Ариман вечно голоден

Глава 12. Похороны Потекли медленные, тягучие дни. Жители Аримана и правда ничем не занимались, кроме мастерения поделок, превозношения Великой Матери и постоянного очищения себя и своих жилищ. Особое место в жизни ариманцев занимали походы в гости. К каждому готовились, как к огромному событию. Перемещения осложнялись густой грязью, а по тротуарам ходила, по наблюдениям Насти, лишь десятая часть горожан, поэтому люди стремились выбираться в гости всего раз в неделю, желательно на другой конец Аримана. Отправлялись торжественно, всей семьёй, готовились к этому мероприятию дня два. Когда гости приходили к Зашорам, Настя ловила на себе столько экзальтированных и взбудораженных взглядов, что ей становилось не по себе, и девушка спешила спрятаться в своём уголке. Оттуда Касьянова наблюдала за пришельцами, но те не могли открыть ей ничего принципиально нового по сравнению с Зашорами. Все их разговоры так или иначе касались любви к Великой Матери, а также внутрисемейных отношений, от чего у Касьяновой сводило челюсть от скуки: более или менее ей были интересны только личные дела Зашоров, остальных — уж увольте. Когда очарование, вызванное необычностью места, прошло, девушку вновь начала одолевать экзистенциальная печаль, владевшая ею ещё в Петербурге. Незримый червь начал подтачивать внутренние силы; кроме того, Касьяновой мучительно не хватало умственной активности. В ней нарастала тоска по книгам, которых в доме не водилось; девушка утешала себя тем, что несколько раз в день забивалась в укромный уголок и воспроизводила по памяти любимые произведения, обыгрывала их, жонглировала героями, смыслами и сюжетами. Объяснить необходимость уединения Зашорам оказалось задачей непосильной; они долго подозревали, что Настя больна или занимается чем-то неположенным и тайным. Ведь члены семьи общались друг с другом, почти не закрывая рта; тишина в доме возникала не больше, чем на двадцать минут. В конце концов, Зашоры списали такую особенность гостьи на вредную привычку, прилипшую к ней в трудном прошлом, когда девушка жила в страшной и нецивилизованной стране, не осенённой духом Ариматари-Мархур-Здормы. Так смотрят колонизаторы на туземцев, справляющих свои нелепые обряды. Или сердобольные педагоги на дитя-Маугли, которого нерадивые родители всю жизнь держали на цепи в собачьей будке. Детишки придумывали десятки теорий заговора и самых диких предположений, объясняющих эту подозрительную склонность. Касьянова всё-таки избрала себе один вид поделок: из тихми она лепила простейшие ёлочки: раскатывала на полу плоскую лепёшку и обрезала ножом контур. Хотя её неуклюжие треугольные уродцы выглядели жалко на фоне арт-объектов даже пятилетней Гаяры, семейство приходило в восторг от каждой новой ёлки и всячески поощряло девушку, вставшую на путь исправления. Вообще, тихми поначалу вызывало у брюнетки необъяснимое отторжение, вплоть до того, что ей сложно было глотать еду (хотя Настя отдавала должное её прекрасным вкусовым характеристикам). Под слёзным взглядом Элайлы, брюнетка научилась дробить и проглатывать комок, возникающий в горле. Но частенько, сама не зная почему, предпочитала оставаться голодной… Ещё Касьянова делала таблички со словами. Впрочем, концепция текста не вызывала у Зашоров никакого восторга. — Ну что за ерунда, — фыркал Дижон. — Почему нельзя сразу рисовать? Ничего же непонятно. — Нет, смотри, нужно вникнуть в систему, и ты поймёшь, что так гораздо удобнее, — с терпением воспитательницы детского сада объясняла девушка. — Это «м», это «а», снова «м», снова «а». Что получается в итоге? М-а-м-а… — Ох! — махнула рукой Элайла. Происходящее её чрезвычайно веселило. — Я же не похожа на эти закорючки! Я гораздо красивее. — А вот и нет, — высунул язык Дижон. — Сынок, я сейчас обижусь, — предупредила его женщина. — Этим словно можно обозначать понятие… Не вас лично, понимаете? Вообще любую мать. — И зачем мне эта ерунда? — действительно обиделась Элайла. — Я не похожа на Дицу, а Дица не похожа на Каиму. Каима отличается от Истрии, а Эима вообще напоминает маленького негодного стручконосца… Разве можно обозначать нас всех одним словом? — Понабираются гадостей в Осквернённых землях и ещё нас чему-то учат, — покачала головой Дженита, услышав краешек разговора. — Ничего, скоро эта ерунда вылетит из её головы. Настя тяжело вздохнула и решила оставить свои попытки просветительской деятельности. К тому же, её тревожил сейчас немного другой момент. Девушка с ужасом ждала дня, когда с нею случится это — типичные женские дела — и продумывала разные хитрые стратегии. У неё с собой был запас тампонов; проблема состояла лишь в том, чтобы скрыть свою природную тайну. Под туалетное помещение Зашоры выделили довольно просторную комнату. На большом деревянном постаменте располагалось что-то типа напольного унитаза, также здесь стояли разные хозяйственные приспособления. Под мощной струёй воздуха, испражнения летели вниз; у Касьянова создавалось впечатление, что она сидит на вершине какой-то скалы, откуда всё устремляется в бездонную пропасть. Проблема состояла в том, что у Зашоров в порядке вещей было войти в туалет в самый разгар процесса, чтобы взять какую-нибудь швабру или щётку. Это не считалось зазорным, даже наоборот; гость уборной мог с интересом начать разглядывать происходящее действие, давать ценные советы и комментарии. Видя нервную реакцию Касьяновой на такие проделки, старшие Зашоры прекратили свои внезапные визиты; но детям было сложно объяснить, почему им внезапно запрещено то, что всегда было можно, так что сохранялась опасность, что её поймают с поличным Дижон или Молиона. Всё шло хорошо первые два дня, пока в один счастливый момент на пороге дома не показалась высокая рыжеволосая Риттия, подружка Элайлы. Пышноватая фигура женщины дышала чванливостью человека, который получил мистическую власть, — такое можно наблюдать у вахтёров и мелких чиновников. — Личный подарок для Великой Матери, — важно произнесла женщина. Риттия испортила довольно атмосферный день; все ушли в гости, и дома осталась одна лишь Элайла, что слегка приболела. Женщина вышивала какой-то причудливый узор на подушке и вела с Касьяновой душевные разговоры, искренне жалуясь на какие-то вещи, от которых она устала в семье. Но внезапное появление нахалки разрушило всю магию момента. — Ох, — захлопотала Элайла, — у меня как раз было отложено… Она полезла в шкаф с небольшими прозрачными банками, но не нашла там того, что искала. — Быстрее, Элайла, — железным голосом подгоняла её подруга, — мне ещё тридцать домов обойти. — Да я специально собирала всё невесть детодней, у меня отдельная ёмкость была… — жалобно причитала блондинка. — Куда же она запропастилась? — Давай, что есть, — торопила её Риттия. — Я опаздываю. В руках у внезапной гостьи была большая пустая банка; Элайла подошла к ней, засунула руку к себе в трусы, извлекла на свет божий указательный палец в белых выделениях и опустила его на дно сосуда. — Что есть, — извиняющимся тоном произнесла женщина. — У меня большая банка отложена, там столько всего, столько всего, я не знаю, куда она пропала, честно… Касьянова оторопела. Как ни привыкла она к странностям этого места, новые фортели ариманцев то и дело вызывали у неё когнитивный диссонанс. — Спасибо, — суховато поблагодарила её Риттия. — Уж чем богаты… — униженно запричитала блондинка. — А эта? — кивнула гостья в сторону Касьяновой. Настя моментально вросла в стену и принялась отчаянно мотать головой. — Эй-эй-эй! — возмутилась девушка. — Даже не думайте. — Ну, — сконфуженно ответила Элайла, — она дикая совсем, мы её не трогаем… — Она не хочет преподнести подарок Святой Прародительнице? — строго приподняла бровь Риттия. — У нас великий праздник, все ариманки собирают жидкости из своего благородного лона и смешивают их воедино, демонстрируя, что мы одно целое. Потом посланец несёт их в Запретный город, где торжественно передаёт наш дар для Желаннейшей из Женщин. Как она любит такие подношения! И что же, Настасья не хочет сделать Ариматаре-Мархур-Здорме приятно? Той, что приняла беглянку из Осквернённых земель в своё лоно! Той, что задумала влить её в большую семью Аримана, спасти от скверны!.. Поразительная неблагодарность. — У Настасьюшки нашей просто душа травмирована, — подошла Элайла к напряжённой Касьяновой и начала гладить её по голове. — Представь, что значит всю жизнь прожить