Астери

      Иоанн       Странно наблюдать человека в «чинной, благородной обстановке», зная о его демонах. Мы как актеры захудалого самодеятельного театра, по воле судьбы попавшие в дорогие декорации. Иннокентий играет примерного семьянина, весь такой расфуфыренный, улыбается, подавая жене салфеточки и отвешивая комплименты. Жена у него красавица — как тростиночка, кажется, дунь лёгкий ветерок, и унесет ее. Но, чувствую, это тоже образ, очередная игра, где зрители — мы сами. Она, скорее, молоденькая берёзка, вроде стройная, маленькая, крепкая, но и ураган не сможет её с места сдвинуть, настолько корни сильные.       Улыбается мягко, кокетничает, но я-то вижу грацию в плавных движениях, как у хищной пантеры, что затаилась для решительного броска.       А он меня заметил. Мне не подойти ближе, но много ли надо, чтобы привлечь внимание того, кто ищет? Ловлю его взгляд, невинно опуская глаза в пол, пародируя невинную блудницу, и все, рыболовные сети закинуты, снасти спущены, ловись рыбка большая и, желательно, одинокая, групповушка нам сегодня не в тему.       Знаешь, а я пошел на это не из-за тебя. Ты стал как хостес на гонках — махнул флагом, давая возможность стартануть, запустить то, что копилось годами. Ненавижу ли я его? Не больше, чем остальных. Не сильнее тех, кто запирал меня по воле хозяина на сутки, и уж точно не сильнее Аркадия.       Но в его лице я вижу возможность сделать хоть что-то, что может остановить темноту этого города. Единственная капелька в кровавом океане, которая, возможно, хоть на чуть-чуть всколыхнет побережье.       Иннокентий заканчивает ужин, кося под интеллигентность, протирает потное, чем-то запачканное лицо, и, отодвинув стул Тростинке, гордо шествует к выходу. Мне хватает одного рваного, украденного взгляда, чтобы понять — рыбка клюнула, актеры удачно отыграли отведенные роли, пора переходить ко второму акту.       Последний штрих: пара соток на чай, небрежно накинутая куртка, и вот меня уже ловят за руку, прямо у парковки, почти на глазах у уезжающей Тростинки. Как она может терпеть все это? Неужели статус важнее души?       Он знает мою цену. Хотя сегодня я бы мог отыграть и бесплатно.       Хочет, чтобы я начал отрабатывать уже в машине, но я шучу, обманываю: мол, страшно, смотри на дорогу, боюсь разбиться. Глупости такие. Я бы и рад. Лёгкая, простая, ни к чему не обязывающая смерть, можно ли придумать лучше?       Неожиданно сложно соврать ему. Лё подумал, что меня вызвал Аркадий, разозлился, не говорил, но я ж вижу, по глазам его светящимся вижу. Я запрещаю себе его любить. Всеми силами, упираюсь руками и ногами в ничтожной попытке оставить дистанцию у своего сердца, но с каждым днём руки дрожат все сильнее, а ноги подкашиваются под напором чувств. Нельзя мне с ним, он ежеминутно погружается в мою трясину, не замечая, отказываясь понимать.       Тебя любить проще. Я знаю, уверен, ты не ответишь, не дашь утянуть, погубить и свою душу. Твоя отчужденность — лучшее, что со мной случалось, ведь я могу любить спокойно и без страха, зная, что не смогу приблизиться.       А Лёша… Лёша сам ныряет. И сразу с головой и без страха, и меня парализует от мысли, что будет с ним дальше. Но я эгоистично верю, что смогу насладиться хоть маленьким счастьем, вовремя отпрыгнув в самом конце. Только, смогу ли? Хватит ли мне сил на такое?       Машина тормозит у маленького невзрачного здания, защищённого с трёх сторон величественными елями и горами. Старая, полустертая вывеска сообщает, что приехали мы куда нужно, и я выдыхаю. Твой мужчина не ошибся. Поблагодари его потом и от меня, не хотелось бы добровольно идти на такое дважды.       