Астери

      Аид       Утро начинается не с кофе, а с пробежки, прям как в старые добрые.       В колледж приезжаю на байке, ловя завистливые взгляды. Но мое замечательное настроение слегка ухудшается отсутствием Мирослава. Проспал? Устал? Просто не захотел идти?       Ему, конечно, нужно отдохнуть, вчера только два часа и поспал, но мне как-то не по себе. Звоню ему; телефон вне зоны доступа. Ладно, пусть набирается сил, ему еще за братом сегодня. Перезвоню, как придет уведомление, что он в сети.       После учебы занимаюсь готовкой, намереваясь порадовать Борю, а то я подзабил на свои обязанности со всем этим.       А потом мне звонят с неизвестного номера, хмурюсь, но отвечаю:       — Да?       — Привет, это Слава, помнишь меня? Извини за беспокойство, но ты же с Миром работаешь и учишься? Он был сегодня на работе или на учебе?       Слава — другоподруга Мирослава. Скорее всего, номер у Лёхи взяла.       — На работу вчера уехал, сам видел, а на учебе нет, не было, — без задней мысли отвечаю я. — А что случилось?       — Да мне из школы Савкиной позвонили, он за ним не приехал, и телефон отключен. Я за Савелием-то выехала уже, сама привезу, но за Мира переживаю, это на него не похоже.       Чудом не роняю телефон. Мирослав не мог забыть забрать брата. С ним же все в порядке? Может, проспал? Пожалуйста, пусть проспал.       Внутри аж все сжимается от дикого страха. Не мог же отец его, и правда, того?       — Я поищу его, — говорю и не узнаю свой голос.       Повесив трубку, собираюсь и лечу на улицу.       Первым делом еду к нему домой, открывает мне бабушка, очень адекватная сегодня на вид. Обойдя все комнаты, Мирослава не нахожу, и мне становится еще страшнее. Но сейчас не до того.       Вылетаю на улицу, прикуриваю, руки подрагивают. Так, возьми себя в руки! Своим долбаным страхом ты ему не поможешь.       Звоню Касу, который, что удивительно, сонный. Не даю ему повозмущаться и сразу спрашиваю, был ли Мирослав на работе. Получив утвердительный ответ, кидаю трубку и, отбросив недокуренную сигарету, сажусь на байк.       Он был в «Астери», значит, это последнее место, где его видели. Блядь, если он не был дома, бабушка же голодная и кот! Чертыхаюсь и иду обратно, где на скорости ракеты накладываю подогретую кашу бабушке и сыплю корм коту. После чего гоню в клуб, где вижу Ижа, тоскующего на пустой парковке. Еб твою мать!       Кручусь около, будто он может заговорить и рассказать, куда делся его хозяин, и тут замечаю камеру. Совсем уже не соображаю.       Залетаю в клуб, открыв дверь своим ключом, который теперь таскаю на связке, и иду в комнату охраны. Мне требуется больше времени, чем хотелось, чтобы найти нужную запись. Видно, что Мирослав с кем-то говорит, уходит и больше не возвращается.       Где же искать тебя, мой Мир?

