Бледный свет

Черный человек

Глядит на меня в упор.

И глаза покрываются

Голубой блевотой.

Словно хочет сказать мне,

Что я жулик и вор,

Так бесстыдно и нагло

Обокравший кого-то.

Сергей Есенин — «Чёрный человек»

      Тот вечер заканчивается незаметно, смазанно, снегопадом. Мелкие влажные крупинки сыпятся с неба без остановки, крутясь в свете огромной жёлтой луны и многочисленных фар. Чонгук вызвал полицию и скорую. Те примчались мгновенно, стоило только сказать, что их главный монстр пойман. Он совсем затих на дне своей временной клетки. Медленно покрывался снегом, скрывавшим следы случившегося ужаса. Снег припорошил и кровь, и поломанные деревья, и изрытую землю. Скрывал всё, да только успокоение никак не приходило, лишь ужас всё новыми порциями пульсировал в горстке пострадавших. Все свидетели и участники событий затихли, замерли и стеклянными глазами смотрели вперёд. Двигался только Чонгук. Он один, кажется, смог найти в себе силы на необходимые действия. Может быть, забывался, может быть, выполнял свою роль в этом деле, но главное — оставался целым. Как бы сильно его не растревожило всё произошедшее, оно не тронуло его рассудка, и более важно — не забрало частицу с собой.       Чимин не берётся принимать произошедшее этой ночью, он сначала берётся за осонание того, что случится дальше.       «Ты исчезнешь», — вертится в голове, пока его накрывают чем-то тёплым. Юнги делает это сам, не доверяя врачам или пытаясь скрыть от них жуткую реальность. Это невозможно, но Чимин принимает его заботу, запоминая последнее, что сделает для него существо прежде, чем испариться. Он вглядывается в каждое движение, наклон головы, прикосновение рук. Пытается усмотреть неуловимое изменение, но граница так размыта. Чимин уже не вспомнит вчерашнего и сегодняшнего Юнги, а от этого мерзко тянет грудь и вздох никак не сделать. Словно он задыхается без видимой на то причины. Он ведь даже не помнит, за что так привязался к нему.       — Дыши глубже, — тихо просит Юнги в машине скорой помощи. Сейчас их отвезут в город, сейчас он вернётся домой, хоть вовсе этого и не хочет. Квартира оставлена с распахнутым настеж окном — промёрзла насквозь, а ему там снова быть одному. Когда он в последний раз засыпал один? Когда-то это было его спокойствием, а теперь…       — Я не заслужил, — шепчет Чимин в ответ, чтобы только существо его слышало.       Юнги нагибается ближе. С трудом различает слова.       — Что ты должен был заслужить?       — Я такой же, как он, — упрямо повторяет Чимин. — Я не должен ехать домой и жить как обычно. Куда исчезло твоё чувство справедливости? — обиженно спрашивает он.       — Моё чувство справедливости? — одними губами спрашивает некто, сидящий совсем рядом.       Чимин с отвращением жмётся на узкой кушетке. Он, пожалуй, впервые в жизни осознаёт, что же такое эта самая справедливость. Понятие, раньше всегда проигрывавшее личным интересам, вдруг переплетается с приземлёнными человеческими судьбами, с самой жизнью. Оно обретает вес, только поздно. Только теперь уже ничего не исправить, разве что распахнуть дверь и броситься на полном ходу на дорогу.       Тогда будет честно? Ошибкам не место на Земле.       Крепкая хватка на ноге отрезвляет, ненадолго напоминая о том, что всегда нужно выбирать самого себя. Чимин и делал так на протяжении целой жизни, но сейчас вдруг сомневается, всматривается близкому человеку в лицо и ощущает, что есть что-то больше и важнее себя самого.       Это нечестно.       Это уже не исправить.       Нужно снова выбрать самого себя.       Но он снова так невыносимо одинок…

