True-blue

      Возвращаться в Каппадокию после Стамбула было тяжело. Фирузе привыкла к бешеному ритму города и его круглосуточной активности. Она привыкла к тому распорядку, который был выстроен ею за годы жизни в Стамбуле. И возвращение в родные края ощущалось так, будто она пересела с новенького Бугатти на трехколесный велосипед. Жизнь в Невшехире текла медленно, словно вязкая смола, и Фирузе успела устать от этой неторопливости в первый же день. Но у нее не было выбора.       Ферайе оканчивала учебу и хотела поехать на стажировку в Стамбул. И Фирузе поняла, что ее свободная жизнь в большом городе закончилась. Ее младшая сестра имела право на то, чтобы прожить свой кусочек прекрасной жизни, как это сделала сама Фирузе. Поэтому она и вернулась в родной город, чтобы ухаживать за отцом. Она, как и Ферайе, понимала, что никому, кроме дочерей, нет дела до пожилого инвалида. Их мачеха и сводная сестра грезили мечтами пробраться в особняк Гюльсоев не в качестве прислуги, а в качестве невестки и тещи, и не обращали почти никакого внимания на ее отца. А их старший брат Четин с женой и сыном жили своей жизнью, сбросив все заботы об отце на Ферайе. И теперь эти заботы должны были лечь на плечи Фирузе.       В отличие от Ферайе Фирузе не питала иллюзий по поводу их отца. Ферайе прощала отцу все недостатки, так как была младше и обладала более мягким нравом. А Фирузе так и не смогла простить отцу то, что он женился на такой мерзкой змее, как Джемиле. Мачеха нещадно издевалась над ней и Ферайе, заставляя их делать всю работу по дому, заставляла помогать ей в особняке Гюльсоев и совершенно не стеснялась распускать руки. А их отец ничего не делал, чтобы защитить их. И Фирузе не знала, какая из возможных причин бездействия отца, делала ей больнее. Либо их отец был настолько слеп, что не видел синяков и мозолей на тонких руках своих дочерей. Либо же он все видел и знал, но решил молчать, отдав девочек на растерзание злобной жене. Оба варианта вызывали в Фирузе море гнева и отчаяния, но она не могла их выплеснуть на отца, щадя нежное сердце младшей сестры. И эти гнев и отчаяние заставили ее хотя бы на время вырваться из тягучей медлительности Каппадокии с ее закостеневшими нравами в живой, никогда не стоящий на месте Стамбул.       Но все хорошее в жизни Фирузе рано или поздно заканчивалось. Как закончилась ее любовь с Аязом, выбравшего женитьбу ну богачке, так и закончилась ее свободная жизнь в сердце Турции. Теперь ее ждали длинные, похожие один на другой дни, проведенные с семьей, от которой она уже успела отвыкнуть. Ей придется заново узнавать брата и сестру, учиться взаимодействовать с постаревшим отцом, сосуществовать со злобной мачехой и легкомысленной Алейной. Вновь жить среди людей, которых жизнь соседа за забором интересует больше, чем собственная. Вновь слышать злорадные усмешки в спину о том, что она не смогла закрепиться в Стамбуле и вернулась домой как побитая овечка, отбившаяся от стада.       Но Фирузе знала, что сможет это пережить. Она не дала Стамбулу с его бесконечными высотками и обилием опасных людей сожрать себя, приехав в город из провинции наивной двадцатилетней девочкой. А уж соседкам и любителям сплетен она и подавно не по зубам. Тем более, когда целью ее возвращения было будущее счастье Ферайе.       Вот и сейчас Фирузе смотрит на то, как Ферайе с широкой улыбкой на губах собирается на свидание со своим парнем, и внутри нее разливается тепло. Ее сестренка сияла от счастья, укладывая волосы и примеряя одно платье за другим для встречи с возлюбленным. Фирузе так давно сама не ощущала трепета влюбленности, что даже созерцание радостной сестры вызывало в ней трепет. — Ты мне так и не расскажешь, на встречу с кем ты так наряжаешься? — Спрашивает Фирузе, улыбаясь сестре. — Пока это секрет, сестра, — усмехается Ферайе отражению Фирузе, надевая сережки. Она поворачивается к ней. — Лучше скажи, где ты собираешься работать в нашей дыре после того, как столько лет работала в Стамбуле в юридической фирме? У нас в городе и близко нет организаций такого уровня. Тебе будет трудно. — Если бы я боялась трудностей, то не поехала бы в Стамбул, Ферайе. Если уж этот город меня не сломал, то с нашей трясиной я как-нибудь справлюсь, — отвечает Фирузе, надеясь, что грусть не отразится в ее глазах. — В фирме Гюльсоев появилась вакансия юриста. Думаю попробоваться к ним. В конце концов, они единственная стабильная компания в нашем захолустье. — Не страшно тебе? — Удивляется Ферайе. — А чего мне бояться? — Спрашивает Фирузе. — Ну как, если тебя возьмут, то тебе придется работать с господином Омером. — И что? — Ну, он очень строгий. И пугающий, — пожимает плечами Ферайе.       Фирузе громко смеется над испуганным выражением лица Ферайе. Знала бы ее младшая сестричка, сколько таких господинов Омеров было на ее пути в Стамбуле, не задавалась бы такими вопросами. Отсмеявшись, Фирузе качает головой. — Не волнуйся, мой лунный лучик. Главное, чтобы на работу взяли, а уж со страшным господином Омером я разберусь сама, — утешает сестру Фирузе. — Ну хорошо. — Ферайе надевает золотые сережки с аквамарином, подаренные Фирузе ранним утром. Она встает со стула и крутится перед ней. — Как я тебе? Красиво?       