О королях и их сокровищах

— Владыка Трандуил послал вас? — настороженно поинтересовался Бард, наблюдая, как эльфы делятся провизией с людьми. Правда, разгружали только один обоз из шедших за войском трех. Ранее высказанной благодарности это не уменьшало, но смутная тревога никак не отпускала сердце. Будто бы мало им всем было улетевшего прочь, но вполне себе живого Смауга. — В Лихолесье знают, что некоторые горожане перебрались из Эсгарота в Дейл, — после ощутимой паузы невозмутимо заявил Леголас. То ли эльфийская вежливость, то ли рассуждения о делах правительственных заставили его вот так преуменьшить число переселенцев. В действительности в Эсгароте предпочло остаться от силы четверть горожан, включая большинство стражников. Бард ставил на то, что многие из последних собирались найти пропавшего вместе с казной Альфрида. Непохоже, что кто-то жаждал защищать накрепко спятившего бургомистра. Впрочем, Леголас ничего такого не произнес и не спросил, даже бровью не повел. Взгляд его то и дело скользил куда-то к горизонту и горным перевалам. Получалось многозначительно. Чутье — то самое, что еще недавно помогало загривком чуять стражников бургомистра, прятавшихся по подворотням с совершенно определенной целью, — уже почти кричало: приближается что-то очень нехорошее, в довесок к проклятому дракону. Еще и эльфийское беспокойство, скрытое где-то за непроницаемым лицом, заставляло укрепиться в своих подозрениях. Бард медленно моргнул. В висках начинало ощутимо гудеть. Жизнь за такой небольшой срок несколько раз слишком круто изменилась, чтобы успеть толком осознать происходящее. Каких-то пару дней назад он, простой лодочник, всего-навсего спорил с невесть откуда взявшимися гномами Эребора и их некоронованным предводителем. Из-за этих своих споров — сам виноват, вспылил, разозлился, — еще прошлым вечером Бард считался преступником и сидел за решеткой по приказу самого бургомистра, пусть и стараниями Альфрида. Вот только той же ночью к Эсгароту прилетел Смауг, все-таки разбуженный гномами, — и мир снова встал с ног на голову. Даже среди полных ужаса криков и треска пламени грохот от обрушившейся смотровой башни сложно было не услышать. С трудом, но Бард все же выбрался из клетки… И рванул к пожарищу, проводив взглядом удаляющееся темное пятно в небесах: крохотное настолько, что очертаниями не напоминало и птицу, не то что дракона. Старших стражников почему-то нигде не было видно, и командовать паникующими людьми волей-неволей пришлось Барду. Не иначе как милостью валар город не выгорел дотла, подобно Дейлу когда-то. Бургомистр — там, в Эсгароте, люди кривились, когда повторяли слова стражников, — неожиданно захворал и не выходил из своего дома. Альфрид забился в какую-то нору, побоявшись показаться разъяренной толпе, что всю ночь тушила дома, а наутро задалась правильными вопросами. Прежде всего, горожан тревожило, куда улетел дракон и не вернется ли он обратно. Из второй части следовал еще один вопрос: а что им, собственно, делать? Если Дейл был городом каменным, и оплавленные руины белыми скелетами возвышались до сих пор, то Эсгарот почти целиком выстроили из чего попало простые рыбаки и ремесленники. Деревянные дома в драконьем пламени горели, точно сухие ветки в костре посреди лета. Как вообще разговоры о безопасности горожан там, в Эсгароте, перед домом бургомистра, переросли в его, Барда, личные беседы с принцем лесных эльфов, да еще и на правах нового правителя Дейла, понять никак не получалось. О последней сохранившейся Черной стреле Бард, конечно, рассказал, даже с собой захватил, но… Он просто тушил пожар вместе со всеми. Не поднимал оружия, не сражался с драконом… Даже не травил бургомистра и не топил Альфрида, если на то пошло. Он действительно не просил права повелевать кем бы то ни было. Но у людей даже мысли о ком-то еще не возникло. Потомок Гириона, последнего короля Дейла. Слова гномов до сих пор царапали душу: если бы его предок в ту ужасную ночь стрелял более метко… Если дракон вернется, повезет ли потомку чуть больше? Попадет ли он, Бард Лучник, в крохотную брешь в броне чудовища, с одной-единственной попытки? Сумеет ли он защитить тех, кто ему доверился? К счастью, подобные терзания отступали довольно резво, если напоминать себе о сиюминутных проблемах. Хватало мысли, что здесь и сейчас ему, простому лодочнику, нужно говорить с принцем Лихолесья и о чем-то договариваться. Признаться, Бард не был уверен, сложнее ли ему пришлось, окажись на месте юного только по эльфийским меркам принца сам Трандуил. Не известно, у кого из этих двоих характер тяжелее. Вот только король за свою долгую жизнь не раз вел переговоры и с людьми, и гномами. Принц же… Болтали, будто тот предпочитает дела стражи государственным заботам. То, что вместе с королевским отпрыском к руинам явилось целое войско, только добавляло поводов для беспокойства. Пусть эльфы захватили с собой и провизию, и какие-то теплые тряпки, это еще ничего не значило. Неизвестно, что в обмен на помощь потребует король Трандуил. Такая неизвестность порядком раздражала, и время тянулось бесконечно долго. Вместо того, чтобы готовиться встретить Смауга, дать твари отпор, приходилось жонглировать словами с соседями, куда более сильными, чем простой люд, добровольно покинувший Эсгарот. Вместо того, чтобы думать о грядущем разговоре с гномами, если те вообще пережили прошлую ночь, Бард ждал, когда эльфийский принц соизволит продолжить беседу и перестанет всматриваться в горизонт. Последнее еще можно было понять. Вряд ли в Лихолесье не опасались возвращения огнедышащей твари. Наверняка большая часть местных эльфов лично застала первое явление Смауга, а подобные трагедии даже бессмертным врезаются в память. — Мне сказали, что новые поселенцы Дейла назвали тебя своим правителем, Бард Лучник, потомок Гириона, — почти торжественно произнес Леголас, вот только теперь в интонациях звучал какой-то еще вопрос. Бард медленно кивнул, размышляя, что бы все это могло значить. Может, ему и показалось, а может… С какой-то хорошо скрытой осторожностью лесные эльфы входили в Дейл. Некоторые расхаживали среди развалин, предлагая помощь. Каждый — в