Дополнение: А ещё он лжец / Addendum: He Is Also A Liar

Хогвартс, 1991 По мнению Гермионы, Драко Малфой был странным мальчиком. Стремящийся проявить себя, но неуверенный в том, как действовать, он прохаживался по школе, будто он владелец Хогвартса, и срывался на всех, кто угрожал его чувству превосходства, или кого считал ниже себя. Он составил длинный список мишеней, включавший в себя большинство учеников, но, без сомнения, его самыми излюбленными были гриффиндорцы. Его точно направленный яд, казалось, подпитывается на одну часть факультетской враждой и на две — ненавистью к знаменитому Гарри Поттеру. Хоть ни одна из их перепалок не достигала такого же накала, как та, что привела к дуэли-которая-не-случилась, дразнящие издевательства Малфоя всё же стали их частью обыденной жизни. Как фоновый шум, который можно выключить почти-но-не-до-конца. Однако иногда этот шум невозможно было игнорировать. Временами он ревел на ужасающей громкости, давя на нервы и требуя внимания. По причинам, которые по большей части сводились к тому, что Малфой — гнида, он со своими тенями решил сидеть за Гермионой, Роном и Невиллом на матче Гриффиндора против Хаффлпаффа. Квиддич и в лучшие времена проверял её на прочность — глядя, как Гарри летает на скорости, от которой сносит голову, зная, что в него может попасть бладжер, что его могут снова проклясть, что в любой момент он может соскользнуть и упасть, у неё холодело в душе, — а колкие нападки Драко Малфоя и вовсе доводили её до белого каления. Один излишне нахальный выкрик, и все вдруг оказались в напряжённом противостоянии «три на три». Первый удар был за Роном, подпрыгнувшим со своего места, чтобы завалить блондина на землю. Невилл, который с их самой первой встречи никогда не проявлял безрассудства, даже попытался присоединиться к потасовке, хоть он едва ли мог что-то сделать с мясистыми глыбами вроде Крэбба и Гойла. Какое-то время Гермиона ошеломлённо за ними наблюдала, разъярённая, но неуверенная в том, что предпринять. Несмотря на долгие месяцы его назойливых придирок, на самом деле она не ненавидела Малфоя. По большей части ей было в некотором роде его отдалённо жаль, но даже она могла согласиться, что сегодня он вёл себя как никогда отвратительно — бил по больному месту о благосостоянии Уизли, называл Невилла безмозглым и из кожи вон лез, делая вид, что Гермионы вообще не существует. При каждом малейшем тычке её магия усиливалась, вырываясь изнутри, и яростно хлестала воздух вокруг неё, но внезапная вспышка насилия совершенно выбила её из колеи. Она ненавидела прямую конфронтацию, ненавидела это бескультурное сведение к варварскому хаосу. Существовали способы решения их проблем получше, чем простое избиение. В конце концов, они же не пещерные люди! С глухим стуком Невилл упал на свободное место, когда его отправили в нокаут головорезы Слизерина. Этот тихий звук, хоть и едва различимый сквозь рёв толпы, на страшную секунду отозвался в её сознании. Мысли в одно мгновение поспешно разбежались — правильное и неправильное размылось и растворилось, вытесненное болезненной жаждой обезопасить. Она почувствовала, как её магия рванула вперёд, сбив Крэбба и Гойла с ног, пока те не потеряли опору и с воплем не упали с трибун. Оба приземлились с резкими восклицаниями, хотя она сомневалась, что падение было достаточно сильным, чтобы нанести им какие-либо повреждения помимо нескольких синяков. Всё ещё в ярости и на взводе, она повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как кулак Рона наконец-то столкнулся с лицом Малфоя. Это зрелище не оставило её столько беспристрастной, как ей бы хотелось — болезненный стон блондина был гораздо более приятным, чем она могла себе представить, словно холодный бальзам на сводящий с ума зуд. Внезапно повскакивали трибуны — Гарри поймал снитч, установив рекорд самого короткого матча по квиддичу, когда-либо сыгранного в Хогвартсе, — и три слизеринца использовали возможность сделать ноги, пока драка не усилилась или не вмешался преподаватель с раздачей наказаний. Гермиона пусто таращилась на место, с которого из её поля зрения пропали Крэбб и Гойл, мучительно чувствуя себя так, будто её выбили из равновесия. Как будто, может… может, она была неправа. Может, она что-то крала у Тома все эти годы, может, она была глупой и наивной, а злой сирота был прав: самые эффективные методы решения проблем редко оказываются добрыми. Всё-таки Парвати и Лаванда молчали и относились к ней гораздо лучше после того взрыва — можно было не сомневаться, что Крэбб и Гойл последуют их примеру, не желая провоцировать второй раунд или признавать, что они проиграли бой девочке в два раза меньше них по размеру. И если у этих двух драк не будет никаких реальных последствий, кроме облегчения жизни хотя бы на время, то в чём же тогда вред? Бездонные чёрные глаза вспыхнули в её памяти вместе с призраком кривой, жестокой улыбки, которая заявляла о радости перед лицом страданий. Как бы сильно она ни ненавидела вставать на сторону ужасающего, чужого существа, которым Том стал на краткие секунды при конфронтации Энди Смайта, она была вынуждена признать, что наконец-то смогла понять его логику. Дело было не только в том, чтобы ответить на вызов, поддаться на провокацию или доказать свою власть, но и в том, чтобы послать сигнал: «Я тебя легко отпустил, ещё только пригрози мне или моим близким, и во второй раз я не буду так милосерден». Блеф это или обещание, но эта была осязаемая мысль, ощутимая сделка, которая, несомненно, заставит кого-то вроде Малфоя дважды подумать, прежде чем нападать снова. Небольшая вспышка спровоцированной гадости, вероятно, предотвратила десятки более мелких стычек в будущем, и хотя не было сомнений, что Малфой в