Дополнение: А ещё он лжец / Addendum: He Is Also A Liar

Хогвартс, 1938 год Архивы Хогвартса разместились чуть поодаль от библиотеки. За запретной секцией находилась маленькая прихожая, где гости — хоть едва ли было похоже, что кто-то знал об их местонахождении, — могли сидеть и читать взятые материалы. Сами записи располагались за опечатанной дверью. Доступ был только у сенешаля архивов, и все запросы должны были бы поданы через неё. Сенешаль была не совсем человеком, по крайней мере, не полностью. Она была худощавым существом с кожей с синеватым отливом и легчайшим намёком на чешую. Её лицо, зачастую скрытое под развевающейся гривой светлых волос с зеленоватым оттенком, было заострённым и не особенно миловидным. А вот взгляд её глаз — выброшенных штормом на берег драгоценных камней цвета пучины океана, глубоко посаженных на её лице, — был резким и невероятно разумным, и в тембре её голоса слышалась удивительная мелодичность. Она напоминала Тому русалок, которых он видел проплывающими мимо окон гостиной: не традиционные красивые монстры, о которых он слышал сказки, а скорее рептилии на вид. Ей лишь не хватало хвоста. В считанные секунды по прибытии в архивы Том понял, почему Слагхорн был не слишком оптимистичен. Процесс подачи заявки был не так прост, как он предполагал. Он не мог просто таскаться по записям о бывших учениках, как надеялся, потому что материалы искала сенешаль. Тому нужно было сообщить ей, какие записи достать, что требовало удручающих усилий, ведь он не знал, какие у него были варианты. Что бы он только ни отдал ради безграничного доступа! Его первое посещение стало, мягко говоря, разочаровывающим. Поиск его отца или кого бы то ни было ещё по фамилии Риддл вернул лишь одинокий свиток — о нём самом. Это только подтвердило то, что он подозревал уже несколько недель: скорее всего, его отец был маглом. У него было время привыкнуть к этой мысли, но она всё оставляла горечь у него во рту. Теперь его наилучший возможный исход — что он полукровка, что его одноклассники из Слизерина лишь с неохотой терпели. Ему оставалось надеяться, что семья его матери была хорошо известной, иначе он не представлял, как это чем-то могло ему помочь. А что, если и они не учились в Хогвартсе? Придётся ли ему признать, что он маглорождённый — даже если он нутром чуял, что он никак не мог им быть? Окажись это правдой, его соседи по факультету заклеймят его грязнокровкой. С чего вообще чистота крови настолько важна для них? Почему она имела значение? Гермиона была маглорождённой, и у неё не было даже палочки в восемь лет, когда они вдвоём проявляли больше способностей и чистого таланта, чем любой из всех встреченных им первокурсников! Да, им не хватало связей, но сильная магия уж точно важнее политики социума. Тому никогда не нравился приют, но на какое-то короткое мгновение он захотел, чтобы Хогвартс был больше похож на приют Вула. Ухищрения, необходимые в Лондоне, были в лучшем случае поверхностными, лишь достаточными, чтобы избежать привлечения к ответственности, а очевидная демонстрация садизма всегда была его лучшей союзницей. Он не до конца понимал этих существ высшего общества — их повсюду окружали угрожающие подводные течения жестокости, и, однако, они встречали друг друга как дорогих друзей, а истину выдавали только острые улыбки и холодные глаза. Они использовали свои фамилии как валюту, покупая и продавая знакомых, пока расширяли свои паутины влияния. Человек, достигший вершины, не всегда был самым сильным, просто у него были самые обширные связи. Он подумал: будь ему дан шанс, он, возможно, мог бы научиться их игре, противопоставить свою смекалку против их и обыграть их, как они играли друг с другом, но ему не хватало необходимой платы за вход. Пока у фамилии Риддл нет никакого веса, всё, что он мог, — наблюдать. Если его родственники по материнской линии не смогут принести что-то к столу, ему не останется другого выбора, кроме как выкупить вход каким-то другим способом — сделать себе имя своими силами, как советовал Слагхорн. Перспектива, конечно, пугающая, но он не хотел оставаться в стороне. Его следующее путешествие в архивы дало лучшие результаты, но лишь слегка. Без намёка на фамилию сенешаль была вынуждена достать записи обо всех людях по имени Меропа или Марволо. Нашлось четыре Меропы и семь Марволо, и между ними не было ни единой семейной связи. Не имея других возможностей, Том попробовал использовать приблизительные даты, чтобы сузить круг поиска. Он знал, что его мать была достаточно юной, когда родила, возможно, лишь год или два после окончания школы. Однако ни одна из Мероп не училась в Хогвартсе с 1915-го по 1925-й. Либо миссис Коул неправильно запомнила имя, либо его мать не училась в школе в Великобритании — или, может, вообще не училась. Марволо было немного сложнее распределить, потому что он понятия не имел, сколько лет было его дедушке. Из-за этого было сложнее