доспехах и при оружии. Вот только хорошо вооруженное войско отчего-то вел вовсе не король. Сам же их принц словно ждал от людей не то каких-то вопросов, не то… Уж не обвинений ли? — Обещаю, что Лихолесье еще принесет тебе свои поздравления подобающим образом, но сейчас не время. Прости мне мои вопросы, Бард, — суховато продолжил Леголас, и теперь не было в его словах ни радости, ни намека на искренние извинения, одно лишь нетерпеливое любопытство, пусть и хорошо скрытое. — Что произошло с бургомистром Дейла? Все-таки обвинений. Ситуация получалась щекотливая. Стоило, по крайней мере, отойти подальше от толпы. Туда, где никто не стал бы греть уши. Принц, впрочем, все понял правильно. — Бургомистр пострадал вовсе не от пламени дракона, — полуутвердительно произнес Леголас, едва они вышли к пустующему выступу у крепостной стены. Отсюда Одинокую гору можно было рассмотреть вплоть до мельчайших деталей. Бард едва удержался, чтобы не ответить горькой улыбкой. Злить эльфов сейчас не стоило. Да и, признаться, судьба бургомистра Барда не слишком волновала. Беспокоило другое: чего вообще стоит слово лесного короля? Торин успел довольно громко и яростно обмолвиться, как Лихолесье, называя гномов Эребора друзьями, отказало тем в помощи после появления Смауга. Владыка Трандуил за последний год, не скрываясь, заявлял о своей дружбе с правителем Эсгарота. Вот только сутки назад… — Тогда и ты прости мне мой ответ, принц Леголас. В этот раз драконье пламя коснулось лишь окраины Эсгарота, — беззлобно начал Бард и тотчас прочитал на обыкновенно равнодушном эльфийском лице понимание. Леголас знал, что именно горело в городе в ту ночь. Но откуда? Подданные донесли или сам успел вернуться, бросив погоню за орками? — Что там приключилось с бургомистром, даже стражники толком не знают. Людям сказали, будто болен. Только народ сам разное говорит. И дня не прошло, как бургомистр принимал у себя владыку Трандуила. Горожане своими глазами видели… Как есть скажу. Ваш правитель на рассвете отправился вместе с гномами, а наш даже за дверь носа не показал. Решили, что слуги недобудились. Стража уже потом объявила, что бургомистр жив, только захворал. Не прилети дракон, еще с неделю бы про то никто не знал. Хотя людям хуже точно не стало. — Захворал? — Леголас поднял брови выше, явно дожидаясь подробностей. — Яд? Колдовство? — Да допился он, — Бард не выдержал и поморщился. — Дрых мертвым сном сутки, даже криков из-за дракона не услышал. Продрал глаза — и возомнил себя свиньей. Жрет траву с объедками и ползает по комнатам на четвереньках. Своими глазами видел. Стражники позволили убедиться. Мне и еще троим. Бард не стал добавлять, что допиться бургомистр тоже мог не без участия Трандуила. Звучало, на самом деле, безумно: ну зачем эльфийскому королю если не смерть, то серьезная болезнь правителя людей? Леголас скривился, точно в чужих мыслях прочитал подозрение. Ни оправданий, ни опровержений так и не прозвучало. — Сколько людей, кроме стражи, еще осталось в Эсгароте? — вдруг спросил он и, услышав примерное число, совершенно серьезно кивнул. — Благодарю. Я предупрежу о слухах тех воинов, что отправлю в город. — Боюсь, я не понимаю, о чем мы говорим, — не стал юлить Бард. — О том, как всем нам выжить в эти суровые дни. Отряд Торина Дубощита, как я вижу, преуспел, — отчего-то резко сменив тему, Леголас одним лишь движением подбородка указал в сторону оживающей Одинокой горы. — Скажи еще, были какие-нибудь вести от гномов? Бард вздохнул. Еще полчаса назад печи Эребора оставались холоднее камня. Дракон улетел, но кто-то сумел развести огонь. Не все гномы погибли. Кто-то выжил. Порадоваться бы, но тревога о будущем не позволяла даже улыбнуться. Не до того было. — Нет. Ворота в Эребор открывать никто не спешит, — отозвался Бард. — Значит, владыка Трандуил отправил вас в качестве посланников? Сам он и не собирался требовать от Торина сокровищ: тот обещал их бургомистру и горожанам Эсгарота. В непробиваемости и упертости гномов сомневаться не приходилось. О чем еще можно пытаться договориться, так об убежище под сводами Одинокой горы для тех, кто покинул родные дома. Хотя бы для женщин и детей. Временном, конечно же. Еще бы Черные стрелы попросить, раз уж кузнечные печи вновь разгорелись, но на такую щедрость особо рассчитывать не приходилось. Гномы помнили Гириона, помнили его неудачные попытки убить Смауга, и явно считали людей ни на что непригодными. Бард не сомневался, что в ближайшее время Одинокая гора ощетинится стрелометами, как еж — иголками. Ни ему самому, ни другим переселенцам нечего предложить Торину. Зато армия лесных эльфов была достаточно велика, чтобы пригрозить и потребовать от гномов что-то, желанное Трандуилу. И, похоже, в прошлый раз два короля не договорились. Слишком уж спешно Торин с отрядом покидал Лихолесье, да и бочки с эльфийскими стрелами говорили о многом. Бард ждал, что принц скорее — изящно или погрубее — заявит, что эти вопросы людей не касаются и точно уж никогда не признается, чего именно желает Трандуил от гномов. В свое время Смауг не обрушил свое пламя на владения эльфов, а сами эльфы не вмешались в чужую битву. Особой помощи ни беженцы из разрушенного Дейла, ни гномы из захваченного драконом Эребора от Трандуила тоже не получили. Ни на пауков, что расплодились в последние годы в Лихолесье, ни на орков эльфы не снаряжали даже большого отряда. Но стоило только Смаугу покинуть Одинокую гору, как Трандуил прислал к воротам Эребора хорошо вооруженных воинов: если и не сражаться, то держать гномов в осаде. Бард не питал ложных надежд. Может, где-нибудь в долине Имладрис эльфы и были светлыми и мудрыми созданиями, но те, что жили в Лихолесье, здорово отличались от своих собратьев. Эти в большинстве своем делили с людьми скверный характер. Такие же гордые и вздорные, разве что бессмертные. — Мы не посланники, — нахмурился Леголас и повернулся к Барду. Вопрос о воле короля вновь остался без ответа. — Я действительно буду говорить с Торином Дубощитом о том, что грядет. Мы не раз предупреждали Средиземье, что зло снова множится в Дол-Гулдуре. Недавно мы узнали, что оркам, которые преследовали