Всё тайное становится явным

      «Да что б вас всех Святые побрали! Ну сколько можно так себя вести, а? Нет чтобы прямо сказать, так надо тянуть и оттянуть на несколько лет, как маленькие дети. И не надо было так своими ангельскими улыбочками сверкать, чтобы глядя мне в глаза, как черти, придумывать какую-то глупость, будто это всё по какой-то очень искренней бандитской дружбе происходит. Да ведь я живу на этом свете больше, чем вы оба вместе взятые, и вижу намного больше, какие дела бы вы ни проворачивали. О, Святые, я в их возрасте…»       Вемала укоризненно покачала головой, так и не докончив поток гневных мыслей. Почти сразу она вспомнила: как-то раз Каз вручил Инеж свою фотографию, аргументировав это тем, что «если мы поругаемся и тебе срочно захочется остудить пыл, можешь кидать в неё ножи». В отличие от дочери, у Вемалы особого опыта с ножами никогда не было, если только дело не обстояло на кухне, да и меткостью той не владела, но сейчас она бы тоже с радостью покидала их в чью-то фотографию, разве что подходящей кандидатуры для того не находилось: Каз-то, по сути, и не виноват в её дурном настроении, — хотя Дьявол лишь знал этого мальчишку — а с дочкой так поступать слишком уж жестоко.       Оставался только муж, да и его как-то жалко.       «Но ведь Мойо не виноват в том, что он слеп как крот. Он же мужчина, ему простительно».       — Мам! — прервал новый рой раздумий внезапный возглас.       Что ж. А вот и причина её бесконечных сетований и спонтанных желаний пошвырять куда-нибудь — или в кого-нибудь — кухонную утварь.       Оставалось только выдохнуть и притвориться, что всё хорошо, а хлеб… хлеб прилично подгорел, конечно же, только потому, что она любовалась бабочкой, а вовсе не из-за того, что хотела скрутить кому-нибудь шею (Инеж или Казу, а то и бедному и ничего не сделавшему господину Гафе, просто для успокоения нервов, Вемала пока не решила, да и что решать: это же чёртовы бабочки виноваты во всём!).       — Да, милая? — улыбчиво поинтересовалась Вемала.       — Я, в общем… хотела узнать, — по пути к ней Инеж замялась, и только подойдя достаточно близко сбивчиво выговорила: — Караван же останется рядом с Ос Керво на ближайшие два месяца, верно?       — Верно, — подтвердила то Вемала, бросив короткий уничижительный взгляд на подгоревшую лепёшку.       — И мы точно никуда не перекочуем за это время? — настойчивее вопросила она.       — Точно.       — А какие-то непредвиденные…       — Так когда Каз прибывает?       Сбитая с толку Инеж запнулась, ошеломленная тем, как легко её загнали в угол, но будто вспомнив, что у матери всё-таки немного — примерно размером с их с Казом совесть — больше жизненного опыта, ответила:       — Через две недели, — почти буднично.       — Две недели, — с энтузиазмом повторила Вемала. — Что ж, хорошо. Мы с твоим отцом, как и всегда, будем очень рады снова увидеть твоего керчийского друга.

* * *

      У Мойо никогда не дёргались глаза, хотя случаев нервозных для того было предостаточно за всю сознательную жизнь, но вот кто бы мог подумать, что Инеж и её новонайденный возлюбленный щедро обеспечат его этим, при этом не прилагая особых усилий? Правда, в последнее время один глаз дёргаться просто не успевал, и к нему подключался второй. И ведь если бы ему платили за то, с какой частотой подрагивали его веки, он бы давно уже стал богаче Николая Ланцова!       «Может в следующий раз назло попроситься им на роль стенки, чтобы прикрывать их, пока они будут целоваться у меня за спиной?» — про себя хмыкнул Мойо.       Конечно же, Инеж, твой отец постоянно держал глаза закрытыми и совсем не видел, каким взглядом ты иногда смотрела на Каза, — а он на тебя глядел ещё хуже — а ещё уши специально закладывало именно тогда, когда вам приспичит второпях поцеловаться, потому что «ну никто же не видит, да и мы быстро». И все эти встречи на протяжении нескольких лет, когда между вами долгие километры и целое море — это, естественно, показатель великой и прекрасной дружбы, а не то, что твои родители себе на старости лет надумали, ни в коем случае.       И Вемала вела себя так, будто ничего и не происходило.       «И почему все беды именно на мою голову упали?»       — Господин Гафа.       Рефлексию его прервала одна вторая всей проблемы, явившаяся на несколько дней раньше положенного срока. Не то чтобы Мойо был против, да и Инеж явно обрадуется, вот только нервы его за такой подарок благодарны точно не будут.       — Здравствуй, Каз, — всё же радушно поприветствовал он предположительно будущего зятя. — Ты к своей подруге?       Каза Бреккера многие звали бессердечным бесом, у которого вместо пальцев испачканные человеческой кровью когти, но Мойо надеялся, что, в отличие от Инеж, у этого мальчика всё-таки немного прилежности осталось.       Но вопреки всем надеждам Каз улыбчиво ответил:       — Да, я к своей подруге, — как ни в чём не бывало.       Порог терпимой наглости был перейдён и, кажется, у Мойо снова нервно дёрнулся глаз.       Ради всего святого, это был полный п…       — А, кстати, — с невероятным для опасного бандита добродушием продолжил Каз, в следующую секунду выудив и протянув Мойо небольшой цветастый свёрток. — Я принёс вам профферчес. Из натуральных продуктов… по словам пекаря. Инеж их любит.       «Профферчес» — в уме повторил Мойо.       Это был полный натуральный профферчес.