в этих ужасных местах. Я бы на тебя посмотрела… — Да что мы цацкаемся с ней, — решительно направилась к девушке Риттия, угрожающе сверкая указательным пальцем. — Подумаешь, тонкая душевная организация… А ну, есть там чем поживиться? Настя взвизгнула и понеслась по деревянной кайме вверх, под самую крышу дома. — Точно дикая, — осуждающе цокнула языком Риттия. — Какое-то животное. — Она даже детей иметь не хочет, — тяжело вздохнула Элайла. — Ни разу не видела у неё священных кровей… — У меня их не бывает, — заверила её Касьянова, забравшаяся на кровать Брахта, самую высокую из всех возможных. — В Иных землях люди не хотят иметь детей, никто не рожает. Мы медленно вымираем. В последний раз женщина давала потомство ещё в прошлом столетии. А размножаемся мы почкованием. — Катастрофа, — осуждающе покачала головой Риттия. — И после этого всего ты отказываешь в своих прекрасных жидкостях Ариматаре-Мархур-Здорме? — Да ты вообще видела мужчин в Осквернённых землях? — запричитала блондинка. — Кто же захочет существовать с таким чудовищем под одной крышей? Понимаю Настю; если бы у меня был такой же выбор из стручконосцев, я ходила бы всю жизнь одна… Эх, где же она? Сейчас покажу. Элайла порылась на полочках и извлекла на свет божий фотографию огромной гориллы, сунув её под нос подруге. — Вот, это Урчи с проповеди принёс. — Какой-то монстр, — ахнула Риттия. — Вот видишь, — просветлела блондинка. — Так выглядят мужчины в Злых землях. — И это ещё симпатичный, — поддакнула Настя со своих высот. — Ты бы хотела жить под одной крышей с таким существом? — возвысила хозяйка дома. — Надо же, какой уродливый! Сколько у него волос на теле, какие короткие ноги, какая тупая рожа!.. Да твой Дуэн по сравнению с ним просто красавчик! — Всё равно, — отрезала Риттия. — Никто не мешает жить с детьми одной. — Да там некому посылать их с неба… — загрустила Элайла. — Местные божества не любят своих чад, они не хотят, чтобы те продолжали свой род. Они насылают на них засухи, ураганы, землетрясения, чтобы истребить своих отпрысков. С чего бы они даровали им синих посланцев? Ох, как хорошо, что наша Великая Матерь не такая! — С другой стороны, — задумчиво пожевала губами рыжая бестия. — Всегда есть шанс произвести на свет вот такого урода. Нет уж, лучше ходить совсем без детей. — Вот видишь, — просияла Элайла. — Совсем скоро Настя оттает; увидев, как Святая Прародительница любит своих малышей, она захочет стать такой же. И я принесу тебе целую банку её кровей, обещаю! — Ну ладно, ладно, — кисло согласилась Риттия и отчалила восвояси. На всякий случай, Настя провела в своём укрытии её часок. Затем вернулись Зашоры, облепили хозяйку дома и кинулись пересказывать новости семьи Таннов, поэтому девушка незаметно спустилась вниз, не боясь уже покушений на своё достоинство. Следующим событием, которое значительно разнообразило её существование, стали похороны. Умини лишилась давней подруги детства, 84-летней (как предположила Настя) Джайны. Обсуждали это с придыханием, словно невероятное чудо. На целый день семейство погрузилось в торжественную задумчивость: говорили тихо, двигались аккуратно, словно из своего уютного дома перенеслись в пафосный музей. Умини как будто пришла в сознание и радостно покачивалась, делясь воспоминаниями из детства. — Семь первокровей, целых семь! — ликовала старушка. — Ах, моя дорогая Джайна! Вот это я понимаю — праведница!.. В наше время можно было ещё увидеть человека, который доживал до таких седин. Сегодняшний Ариман погряз в скверне; мы встречаем пятипервокровного мальчонку и смотрим на него, как на святого. — Да как по-иному, бабуля, — поддакивал ей Урчи, будучи в тот день особенно ласков. — Таковы законы природы. Первые дети Ариматары-Мархур-Здормы были сильны и здоровы, они любили Великую Матерь больше жизни, и та открывала им своё лицо ежедневно. Всё же, что ни говори, первенец для женщины — существо особенное. Но чем дальше, чем хуже становится человеческий материал. Мы погрязаем в скверне и неблагодарности, Судные дни настают всё чаще, семейства гибнут в часы мрака… В нас остаётся всё меньше от Желаннейшей из Женщин; поколение-другое, и мы превратимся в проклятых дейтцев. — Стоп! — вкрадчиво заявила Касьянова, азартно стукнув рукой по столу. — Чем позже рождаются ариманцы, чем меньше в них Великой Матери; первенцы же являются образцом всех добродетелей, так? — Так, — энергично кивнул Урчи. Он хлопотал по хозяйству, отдирая пол и стены после одного очень бурного застолья. — Перворождённые и потомки перворождённых живут в Запретном городе. Ариматара-Мархур-Здорма любит их больше других, поэтому подпускает ближе к телу… Ах, подумать только, они могут видеть её каждый день, касаться её рук, общаться, не перебиваемые шумом Арихара́та! — А если человек настолько свят и так боготворит Великую Матерь, что дожил до десяти первокровей — может ли он поселиться в Запретном городе? — Увы, — опечалился Урчи. — Первенцы ревнивы… Святая Прародительница, в великой любви своей, не хочет, чтобы её дети враждовали. Она не будет сталкивать их лбами, мы смирились, что можем лицезреть Желаннейшую из Женщин лишь во время великого праздника Арихарата. — Ох, бедняги, — едва слышно пробормотала Касьянова, — все социальные лифты вам перекрыли… К чему был мой вопрос, Урчи. Чем чаще рожает женщина, тем сильнее изнашивается её организм; главные соки идут первым детям, а десятый и двадцатый ребёнок выглядят на их фоне не очень мощно, ведь так? — Так, — охотно согласился Урчи; он отчаянно возился с метёлкой, которая плохо держалась на черенке и то и дело норовила соскочить. — Выходит, Святая Прародительница не настолько могущественна, как может показаться на первый взгляд; она не может подчинить себе магию, которая сохраняла бы её лоно в первозданном виде… Какая жалость. Урчи застыл на месте; глаза его расширились, точно мужчина узрел портал в иное измерение. — Для Святой Прародительницы, — заговорил он механически, как робот, — нет ничего невозможного. Просто она не хочет создавать конкуренцию между любимыми чадами; всегда удобнее иметь в обществе строгую иерархию. Голос его становился всё мягче и неувереннее; мужчина сам не заметил, как бросил метлу и начал скрести себя по телу, сдирая невидимую грязь. — Но ведь она могла бы найти средство и сделать вас равными, — очаровательно поджала губки брюнетка. В ней медленно поднимал голову старый злобный бес, изредка заставлявший её играть с людьми и находить в этом холодное удовольствие. — Ариматара-Мархур-Здорма каждый день являла бы вам своё лицо, а Запретный город перестал бы существовать, так как распространился бы на весь Ариман. Неужели она недостаточно любит своих младшеньких? Урчи с криком бросился за порог и с головой запрыгнул в грязь. — Плохо кончишь, — покачала головой Умини, на секунду становясь серьёзной. — Видела я таких, мучивших себя глупыми вопросами; все они давно покоятся на дне. К тому моменту, когда мужчина привёл себя в порядок, подтянулась Элайла с торжественно разодетым, шаловливым выводком. — Дети, — с возвышенным пафосом обратилась ко всем мать семейства, — сегодня мы увидим праведницу, что дожила до семи первокровей и умерла от естественных причин. Я никогда не могла представить, что семейство Манфро настолько свято перед лицом Великой Матери. Но сейчас я хочу, чтобы вы брали с него пример. Общайтесь с их детками: играйте, копируйте поведение, повторяйте образ мыслей. Надеюсь, что и мы с вами доживём до преклонного возраста и умрём своей смертью. Элайла бурно расцеловала домочадцев, и праздничная процессия двинулась к дому Манфро. Создавалось ощущение, что на это удивительное событие стекался весь город. — Для начала мы зайдём в Дом новых женщин, — озабоченно сообщила девушке Элайла, таща за руку упирающуюся и капризничающую Молиону. — Возьмём у них амулет для Джайны. И попросим для тебя ожерелье на удачу. Может, они посоветуют, как тебе быстрее заслужить милость в очах Великой Матери. — Куда-куда зайдём, простите? — уточнила Настя. Урчи перехватил девочку и усадил её себе на плечи, так что Элайла вздохнула полной грудью и начала степенно объяснять. — О, это дом настоящих праведников. В нём живут мужчины, которые не смирились со своей долей; они так пламенно любят Святую Прародительницу, что готовы на всё, чтобы приблизиться к её светлому облику. В страстном порыве отрезают они мужские органы и идут жить в Дом новых