отряд гномов, приказали не допустить, чтобы Эребор вернулся в руки своих хозяев. — Кажется, не слишком-то они преуспели, — помрачнел Бард. Баин ему рассказывал: орочьих лазутчиков, что напали прошлой ночью, было не слишком много. — И весть об этом уже дошла до южных окраин, — подтвердил его мысли Леголас. — Со дня на день здесь будут полчища орков. Лихолесье не останется в стороне. Бард кивнул, крепко задумавшись, почему все-таки войско эльфов ведет не Трандуил. Неужели намерен перехватить врага у какого-нибудь перевала? — Об этом вы хотите поговорить с Торином. — И предлагаю людям присоединиться. Если враг захватит Эребор, все наши народы окажутся еще в большей опасности, — отозвался Леголас и покачал головой, прежде чем продолжить: — Увы, Торин Дубощит помнит лишь дурное о лесных эльфах. Нас одних он не послушает. Я надеюсь, вместе с людьми мы сможем его переубедить. Что ж, с этим Бард не мог не согласиться. Отчасти. Сам тщетно пытался убедить гномов, что соваться к Смаугу — плохая затея. — Надеюсь, даже этим упрямцам достаточно будет взглянуть на воинство орков, — в сердцах бросил Бард и порядочно удивился, услышав, как скрипнули зубы его собеседника. — У нас нет времени ждать, когда покажется враг, — с необычным для эльфа пылом отрезал Леголас. — Владыка… Владыка понимал, что в окрестных землях зреет что-то недоброе. Он отправил разведчиков к самым окраинам Лихолесья, в сторону Железных гор и много куда еще, о чем говорить здесь и сейчас я не имею права. Еще до полудня пришли вести, что к Эребору выдвинулся Даин Железностоп. Если ничто и никто его не задержит, гномы прибудут куда раньше, чем темное войско. И если мы не сумеем убедить Торина Дубощита, эльфам придется поднять оружие… не против того, кто действительно представляет угрозу. Все медленно вставало на свои места. Каждый отвлеченный вопрос, каждая странность приобретали сугубо практичный смысл. Интерес эльфийского принца к стражникам, оставшимся в Эсгароте. Не праздное любопытство, сколько переселенцев укрылось среди руин Дейла. Обозы, что так и остались гружеными, точно эльфы планировали вновь отправиться в путь. Правда, так и не нашлось ответа, почему владыка Трандуил сам не явился к стенам Эребора. Спрашивать снова Бард не стал, согласившись на предложение принца. Не возникло даже мысли о том, чтобы не поверить или отказаться. О таком не лгут, тем более — эльфы. Темное воинство сметет все живое в округе, если не дать им отпор. — Надеюсь, вместе с орками не вернется Смауг, — добавил Бард уже по пути к Эребору. — Вряд ли кто-то из них способен управлять драконом. Он не заметил, как Леголас на мгновение крепче перехватил поводья лошади: костяшки пальцев побелели. — Прежде чем улететь прочь от Эсгарота, Смауг спалил лазутчиков, которые явились в твой дом за гномами, Бард, — чересчур ровно объявил тот. — Я сам это видел. Нисколько эта весть не успокаивала. Черная стрела у них была всего одна, да и шанса выстрелить могло вовсе не представиться. Судя по мрачному взгляду Леголаса, тот и сам ясно понимал опасность, исходившую от дракона. — Значит, этой твари все равно, кто перед ней, — голос Барда остался безрадостным. Объяснений разом потяжелевшему взгляду Леголаса даже придумывать было не нужно. Никто не желал лишних смертей. Никто не хотел подвергать свой народ такой опасности. Бард вообще теперь думал об этом беспрестанно. Куда бежать из Пустоши, если Смауг возвратится? Что толку прятаться в руинах Дейла или даже за воротами Эребора, раз уж могучие стены не помешали дракону и в года расцвета тех королевств? Была, правда, еще одна мысль. Очень тихая, которую Бард все не решался даже озвучить. Насколько опытным военачальником мог быть принц Леголас? Какие сражения он застал? Так почему он, а не Трандуил?.. Стрела, сорвавшаяся откуда-то сверху, ударила точно перед копытами лошадей и заставила остановиться. — Уходите. Эребор не принимает гостей, — недовольный рык Торина Дубощита раздавался на всю округу. — У нас ничего нет ни для людей, ни для эльфов. — Мы пришли предложить свою помощь… — начал Бард, но его тотчас перебили. — Нет нужды в посредниках, Бард Лучник. Я знаю, зачем лесные эльфы явились к воротам, прихватив еще и людей. Желаете ответов? Слушайте же, пусть вся Пустошь будет свидетелями. Я так скажу остроухим все, что знаю, — сухо объявил Торин, наполовину скрытый за щитом. Откуда-то рядом с ним донеслось неразборчивое ворчание, однако говорить открыто никто больше не посмел. — Владыки Трандуила нет в Эреборе. Его унес Смауг. Мои соболезнования принцу… теперь уже королю, похоже. Не сомневаюсь, ему известно, кто повинен в случившемся. Нет нужды толпиться у наших врат. Возвращайтесь в свои земли. Займитесь собственными делами, а мы вернемся к своим. Барду на мгновение показалось, что эти вести его буквально оглушили, такая воцарилась тишина. Было во всеобщем молчании что-то неправильное. Видимое чужое спокойствие не могло оказаться настоящим, только показным — уж после таких новостей! Однако никто из эльфов не спешил опровергать сказанное Торином. Ни удивления, ни недовольно ропота не прошло в их рядах, точно не было в этих словах ничего нового. Бард молча повернулся к Леголасу. Тот побледнел сильнее обычного и своей неподвижностью больше напоминал статую, чем живое существо. И тогда Бард невольно вспомнил, о чем они успели поговорить с принцем Лихолесья. Летевший прочь от Одинокой горы Смауг испепелил лазутчиков, что явились в Эсгарот за гномами. Почему вообще эльф об этом упомянул? Что собирался сказать, но передумал? Только ли орков в ту ночь убил дракон? Уж не наблюдал ли Леголас собственными глазами за смертью Трандуила? Таким глупцом Бард в жизни себя не чувствовал. Куда ему было до словесных уловок эльфов, даже таких грубых? Понадеялся на чужую порядочность, развесил уши — и теперь оставалось только клясть себя почем зря. Все мысли занимала смутная опасность, исходившая от Смауга, который мог вернуться в любое время. Последние сомнения отступили, стоило услышать про полчища орков Дол-Гулдура на марше к Одинокой горе, способные разом смести и Эсгарот, и жалкие руины Дейла. Впрочем, Бард до сих пор не считал, что