***

      Лёха       Просыпаюсь от ужасного, противного рычания телефона. И почему я его не вырубил? Делать нечего, приходится отодвинуться от тебя, чтобы найти телефон. Возвращаюсь к тебе, снова ощущая на себе твои руки, и только после этого отвечаю Славе. Который, вообще непонятно, на хрена мне звонит.       — Да? — голос хрипит после сна.       — Лёх, это Слава, помнишь? Дай, пожалуйста, номер Аида.       Хороший бы друг спросил: «А на хуя?», но мне не до этого всего.       — Ща скину, — говорю, отключаюсь и, отправив номер, вырубаю телефон. Пошли все на хер!       Поворачиваюсь к тебе, проводя пальцами по твоим волосам.       — Хочешь еще поспать?       — Хочу обратно в свой сон, но он уже не вернётся, — ты потягиваешься, разминая затекшие мышцы, и ложишься на меня, потираясь щекой о грудь.       — Мне снилось, что мы с тобой на речке в деревне, только не дети уже. И ты купаешься, а я опять сижу на берегу в этих странных перчатках, а потом понимаю, что могу присоединиться, и, прям в одежде, иду к тебе и целую под чей-то визг. А тебе?       Запускаю руку в твои волосы и поглаживаю. Они мягкие, приятно щекочут пальцы.       — Визг — это, наверняка, маман моя нас спалила. Она и так тебя терпеть не могла, а тут бы, точно, душа не выдержала. Мне снилась весна, и нам снова четырнадцать.       С мамой твоей у нас взаимная неприязнь.       — И что мы делали? — подталкиваю тебя к продолжению.       — Ничего особенного. Сбежали с уроков, радуясь первому теплу, болтали ногами, сидя на лавочке, и ели морковку с зеленой кисточкой. По весне такой не бывает, не время ещё, но мне снилась именно такая, свежесобранная, с грядки, и промытая в ручье за домом. А ещё там было легко и пахло сиренью. И дышалось полной грудью, и не думалось ни о чём.       Как по команде на меня опять нахлынула тоска. Ведь, если б я остался, мы могли бы целоваться на той лавочке и стать счастливыми уже тогда, и не было бы никакой херни вокруг.       Но прежде, чем начать жалеть о том, что невозможно исправить, откидываю эти мысли прочь и переворачиваю нас, нависая сверху, и целую. Ио, спаси меня, вытяни из этого состояния. Я не хочу убиваться, когда ты рядом. И ты с удовольствием мне отвечаешь, обнимая, прижимая и поглаживая спину. А я таю в твоих руках, забывая обо всем, наслаждаясь одним тобой.       Потом ты, как обычно, уходишь надолго в душ, а я, сходив покурить на балкон, возвращаюсь на диван ждать тебя.       Ты приходишь с пакетом мандаринов, и мы валяемся уже вместе, уплетая их, болтая о всяких глупостях, периодически отвлекаясь на поцелуи, потому что невозможно быть так близко и этого не делать.       Когда звенит трубка домофона, ты напрягаешься, я, естественно, тоже и смотрю на тебя. Это он?       — Это не может быть Аркаша, у него ключи. Но больше сюда никто не ходит. Тихо, ладно?       Киваю и иду за ним в коридор, чтобы услышать непонятное, но знакомое рычание. Зачем сюда пришел Аид? Ты нажимаешь на кнопку и поворачиваешь ключ в замке, и мы остаемся ждать напротив двери. Друг явно бежал, потому что поднимается чересчур быстро, влетает в коридор, и я делаю шаг к тебе, потому что он не похож на адекватного, и непонятно, чего от него ожидать. Глаза как у бешеного дракона.       — Мирослав тут? — практически не разжимая челюсть, спрашивает он, и я отрицательно машу головой. Миру-то че тут делать?!       Аид игнорирует мое отрицание и прется в квартиру. Пока он, видимо, ищет тут Мира, смотрю непонимающе на тебя. Ты понимаешь что-нибудь? Но ты удивлён не меньше моего.       Аид возвращается, не найдя своей пропажи, и на выходе из квартиры его останавливает твой вопрос:       — Что с Мирославом?       — Пропал. Увидите его — сообщите.       — Аид, стой! — ты хватаешь его за руку, не давая сбежать. — В смысле, пропал? Когда?       — После смены. С парковки, — Аид поворачивается ко мне, и я вижу, как мелькает страх в его глазах.       — Помощь нужна? — спрашиваю я.       — Сам справлюсь. Но если увидишь его, звони сразу же.       Друг уходит искать своего Мира, а ты смотришь на меня испуганно. И я вспоминаю, как ты смотрел на него тогда. Он для тебя важен? Он тебе нравится? Я не понимаю.       — Не волнуйся, он его найдет, все будет хорошо.       Я готов пойти сам его искать ради тебя, только скажи.       — Сегодня пятница, он не мог просто загулять. Мы совсем ничего не можем сделать, да?..       — Я его не знаю и не понимаю, где можно искать, кроме дома. Но если Аид пришел сюда, значит, там он уже проверил.       