Меня проводят в номер: большой и светлый, за окном резной балкончик да еловая ветка. Она, танцуя на ветру, бросает переменчивые тени на паркет, и я любуюсь ими, даруя себе секундную отстрочку.       — Ты знаешь, что делать.       Конечно знаю. Все как ты любишь. Я ж за этим сюда и шел.       Медленно раздеваюсь, пытаясь понять, где камера, но делать это слишком откровенно нельзя. Все же мне удается заметить две, и я успокаиваюсь. Все идет как надо.       Обнажившись, встаю на колени, опустив голову, и жду, пока мне перевяжут руки. Волосы падают на лицо, закрывая обзор, а я размышляю, какой смысл в связывании? Руки — замечательный инструмент для получения удовольствия, я бы мог сделать ими так приятно, что у него бы на другое сил не осталось. Зачем самому лишать себя живого партнера? Нравится ебать безвольных кукол?       Щелкает ремень брюк, знаю — он кожаный. Не потому что видел, знаю — всегда один и тот же.       Первый удар приходится на ягодицы, и я кричу. И не потому что больно — знаю, ему нравится именно так. Чем громче и отчаяннее крики, тем больше удовольствия. Ремень — это хорошо. Два подхода он не делает, а значит, мы сегодня без плеток. Вот они уже разные. Под настроение.       Не считаю удары, зачем? Системы тут нет. Полосует, пока не надоест.       Порка заканчивается, и меня поднимают, швырнув на кровать. Тут же переворачиваюсь на спину: знаю — он любит смотреть в лицо. Да, я хорошая шлюха и знаю как надо. Мне достаточно одного раза, чтобы получить клиента.       Когда он закуривает, начинаю просить, кричать не надо. Он любит, чтобы умоляли, искренне. Я знаю, что это бесполезно, он знает, что это бесполезно, и о том, что я это знаю тоже в курсе. Театр абсурда продолжается. Хорошо б ещё заплакать, но у меня сегодня не получается, мысли убегают не в ту сторону. Тяжело выдавить слезы, когда внутри ликуешь.       Его это раздражает. Он хочет слез. Прости, сегодня ну никак.       Недокуренная сигарета прижигает кожу в нижней части бедра, там, где она самая нежная. Выгибаюсь, изображая попытку вырваться, но на самом деле прижигая этим себя ещё больше. Давай уже, хватит прелюдий, ты уже жаждешь, невозможно ж не заметить.       Я оказываюсь прав. Презерватив, смазка, ты не хочешь делать себе больно, резкий толчок, сразу и до конца. Надо же, сегодня он удивительно быстр. И какой смысл было оплачивать три часа? Или все же надеешься на второй заход?..

***

      Аид       Крики бьют наотмашь, проникая внутрь через наушники, выбивают воздух из легких, заставляя задыхаться, и холодят кровь. Безумно хочется плюнуть на все, ворваться в номер, забрать Иоанна и сбежать. Как же мой Мир вытерпел такого мэра? А ведь с ним было хуже, о чем свидетельствуют полосы на животе.       Я не смогу забыть ни то, что увидел сегодня, ни этот голос, молящий, просящий прекратить, ни крики дикой боли.       Руки трясутся, занимаю их сигаретой, пытаюсь отвлечься на дым «Парламента». Я сейчас до одури хочу рвануть домой и прижать к себе Мирослава, показать, что я больше не позволю его обижать, что теперь у него есть тот, кто будет заботиться и оберегать, отгоняя зло. Но остаюсь в машине, ждать, когда этот ужас подойдет к концу.       Мэр, отвратительный до блевотины, наслаждается происходящим, гребаный психопат.       Стараюсь не смотреть, как мэр берет Иоанна. Парень из-за этого всего мне не противен, мне его жалко.       На фоне худенького и изящного Иоанна, мэр выглядит еще большим боровом, чем есть на самом деле. Тело колышется как студень, поблескивая испариной в свете ламп.       У Мирослава кожа гладкая, безумно нежная и совершенно не загорелая, отчего синеватые венки выделяются на теле еще ярче. Когда он обнажен, на него хочется любоваться и целовать, всего. А тут этот… Эта желейная куча мучила своими потными, толстыми пальцами мой Мир.       