Леголас соврал ему про вражескую армию. Скорее, не стал посвещать во все свои планы. Лесные эльфы действительно могли оказаться здесь, в Пустоши, чтобы отстоять Эребор. Вот только чего Лихолесье ждало от Торина и его гномов? Помощи, союза или же отмщения за гибель своего короля? — Ты прав, Торин Дубощит, — ледяным тоном заговорил Леголас, выступая вперед. В полной тишине — даже птицы больше не пели — слышно было, как копыта стучат о камни моста. — Мне не хуже твоего известно, кто повинен в случившемся. Но сегодня не время говорить о Владыке, да и я не надел короны. В Эребор вернулись истинные хозяева, однако надолго ли? — Как он смеет!.. — донеслось до них чье-то яростное восклицание. — Не лесные эльфы и не люди сейчас ваши враги, Торин Дубощит, — Леголас и бровью не повел. — К Одинокой горе подходит огромное воинство орков, и командует ими Азог Осквернитель. Он и его твари будут здесь уже завтра. Никакие врата его не остановят, не то что твой небольшой отряд. Лихолесье вновь великодушно предлагает тебе свою помощь. Люди согласны заключить союз. Тебе решать, Король под Горой. Он выше вскинул подбородок, ожидая ответа, но ни слова не донеслось со стороны гномьих врат. Никто не спешил соглашаться или отказываться. Даже насторженных шепотков или пламенных возмущений не было слышно. Над Пустошью Смауга вновь висело тяжелое молчание. — Я вернусь с рассветом, — вновь подал голос Леголас, и на этот раз в его тоне явно читался плохо сдерживаемый гнев. — Надеюсь, хотя бы теперь у гномов хватит смелости прямо объявить о своем решении. Лихо развернув коня, Леголас направился в сторону Дейла. Бард покачал головой. Ждать рассвета — затея дурная. Гномы подозрительны, и за ночь выдумают такие обвинения, которые по-настоящему воплотить разве что лично Врагу под силу. Требовать от гномов и эльфов усмирить гордыню, отринуть тысячелетние склоки между их народами, — затея такая же провальная. Одно неосторожное слово, и в Эреборе удила закусят: там уже добрые намерения встречают стрелами, даже не пытаясь выслушать. Нет, здесь и сейчас эльф с гномом не договорится. Слишком много за плечами напоминаний о былом. А вот у человека, может, что и получится. В конце концов, у людей, покинувших дома из-за Смауга, появилось что-то общее с гномами Эребора. Бард еще раз посмотрел на безмолвные склоны Одинокой горы, а потом, спешившись, направился к воротам. Он собирался объясниться с Торином с глазу на глаз, раз уж эльфы предпочитают утаивать самое важное. Знать бы еще, что имел в виду Леголас, когда упоминал, будто Лихолесье уже предлагало гномам помощь. Потому что, если чутье не обманывало Барда, именно этот жест доброй воли, чем бы он ни был, и заставил эльфа так рассвирепеть. Неужели то — один из последних приказов Трандуила, раз спешивший к своим воинам Леголас позволил Торину думать над ответом до рассвета? Жаль, что теперь спрашивать было поздно.

***

Немало дней его сердце съедала тревога за судьбу отца. Повторяющиеся сны Эйгона казались слабым утешением, если вообще были правдой. Что такое — одна-единственная эльфийская песнь исцеления, слов которой просто не мог знать странник из другого мира? Нет, Леголас не сомневался, что песня эта действительно прозвучала над телом Санфайера. Кому как не отцу хватило бы прозорливости и выдержки, чтобы почувствовать вплетенную в саму ткань мироздания странную связь между всадником и драконом? Однако в Лихолесье сменялся месяц за месяцем, а в Вестеросе, судя по словам Эйгона, время будто прекратило всякое движение. Тот, чьими глазами странник видел искалеченное тело собственного дракона, не иначе как проживал бесконечно долгий день, и солнце даже не думало клониться к закату. Кроме снов, что могли оказаться лишь мечтами потерянного в чужих землях юноши, у них оставалось не так уж и много. Помогал Радагаст, без меры увлеченный самым разным зверьем. Его — не слишком здоровым образом, пожалуй, — воодушевляла мысль, что где-то драконы могли оказаться светлыми созданиями, чей разум не обращен во зло. Помогал владыка Элронд, понимавший, что вовсе не дурные намерения привели лесных эльфов в долину Имладрис. Он деликатно не расспрашивал, какой вопрос так отчаянно интересовал юного принца Лихолесья. Возможно, поведай они обо всем Элронду, и тот нашел бы способ отыскать истари, попросить их помощи. Впрочем, рассказать правду ему Эйгон еще был согласен, а вот владычицы Галадриэль открыто опасался и никак не желал, чтобы «кто угодно пытался залезть ему в душу». Сам Леголас в этих словах видел не столько страх или тьму, сколько стыд. Каждый день в Средиземье стоил Эйгону множества сил. Поддаться мучительной тоске, что истончила бы мятежное фэа, мешал только великолепный золотой Санфаер, который томился в глубине обратившейся склепом Одинокой горы. Человеческой природе неведомо то же терпение, что даровано эльфам, нет у них всего времени мира. Эйгон спешил, жаждал встречи со своим драконом, желал вернуться домой — а оттого всеми правдами и неправдами пытался добиться встречи с Митрандиром. К нему, а не к Курумо они втроем, вместе с Радагастом, решили обратить свои вопросы. Но Митрандир пропадал невесть где, занятый собственными делами. Радагаст обещал, что старый друг вот-вот найдет время, что он уже на пути к Лихолесью… Однако все те же гномы, что вели сюда волшебника, запутали обстоятельства еще сильнее. Митрандира с отрядом не оказалось, зато по пятам за Торином Дубощитом следовали орки. Прошло несколько дней, и вот дракон более не пребывал в Эреборе, а Одинокая гора — столь желанный бастион для темных тварей — почти не имела защиты. Врата и несколько гномов — вот то немногое, что мог противопоставить полчищам орков Торин. Вряд ли Эйгон просчитал настолько наперед, когда искренне предлагал помощь. Именно он пусть и топорно, но от чистого сердца сделал первый шаг, чтобы народы преодолели старые обиды. Тогда Эйгон все устроил сам, не дожидаясь его, Леголаса, согласия. Будто бы и не усомнившись ни на мгновение, он по-настоящему вмешался в дела королевства, чего почти за год и не сделал ни разу. Торину, как наследнику Траина, стоило оценить по достоинству если не сам жест, то сами