женщин, возвещая о своей любви к Ариматаре-Мархур-Здорме днями и ночами. Поэтому дом их стоит цел и нерушим, сколько бы ни грохотало кругом Судных дней… — Нет, — резко прервала её Дженита. — Один раз, около трёх поколений назад, он всё же ушёл под землю. — Увы, — вздохнула Элайла. — И это ещё раз доказывает, что скверна имеет свойство проникать даже в самые чистые души и отравлять самые высокие помыслы. — А в меня это вселяет надежду, — просветлел Урчи, играя с малышкой на шее. — Ведь даже если святые дрогнули под натиском грехов, чего можно требовать от нас, обычных стручконосцев? — Поговори мне тут, комок грязи, — снабдила зятя дружелюбной затрещиной Дженита. Возле Дома новых женщин образовался грандиозный затор; все желали получить амулеты для похоронного обряда, так что Зашорам пришлось стать в конец очереди. Настя узнала это место; здесь она побывала на свой четвёртый день в Аримане, во время ознакомительного путешествия. Гам стоял чудовищный. Дети носились и играли, не слушая никого из окружающих. Пятилетняя Гаяра увидела свою подружку — маленькую Лайбо, жившую неподалёку от Дома новых женщин, — и отправилась к ней домой. Вернулись девочки с большим деревянным приспособлением, похожим на вычислительные счёты, и с упоением начали его раздалбывать. — Лайбо! — грозно прикрикнула мать девочки. — Немедленно прекрати ломать бабушкин подарок! Хватит крушить всё подряд, как глупый мальчишка! — Да пускай играются, — робко вставила Элайла. — Мы вам такой же принесём. — Дочь! — заорала скандалистка, переходя на раздирающий уши ультразвук. — У тех, кто дерётся и не слушается маму, вырастает пиписька. Ты хочешь никогда не родить малыша и бесцельно шляться по свету, ублажая женщин? Этот аргумент подействовал на светловолосую бунтарку; малышка призадумалась и выпустила странный агрегат из рук, отчего тот чуть не утонул в грязи. Толпа тем временем неуклонно продвигалась вперёд; площадь перед Домом новых женщин была выложена камнем, так что девушка не уставала благодарить мироздание, что ей не приходится ждать, завязнув по колено в противной субстанции. Где-то вдалеке послышался повторяющийся глухой стук; как могла понять Касьянова, одна женщина отчаянно лупила своего мужа. — Угомонись, Миуна, не надо! — увещевал красивый баритон. — Он сам меня провоцирует! — долетал до Насти истерический вопль. — Разве понравится Великой Матери, что ты бьёшь её сына? — встрял неизвестный миротворец. — Я женщина, мне можно! — срывала голос незнакомка. — У меня эмоции, мне тяжело сдерживаться! А это — безмозглый чурбан, он всё равно ничего не чувствует! Если я завтра утоплюсь в грязи во славу нашей Святой Прародительницы, он и слезинки не проронит! Клянусь вагиной, когда я избиваю игрушки своих детей — и то больше эмоций вижу! Никакой отдачи! Настасью терзало стойкое ощущение, что этот ад никогда не закончится, но часа через два пришёл черёд Зашоров получить свою толику счастья. Едва переступив порог, девушка попала в узкую вытянутую комнату со столом вдоль стены; здесь стояли женоподобные мужчины в жёлто-розовых туниках, расшитых блёстками, и огромных блондинистых париках. Они быстро выдавали каждому пришедшему по крошечному жёлтому амулету и читали короткую молитву. Потом кастрат подхватывал визитёра на руки, будто младенца, пел невнятную колыбельную и отпускал восвояси; ариманец уходил осчастливленный, точно его проштамповали небесной печатью, защищающей от всех бед. — Гупион, милый, — умасливала скопца Элайла, — не найдётся ли для Настеньки ожерелья или бус каких? Она чужеземка, та самая; помоги ей снискать любовь Великой Матери, пусть она быстрее станет частью нашей семьи! — Очередь, очередь, — бубнел выдающийся мужчина, решивший стать женщиной, и активно выпроваживал очередную просительницу. — Времени нет, всё потом! — Да ведь она в грязи растворится, пока дождётся, — со слезами на глазах произнесла Элайла. — Вот тогда и приходите. Следующие! Им дали такие же амулеты, как всем, и быстро вытолкнули за порог, ведь глава Зашоров всё не унималась. Настя окинула взглядом безбрежный людской поток, который всё прибывал, и вполне поняла издёрганность избранного. — Как у вас принято считать, Урчи, — серьёзно поинтересовалась девушка, когда они заспешили к желанному дому, — что происходит с человеком после смерти? — О! — воскликнул мужчина; Молиона безжалостно оттягивала ему уши, но он давно смирился. — Душа человека возвращается в Небесное лоно, к Святой Прародительнице. Потом является к нам, на землю, в образе синего посланца. Проходит время, и человек рождается в Аримане заново. — Ага, переселение душ! — воскликнула Касьянова и еле слышно пробормотала под нос: — А ты недурна, Ари. На подступах к дому их ждала не меньшая очередь, чем к цитадели кастратов. Настя залезла на спину Урчи и увидела лежащую в грязи старуху, сморщенную и полностью голую. Люди подходили к ней, прощались и клали в грязь полученный в Доме новых женщин презент. Как пояснили Касьяновой, Джайну просто закопают рядом с домом, прикрыв всеми амулетами. Чем ближе лежит дар человека к телу усопшей, тем большая удача его ждёт. Вообще эти похороны были совершенно удивительным событием: здесь ощущалось не горе, а светлая печаль, радостное удивление и осознание уникальности момента. — Элайла, милая моя! Клич раздался со стороны низкой, словно пришибленной к земле женщины лет сорока пяти, с жёсткими чёрными волосами, кожей в рытвинах и бородавках, нависшими надбровными дугами и разросшимися бровями, из-под которых поблескивали хитрые глаза цвета ночи. — Кахильда, ты здесь! Элайла отчаянно замахала рукой брюнетке. Та быстро выпустила руку маленькой уродливой девочки и со всей дури ломанулась к Зашорам. Подлетев к спокойному семейству, словно огненный метеор, Кахильда принялась по очереди душить всех в объятиях. — О, та самая Настенька! Касьянова чуть не отпрыгнула, когда женщина направилась к ней; брюнетка лобызала Зашоров так сильно, что на их щеках оставались дорожки от слюней. — Не бойся, милая, — успокоила девушку Элайла и обратилась к подруге. — Она ещё дикая совсем, Кахильда. Немного боится ариманцев; всё-таки Настя пока не принята в лоно семьи… хотя для нас она как родная! Кахильда с жадностью пожирала Касьянову глазами, точно та была сочным мясным пирогом. — Знакомься, Настенька, это Кахильда из семьи Кракунов, соседка наша, — представила женщину Элайла и с извиняющейся улыбкой добавила: — Настя очень хотела прийти к вам в гости, но заболела. — Очень, — пробормотала Касьянова. Брюнетка ей инстинктивно не нравилась. Кумушки начали громко обсуждать свои дела, так что у Насти затрещала голова; отстояв три часа в очереди и получив возможность положить рядом с безжизненным телом свой амулет, Касьянова со вздохом облегчения расправила грудь и попыталась было сбежать. — Стой, — схватила её за руку Кахильда. — Мы обязаны сказать доброе слово родственникам. Вообще, все старались протиснуться в дом Манфро, но желающих было так много, что стены трещали по швам. Впрочем, для ушлой Кахильды не было ничего невозможного. Вскоре она уже общалась с бледной хрупкой блондинкой, которая валилась с ног от усталости. — Омми, милая, какое счастье, — тараторила женщина, — кто бы мог подумать, что она умрёт своей смертью… Вас теперь будет почитать весь город, тебе нужно быть к этому готовой. — Ах, бедная моя тётя, — всплакнула Омми. — Она говорила, что намеревается пожить ещё три подготовки; я думала, мы утонем все вместе… — Бедная, бедная, — охотно соглашалась Кахильда. — Какое ужасное горе. Если вдруг будет нужна какая-нибудь помощь для встречи гостей из Запретного города — зови, я всегда готова. А это, кстати, та самая чужеземка. Она живёт почти что у меня, могу познакомить вас поближе. Касьянова почувствовала себя драгоценным антиквариатом, который выставили на торги. — Да-да, — кивнула блондинка и захлебнулась под наплывом сочувствия очередного визитёра. Настя с ужасом заметила, что на её глазах дом погружённой в горе Омми растаскивают на мелкие щепки; гости не столько разговаривали с женщиной, сколько пытались незаметно умыкнуть что-нибудь из обстановки. Не осталась в долгу и Кахильда; брюнетка без зазрения совести отломала ручку кухонного шкафчика и спрятала её в рукаве. — Возьми, — сказала она Насте, указывая глазами на доску в полу, которую тихенько разламывали человека три. — На удачу. Касьянова энергично замотала головой; она физически