От картинки, мелькнувшей в голове, мутит. Внутренние органы вдруг объявили бунт и собрались выйти погулять.       Распахиваю дверцу и даже выйти не успеваю, как меня выворачивает.       Когда отпускает и я, прополоскав рот водой и зажевав жвачку, возвращаюсь к трансляции, там уже все закончено. Мэр разговаривает по телефону, а у Иоанна рот занят… Зато руки развязали.       Вставляю наушник и пытаюсь понять, о чем речь. Прихожу к выводу, что мэр не только любит пожестче, так еще и подпольные собачьи бои устраивает, где совершаются сделки. Обращался он к своему помощнику, значит, пытается сильно не светиться.       Нормально обдумать я это не могу, не время и не место. Мэр собирается и расплачивается с Иоанном, после чего уходит из номера.       Слышу, как отъезжает его тачка, подъезжаю к гостинице и иду к лестнице, пора забирать камеры.       Иоанна в комнате нет, зато слышен плеск воды, значит, пошел в душ. Собираю камеры, и когда дело закончено, из уборной выходит неожиданно довольный Иоанн.       — Тебе что, нравится такое? — не выдержав, спрашиваю я. Вроде и нужно бы промолчать, но такое… с мэром… Фу!       — Желеподобные мужики с садистскими наклонностями, считающие себя пупами земли? Такое вообще хоть кому-то может нравиться?       — Не знаю. Просто выглядишь так, словно эта встреча была долгожданной, и ты теперь рад.       Иоанн смотрит на меня, словно я чепуху сморозил.       — Я и рад. От мысли, что его наконец прижмут, петь хочется. Ну и… Я б к нему в нормальном состоянии не пошел.       Киваю. К такому даже я бы во вменяемом состоянии не пошел. Как вот завтра с ним разговаривать и не прибить ненароком?!       Смотрю в глаза Иоанна — зрачки сужены.       — Подкинешь до дома?       — Конечно. Тебе что-нибудь нужно?       Например, аптечка. Или еще доза. А может, бутылка чего-нибудь крепкого. Я бы, наверняка, захотел подобное забыть. Я просто смотрел трансляцию, а мне уже хочется стереть это из памяти.       — Не, нормально все, удача сегодня на нашей стороне, и все прошло на лайте. Снять удалось?       — Да. Его и видно хорошо и слышно. Бедные собаки!       — Они почему-то никогда не боятся говорить при шлюхах. Все. Как будто мы не люди, и не слышим ничего. Пойдем отсюда?       — Да. Только я опять через балкон, чтобы этот тип с бородой не полез с вопросами.

***

      Лёха       Все было прекрасно вплоть до вчерашнего вечера, потом я пошел курить а, вернувшись, понял, что что-то изменилось. Это как в люстре с тремя лампочками, выкрути одну и вроде по-прежнему светло, но не так ярко. Ты не смотрел мне в глаза и вообще заперся в ванной. Меня потряхивало и, если бы не позвонил Кас со срочным вызовом на работу в бар, то вломился б к тебе и плевать, что не хочешь, чтобы я смотрел на это! Взяв себя в руки, остался ждать у двери, чтобы успеть хотя бы поцеловать тебя перед уходом. Поцелуй не принес облегчения, но ты не стал дожидаться, когда я уйду, и скрылся из коридора. Психанув, я отправился в «Астери», где умудрился нормально отработать, даже несмотря на внутренний раздрай, близкий к панике. Почему ты не говоришь, что случилось? Я ж не слепой. Да и если учесть, что про Полякова ты не скрываешь, значит, дело не в нем. А в чем тогда?       Закрыв смену, я пулей метнулся на улицу, вызвал такси и закурил. Пишу тебе, спрашивая, можно ли приехать и, получив короткое: «Я дома» — выдыхаю.       Ты жив, уже замечательно, с остальным разберемся. Я бы в любом случае поехал.       Быстро домчав, взлетаю на твой этаж и захожу в незапертую дверь. Не припомню, чтобы ты пренебрегал замком. Закрываю дверь и иду на твои поиски, на полу валяется полотенце. Ты на балконе: сидишь на холодном полу, без покрывала, в одной футболке и трусах, волосы влажные, на меня внимания не обращаешь.       