяжно занимал чёрный пушистый комок. Сверкая голубыми глазами, Марс неотрывно взирал куда-то на уровень талии своего хозяина, что не оставляло сомнений в чужом присутствии.       Опустив голову и слепо прищурившись, опешивший герцог постарался по одной только конечности распознать своего внезапного ночного гостя. Обреченный вздох был сопровождён невольным скрипом зубов, когда на чужих пальцах обнаружились такие знакомые глазу Сонхва кольца.       — Вот же ящерица тупоголовая, — прошипел себе под нос Сонхва и, кончиками пальцев ухватившись за толстый перстень на большом пальце царя, медленно поднял расслабленную руку со своей талии под довольное урчание своего кота.       Бормоча нелепые ругательства, герцог, ёрзая по простыне, отполз на безопасное от мужа расстояние и только тогда отпустил несчастное кольцо, позволяя запястью глубоко спящего Хонджуна безвольно рухнуть на кровать между ними. Сонхва подтянулся и, прижавшись спиной к изголовью, скрестил руки на груди с недовольным выражением лица. Несколько секунд, выпуская пар негодования, он рассматривал супруга и гадал, как так вышло, что они проснулись в одной постели. Хонджун выглядел так, словно перепутал комнаты, и вместо кровати герцога должен был устроить полуночные беседы за сигарой и бутылкой барманского вина с Хван Хёнджином. Он даже не снял мундир, и тот, смявшись, оставил пару отпечатков от крупных пуговиц и тканых цепей на обнажившихся предплечьях царя и его груди.       С Хонджуном ни в чём нельзя было быть уверенным. Он мог просто от скуки и жажды поиздеваться забрести в спальню мужа, особенно сейчас, когда отослал его единственного стражника не пойми куда, а другие солдаты пред лицом царя просто млели. И всё же, надеясь найти доказательство своей задумке, Сонхва осторожно склонился к чужому безмятежному, помятому ото сна лицу и пару раз повёл носом, как сторожевой пёс, пытаясь уловить тонкие струйки алкогольной отдушки, но нет: от Хонджуна пахло далеко не спиртом, а чем-то терпким и до ужаса знакомым.       Герцог хмурился и шмыгал носом, пытаясь понять, откуда же ему знаком сей аромат. А когда осознание ударило в голову, то чуть не вскочил с кровати, словно его ужалили в поясницу.       Они с Хонджуном сейчас пахли абсолютно идентично. Неужели одна ночь в чужой постели пропитала одежды царя запахом благовоний, которые Ёсан привычно зажигал в покоях герцога в вечернее время? Даже сейчас деревянная подставка в виде раскрывшегося цветка лотоса с торчащей из центра уже отгоревшей палочкой словно в насмешку возвышалась на каминной полке.       В какой-то жалкой попытке поспорить с самим собой Сонхва поднёс белёсый рукав своей ночной рубашки к носу и глубоко вдохнул, через секунду подавившись собственным негодованием. Что-то неприятно заскребло под рёбрами. Юноша чувствовал себя странно задетым, словно кто-то без разрешения вспорол швы его души и без зазрения совести переворошил границы дозволенного.       Герцогские покои были единственным местом во всём дворце, где он хоть на чуточку, но мог почувствовать себя в безопасности. Даже со стражниками под дверьми, даже с ключом в кармане Ёсана, которым тот уже давно не пользовался, то было его границами.       Сейчас у него не было привычных четырёх стен, ключ в кармане его камердинера был бесполезен, а стража подчинится ему только с позволения мужа…       Который сладко сопел на другой части кровати, пока сам Сонхва топил себя в невесёлых мыслях.       Если он хочет получить ответ на самый животрепещущий сейчас вопрос, то должен взять дело в свои руки.       Изогнув губы в гадкой ухмылке, Сонхва чуть сдвинулся и, в озорстве прикусив кончик языка, ногами спихнул Хонджуна на пол. Тяжкое после крепкого сна тело грузно бухнулось на пол под сдавленное кряхтение царя и злорадный хохот герцога.       На шум примчался Ёсан. Он распахнул дверь с такой скоростью, словно караулил всю ночь за стенкой, и с такой силой, что ручка с грохотом встретилась со стеной. Сонхва даже стало любопытно, не осталось ли на разрисованной поверхности выемки, но всё былое веселье сдуло, как пыль метлой, когда виновник его плохого утреннего настроения явил свою взъерошенную голову над краем постели.       — Неужели нельзя было разбудить страстным поцелуем? — хриплым ото сна голосом пробормотал Хонджун. Он слепо щурился из-за яркого утреннего солнца, проникшего в комнату через распахнутые рукой камердинера портьеры.       Пальцы Сонхва сами собой потянулись к стоявшему на прикроватном столике канделябру под перепуганный взор Ёсана, который, однако, не рвался отобрать злосчастный предмет. Марс безмятежно махал своим длинным хвостом.       — Ты сейчас уснёшь обратно вечным сном, — над угрозой царь лишь усмехнулся, упёрся локтями в край кровати и пристроил подбородок в ладони. Герцог внутренне задрожал от негодования и ярости. Конечно, сколь бы сильным не было его недовольство, никого калечить он не собирался, и Хонджун, этот вредный таракан, прекрасно знал об этом, а потому так открыто глумился. И всё же избавляться от веса канделябра в ладони Сонхва не спешил. — Ну, и больно было падать?       — Откуда? С небес? — отозвались скучающе и сопроводили звучным зевком.       — С моей кровати! Какого чёрта ты здесь забыл?!       Хонджун зажмурился, как довольный кот, и растянул губы в улыбке.       — Соскучился.       Ёсан пискнул, когда кованый подсвечник таки был запущен рукой его господина в нерадивую царскую голову. Хонджун ловко присел, и ножка канделябра лишь просвистела над его макушкой, слегка задев спутанные волосы.       — Обожаю твою строптивость! Её бы в нужное русло, а ты вечно в меня чем-нибудь швыряешься! Но! — царь вскочил на ноги, кряхтя и разминая затёкшую спину. То, какой взгляд он бросил в сторону Ёсана и последующий бегающий взгляд камердинера, заставили Сонхва невольно напрячься. — Я с благими намерениями пришёл. А ты грозишься покалечить своего защитника.       — Прошу прощения? — бровь герцога в удивлении взмыла вверх. — И что ты защищал в моей постели?       — Твоё благополучие и здоровый крепкий сон твоего камердинера.       Голова Сонхва инстинктивно повернулась в сторону Ёсана. Губы того нервно дрогнули за секунду до того, как он опустил лицо к полу, избегая вопросов и возмущения в глазах своего господина.       — Объясни, — потребовал герцог.       — Вчера господин Кан запоздно навестил мои покои с просьбой, выполнить которую я был не то, чтобы в силах, но всё же попытался… И вот, как ты меня отблагодарил! — деланно обижено раненым зверем завыл Хонджун и даже прижал ладонь к голове, словно та у него нещадно болела от того, как подсвечник пощекотал кончики его волос. Широкими шагами под пристальным взглядом мужа царь двигался к двери, у которой верной стеной стоял Ёсан, но государь просто взял его за плечи и одним ловким движением отодвинул в сторону, открывая себе доступ к свободе. — Совсем не ценишь ты меня! Ой, как не ценишь!       Возглас был прерван хлопком закрывшейся двери, и Хонджуна из спальни след простыл. Камердинер, практически не сгибая колен, как солдатик под дулом пистолета, вернулся на своё место. Всё это проходило в комичном молчании. Сонхва бы посмеялся, не будь он настолько в шоке от случившегося.       Он всего-то одну ночь проспал без пробуждений, и вот, что случилось! Когда в прошлый раз его так же вырубила усталость, он проснулся в другом мире и в другом теле. Почему в этот раз ему в кровать затянуло нерадивого мужа, а не вышвырнуло его чужестранную душу обратно в родной мир?       — Господин…       — И что это было?       Начав говорить одновременно, оба так же замолчали. Сонхва видел, что Ёсану неловко. Казалось, он корит себя за что-то, но герцог даже не мог как следует отругать или утешить его, не зная, что произошло.       Камердинер, что-то для себя решив, прижался спиной к двери и сполз по ней на пол, пряча лицо в ладонях. До ушей Сонхва донесся его сдавленный стон.       — Простите, я очень виноват, — не отнимая рук ото рта, из-за чего слова звучали глухо, пробормотал Ёсан под аккомпанемент ухнувшего куда-то в пятки сердца его господина. — Я правда заслуживаю смерти.       — Да расскажи ты мне, что произошло! — не выдержал Сонхва и по-детски хлопнул по накрытым одеялом коленям.       — Позвольте, я сначала наберу для вас ванну?       Герцог позволил, давая Ёсану пару минут собраться с мыслями. Что бы там ни случилось - даже если чрезвычайно ужасное - он всё равно не собирался наказывать камердинера и, что больше, угрожать ему смертью. Раздумывая над этим, Сонхва сам не заметил, как засмотрелся на играющие на потолке следы от витражей, пока не почувствовал упрямо топчущие его бёдра лапки.       — И как ты мог это допустить? — не скрывая упрёка, обронил герцог нерадивому питомцу. Марс лишь лениво моргнул и, дёрнув усом, с уютом пристроился на еще тёплой подушке. — Даже не поцарапал его ни разу, паршивец.       Ёсан успел принести утренний перекус, пока Сонхва плескался в ванной. Поскольку дорога им предстояла долгая и не очень комфортная, одежда герцога на этот раз представляла собой наипростейшие брюки, тёмную рубаху с завязками на груди и удлиненный пиджак. Никакого корсета и замысловатых застёжек, а потому Сонхва скрылся за ширмой сразу после завтрака и занялся собственными сборами, пока Ёсан паковал последний сундук и параллельно делился событиями прошедшей ночи.       Завязывая узелок на груди, герцог узнал, что в поместье беспрепятственно проник человек, бывший под покровительством Хонджуна, но не показывающийся на глаза Сонхва, что наводило на не самые радостные мысли.       Щёлкая пряжкой ремня, Сонхва отложил в памяти слова его мужа о том, что он ведёт себя подозрительно. Он абсолютно без задней мысли упомянул Аралис и вдовствующую царицу, а теперь к нему, без сомнений, будет приковано еще больше внимания. Среди стражи, сопровождавшей весь их путь, не было ни одного человека из дома Аллеитов: все солдаты, прибывшие вместе с канцлером, остались в столице в составе исследовательской группы и были заняты поиском преступника, смевшего покуситься на жизнь хозяина их дома.       — Нам нужно сообщить обо всём дяде, — пришёл к выводу Сонхва, надевая пиджак и поправляя рукава. — Но так, чтобы Хонджун об этом не прознал.       — Боюсь, в Аралисе не получится совершить это незаметно.       Герцог в досаде прикусил губу. Ему бы отвлечь внимание Хонджуна на себя, чтобы у Ёсана была возможность заняться письмом, но такое внезапное разделение, когда доселе камердинер неотделимой тенью следовал за господином, может вызвать еще больше подозрений. Им нельзя было поступать столь опрометчиво, но, оставляя канцлера в неведении о происходящем, Сонхва рисковал оказаться в опасности.       — Нам нужно найти способ любой ценой.       Ёсан решительно кивнул.       — Есть еще кое-что, — проговорил он внезапно ставшим очень тихим голосом, что сразу привлекло внимание Сонхва.       Нахмурившись, герцог выглянул из-за ширмы и в ожидании воззрился на камердинера, который подошёл к столу с набором письменных принадлежностей и листом пергамента.       — Вчера я заметил на столе государя множество писем. Одно из них привлекло моё внимание. Оно лежало поверх остальных, словно его только закончили читать, и было написано на неизвестном мне языке на тончайшем пергаменте, на котором печатают газеты. К сожалению, из-за этого его содержимое осталось для меня неизвестным, — Ёсан слегка щурился, пока раз за разом окунал ручку в баночку с тушью и выводил нечто на бумаге. — Но я запомнил символы.       Меньше чем через минуту он передал листок господину. Сонхва осторожно обхватил пергамент по краям, чтобы случайно не коснуться еще не засохших чернил и не размазать письмена. Одного взгляда на выведенные рукой Ёсана символы хватило, чтобы дыхание перехватило.       — Ты… уверен, что запомнил всё правильно? — превозмогая ком в горле, прошептал герцог.       — Да, абсолютно уверен.       Камердинер отозвался с такой отзывчивостью и охотой, что у Сонхва не оставалось сомнений в его удивительной памяти.       Медленно продвигаясь по спальне, он снова и снова разглядывал незнакомые для его слуги символы, значение которых для него самого были как на ладони.       Будучи на втором году обучения в университете Сонхва довелось познакомиться с данной письменностью очень близко. Тогда он попал на курс к преподавателю, известному своей ворчливостью и любовью к состоятельным студентам и их родителям. Профессор Юн обожал собирать подле себя выдающихся личностей словно коллекционер. Первое время Сонхва даже не понимал, отчего же его преподавателя все так не любили, ведь он был так мил с ним.       Абсолютная случайность раскрыла ему глаза. Так уж вышло, что внешность у Сонхва в действительности была запоминающейся: из-за неё он был на слуху не только у своих однокурсников, но и у преподавательского состава. Профессора Юна его чары тоже стороной не обошли. Старый историк отчего-то решил, что, раз вокруг его студента такой ажиотаж, то у него явно обширные и богатые связи. Пока его сокурсники корячились над книгами в библиотеке, надеясь хоть на маломальский проходной балл по итогам курса, сам Сонхва без устали получал приглашения на многочисленные экскурсии и закрытые лекции, отказаться от которых не имел смелости.       В какой-то момент ему всё же пришлось отказать в приглашении профессора сопровождать его в раскопках близ Великой Китайской стены. Это была редкая возможность, выпадающая далеко не всем. Джуён тогда чуть все волосы на себе не повыдирал то ли от зависти, то ли от несчастья за друга, у которого банально не было достаточно финансов для подобной поездки. Университет, конечно, покрывал какую-то часть расходов, и всё же Сонхва с низким поклоном отклонил приглашение, делая акцент на довольно шатком положении своей семьи.       Вот тогда отношение профессора Юна к нему кардинально поменялось. Он, не разглашавший до сего момента тему итогового проекта, сколько бы Сонхва с этим вопросом к нему не подходил, подкинул одну из сложнейших задач, разобраться с которой юноше предстояло всего за пару месяцев. К тому моменту все его сокурсники уже закончили свои проекты и готовились к защите, а Сонхва впервые прочитал тему, сведений по которой в библиотеке был лишь один абзац в огромной книге, год выпуска которой значился серединой прошлого века.       Ближайший месяц жизнь Сонхва состояла лишь из чашек кофе, тысячей статей из учебников и интернета и мысленной подготовки к тому, что слетит со стипендии, потому что за тридцать дней он ни миллиметр не приблизился к созданию проекта, значившегося одним из важнейших за всё обучение. Помимо этого профессор пригрозил тем, что выставит все пропущенные студентом лекции, и неважно, что те лекции он пропускал из-за самого профессора. Джуён, уже защитившийся к тому моменту, помогал ему всеми правдами и неправдами, но даже вдвоём они не могли собрать достаточно информации о письменах, фотографию с которыми выдал профессор Юн в качестве проекта Сонхва, и расшифровать написанное там. То было древнее руническое послание, которому, по словам экспертов, больше тысячи лет. Но на этом все доступные сведения заканчивались.       Неизвестно, какие звёзды улыбнулись Сонхва, но когда он уже был готов к тому, чтобы искать работу, ему абсолютно случайно в руки попал томик о древнейших рунических надписях. Книга была на английском и свалилась ему буквально на голову, когда он сидел в библиотеке прямо на полу возле книжных полок, бездумно листая страницы учебника по археологии и мечтая когда-нибудь всё же попасть на раскопки. Студентка, из-за которой ветхий томик обрушился на его несчастную макушку, очень долго извинялась. А когда Сонхва всё же удалось убедить её, что его мозги остались на месте, и присмотреться к книге, в нём снова загорелась надежда, потому что на обложке учебника пусть и потёртые временем, но проглядывались очертания тех же рун, которые так долго с насмешкой взирали на него с листка, отданного профессором.       Надежда потухла так же быстро, как зажглась. Даже в этом томике не было ни одного полностью расшифрованного письма с похожими рунами, что наводило на мысли о многовековой смерти данной письменности. Нередко Сонхва задумывался о том, что профессор Юн подкинул ему просто невыполнимую задачу, ведь даже руны из знаменитого «Властелина колец» нашли своего переводчика.       Автор насмехался над рунической письменностью, называя её ненадёжным хитросплетением множества других языков. Почему-то эти слова прочно засели в голове Сонхва. Чем дольше он смотрел на заковыристые символы, тем больше видел в каждой закорючке несколько соединенных воедино букв. Конечно, ему было страшно браться за перевод реликвии, не имея под рукой достоверного источника информации, и всё же он рискнул. Он подробно разобрал каждый символ, разделил его на несколько букв и прописал всё это в своей работе.       Огромную папку с проектом Сонхва передавал профессору Юну дрожащими руками и с огромными синяками под глазами. В ожидании приговора он отсыпался в своей комнате в общежитии, пока Джуён упрямо зубрил исторические даты для предстоящего экзамена.       Через пару дней его, угрюмого и подавленного, внезапно вызвали в деканат. Сонхва уже мысленно готовился к худшему, а потому совсем не ожидал того, что на кафедре его встретят чуть ли не как героя. Профессор Юн недовольно пыхтел, покраснев до самых ушей, пока его студента без устали расхваливали и расспрашивали его коллеги.       Оказывается, попавшая в руки Сонхва фотография с древним письмом была сделана не так давно, всего-то два месяца назад таким же студентом, как сам Сонхва. Тот юный археолог заслужил свою долю оваций и восхвалений, когда нашёл прочно замурованную в каменную стену шкатулку, а в ней - практически не тронутые временем украшения и изрядно пострадавшие клочки бумаги. Писем в шкатулке было много, не меньше дюжины, но разобрать написанное удалось лишь на трёх. А Сонхва, поддавшийся унынию и отчаянию, абсолютно случайно нашёл способ прочесть древнюю реликвию.       В результате стипендии он не лишился, курс профессора Юна окончил с высшим баллом, а его проект даже запатентовали после того, как Сонхва скрупулёзно перевёл еще два доступных их университету письма. Он не знал, нашли ли в том месте для раскопок еще пергамент с этой удивительной письменностью, да и вообще предпочёл забыть о случившемся, как о страшном сне, хоть Джуён тогда изрядно себе волос повыдёргивал от досады.       — Ты совершил такой триумф! Мог бы назвать эти руны своим именем! Но отказываешься от этого?       — Умоляю, какой триумф? — фырчал и усмехался Сонхва. — Я от безысходности эту научку написал. Кто ж знал, что в ней найдут что-то стоящее, но я не хочу, чтобы через лет так сорок нашли иной способ чтения этих рун и меня назвали шарлатаном, поэтому я умываю руки.       Мама долго и нудно причитала, что Сонхва отказался от чего-то действительно важного в его жизни, упустив буквально в руки попавшую возможность пробиться, но тот отмахивался, не чувствуя ни капли жалости по этому поводу. Изучать древности ему нравилось куда больше, чем писать научные работы.       В холле главного корпуса университета администрация собирала самые триумфальные наработки своих студентов. Разумеется, перевод Сонхва, подписанный его именем, тоже нашёл там своё место. Столько раз проходя мимо, юноша нарочито игнорировал тот стенд. К собственному стыду он мог признать, что даже не знал имени студента, обнаружившего шкатулку, ведь его имя тоже значится подле имени Сонхва.       Об этом адском проекте он в действительности позабыл, как о страшном сне, когда профессор Юн с делегацией выпускников укатил на раскопки, но таинственные руны надолго отпечатались в памяти юноши. Невольно он стал носителем давно умершего языка, который совсем не ожидал встретить в другом мире.       