установить временны́е рамки. Однако четверо из них были рождены до 1800-х, что позволяло смело их отбросить. Всё равно оставалось три возможных кандидата: Марволо Аволенчи, Марволо Гонт и Марволо Селвин. Все трое были слизеринцами, поэтому он не представлял, как ещё их можно классифицировать. Последние двое были немного более предпочтительными, потому что их упоминали в «Справочнике чистокровных волшебников», который потихоньку передавали по гостиной, что делало их одними из так называемых «Священных двадцати восьми», упомянутых Андрусом Лестрейнджем. Но Том никак не мог связать себя ни с одной из этих фамилий, если не проводить полное генеалогическое исследование, а он очень сомневался, что в Хогвартсе есть все необходимые для этого записи. Два посещения, а он уже зашёл в тупик! Это было, мягко говоря, обескураживающе, но за неимением другой информации для использования не было смысла возвращаться в архивы. Сенешаль как будто расстроилась от того, что он уходит, — она, должно быть, очень одинокое существо, раз так быстро привязалась к мальчику, который относился к ней лишь немногим лучше, чем к фоновому шуму. Почему он с таким успехом добивался расположения взрослых и тем не менее с блеском проваливался со сверстниками? Ну, не со всеми сверстниками. Двое рейвенкловцев, казалось, были просто очарованы им. Они то и дело стонали, что слизеринцы, хотя, конечно, и хитры, обычно не очень умны. Том не был уверен, льстит ли ему то, что они считают его уникальным, или оскорбляет то, что они так плохо думают о его факультете, — впрочем, он и сам был невысокого мнения о своём факультете, так что защищать его было бессмысленно. Как бы то ни было, рейвенкловцы были вполне приличной компанией, у них была определённая острота ума, которую он ценил, и они очень быстро подхватывали новые идеи. Единственной раздражающей проблемой, с которой он пока столкнулся, были их приоритеты: оба строго придерживались своих книг, больше занимаясь теорией, чем практическими экспериментами. Он был готов признать, что в теории есть смысл, но в определённый момент нужно было просто запачкать руки. Однако, как бы он ни излагал свои доводы, они не понимали его. Как могли два одиннадцатилетних ребенка не понять того, что он уже знал в восемь? Магия не может развиваться, если никто не хочет испытать её границы — Гермиона это понимала. В глубине души Том мог признать, что пытался использовать рейвенкловцев, чтобы заменить Гермиону, и это совсем не получалось. Хоть и будучи безусловно проницательными, два его однокурсника лишь учились и ничего не делали. Они либо не понимали, либо не ценили практического применения — это были просто знания ради знаний. И что в этом хорошего? Зачем знать, если не собираешься действовать? Гермиона была идеальным сочетанием практичности и безрассудства: она шла на крайние меры ради обучения, но при этом прекрасно понимала, где находятся её границы. Без книг, без палочки, не имея ни малейшего представления о том, на что она способна, она совершила больше интересных деяний, чем эти рейвенкловцы могли даже мечтать. Но ещё глубже этого, за его восхищением её чистым потенциалом, находился сбивающий с толку колодец эмоций. Они двое, Том и Гермиона, подходили друг другу — у них были схожие стремления, схожие подходы к магии, и они провели достаточно времени вместе, чтобы перенять незначительные странности друг у друга. Его эго говорило ему, что она напоминает ему самого себя, и, хотя это могло быть правдой, правильнее было бы сказать, что она была самым близким человеком, которого он когда-либо знал. Но какая-то часть Тома не могла разобраться в том, что произошло между ними, не знала, каким должен быть его следующий шаг, и поэтому он пытался довольствоваться бледными заменами. Его однокурсники — Юнис Макмиллан и Хокторн Фоули — тоже были не без достоинств. Обе фамилии входили в список семей, составлявших «Священные двадцать восемь». Макмилланы, хотя сами не отличались особым благополучием, имели прочные и благоприятные связи с семьёй Блэков. Том едва ли мог пройтись по гостиной, не споткнувшись о Блэка: они составляли значительную часть Слизерина, и, если бы он склонил хотя бы одного из них, это могло бы прокатиться по всему факультету. Фоули, с другой стороны, были практически правящим классом: дядя Хокторна был нынешним министром магии. Не то чтобы Том мог оказать на них какое-то влияние, но было интересно взглянуть на текущий политический климат Великобритании изнутри — особенно потому, что у магического сообщества были совсем другие заботы, чем у маглов. В общем, хотя его «дружеские отношения» всё ещё находились на стадии зарождения, он чувствовал, что они могут принести большие плоды. Можно ожидать колоссальное вознаграждение за эти социальные сделки, но какая-то часть его — глупая, сентиментальная — тосковала по чистой простоте, которую он когда-то обрёл в компании девочки из будущего.