конце концов ответит, трудно было отрицать, что противостояние с ним могло принести гриффиндорцам хотя бы небольшое успокоение, пока он окончательно не вернёт себе свой гонор. Её желудок неприятно сжался, в нём бурлило и клокотало чувство вины за такие безжалостные мысли. И всё же, когда они с Роном с трудом довели остававшегося без сознания Невилла в лазарет, она была вынуждена признать, что не жалела о своих действиях. Она делала неправильные поступки по правильным причинам — возможно, это лишь часть дружбы, которую она слишком отчаянно пыталась проигнорировать. И возможно, лишь возможно, она должна была извиниться перед Томом за то, что отказывалась верить в то, что он сразу понял. Пропасть идеализма, отделявшая её от Тома, больше не казалась такой широкой, как она позволила себе её представить. Однако эта мысль не слишком утешала. Вскоре они передали Невилла в руки мадам Помфри и собрались от души повеселиться на уже развернувшейся в Общей гостиной вечеринке. Ли Джордан вытащил своё радио, а близнецы украли сладости с кухни — весь Гриффиндор пел и ликовал, отмечая скорую победу Гарри. Но Гарри, будучи скрытным и противоречивым мальчиком, там не было. И только спустя почти целый час после окончания матча зеленоглазый мальчик наконец-то вернулся в Башню. — Гарри, — с облегчением вздохнула Гермиона. В её голове танцевали образы Квиррелла и его коварной тени — образы этого скользкого, сочащегося чаровника, просовывающего свои крючки в её близких, — и она была счастлива, что, по-видимому, за время его отсутствия с Гарри не случилось ничего страшного. — Где ты был? Его изумрудные глаза сверкнули в его особенной манере: почти лихорадочным блеском, который выдавал на его лице возбуждение от того, чего многие бы испугались или о чём бы переживали. Вместо ответа он осмотрелся, притянул Гермиону и Рона ближе и спросил: — Где Невилл? — Мы подрались со слизеринцами, — признал Рон, проводя языком по небольшой ранке на губе, получившейся в результате того, что он случайно прикусил её во время драки, — и пропустили почти всю игру — прости, — некоторое время он переминался с ноги на ногу, а затем радостно добавил: — Я поставил Малфою фингал под глазом, но Невиллу досталось больше всего от Крэбба и Гойла, — его взгляд быстро метнулся на неё, и она с ужасом поняла, что он, должно быть, заметил вспышку её гнева, хотя бы краешком глаза, но промолчал, хотя она и не могла понять почему. Волнуясь и не желая размышлять о собственных действиях, Гермиона быстро добавила: — Мы отвели Невилла в лазарет. Мадам Помфри сказала, что он, скорее всего, останется на ночь, просто чтобы убедиться, что всё в порядке, — наблюдая за мальчиком поменьше, за тем, как он практически вибрирует от энергии, она спросила: — В чём дело? Мальчик-Который-Выжил со вздохом признался: — Вам не понравится. Я выходил из раздевалки, когда заметил кое-что очень странное по направлению к Запретному лесу. — О, Гарри, только не это! — простонала она. Но, конечно же, так и было — не в его манере не обратить внимания на загадку. И что с того, что эта тайна оказалась за пределами дозволенного ученикам? Возможно, это лишь сделало всю затею ещё более неотразимой. На мгновение она задумалась, как ему удалось продержаться так долго, ведь казалось, что вся его жизнь состоит из скитаний от одной неприятности к другой. Как она и подозревала, Гарри кивнул: — Я воспользовался своей метлой, спрятался в деревьях. Уверен, меня не видели. Короче, это не самое интересное, — наклонился он ближе, опустил голос и в нетерпении продолжил: — В итоге я подслушал тайную встречу Снейпа и Квиррела. Гермиона почувствовала облегчение, что её товарищи из Гриффиндора наконец открыли глаза на истинную природу Квиррелла, но даже в этом случае она знала, что они искали любую причину для недоверия к Снейпу. Их ненависть была настолько сильна, что она знала: это лишь вопрос времени, когда их Мастер зелий снова окажется под микроскопом. Не то чтобы она винила двух мальчиков: Снейп сделал очень мало, чтобы расположить к себе студентов, учащихся не в Слизерине, а его отношение было настолько предвзятым и дерзким, что для гриффиндорцев было бы просто абсурдным не считать его подозрительным. Тем не менее она не смогла сдержать страдальческого стона из-за признания Гарри. Оба мальчика посмотрели на неё с опаской, если не сказать с холодом, и она пожала плечами, переводя тему: — Что они сказали? — Тебе стоит позвать Дэвиса, — вместо этого ответил Гарри, чем её удивил, — он, наверное, тоже захочет это услышать. Ей было неприятно это предложение: достаточно того, что Гарри сам искал опасность, и нет ничего хорошего в том, чтобы рассказывать об этом членам их маленькой учебной группы. И в то же время она считала, что не может винить низкорослого мальчика за то, что он хочет привлечь Тома, потому что, независимо от того, одобряет Гермиона это или нет, все они находились в опасности. Особенно Том из-за его сомнительного положения. Желание Гарри привлечь к этому путешественника во времени было вполне логичным. Тем не менее какая-то её часть всё ещё нервно дрожала от мысли встретиться с Томом так быстро после её… Срыва. Иррациональный страх мерно пульсировал по её венам: что те пронзительные чёрные глаза лишь разок на неё взглянут, и он сразу узнает, что она сделала. Что в ней нет такого количества притворства и увиливания, чтобы остановить Тома от вывода, что она стала лицемеркой — что она нашла новый и потрясающе эффективный способ разборок с забияками, который тревожно напоминал о его собственных прошлых методах. Что он подумает о ней? Изогнутся ли его губы от гнева, что она снизошла до такой же жестокости, которую запрещала ему все эти годы, или улыбнётся ей той