Заметив меня, смотришь. У тебя расширены зрачки, но в глазах грусть напополам с торжеством. Ни хрена не понимаю, но ты же заболеть можешь. Сначала хочу спросить разрешения, но даже если тебя сейчас нельзя трогать, я не могу тебя тут оставить. Наклоняюсь и беру ледяного тебя на руки, унося в дом. Кошмар просто, как в морозилку руки положил. Кладу тебя на диван, кутаю и в одеяло, и в плед. Если сделаю чай, ты будешь? Растереть, может, чем? Блин, я с тобой вообще теряюсь!       Ты моргаешь, шальным взглядом оглядываешь комнату и, остановив свой взор на мне, улыбаешься.       — Привет. А ты чего такой? На работе что-то?       Ио, я сойду с тобой с ума!       — Нет, все в порядке. Чай будешь?       — Буду. Я с тобой все буду!       — Хорошо. Я сейчас сделаю, а ты полежи пока тут, ладно?       Я не понимаю ни что происходит, ни понимаешь ли ты меня. Бля, я точно ебнусь!       Ты киваешь, и я ухожу: сначала повесить куртку на вешалку, а потом на кухню, ставить чайник. Стоит мне это сделать, как ты меня обнимаешь сзади, подобравшись абсолютно бесшумно. Вздыхаю.       — Я так соскучился. Будто прошла целая жизнь.       — Ио, я тоже очень соскучился, но ты же замерз.       Поворачиваюсь к тебе, обнимая в ответ. Капец, какой холодный.       — Мне не холодно. И ты теплее одеяла.       — Я сейчас сделаю чай, и пойдем вместе ляжем.       Я для тебя хоть одеялом буду, хоть подушкой, главное, отогревайся.       — А пойдем на крышу? Там сейчас рассвет будет. Красота…       — Это очень романтично, но не получится сейчас. Ты ледяной, пока не отогрею, никуда не пущу.       — Так грей быстрее!       Ты меня целуешь, и я понимаю, что чай отменяется. Слегка приподнимаю тебя, ставя твои стопы на свои, пол тоже холодный, и мы медленно так и идем в комнату. Мне приходится оторваться от твоих губ, чтобы ни во что не врезаться по пути, но ты целуешь меня то над воротом кофты, то в шею. Кладу тебя в кровать, снова кутая, и начинаю раздеваться. Ты смотришь обиженно. Ох!       — Ио, я сейчас, подожди минутку.       Стянув сразу все и скинув одежду на пол, залезаю к тебе и прижимаю. Ты такой ледяной, что мне самому становится прохладно, и мурашки скачут как ужаленные.       — Ты спал ночью?       — Нет. Вроде. Нет, точно нет.       — А сейчас будем?       — Нет! Не хочу спать, тебя хочу. Забыть хочу. Только ты. Поцелуй меня по-настоящему, а?..       Все же я оказался прав и что-то произошло. Есть ли смысл спрашивать тебя сейчас?       Целую тебя, как ты и просил, а твои льдинки, что, по идее, пальцы, уже скользят по мне. Ладно, сначала греться, потом все остальное.       Залезаю под твою футболку, глажу, хотя хочется растереть нормально. Ты с жаром мне отвечаешь, льнешь, потираясь уже вставшим членом о мое бедро, отрываешься от губ, чтобы прошептать моё имя, и снова целуешь. Что бы ни произошло, я все равно тебя хочу и люблю, поэтому, откинув одеяло, стаскиваю с тебя футболку, замечая небольшой синяк на боку. Целую твое тело, спускаясь ниже. Одеяло уже слезло на пол от наших движений, поэтому, избавив тебя от трусов, сразу замечаю свежий округлый ожог на внутренней стороне бедра. Вздыхаю. Что еще у тебя есть? Безумно хочется развернуть и обсмотреть всего, но ты так нетерпеливо извиваешься, что навряд ли позволишь это сделать. Наклоняюсь и провожу языком по члену, вбирая жаждущую плоть и сразу задавая горячий темп. Нет, не из-за того, что тебе так нравится, просто хочу, чтобы ты кончил и успокоился, и я тогда смогу тебя осмотреть. Ты стонешь мое имя, так непривычно слышать это часто, извиваешься, запускаешь руки в мои волосы и сжимаешь.       