устремления Эйгона. Эйгону было невдомек, что чего только гномам не предложи, им всегда будет мало. Заплати мастерам по достоинству — захотят, чтобы им было даровано сверх оговоренного. Протяни руку в знак мира — потребуют, чтобы ты покорно встал на колени. Чего желал Торин, уж не извинений ли? Эйгона не сковывало то прошлое, что мешало эльфам и гномам доверять друг другу. Он не видел тех событий, не впитал рассказов о них с молоком матери, горе прошлых веков не коснулось его семьи. Эйгон был куда свободнее Трандуила. Единственное, чем ему и пришлось бы поступиться, так это гордостью. Леголас не сомневался, что Эйгон и не на такое способен был ради своего дракона. Однако и Санфаер был для юного короля не просто связью с родным миром, а чем-то куда большим. Леголас сам однажды задал вопрос, что им делать, если с возвращением Санфаера фэар не вернутся в родные миры: в тот вечер они беседовали о Смауге и Гирионе, который не сумел убить собственное чудовище. Эйгон удивил его тогда. Он ответил не сразу, потерянно покачал головой, бессмысленно шевельнул губами — и шепот сложился в обрывки целительной песни. — Если оседлаю его вновь, выжгу ваших пауков, — лишь мгновением позже произнес Эйгон дрогнувшим голосом и плотнее закутался в мантию. — Санфаер осторожнее Вхагар, послушнее. Не знаю. Может, попробуем сначала на каких тварях у границ Лихолесья, чтобы все к семерым не сжечь. Хоть какая-то будет польза. Я там сидел без дела, здесь — не стану. Может, они с Эйгоном и не были давно знакомы. Может, Леголас и не знал всей правды о человеке, фэа которого отчего-то оказалась в хроа его отца. Но нельзя было не увидеть великой благодарности Эйгона к незнакомцу, который очутился на чужом месте в Вестеросе. Да и такие сильные муки совести о содеянном когда-то давно, сложно спутать с чем-то еще. Эйгон оставался вспыльчивым и нетерпеливым, непоследовательным и плохо образованным, но горевал, сожалел и сочувствовал он абсолютно искренне. Лжи в нем не было. Эйгон не колебался, когда судьба свела его с гномами. Тогда перед ним открылись десятки самых разных путей. Все было в его руках. Он мог приказать лесным эльфам — и нагнать гномов у склонов Одинокой горы. Мог вынудить отряд Торина пропустить его к дракону. Мог бросить в темницы — и требовать желаемого. Эйгон же поступил благородно. В присутствии подданных — не важно, что не своих, а владыки Трандуила, — он почти пообещал гномам освободить их королевство от дракона. Он не просил ничего взамен. Вот только где Эйгон теперь? Почему Торин Дубощит смеет трепать имя владыки Лихолесья на всю Пустошь? Почему не произнес даже слова благодарности? В его соболезнованиях не было слышно и крохи разделенного горя. Все эти несколько месяцев, что Леголас знал Эйгона Таргариена, вокруг не происходило ничего судьбоносного. Отродья Унголиант все множились, орки нападали на эльфийские земли, а хозяева темных тварей, силы куда более страшные, все так же скрывались где-то в тени и что-то замышляли. Сын тревожился о судьбе отца. Принц всеми силами пытался сохранить королевство для настоящего владыки. Эйгон, пусть и сорвался пару раз, все же держал себя в руках. Странности в поступках владыки заметили, конечно же, но дурного никто не заподозрил. Хотя откровенно говоря, Леголас считал, что за все эти месяцы лишь единожды Эйгона действительно можно было принять за Трандуила. Суровый взор, важный вид… Правда, почти сразу раздался тихий, едва различимый храп. Да, Эйгон Таргариен просто задремал на очередном тоскливом эльфийском торжестве. Да, с открытыми глазами. Эйгона вот ничего не смутило. Видимо, с Таргариенами и не такое случается. Поначалу эта почти детская непосредственность напоминала безответственность и порядочно раздражала. А потом оказалось, что общая тайна, особенно такая, невольно сближает. Схожие беды сделали их с Эйгоном внимательнее, что ли. Проще стало понять, что и почему так тревожило другого. Эйгон учился быть хоть сколько-то хорошим королем, как сам временами говорил. Леголасу, в общем-то, пришлось ступить на тот же путь: никогда он не хотел занять место владыки. И ни у него, ни у Эйгона не получилось бы теперь отказаться от бремени власти, что ни один из них не желал. Каждый день становился для них вызовом. Жизнь превратилась в вечное стремление к недостижимой цели. И теперь Леголаса тревожила не только судьбы отца, который оказался далеко за пределами известного мира. Ничуть не слабее беспокоила и участь Эйгона Таргариена, первейшего из безумцев, возжелавшего оседлать дракона, о котором мог разве что прочитать. Леголас поверил в каждую глупость иного мира, в каждую историю, по меркам Средиземья больше напоминавшую мрачную сказку. Он доверился. Он поверил в чужие светлые намерения. Последние… Недавние выходки Эйгона Таргариена казались даже не безрассудными, а совершенно безумными. Однако каждая такая выходка невольно вызывала уважение, стоило только задуматься, сколько сил и решимости вложил в них Эйгон. Попытка примирить эльфов и гномов Эребора, почти побег вслед за непрошенными гостями, какие-то безумные тайные переговоры в Эсгароте, отчаянный полет на оголодавшем, если не утратившем рассудок Смауге… Каждая могла обернуться страшным горем. Возможно, последняя уже закончилась, но Леголас не желал даже допускать такой вероятности. Говорить о гномах, скрывшихся за вратами Эребора, было мучительно горько. Слушать рассуждения Митрандира о том, что в этот суровый час всем народам надлежит сплотиться против общего врага, — тем более. Где был мудрый истари, когда посланники короля искали его по всему Средиземью, и даже другой маг упрашивал его найти время для владыки Лихолесья? Где был Митрандир в те дни, когда худшее еще не случилось? Почему тогда не звучали его добрые советы? Опомнись. Оставь обиды. Будь мудрее. С той самой ночи, когда Смауг покинул Одинокую гору, от Эйгона не было вестей. Никто из разведчиков Лихолесья не видел дракона. Это Торин, смотревший на вещи проще, считал, будто любой унесенный морготовым отродьем — уже мертвец. Гномья практичность и рассудительность, как же. Наверняка они и в Эребор возвращались, рассчитывая, что дракон издох где-то под