* * *

      Что бы они ни говорили, как бы себя при них ни вели, но и Вемала, и Мойо прекрасно знали, что Инеж с Казом были как два сапога пара. А ещё прекрасным примером мелкомасштабной тирании и, к сожалению, в свободное от бандитских дел время тиранили они именно их. В основном своим молчанием и игрой, которая затянулась уже на пять лет.       Вемала по праву считала себя почти образцовой матерью как минимум потому, что в личную жизнь дочери она никогда не лезла, зная, что она сама расскажет ей обо всём, если — и это всё решающее «если» кардинально меняло ситуацию — посчитает нужным. Правда, нужным Инеж то так и не посчитала, потому гордое звание «мать года» грозилось с треском превратиться в «мать надзиратель — горе в семье». Нет, их сладкую влюблён парочку очень близких друзей она, ясное дело, как хозяйка дома удобно устроила в вардо, пока муж ставил большой серебряный самовар на стол, но изучающего взгляда с этих маленьких тиранов практически не сводила, точно так и норовила застать их за якобы-преступлением.       Сидевший напротив Каз что-то рассказывал, вяло жестикулируя правой рукой, пока левая скрывалась под столом, в то время как Инеж молча жевала сжатый в левой руке пончик, скрыв правую там же, где и Каз.       Либо оды о гениальности Грязных Рук не более, чем байки впечатлительных моряков, либо Каз совсем не старался подыграть своей подруге, либо эти двое и вовсе считали всех вокруг безнадёжными идиотами, но Вемале и голову ломать не пришлось, чтобы понять, что они держались за руки.       Как друзья, ясное дело.              — Что ж, — погодя немного побудив себя хоть ненадолго позабыть об игре, которую затеяла Инеж, она как можно непринужденнее улыбнулась. — Каз, когда ты прибываешь, Инеж начинает светиться, как летнее солнце. Мы с Мойо рады, что у неё появился такой хороший друг, как ты.        — Мама, не повышай Казу самооценку. Он и так не упускает возможности сказать, как сильно мне повезло с ним, — безмятежно попросила Инеж.       — М? — рассеянно переспросил Каз, оглядывая своё отражение в чае. — А ты разве с этим не согласна?       — Согласна. Конечно, согласна, — не то шутя, не то и впрямь соглашаясь, запричитала Инеж между короткими кивками. — Ты просто редчайшее сокровище, примерно как сифилис. Я бы даже сказала девяносто девять килограммов чистого счастья.       — Неж, я вешу меньше, но за «счастье» спасибо, хотя мне и так давно известно, что я просто прелесть, — заговорщически усмехнулся Каз.       Инеж даже не охнула, будто давно привыкла, лишь деланно закатила глаза.       — Мам, пап, теперь вы видите, с чем мне каждый раз приходится иметь дело?       — О, бедная маленькая сулийка, которую постоянно тиранит злой шеврати из Керчии.       «Я бы поспорила насчёт того, кто кого тиранит» — едва не пробубнила вслух Вемала.       Вообще, иногда она всерьёз задумывалась о том, чтобы с ходу выпалить: «да прекратите вы этот цирк, я же всё и так знаю!», а после, чтобы Инеж с Казом не чувствовали себя несправедливо обвинёнными, в компанию им отчитать ещё и мужа, за то, что он столько времени не замечал очевидного, но изощрённое желание получить добровольно выданную правду, а не вытянутую методом кнута и пряника, всё же оказалось сильнее.       Дарклинга этому Бреккеру в жёны и королеву Фьерды им в свидетели, да она в жизни не поверит, что Каз, ночуя в одном вардо с Инеж, спал на старом тюфяке!       Вернее, Вемала бы поверила в это, сославшись на то, что с её-то паническим страхом к близости с мужским полом Инеж ни за что бы не подпустила к себе мужчину настолько близко… если бы два года назад, будучи вместе с Мойо любезно приглашенной в Кеттердам, — и вечно гуляя по городу в сопровождении самых доверенных лиц и крепышей из Отбросов — не застала их в кабинете «Серебряной Шестёрки» устало развалившимися на диване, слишком тесном и маленьком для двоих и потому идеально подходившем, чтобы заснуть в обнимку. Пробормотав про себя победоносное «так и знала», Вемала тогда укрыла их только купленной в Малой Равке шерстяной шалью (которую Инеж сквозь сон мигом перетянула на себя).       То, что дальше они не зашли, сомнений не оставалось, как и в том, что Каз, ночуя в караване, вполне неплохо засыпал в одной постели со своей… подругой.       — В общем, — как будто за плотным слоем ткани раздался едва ли не отпрашивающийся голос Инеж, поочередно взглянувшей то на мать, то на отца, — если вы будете не против, то мы с Казом хотели бы прогуляться.       — А? — лениво отозвался Каз, монотонно помешивая ложкой по донышку чашки. — Уже уходим? А безумных историй из твоего детства, чтобы я окончательно убедился, что ты святая только во сне, не будет?       — Мне снова нужна твоя новая фотография, на старой уже живого места от ножей не осталось, — шутливо проворчала Инеж, по-товарищески схватив нерадивого юношу под локоть.       — Опять? Это уже шестая, а ведь предыдущую ты получила, когда мы виделись в последний раз.       — Инеж была мыслями с тобой всё это время, — неожиданно подал голос Мойо, звучавший на редкость безучастно.       Вемала искоса воззрилась на него, на долю секунды заподозрив, что супруг её таки не настолько слеп, как ей могло показаться, а Инеж покосилась на предательски вступившего во вражеский лагерь отца, прежде чем окончательно утянуть что-то тараторившего Каза — «вот только что-то не с теми мыслями» — за собой.       Покачав головой, Мойо растянул губы в полуулыбке.       — Дети-дети, — воодушевленно протянул он, притянув к себе остывший чай.       «Эти дети меня однажды доведут!» — хотелось раздражённо воскликнуть Вемале, но вместо этого она неторопливо шагнула к окну, дабы высмотреть удаляющиеся силуэты Инеж и Каза.       За ручку они гуляли, конечно же, чтобы не потеряться.       И какая к Святым разница, что гуляли они по широкой степной местности, где ни одно деревце не росло, а потерять друг друга можно только если ты размером с мышиный хвост?