Я тоже тебя хочу, безумно сильно. И трущаяся об меня внизу простыня ни хрена не спасает, лишь распаляя еще больше. Но я не могу сейчас думать о себе. Вдруг у тебя сильные повреждения, а ты не знаешь из-за своего состояния? Я не хочу сделать тебе больно.       У меня получается подарить тебе «маленькую смерть», хотя уже начал отчаиваться, что ты не кончишь — аж челюсть ноет от этого марафона. Наконец ты изливаешься, дернув меня за волосы и вскрикнув. Проглатываю и сразу же отстраняюсь, чтобы, пока ты не потребовал что-нибудь еще, успеть тебя осмотреть. Переворачиваю на живот и вижу широкие сине-черные отметины с красными точечками, полосующие ягодицы. Блядь. Как ты это все выносишь-то? Я не чувствую твою боль, но от одного вида внутри плохо, все сжимается прям и плакать хочется, словно я дитё неразумное. Глажу твои ноги, не понимая, как я могу тебе сейчас помочь.       Ты оборачиваешься и удивляешься.       — Лёш? Ты давно приехал?       — Не особо. Чай будешь?       Я отворачиваюсь от твоих пострадавших ягодиц и встаю, укрывая тебя подобранным с пола одеялом.       — А зашёл как? Опять по балконам человека-паука изображаешь? Да, давай, если хочешь, с тобой попью.       Я бы сейчас чего покрепче бахнул… Натягиваю на себя трусы.       — Ты дверь не закрыл. Лежи, я принесу.       Иду на кухню и снова включаю чайник, доставая две кружки и пытаясь отвлечься на это действо. Мне нельзя спрашивать, с кем ты был. Я же с собой не совладаю и пойду творить херню, а сейчас нельзя, нужно позаботиться о тебе и все приготовить, и письмо тебе написать.       Залив кипяток, иду в комнату, ставлю кружки на пол и устраиваюсь рядом. Ты вылезаешь из кровати и подсаживаешься ко мне.       — Пол холодный, а ты только согрелся, не надо издеваться над организмом еще больше, вернись в кровать, пожалуйста.       — Да мне не холодно, честно. Ты чего такой? Случилось что?       — Я помню, что тебе не холодно, — поднимаюсь и утягиваю тебя на диван, снова укрывая. Я не хочу чай. Хочу тебя пожалеть и помочь, но не понимаю как, поэтому просто притягиваю тебя к себе и обнимаю. — Спать будешь?       — С тобой — буду. Ты чего чай не пьешь?       Ты садишься, выныривая из моих объятий, и я вздыхаю. Даешь мне кружку, и я демонстративно отпиваю.       — Ой, а у меня шоколадка есть. Будешь?       — Давай, — безэмоционально отвечаю я.       Ты достаешь ее из своей кофты, которая валяется на полу, привстав для этого с дивана и светя своими синячищами ужасными. Угощаешь меня и ешь сам. Быстро проглатываю, не ощущая вкуса, запиваю чаем и, составив кружку обратно на пол, ложусь.       — Спать? Устал?       Ты вообще что-нибудь помнишь?       — Нет. Просто иди ко мне, пожалуйста.       Ты ложишься ко мне на плечо, утыкаясь в меня носом, а я накрываю тебя и, обняв, целую в висок.       — Лёш, я так счастлив с тобой. Спасибо тебе.       — Я с тобой тоже. Давай отдыхать.       Ты быстро засыпаешь, а я еще лежу какое-то время, пребывая в раздумьях, которые ни хрена не помогают, но в итоге тоже следую за тобой.       Нас будит звонок твоего телефона. На улице еще светло.       Ты, свесившись с дивана, рыщешь по полу в поисках звонилки, а я пытаюсь доспать.       — Да? — говоришь еще в полудреме.       — Привет, Мышонок. Разбудил? — узнаю противный голос Полякова и распахиваю глаза.       Ты резко сбрасываешь сонливость и садишься.       — Нет.       — Соскучился?       — Сам как думаешь?       Слышу смех из телефона. Придурок!       — Ты же не думал, что я брошу тебя в праздник?       — До последнего надеялся на лучшее.       — Завтра за тобой Леня заедет, будь готов к девяти. И оденься поприличнее, в люди идем.       Вот и отметили…       — Хорошо.       — Не грусти, Мышонок, будет весело. Жду тебя с нетерпением!       