Ты сбегаешь из коридора, и я иду следом, как выясняется — на балкон. Дом как дом, Мира не видно, Слава курит на крыльце.       — Пойдем спросим, узнаем? Я понимаю, что бессмысленно…       — Мы можем позвонить, номер есть. Но если тебе будет спокойнее, можем и сходить.       — Пойдем. Пожалуйста.       И мы идем. Я и так-то не могу с тобой спорить, что говорить о том, когда ты такой взволнованный?! Я уже готов сам пойти по улицам искать Мира, заходя во все дома подряд, только бы сделать тебе этим легче. Но подобная затея абсолютно бредовая, Аид знает о нем больше, да и на крайняк обратится к отцу. Он придумает что-нибудь, он найдет его. Слава вещает что-то о брате и что сам не в курсе, где Мир, чего и следовало ожидать. Беру тебя за руку и увожу домой, нечего нам тут делать, а ты уже весь перепугался до бледности и слегка подрагивающих пальцев. Я волнуюсь за тебя.       Дома ты такой рассеянный, взгляд потерянный, я не понимаю, чем тебе помочь. Усаживаю тебя на диван, и ты просто смотришь в окно, а я на тебя. Это длится долго, очень долго, у меня уже у самого нервы сдают.       — Иоанн, — твое полное имя так непривычно для языка, что даже странно. — Его найдут. Если ты не прекратишь себя накручивать, я сам пойду его искать для тебя.       Не представляю, где он может быть, но ради тебя я на все пойду.       — Мне кажется, я догадываюсь, куда он мог деться, но даже думать об этом не хочу. Откуда в людях столько жестокости? Гарик этот, на вид нормальный парень, веселый. Если б не знал, чем он занимается, в жизни б не поверил. А Аркаша? Он, знаешь, каким добрым казался? Никому и в голову не приходит, какие демоны у него внутри. Вы внешне чем-то похожи. Наверное, поэтому я на него в свое время и запал. Только у него в душе тьма, а у тебя свет.       — Может, ему делали больно, и он так мстит? Или не умеет иначе. Не знаю, может, он просто больной. Я не хочу о нем думать, когда мы вместе. Я и так все время за тебя переживаю.       — Мне тоже часто делали больно. Только после этого мне еще тяжелее стало видеть, как другие мучаются. Когда знаешь, каково это, когда свет в тебе гаснет. Хочется всех вокруг защитить, не дать потухнуть. Не должны люди через такое проходить. Говорят, каждому на долю выпадают те испытания, которые он может пережить. Только это неправда. Люди ломаются легко, и не каждого потом можно склеить.       Я хотел психануть и уйти на улицу искать Мира, или просто пойти покурить, но после услышанного, просто притягиваю тебя к себе, обнимая. Я найду все твои сломанные кусочки и самый лучший клей — уверен, у меня получится.       — Хочешь, возьмем плед и пойдем на балкон ждать его? А он вернется, точно вернется.       — Это похоже на сумасшествие, да?       — Нисколечко.       — Мне нравилось наблюдать за ним. Людей, в которых есть огонь, сразу видно. Только в моем окружении таких почти нет. В «Астери» большинство либо сломались, либо никогда и не умели загораться. Я какое-то время даже думал, что это влюбленность. А потом понял. Я любил не его, а понимание того, что кто-то смог окунуться в нашу клоаку и сохранить себя. Пока он светит, есть надежда, что и у нас не все потеряно. Раз он смог, то и другим по силам. Значит, есть шанс. Но если и он потухнет… Как тогда-то?..       Ты смотришь на меня так растерянно, а я пытаюсь сообразить, как могу помочь. Из-за таких как ты, Ио, люди становятся супергероями.       — Что бы с ним сегодня ни произошло, он справится и вернется, слышишь? Его огонь будет с ним, вот увидишь. Может, он и станет меньше, но со временем разгорится вновь.       Я целую тебя в нос и поглаживаю спину.       — Мне нравится твой огонь, Лё. Он родной и не обжигает, и рядом с ним у меня появляется иллюзия, что я тоже горю. И становится теплее, жить опять хочется. Не гасни только, пожалуйста.       Я так хочу, чтобы и в тебе он потом разгорелся. Утащить бы Полякова за собой на тот свет, чтобы он больше не заливал твоё пламя водой.       — Ни за что, у меня охренительные дрова. Буду греть тебя вечно.       Ты вжимаешься в меня, обнимая так крепко, словно я спасательный круг, брошенный тебе посреди океана. И я отвечаю тем же, пытаясь оградить-уберечь твои искорки от ливня реальности. Ты ведь справишься потом один? Я верю в тебя и очень надеюсь на это.       А потом мы все же выбираемся на балкон, устраиваясь на подушках, заматываясь в плед и одеяло, и, обнимая друг друга, попиваем горячий чай из термоса.