* * *

      Скрывшись в тенях зарослей и усевшись на невысокий старый пенёк, Мойо устало потёр переносицу. И не поймёшь, старость брала своё или всё же Инеж своими выходками решила, что нервного тика ему было недостаточно, а чувствовал он себя так, будто по нему несколько раз проехалась карета равкианской королевы. Быть может, ему давно стоило бросить угрюмое «сдаюсь», вспомнить, что его дочке уже давно не четырнадцать, и честно дождаться, когда этот театр абсурда подойдёт к концу, но этих попыток Мойо предпринимал несколько раз, а итог один: всё начиналось сначала.       — Дорогой, всё хорошо? — заботливо осведомилась подошедшая к нему Вемала, и не успел он ничего ответить, как руки жены улеглись ему на плечи. — Ох, ты напряжён, как натянутая стрела. Расслабься хоть немного, mera pyaar. Что же тебя гложет?       Мойо выудил в ответ страдальческое «мхм».       — Я как герой очень глупой сатирической книги, который только ближе к старости осознал, насколько сложно бывает с детьми, — невозмутимо пожаловался он.       — Правда? — задумчиво хмыкнула Вемала, принявшись массировать плечи супруга. — Что же Инеж такого натворила, Мойо? Мне казалось, мы её воспитали послушным и честным человеком, вот только до сих пор ума не приложу, как сильно повлияла на неё жизнь в Кеттердаме.       — Как сильно? — переспросил Мойо так, будто её слова почудились издёвкой. — Настолько, что она от родителей уже столько лет скрывает такую очевидную вещь.       К его неожиданности Вемала остановилась.       В следующее мгновение господин Гафа икнул: руки жены без предупреждений стиснули его плечи (а хватка у неё — будь здоров, и это она ещё преступной жизни Кеттердама ни разу не вкусила и не собиралась).       — Так ты знал, — сквозь зубы обвиняюще зашипела Вемала. — Невежда.       — Знал? — глумливо хохотнул Мойо, скинув с себя её руки и торопливо вскочив с места, чтобы устремить полный ещё не озвученной укоризны взор на соратницу. — Я что, по-твоему, идиот, чтобы не заметить? Вемала, да я за год понял, что Инеж к этому мальчику не по старой дружбе постоянно возвращается, как и он к ней.       — За год понял… — повторила та, кривляясь и подражая негодующему голосу мужа. — Мне меньше часа понадобилось! Ты не помнишь, как Инеж замялась, когда пыталась познакомить нас с Казом? Всё «э» да «э», и так почти минуту. Я уже всерьёз начала беспокоиться, что у неё проблемы с речью появились! И как, главное, она нам его представила: «это мой бывший босс». Ты бы взгляд Каза при этом видел. Святые, Мойо, вот говорила я тебе, что не надо было Инеж в детстве так часто оставлять на бабушку Нишу: это она ей начала в голову вбивать, что для сулийцев позор связывать свою жизнь с чужаками, вот она до сих пор и скрывает свои с Казом отношения.       — Да сейчас едва ли не каждый четвёртый в караване то с равкианцем, то с шуханцем, то ещё с кем-то не из своих.       — Верно. И у каждого второго родня устраивает из-за этого скандал.       Мойо тягостно застонал.       — По-моему, — продолжил он, — мы уже показали, что вполне неплохо относимся к Казу. Он её любит, она его тоже. Разве этого не достаточно? Я понимал ещё это молчание, когда Инеж было семнадцать-восемнадцать, но сейчас ей двадцать один. А что дальше? Будет приводить к нам внуков и выдумывать ещё какой-то бред, чтобы мы делали вид, будто поверили ей?       — Не знаю, дорогой, — более привычным обеспокоенным голосом подытожила Вемала. — Я всё ждала, что она сама нам всё расскажет, но, думаю, придётся объявить ей войну за молчание.       — Спустя пять лет только решилась. Какие же вы, женщины, нежные создания, — раздалась от Мойо беззлобная колкость. — От меня Инеж год назад получила, когда собиралась со своим другом поцеловаться. Я сделал вид, что их специфичных заигрываний не слышал, и подошёл, поинтересовавшись, чем они занимались. Думал, хоть сейчас признается, а вместо этого Инеж от неожиданности чуть не столкнула бедолагу в озеро.       Ахнув, Вемала шлёпнула его по ладони.       — Точно невежда, — шикнула она.       — Значит, врать родителям — это в порядке вещей, а как пытаться добиться правды — сразу невежда? Вот уж не дума…       — Мам? Пап? Вы тут? — послышалось за шуршанием листвы.       Они тут же единогласно замолчали, сделав вид, будто обсуждали нечто совершенно обыденное, а секундой позже, отодвинув ветвь, в небольшую чащобу вышла Инеж.       Опасаясь, как бы та не услышала весь их разговор, Мойо прокашлялся в сжатый кулак:       — Всё хорошо? — по-житейски спросил он.       — Да-а-а, — смято протянула Инеж. — Я просто хотела предупредить, что ненадолго займу ваше вардо.       — А что с твоим?       — Мы с Казом подрались и он оккупировал мою кровать, — почти по-детски надулась она, как часто делала в юности, не поделив любимую игрушку с двоюродными братьями.       — Не обижай нашего гостя, — улыбчиво пожурил её Мойо.       — Да, Инеж, не обижай нашего сына.       Осознав, что ему это не послышалось, Мойо ошарашенно взглянул на абсолютно спокойную Вемалу. Инеж же, то беспомощно шевеля губами и пытаясь что-то возразить, то протестующе оттопыривая указательный палец, смотрела на мать так, словно так и хотела напомнить ей, что она должна была бороться со злом, а не примкнуть к нему, но вскоре, сдавшись, бросила сбивчиво-сиплое «ну ладно» и поплелась обратно к каравану.       Хмыкнув, Вемала вновь обратила полный стоической невозмутимости взор к мужу.       — Сына? — саркастично усмехнулся только отошедший от услышанного Мойо.       Вемала пожала плечами.       — По-моему, намёк достаточно понятный.       — А по-моему, ты намекнула, что видишь Каза скорее как брата Инеж.       — О, любовь моя, не беспокойся об этом, — тепло отозвалась Вемала, и по её интонации Мойо понимал, что беспокоиться — за Инеж — ему всё же стоило. — Даже если после такого они продолжат играть в друзей, то я буду наносить удар за ударом.       Мойо фыркнул.       — Уверена, что сможешь потягаться с Казом в этой войне? Приезжие из Керчии поговаривают, что в таком деле нашему сыну равных нет.       Вемала же, преисполненная оптимизма, коротко хохотнула:       — Приезжие из Керчии ещё поговаривают, что он носит в карманах человеческие зубы, но вместо них там почему-то оказались профферчес для Инеж. С упрямицей-девочкой я почти справилась, Мойо. Что я, с опаснейшим преступником Кеттердама не потягаюсь?