Как я дотерпел до конца разговора и не пошевелился, не знаю. Но стоит этому охуевшему мудаку положить трубку, резко поднимаюсь под твой расстроенно-виноватый взгляд. Наклоняюсь к тебе и целую, после чего натягиваю джинсы, следом кофту и уношусь на балкон. Успокаиваюсь от холодящего ноги пола и заполняющего легкие терпкого дыма.       В комнату возвращаюсь уже взяв себя в руки, но тебя тут нет. Собираю разбросанные вещи с пола, перекладывая их на шкаф. Ты выходишь из уборной и проходишь на кухню, потом возвращаешься в комнату и садишься на диван. Ты очень расстроен, и это понятно. Мне тоже не нравится, что ты поедешь к нему.       Сажусь рядом и обнимаю. Хочется подбодрить, сказать, что скоро все закончится, но ведь это не точно и все может пойти по пизде, зачем обнадеживать?       — Я не могу отказаться.       — Я знаю, Ио.       — Если б мог, я бы обязательно провел эту ночь с тобой.       — Мы проведем с тобой другие. Много-много других. Раз мы пока не в силах повлиять на ситуацию, давай о ней не думать? Мы же сейчас вместе, вот и давай думать о хорошем. К тому же мне скоро опять в клуб, Кирилл ногу сломал, я теперь за него.       — Кас, наверное, в панике…       — Угу, особенно оттого, что в новогоднюю ночь я не выйду. Вызванивал кого-то вчера весь вечер, не знаю уж, добился он, чего хотел или нет.       — Странно, обычно на Новый год желающих хоть отбавляй. Людей мало, все забронировано, чай большой.       — А я уже начал представлять, как он сам за стойку встанет.       Я не уверен, что должен это спрашивать, но…       — Ио, когда ты… под своей штукой, ты запоминаешь, что было?       — Да, в общих чертах. Что-то чётко, что-то как после сна, будто все, что было, просто приснилось. Как и в любом сне, многие детали расплываются, иногда путаются.       — Несмотря на твою отзывчивость, мне все же больше нравится, когда ты в себе.       Мне мало контакта, и я провожу носом по щеке, вдыхая твой запах. Я должен спросить о том, что было ночью, но раз ты этого не рассказал, есть ли шанс, что ответишь сейчас? Смогу ли я не сорваться, узнав правду? Нет, не думаю, я сам не верю, что умею себя контролировать, если дело касается тебя и твоей боли.       — Прости… Я стараюсь с тобой по минимуму, но сам видел, к чему это приводит…       — Все в порядке. Я просто сравниваю. Мне нравится слушать твое дыхание, и ты такой… Блин, меня опять уносит, даже от одного представления.       Ты такой мой в эти моменты, что я хочу, чтобы это длилось вечно.       Ты укладываешь голову на мое плечо, обнимаешь, и мне безумно хорошо с тобой, тепло.       — Спасибо, что не расспрашиваешь. Я понимаю, ты вчера видел и… Спасибо.       — Я не хочу вынуждать тебя делать то, что ты не хочешь. У тебя и так этого слишком много.       — На самом деле, я не хочу от тебя ничего скрывать. Но ты воспринимаешь все не так как я, для меня многое гораздо проще, чем кажется. Да, наверное для большинства адекватных людей то, что для меня норма — безумие. Но начни я все это обдумывать с точки зрения морали, этики, с нормальным общепринятым понятием жизни — двинусь окончательно, а у меня и без того с мозгами проблемы. Я… Я вчера сам поехал, зная, что меня ждет. Но для меня это было важно. И боль — это такие мелочи, если честно. Если не передумаешь, когда-нибудь я тебе все расскажу.       Я ничего не отвечаю, лишь поглаживаю тебя и целую, куда получается. Я бы мог сказать: «Расскажи мне сейчас или потом». Я бы мог захотеть, точнее, я бы точно захотел убить этого нелюдя, что делает такое, но не уверен, что смогу успеть проделать этот трюк дважды. Я люблю тебя, Ио, и очень надеюсь, что ты выдержишь все, что не сойдешь с ума и сможешь пережить этот кошмар, чтобы жить нормально и свободно. Потом. За нас двоих.