резкой, довольной улыбкой, от которой ей всегда было немного не по себе? Ей потребовались некоторые усилия, чтобы утихомирить эти тревоги, и она с особой тщательностью проверила, что занятый трио коридор и класс были совершенно пусты, чтобы оттянуть время, пока она не почувствовала, что не вернула себе полное самообладание. Потому что, по правде, она вела себя несколько глупо, не так ли? Такое уже происходило — её чуть не стошнило из-за страха перед возможными плохими последствиями, которые могли бы произойти, если бы Парвати и Лаванда боялись её меньше, — а Том даже и не догадался о её поступках, так почему же должен теперь? Она прикусила губу и с горечью признала, что продолжать молчать, возможно, её лучшая тактика, пока она не приведёт собственные мысли в порядок. Ведь если Том не догадается о правде, а она ничего не расскажет, то это ведь и не ложь? Конечно, строго говоря, это и не честность, и это определённо была ещё одна из слизеринских бестактностей, которую ей было неприятно использовать, но она могла бы и сделала бы это, если бы это дало ей хотя бы небольшую отсрочку. Прямо сейчас реальность того, что она совершила — позволила своей магии вырваться наружу и физически ударить других, бездумно, инстинктивно применила некоторую меру насилия вместо того, чтобы решить свои проблемы более достойным и цивилизованным образом — всё ещё заставляла её чувствовать себя слишком уязвимой и потрясённой, чтобы обсуждать то, что произошло. Когда она наконец убедилась, что не выболтает правду сразу же, как только увидит своего друга, она раскрыла карманные часы. Том явился в своей обычной манере, резкий и молчаливый, его тёмные глаза пытливо изучали обстановку и товарищей на любой намёк на угрозу. Он ступил к гриффиндорцам, ближе к Гермионе, его глаза инстинктивно искали её, но впервые ей было неловко встретиться с ним взглядом, она переживала из-за того, что он мог увидеть. На мгновение её сердце замерло от тяжести его присутствия, и она не могла удержаться от того, чтобы поспешно отвернуться, чтобы он не прочёл её вину в этой своей необъяснимой манере. Он встрепенулся и напрягся из-за её несвойственного поведения, хоть было и сложно сказать, обиделся ли он или просто беспокоился. Тому всегда до ужаса хорошо удавалось держать все свои мысли полностью при себе, а её быстрые, резкие взгляды никак не помогали ей расшифровать его натянутость, но его слегка приподнятая бровь ясно давала понять, что он знал, что что-то не так. Гарри, к счастью, нарушил неловкое молчание до того, как ему удалось превратиться во что-то взрывоопасное: — Я застукал Снейпа и Квиррелла за встречей на краю Запретного леса, — сказал он, отвечая на нетерпеливый, пусть и невысказанный вопрос. — Чёрт побери, — в сердцах выдохнул Том, — ты же не следишь за ним снова? — когда Гермиона вновь осмелилась взглянуть на него, то могла заметить, что его жёсткая осанка расслабилась и быстро превращалась во что-то, напоминающее неохотное раздражение. — Я думал, мы все сошлись на том, что Квиррелл определённо одержим, а Снейп, скорее всего, — просто гнида. — Ага, точно, Снейп, похоже, с нами не заодно, — возразил Гарри, подражая норовистому тону слизеринца, — а Квиррелл очень толсто разыгрывал из себя заику и невинность, — четверо выглядели не в своей тарелке, пока это объявление укладывалось в их голове, но затем Гарри продолжил: — Снейп прямо спросил Квиррелла, как пройти мимо Пушка, а потом я не совсем расслышал, что-то о заклинании или вроде того, какое Квиррелл использовал для защиты Камня. Гермиона серьёзно подозревала, что знала, что происходит: — Ты же не думаешь, что… — Они работают сообща, — перебил он её удивительно живым тоном, — и Снейп как будто всё сильнее переживает о том, что Квиррелл может отправиться за Камнем без него. Он угрожал Квирреллу, говорил, что ему нужно вспомнить, кому он предан! Думаю, он может подозревать, что кто-то ещё вовлечён в эту схему, но не уверен, что он понимает, насколько действительно близок к опасности. — Это плохо, — моментально включился Рон, — нам нужно… Но она отказалась слушать, громко перебивая: — Ну-ка успокойтесь, вы двое! — строго говоря, не было невозможным то, что у Квиррелла были сообщники, о которых они ничего не знали, и если бы её попросили попытаться угадать, кто из профессоров заодно с Тёмными волшебниками, Снейп уж точно оказался бы в начале списка, но не было никакого смысла в доведении себя до исступления. И так достаточно плохо, что они все пытались приглядывать за Квирреллом. Если Снейп снова будет под подозрением, у неё не было сомнений в том, что двое её гриффиндорцев гораздо вероятнее сделают что-то поспешное и невозможно опасное. Всё же они яростно ненавидели Мастера зельеварения. И, пусть и небезосновательно, наброситься сломя голову на человека, о котором идёт речь, было бы верхом глупости. — Вы оба кое о чём забываете, — сказала она в надежде хоть как-то вразумить мальчиков, — не наша забота защищать Камень, для этого есть Дамблдор. Рука Тома с лёгкостью проскользнула в её ладонь, несколько её испугав, ведь она не заметила, как сильно он сократил небольшое расстояние между ними: — Как бы мне ни было противно соглашаться, — театрально вздохнул он, ободряюще сжав её пальцы, — думаю, человек, победивший Гриндевальда, в состоянии справиться с двумя Тёмными волшебниками. Она ничуть не почувствовала себя ободрённой. По правде, до неё довольно резко дошло, что Том не должен был знать о поражении Гриндевальда. Что, если это знание всё изменит, перепишет историю? Если только… Если только дуэль уже не произошла в его времени, и Том просто рассуждает о событиях современности? В конце концов, Гриндевальд проиграл Дамблдору в 1945-м, а она приблизительно посчитала, что