Ёсан уже не раз доказал своему господину, что его память феноменальна: ему в действительности хватает мгновения, чтобы в мельчайших подробностях запомнить то, что попалось на глаза. И пусть это было всего одно предложение, состоящее из семи заковыристых символов, оно уже вселяло в Сонхва панику. Он столько времени провёл над этой письменностью, отодвигая еду и сон на дальний план, столько раз от скуки вырисовывал странные руны на салфетках, сидя в кафе в ожидании друзей, словно в самом деле боялся растерять внезапно приобретенный навык, что в своих собственных знаниях не было смысла сомневаться.       Но эти семь символов могли стать огромной проблемой.       — О том, что видел это, не смей никому говорить, даже не заикайся, — отчеканил герцог. Подойдя к сосуду с благовониями, он разорвал бумагу на мелкие кусочки и бросил их к еще дымящимся уголькам. Тонкий папирус был съеден пламенем меньше чем за минуту.       Всё оставшееся время до их отъезда из поместья Барманов Сонхва провёл в раздумьях. Он сидел за завтраком в главном зале подле Хонджуна, который лениво попивал утренний чай и раскуривал сигару вместе с Хван Тэгёном. Там же присутствовали и другие члены семьи Хван, изъявившие желание проводить царскую чету. Пусть пробуждение Сонхва было громким, а разъяренные тараканы в его голове еще наворачивали круги по черепной коробке, поджигая утихающие угольки ярости каждый раз, когда ладонь мужа попадала в поле зрения, казалось, никто более не знал о том, что эту ночь царь провёл в постели своего мужа. Думая об этом, герцог вздыхал с облегчением. Ему хватило ловить на себе где сочувствующие, а где насмешливые взоры прошлым днём после того, как Хонджун одарил своим вниманием пажа. Весть о том, что государь каждую ночь ищет утехи в новых объятиях, стала бы в действительности громкой и сокрушительной.       Марс мурчал, свернувшись на коленях хозяина и посылая успокаивающие импульсы в его камнем напряженное тело. Всё вокруг казалось Сонхва чертовски неправильным и, что важнее, опасным. Все крупицы информации о Хван Юнсоне, которые ему удалось собрать, могли оказаться сущей чушью, ведь его муж явно не жаловал вмешательства герцога в свои дела. С той же стороны лицо Ким Кёнмуна тоже могло статься лишь фальшью, призывающей сбить его со следа. Как бы он ни был похож на человека из его реального мира, в этом он мог оказаться случайным прохожим либо нелепым стечением обстоятельств.       Будучи одинокой и глупой овечкой в этой волчьей стае, Сонхва являлся бессильным. Ему срочно требовалась помощь и поддержка извне, а для этого ему требовалось сообщить о случившемся дяде. Причём сделать это втайне от Хонджуна, который, определенно, взял себе за миссию не спускать с супруга глаз.       Дело близилось к полудню, когда экипаж наконец-то был готов, а царь отдал свой приказ об отъезде. Сонхва стоял рядом с каретой, крепко держа своего кота на руках, и слушал слова прощания, удачи и благодарности. Хёнджин, отправляющийся в путь вместе с ними, проехал мимо на изысканной серой лошади и подмигнул с довольной улыбкой на лице.       — Была рада познакомиться с вами, мой принц. Надеюсь, это не последняя наша встреча, — пророкотала леди Хван, приседая в шутливом реверансе. — И с тобой, прелестное создание. Береги своего хозяина.       Её палец с аккуратным ноготком осторожно ткнул довольно зажмурившегося Марса в нос.       Сонхва одарил женщину смущенной улыбкой. Хоть с самого начала она и показалась ему мрачной, горделивой и чрезмерно возвышенной, он радикально изменил своё мнение, проведя в её компании целый вечер. Хван Хевон в самом деле была дамой надменной и дерзкой, но при этом она могла быть ласковой и удивительно учтивой. Весь прошлый вечер она провела, держась за локоть герцога, снимая с его пиджака мелкие пылинки и отмахиваясь за него от нежелательных собеседников. Она отвечала резко, обрывисто и не всегда вежливо, закатывала глаза и насмехалась. Её интересы и познания были порой пугающими и непонятными, но в её компании Сонхва вовсе не чувствовал себя нелепо.       — Буду благодарен вашей компании еще не раз, — ответил он с чистой искренностью.       Посадив Марса в карету, Сонхва обменялся прощальными репликами и рукопожатиями с Чхве Чанхи, который вышел проводить их в сопровождении своей матери. Та выглядела хрупкой, точно роза на морозе, и стояла, опираясь на трость. Несмотря на довольно болезненный вид, она изо всех сил старалась держать осанку, но, оказавшись в руках сына, тут же расслабилась, приваливаясь к его боку.       Невольно герцог снова обратил свой взор на леди Хван. Единственная дочь хозяина дома Барманов лишь раз была замужем, но рано овдовела, и детей у неё тоже не было. В окружении своей большой семьи она выглядела одинокой, но её одиночество было незримым. Её невозможно было представить в образе кроткой и ласковой женщины, которая подливает чай мужу и гладит сына по волосам.       Тогда Сонхва вспомнил свою родную мать. Он знал, что та заботилась о нём так, как умела, но не мог не чувствовать каждый раз холод и отчужденность, словно он был птенцом, подброшенным в чужое гнездо. В один момент мама могла нарезать яблок и принести ему в комнату, чтобы занятой учёбой сын подкрепился, а в другой он уже был наказан за немытую кружку или неправильно подобранное слово.       Леди Хван была такой же, и Сонхва ненамеренно проникся к ней каким-то неизвестным ему чувством, которое вспыхивало в нём только в присутствии его матери. Это чувство, к сожалению, давненько было позабыто.       Он осознал, что в самом деле будет скучать по этой женщине и её странным разговорам, пусть они и были знакомы всего день.       — Не садишься?        Равнодушный голос Хонджуна вырвал его из глубоких раздумий.       Сонхва моргнул, возвращаясь в своё тело, и, кивнув, залез в карету. Марс тут же оказался на его коленях. Ёсан поспешил забраться следом, когда государь, чья рука помощи мужем снова была проигнорирована, отошёл в сторону.       — Буду ждать орла с вестью, что вы благополучно добрались до Аралиса, — не терпящим возражений голосом прогнусавил Хван Тэгён и поправил очки на носу.       — Всенепременно, — отозвался охотно царь.       Дверца кареты бесшумно закрылась рукой кучера. Сонхва отодвинул в сторону шторку и обомлел. Хонджун не раз и не два лишал его дара речи, но к такому, кажется, привыкнуть просто нереально. Снова лицезрев своего мужа, кланяющегося кому-то в ноги, он растерял все мысли. Хонджун и ему кланялся, но то было ребячливо, с каплей насмешки и гордости.       Поклон достопочтенному Хвану был полон вежливости и почтительности, о чём свидетельствовали ровный наклон спины, заведенная за спину рука и прижатая к груди ладонь. В лучах утреннего солнца фигура царя выглядела величественно и даже вызывала трепет где-то в груди. Сонхва уже хотел отпустить шторку, как внезапно Хван Тэгён повторил позу Хонджуна ровно в момент, когда тот выпрямился. Сонхва раскрыл рот в изумлении. Он слышал потрясенные вздохи членов семьи Хван, и те поспешили поклониться следом за главой их дома.       Вот, что в действительности выглядело величественно - когда государю кланяются его подданные.              

♛♛♛

      К вечеру, когда экипаж оказался близ барманских рек, их нагнал дождь. Далеко в тёмном небе сверкала молния, а воздух то и дело сотрясал рокот грома. Такая резкая перемена погоды подкосила всех. Даже всё время казавшийся бодрым и ловким генерал дворцовой стражи хмурился из-за одолевшей его головной боли. Знакомый с последствиями буйства стихии Хёнджин высказал предложение остановиться на ночь в ближайшем поселении. Спорить с ним никто не стал, и уже спустя полчаса, когда все лошади и их наездники стали мокрыми до тончайшей ниточки, они въехали в небольшой городишко. Появления царя и его супруга в таком захолустье, разумеется, никто не ждал, но местный глава принял их с особыми почестями.       Сонхва шмыгал замёрзшим носом и грел руки о края огромного бокала, в который ему налили ароматный чай с плавающими в горячей воде ягодами, краем уха слушая неловкую игру на скрипке сына местного главы. Тот приложил много сил, чтобы за столь короткое время организовать им должное приветствие, накрыть богатый стол и предоставить ночлег в собственном доме. Глаза мужчины бешено сверкали, когда он попеременно смотрел то на царя, то на его мужа, то на молодого господина Хвана. Кому расскажет, что за вечер собрал за своим столом столь высокопоставленных людей - и не поверят.       Сонхва посылал мальчику поддерживающую улыбку каждый раз, когда тот сбивался в игре и оказывался под недовольным взором отца. Когда на дне бокала остались только ягодки, слуги предложили герцогу сменить посуду и налить чего покрепче.       — Не стоит, — покачал головой Сонхва. Отогревшись, он почувствовал, что голоден после нескольких часов, проведенных в пути на бугристых дорогах дома Барманов. Карауливший позади Ёсан поставил перед ним блюдо с горячим и положил рядом приборы. Сонхва благодарно ему улыбнулся. — Спасибо. Здесь достаточно других слуг, поэтому иди, поужинай с остальными.       Глава города с разрешения государя велел работникам своей кухни накрыть стол в малом зале для стражников и прислуги из дворца, чтобы те тоже имели возможность поесть и отдохнуть, оставив заботы об аристократах на местных подданных. Но Ёсан бы скорее набрался сил, испив дождевой воды, нежели снова добровольно оставил своего господина одного.       Вот и сейчас он глянул на герцога взглядом обиженного и возмущенного ребёнка. Да у молодого господина Пака даже личного стражника не было! Разве мог его личный камердинер позволить себе такую вольность и без зазрений совести покинуть его?       