***

Talos — In Time

      Дверь хлопает, возвещая о возвращении. Уже совсем не тот? Или времени прошло недостаточно? Сколько прошло и сколько потребуется для полного испарения?       Чимин не движется, никак не подаёт вида, пока смутная фигура приближается в размытом поле зрения. Комната на закате озарена тёплым-оранжевым. Это правда может быть красиво. Под светом всё точно в золоте, но Чимин поднимает взгляд к чужим глазам и те, карие и подсвеченные, но вовсе не такие, как нужно.       — Ты в порядке? — интересуется живой и тёплый Юнги, улыбаясь уголком губ и согревая момент прикосновением. Ладонь на изгибе плеча тяжёлая, пальцы едва заметно поглаживают. Чимин терпит. Так же терпеливо всматривается в черты чужого лица. Что-то не так. Он целует в щёку, распространяя тепло на забившегося в угол и очень запутавшегося Чимина. Прикрывает глаза, переводит руки на щёки, гладит, чуть стягивает кожу — нежно, только чтобы ощутить.       Чимин с трудом не отстраняется от поцелуя. Губы деревенеют и сковывает это отвратительное чувство, когда под прикосновением оказывается лишь оболочка необходимого ощущения. Вот так всё перевернулось? Чимин, увлекаемый в поцелуй, замирает на месте, с трудом пропускает в себя чужое и незнакомое.       — Нет, — вяло сопротивляется, отстраняясь от мало понимающего хоть что-нибудь человека. Он обещал, что обязательно останется в Юнги, но с каждой секундой распознавать его частички всё сложнее. Чимин отталкивает и поспешно бежит прочь, подальше от этой невыносимой неопределённости. Лучше бы всё просто исчезло в одно мгновение. Лучше бы не осталось никаких отголосков. Чимин вырывается из собственного дома. Умоляет лифт забрать его как можно быстрее, пока не нагнали, а в узкой кабине оседает на пол и несётся куда-то вниз или вовсе застывает в неопределённом пространстве. Хочется оказаться в тёмной шахте, где до жуткого пусто и эхо гулко бьётся по стенам. Может быть, оттуда получится вырваться дальше? Чимин поднимает взгляд на одинаковые кнопки, кладёт ладонь на металлический поручень, под ноги смотрит — что если встряхнуть прямо сейчас? Он крепче стоит на ногах. Что если провалиться в неизвестность одним непредсказуемым движением? Сгинуть для своего мира, но угодить куда-то дальше?       Двери распахиваются, Чимин бежит, оставляя навязчивые мысли позади. Рвётся куда-то, мчится, воображая себя нечеловеческим существом, и только в лесу у дома осознаёт себя окончательно надорванным и задыхающимся. Пальцы сжимаются накрепко, но внутренняя растерянность всё равно прорывается. Сухие прогнившие листья под ногами коричневые, иногда серые. Ступни в них проваливаются, но животного веса больше не приобретают. Чимин рычит про себя, ненавидит свою сущность, но тоскует по свободному дикому бегу. Пальцы, дрожа и путаясь, стягивают с шеи подвеску на тугом шнурке. Чимин разглядывает её трепетно сквозь слёзы и надрывается, когда по серому камню пробегает очередная крупная трещина. Внутри всё замирает и тихий звук разносится оглушительно. Карты с предназначениями истлели быстро, а инородный камень сдался только теперь. Всё сожаление и боль утрат стискивается в рассыпающихся на глазах частицах. Чимин не слышит чужих шагов, пока в отчаянии рассматривает осколки на своей ладони и хотя бы в воображении пытается их объединить.       — Чимин, — зовёт в своём известном сожалении и непонимании Юнги.       Омега оборачивается, впервые приоткрывая для него всё своё откровенное отчаяние и боль непринятия. Словно и сам он не понимает, что вовсе не тот.       — Всё исчезает, — дрожащим голосом вскрикивает омега, словно в жизни его никогда не было ничего важнее и ярче этого странного времени.       — Он всё равно останется во мне, — заверяет стремительно пустеющий Юнги, понимая происходящее очень иллюзорно и отдалённо.       — Ты забываешь, — с осязаемой болью продолжает Чимин. Он оборачивается навстречу, а осколки сыплются на землю уже прахом. Их видно в алом луче закатного солнца, и всё на этом. Чимин поднимает взгляд, смотрит в пронизанную солнцем радужку и ищет что-то такое, чему уже и сам забыл название.       — И ты, — с тяжестью признаёт за него Юнги, останавливаясь совсем рядом и неосознанно, по тихому шёпоту внутри смахивает с чужой ладони серую невесомую пыль. Шнурок соскользывает с руки, Чимин вздрагивает, но ловить уже нечего. С каждой исчезающей деталью всё в голове затуманивается и черствеет. Исчезают тонкости, а былое и понятное становится крепче. От осколка камня остаётся только воспоминание, и то стремительно меркнет. Раньше грубая подвеска кого-то изображала. Пыль на ладони была… Она была частью чего-то? Чимин поднимает руку на свет. Совсем рядом озарённое тёплым солнцем лицо Юнги. Это естественный свет, красивый, но не вызывающий никаких вопросов. Он исходит от солнца, он придаёт оттенок лицам людей, он согревает планету прямиком из космоса — в этом вся возможная магия. Свет не избирателен, он не наделён рассудком. Он согревает каждого идущего по Земле человека — случайного прохожего, кровожадного преступника и двоих заблудших, выбежавших в парк. Лес здесь совсем редкий — это всего лишь сквер, в котором никогда ничего страшного не может произойти. Он за забором, отделяющим душевнобольных от всего окружающего мира. Здесь тихо, спокойно и очень красивые закаты. Врач говорит, естественный свет лечит душу, а Чимин, спустя долгие месяцы, его мыслям даже поддаётся. Он молча следит за последними лучами и позволяет себя обнять, небрежно стряхивая что-то с ладони, пока по телу разливается успокаивающее тепло и яркие лучи тёплого солнечного света.