не могла больше находиться в этом месте и пулей вылетела на свежий воздух. А призрак Джайны незримо продолжал портить жизнь девушке: Кахильда, соскучившись по соседям, пригласила их в гости. Всю дорогу женщина не отлипала от Элайлы. — Ах, милая, чудесно выглядишь сегодня, просто великолепно! — кудахтала она, прочно взяв блондинку под руку. — Вот бы моя Эменира так одевалась… Смотри, дочь, — грозно прикрикнула Кахильда на понуро плетущуюся девушку лет восемнадцати, — вот как надо одеваться. А не то — повесила нос и ходит тут, как неприкаянная. Пронзительное застолье затянулось до поздней ночи (впрочем, ночи в Аримане мало отличались от дней, лишь становилось меньше света). Разговоры вертелись вокруг того, каким же удивительным образом покойная Джайна дожила до семи первокровей и смогла умереть своей смертью. — И всё-таки это странно, — не могла успокоиться Кахильда; мысли её вертелись вокруг одной точки, и она снова и снова возвращалась к ней, как человек, который не может добиться удовлетворительного ответа. — У неё не было ни семьи, ни детей; она прожила всю жизнь, как вольный ветер. Вот это незадача… — Душа у неё была добрая, — расчувствовалась Элайла, — помню, когда просила помощи с детьми, никогда не отказывала. — Да где уж там, тоже мне нашли великую праведницу! — злобно прицокнула языком Дженита. — Эта ваша Джайна только и знала, что таскалась из дома в дом, ни к кому не привязанная. Едва она чуяла скверну, распространявшуюся в доме одной сестры, сразу же убегала жить к другой. Конечно, с таким подходом и до десяти первокровей доживёшь. — Мама! — возмутилась Элайла. — Мы всегда были к Джайне несправедливы. Я думала, что она ненормальная, раз не хочет заводить семью. — Что поделать, Джайна была изгоем, — поддакнул ей Урчи. — Никто с ней не общался, кроме нескольких сестёр да ещё парочки семей. Хвала Святой Прародительнице, наша добрая Умини питала к ней сердечную привязанность… — У вас хороший нюх на праведников, — кисло сказала одна из дочерей Кракунов, точная копия матери. — Следующий Судный день вы обязательно переживёте, — проворковала Кахильда. — Иметь такую праведницу в подругах, да ещё и чужеземку дали на перевоспитание… Можете даже не сомневаться! — Да будет благословенно святое лоно Желаннейшей из Женщин, она видит нашу любовь, — воздел руки к небу Урчи. — И всё равно это несправедливо! — хлопнула кулаком по столу Дженита. — Я рожала детей, как проклятая, хвала Ариматаре-Мархур-Здорме. Здоровье моё расшатано, нервы пляшут, красота давно увяла. А эта пичужка жила, не зная хлопот и забот — и на те, главная праведница Аримана! Глаза Кахильды опасно сощурились. — Я бы не стала на твоём месте, Дженита, — ехидно произнесла она, — поливать помоями эту святую женщину. — Ага, Кахильда! — вскрикнула разозлённая дама, — кто говорил мне, что Джайна — выкидыш пред очами Великой Матери, раз та не хочет даровать ей потомства? — Матушка, — начала увещевать женщину Элайла, гладя её по плечу, — так ведь вся любовь Джайны ушла на Святую Прародительницу, она не растрачивалась на собственных детей. Вот поэтому она и погребена в грязи у своего дома… Который будет стоять целёхонек до конца времён. Подобного рода спор — в разных его вариациях — повторялся часа полтора, словно песня, поставленная на бесконечный повтор. Настя впала в глубокую задумчивость и в разговоры не вступала. Ей было важно переосмыслить всё, что она видела за день: какая-то мысль залегла на самое дно души и никак не давала покоя. Сколько девушка ни старалась выловить юркую догадку в этом мутном водоёме, выманить её на приманку — всякий раз важное соображение соскакивало с крючка. Прогулки в одиночестве всегда помогали Касьяновой привести мысли в порядок; на следующий день она встала пораньше, незаметно ускользнула от Зашоров и отправилась исследовать Ариман. Ходьба, правда, не дала желаемого эффекта: идти стремительно и свободно не получалось, ведь можно было соскользнуть с тротуара в грязь, а когда Настя контролировала каждое движение, то мысли отказывались выстраиваться в стройную систему. Зато она набрела на крайне удивительное зрелище: на одной из улиц явно происходил праздник. Ариманцы расселись на тротуаре и в экстазе приветствовали женщину в огромном причудливом платье. Та восседала на больших деревянных носилках, и четверо мужчин тащили их на плечах, едва перемещаясь по грязи. — Что здесь происходит? — шепнула Касьянова одному из зрителей. — О, сегодня великий день, — увлажнились глаза мужчины. — Наша Фиса впервые стала матерью. Да хранит она облик Ариматары-Мархур-Здормы вечно! — А в чём смысл этой процессии? — не унималась Настасья. Собеседник взглянул на неё с явным недоумением. Постепенно в его затуманенных глазах нарастал проблеск мысли; очевидно, он соотносил, почему незнакомая девушка задаёт ему такие странные вопросы. — Когда ариподобная рожает в первый раз, — терпеливо принялся разъяснять мужчина, — она имеет право на секунду почувствовать себя Великой Матерью в её могуществе и непревзойдённой красоте, какой она является нам на праздник Арихарата. Он уставился на церемониальное торжественное шествие и больше не мог сдерживать себя, издавая радостные крики. Настю удивляло, что ариманцы говорят об Арихарате, как о величайшем чуде, ждут его, точно наступления Нового года — но в той кустарной версии, что разыгрывалась перед ней, не происходило ровным счётом ничего интересного… до того момента, пока новоявленная матерь не поравнялась с дверьми отчего дома. Оттуда вышли дети, одетые в костюмы синих сперматозоидов (Настя могла поклясться, что это были именно они) и начали разносить зрителям небольшие коробочки с угощениями. Покинув удивительный праздник, Настя решила идти дальше, до самой границы Аримана. Она впервые решила посмотреть, что лежит за пределами города (во время её первой масштабной вылазки охранники не давали зайти пришелице слишком далеко). Выйдя на окраину, девушка увидела лишь бесконечные, тягучие просторы, утонувшие в жидкой грязи. Здесь было абсолютно безлюдно, ни единого намёка на живую жизнь. С разочарованием развернувшись, Настасья затрусила по направлению к дому. Вернулась она ближе к ночи; Зашоры окружили её, встревожено расспрашивая, где же девушка пропадала весь день и почему ни о чём их не предупредила. Впечатлений было достаточно; ошмётки мыслей наконец-то переплавились в нечто единое и цельное. Теперь Настя точно знала, какие вопросы задаст Таурусу на следующей проповеди. Глава 13. Вторая пасторская В тот день девушка проснулась раньше всех и, подобно капризному ребёнку, который сильно хочет в зоопарк и потому ставит семью на ноги с самого утра, развела активную деятельность. Она едва не подпрыгивала от бегущего по телу тока, точно вот-вот начнёт метать молнии, как Зевс-громовержец. Во время грязевого вояжа она походила на погонщика мулов, подстёгивавшего строгими окриками всех вокруг. Картина в Доме проповеди повторилась один-в-один: вялая неразбериха в зале, тухлый гул голосов, медленное стягивание жаждущих наставлений сынов Аримана. Настя с нетерпением заняла то же место, что и в прошлый раз, и приготовилась слушать. — Я хочу начать эту проповедь, дети мои, с великого первородного греха, присущего нам, мужчинам, — приступил Таурус. Говорил он сегодня лениво, был явно не в духе. — Постоянное напоминание себе о том, что мы носители вируса зла — единственное, что способно вышибить гордыню из наших умов и сердец. Что я понимаю под первородным грехом, сыновья мои? — Агрессию, — хором потянули мужчины. — Совершенно верно, глупенькие вы мои. Мужчины скукоженно захихикали. — Да, милые сыновья Ариматары-Мархур-Здормы, именно агрессия является первородным грехом яйценогих. Дай вам волю, вы будете только драться и убивать. Я был в нечестивых, злых странах, не отмеченных божественной печатью любви Великой Матери. Святое солнце! Там мужчины с младенчества бьются; их забавляет резня, они думают лишь о том, как бы унизить и подчинить другого. Они находят наслаждение в бойне. Они с радостным кличем идут на войну, заправляют собой вечную мясорубку. Если не дать им войны, они начинают громить свои дома, избивать до крови жён, матерей и дочерей. Раздались вздохи ужаса; несколько мужчин заломили руки и начали рыдать. Один даже упал в обморок. — Да. В богинеликой мы этого не увидим. Женщина — это сгусток материи, осенённый светом благодати. Женщине и в голову не придёт