Ответ нашёлся сам собой, когда сжавшийся от пустоты желудок решил напомнить о себе. Сонхва вздохнул и, погладив покрасневшего от смущения и усталости Ёсана по запястью, осторожно подтолкнул его к выходу. Благо за неуверенной игрой юного скрипача и мужскими переговорами за столом зова его живота никто не услышал. На выходе под аркой камердинер столкнулся с посвежевшим после тёплого ужина и уже переодетого в сухую форму Чхве Саном. Стражник одарил его кратким кивком и молча занял позицию за спинами своего государя и его мужа. Ёсан на это лишь сморщил нос, не чувствуя ни капли благодарности за то, что его временно и беспрекословно подменили. Уж кому, а стражнику Чхве он точно доверять не станет.       Сонхва смену караула уже не заметил, занятой внезапным вопросом от главы города о том, какой сорт лотосового вина понравился ему больше всего. Оказывается, местная главенствующая семья занималась производством и продажей этого хмельного напитка, и воодушевленный мужчина искрился желанием угостить царскую чету продуктом собственного производства.       — Думаю, мой муж будет куда более лучшим дегустатором, нежели я, — ловко сбросил с себя ответственность герцог под вопросительно поднятую бровь Хонджуна.       Хёнджин тихо хихикнул в собственный бокал, но спасать друга не стал. Радуясь, что внимание с его персоны переключилось на другую, Сонхва слепо потянулся к приборам, всё ещё делая заинтересованность в происходящем за столом, хотя нить беседы он терял уже не в первый раз. Приборы, которые Ёсан положил рядом с тарелкой, неизвестно каким образом оказались прямо с краю, и случайно Сонхва их столкнул на пол.       Звон упавшего на начищенный паркет серебра прогремел как взрыв. Цокнув языком, он юркнул под стол и подобрал изящную и сверкающую ложку. К сожалению, без происшествий обойтись он не смог: выпрямляясь, юноша задел плечом острый угол стола, из-за чего вся стоящая на нём посуда громыхнула и привлекла к Сонхва такое нежелательное внимание.       — Ой, — неловко пробормотал он со смущенной улыбкой на лице.       Стоило ему выпрямиться, как он заметил перед собой юную девушку в платье служанки. Её лицо было пунцовым, а глаза широко раскрыты, словно она узрела нечто удивительное. Тихо что-то проблеяв себе под нос, девушка осторожно забрала из рук герцога поднятую с пола ложку и поспешила положить на скатерть возле его тарелки новый прибор.       — Ты залез под стол, чтобы поднять ложку? — хмуро поинтересовался Хонджун с таким выражением лица, словно его муж совершил самую глупую и нелепую вещь на свете.       Сонхва дёрнул бровью.       — Да? — хмыкнул он, замечая, как глава города неловко прячет глаза, а Хёнджин разглядывает герцога, словно тот экспонат в музее. — Я её уронил, поэтому поднял.       Объяснение прозвучало несколько задумчиво и неуверенно. Сонхва не понимал, почему такой мелкий жест вызвал настолько странную реакцию.       — Для этого есть прислуга, — всё еще хмурясь, сказал царь и обратил свой взор на плечо, которым Сонхва задел стол. Он сам не заметил, как принялся поглаживать и разминать больное место.       — Моя спина не переломится, если я сам подниму упавшую ложку, — герцог с уставшим вздохом закатил глаза и схватил названный прибор с намерением всё же поужинать тёплым супом.       Сей жест положил конец не начатой дискуссии и послужил сигналом возобновить прерванную беседу. Хонджун до конца застолья продолжал странно поглядывать на своего мужа. Сонхва настолько устал от его пронзительного взора, что всерьёз заскучал по вееру леди Хван.       За ночь дождь стих, что позволило кортежу беспрепятственно отправиться дальше в путь. Город провожал их громко, и это напомнило Сонхва Юмей: дороги снова были усыпаны лепестками астры. Было абсолютно понятно, что в следующих по маршруту поселениях их уже будут ждать, ведь новости разлетаются быстро. Хонджун прощался с главой города, как с закадычным приятелем, махая тому рукой и на ходу вскакивая на лошадь. Сонхва наблюдал за этим с тихим смешком, сорвавшимся с его губ. Очевидно, его муж очаровал очередного подданного.       По просьбе господина Ёсан затянул в повозку небольшой сундучок, полный письменных принадлежностей. Сонхва долго разглядывал чистые листы пергамента, размышляя о том, как бы известить обо всём дядю. Камердинер пришёл на помощь со своим предложением самому написать письмо под диктовку, ведь почерк герцога был легко узнаваем, а Ёсан хорошо умел подделывать манеру письма.       — Думаю, легче всего будет отослать письмо в Аралисе из порта, — почти неслышно, точно опасаясь, что их могут подслушать, пробормотал слуга. — Я могу попробовать отыскать посыльного, готового держать язык за зубами за хорошие деньги. Почтовой птицей отправлять тайные послания рискованно.       Сонхва кивнул, согласный с разумными выводами. Его мелко потряхивало каждый раз от осознания того, что он собирался провернуть. Хонджун точно не останется в восторге.       Письмо Чон Джонхану писалось долго, ведь им требовалось в мельчайших подробностях доложить о случившемся. Ёсан слушал внимательно и после несколько мгновений сидел в раздумьях, перекручивая предложения так, что изначальный смысл терялся где-то на фоне. В попытке занять чем-то руки и голову Сонхва вытащил из сундучка несколько листов пергамента и принялся вырисовывать на них различные фигуры. Спустя час его окружали наброски деревьев, птиц, образы знакомых башен и даже статуя Истиннолунного. Если Ёсана и поразило внезапное стремление его господина потянуться к творчеству, то он был слишком занят, чтобы хоть как-то отреагировать.       Марс, спавший у герцогского бедра, с широким зевком потянулся, цепляя когтями несколько листков бумаги. Сонхва, не глядя, опустил ладонь ему на макушку, поглаживая голову меж острых ушей и в мрачной задумчивости разглядывая последний рисунок.       Конечно, он и в реальной жизни был довольно близко знаком с рисованием. Ему пришлось посетить несколько курсов, скупить практически весь художественный магазин и провести пару бессонных ночей, оттачивая собственные навыки из страха испортить с надеждой отданный на реставрацию экспонат. Кевин не раз нахваливал его способности, но Сонхва всегда ограничивался натюрмортами и карандашными набросками. Лица он рисовал только поверх чужих полотен, восстанавливая когда-то поврежденную картинку. Ему бы испугаться внезапному порыву и тяге к живописи. Чужие воспоминания уже давно не всплывали в его памяти, зато с успехом проклёвывались таланты герцога.       — Ёсан, — позвал тихо. — Опиши мне моего отца.       Камердинер оторвал изумленный взгляд от письма на собственных коленях, чтобы обнаружить в руках своего господина смятый в ком лист бумаги. Сонхва не знал, что отобразилось на его лице, ведь он даже выдавил улыбку, но Ёсан на мгновение поджал губы, глянув на герцога с неким сожалением в глазах, и шёпотом выполнил его просьбу.       Рисовать лицо по описанию было сложно. Сонхва чертыхался себе под нос под тяжёлые, очевидно неодобрительные, вздохи Ёсана, пачкал пальцы в графите, по наитию размазывая его тут и там, но изо всех сил старался изобразить то, что слышал. Увлёкшись, они напрочь забыли о письме, которое требовалось бы закончить и укромно спрятать, а не так свободно держать на коленях, когда карета в любой момент могла остановиться. Ёсан изредка указывал на неточности, прося нос сделать ровнее, а уголки губ опустить чуть ниже.       Подтушевав мизинцем тень, Сонхва взволнованно вздохнул. Он вытянул вперёд руку с пергаментом, разглядывая легко узнаваемое угрюмое лицо Пак Юнги, которого он видел на семейном портрете. Сомнений быть не могло: раз герцог Пак был мастером в изобразительном искусстве, то и Сонхва, попав в его тело, перенял сей дар так же, как стрельбу из лука и езду верхом.       Повернув рисунок к камердинеру, промычал вопросительно.       — Одно лицо, — радостно прошептал Ёсан и пару раз кивнул, подтверждая собственные слова.       Сонхва прикусил губу, падая в раздумья. Память его камердинера в самом деле была удивительной, раз он смог так точно описать человека и за пару секунд запомнить заковыристые руны в тусклом освещении.       — Напиши дяде о Чу Джинхи из благородного дома Яшмы. Он бежал из Дэфидеи, а потому мог быть замечен на наших землях. Нельзя упустить это из виду.       Ёсан понимающе качнул головой и принялся за выполнение поручения с удвоенным рвением, точно кто-то зажёг в нём огонёк, а Сонхва взял новый листок и, постучав по нему карандашом, запечатлел лицо, забыть которое он боялся, как забвения, потому что оно было одним из немногого, что связывало юношу с его родным миром. Закончив, он протянул портрет Ким Кёнмуна камердинеру.       — Узнаёшь его?       Ёсан к тому времени закончил с письмом и, нахмурив брови, долго разглядывал мужское лицо, которое Сонхва изобразил до мельчайших подробностей. Сердце от волнения бешено заходилось в груди, а во рту отчего-то сделалось сухо.       — Да, я узнаю его.       Вздох сорвался с губ сам собой. Воодушевленный, Сонхва не заметил, как подобрался к своему камердинеру поближе. Потревоженный его копошениями Марс недовольно замурчал.       — Знаешь его имя?       — Боюсь, что нет. Но я точно видел его во дворце.       — Когда?       Сонхва старался придать своему голосу нотки равнодушия, чтобы не выглядеть в глазах Ёсана щенком, что виляет хвостом от радости при виде любимой игрушки. У него не было повода сомневаться в словах камердинера: тот всегда был с ним честен и, что важнее, очень умён. Если он говорит, что видел этого человека, значит он правда его видел.       Ким Кёнмун мог оказаться гораздо ближе, чем Сонхва казалось.       — Когда мы только прибыли в замок. Я несколько раз видел его в коридорах. Он не выглядел, как дворцовая прислуга, поэтому я принял его за гостя государя.       — Но ты о нём никогда не слышал, — уже поняв, к чему клонит камердинер, пробормотал Сонхва.       Ёсан молча кивнул.       — Он исчез так же внезапно, как и появился.       Собирая наброски в одну аккуратную стопку, герцог пытался вспомнить реакцию Хонджуна в момент, когда Хван Сонджун передал царю портрет возможного преступника. Но тот казался абсолютно равнодушным и безмятежным, даже спросил, называл ли Хван Юнсон его имя перед тем, как продолжить обсуждение их таинственных встреч.       