***

Хогвартс, 1990 год Гермиона начала своё исследование с прогулок по известным ей портретным галереям. Из них было две главных, каждая из которых охватывала по крайней мере пятьсот лет важных персон. К сожалению, ни одна из картин и фотографий не изображала своих героев учениками, но лишь времена их наибольшего влияния. Когда она попыталась расспросить один особенно болтливый портрет о школьной форме, он заманил её в ловушку часового разговора о падении нравственных стандартов. Хоть беседа и была интересной, едва ли это она хотела узнать, поэтому она перешла в зал трофеев. Это не принесло ей особого успеха. Может, там и было множество фотографий учеников, но большинство из них носили форму квиддича или парадные мантии. Там было несколько классных фотографий, но они были более недавними, чем она подозревала, ей было нужно найти. Не зная, куда ещё обратиться, Гермиона пошла в библиотеку. Мадам Пинс, библиотекарша — сварливая пожилая женщина с непроницаемым лицом — помогла ей подобрать книги, относящиеся к школе. Первые две были скорее напрямую об основателях, и в них не нашлось полезной информации. Но третья, наконец, озарила её день. Она была лишь поверхностно знакома с «Историей Хогвартса», однажды бегло просмотрев её. Том был невероятно толстым и разрывался от такого количества интересных фактов, что ей было не упомнить. В средней трети проводился даже сравнительный анализ меняющегося стандарта формы Хогвартса. Наряды учеников изменились куда сильнее, чем она могла представить. Хотя верхняя мантия и выдержала первозданный вид с самого времени Основателей, форма под ней в какой-то мере следовала современной моде. Каждые пару десятилетий казалось, что несколько иная итерация наряда становится новым стандартом. Не считая бросающегося в глаза пиджака — который оставался частью формального костюма до конца 1970-х — трудно определить, что именно было уникального в форме Тома. У неё не было жёстких, отстёгивающихся воротничков, которые были так распространены в версиях до 1910 года. По правде, его рубашка выглядела практически идентичной её собственной. А вот его джемпер… Он был без рукавов, в рубчик и гораздо более тёмного серого, чем её собственный. После неуёмных перелистываний и сравнений, оказалось, что его конкретный стиль использовался с конца 1920-х примерно до середины 1950-х. У неё было окно примерно в тридцать лет, и она не знала, как сузить его сильнее, не спрашивая Тома напрямую. По крайней мере теперь она понимала, почему он всегда с такой неохотой говорил о своих путешествиях. Скорее всего, он и сам не знал, что он делает. Объясняло ли это, почему он не рассказал ей? Как бы Гермиона ни старалась оставаться непредвзятой, в душе всегда была немного скептиком, и она знала, что она ему не поверит без какого-нибудь доказательства. Очевидно, он не мог так уж волноваться, ведь она видела его чаще, чем не видела. А если судить по подаренному ей браслету-брелоку или одолженным книгам, он был довольно легкомыслен в том, что касалось вещей, которые он приносил с собой. Какая-то её часть упиралась против идеи путешествия во времени. Были и другие объяснения, более простые. Она точно знала, что Том купил подержанную форму, и это, конечно, объясняло бы некоторое отставание от моды. Эта мысль почему-то показалась ей странной — в конце концов, Рон, Фред и Джордж Уизли носили подержанные мантии, и они всё равно выглядели так же, как и нынешняя форма. К тому же, даже если всё было так просто — устаревшая одежда, это не объясняло постоянных исчезновений Тома. Или, если вспомнить, его увлечение современной мебелью в ее спальне. А также, как он постоянно отговаривал её от обмена номерами телефонов или адресами. По правде, он был очень осторожен и не упоминал ничего конкретного о своём доме. Она полагала, что это потому, что ему не нравится приют, но теперь начала подозревать, что это потому, что что-то в нём могло помочь ей определить, что он из прошлого. Но почему он был настолько осторожным? Когда он сказал, что могут быть последствия от того, что