насиловать, грабить, убивать; ариподобная хочет лишь дарить, любить, заботиться, оберегать. В тех злых, перевёрнутых землях, где всё поставлено с ног на голову, богинеликие находятся в подчинении у мужчин, они считаются вторым сортом. Те страны потонули в крови и насилии, их судьбы ужасны… Ради справедливости стоит упомянуть, что встречаются и злые женщины; но это почти такая же уродливая и редкая деформация, как добрый мужчина. — Скажите, могу я задать вопрос? Настя спокойно и твёрдо подняла руку и, хоть голос её звучал неуверенно, обратилась к Таурусу. Присутствующие с любопытством пооборачивались и стали вытягивать шеи по направлению к задавалке. — Конечно, дочь моя, — кивнул проповедник и потянулся за стаканом воды. — Как так получилось, что хорошие и добрые женщины оказались порабощены злыми и ужасными мужчинами? Разве не стремится общество к рациональному устройству? — Нет, дорогая моя, что ты! — покачал головой Таурус. — На стороне зла — грубая сила. Тонкую нить, протянутую Небесами к головам женщин, так легко раздавить грубыми пальцами! Хрустальный голос добра заглушают волны насилия, и миры несчастных тонут в море хаоса. — Дело в том, что я знавала одного человека из Верхнего города, который так же, как и вы, отче, бывал в скверных и нечестивых странах. Он поведал мне о том, что женщины там не интересуются ничем, кроме непосредственно-осязаемой, чувственной, материальной стороны жизни. Мужчины же увлечены духовными интересами. В соответствии с этим распределением возникает естественное разделение труда. Мужчина рождает идею корабля, женщина его строит и обустраивает; мужчина ведёт их судёнышко к райским берегам, женщина делает их путешествие увлекательным. Женщине не интересно смотреть в бинокль и становиться за штурвал, а мужчина скучает, оттачивая доски. Это предопределено самой природой. Если бы в женщине было сильно стремление к духовному, редкая бы согласилась беременеть, редкая полюбила бы беспомощное и глупое дитя. Разве не так? Таурус зашёлся в редком сдержанном кашле, злобно поглядывая на настырную всезнайку. — Ты действительно так думаешь, дочь моя? — спросил мужчина со всей степенностью, на которую был способен, однако в голосе его звенели тревожные нотки. — Нет, не думаю, — оживлённо откликнулась Касьянова. — Просто у нас, в Злых землях, так сильно распространена женоненавистническая пропаганда… Наши священнослужительницы промывают мозги девочкам — внушают тем с детства, что они второй сорт. Но Ариман раскрыл мне глаза! Что за чудесное место! Я почти готова избавиться от всех своих стереотипов и предубеждений; однако вы понимаете, что яд пропаганды очень сложно вытравить из мозга окончательно. Какие-то ложные концепции то и дело дают о себе знать, всплывают в самый неподходящий момент. Развейте их, отче, и вы сделаете меня самой счастливой женщиной на свете! — Другое дело, — ласково ответил Таурус, делая успокаивающий жест рукой. — Я с радостью помогу тебе, милая, убрать все комплексы и почувствовать себя настоящей богиней. Однако и ты должна смирить свой взбудораженный ум, сидеть спокойно и внимать слову мудрости. — Я вся внимание! — театрально всплеснула руками Настя. — Но всё-таки: что бы вы сказали тому человеку в Верхнем городе? — Дочь моя, тот человек, с которым ты разговаривала в Запретном городе, исходил из идеологии, которую навязали сильные слабым. Мужчинам выгодно переложить самые тяжёлые, неинтересные работы на дамские плечи. Как заставить богинеликую добровольно впрягаться в ярмо, да ещё так, чтобы она не роптала, а получала удовольствие? Подвести необходимую идеологическую основу. Видя похвалу за то, как женщина прекрасно готовит и убирает, понимая, что это общественно одобряемое занятие, наблюдая, как она радует окружающих, несчастная и сама начинает верить в то, что ей всё это нравится. Если девочке с детства внушать, что она рождена для великих научных открытий, а в нарядах и стряпне особой заслуги нет, она вырастет образованной и далёкой от быта женщиной. Уверяю тебя, если культ воинской славы перевести в культ великой уборки, стручконосцы кинутся драить полы с не меньшим остервенением, чем убивать друг друга. — Охотно верю, это мы сейчас и наблюдаем, — непроизвольно выдала волчий оскал Настя. — Однако у меня ещё один вопрос, отче. Вы говорите, что женщина одухотворена божественным. Но если мы сравним репродуктивные системы полов, то наблюдается некоторый диссонанс. Мужчина производит миллиарды живых, активных клеток. У них есть голова и хвостик, у них есть побуждение, стремление, смелость и решительность. Это отважные капитаны, что отправляются в дальние моря. Женские клетки производятся так редко! Да и умом особым не блещут. Попадая в женское тело, сперматозоид индуцирует все процессы; это та божественная искра, которая приводит в движение неподвижную и мёртвую материю. В вашей теории женщина обязана быть носителем клеток, обладающих самосознанием, вовсе не мужчина. Слушатели в изумлении раскрыли рты, пытаясь переварить услышанное. — Однако, дочь моя, — угрожающе возвысил голос проповедник, — ты явно не понимаешь смысл слов, которые произносишь. Тебя плохо кормили утром: возвращайся домой и подкрепись лакомством от своей несравненной хозяйки. — О, нет-нет, — живо вскинула руки Настасья, — я ни на что такое не намекаю; просто у нас, в нечестивых землях, нарушился естественный ход вещей и процессы зачатия происходят по-другому. Как человек образованный, вы разрешите терзающие меня сомнения, я более чем уверена. Таурус застыл недвижим, прикованный к трибуне. С минуту он беспомощно улыбался, бегая глазами по залу: — Кто-нибудь уловил суть речей нашей зловредной гостьи? Мужчины растерянно оборачивались, перешёптывались, шушукались, однако вступить в спор никто не хотел. Проповедник тихо улыбнулся, будто придумав нечто весьма интересное, откашлялся и назидательно накренился по направлению к Насте. — Не обращайте внимания, сыновья мои, мне придётся употреблять слова и примеры, которые на слуху в Осквернённых землях, не отмеченной светом Ариматары-Мархур-Здормы. Так нашей гостье будет понятнее. Итак… Видишь ли, Настенька, дитя моё неразумное, только в женщине возможно чудо Господне. Две души в одном теле, одна из которых — чистая, ангелоподобная душа младенца… Чтобы она прижилась, душа матери должна быть не менее невинной, чем у этого небесного создания. Поэтому изначально женская природа чиста; ей противно всё грубое, примитивное, её манит лишь утончённое. В нечестивых и грязных странах, как успел заметить твой знакомый из Запретного города, женщин привлекают умные, смелые, весёлые мужчины. Дамы не смотрят на внешнюю оболочку, им важнее духовные качества партнёра. А сосискообразный влюбится хоть в макаку, носи она грудь пятого размера. Чихать мы хотели на душу! Мужчины смотрят вниз, в этом наша природа. Редкая женщина испытывают тягу пить, курить и сквернословить, она чаще всего поддаётся этому пороку под общественным влиянием или прямым воздействием мужчин. Меж тем стручконосцы без этого бесятся. Им кажется, что они станут святыми и им нечем будет полировать свой нимб, если будут ходить хоть без одной дурной привычки. Теперь тебе понятно? Пойдём дальше. Скажите, дорогие сыновья мои, как часто вы представляете себе Желаннейшую из Женщин на ночном ложе? — Вы не ответили на мой вопрос, — твёрдо прервала его девушка. — Как в вашу концепцию богоизбранности женщин вписывается то, что женские репродуктивные клетки значительно уступают в сознательности мужским? — Видали вы такую барышню? — с натянутым смехом ответил Таурус. — Ей жмут женские привилегии. Так и хочет от них избавиться. — Мне жмут любые искажения истины. Когда я слышу запутанные идеологемы, направленные на манипуляции общественным сознанием, просто в порошок меня растирает. Если ваша Ариматара-Мархур-Здорма посылает детей с неба, почему бы ей не сделать всех детей девочками, зачем вводить этот вторичный и неполноценный пол — мужчин? Только чтобы держать их на положении рабов? Как-то жестоко по отношению к собственным детям. По залу пронеслись ахи и вздохи; несколько слушателей выбежали и прыгнули в грязь, остальные начали фанатично тереть себя или биться головой об пол. — Однако ты не будешь отрицать, моя милая, — впился пастырь в Касьянову коварным взглядом, — что до десятой недели каждый человеческий зародыш — девочка? Именно женщина — первозданная форма; мужчина — так, несчастливое отклонение. — О, какие глубокие познания в биологии Осквернённых земель, — развеселилась девушка. — Может, вы подскажете мне, отче, как сделать так, чтобы дети сыпались с неба? Из-за живых сперматозоидов наши мужчины мнят из себя невесть что. — Вряд ли можно сравнивать чудо, когда душа даёт приют другой, ангелоподобной душе, а в одном теле бьются два сердца, с бесконечным производством миллиардов полоумных клеток, что слепо мчатся вперёд, движимые невнятным инстинктом, толкаются, бодаются, и вообще не наделены ни одним проблеском разума, — сурово ответил проповедник, жестом приказывая Насте замолчать. — Вернёмся к моему вопросу. Один хлипкий человечек, дрожа, как осиновый лист, робко вытянул руку. — Слушаю тебя, сын мой. — Отче, две ночи назад, когда я возлежал с супругой моей, я представил себе девушку… Нет, она, конечно, была похожа на Ариматару-Мархур-Здорму, но не совсем. Лицо у неё более строгое. И волосы вздымались, как ветви на Древе Жизни. — И часто случаются у тебя такие видения? — строго спросил Таурус, зажмурившись и ухватившись за переносицу. — Никогда, никогда не случаются, отче, — испуганно ответил хлюпик. — Впрочем, один раз… Около подготовки назад… — Довольно, сын мой. Я всё вижу. Скажи, тебе было бы приятно, если бы жена на ложе представляла не тебя, а похожего на тебя мужчину? Скажем, соседа. — Моя Умара может представлять себе, кого угодно, — испуганно затараторил бедняга. — У неё ведь нет идеала стручконосца, Желаннейшего из Мужчин… — Разумеется. Но это не отменяет того факта, что Великая Матерь осталась обиженной такой расстановкой сил. Либо жена, либо Ариматара-Мархур-Здорма, никаких других женщин — я долблю вам это правило невесть детодней. А вы знаете, чем кончаются грехи в помыслах. Напоминаю, что Судный день уже близко. Мужчина отчаянно зарыдал, трясясь всем телом. — Но я не могу контролировать свои мысли, отче, не могу! Они слишком обширны… Они не слушаются меня! — Почему-то другие могут, а ты — нет, — сухо ответил Таурус. — Впрочем, оставим это. Судный день покажет, как далеко зашёл твой хадан. У кого ещё вопросы? Слушаю, сын мой. С места поднялся крепенький, отменно сбитый, поджарый мужчина среднего роста с водянистыми голубыми глазами. Если в Настином восприятии первый вопрощающий походил на студента консерватории, то этот был средней руки бизнесменом. — Отец Таурус, хочу вас вот о чём спросить. Моя младшая дочь давно достигла возраста первокрови. Но она никак не изъявляет своё желание зачинать… Как подготовить её к роли женщины и матери? Я начал делать ей пространные намёки о своих желаниях, но она как будто не замечает их. Что это? Она не хочет меня? Или слишком мала, ещё не созрела? Что скажете? — Опиши тех, кто живёт в твоём доме. — Мои родители, мои прародители, мы с женой, наши одиннадцать детей. Сыновьям 23, 21, 18, 5 и 1 подготовка, дочерям 24, 20, 14, 7 и 4 подготовки. Маоника уже взрослая девочка, 18 подготовок. — И из неё ещё не льётся святая кровь? — Нет. — Прояви терпение, сын мой. Некоторые девушки созревают позже. А нежелание делить с отцом ложе ещё не означает нелюбовь к нему. — Ах, но я не хочу, чтобы мою дочь считали женщиной второго сорта! Подружки уже посмеиваются над ней, говорят, что она не богинеликая, что она никогда и на сотую долю не будет плодородна, как Ариматара-Мархур-Здорма. Но что делать, если… — Стоп-стоп-стоп! — вскочила с места Касьянова. — Вы что это, хотите растлить свою дочь? А вы, священник, советуете ему, как это лучше обставить? Куда я попала?! — Дочь моя, — ответил проповедник, по лицу которого было видно, что в нём закипает едва сдерживаемая злоба. — Если семейство Зашоров не разъяснило тебе некоторые обычаи места, где ты живёшь, то я буду рад это сделать в кратчайшие сроки. Подойди ко мне после собрания и не перебивай людей, которые задают жизненно важные вопросы. — Ну, знаете ли… — чуть не захлебнулась от возмущения Настя. — Да идите вы все со своими Зашорами! Ноги моей в этом городе не будет! — Скатертью дорога, — заметил Таурус, не сводя с девушки тяжёлого, недовольного взгляда. Брюнетка в бешенстве выпорхнула из проповедницкой и понеслась по кромке зданий, не различая ничего вокруг, так что те три человека, что попались ей по пути, сами спрыгнули в грязевое море. Каким-то чудом она не свалилась сама; буйным смерчем ворвавшись в дом Зашоров, девушка застала гнездо опустевшим. Домовитое семейство отправилось в гости. За столом сидел лишь Урчи, у которого разболелась нога, и попивал ароматную жидкость, напоминающую мятный чай. Разумеется, женщины и не подумали бы оставить его одного; но Урчи почему-то охватило странное, возмутительное, упорное желание — остаться одному, вкусить этот новый опыт. Первые пятнадцать минут мужчине было дико находиться в пустом доме. Выражение его лица напоминало шок глухого ребёнка, который в первый раз слышит звук. Позже Урчи завладели самые разные оттенки мыслей и чувств; он сидел и, как тонкий прибор, пытался уловить и рассортировать их. — Пришла уже, дочка? — мягко улыбнулся мужчина. — Садись, милая. Я тебе вайран налью. — Скажите мне, Урчи, — стала напротив его Настя, вцепившись в спинку стула и даже не подумав присаживаться. — У вас в Аримане процветает инцест, это правда? — Что процветает? — У вас отцы спят со своими дочерьми? — Конечно. — И вы… тоже? — Я — нет, — понуро ответил мужчина. — Я понимаю, что это неправильно, что они ждут моей любви, но ты же знаешь Элайлу… Она настоящий тиран. Как посмотрит на меня, так ничего и не хочется. То есть она не против, конечно же. Только мне почему-то кажется, что ей будет неприятно, я это чувствую. И мне страшно расстроить её. — А братья с сёстрами тоже спят друг с другом? Сыновья с матерями? Деды с внучками? — Конечно, — моргнул Урчи, не понимая ажитацию девушки по поводу таких очевидных вещей. — Мы все любим друга. А, ты же не местная, я запамятовал… Ты как родная нам стала, я уже и забываю, что ты из варварских земель. Нам рассказывали проповедники, что в Злых землях родственники не любят друг друга. Должно быть, ужасно холодно там жить. — Не совсем, — провела Настя рукой по лбу, присаживаясь за стол. — У нас любят друг друга, но спариваться внутри семьи запрещено. — Какой ужас! Но почему? — Строго говоря, скрещивания внутри рода ведут к генетическому обнищанию и к всевозможным мутациям. С возвышенной точки зрения… Умение сдерживать свои первичные примитивные порывы рождает человека духовного, того человека, который соорудил нашу цивилизацию. Знаете, у нас проводили тест: клали перед ребёнком сладость и выходили из комнаты. Малыш знал, что, потерпи он двадцать минут, то получит сразу две вкусняшки вместо одной. Но некоторые не могли сдержать свои импульсы и пожирали десерт раньше времени. Эти дети потом хуже учились и сложнее устраивались в жизни. Впрочем, о чём это я… Мы переводим нашу любовь в разряд более высокой, понимаете? Урчи с глупым, но сосредоточенным видом уставился в противоположную стену. — Не понимаю, — покачал головой мужчина. — Ты вот говоришь, что это необязательно… Знаешь, моя мать никогда не допускала меня к ложу. Нас было десять сыновей в семье, у неё не хватало сил… Я так страдал, переживал тогда. А сейчас ты что-то сказала — я вроде ничего и не понял, а как будто легче стало. И я всегда грустил, что не смогу быть моим дочкам нормальным отцом, а ты вот говоришь… — Вам не обязательно спариваться со своими дочерьми, чтобы демонстрировать им свою любовь, — твёрдо отчеканила Касьянова. — Тем более если это подсознательно не одобряет ваша жена. Не идите на поводу у общественного мнения. Мужчина внутренне просветлел, словно кто-то прошёлся невидимым ластиком и стёр все безобразные рисунки, испачкавшие эту душу, и она снова стала белой, как лист. — Ну, не будем об этом, — растроганно сказал Урчи, махнув рукой. — Лучше расскажи, что было на пастырской. — Взбивание желе из головного мозга слушателей было на пастырской, — фыркнула Настя, скрестив руки на груди. — Ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос. Одно из наименований Ариматары-Мархур-Здормы — Желаннейшая из Женщин. Что вы вкладываете в это понятие? — То, что Ариматара-Мархур-Здорма — не только Святая Прародительница всего сущего, но и самая привлекательная из всех женщин, когда-либо существовавших на свете. — Ах, ну конечно! Чтобы породить все сущее, нужно обладать притягательностью, которой невозможно