Ёсан мог ошибаться.       Хонджун мог грамотно спрятать свои эмоции, чтобы не показать того, что имеет связи с этим человеком, какими бы эти связи ни были.       Но теперь Сонхва точно был уверен, что Ким Кёнмун существует.       Стук по окну в дверце кареты по ту сторону переполошил герцога и его камердинера, заставив перепуганное сердце подпрыгнуть к горлу.       — Мы сделаем привал, — уведомил голос Хонджуна.       Экипаж в самом деле остановился спустя пару минут. К тому времени Ёсан успел собрать использованные листы пергамента в сундучок вместе с письменными принадлежностями, а Сонхва боролся с чернотой на пальцах с помощью сухой салфетки. Он мечтал вымыть руки и с этим намерением резво выскочил из кареты раньше, чем кучер успел слезть и открыть ему дверцу.       Для остановки была выбрана опушка слегка в отдалении от дороги, чтобы не столкнуться со случайными путешественниками или торговцами, которых легко мог заинтересовать богатый кортеж. Солнце было высоко, в воздухе повис аромат смолы и мокрой после тумана травы. Прислушавшись, Сонхва обнаружил, что недалеко протекал ручей. Стражники и слуги уже разминали затёкшие конечности и кормили лошадей. Генерал Чон Юнхо развернул карту и с хмурым лицом вертел её в руках, просчитывая дальнейший путь.       — Что с твоими руками?       Хонджун возник рядом внезапно, из-за чего герцог испуганно икнул и обронил на землю на честном слове державшийся на плечах дорожный плащ. Несмотря на прогретый солнцем воздух, спину лизнул холод, из-за чего по коже побежал табун мурашек.       Царь невпечатлено приподнял бровь и подобрал упавший плащ мужа, снова обращая внимание на его пальцы.       — Рисовал, — буркнул угрюмо Сонхва, не зная, как бы ему вернуть накидку на плечи и при этом не запачкать бежевую ткань графитными пятнами. Просить Хонджуна накинуть плащ ему назад на плечи язык бы ни за что в жизни не повернулся, а сам Хонджун не спешил помочь решить эту дилемму.       — Ой, прошу прощения, — раздалось позади испуганное.       Обернувшись, герцог лицезрел рассыпанные по траве только минуту назад собранные Ёсаном в сундучок листы пергамента. Сам камердинер с недовольством взирал на кучера и потирал плечо, за которое его, очевидно, задели.       Хонджун прошёл мимо супруга в сторону переполоха, всё еще держа его плащ на сгибе руки, а кучер и Ёсан были вынуждены склонить головы в почтении и замереть. Сам царь присел на корточки и принялся перебирать чужие наброски. Наблюдая за этим, Сонхва резко вздохнул от страшного осознания: где-то там был портрет Ким Кёнмуна.       Хонджун не глупый. Он точно заинтересуется тем, почему среди работ его мужа находится лик, который в скором времени должны будут знать абсолютно все военные царства ради поиска и раскрытия отступничества Хван Юнсона. Пальцы государя на мгновение замерли над портретом Пак Юнги и продолжили перебирать бумаги.       — Я уже и позабыл, что ты художник, — усмехнулся Хонджун, бросая взгляд на мужа через плечо.       Сонхва сглотнул. Он с содроганием ждал, когда же найдётся злосчастный рисунок, не смея даже рта открыть, чтобы как-то воспрепятствовать. Но Хонджун внезапно выпрямился и протянул камердинеру супруга стопку набросков. Более никакого пергамента на земле не было. Ёсан забрал художества и, получив кивок государя, принялся подбирать выпавшие из сундучка письменные принадлежности.       Только тогда Сонхва позволил себе вздохнуть полной грудью.       Портрета Кёнмуна в той стопке не было.       — Идём со мной, — поманил отошедшего от шока герцога Хонджун и, всё еще держа чужой плащ, направился куда-то в рощу.       Сонхва удивленно мыкнул, обернулся на Ёсана. Тот пожал плечами и еле заметно качнул в их сторону головой. Герцог вздохнул и, жестом велев камердинеру оставаться на поляне, двинулся за мужем, который притормозил меж деревьев и ожидал Сонхва с маской негодования на лице.       — Вроде ноги длинные, а плетешься, как черепаха.       Ответив на шпильку молчаливым закатыванием глаз, герцог позволил сопроводить себя к ручью. Где-то на подкорке сознания истошно вопила мысль, что зря он вот так добровольно позволяет Хонджуну отделить себя от общей массы. Убить он его, конечно, не убьёт, но нервы Сонхва, когда он находится наедине со своим мужем, умирают значительно быстрее, чем когда их окружают другие люди.       Они в самом деле вышли к ручью, только располагался он значительно дальше, чем казалось изначально. Когда Хонджун в могильном молчании присел на огромный камень, Сонхва, взмахнув негодующе руками, спустился к воде с намерением смыть с пальцев чёрные пятна. Он ойкнул от холода ручья и быстро избавился от остатков графита, чтобы возвратиться к мужу и ребячески смахнуть на него речные капли с ладоней.       — Зачем позвал?       Хонджун сморщился и рукавом вытер попавшие на лицо капли под довольную улыбку супруга.       — Появились сведения о тех кострищах, которые ты нашёл по дороге к Уфесту.       Лицо Сонхва мгновенно помрачнело, переняв угрюмое настроение, которым насквозь был пропитан голос царя. Хонджун всегда старался держать лицо и не показывать больше, чем он готов был явить себя, а потому такая запредельная задумчивость и мрачность навевала далеко не приятные мысли.       — И ты решил поделиться ими со мной? — в попытке скрыть собственную тревогу съязвил Сонхва и сдул упавшую на лицо прядь волосы. — Звездопад будет, не иначе.       Хонджун тяжело вздохнул и одарил его мрачным взором. Поджав губы, герцог резко ступил ближе и, отобрав собственный плащ, скованным движением вернул его на свои плечи.       — И что там?       — Ничего хорошего. Мы выяснили, что это был древний обряд. Его корни уходят глубоко к северным племенам, — Хонджун встал, подобрав с земли несколько камушков, и отошёл ближе к ручью. Он хмурился и кривил губы так, словно ему было физически больно делиться с супругом добытыми сведениями. — Восемь костров символизируют восемь фаз луны, а значит возложившие их взывали к Истиннолунному.       — Ты в это не веришь, — отметил Сонхва и занял освободившийся камень, внезапно ощутив слабость в ногах.       В ответ ему раздался чужой смешок и плеск попрыгавшего по водной глади камня.       — Нет, конечно. Всё это чушь и сказки для детей.       — Но кто-то всё же верит и даже готов ради этого убить человека.       Голос герцога дрогнул под конец, выдавая его волнение. Хонджун промолчал, вместо этого запустив в ручей еще пару камней.       — Сомневаюсь, что это было случайным убийством, — под нос Сонхва был протянут сложенный вдвое лист бумаги. — Эти символы были вырезаны на деревьях вокруг.       Герцог развернул пергамент и подавился собственным вздохом. Снова те самые руны. И послание, которое они передавали, оказалось отнюдь не радужным.       — Видел когда-нибудь такое?       Подняв голову, Сонхва обжёгся о пламя в глазах супруга. Хонджун взирал на него выжидающе, застыв над мужем мощной горой. От такого пристального внимание сделалось не по себе.       Сейчас любое его слово могло стоить очень дорого, поскольку он понятия не имел, насколько широко эта руническая письменность используется в Элеарде. Да, Ёсан не был с ней знаком и Хонджун, судя по всему, тоже, но быть настолько же уверенным в самом герцоге Сонхва не мог. Так уж вышло, что он сам мог читать тайные послания, но вряд ли этой новости его муж обрадуется, особенно когда их обнаружили в месте, где проводился какой-то древний обряд.       Придав лицу неуверенно-бесстрастное выражение, юноша покачал головой и вернул пергамент царю.       — А имя Ан Йеджуна тебе знакомо?       Сонхва уже хотел ответить отрицательно, как что-то внезапно зазвенело в его голове, а перед глазами на секунду помутнело. Проглотив резкий рвотный позыв, он попытался сфокусировать зрение хоть на чём-то, и этим оказалась пуговица на походном мундире мужа.       С Ан Йеджуном был знаком другой он, и сейчас эта капля воспоминаний негаданно отозвалась в его голове всплеском кратких картинок и неслышных разговоров, посыл которых остался для Сонхва скрытым.       — Возможно, а что?       — Это военный механик, изобретший множество новых орудий для нашей армии, но несколько месяцев назад он бесследно исчез, — Хонджун вещал ровным и безмятежным тоном, но при этом упрямо не сводил глаз с Сонхва, точно надеясь найти что-то в его выражении лица. Герцог неуютно поёрзал и буквально заставил себя приклеиться к камню, чтобы не вскочить и не скрыться за деревьями от такой изощренной пытки. — Вскоре его тело по частям выловили из реки, а чертежи с его последними наработками были найдены моими людьми в Уфесте.       Сонхва дрогнул, не ожидая такого поворота событий. Вот, оказывается, что привело Хонджуна в Уфест. Всё имело связь между собой, только герцогу об этой связи было неведомо. Хван Юнсон пользовался наработками Ан Йенджуна, снабжая неизвестную организацию военным обмундированием. Не исключено, что пролетевший над Юмеем дирижабль тоже имел к этому отношение, ведь, насколько Сонхва помнил, каждый военный воздушный корабль изготавливался с особой маркировкой, их количество строго контролировалось.       — Я спрашиваю тебя, потому что это случилось на территории твоего дома власти, — вздохнул тяжело Хонджун и скрестил руки на груди. Его фигура и без того давила на Сонхва, но сейчас ему сделалось совсем худо от знания, что он оказался невольно причастен к происходящему. — Тело Ан Йенджуна нашли близ Лжезеркало на твоих землях.       — Когда его нашли? — спросил Сонхва и сам себя мысленно похвалил за то, что его голос не дрогнул.       Царь в задумчивости склонил голову на бок.       — Около месяца назад.       В горле запершило. Герцог Пак весь этот месяц провёл в замке, занятой свадебной рутиной. Если что и происходило в землях дома Аллеитов, то ему об этом было неизвестно, ведь за всем следил дядя.       Сказать правду сейчас казалось самым безопасным вариантом.       — Я знал Ан Йенджуна, но о том, что с ним случилось, не ожидал услышать. Это… ужасная ситуация.       — Что ж, вероятно, есть капля везения в том, что у него не было семьи, которая могла бы о нём горевать.       Сонхва сморщился в ответ на призывно приподнятый уголок чужих губ.       — Не будь таким грубым.       — Как скажешь, дорогой муж.       Меж ними повисло томительное молчание. Хонджун перебирал в пальцах мелкие камушки, а Сонхва невольно наблюдал за этим, копаясь в собственном сознании. Прошло несколько долгих минут, прежде чем царь снова заговорил:       — Я уж боялся, что брак со мной напрочь отбил у тебя желание к собственной жизни, — герцог фыркнул и в недоумении наклонил голову. Хонджун неопределенно махнул рукой в воздухе. — Рисование. Ты даже велел убрать мольберт из своих покоев.       — Следишь за мной? — сорвалось невольно с языка, кончик которого Сонхва сразу же прикусил под насмешливый взор мужа.       Конечно, он следит за ним. Глупо было спрашивать.       — Мне просто потребовался небольшой перерыв.       — Признаться, ты меня удивил. Я ожидал, что твоим свадебным подарком мне будет портрет, но ты изощрился, — хвастливым жестом государь откинул полы расстёгнутого мундира и явил на свет прикреплённый к его поясу даренный мужем пистолет.       — Да, этот пистолет - настоящая драгоценность.       — А человек, носящий его, - нет?       Сонхва цокнул языком и оставил провокационный вопрос без ответа, наскоро избегая щекотливой темы.       — Какой портрет ты от меня ждал?       Хонджун фыркнул, сверкая игривостью в глазах.       — Мой, конечно.       Сонхва только открыл рот, чтобы возмутиться, как тут же его закрыл. Что ж, это было разумно. Герцог Пак был известнейшим художником во всём Элеарде. Его полотна были самыми красочными и разнообразными: начиная обычной росписью тушью и заканчивая семейными древами. Правителей Элеарда запечатлевают не только в виде статуи в Лесу тысячи звёзд. Их лик взирал свысока с картин, которыми обвешаны стены в Зале Всевластия. Для таких особенных событий отбирались лучшие мастера царства, а герцог Пак как раз был одним из них.       Может, бывшая его версия в самом деле собиралась изобразить будущего мужа во всём его надменном великолепии, но Сонхва об этом было неведомо. Он только-только взял карандаш и дал волю собственным рукам, которые точно помнили, что и как делать, когда в голове было абсолютно пусто. Жесты, отточенные до совершенства.       — К твоему сожалению, эта возможность была передана Ким Ынхо. Он молод, но перспективен. Он мне нравится.       Сонхва воспользовался шансом закатить глаза, пока его муж отвернулся, расхваливая навыки какого-то художника. К сожалению Хонджуна, Сонхва был более чем счастлив не проводить часы за мольбертом, пока ненавистнейший ему в этом мире человек горделиво взирает на него с другого конца комнаты, сидя в самой величественной позе, которую только мог изобрести его изощренный мозг.       — Да, очень жаль, — наигранно расстроенно проблеял Сонхва. Он даже поджал губы и изогнул брови, придавая себе максимально огорчённый вид.       Хонджун прищурился, разглядывая его с секунду, чтобы затем довольно сказать:       — Но! Ты мог бы заняться созданием рисунка моего чудесного лица, которое отчеканят на монетах и напечатают на марках.       Бровь герцога нервно дёрнулась.       Только этого ему не хватало.       — Неужели молодой господин Ким Ынхо не может взять на себя и это?       — Разумеется, нет. Он рисует мой портрет. Уж не тебе ли не знать, какой это тяжкий труд, — не терпящим возражений тоном отчеканил Хонджун. — Пользуйся шансом, пока тебе его предоставляют, ведь тебе и себя нарисовать придётся. Отличный шанс придать себе лишнюю каплю шарма.       — А себя мне зачем рисовать? — опешил Сонхва.       — Ты мой муж и член царской семьи. Само собой, что ты должен быть изображён подле меня.       По тому, как выделились чужие скулы, герцог понял, что такая перспектива Хонджуна далеко не радует, но деваться ему некуда, ведь они женаты.       Прокручивая в голове услышанное, Сонхва нахохлился, порезавшись о слова, на которые не обратил сразу внимания, слишком занятой собственным смятением.       — Какую такую каплю шарма? — вопрос прозвучал почему-то обиженно.       Хонджун хохотнул, слишком радостный полученным результатом.       — Мне нравится, как ты реагируешь на, казалось бы, совершенно безобидные вещи, но при этом остаёшься хладнокровным в тех ситуациях, когда бы следовало испугаться. Заслуживает награды.       — Обойдусь, — буркнул герцог и поднялся на ноги, кутаясь в дорожный плащ.       Слишком много присутствия мужа в его крови и мыслях. Ему следовало срочно огородиться, спрятаться где-то в пределах своей повозки. То, как Хонджун играл с его нервами, было неописуемо и до того виртуозно, что он даже не знал, как реагировать.       — Почему? — донеслось в спину с озорным смехом. Сонхва фыркнул, держа путь обратно на полянку и слыша шорох позади. — Красивый ты, красивый. Но я не предлагаю дважды.       — Я прекрасно осведомлён о своей внешности и не нуждаюсь в твоих комплиментах.       — Я человек честный и щедрый. Могу снова устроить тебе незабываемое пробуждение, но при этом с предварительными упражнениями перед сном.       Глаза герцога расширились от шока. Да над ним явно потешались, потому что Хонджун добровольнее спустится самостоятельно в пучины ада, нежели в самом деле будет иметь в виду то, что сказал.       Он споткнулся на ровном месте и круто развернулся, тыча пальцем в сторону подобравшегося чересчур близко мужа. Настолько близко, что его ехидное лицо почти встретилось носом с чужим ноготком.       — Еще раз посмеешь проникнуть в мою комнату без разрешения, и жизнь в подвале покажется тебе райской сказкой, — пригрозил Сонхва, хмуря брови.       Хонджун шкодливо ухмыльнулся.       — Принял к сведению, но ничего не гарантирую.       — Боже, какая же ты головная боль, — взвыл от досады герцог, когда понял, что снова попался на чужой крючок.       Царь даже не пытался скрыть своего удовлетворения, выглядя как кот, наевшийся сметаны.       — Что я опять сделал не так? Не уделяю тебе должного внимания - ты дуешься и кусаешься, а когда пытаюсь быть учтивым мужем, ты готов отгрызть мне руку!       — Учтивым, — издевательски протянул Сонхва. — Избавь меня от этого. Мне не нужна твоя учтивость, твоё внимание и твой чёртов интерес. Меня это абсолютно не интересует.       — Так ли это? — герцога поймали за ладонь и прижались губами к сверкающему рубину на пальце. Когда Сонхва порывался выдернуть руку, его лишь сильнее обхватили за запястье. — А ты вообще пробовал? Кто-то уже делал так? Или все слухи о твоём целомудрии насквозь пропитаны правдой?       Сонхва вырвался из чужой хватки с горящими ушами.       — Это не твоё дело!       Хонджун пожал плечами и скрестил руки на груди.       — Хотел бы я, чтобы это не было моим делом, но обстоятельства сложились так, что мы женаты. Позволь просить тебя об одолжении, — государь подступил на шаг и приблизился к чужому лицу так близко, что герцог чувствовал его дыхание, чтобы прошептать: — Если испытаешь к кому-то любовный интерес, дай мне знать.       — Чтобы ты избавился от этого человека? — не ведая, что им двигало, прошипел Сонхва, отмечая, как скоро потемнели чужие глаза: искра весёлости, вспыхнувшая в результате насмешек, потухла, словно её и не было.       — Мы не можем вступать в неразборчивые связи. Это грозит серьёзными последствиями.       — Ты напоминал себе об этом, когда зазывал в свою постель того мальчишку из поместья дома Барманов?       Нельзя было вспоминать об этом. Особенно говорить это таким тоном, словно Хонджун своим поступком нанёс Сонхва личное оскорбление. Это не так, ему было плевать, Сонхва уверял себя в этом. Но окружение считало иначе. Сам царь теперь считал иначе.       Хонджун улыбнулся.       — Кто сказал, что я зазывал его в свою постель?       Сонхва отвернулся столь стремительно, что ткань его плаща взлетела в воздух и задела грудь царя. Множество мыслей и эмоций разрывали его грудь и голову. Он глубоко и тяжело дышал, пока буквально бежал обратно в лагерь. Он не обратил внимания на то, как все обернулись в его сторону, когда герцог стремительно ворвался в свою повозку и с громким хлопком закрыл за собой дверцу. Сонхва схватил маленькую подушечку и, пав в неё лицом, тихо взвыл, чувствуя, как щёки пылали, а губы покалывало от того, как сильно он их искусал в попытках сдержать ругательства.       Он не покидал повозку всё время их недолгого привала, как бы Ёсан ни пытался уговорить своего господина размять ноги перед долгой поездкой. Сонхва укромно спрятался в своей карете в компании кота и деревянного короба, полного различных закусок.       Марс, выбравшийся на прогулку, воспользовался открытой дверцей и юркнул внутрь повозки. Пристально глядя на хозяина, кот медленно открыл рот и выплюнул что-то на пол. Сонхва сморщил нос.       — Марс, ну, в самом деле, — возмутился он, брезгливо носком ботинка пихая какой-то комок. — Ты же был на улице. Сложно было избавиться от шерсти на траве?       Но уже вскоре Сонхва понял, что то была не шерсть, а бумага. Воспользовавшись носовым платком, как перчаткой, юноша поднял добычу питомца и осторожно раскрыл свёрток. Им оказался пропавший из общей кучи портрет Ким Кёнмуна.       Герцог удивленно промычал, переводя взгляд на невозмутимого кота. Невольно ему вспомнились слова леди Хван, что чёрные кошки считаются талисманами.       Что ж, не исключено, что Марс в самом деле уберёг Сонхва от вопросов и повышенного градуса подозрений от Хонджуна. Вдумываться в такое нелепое, но всё же удачное стечение обстоятельств не хотелось. Был риск сойти с ума, а герцог изо всех сил хватался за здравый смысл.       Ему хватало размышлений о том, что его самый триумфальный за все годы обучения в университете проект дал о себе знать так внезапно. Символы, показанные ему Хонджуном, а послание, откопанное Ёсаном, никак не складывались в единую картину.       