слизеринец мог учиться в Хогвартсе аж до конца 1950-х. Не то чтобы секретность имела какое-то значение, с замиранием сердца осознала она, — они уже подробно обсуждали более современные проблемы вроде Сами-Знаете-Кого, так что кота уже вытащили из мешка. Останавливаться на этом вопросе сейчас бы было не только непрактично, но и вовсе бессмысленно. Не ведая, что мысли Гермионы резко свернули в сторону, Гарри возразил: — Может, Дамблдор и справился бы со Снейпом, но никто, кроме нас, похоже, не понимает, что с Квирреллом связано нечто большее, чем кажется на первый взгляд, — и даже мы не знаем, кто им овладел. — Это не даёт нам большого преимущества, знаешь ли, — ответила она, спешно отмахиваясь от новых переживаний. — Мы всё ещё лишь первокурсники, а Дамблдор — один из величайших волшебников современности. — Ага, — неловко присоединился к спору Рон, — но насколько сложно, ты считаешь, пройти мимо трёхглавой собаки? — потёр он шею, а его уши стали пунцовыми от направленных в его сторону недоверчивых взглядов. И всё же его смущение не остановило его от замечания: — Дамблдор же не в ящик своего стола сложил Камень. Он не охраняет его постоянно. Может, он даже не знает, что Камень в опасности, пока тот не пропадёт! Она почувствовала, как её губы сжались в почти детскую гримасу разочарования: — Если бы он так беспокоился, что даже Гринготтс, как никакое другое место, не был достаточно безопасен, то он бы не оставил Камень без защиты! Вероятно, тут дело не только в Пушке, — но два гриффиндорца отказались понять смысл её слов и, похоже, восприняли их как подтверждение своих собственных опасений. — Ага, — резко согласился Гарри, — но, как думаешь, насколько трудно обойти все меры безопасности, если Дамблдор не охраняет Камень физически? — Квирреллу не удалось ограбить Гринготтс, Гермиона, — добавил Рон, — никто этого не провернул. Никогда, — под её суровым взглядом Рон поднял руки и осторожно пояснил: — Мой брат, Билл, работает в банке разрушителем проклятий. Он сказал, что магия, которую тот парень использовал, чтобы войти и выйти невредимым и незамеченным, совершенно другого уровня. Он сказал, что они никогда не видели ничего подобного. Том, всё это время наблюдавший за их беседой с жутковатым молчанием, вздохнул и нехотя сдался: — Мастер зельеварения, эксперт в Тёмных искусствах и что бы то ни было, что им овладело, на троих наверняка знают множество чар и запрещённой магии, которые помогли бы им проскользнуть прямо под носом у Дамблдора. — И ты туда же, — выплюнула Гермиона, чувствуя себя чуточку преданной от того, что он не встал на её сторону, а то, что Гарри и Рон удивились вместе с ней, лишь оскорбило её сильнее. Она быстро выпустила руку Тома и набросилась на мальчиков, едва не закричав: — Значит так, вы трое, мы говорим об опасных вещах, а вы лишь показываете, что я права! Мы едва прошли первый курс, и почти всё, что мы учили, — лишь основы и теория. Эти двое или трое взрослых мужчин могут нас убить, даже не прошептав заклинание. Мы не готовы к подобному! — Несомненно, — размеренно ответил Том, и его пальцы снова обвились вокруг её — хоть и было непонятно, пытается ли он её успокоить или просто доказать, что его не задел её гнев, — и продолжил: — но мы по уши в этом погрязли, готовы мы к этому или нет. Квиррелл что-то от меня хочет, и единственный способ, который он знает, как ко мне подобраться, — через тебя, а заодно через твоих друзей, — нежно сжал он её ладонь, терпеливо ожидая, когда она встретится с ним взглядом, чтобы спросить: — Раз мы уже находимся под его пристальным вниманием, раз мы уже считаем его своим врагом, то не разумнее ли будет понять как можно лучше его и его мотивы? Ведь именно поэтому ты отправилась на поиски палочки, не так ли? Так и было, и ей было отвратительно, с каким тщанием он этим загнал её в угол. Она неловко потупилась и отказалась отвечать, но это не имело значения, потому что он уже знал её ответ. — Знать безопаснее, — наседал Гарри, прерывая жалкую разрастающуюся тишину, — и если мы смогли связать концы с концами в этой тайне, то они и подавно. — Так как ты собираешься пройти мимо трёхглавой собаки? — задумчиво повторил Рон. — Мы могли бы спросить Хагрида, — медленно ответил меньший мальчик неуверенным тоном. — В смысле, он же вырастил это существо, значит, он обязан знать. С этим предположением Гермиона нарушила упрямое молчание, на которое сама себя и обрекла. Если ей предстояло участвовать в этой бессмыслице — а в этом не было никаких сомнений, потому что мысль о том, чтобы оставить этих троих мальчиков на произвол судьбы, приводила её в ужас, — то она собиралась быть непреклонной в том, чтобы не втягивать в это остальных: — Он не захочет выдавать эту информацию группе первокурсников, — пробормотала она, стараясь не обращать внимания на то, как открыто она апеллирует к неуверенности Гарри. — Придётся его облапошить — и не знаю, как остальным, но мне не нравится мысль о том, чтобы так плохо обращаться с другом вроде Хагрида. Его это расстроит, и ты знаешь это! — А какой у нас выбор? — мрачно спросил Гарри, сердито выделяя каждое слово. — Нужно просто позволить Снейпу и Квирреллу стащить Камень? — А ты готов этим пожертвовать? — серьёзно парировала она. — Ранить чувства человека, который искренне о нас заботится лишь по причине того, что у него поистине добрая душа, — обмануть и предать его доверие ради общего блага? Том, скорее всего, не понимая, о ком идёт речь, выглядел так, как всегда, когда ему казалось, что она доставляет излишние хлопоты, то есть скучающе-глупо и слегка раздражённо. Гарри и Рону хватило приличия казаться немного пристыженными от этих слов, но это чувство вины не помешало рыжему ответить: — Мне нравится Хагрид, как и всем остальным, но подумай о том, что поставлено на карту, Гермиона. Снейп и Квиррелл точно не откажутся его обмануть! Что ещё мы можем сделать? — Есть линии, которые нельзя пересечь, не превратившись в кого-то ещё. Эта линия — то, что отличает нас от них, — настаивала она с излишней для её возраста серьёзностью. — К тому же, я думала, вы меня лучше знаете: если сомневаешься, исследуй глубже.