он скажет правду, действительно ли он так считал? Неужели он и впрямь думал, что открыто сообщать ей о том, что он из прошлого, может быть опасно? Гермиона вдруг поняла, что знает о путешествиях во времени недостаточно, и не было лучшего времени, чем сейчас, чтобы разрешить эту проблему. В библиотеке была очень небольшая коллекция книг по этой теме. Она подозревала, что в запретной секции их гораздо больше, но проверить это, не объяснив профессору, зачем ей нужно разрешение, не было никакой возможности — она чувствовала, что это может привести к полному министерскому расследованию. У неё был доступ к пяти книгам, и все были подписаны как «Автор неизвестен». Она не была уверена, следует ли из этого, что они были путешественниками во времени, или же издатель просто решил, что это умно — заставить людей так думать. Первые две книги: «Значит, ты провалился во времени. И что теперь?» и «Справочник путешественника: Важные исторические даты, которые нельзя изгадить, если только Вы не должны были этого сделать, в таком случае сделайте это» — были простыми эссе о возможных опасностях изменения временной линии. «Эффект Уробороса: Предопределение и природа бесконечности» был сложным трактатом, который она не поняла. Он ходил кругами, и, когда она наконец подумала, что сообразила, она оказалась там же, с чего и начала. В книге «Маховики времени: Человеческое высокомерие или второй шанс?» было немного легче ориентироваться, но в ней не говорилось ничего нового, чего не было бы в первых двух книгах. Однако сами маховики времени завораживали: идея путешествий во времени стала ещё более вероятной. Последняя книга: «Могу поклясться, что у меня была кошка: Как отличить старческий маразм от переписанной истории» (с посвящением: «Любящей памяти мистера Тиффлза. Если, конечно, он вообще существовал». У неё было ощущение, что эта глупая строчка не была шуткой) — это было ещё одно чтиво, от которого у неё разболелась голова. Казалось, она одновременно подтверждает и противоречит всем четырём другим книгам. Гермиона дошла до конца своей ниточки. От цикличной логики исследования у неё разболелась голова. О природе путешествий во времени вообще не было единого мнения! Одна научная школа утверждала, что не существует такого понятия, как субъектность личности, — всё, что произошло, было предначертано, и нет никакого мыслимого способа изменить временну́ю линию. Другая школа считала, что даже незначительное отклонение от известной последовательности событий изменит весь ход истории, причём, скорее всего, в худшую сторону. И ещё была научная школа метавселенной, которая предполагала, что любое известное отклонение может породить бесконечное количество альтернативных реальностей. Из всех трёх теорий только вторая казалась опасной, поэтому она надеялась, что она ошибочна. Однако у всех трёх теорий была одна проблема: они говорили только о том, что кто-то может вернуться назад, а не уйти вперёд. Она понимала, что это недосмотр, ведь во всех книгах говорилось, что будущее всегда в движении, но… Разве будущее не прошлое кого-то другого? Как может то, что уже произошло с одной точки зрения, считаться ненаписанным с точки зрения кого-то другого? В этом не было смысла! К счастью, от агонии прокручивания этой мысли в голове её спас Гарри: — У тебя есть минутка? — нервно спросил он. Гермиона догадывалась, чего он хочет. Сегодня днём у них был первый урок полётов на мётлах, и он оказался именно такой катастрофой, как она и представляла. Хотя, стоит признать, совершенно по другим причинам. Изначально её разрывало между её презренной боязнью высоты — от самой мысли о том, что её ноги оторвутся от земли, о передаче этого уровня контроля чему-то, что, по сути, было уборочным инвентарём, она покрывалась холодным потом, — и некоторым уверенным знанием, что ей придётся доказывать, что она умеет летать, потому что она отказывалась проваливаться хоть в чём-то. В итоге это не имело значения. Не успело пройти и несколько минут от урока, бедный Невилл потерял управление и сломал запястье. Она не