Фирузе вновь улыбается ее непосредственности и живости. Она оглядывает сестру с ног до головы. Пышные черные волосы, аккуратное личико, на котором красиво выделяются темные глаза и яркие губы, хрупкая тонкая фигура в легком голубом платье, подчеркивающее белизну её кожи. Ферайе была олицетворением нежности и изящества. — Очень красиво. Настоящая фея, — честно отвечает ей Фирузе. — Пойдешь к подружкам? — Сначала в особняк к Гюльсоям. Джемиле попросила помочь. Сегодня должен был вернуться господин Атеш. А потом пойду погуляю с Хазал и Дамлой, — отзывается Ферайе. — Что за змея! — Шипит Фирузе. — Даже в день рождения от человека не отстанет, испортит праздник! Я пойду с тобой. Надо этой змее хвост укоротить. — Ничего, Фирузе. Не нужно ругаться с ней из-за меня. Мне не сложно. — Тебе никогда не было сложно. — Вздыхает Фирузе. — Ты всегда терпела ее выходки и не жаловалась отцу, чтобы не расстраивать его. — Ну, ты тоже отцу ничего не говорила. — Я хотя бы мстила самой Джемиле. Помнишь, как я в её матрас зашила куриный помет и она не могла понять, что так воняет в спальне?       Сестры смеются воспоминаниям. — А помнишь, как ты залила в ее краску для волос вместо рыжей черную? Она столько кричала, когда смыла краску, — вспоминает Ферайе выходки сестры. — Это меньшее, что она заслужила за издевательства над нами. — Наверное, ты права. — Ферайе ведет плечами, сбрасывая с себя напряжение. — Точно не хочешь погулять со мной и девочками? — Не стоит отвлекаться на меня, душа моя. Я же буду вам только мешать своим вечно недовольным лицом и нравоучениями. Отдохни и развейся там. — Хорошо. Пока. — Пока.       Фирузе провожает Ферайе радостным взглядом и, дождавшись, пока она выйдет из дома, дает волю своим чувствам. Она перестает изображать радость и воодушевление и расслабляет лицо. Маленькое зеркало в комнате отражает ее нахмуренные брови, пустой взгляд зелено-голубых глаз, напряженные губы и сжатую челюсть.       «Ты всегда выглядишь так, будто готова вот-вот броситься в драку! Девочка не должна ходить с таким недовольным лицом, Фирузе!»       Так ругала ее мать, всегда приводя в пример улыбчивую и жизнерадостную Ферайе, которая могла очаровать любого своей непосредственностью.       «Такая же холодная и колючая, как твои глаза. Не глаза, а две ледяные глыбы!» — Говорил ей Четин, когда она отказывалась выполнять очередное его глупое поручение вроде глажки его носков или уборки их с Несрин шкафа.       Раньше Фирузе отчаянно завидовала Ферайе, которая своим мягким нравом располагала к себе людей. Самой Фирузе с ее взрывным характером было тяжело сдерживать свои порывы, и это порой пугало ее новых знакомых. Однако переезд в Стамбул заставил ее пересмотреть свой взгляд на саму себя. Именно ее упрямство, твердость и колючий характер не позволили ей потеряться среди огромного количества людей, готовых подставить и обмануть. Ее подозрительность защищала ее от лгунов и мошенников, неумение сдаваться толкало вверх по карьерной лестнице, а колючий взгляд и вечно нахмуренные брови отгоняли ненужных ухажеров, желавших поразвлечься с глупенькой провинциалкой. Годы самостоятельной жизни научили Фирузе ценить себя и свой сложный характер, за который ее постоянно ругали родители. — Фирузе? Фирузе!       Окрик Четина вырывает Фирузе из мыслей. Она закатывает глаза и встает с кровати как раз в тот момент, когда в комнату просовывается голова брата. — Вот ты где! — Ухмыляется он. — Несрин в особняке господ, а я голодный. Приготовь мне что-нибудь по-быстренькому. — В холодильнике есть суп, — отвечает Фирузе. — Он вчерашний. А я хочу свежее. — А я хочу, чтобы ты перестал клевать мне мозги, но Аллах пока меня не осчастливил. Не всегда мы получаем то, чего желаем, брат. — Следи за словами, Фирузе. — Лицо Четина принимает угрожающее выражение. — Это тебе не Стамбул, девочка. Теперь ты снова живешь в этом доме, и ты будешь подчиняться его правилам.       Гнев поднимается внутри Фирузе. Ей приходится сцепить руки в замок, чтобы не отвесить брату хорошую пощечину. Она подходит к брату и заглядывает ему в глаза. — Ты потерял возможность мне указывать с тех пор, как взвалил на меня обязанности по обеспечению нашей семьи. Я шесть лет работала в Стамбуле и отправляла вам деньги на лекарства для отца, на канцелярию и школьную форму для Эрена, на продукты и оплату коммунальных услуг. Ты уже давно не старший брат семейства, Четин, эту ношу я взяла на себя и прекрасно справлялась с ней все эти годы. — Фирузе растягивает губы в издевательской улыбке. — Поэтому, братец, ты сейчас пойдёшь на кухню и сам себе разогреешь свой суп, а затем помоешь за собой посуду. А теперь — прочь с дороги, мне надо проветрить голову.       Фирузе пихает брата плечом и выходит из комнаты, не дожидаясь его ответа. Она не обращает внимания на крики и проклятья, несущиеся от брата, и выходит из дома. Гнев и обида на безответственность и глупость брата все еще кипят в ней. Фирузе останавливается и задумывается. Ей нужно было отвлечься и развеяться. А в их городишке было только одно место, с котором она могла это сделать. Фирузе быстрым шагом идет к автобусной остановке.