***

Хогвартс, 1939 Том скрипел зубами в ответ на нарастающие в нём гнев и раздражение, в ответ на невыносимую жажду разрушать и крушить — размотать что-то так основательно, что оно бы с тем же успехом могло бы никогда не существовать, — выплеснуть всю таящуюся в нём взрывную силу, чтобы снова почувствовать, что всё под контролем. Беспомощность собиралась под кожей, тошнотворная слабость, с которой он не мог до конца бороться, потому что непредвиденные силы Вселенной продолжали бросать неразрешимые загадки ему под ноги. Не было известного ему закона, которому бы подчинялась Пустота, это бездонное царство, лишённое Времени и Смысла. Воистину, в то самое мгновение, как он почувствовал, что разгадал хотя бы частичку её истинной природы, адское место изменилось наименее предсказуемым образом. Когда он в прошлый раз покинул Гермиону, его путь домой стал тревожно спокойным, непредвиденно коротким, но сегодня он таким не был. Сегодня казалось, что это измерение Всего или Ничего заставило его расплатиться за временное послабление с процентами — сегодня ему потребовалось гораздо более отвратительное, но бесконечно более привычное время, чтобы преодолеть разрыв между десятилетиями, и он не понимал, почему! У Тома спёрло дыхание, челюсти сжались всё сильнее, когда он с горечью осознал, что это не единственная область в его жизни, ставшая для него неожиданно отчуждённой. Сегодняшним днём Гермиона разве что не морщилась от его присутствия, и хоть сначала показалось, что ей удалось обуздать и усмирить свою первоначальную реакцию, оставленное ей потрясение всё ещё оставляло едкое, тошнотворное послевкусие. Знакомое расстояние между ними снова растянулось, и эта трещина могла означать только одно: у неё снова завелись от него секреты. Утекая от него водой, просачиваясь сквозь пальцы крупинкой за крупинкой, потому что он не мог удержать её, только если она сама этого не захочет, — главный вопрос, почему она этого не хотела. Почему она не доверилась ему? Что произошло, что она обнаружила, что потрясло её так сильно, что она едва удосуживалась взглянуть на него? Она терпела его прикосновения, но всё равно между ними была почти осязаемая стена, что-то более серьёзное и куда более отвратительное, чем полвека, каждый день разделявшие их жизни. Она с ума сошла, если думает, что это может сойти ей с рук, что бы это ни было. Он уступил в том, что ему приходится делить её с семьёй, нехотя принял её остальных друзей и ничего не мог сделать об учебных порядках её времени, но он не собирается терпеть то, что Гермиона сама добавляет ненужных препятствий между ними. Это недопустимо. Если она снова окажется в опасности, если встретится с неизвестным без него — его мысли резко затормозили и разбились от одной подобной идеи. Иногда она казалась ему такой маленькой, почти хрупкой, в ней не было необходимой жестокости для встречи с миром лицом к лицу. Но внешнее впечатление обманчиво, ведь он знал, что в ней прячется сила — взять хотя бы её острый ум, её взрывной характер и её потрясающе отзывчивую магию, — но он не мог избавиться от чувства, что ей было лучше, безопаснее с ним под боком. Почему она отказывает ему в этой роли? Снова и снова они убеждались, что лучше работают вместе, чем порознь, что их уникальные точки зрения комплементарны друг другу, что позволяет им достигать более великих вершин, чем по одиночке. Зачем она отказывает себе в такой возможности? Почему… почему она отворачивается от своего самого давнего друга? Он не мог этого терпеть, не мог позволить этому невыносимому расстоянию увеличиваться и гноиться между ними, словно это ядовитый некроз! Он должен был… должен был найти какой-то способ, чтобы!.. Ошеломлённо моргнув, более логическая сторона Тома наконец-то уловила ход его несущихся мыслей, он был поражён и заинтригован идеей, которая расцветала в его голове. Конечно, это был не первый раз, когда ему хотелось удрать с этой девочкой, и он искренне сомневался, что последний. Однако факт оставался фактом: у него не было для этого возможности, а даже если бы и была, это вряд ли решило бы его текущую проблему. Проглотив гнев — заставив эту грозную ярость утихнуть, — он попытался оценить поведение Гермионы так же, как он мог бы оценить любого из своих товарищей по факультету. Она была насторожена, прелестные карие глаза метались из угла в угол, были до странности для неё бегающими. Это уже само по себе было подозрительным, но он не мог не обратить внимание на её позу: неловкая, сгорбленная, её руки были плотно прижаты, будто она пыталась свернуться в клубок, дикие кудри служили шторой со спины. Язык её тела подсказывал, что она была не столько напугана, сколько… пристыжена. Но чему Гермионе стыдиться в присутствии Тома? Нельзя отрицать, что она была не рада рассказам Поттера — возможно, она чувствовала себя глупой, втягивая в это Тома. Но почему она тогда уклонялась от него? До него резко дошло, что он уже видел у неё подобное поведение. Встревоженная, неуверенная и сворачивающаяся клубком, будто страшась реакции Тома, — её снова задирали, в этом он был уверен! Верная своей упрямой натуре, она чувствовала, что ему не следует заступаться за неё, и, как бы ему ни было отвратительно подобное отношение, он знал, что не может предоставить свою защиту, пока она сама о ней не попросит. Ну, поправил