Перед самым отъездом к нему на мгновение засунул нос Хёнджин и известил, что к вечеру они остановятся в очередном городе на ночлег. Герцог же прекрасно осознавал, что они могли бы провести ночь в пути, поскольку стражи вокруг было более чем достаточно, но Хонджун не упустит возможность блеснуть своим очарованием и царскими флюидами.       Так и вышло, но в этот раз его жертвой пала старенькая хозяйка постоялого двора. При виде такого количества молодых и красивых юношей она зарделась и разулыбалась, а стоило Хонджуну только рот открыть, как и того не скрывала своего обожания. Хёнджин на это лишь понимающе улыбался, пока Сонхва хмурился и тихо злился.       — Думается мне, он не собирается говорить о том, кем является, — отметил молодой господин Хван.       — А есть еще люди, которые его не знают?       — Сомневаюсь. Для этого нужно не читать газет…       Газеты в этом городе были, и Сонхва выяснил это утром, когда в его спальню принесли утренний выпуск. Ёсан, проснувшийся непривычно поздно, в этот момент был занят собственными водными процедурами, а потому герцог сам открыл дверь разносчику, коим оказался совсем маленький мальчик, и заплатил монетку за услугу. Ребёнок при виде него неряшливо раскрыл рот, взирая на юношу с искренним восхищением и удивлением.       Сонхва положил газету на стол рядом с подносом с чайником и упал в кресло, разминая шею. Он уже до жути устал от этих бесконечных поездок и мечтал вернуться обратно во дворец. Это желание его самого поразило. Откусив песочного печенья, он развернул корреспонденцию, надеясь чтением сплетен убить время до отъезда, но увиденное заставило его подавиться куском сладкого теста.       Глупо было надеяться, что центральным объектом сплетен для всего царства окажется кто-то иной, если не царь и его муж.       Прямо на первой странице юношу встречала огромная светло-коричневая, словно на неё наложили фильтр, фотография. На ней был изображён он сам, натянувший улыбку на лицо, и его супруг, вальяжно обнимающий герцога за пояс. Заголовок кричал о начале долгого путешествия царственной пары вокруг их царства. Статья растянулась на, казалось, бесконечные два листа, забитые текстом с обеих сторон и разбавленные мелкими фотографиями. С них смотрели грозный достопочтенный Хван Тэгён, его семья, лучезарный Хёнджин со смущенной сестрой. Корреспондент бросался эпитетами направо и налево, расписывая поместье и богатый приём в доме Барманов.       Вишенкой на торте стал сделанный в самом начале снимок, ознаменовавший тогда для Сонхва минуты мучений. На нём он еще сидел за роялем, а Хонджун прилепился к его боку, точно его клеем обмазали, а его губы были в опасной близости от герцогского уха. Заново призрачно ощутив их прикосновение к коже, Сонхва встряхнулся всем телом и отбросил от себя газету с изощренным ругательством как раз в тот момент, когда дверь открылась и пропустила внутрь спальни Ёсана. Камердинер быстро обнаружил причину негодования своего господина и с молчаливого позволения спрятал корреспонденцию из их поля зрения.       Сонхва пристроил локоть на столешнице, а ладонь прижал ко рту, чувствуя, как краснеет из-за того, что не может выбросить эту фотографию из головы. Хонджун его с ума сводил. Никаких нервных клеток не хватит. Ладно бы он только недвусмысленными выражениями бросался. Так он еще чувствовал смелость в том, чтобы безнаказанно распускать свои конечности. Проблема состояла в знании Сонхва, что его муж может сотворить нечто подобное, но каждый раз он оказывался к этому не готов. Казалось, что чем яростнее он сопротивлялся, тем настойчивее становился царь.       Естественно, весть о том, что в их городке на постоялом дворе остановился государь со своей свитой, разлетелась со скоростью света, а потому, чтобы не задержаться в толке любопытных зевак, им пришлось очень скоро собираться и отправляться в дальнейший путь. Сонхва на сидении в своей карете нашёл вдвое сложенную бумажку, на которой корявым почерком, точно записку писали на ходу, просили всё же заняться изготовлением портретов для марок и монет. Герцог закатил глаза и, смяв бумажку, выбросил ту через плечо, абсолютно не заботясь о том, как сей жест попортит его имидж. И пусть он недовольно бурчал и плевался, вспоминая данную просьбу, но рука сама потянулась к чистой тетради и карандашу. Время в поездке потекло быстрее за незамысловатой работой, когда над ухом монотонно гудел Ёсан, который пытался скрасить долгие часы герцога чтением взятых из дворца книг, так, на всякий случай. Случай, как оказался, выдался удачный.       Рисовать самого себя было сложно. В голове так некстати вертелись неприятные слова Хонджуна о том, что герцог мог придать сам себе лишнего шарма. Спрашивать Ёсана о правдоподобности портретов было бесполезно. Для камердинера его господин всегда был самым красивым, даже изобрази себе Сонхва кривой нос и разорванный рот.       Зато над портретами Хонджуна он всласть постарался. Зубы сводило от одного вида лица мужа, глядящего на него с листа бумаги, а потому эмоции выплеснуть хотелось неимоверно. Сначала это были нелепые усы, появившиеся под чужим аккуратным носом, потом на другом наброске макушку царя украшала уже не корона, а шапка в виде лягушки. Каждый новый лик дополнялся невообразимыми деталями, отчего на душе Сонхва становилось невероятно легко и сладко. Самый большой портрет он украсил тараканьими усами, а потом, еле сдерживая смех, и того изобразил мужа в образе сего гадкого насекомого, нацепив на его маленькое тельце корону, чтобы уж точно было понятно, кто прячется за личиной ползучего гада. Внутри герцога всё дрожало и клокотало, но уже не от злости, а от безудержного веселья. Сдерживать громкий хохот ему позволяло лишь понимание того, что тем самым он привлечёт к себе нежелательное внимание.       Хотя, представив лицо Хонджуна, когда тот узрит художества супруга, и реакцию их кортежа, до зуда под кожей захотелось воплотить сие событие в реальность.       Сонхва довольствовался лишь ехидным хихиканьем и утиранием капелек слёз, которые выступали в уголках глаз каждый раз, когда юноша слишком уж восхищался собственным произведением. Ёсан, наблюдавший за ним краем глаза, был в тихом шоке, но чужому радостному времяпрепровождению не мешал.       Погода в доме Барманов пошла навстречу желанию царского экипажа как можно скорее добраться до Аралиса, а потому более им на пути не встречались никакие преграды. Солнце согревало воздух, утренний туман в лесу рассеивался еще до отъезда кортежа из города. Останавливаться на ночлег в первом попавшемся по пути городке, даже если он был слишком маленьким, чтобы иметь какое-то влияние, уже стало какой-то маленькой рутиной. И каждый раз, неизменно, Хонджун на пару с молодым господином Хваном очаровывали местные органы власти и простых жителей. Сонхва наблюдал за этим уже с ощутимой скукой в глазах: за столько раз абсолютно идентичных сцен и реплик ему всё уже просто приелось. Даже Ёсан утомился от бесконечности их путешествия, успев дочитать книгу, и даже не одну.       Понаблюдав за мужем, который преспокойно целый день пути проводил верхом на лошади, болтая со своими стражниками и молодым господином Хваном, Сонхва сам воспылал идеей прокатиться. У Хонджуна даже собственной повозки не было, со скакуна он слезал только во время привалов и, казалось, абсолютно не чувствовал усталости. Ёсан на желание господина лишь утомленно вздохнул и обреченно мотнул головой, заявив, что тот устанет уже через час, поскольку сильно отвык от долгой езды верхом, но препятствовать не стал. Сначала он удалился с просьбой выделить герцогу лошадь, а потом принёс ему удобную для подобной забавы одежду, перерыв буквально весь герцогский, набранный в путь гардероб.       Хонджун отреагировал на внезапное желание мужа прокатиться на лошади насмешливо поднятой бровью. Сонхва фыркнул, демонстративно поворачиваясь к нему спиной. В задумчивости он разглядывал седло, уздечку и стремена, вспоминая всё, что ему успел показать и научить Минги. Воспоминания о стражнике отозвались в груди тихой печальной трелью, но герцог не позволил себе расстраиваться еще больше. В конце концов, даже являйся Минги его личным стражем, он всё еще был на службе в дворцовой гвардии, а потому, определенно, был занят выполнением своего долга. Сонхва впору бы радоваться, что его солдата так ценят.       — Садись уже, — поторопил супруга Хонджун. Он потеснил собой пажа, что придерживал лошадь за поводья, и глянул на герцога в нетерпении.       Сонхва насупился, ухватился за переднюю часть седла, не без труда вдел одну ногу в стремя и, выдохнув, подтянулся. Руки ослабли, и ему почти пришлось спуститься назад на землю, как чья-то ладонь осторожно, но ловко подтолкнула его в икру, понукая перекинуть ногу и усесться в седло. Переведя дыхание, герцог обратил взор на мужа, ожидая встретиться со жгучим недовольством того тем, что ему пришлось помогать нерадивому. Но Хонджун отвернул голову в сторону и вообще выглядел так, словно он не имел к случившемуся ни капли отношения. Сонхва в это бы даже поверил, если бы вся прислуга и стражники не стояли от них вдалеке на расстоянии не менее пяти метров, точно вокруг царственной пары с периодичностью вспыхивал огненный круг, отпугивающий любопытных.       — Будь внимателен, — сказал Хонджун и погладил лошадь по носу. — Алиот пусть и самый спокойный из всех скакунов здесь, но он довольно своенравный.       — Ты знаешь, чей он конь? — поинтересовался Сонхва и вцепился в поводья, когда царь повёл их к выезду со двора.       — Сана.       — Любезно с его стороны было одолжить мне свою лошадь, — буркнул герцог, внезапно почувствовав смущение.       — Это не любезность, а долг.       Пристроившись в ряду таких же наездников, Сонхва обменялся кивками с генералом дворцовой стражи. Ёсан пропал, занятой повозкой господина, а Хонджун отошёл, чтобы седлать своего коня.       