***

      Мирослав       Просыпаюсь от острой головной боли. Виски ноют до тошноты. Не открывая глаз, пытаюсь помассировать, но не могу шевельнуть руками, которые почему-то над головой.       Резко открываю глаза и тут же щурюсь — яркий свет бьёт по радужке, принося очередную порцию острой боли.       — Очнулся? Долго ты, — слышу смутно знакомый голос. Неужели?..       Предпринимаю еще одну попытку оглядеться, от безжалостного света на глазах выступают слезы, затмевая обзор, но эту жирную рожу не узнать невозможно.       Мэр! Блядство! Откуда?!       Хватает меня ненадолго; глаза сами закрываются в попытке избавиться от боли, но я успеваю понять, что лежу на кровати в каком-то светлом помещении. Напротив зеркало, оно и отражает на меня солнечные лучи, из-за которых ничего больше рассмотреть не могу.       Слышу шаги, и кровать прогибается.       — Что, боишься на меня смотреть? Правильно, бойся. Наконец у тебя проснулись ко мне правильные чувства.       Ощущаю, как его пальцы касаются моей щеки, и дергаюсь в сторону, но это не увенчалось успехом — привязанные руки и, как успел понять, ноги, не дают пространства для маневра.       — Да нет, просто вы для меня как солнышко. Смотрю, и от счастья слезы наворачиваются.       — Дерзкий. Мне такие нравятся. Ломать приятнее.       Почти ласковое движение пальцев прекращается, и он с силой хватает меня за подбородок, вынуждая повернуть голову.       — Посмотри на меня. Хочу видеть твой страх.       Да как же тебе, придурку, объяснить-то?       — Шторку на окошке прикройте, я стесняюсь.       На самом деле мне действительно страшно. До одури. Даже хорошо, что лежу: стоял бы — точно коленки б подкосились. Но доставлять ему удовольствие, показывая это, не собираюсь.       — Не переживай, малыш, нас тут никто не увидит. И у нас будет много, очень много времени, чтобы развлечься.       Старый больной извращенец! Так и знай, если помру сегодня, перед смертью прокляну, пожелав, чтобы писюн твой мерзкий отсох и отвалился!       Слышится шорох, и я слегка приоткрываю глаза, рассматривая происходящее через опущенные ресницы. Я действительно лежу на кровати, даже, что удивительно, зная его желания, одетый. Мэра не вижу, лишь толстые, обтянутые черными брюками ляжки с округлыми коленями.       Он отворачивается, чем-то гремит, а поворачивается уже не с пустыми руками. Около моего живота появляются большие, с длинными лезвиями, ножницы. Это чего ты мне отрезать собрался, ублюдок?!       Перестаю дышать, когда холодный металл касается оголившегося из-за приподнятой футболки пупка. Не могу на это смотреть.       Глаза вновь зажмуриваются, и я слышу характерный «чирк».       Сильной боли нет. Этот шизанутый начинает медленно и планомерно разрезать на мне одежду. Действует неаккуратно, и острые кончики иногда задевают кожу, царапая.       Приходится прикусить язык, чтобы не ляпнуть лишнего. О, мне есть, что сказать! Только вот злить его я тоже не собираюсь. Несмотря ни на что, я ещё надеюсь выбраться отсюда живым. Догадываюсь, что меня ждет, и могу лишь благодарить всех богов, в которых не верю, что эта мерзкая харя не станет моим первым мужчиной.       Если бы господь существовал, он бы не допустил появления таких тварей на свет.       Разрезав футболку, уебище переходит на джинсы. Любимые, между прочим. Старые, местами истертые, но удобные. Дьявол! Меня сейчас жестоко трахнут, а я о джинсах переживаю!       