встречала никого настолько невезучего! Конечно, уже через секунду, как мадам Хуч пропала из поля зрения, провожая Невилла в больничное крыло, разразилась ссора между слизеринцами и гриффиндорцами — Тома там, конечно, не было, но к этому времени она уже едва ли его ждала. Драко Малфой не смог удержаться от возможности похвастаться, а Гарри по причинам, становившимся день ото дня всё ясней, не смог удержаться от возможности дать отпор светловолосой жертве аборта. Всё быстро вышло из-под контроля и к замешательству всех закончилось тем, что Гарри стал новым ловцом Гриффиндора. Конечно, Малфой не смог устоять от последнего удара за ужином в тот вечер, и теперь все они каким-то образом поклялись встретиться на волшебной дуэли в полночь. Точнее, поклялся Гарри, а Гермиона была лишь его секундантом — а может, и Рон, они ещё не успели это прояснить. Они оба одновременно ввязались в спор и не отступали. Рон, вероятно, лучше знал, как проходит настоящая дуэль, но она готова была поспорить, что он не знает столько же проклятий, сколько и она. Это была прекрасная возможность для них двоих объединиться, но она подозревала, что только ей одной это понравится. Гарри, хотя и чувствовал, что между ними возникли проблемы, не сделал ничего, чтобы разорвать их спор. Более того, он казался польщённым тем, что они оба так быстро пришли ему на помощь. Однако сейчас, в промежуточные часы между ужином и дуэлью, он явно искал её, чтобы получить упреждающую помощь. Как бы он ни был привязан к Рону — который стоял на десять шагов позади него и будто бы оскорблённый от нахождения в близости библиотеки, — Гарри, похоже, понимал, что осведомлённость Гермионы — это преимущество. В кои-то веки, будучи всезнайкой, она действительно заставила кого-то разыскивать её! Ну, второй раз, если считать Тома, но Гермиона изо всех сил старалась не думать о нём, чтобы её временны́е размышления и сопутствующая им головная боль не вернулись. На этот раз её мысли перебил рыжий, спросив: — Так ты знаешь какие-то заклинания или нет? — Рон! — отругал его Гарри, нервно переминаясь с ноги на ногу. Пока ещё было не до конца понятно, нравилась она ему или нет, но он, очевидно, не хотел попасть в её немилость. Рон не разделял этого переживания и огрызнулся: — Это она засунула свой нос в наши дела! — он повернулся в её сторону, сделав пару шагов вперёд. — Либо помоги нам, либо проваливай. Гермиону не впечатлил его норов. Она не могла припомнить ничего, что сделала, чтобы заслужить такую неприязнь. — Я уже сказала, я помогу, но сначала… — Ну вот, началось, — глумился Уизли, перебивая её. — Собираешься отговорить нас, а? Она проигнорировала насмешку, частично потому, что она и впрямь хотела их отговорить, а частично потому, что она знала, что не станет. Вместо этого она продолжила: — …Нужно сказать «пожалуйста». — Что? — у него отпала челюсть от замешательства. Гарри, в свою очередь, тут же широко ей улыбнулся и сказал: — Пожалуйста. Гермиона не смогла сдержать ответной улыбки: — Не ты, Гарри, — она покачала головой. — Я уже пообещала тебе, что помогу. — Но не мне? — спросил Рон негодующим тоном. Она не понимала его удивления — он бойкотировал её две недели, с чего бы ей не отплатить ему той же монетой? Она категорично ответила ему, лишь чтобы донести свою мысль: — Я не обязана ничему тебя учить, особенно когда ты ведёшь себя так грубо, — затем продолжила, подражая его собственному тону. — Либо говори «пожалуйста», либо проваливай. Потребовались один толчок под рёбра костлявым локтем Гарри и несколько долгих минут, но наконец Рон смог выдавить очень неискреннее: — Пожалуйста. Сойдёт. Если она будет давить сильнее, он просто уйдёт, а она знала, что это аукнется с Гарри. Вместо этого она довольно кивнула, собрала свои вещи и проводила их обоих из библиотеки. Потребовалось какое-то время, но в конечном итоге они нашли заброшенный старый класс для практики нескольких заклинаний. Сначала Рон объяснил им, что знал о волшебных дуэлях, например, несколько дуэльных стоек, а затем Гермиона выбрала несколько