сопротивляться. Сексапилом чёрной дыры, пожирающей звёзды, нужно обладать. Очень логично, не спорю. И что же, вас заставляют думать об Ариматаре-Мархур-Здорме на супружеском ложе? — Нет, нас не заставляют так думать! Великая Матерь — самая прекрасная из всех женщин. Всё светлое, что происходит в нашей душе, дарует нам она. Как не представлять её в такие радостные моменты? Последнее предложение Урчи произнёс слегка неуверенно. Касьянова скептически изучала собеседника, облокотившись на стол. Она прицокнула язычком и воскликнула: — Теперь я понимаю, откуда корни инцеста растут! При вожделении к Великой Матери все остальные типы родственных вожделений кажутся вам вполне естественными. Странно, что Ариман не заселён при таком раскладе инвалидами всех мастей. Мужчина как-то странно дёрнулся правой стороной лица, потом вскочил на ноги и понёсся мыться в кадку с водой. Слегка ополоснувшись, он вернулся за стол. Некоторое время пара молча вкушала приятно-мятный вайран. — Можно я задам последний, совсем маленький вопрос? Я вижу, моя любознательность порою нервирует вас, но всё же. Почему у вас нет предметов культа? Я ни разу не видела ни одного изображения Великой Матери или какой-либо вещи, что ассоциируется с нею. — Да зачем же нам предметы, дочка? — удивился Урчи. — Мы — части Святой Прародительницы, она — во всём, что нас окружает, куда уж больше? — Я понимаю, — с досадой ответила Касьянова. — Но, скажем… Как вы представляете себе Великую Матерь? — Ариматара-Мархур-Здорма — это самое прекрасное, что есть в мире, — просто, как ребёнок, ответил он. — Когда я хочу подумать Великой Матери, то вспоминаю главные мгновения экстаза в своей жизни, мощные и светлые переживания. А в миг наслаждений я мысленно благодарю Желаннейшую из Женщин, что она осенила меня своим перстом. — А что тогда означают тоска, злость, уныние в вашей душе? Это чьи-то злые происки? Какого-нибудь мужского начала? — Нет, — ошарашенно вздёрнул брови Урчи. — Это значит, что Ариматара-Мархур-Здорма ещё не добралась туда. Но надо любить Святую Прародительницу, и когда-нибудь эти пустоты заполнятся водами великого счастья. — Понятно, — вздохнула Касьянова, порываясь задать ещё один вопрос. Однако её прервала явившаяся ватага женских особей. Девочки радостно повисли на шее у отца, и Настасья со скорбью и умилением разглядывала эту трогательную картину. Глава 14. Судный день Подходила к концу четвёртая неделя пребывания Настасьи в семье Зашоров, и у Элайлы начались месячные. По «синдрому борделя», красная среда случилась и у Иксит, и у Джениты. Что ещё страннее, этот женский недуг перекинулся и на всех остальных обитателей дома. Гаяра, Умини, Дижон, Урчи и Брахт с завистью взирали на следы кровавых водопадов, которые женщины и не собирались скрывать, а потом мазали себя между ног красной краской из тихми. В стороне от всеобщего безумия остался только малыш Фут, с которым Настя нянчилась на полу. Девушка пыталась обучить его счёту, но во всеобщем гвалте сделать это было категорически невозможно. — На, хочешь? — спросил Дижон, тыча в лицо Касьяновой окровавленным пальцем. Для этого он специально порезал себе руку около запястья. — Убери, — поморщилась Настя и оттащила малыша куда подальше. — Я извергаю священную кровь, смотри! И, гордо расправив плечи, словно могучий атлант, мальчик прошёлся окровавленным пальцем у себя между ног. — Я плодоношу! — показал он язык младшему брату. — А ты — нет! — А я скоро буду плодоносить по-настоящему! — важно прошествовала рядом крошка Молиона. Дижон сразу поник, но вскоре зажёгся снова. — А у меня зато натуральная кровь! А у тебя краска! И, утешившись этим радостным соображением, он начал носиться по дому. Касьянова пыталась не смотреть на всё это безобразие, но, когда мимо неё с королевским достоинством проплыл окровавленный Брахт, зашлась в редком хохоте и прекратила мучить Фута своими менторскими потугами. К тому же в дверь настойчиво постучали. Иксит поспешно подлетела ко входу и взбудоражено распахнула дверь. На пороге возвышался чёткий контур стражника, острый и яркий, словно вырезанный из чёрного картона. Девчушка застыла, ошеломлённая дивным зрелищем. — Уважаемая Анастасия дома? — каким-то сдавленным, булькающим голосом поинтересовался пришелец. — Естественно, — отозвалась брюнетка. — Где мне ещё быть. С вашими дорогами особенно не разгуляешься. — Ах, проходите же, дорогой, не стесняйтесь, что же вы это стоите, — запричитала Дженита. — Какую услугу требует от нас Запретный город? Мы будем безумно счастливы услужить нашей любимой, обожаемой, невероятной Ариматаре-Мархур-Здорме. Остальные застыли в созерцании этого нежданно-негаданного чуда. — Уважаемая Анастасия должна прошествовать со мной, — порывисто сказал стражник. — Давно пора, — спокойно ответила Касьянова, решительно вставая на ноги. — Давай, дочка, — стиснула её в объятиях Элайла. — Попробуй узреть хотя бы отблеск Великой Матери. Передай нам её волю. Мы будем так рады, так довольны! — Хотя бы крупицу внимания с её стороны, — встрял Урчи, с видом радостного болванчика тряся Настю за руки. После бурного прощания девушка молча вышла на улицу и проследовала за стражником по тротуару. Даже по этой, привилегированной части идти было не так просто: в некоторых местах кайма опасно сужалась, и так как держаться, кроме приторно-гладкой стены, было не за что, шансы путника соскользнуть в грязь упорно повышались. Не миновала и Настю участь сия. Перед воротами Запретного города девушка предстала, трижды побывав в грязи. Её подвело желание поспеть за поднаторевшим в таких бегах стражником; мужчина летел над тротуаром, словно опытный метеор. Не очень-то приятно прибыть в столь торжественное место в неподобающем виде! К счастью, привратники словно угадали её мысли и отвели в укромный уголок, где предоставили чёрные штаны нужного размера. На сей раз Касьянову повели в ту самую Великую башню, буравившую небо. Огромные красные двери, расписанные железными узорами, распахнулись, обнажая просторную, но пустую комнату, словно отделанную медью от пола до потолка. Высота помещения доходила до шести метров, протяжённость — до сорока, так что каждый шаг отдавался здесь гулким эхом. Насте указали на неприметную дверь в глубине комнаты, совсем небольшую, но тяжёлую и массивную, отлитую из тёмно-коричневого металла. С трудом приоткрыв её и кое-как протиснувшись внутрь, девушка увидела винтажную витую лестницу, терявшуюся в темноте. Она брела вверх почти на ощупь; наконец, пройдя этажа два, Касьянова упёрлась носом в пёструю золотую дверь в чёрных узорах, что манила её, как медведя куст малины. Это оказался кабинет, который Настя совсем не ожидала тут увидеть. Огромный, мрачноватый, оформленный в классических тонах, он словно переносил девушку в викторианскую эпоху. Почти всю левую стену занимал гигантский шкаф из красного дерева со множеством полочек, приютивших невероятную коллекцию самых занимательных вещиц. Впрочем, изучать артефакты было некогда; взгляд брюнетки быстро привлёк расположившийся в глубине комнаты стол с моделью Аримана метров десяти в диаметре, изумительно точно копировавшей полюбившийся Настасье город. Среднестатистический домик был с две ладони в длину, одну в ширину и полторы в высоту; по улицам ползли микроскопические, с булавку величиной люди. Макет был живой. Он как будто дышал, и девушке казалось, что она может ощущать ветер, гуляющий по крышам домов. Ари, стоявшая на стуле, возвышалась во весь рост над макетом с длинной палкой в руке, похожей на ту, какой двигают фигурки на планах сражений. Сейчас конец этой палки навис над домом Кракунов, наискосок от Зашоров. Когда девушка вошла в помещение, Ариматара быстренько подняла палку и поставила её рядом с собой. — Ты что здесь делаешь? — зашипела блондинка, словно собирающаяся взорваться бутылка шампанского. — Кто впустил? — Я не знаю, — мгновенно растерялась Настя. — Меня проводили сюда люди в красно-оранжевых полосатых одеяниях. Два мужчины, брюнета, загорелые, им на вид можно дать лет тридцать пять-сорок. А привёл в Верхний город какой-то стражник... — Вселенская грязь, что за идиоты! — в сердцах стукнула женщина палкой. Ещё бы чуть-чуть, и она угодила бы себе по большому пальцу ноги. — Ладно, с ними я позже разберусь. Я что спросить хотела, Анастасия. Ты уже определилась с тем делом Света, которое должна совершить? Ари говорила сухо, отрывисто, смотря больше