он себя, это не совсем правда: в конце концов, он учил её защите от Тёмных искусств, а ведь это тоже своего рода охрана, разве нет? Он не мог вставать между Гермионой и её проблемами — этого она не позволит, — но он, чёрт возьми, мог убедиться, что она знает, как защититься. Ему просто нужно найти пару искусных сглазов, чтобы поделиться с ней, пока они будут тренироваться, и придумать посредственное описание для их использования, чтобы они не показались ей жестокими. Можно ли хитростью заставить кого-то защищаться? Хоть его четверо подопечных из Гриффиндора и достигли отличных успехов в стенах голубого камня класса Слизерина — выучив несколько недель материала за одно посещение, — Тому было очевидно, что ему придётся настаивать на необходимости защиты от Тёмных искусств даже в повседневной жизни. Возможно, в группе, в окружении мальчиков, безусловно разделяющих мнение Тома, Гермиона наконец-то увидит смысл в точке зрения Тома. Разобравшись с этой проблемой, насколько это было возможно, Том осмотрел пустой класс, в который прибыл, и позволил своим мыслям течь по мере того, как им овладевала его более спокойная и рациональная сторона. Воспоминания о подпольном наставничестве неизбежно напомнили ему о любопытном слухе, который пустили Уизли и Лонгботтом: помимо потерянного класса у Салазара Слизерина, возможно, была и Тайная комната. И Том, в лучшие времена лишь алчущий, жаждал узнать о ней больше — эта тайна, по крайней мере, была вполне постижима. Первым побуждением было обратиться к Сенешалю, но, несмотря на то что она часто бывала с ним щедра, расшифровка слизеринских записей на языке парселтанг потребовала бы времени, которого у него сейчас не было. Информация требовалась ему сейчас, а потому он смог подумать лишь об одном ученике: Андрусе Лестрейндже. Старший мальчик уже давно доказал свою полезность, когда дело касалось сплетен и слухов. Едва ли найти Андруса было трудно — второкурсник восседал на своём обычном месте возле зловещих подводных окон Общей гостиной. К сожалению, он также был окружён своей столь же обычной шайкой дальних родственников. Розье и Кэрроу пытались сблизиться со своим кузеном после некоторых экзотичных сплетен, начавших окружать Тома, и его приближение, по меньшей мере, их разъярило. — Отвянь, Риддл! — процедил один из самых свирепых — третьекурсник Розье, если он не ошибался, — как только Том оказался в пределах слышимости. Но Тома это не смущало: их агрессивная позиция лишь обеспечивала его немилость в будущем, так что в расстройстве сейчас не было особенного смысла. — На пару слов, Андрус? — спросил он, делая вид, что не замечает собравшихся вокруг других чистокровных волшебников. Лестрейндж долгое время его рассматривал, будто пытался выяснить намерения Тома по одному виду. По крайней мере, в этом Том не уступал даже самому высокородному лордишке из Слизерина: выражение его лица оставалось безучастным, в меру незаинтересованным, оно ничего не показывало и не давало Андрусу — точнее, его кузенам — никаких полезных подсказок. Хотя у него было больше оснований не доверять Тому, чем кому-либо другому, этот новый прыжок в неизвестность, казалось, не беспокоил второкурсника. И всё же, верный своей щеголеватой натуре, он издал преувеличенный вздох, собрал школьный портфель и лениво поднялся на ноги. Хамоватый кузен Лестрейнджа не понял их игривого равнодушия, и уж тем более он не понял, почему его благородный двоюродный брат подчиняется прихотям сироты без роду и племени. Он хлопнул тяжёлой рукой по одному из плеч Андруса и, покрывшись гневной красной краской, прорычал: — Наплюй на него. — Я вернусь через несколько минут, — успокоил его Андрус, пытаясь сбросить с себя руку Розье. Но Розье сжал ткань мантии Лестрейнджа в кулак, заставляя младшего мальчика замереть на месте: — Ты узакониваешь его, знаешь ли, — разве что не проорал он, подбадриваемый отдалённым шипением Кэрроу. — Чем больше времени ты проводишь с этим грязнокровкой, тем более приемлемым он становится для остальных членов факультета! Что, в долгосрочной перспективе, именно и было целью Андруса: чем скорее Том получит ощутимое влияние в Слизерине, тем скорее Лестрейндж сможет начать пожинать плоды сотрудничества с неизвестным мальчиком. Его преданность всё ещё оставалась под вопросом, но сейчас, по крайней мере, он, казалось, был более чем готов отказаться от своих кузенов ради возможности стоять рядом с Наследником Слизерина. Он высвободился из объятий кузена, пробормотав: — Успокойся, Сесерин. Мягкий тон будто лишь разозлил Розье ещё сильнее: — Чем он тебя взял? Том внимательно наблюдал за Лестрейнджем, ему было любопытно, что скажет другой мальчик. Андрус не мог непринуждённо намекнуть, что сирота — его незаконнорожденный сводный брат, — по крайней мере не ближайшим кузенам, которые всё прекрасно знали, — и вряд ли он стал бы ссылаться на имя Дамблдора, ведь его изначально так сильно расстроило это сравнение. Искусно загнанный в угол, молодой аристократ приблизился настолько близко к правде, насколько осмеливался: — Всё не так. Риддл, — сделал он паузу и вздохнул, явно пытаясь подобрать нужные слова, — может, он и не Лестрейндж, но всё же кое-кто важный, скажу я так. Розье это ничуть не убедило, и он усмехнулся: — Мусор, который ты подобрал в городской канаве? Я и подумать не мог, что ты достаточно альтруистичен для благотворительности — ты выше них всех, ты наследник семьи Лестрейндж, и это на тебе отражается не лучшим образом. Если ты ввергнешь семью в немилость, то можешь потерять своё наследство. — Андрус, — пробормотал Том, в его голосе прозвучали нотки нетерпения. По правде говоря, ему нравилось наблюдать за этой странной игрой — она так отличалась от откровенного