Прохладный утренний воздух взъерошил тщательно уложенные волосы, и Сонхва, передёрнув плечами, потянулся за капюшоном. В этот самый момент что-то схватилось за его штанину. Герцог успел только ахнуть, как уже перед ним, прижавшись животом к передней части седла, появился Марс.       — Так, нет, — категорично заявил Сонхва и протянул руку к коту с намерением снять его с лошади. — Ты поедешь в карете вместе с Ёсаном.       Марс точно разгадал намерения своего хозяина, поскольку юркнул вперед и расположился уже почти на голове коня. Алиот недовольно фыркнул, но, что удивительно, даже не дрогнул.       — Сколько я за ним наблюдаю, тем больше поражаюсь, — усмехнулся поравнявшийся к тому времени с ним Хонджун. Его скакун замер с занесенным в воздух передним копытом и, герцог был уверен, взирал на собрата с удивлением в маленьких глазках. Царь же глянул на кота с поднятой в задумчивости бровью и повернулся к мужу. — Очень знакомый строптивый характер, не думаешь?       — Ёсан! — позвал камердинера Сонхва и предпринял еще одну попытку снять кота, на что Марс вконец воспротивился, зашипев и в недовольстве замахав хвостом.       Тут уже отреагировал и Алиот, негодующий происходящим на нём безобразием. Конь резко встал на дыбы. Сонхва успел покрепче ухватиться одной рукой за поводья, а второй поймать подлетевшего в воздух Марса. Кот от шока и страха вытянул лапы в разные стороны, вытаращив голубые глаза.       — Тише, — не без капли весёлости в голосе успокаивал чужого скакуна Хонджун, пока Сонхва переводил дыхание и поглаживал вцепившегося в него всеми когтями Марса. — Брось это дело. Кот у тебя умный.       — Сам знаю.       Царь одарил его язвительным взглядом и дал сигнал выдвигаться в путь. Сонхва махнул высунувшемуся из повозки Ёсану и усадил Марса перед собой. Кот, поняв, что выпроваживать его более не собираются, с комфортом растянулся перед седлом так, словно уже не в первый раз проводит время верхом на лошади.       — Если свалишься, сам будешь бежать за экипажем, я тебя поднимать не буду, — пригрозил питомцу герцог.       Более их ничего не сдерживало, и очередной город они покинули под провожающие возгласы и махи руками местных жителей.       Первые полчаса Сонхва в седле держала только гордость и нежелание показывать неудобство, зная, что к нему приковано пристальное внимание. Ему было до того неуютно и странно, что он без устали ёрзал, дёргал рукава мундира и подол плаща. Его со всех сторон окружали вооруженные наездники, которых если и беспокоили его бесконечные телодвижения, то они упрямо их игнорировали. Без поддерживающих слов Минги было совсем худо. Надежда на то, что верховая езда скрасит скуку и вернёт герцогу каплю душевного равновесия, что ощущалось им в те недолгие совместные прогулки со стражником, гасла всё стремительнее.       — У тебя такое лицо, будто на завтрак ты съел плошку лимонов, — вырвал из тяжких дум Сонхва развеселый голос его мужа. Хонджун, ехавший всё время чуть впереди, специально притормозил в ожидании, пока их кони сравняются. Герцог нахмурился. — О, так это я вызываю у тебя такую реакцию. Как приятно.       — Ты уверен, что радость от испорченного твоим присутствием настроения другого человека - повод для гордости?       — Я сам по себе повод для гордости.       Сонхва цокнул языком и закатил глаза.       — Какое самомнение.       Марс вторил ему угрюмым мурлыканьем.       Не успевшая развиться беседа оборвалась, как тоненькая ниточка, натянутая до предела, но Хонджун не выглядел удрученным этим и продолжал ехать рядом. Сонхва это не нравилось. Он бросал в сторону супруга недовольные взгляды, но сказать что-либо не решался, уверенный в способности царя клыками ухватиться за малейший шанс сыграть на чужих нервных клетках.       Поведение Хонджуна не на шутку настораживало. Если до этого он предпочитал сутками игнорировать существование мужа, то сейчас, напротив, сам держался где-то поблизости. Из города в город его можно было обнаружить рядом с герцогом: то он его за плащ дёргал, то за стол подле себя усаживал, то практически до спальни провожал. Сонхва не глупец и прекрасно осознавал, что его пасут, как овечку.       — Разве у тебя нет других более важных дел? — предпринял он слабую попытку отвязаться от царя.       — Что может быть важнее мужа?       Сонхва подавил удрученный вздох.       — Что сказала тебе моя мать? — спустя минуту молчания поинтересовался Хонджун.       — О, тебя съедает любопытство? Боишься, что она раскрыла мне все твои грязные детские секреты? — хмыкнул Сонхва, получив в ответ лишь невпечатленый взгляд. — Ничего особенного. Лишь попросила при возможности уговорить тебя навестить её в Аралисе.       — И ты решил сыграть роль добропорядочного зятя, как мило, — съехидничал царь.       Что-то после этих слов заскреблось под сердцем в груди герцога. Да до того больно и тягуче, что ему стало трудно дышать. Он со свистом втянул носом воздух и на секунду прикрыл глаза.       — Возможно, я тебе просто немного позавидовал. Будь у меня возможность встретиться с мамой, я бы ей воспользовался.       Сонхва прикусил губу. Он не хотел, чтобы это звучало так обвинительно, но совладать с собой не смог. Он понял, что его душила обида, ведь он уже даже не мог вспомнить, когда виделся со своей матерью лицом к лицу, а не через экран телефона во время видео-звонка. Иронично, что даже в этом мире его такой возможности лишили: мать герцога уже много лет, как была мертва.       — Не лезь в то, чего не понимаешь, — с угрозой произнёс Хонджун.       — То же самое могу сказать и тебе.       — Мои отношения с матерью тебя не касаются.       — Как и тебя не касаются мои дела, но ты же не стесняешься сунуть в них свой любопытный нос.       — Кто бы говорил? Разве не ты столь непоседлив, что всегда оказываешься в самой гуще событий?       — Это я непоседлив?!       Это его, предпочитающего вообще не отсвечивать, только что обвинил в непоседливости человек, только и ждущий момента ввязаться в какую-то авантюру? Их перепалка привлекла внимание гвардейцев, даже развлекла их до расползшихся по лицам улыбок. Сонхва смутился от осознания, что под конец дискуссии его голос успел повыситься на несколько тонов. Со стороны они с Хонджуном точно выглядели, как ссорящиеся супруги.       — Каждый раз, когда всплывает какое-то дело, ты и твой дом власти непременно оказываетесь впутаны в этот клубок, — пояснил свою претензию царь. Он помрачнел лицом. Одной рукой крепко держась за поводья, второй он нервно отбросил волосы со лба, являя глазу в недовольстве сведенные к переносице брови. — Мои подозрения вполне себе разумны.       — Ты так говоришь, потому что тебе удобно подозревать именно меня. По твоей логике, те восемь костров тоже имеют ко мне отношение? — зашипел не хуже собственного кота Сонхва. Хонджун молча поднял бровь, выражая тем самым свой краткий ответ. — Да ты просто издеваешься надо мной…       — Само собой. Должна же быть какая-то польза от нашего брака.       — Было бы глупо ждать от тебя чего-то другого.       — О, а у тебя от меня определенные желания? Поделишься?       Сонхва в упор вгляделся в миг посветлевшее лицо супруга. Казалось, и не было секунду назад обмена претензиями и пропитанного язвительностью голоса.       — Услуга за услугу, дорогой муж, — пропел довольно Хонджун. — Я поделился с тобой информацией о найденных тобой кострах. Был бы счастлив получить от тебя что-то в ответ.       — Разве я тебя об этом просил? — фыркнул герцог и осознал, что невольно всё же надавил на Хонджуна своим нетерпением и тревогой в первый же день, когда очнулся после увиденного в карете. Вряд ли царь из заботы о нём выискивал правду. Для него самого было важным выяснить, что же там на самом деле происходило.       — Может и нет, но я бы всё же предпочёл услышать твоё мнение о тех странных символах. Видишь ли, их нашли не только на деревьях. Чертежи покойного Ан Йенджуна тоже вдоль и поперёк исписаны ими поверх руки изобретателя. И, что самое неприятное, - они абсолютно нечитаемы. А ты что-то знаешь, и я это вижу, а потому не лги мне больше. Я могу неправильно истолковать твою ложь. Потом не вини меня в излишней подозрительности.       Прикусив губу, Сонхва задумался. Хонджун ведь не отстанет, особенно сейчас. Неприятным был факт того, что именно герцог набрёл на те костры, а не кто-либо другой. Еще и тело Ан Йенджуна нашли на территории именно его дома власти, точно в насмешку над и так нельстивым положением герцога. Для царя одно звучание имени его супруга резало слух. Самым разумным казалось попробовать отвести чужое внимание, которое и так слишком сильно сконцентрировано на его персоне, аж до ощущения мороза на коже.       — Те символы, — нерешительно протянул Сонхва, ощущая на себе пытливый взор. Каждое его слово сейчас имело неважный вес и, что важнее, последствия могли быть абсолютно неожиданными. — Мне кажется, я всё же видел их когда-то во время учёбы.       А ведь он даже не солгал. Лишь утаил тот факт, что учился он в другом мире.       — Но я не уверен, — добавил поспешно. — Это было давно.       — Ты можешь их прочесть?       — Нет, — ложь слетела с языка легко и быстро. Сонхва надеялся, что бешеный стук его сердца для чужих ушей был неслышным.       — Что ж, тогда хорошо, что мы сейчас держим путь в Аралис, — хмыкнул Хонджун неопределенно и, ударив коня по бокам, прибавил ходу, отъезжая от супруга, чему Сонхва не мог не порадоваться.       Лишь спустя долгое время непрерывной езды, в ходе которой Марс успел перебраться хозяину за спину и спрятаться под плащом, Сонхва вспомнил, что герцог Пак обучался в Академии искусств в Аралисе. Кажется, даже Хёнджин упоминал, что его появление там после выпуска вызовет всеобщий ажиотаж. Ругнувшись себе под нос, герцог осознал, что случайно вырыл себе могилу.       Оставалось надеяться, что Хонджун ничего не найдёт и воспримет слова мужа, как пустой звук.