на макет, чем на Настю. Было видно, что присутствие девушки доставляет ей как будто физический дискомфорт. — Нет, не определилась. Я даже как-то и не задумывалась об этом… — Очень жаль! — отчеканила блондинка, повышая голос. — Это единственное, о чём ты вообще должна задумываться. Никак не о том, чтобы сеять смуту в умах моих детей. — Я и не думала ничего сеять, у меня вообще проблемы с сельским хозяйством. С детства не любила дачу… К тому же Александр Сергеевич Пушкин показал нам, что «свободы сеятель пустынный» имеет коэффициент полезного действия, стремящийся к нулю. Крайне неблагодарное занятие. — Напомнить про наш уговор? — спросила блондинка, смерив её колючим, холодным взглядом. Касьянова остро почувствовала, что градоначальница воспринимает её как вещь, бесполезную в хозяйстве, к тому же поломавшуюся и причиняющую сплошные неудобства. — Я просто задавала вопросы, чтобы понять, как тут всё устроено… — вкрадчиво произнесла девушка. — Вот и задавай свои вопросы молча! Про себя задавай. Твоё поведение на проповеди Тауруса просто возмутительно. Если бы не высокое заступничество мастера Эйхарта… Я человек добродушный и снисходительный, однако и моему терпению однажды может прийти конец. Ариматара почесала кончиком палки нос, не сводя глаз с центра макета. Настя умолкла, пристыженная, как школьник на пятиминутке учительского линчевания. — Ты всё уяснила? — строго спросила блондинка, слегка подбрасывая палку, чтобы ухватиться за её основание. Касьянова молча кивнула.                      — Можешь быть свободна, — сказала властительница Аримана крайне неприятным тоном и слегка склонилась над макетом. Казалось, в один миг Настя перестала для неё существовать. Выйдя из ворот Запретного города, Касьянова проследовала по тротуару медленно, в великой задумчивости. Мрачные мысли посещали её голову, в хмуром приветствии сошлись встревоженныеброви. Впрочем, произошло нечто, отвлекшее её от тяжких дум. Небо в один момент почернело, стало свинцово-непроницаемым. В воздухе нарастала влажность, дышать становилось всё труднее. У Насти загудела голова; девушка как будто не брела, а плыла в густом киселе. В вышине начали вырисовываться контуры тяжёлых туч, словно то взялся за кисть невидимый художник. Твердь небесная превратилась в глухой колпак, опускавшийся всё ниже над городом, придавливавший своей удушливой тяжестью всё вокруг. Внезапно из башни, где сейчас была Ари, ударил свет, точно на крышу установили гигантский прожектор. Ослепительный луч походил на матрёшку: внутри жёлтого снопа притаился ультрамариновый, в нём — кислотно-розовый, дальше — нежно-салатовый и блекло-фиолетовый; вся эта композиция искрилась и переливалась, слово платье из блёсток. Погуляв по небу пару минут, луч свернулся в огромный шар и кометой улетел ввысь, оставив после себя золотисто-искрящийся след. Касьянова была настолько зачарована этим дивным зрелищем, что не сразу обратила внимание на то, что стало твориться в городе. Уже через пару секунд после того, как небо почернело, по Ариману пронёсся жуткий вой, полный отчаяния и невыразимой злобы. Двери некоторых домов распахивались, и люди в панике высыпали на улицы, рыдая и стискивая родных в железные кольца объятий. Если бы Настя заглянула в окно дома, возле которого стояла, то увидела бы картину, что не растрогала бы лишь самое жестокосердное чудовище. В глубине комнаты, забившись в уголок, сидела совсем юная девушка, лет пятнадцати, с длинными каштановыми волосами, в беспорядке рассыпанными по хрупким плечам. К груди она, сама ещё дитя, прижимала мальчика двух месяцев от роду, бормотала в полузабытьи молитвы, путая слова и съедая окончания. Её стеклянные, расширившиеся от ужаса глаза выражали полную покорность, беспомощность перед лицом рока; малыш в руках начинал задыхаться, ведь бедняжка сжимала его слишком сильно. Но девушка не видела, что происходит: её тело обмякло, превратилось в безжизненный студень, а душа витала где-то над крышами обуянного хаосом города. Рядом с Касьяновой какая-то девица упала в обморок от страха, погрузившись с головой в грязь. Её старик-отец скакал по тротуару: безумный, полуслепой, превратившийся в пьяного сатира, — вытягивать страдалицу из грязи пришлось хилому юноше, у которого зубы наигрывали всю ту же мелодию ужаса. — Эка светопредставление! — пробормотала Настасья и начала вращаться вокруг своей оси, как заведённая юла. Она пыталась подходить к людям и спрашивать, не нужна ли им помощь, пробовала выяснять, чья невидимая рука посеяла эту чудовищную панику, но люди в лучшем случае таращились на девушку отчаявшимися, бешеными глазами и утекали прочь, в худшем — бросались обниматься и рыдать у неё плече. Касьянова поспешила домой: ей было больно представлять, как приветливые лица Зашоров искажаются кошмарными гримасами, девушку вёл единственный порыв — помочь приютившей её семье, оказаться чем-нибудь полезной, отплатить за то добро, что окутывало её с головы до ног с первого дня пребывания в их доме. Из зданий, мимо которых она проходила, слышался вой и плач. Почти все семьи, кои она краем глаза замечала, сидели, обнявшись, на полу, тряслись, рыдали или просто молчали. За пару кварталов до цели раздался чудовищный грохот; земля затряслась, волны грязи заколыхались, и Настя упала плашмя на дорогу, соскользнув с тротуара в густую грязь. Подняться было сложно, и получилось это у неё далеко не с первого раза. В панике подскочив и бросившись вперёд, девушка выбежала на нужную улицу, минула первые три дома и подбежала к жилищу Зашоров. Здесь зияла гладкая пустота, как в ряду зубов, откуда вырвали сгнившего от кариеса негодника. — Что… что здесь происходит? Касьянова застыла, глупо хлопая ресницами, растерянно оглядываясь по сторонам, словно пытаясь отыскать дом в другом месте. Как будто он мог сменить адрес и переместиться с жильцами на новый участок! Ничего подобного, конечно, девушка не увидела. Неподалёку расположилось семейство Кракунов, поднявшее оглушительный гвалт. На их лицах проступало выражение животного торжества, какое бывает у единственного счастливчика, спасшегося с тонущего корабля. Или у подленького солдата, чей стоящий рядом товарищ отхватил предназначенную для него пулю. — Ага, допрыгались! Кахильда была на подъёме жизненных сил. Гордая носительница едва заметных усов и крючковатого носа бурно пританцовывала от радости. — Я говорила вам, дети, всегда говорила, что эти Зашоры плохо кончат. Нечестивцы! Недаром этот ихний Урчи не спал с дочерьми. Какой матери это понравится! — А им ещё и гостью из Запретного города поручили, — кисло промолвила высокая девица с лимонным выражением лица. Звалась она Ламилой. — Небось, хотели их на путь истинный наставить, — прошамкал старик, сидевший на тротуаре. — Да не вышло. — Мам, мам, а Настю теперь нам отдадут? — подпрыгивала малышка Пурра, теребя Кахильду за локоть. — И мы ещё пускали их в дом… Какой позор! Хорошо же они маскировались! Это сказала Эйена, величавая и осанистая старушка лет восьмидесяти, закованная в браслеты и державшаяся, как подобает английской королеве. Касьянова, наконец, нашла в себе силы и на подгибающихся ногах подошла к злорадному семейству. — Что случилось? Где мои Зашоры? Девушку встретил залп злобного хохота. — Зашоры твои отбыли в Небесное лоно. А ты что думала? Так поносить Великую Матерь и жить под одним небом с честными людьми? Ариматара-Мархур-Здорма велика и справедлива. Никогда ещё девушка не видела, чтобы Кахильда с таким удовольствием открывала рот. — Нет-нет-нет, подождите! В какое это Небесное лоно? — В такое, откуда возвращаются лишь синими посланцами. Вторая волна подземных колебаний сбила с ног всех; Настя увидела, как здание, стоявшее на углу улицы, через три дома от Зашоров, затряслось и медленно ушло под землю. Его поглотила грязь; когда бурые волны схлестнулись над крышей несчастного семейства, всё выровнялось и утихло, словно всегда так и было. Кракуны издали победоносный клич, потрясая кулаками над головой, как идущие в атаку туземцы. Даже старичок Уфот вскочил с тротуара и принялся приплясывать. — Э-ге-ге, Блюхты! Грязные грешники! Будете знать, как Великую Матерь поносить! Настя стояла молча, сникнув и сложив руки, словно статуя мировой скорби. То тут, то там раздавался отдалённый грохот, иногда перемежавшийся криками восторга или ужаса. Часа через два всё стихло, и бесчувственную девушку отвели к себе Кракуны.