обожания Альфарда и Юнис и всё же была наполнена тем лёгким чувством товарищества, которое, казалось, разделяли все члены семьи, — но его кровь поистине кипела от желания узнать больше о Комнате, а Сесерин Розье только растрачивал время. Лестрейндж нахмурился в ответ на мягкий призыв и выплюнул: — Можешь присоединиться в любой момент, Риддл! Он понимал раздражение второкурсника: кроме как сказать правду, не существовало достаточно красивой лжи, чтобы переубедить ярых приверженцев чистоты крови. По правде, часть Тома была немного садистски довольна тем, что он больше не единственный, кто ощущает на себе всю тяжесть этого бремени. Когда ещё такой идеальный чистокровный волшебничек, вроде Лестрейнджа, столкнётся с подобной дискриминацией, пусть и только как посредник? Возможно, такая небольшая размолвка подтолкнёт его к тому, чтобы искоренить свою нерешительность. Андрус общался с Томом в те времена, когда остальные ученики Слизерина даже не признавали его присутствия, и за это Том испытывал к мальчику определённую… не привязанность, конечно, но доверие. Но при этом от него не ускользнуло, что у Андруса была тревожная тенденция уходить из-под удара — оставаться в стороне от событий, выступая лишь в роли советника, вместо того чтобы пачкать руки. Хотя взгляд изнутри на мир волшебников от Лестрейнджа был бесценным, отсутствие реальных действий создавало ощущение, что он не выбирает сторону. Том подозревал, что старший мальчик держит свои возможности открытыми, чтобы в случае необходимости просто посмеяться над сиротой, как над глупой ошибкой. При других обстоятельствах Том мог бы восхититься этой осторожностью, но здесь и сейчас это выглядело как оскорбление в его адрес. Поэтому он был только рад разжечь конфликт между кузенами и заставить Андруса отделиться от семьи, которая так сильно презирала «грязнокровку» Риддла. Том позволил своим губам изогнуться в жёсткой улыбке, которая, как он знал, исказила в остальном доброжелательность в чертах его лица: — Да, полагаю, я мог бы, — задумчиво ответил он, но оставил этот вопрос на потом. Желая ещё больше подчеркнуть, что он не собирается выручать старшего мальчика, он надменно приподнял бровь и спросил: — Ты идёшь или нет? Губы Лестрейнджа недовольно скривились, но он отвернулся от кузенов, тихо бросив через плечо: — Прости, Сесерин. Когда-нибудь ты поймёшь, — и перёшел на сторону младшего мальчика. В Общей гостиной кипела жизнь, но им двоим удалось найти укромный уголок, чтобы поговорить вдали от разгневанных родственников и развесивших уши. Множество глаз тайком наблюдало за парой — любопытные зрители, раздражённые члены семьи и подозрительные однокурсники, не желая показаться слишком заинтересованными, — но никто к ним не приближался. Как всегда, неопределённость статуса крови Тома удерживала большинство членов факультета на расстоянии. Если бы они только знали! Сколько из них горько пожалеют о своей заносчивости, когда станет известно, что маленький сирота Риддл — наследник их драгоценного Основателя? Сколько из них, кто сегодня плевался и насмехался над ним, позже покорно склонят пред ним свои головы? Когда он совершенно точно убедился, что их никто не услышат, Андрус недовольно цокнул и заметил: — Ты сегодня в ударе. Том позволил своим фантазиям улетучиться, едва удержавшись от того, чтобы не закатить глаза в ответ на обвинение другого мальчика. Лестрейндж, несомненно, возмутится, если он объяснит, что хотел посмотреть, как старший мальчик сделает выбор, заявит о своей некоторой преданности. Однако, как бы ни было забавно наблюдать за борьбой благородного отпрыска между личными амбициями и семейными ожиданиями, всё-таки он не мог позволить себе оттолкнуть второкурсника. Даже твёрдо укрепившись на нейтральной территории, Андрус оставался полезным источником информации. Оставив на время эту обиду, он мягко ответил: — Ты не рассказал мне о Тайной комнате. — Не видел в этом смысла, — рассмеялся Андрус, его напряжённое настроение быстро улетучилось, — это всего лишь легенда. Через школу проходили поколения учеников, и никто не нашёл даже намёка на подтверждение, — под мрачным взглядом сироты, на которого это высказывание не произвело никакого впечатления, он поднял руки и пожал плечами: — Послушай, Риддл, другие Наследники Слизерина наверняка ходили по этим залам, но Комнату никогда не открывали. — Ты хотел сказать, насколько всем известно, — возразил Том. — Она ведь перестала бы быть тайной, если бы о ней объявили всей школе? На короткий миг показалось, что Лестрейндж обдумывает эту идею, но, очевидно, не может с ней смириться: — Люди её искали, но за все эти годы она так и не была найдена, — покачал он головой и нахмурился, хотя было непонятно, то ли ему просто не нравится эта тема, то ли ему неловко пытаться разубедить первокурсника в этой позорной фантазии. — Насколько можно судить, её вообще никогда и не существовало. Но Том был не из тех, кто легко отказывается от своих желаний. Идея Комнаты казалась ему резонной. Если у него было что-то общее с предком — не считая общения со змеями, — то почему бы не приобрести и любовь к тайнам? Кроме того, Хогвартс огромен, некоторые его части явно давно забыты: создать секретную комнату и хранить её в тайне более тысячи лет было вполне возможно. — Тогда расскажи мне сказку, Андрус, — бархатным голосом предложил он. — Что гласит легенда? Лестрейндж насторожённо отнесся к такому тону — и правильно, ведь он часто предшествовал неприятным выходкам младшего мальчика. Вновь напрягшись, он чопорно ответил: — Четыре Основателя были одними из величайших ведьм и волшебников, когда-либо живших на свете, и они хотели передать свою мудрость и опыт остальным, поэтому и открыли Хогвартс. Все они были