сводам древнего королевства. Конечно, Эйгон мог упасть с огромной высоты или сгинуть в пламени твари, его могли сожрать — сам дракон или кто еще. В конце концов, его могли убить те же орки, потому что юный король Вестероса не владел мечом столь же совершенно, как Трандуил Ороферион. Вот только «вероятно» не означало «неизбежно». А еще Леголаса терзала совершенно малодушная мысль — если погибнет хроа, вернется ли из иного мира фэа? Суждено ли тогда им с отцом встретиться там, в благословенной земле далеко за морем? — В том, что произошло с владыкой Трандуилом, нет вины этих гномов, — сокрушенно качал головой Митрандир. В глазах волшебника плескалось и понимание, но этого Леголас просто не желал сейчас замечать. — Ты злишься напрасно. Вот только дело было далеко не в вине. Гномы мысленно похоронили эльфийского владыку, но вместо хоть сколько-то приличествующей моменту скорби спрятались за толстыми стенами опустошенного королевства. Ни намека на почтение или уважение тому, кто по меньшей мере уберег их дом от новых разрушений. — Не меня тебе нужно вразумить. Я уже проявил мудрость и великодушие, когда вновь предложил гномам помощь, — Леголас хотел бы говорить спокойно, но голос едва уловимо дрожал от ярости. — Не мы отнимаем время у тех, кто нуждается в защите. Я не стану вновь подбирать слова для этих упрямцев. Сам владыка лесных эльфов протянул им руку, ничего не требуя взамен. Я дал им второй шанс. Леголас усилием заставил себя замолчать. Впрочем, Митрандир и сам продолжил чужие мысли. Если и теперь гномы Эребора не соизволят найти смелость и отказать прямо, лесные эльфы сочтут это тяжелейшим оскорблением. Нет, Лихолесье не объявит войны, но и былой дружбы станет не вернуть. Что ж, владыка Трандуил вовсе не вступил бы в переговоры, а уж тем более не притворился бы, будто не свежо еще оскорбление, нанесенное Торином и его отрядом. Король лесных эльфов — да, Эйгон, а не Трандуил, — встречал их как дорогих гостей, и что получил взамен? Гномы сбежали из дворца через винный погреб, на бочках, словно дракон не дожидался их в Одинокой горе, а преследовал от самых границ Лихолесья. Сердце сжалось, вновь напоминая об Эйгоне и Санфаере. Достаточно времени прошло с тех пор, как они покинули эти земли. — Их мало. Двенадцать гномов и полурослик. Как они вообще собирались сами одолеть Смауга? Что изменится, даже если они и вступят в битву? — отрешенно продолжил Леголас, больше не глядя на Митрандира. Эльфийский слух вот уже который час ловил каждый шорох, каждый птичий крик. Где-то несколькими уровнями выше Бард Лучник и его люди еще пытались починить стреломет. Бессмысленная затея, даже если дело завершится успехом. Стрела у них всего одна, да и кто в пылу битвы сумеет распорядиться ею верно? И неизвестно еще, дождутся ли руины Дейла своего дракона. — Мне ли напоминать, что даже один воин может изменить ход сражения, — вздохнул Митрандир. — Торин — наследник Короля Под Горой. Он — тот, кто вернул Эребор… — Даин Железностоп и его войско — вот кто может изменить ход сражения, — прохладно перебил Леголас и нахмурился, разобрав где-то далеко тяжелое рычание. Мгновение — и звук снова растаял. — Могу пообещать, что не встречу его градом стрел. — Это было бы неразумно, — Митрандир печально улыбнулся, точно увидел в чужом лице какие-то знакомые черты. Отражение отца в сыне. — Неразумно, — согласился Леголас, прикрыв глаза. Беседа с волшебником не принесла ему ни желанных ответов, ни уверенности и покоя: только бесконечную усталость. — Я не знаю, как поступить. Мой отец не пришел бы защищать Одинокую гору, не послал бы своих воинов на смерть. Но мы уже предложили помощь единожды, приняли отряд Дубощита с почетом. Было бы бесчестно теперь отказаться от собственных слов. Король лесных эльфов не менялся. Он жив и здравствует. Непозволительно даже усомниться в этом. Не я должен вести эту армию, Митрандир. В добрые дни мне не пришлось бы созывать воинов. Приказывать может лишь владыка Трандуил, мое дело — подчиняться. — Однако мы не можем уповать на удачу. Лишь ты сейчас знаешь, что происходит у границ Лихолесья, — с нажимом напомнил тот. — К чему передо мной таиться? Ты отдаешь приказы куда дольше, чем с возвращения гномов к Одинокой горе. Митрандир ни о чем не расспрашивал, но давал понять, что успел поговорить с Радагастом. И, раз под пологами этого шатра до сих пор не звучали неудобные вопросы или прямые обвинения, их рассуждениям — о существовании иных миров, драконьих всадников и коронованного против собственной воли короля — верили. Леголас хотел бы спросить сейчас, как вернуть перепутанные фэар на место, но не стал. Сам бы не сказал, почему. Может, прислушался к разуму, велевшему не изводить себя тревогами, что перед лицом врага утратят всякое значение. А может, и вовсе испугался возможного ответа — или того, что и мудрый истари и сам не знает, что делать. — Слишком долго. И теперь… С каждым днем надежда все слабее, — гнев окончательно растаял, сменившись скользкой, ледяной тоской. Лгать и умалчивать сейчас просто не имело смысла. — Возможно, он уже не сумеет вернуться. — Никому из нас неизвестно, почему вообще так случилось и отчего два короля поменялись местами. Гномы могут ошибаться, — почти улыбнулся Митрандир, и в его голосе было слишком много веры в лучшее. — Они видели, как дракон улетал прочь, не более. Чужие слова вторили его собственным мыслям. Наверное, оттого они и не приносили желанного успокоения, точно истончившись и лишившись былого значения. — Я не заметил разума в его глазах, только голод, — вздохнул Леголас и повел головой, различая очередной далекий шорох. Ничего. — Эйгон говорил, что без всадника их драконы дичают. Что если Санфаер его не вспомнил? Еще один шорох, сменившийся тихим шелестом, и Леголас настороженно обернулся. В то же мгновение и раздался незнакомый голос: — Я был там. Если это вас успокоит, то дракон узнал Эйгона Таргариена. — Бильбо Бэггинс! — так чисто и радостно воскликнул Митрандир, что Леголас немало удивился. У входа в шатер обнаружился полурослик в компании чем-то недовольного Барда. — Я шел обсудить вопросы обороны, когда наткнулся на господина Бэггинса, — просто