заклинаний, которые, по её мнению, принесут быструю победу. Несмотря на то, что он сам попросил, Рон был извращённо настроен пропускать все её советы мимо ушей, производя не больше, чем слабые вспышки света. Гарри, в свою очередь, быстро осваивал заклинания, но ему было трудно чётко произносить вербальные формулы — настолько, что он смешал заклинание Щекотки и заклятье Ватных ног, отчего у них было неприятное чувство, будто их ноги уснули. Вскоре им потребовалось вернуться в гостиную: не хотелось бы попасться на нарушении комендантского часа задолго до дуэли. Протянуть остаток вечера было сложно, и у Гермионы оставалось слишком много времени на размышления. Ей не нравилась мысль о нарушении правил, о разочаровании профессоров и остальных гриффиндорцев. Они могли потерять все очки факультета, или их и вовсе могли исключить из школы! Но, с другой стороны, если их не поймают, что в этом плохого? Малфой так скрупулёзно грубил, что заслуживал урока. Вспомнились слова Тома, сказанные много лет назад: «Задиры, которым не дают отпор, остаются задирами». Однако в глубине души она чувствовала, что Малфой не собирается приходить. Больше всего ему бы хотелось, чтобы у всех были неприятности, пока он будет в тепле и покое в своей тёплой кровати. Когда они наконец покинули гостиную, все трое настолько утопали в тревоге, что практически завизжали, споткнувшись о Невилла, спящего в коридоре. Оказалось, он пробыл снаружи достаточно долго, забыв новый пароль. Гермиона быстро осмотрела его — запястье было заштопано, и он выглядел несколько потрясённым после предполагаемой встречи с Кровавым бароном, но, похоже, ему не было хуже. — О, Невилл, — сочувственно вздохнула она. — Тебе следовало пойти в Большой зал до того, как закончился ужин. Мы могли бы вернуться вместе. — Ну, — пожал он плечами со взглядом, полным надежды, — мы же можем пойти сейчас? — Бесполезно, — ответил Рон. — Полная Дама ушла, тебе придётся подождать её возвращения. Новый пароль: «свиной пятачок». Трио едва успело сделать шаг, как их догнал Невилл: — Подождите! А вы трое куда? Гарри приложил палец к губам и прошептал: — Мы собираемся поквитаться с Малфоем. Осознав, что другой гриффиндорец всё пропустил, Рон объяснил: — Он собирался забросить твою напоминалку в лес, но Гарри остановил его. — Я всё ещё считаю, что это ужасающе глупая затея, — пробормотала Гермиона не в силах удержать слова за зубами. — Тогда возвращайся! — обернулся к ней Рон. — Никто не просил лезть вторым секундантом Гарри. Вместо того, чтобы разозлиться, она безмятежно улыбнулась и спросила: — А ты знаешь хоть один сглаз? Он приготовился к яростному опровержению — видимо, помня о своих прежних неудачах, — но Гарри опередил его: — Говорите тише, — настойчиво потребовал зеленоглазый мальчик. — Неважно, кто будет моим секундантом, если нас поймают ещё до того, как мы доберёмся до зала трофеев. Чуйка Гермионы, однако, не подвела: Малфой не потрудился явиться, и ему даже хватило гнусности сдать их Филчу. Потребовалось несколько безумных пробежек и ужасающая встреча с чудовищной трёхглавой собакой, пока все четверо наконец не добрались обратно до гостиной. За последние пару недель она свыклась с тем, что Хогвартс — просто странное место, но трёхглавый сторожевой пёс был небольшим перебором. Он что-то охранял, в этом она была уверена — одна из его огромных лап уверенно стояла на крышке люка. Гарри казался заинтригованным этой идеей, но она едва ли об этом вспоминала. В конце концов, у неё была своя тайна для разгадки. Позже, когда Гермиона наконец устроилась в безопасности своей кровати, она вытащила свой браслет из цепочки от часов из-под подушки. Перебирая пальцами холодные серебряные звенья, она подумала о том, какой внезапно сложной стала казаться её дружба с Томом, если они были разбросаны так далеко во времени. Было ли жадным хотеть увидеть его снова, хоть она и догадывалась, как опасен может быть их потенциальный контакт? Как бы сильно она ни злилась на него — а она уж точно злилась, — она не могла отрицать, что скучала по нему.