закадычными друзьями и очень близки, но каждый из них высоко ценил совершенно разные качества и идеалы. Это не только привело к созданию Церемонии распределения и четырём разным факультетам, но и породило глубокую и непреодолимую пропасть между Слизерином и остальными. Андрус нервно облизнул губы, но, казалось, по мере изложения столь древней истории он понемногу расслаблялся. Понизив голос, он продолжал приглушённым тоном: — Слизерин не был таким уж поборником чистоты крови, как утверждают некоторые, но он считал, что Хогвартс должен быть открыт только для учеников из волшебных семей. Это было не столько из-за чистоты крови, сколько ради безопасности волшебного мира от маглов, — безусловно, ненужная задача, безусловно. С чего бы волшебникам бояться немагов? — Может быть, с годами он превратился в более обидчивого экстремиста, кто знает? Как бы то ни было, но, учитывая это и его настойчивое желание включить в учебный план некоторые из Тёмных искусств, Слизерин вскоре столкнулся с явной нехваткой союзников. Лестрейндж вздохнул и придвинулся ещё ближе, прежде чем продолжил: — Легенда гласит, что, находясь в изоляции и гневе, он начал собирать материалы — в основном книги и артефакты — чтобы хранить их в потайной комнате, где он собирался обучать избранных учеников тому, что, по его мнению, они действительно должны знать. Якобы его выжали из школы, прежде чем ему это вообще удалось. Салазар Слизерин всегда был для Тома чем-то вроде абстрактного понятия: кровный родственник, живший так давно, что его деяния отошли в область мифов и легенд. Трудно было представить Слизерина как реального человека, найти хоть какое-то сходство между собой и этим великим предком, о котором он до сих пор знал очень мало. И всё же он не мог не восхищаться этими вновь обретёнными параллелями: инстинктивным стремлением к получению скрытых знаний, ревностной охраной своих секретов там, где их никто не найдет, и до мозга костей пропитанным желанием наставлять избранных, которые были этого достойны. Возможно, у него было гораздо больше общего с предком, чем простое умение обращаться со змеями. Ему потребовалось усилие, чтобы отбросить эту мысль и вспомнить, что Уизли говорил о каком-то существе. — А чудовище? — спросил он наконец после некоторого затишья. — Кто знает? — пожал плечами Андрус. — Может, это какой-то питомец или что-то, что он обнаружил во время странствий. Некоторые из его ярых недоброжелателей утверждали, что оно способно очистить Хогвартс от всех, кого Слизерин не одобрял, — возможно, к тому времени в нём накопилось столько ненависти, что он действительно вырастил чудовище, — смягчив голос, мальчик добавил: — Он покинул Хогвартс совершенно другим человеком. Том тысячу раз видел, как эта история разыгрывается в Лондоне: умный молодой человек приезжает в город, полный надежд, энергии и идей, лишь только чтобы быстро врезаться о неподвижную стену реальности. Провал этих юношеских причуд мог скрутить человека, обвить стальным путом горечи его душу, пока не оставалось практически никакого сходства между тем, кем он был раньше, и тем, кем он стал. Он видел, как новаторы становились шарлатанами, ростовщики опускались до уровня нищих попрошаек, а молодые женщины со свежими лицами превращались в прожжённых блудниц. Невозможно было представить, что Салазара Слизерина постигла та же обыденная участь — что и его мечты и амбиции были разбиты теми самыми друзьями, которые когда-то поклялись помочь ему в их осуществлении, — и всё же неудивительно, что постоянные неудачи сформировали его в совершенно другого человека. Просто жаль, что наследие, доставшееся его факультету, было порождено из его поражения, что теперь они переполнены идеологией чистоты крови, к которой он обратился лишь от глубины своего отчаяния. Насколько другим мог бы быть Хогвартс сегодня, если бы те первые ученики решили чтить истинную философию своего Основателя, если бы они оттачивали свою хитрость и амбиции вместо того, чтобы разглагольствовать о полной ненависти чепухе? Том с опаской относился к таким понятиям, как судьба и предназначение, — будучи путешественником во времени, он до противности отчётливо осознавал свои поступки и нервничал от того, что его выбор никогда не будет по-настоящему его собственным, ведь он каким-то образом предопределён, — но, возможно, он, как наследник Слизерина, обязан исправить беспорядок, царящий на их факультете. Возможно, в этом и заключалось истинное объяснение его неблагоприятного детства: он был сиротой-полукровкой, чтобы у него появилась уникальная, сторонняя точка зрения, чтобы лишиться декадентских атрибутов аристократии, которые могли бы затуманить его зрение и помешать ему сделать то, что явно было необходимо. Или, может, Вселенная была чистым хаосом, а он пытался найти значение в длинной череде бессвязных совпадений. Том отбросил эти мысли в сторону, беззвучно смеясь над причудливой тропой, на которую свернул: — Полагаю, ты без понятия, где может находиться Комната? — спросил он, вновь сосредоточившись на своём товарище. Однако у Андруса не нашлось слов, его в остальном бездонный колодец знаний подвёл его: — Легенды лишь гласят, что только истинный наследник Слизерина будет владеть силой, чтобы её открыть, но о её местоположении можно только догадываться, — ответил второкурсник, беспомощно пожав плечами. — Разумеется, он предпочитал подземелья, но, учитывая его ловкачество, сомневаюсь, что он бы рискнул установить её так близко к своему факультету или классу. Теперь твоя душенька довольна? В ответ на этот раздражающий вопрос Том позволил себе искренний смех, резкий и дикий звук которого выводил Лестрейнджа из равновесия почти так же сильно, как его серьёзное утверждение: — Никогда.