объяснил тот. — С ним никого больше не было. Понять, отчего вообще хмурится Бард, как раз оказалось не сложно. Эльфы не просто не помогали в ремонте стреломета: Леголас прямо запретил помогать в этом людям. Объяснять, почему вообще отдал такой приказ, малодушно не хотелось, а разговор с Митрандиром позволял отсрочить неприятный момент. Да, делиться историей Эйгона лишний раз вовсе не стоило, но тут дело иное. Нельзя утаивать от союзника такие важные вещи. К тому же совершенно неожиданно прозвучало незнакомое Барду имя, еще и вместе с упоминанием дракона. Нехорошо получилось. А вот почему полурослик чувствовал себя неловко, было куда интереснее. О господине Бэггинсе Леголасу доводилось слышать разное. Дворцовая стража клялась, что плутоватый паршивец похож не то на человеческого ребенка, не то на безбородого гнома и умеет растворяться в воздухе, точно какой-то дух. Бард отзывался о нем, как о немного потерянном мальце, но куда более разумном, чем гномы. Зато Митрандир обмолвился, что хоббита взяли в отряд в качестве взломщика. Странная роль, даже довольно бессмысленная. Леголас ни разу не слышал, чтобы открыть замки гномов получалось отмычками. К тому же, если по уму рассудить, с магией помогать должен истари, поддержавший поход. Но слова, которые полурослик произнес, едва появившись, сделали хуже. Откуда ему было известно полное имя Эйгона? Как так вышло, что он понял, узнал ли всадника дракон, а гномы — нет? Меньше всего Бильбо Бэггинс напоминал воина или прозорливого мудреца. Если не приглядываться, точь-в-точь простой чумазый мальчишка с очень серьезным лицом, разве что уши заострены. Так почему взломщик сумел разобрать что-то в глазах Смауга Ужасного, а наследник королей из рода Дурина — нет? Эйгон знал полурослика в лучшем случае сутки, но почему-то не побоялся тому открыть свое настоящее имя. Похоже, вполне добровольно. А ведь когда-то Леголасу почти пришлось прибегнуть к угрозам, чтобы услышать все-таки ту самую безумную правду. — Предположу, что господина Бэггинса привел сюда вовсе не воля Торина Дубощита, — произнес Леголас и невольно устыдился, понимая, как в его собственных речах даже сейчас звучат мысли отца. От Митрандира не ускользнуло и это неозвученное сожаление. — Я могу поручиться за Бильбо, — объявил тот с теплой улыбкой. — В том нет нужды, — Леголас так и не нашел сил, чтобы признать собственную грубость или принести извинения. — И все же, что привело вас в Дейл? Ответ напрашивался сам собой, стоило только взглянуть на виноватое лицо полурослика. Если не Торин его послал, тогда причина — в Эйгоне. Наверняка отряд желал, чтобы взломщик проскользнул мимо дракона и принес им что-то важное… Получалось, что Эйгон мог помочь и отвлечь на себя ужасную огнедыщащую тварь. Откуда гномам знать, что эта тварь росла с королем чужого мира еще с колыбели. Разве что Эйгон и им не рассказал всей правды о себе. Той самой правды, что не открыл ни Элронду, ни владычице Галадриэль. Полурослик тоже не особенно спешил отвечать. Леголасу все казалось, что тот испытывает его терпение. Колкость так и рвалась наружу. Хотелось прямо высказать свои мысли о лишенных искренности соболезнованиях или последней воле наверняка еще живого человека. Отчего-то многие желали забыть о драконе, решив для себя, что Смауг умчался прочь, а оседлавший его безумный король ныне мертв. Бард, пожалуй, оставался небольшим исключением: он не сомневался, что дракон еще вернется. Однако полурослик начал не с соболезнований. Он вообще начал не с речей. Точно не в силах на что-то решиться, Бильбо Бэггинс несколько раз посмотрел по сторонам, покосился на Барда, сжав и разжав кулаки, а потом, прикусив губы, глянул исподлобья на Митрандира. Мгновение — и на столе оказался Аркенстон. Полурослик принес Сердце Горы. Величайшее из всех гномьих сокровищ. Леголас коротко посмотрел на Митрандира, чувствуя, что только что сошелся с истари в одной очень простой мысли: если этот взломщик сумел увести Аркенстон из-под носа гномов, не нужно ему возвращаться в Эребор. Ни сейчас, ни позднее. — Я должен был сюда прийти, — тихо, но решительно заговорил Бильбо Бэггинс. — Я знаю, гномы бывают невыносимыми… И слишком подозрительными. Они не откроют ворота. Они считают, что слова о грядущих сражениях — повод, чтобы выманить отряд наружу. — Что за глупость, — возмутился Бард. — Я знаю, — в сердцах бросил Бильбо, тяжело вздохнул и махнул руками. — Они были в ужасе, когда дракон улетел вместе с всадником. Торин не хотел, чтобы короля лесных эльфов… то есть Эйгона испепелил Смауг. Тогда все и началось. Они с Балином и Двалином придумали запереть его. Гэндальф должен был потом с ним разобраться. Тот, судя по звуку, от такого «должен» подавился дымом. У Барда же от непонимания брови поднимались выше привычного. — Эйгон рассказал все гномам, и те не поверили, — произнес очевидное Леголас, а потом все-таки объяснил для Барда их невозможную историю с неизвестным замыслом валар и двумя королями, которых судьба связала через двух умирающих драконов. — Мы можем вернуться к этому позже, — опомнился Митрандир. — Эйгон как-то сбе… сбежал, — сбился на мгновение Бильбо. Точно задумался, как его слова выглядят со стороны, все-таки речь шла о короле. — Буквально. Торин сказал, что он должен был десять раз свалиться с тропы, пока бежал к сокровищнице, но ни разу не ошибся. — Неудивительно. Эйгон ощущал связь с драконом из самого Лихолесья, — вздохнул Леголас. — Сюда еще не пришли первые вести о походе Дубощита, а он уже рвался в Эребор. Митрандир снова раскурил погасшую трубку. Та решимость, с которой спешил к другу Эйгон Таргариен, не могла не внушать уважения. Однако его самоуверенность, беспечность и нежелание считаться с последствиями… Впрочем, никто и не называл Эйгона Таргариена великим мудрецом. Бард как-то неопределенно качнул головой. Конечно, представить бегущего куда-то Трандуила ему было слишком сложно. Бильбо Бэггинс, меж тем, вошел во вкус и рассказывал, как отважно поступил Эйгон. Сам он чувствовал смрадное дыхание дракона, кожу опаляло нестерпимым жаром. Похоже, полурослик там успел попрощаться с жизнью. Ничем не помогли попытки