Хорошо, что я оставил номер Славы как дополнительный для связи. Он Саву не бросит. Интересно, если моя пропажа не будет делом рук его отца, Аид действительно, как и обещал, не оставит моих близких? Уверен, он смог бы хорошо о них позаботиться. Я мало его знаю, но успел заценить гипертрофированное чувство ответственности. Это чувствовалось во всем, даже в том, как он ведёт себя в «Астери». Но надо ли это ему? Только если действительно не лукавил, шепча мне «с’агапо». Хватит ли твоей любви, чтобы не предать обещания?       Джинсы обвисают лоскутами. Уебище не снял их до конца, лишь разрезал, но так, чтобы получить полный доступ. Молчит, сопит тяжело. Что, дыхалочка с возбуждением не справляется? Меньше жрать надо, свинья обрюзгшая.       — Мне не нравится, что ты такой тихий.       Я тебе клоун? Ну развяжи, станцую. По роже могу дать, раз так просишь.       Слышу стук, скорее всего ножницы на тумбочку положил. А чё, трусы резать не будем? Я-то уж настроился.       Свист — и живот прожигает резкая, острая боль. Вскрикиваю, выгнувшись от неожиданности, но свист тут же повторятся. Ощущение, что меня наживую разделывают. Распахиваю глаза, позабыв о свете, и вижу опускающуюся на меня плётку.       Мне хватает трёх ударов, чтобы заорать в голос. Дьявол, как Иоанн это терпел?!       Ещё два удара, и я не могу думать ни об Иоанне, ни об располосованных джинсах. Мне кажется, что блядский хлыст разрывает тело до костей; кричу, извиваясь в попытке вырваться, под мерзкий, врывающийся в самую душу, хохот.       Когда удары прекращаются, я вдруг явственно осознаю, что, блядь, обязан выжить. Эта сука не станет последним, кого я видел!       Я не скажу тебе ни слова. И буду самой скучной на свете жертвой.       Толстые пальцы впиваются в мой содрогающийся от боли живот. Меня решили выпотрошить?       Лучше бы не попытался снова открыть глаза. Все в крови. Ее так много, что, кажется, ею пропитался и воздух. Мерзкая тварь, впиваясь ногтями в открытые раны, выдавливает больше алой жидкости и смазывает ею пальцы.       — Ещё не надумал пообщаться? — голос с усмешкой. Я б сейчас, даже захоти, не смог бы ничего сказать. Из горла вылетают лишь стоны.       — Меня заводят твои крики, — шепот у самого уха.       — Рад стараться…       Это мой голос? Скорее хрип.       Смех. Опять смех. Дьявол, если выберусь, наверное, до конца дней буду шарахаться от смеющихся людей.       Мой живот оставляют в покое, и я чувствую, как ануса касаются холодные, липкие пальцы. Когда он успел снять с меня трусы?       Меня смазывают моей же кровью, я не вижу, но чувствую. Пытаюсь не думать об этом. Вспоминаю другие, ласковые, дарящие наслаждение, любимые.       Любимые?       Да, точно да.       Жаль, не успел сказать ему об этом.       Холодно. Почему так холодно?       Когда я очнулся, было тепло. Вернуться бы в лето, под звёзды. Если выйти к морю и задрать голову, появится ощущение, что — чуть-чуть подтянись, встань на мысочки, — вытяни руку и поймаешь яркую звёздочку.       Он входит резко, с гортанным стоном. Дядь, тебе, вообще, норм с таким пузом и сверху? Может, поменяемся?       Но, если честно, мне так больно сейчас, будто не член, а дрын деревянный в меня воткнули. Но больше не кричу. Не могу. Щеки мокнут. Надо же, я и не заметил, что начал плакать.       Самое красивое — это когда в конце августа поймаешь полную луну рядом с Млечным путем. В детстве мне так хотелось прогуляться по нему. Представлял себя Маленьким Принцем из сказки, что может путешествовать по орбитам. Россыпь звёзд действительно похожа на дорогу. Как мелкие камушки раскиданы по ночному небу, только волшебные.       Есть легенда, что после смерти мы все уходим к звёздам и светим там с небосклона, озаряя путь своим близким. Я бы хотел быть в одном созвездии с мамой. Ты же ждешь меня там, да?