заговорить с болтливым, как заверяли истории, драконом. Смауг не был немым: его яростные речи в далеком прошлом помнил еще Торин. Однако этот дракон молчал, а на сокровища смотрел без капли положенного твари вожделения. Этот дракон — Санфаер — испепелил бы любое живое существо просто трапезы ради, что и собирался провернуть с Бильбо. А потом в сокровищницу влетел Трандуил — Эйгон Таргариен, как тот сам себя называл, к всеобщему недоверию, — и обстоятельства изменились. Дракон и не думал сжигать эльфа. Он жадно вслушивался в каждое слово, точно не понимая чего-то до конца, одновременно узнавая говорившего — и нет. И, пока Бильбо Бэггинс рассуждал о том, как всадник и дракон покинули Эребор, с каким-то неизвестным словом, похожим на заклинание, опалив стены и расплавив камень, Леголас думал о чужих интонациях в родном голосе отца и о том, как в другом мире, с совершенно иной магией, могла звучать эльфийская целительная песня. Эйгон был слишком чужд любой музыке, и, как сам заявлял, разве что за компанию горланил что-нибудь похабное. Как ужасно, как фальшиво тогда звучали священные слова — но разве стали утратили бы они от этого свою великую силу? Эйгон говорил, что в его снах тело Санфаера медленно восстанавливалось, и рваные раны обращались бугристыми шрамами. И чем больше Леголас думал, тем крепче становилась надежда. Если там сил отца хватило, чтобы излечить полумертвого дракона, почему у Эйгона здесь не хватило бы воли, чтобы усмирить дичающее сознание Санфаера? Если они оба справятся, они вернутся домой? Только слепая вера в лучшее им и оставалась сейчас, на пороге страшной битвы. Леголас слышал слова полурослика, но думал совсем о другом. О том, чему сам стал свидетелем. О пламени дракона, что лунной ночью обрушилось совсем рядом и заставило ледяную воду Долгого озера вскипеть. Об орках, которых Санфаер с удовольствием спалил и пожрал. О подожженных постройках и обрушенной башне Эсгарота. О драконе, что летел прочь так быстро, что в считанные минуты обратился в неразличимую точку у горизонта. О южной части Лихолесья, выжженной дочерна, где разведчики не сумели найти ничего, напоминающего эльфийские кости. — Зачем ты принес их сокровище нам? — оборвал сам себя Леголас. — Это не для вас, а для гномов. Балин сказал, что так начинается драконья болезнь. Торин одержим этим проклятым камнем. Он ищет его с тех самых пор, как Смауг… Санфаер покинул Эребор, — тихо продолжил Бильбо, стараясь реже смотреть на Митрандира. — Вы ничего не просили, только взывали к благоразумию, но стало еще хуже. Теперь Торин желает его найти раньше, чем придет Даин со своим войском. Он сказал… Сказал, что никто не войдет и не выйдет из Эребора, пока он не получит Аркенстон. Я… Мне могло показаться, но у Торина в глазах льется золото. Я говорил людям Эсгарота, что назвал бы его королем. И я бы назвал им того, кто желал спасти своего недруга, Трандуила, от дракона. Но Торин все меньше думает о чем-то кроме сокровищ. — Дубощит будет в ярости. Советую не попадаться ему тогда на глаза, — покачал головой Леголас. — Только если он и увидит Аркенстон в руках эльфов, все равно не очнется. Отец рассказывал, что Трору и прилетевший к горе Смауг не помог прийти в себя. Мало испугаться, чтобы излечиться от драконьей болезни. Но они, эльфы, ничем тут не могли помочь. Судя по тому, как помрачнел Митрандир, истари тоже не ведали целительных средств от такого недуга: — Ты принес тревожные вести. — Я вернусь и попробую его вразумить. — Об этом и речи быть не может! Ты останешься здесь, Бильбо Бэггинс, — в твердом голосе Митрандира слышался страх за судьбу полурослика. — На рассвете я сам поговорю с Торином. — Он опасается даже своего кузена, — напомнил Бильбо и повернулся к Леголасу и Барду. — Пока он еще доверяет своему отряду, но Балин боится, что станет еще хуже. Если дело и правда в камне, Торину должно стать легче. Мне нужно возвращаться, но… сохраните камень. Я верю, что в ваших помыслах нет ничего дурного. — Лучше держи его при себе. Отдай камень волшебнику, если не желаешь остаться. Или вовсе Барду, — нисколько не заинтересованно предложил Леголас, снова вслушиваясь в ночь над Пустошью. — Жаль, что у нас нет в запасе пары дней. — Можно было бы обменять камень на оружие, — с горькой усмешкой произнес Бард. — Печи гномы разожгли, может, успели бы отковать орудия для стреломета… Пригодилось бы, против троллей или еще каких тварей. Одна стрела — капля в море, тем более — против дракона. — Это не Смауг. Не его сейчас следует бояться, — отмахнулся Леголас, имея в виду слишком много всего разом.       — Мы можем надеяться, что юный Эйгон сумеет вернуть разум своему дракону и прибыть к нам с помощью, — не слишком одобрительно заговорил наконец Митрандир, — однако пока рассчитывать следует только на собственные силы.              — Все, что есть у людей — это развалины Дейла, — невесело напомнил Бард.              — Завтра эльфы будут сражаться плечом к плечу с людьми, — твердо напомнил Леголас. — Мы отстоим и Дейл, и Эребор. — Вы и правда не боитесь, что дракон вернется? — негромко спросил Бильбо. Чуть удивившись вопросу, Леголас повернулся. Больше всего на свете он сейчас ждал возвращения Эйгона. Лишь немногим сильнее хотелось вновь увидеть отца: живого и невредимого, спокойного, без тени сомнений на лице. Ни Трандуил, ни Эйгон не оставили бы Лихолесье. Одного вела бы любовь к своему народу, другого — данное Леголасу слово и искренняя благодарность. И все же никто из них до сих пор не возвратился. Бильбо нервно, почти виновато было опустил взгляд — и тут же вскинул голову. Похоже, по меньшей мере один из участников похода Торина Дубощита не махнул рукой на судьбу очередного самодовольного эльфийского владыки. Даже первые слова полурослика были об Эйгоне, и теперь Леголасу чудилось в них нечто большее, чем обыкновенная вежливость. Для иного собеседника и тишина могла оказаться хорошим ответом. Легкая успокаивающая улыбка, нахмуренные брови — тоже. Вот только Бильбо Бэггинс заслуживал чего-то иного. Явно ничуть не меньше правды, чем Митрандир. — Боюсь, — искренне произнес Леголас после паузы. — Боюсь того, что дракон вернется один.