Бледный свет

      Следующее утро пробирается под старое одеяло непривычным холодом. Это то осеннее утро, когда не спасает одежда, лишний плед и даже лежащее рядом тело. Юнги всегда кажется чуть холоднее нормального и Чимина даже посещает пугающая мысль — что если настоящий Юнги уже давно мёртв, а сущность забралась в него, но всё же не оживила. Поэтому такие глаза. Такие глаза должны быть у мёртвых? Чимин столько их повидал в своей жизни, но ответа не знает. Садится на кровать, утаскивая за собой одеяло, провоцируя движения.       — Уже светло, — хрипло замечает Юнги.       Чимин опускает ноги на пол и тут же отдёргивает. Очень холодно.       — Я теперь хорошо сплю, — бездумно отвечает омега.       — Можешь сказать спасибо, — хмыкает Юнги.       — Обойдёшься.       В шкафу они находят старые пыльные свитера и одни мужские брюки. На полках помимо этого изъеденные молью шали, несколько подушек, старое полотенце. После смерти бабушки из дома пытались сделать дачу. Мама вынесла большинство вещей, конечно, не допуская, что её сын будет здесь когда-нибудь скрываться. Чимин и сам о таком подумать не мог, да и не хотел вовсе — тот ещё побег, когда родной дом стоит на соседней улице и каждый день из окна можно увидеть идущего в школу брата. Мама часто провожает его за руку, а обратно их подвозит какой-то мужчина. Чимин, нужно признать, представляет себе их спокойные семейные вечера и всегда завидует. Глядя в окно на счастливого Ёнсока он и сам обращается ребёнком и чувствует, как прячется у бабушки, пока мимо проходит его счастливая жизнь.       Еды на кухне не находится, да и не хочется в такое утро есть. Чимин кое-как умывается ледяной водой и без слов плетётся за Юнги. Задний двор совсем маленький и заросший, он так и сливается с раскинувшимся позади лесом, между ними покосившийся деревянный забор. Лёгкие ботинки скользят на крыльце, а щиколотки вместо травы холодит первый снег. Чимин ненадолго замирает, прислушивается к подступившей так незаметно зиме. Это всегда так внезапно происходит? Он и не знает, сколько прошло времени.       — Мы не взяли тёплую одежду, — замечает Пак, торопясь за идущим прямо в лес Юнги. Тому словно совсем не холодно, хотя человеческое тело реагирует всё же, приливает кровь. «Он может обморозить руки и не заметить этого?» — думает про себя Чимин. Существо его «слышит» и игнорирует. — Скоро тут станет совсем невыносимо.       — Я сбежал из больницы в летних кроссовках, — пожимает плечами Юнги. Он и сейчас в этих кроссовках идёт по снегу. Чимин недовольно фыркает. Жизнь может и катится, но холод он всё ещё чувствует. Он вообще в отличие от Юнги сохраняет в себе человека и пока может этим гордиться. Больше и нечем.       — Ты мог бы, — задумывается Пак, бодрясь от окружающего холода и быстрого шага, — придумать что-то поумнее? Неужели такое выдающееся существо, как ты, не могло выбраться оттуда как-то более изящно?       — Зачем? — безразлично бросает Юнги.       — И правда… А как ты… то есть, он там оказался?       Чимин догоняет его и идёт теперь в ногу, пытливо заглядывая в лицо. Юнги в момент их общения казался довольно жизнерадостным. Как же его угораздило угодить в психиатрическую больницу?       — Три попытки суицида, — спокойно отвечает Юнги, пожимая плечами. Чимин смущённо ёжится. Это его никак не касается, но… он этого не понимает. Он в принципе не понимает желания расстаться с жизнью, хоть иногда и сам думает о всяком. Но Юнги?       — И из-за чего? — уточняет Пак.       — Не мог разобраться в себе, — поясняет Юнги, внимательно высматривая что-то, оценивая обстановку и замедляя шаг. — Он запутался в своих мыслях. Не справился с давлением, — он поднимает взгляд и делает паузу, намекая на что-то. Чимин хмурится и сначала не понимает, но когда осознаёт, удивлённо вздрагивает.       — Это ты… — полувопросительно шепчет омега, — он из-за тебя так… запутался?..       Юнги останавливается и расслабленно подпирает плечом дерево.       — Снимай свитер, испортишь ещё, — бросает он Чимину.       — Подожди, но когда это произошло? — поспешно переспрашивает Пак, внутри нарастает любопытство, непонимание и сама невозможность сложить стройную картинку.       — Неверный вопрос, — Юнги качает головой. — Вселенная так не мыслит.       — Говори проще, — огрызается Чимин, подходя ближе. С веток на головы сыплется сухой снег, никто его не замечает. — Ты появился ещё до того, как начались убийства?       — Ты не понимаешь. Всё не закономерно и нет границ нашего вмешательства. Это всё… часть одной фигуры.       Чимин недоверчиво хмурится. Его слова специально звучат так витиевато, туманно? Сам, может, не до конца понимает… Невозможно перестать думать закономерностями — случился сбой, возникла инородная аномалия, сломался Юнги-человек. Как это, «одна фигура»?       — Забудь, — усмехается Юнги, — а то и сам посыпешься.       Он насмешливо щёлкает Пака по носу, а тот только сильнее злится. Нервно топчет тонкий снег под собой и хочет тоже Юнги хорошенько ударить.       — С ним всё было в порядке, потом появился ты и он начал сходишь с ума. Что тут не закономерно?! — вскрикивает Пак, выпуская белый пар вместе с голосом.       — А тебе не всё равно? — едко замечает Юнги и тут же добавляет: — Я всегда был и всегда буду.       — Нет, ты…       Дыхание учащается. Это дурацкое злое чувство, когда мама ругает за плохую оценку по химии и даёт подзатыльник, а маленький Чимин всё никак не понимает. Злится, плачет и уже никак не может собраться с мыслями. В такой момент нужно вздохнуть и подумать, но в груди что-то передавливает.       — Ты только появился, когда это начало происходить! — упрямится Чимин, не замечая, что оседает на землю.       — Нет, — со смехом тянет Юнги, присаживаясь рядом. — Я не говорил, ничего не делал, но я был. Ещё до его рождения…       — Хватит! — Чимин резко бросается на него, но теряет силы и падает лицом в снег, на секунду теряясь, но и приходя в себя. В нос ударяет запах гнилой листвы, да такой выпуклый, что человеческий нос никогда не смог бы поймать.       — Сложно, да? — потешается существо. Голос его кругом, он проникает внутрь и запечатывается так, что кажется, он и с Чимином был всё это время до. Чимин отмахивается от этого чувства, в ужасе заглядывает в глаза юного Юнги и боится увидеть пустоту в них. Не понимает, злится, не понимает, хочет кричать, рвать, заставить этот голос замолчать.       — Ты не отсюда, — строго, чеканя каждое слово проговаривает омега, поднимаясь на руках, наливающихся силой. Хочется защитить, отобрать у него своё прошлое, последние осколки безоблачных воспоминаний. — Тебя здесь не было, — отрезает Чимин, надвигаясь на него, не ощущая холода в онемевших руках, — ты появился недавно и всё испортил, ты!..       Он смеётся прямо в лицо, но звук быстро обрывается. Чимин, наполненный уже не человеческой силой, набрасывается резко, молниеносно, и тут же валит Юнги на спину. Готовится к схватке, чувствует, что легко разорвёт его на части, задушит, сломает… Чимин забирается сверху и вдавливает его тело в мёрзлую землю так, что Юнги испускает глухой, болезненный и… человеческий вздох.       — Ты не!.. — в ярости ревёт уже полузверь и на самом пике, в момент, когда смерть уже обязана ворваться в истерзанное тело, видит самого себя в глухих зрачках. Себя такого же испещрённого раннами, себя надломленного, запутавшегося, дезориентированного. Себя такого, каким и был за долгие годы до. — Ты был здесь всегда… — вдруг шепчет Чимин со слезами на глазах, медленно опуская отяжелевшую руку.       Сознание тут же путается. Чимин кричит от боли, но звук не выбирается за пределы леса. Одежда трещит по швам, и он поспешно стягивает с себя свитер, больше не чувствует холода. Он скатывается с Юнги, в ужасе отползает подальше, упирается спиной в дерево, рвёт кожу над позвонками и совсем ничего не чувствует. Это ничто в сравнении с дикой схваткой внутри. «Ты был здесь всегда», — проносится. Вторит голосу медвежьим рёвом. Ты… Чимин снова видит себя в глазах подбирающегося Юнги. И он был, и… Густая, неразборчивая каша в голове, какой-то шёпот, назойливый зуд. Они были такими с самого начала. Они оба… Чимин захлёбывается, задыхается, пульсируя расширенной грудной клеткой. Нет, не так… Он не мог! Снова рёв, он пытается зажать себе рот ладонью. Что есть это существо? Что такое запертый в человеческом теле медведь? Что если он был с Чимином с самого начала? Ещё до рождения… Он снова ничего не видит, мотает головой, рвёт землю когтями. Нет, нет, нет!..       — Ты поймёшь, — обещает далёкий голос.       Чимин хочет убить его, разорвать, уничтожить и… плакать у него на коленях без остановки. Он хочет наброситься снова, но только смотрит в отчаянии и жалко скулит.       Юнги хватает его за плечи и с неведомой силой впечатывает в широкий ствол позади. В этот раз боль отрезвляет и прикосновение к коже всё-таки кажется живым. Он теплее снега, это точно. Чимин с трудом открывает глаза, всё боится забраться глубже и только жалобно скулит. Не может, всё это не должно так…       — Молодец, — шепчет Юнги ему в лицо, обдавая тёплым паром.       По щекам катятся слёзы. Это он. Это всё время был он. Крошечный, запертый за бездонными глазами, но всё такой же. Чимин и сейчас ничего не понимает, но чувствует, как всё встаёт по местам, по слабо очерченным точкам. Он задыхается и вдруг разрывается от жалости, тоски и… понимания. Юный жизнерадостный Юнги, Юнги, шагающий под машину, Юнги, пытающийся убить себя, Юнги, уверенно обучающий его, Чимина, как сдерживать рвущуюся наружу сущность. Юнги, который поборол разногласие внутри. Юнги, который больше, сильнее, но всё равно ближе и понятнее чего-либо на свете. Чимин тяжело оседает. Немеет весь от холода, но дышит и всё ещё плачет.       — У тебя получается, — тепло заверяет его Юнги. Крепкая хватка на плече обращается мягким поглаживанием. — Ты молодец.       Чимин растерянно качает головой, ищет за что зацепиться взглядом, фокусируется на их свечении. Одинаковое. Оно всегда преследует, и Чимин его больше не замечает. Может, и раньше?.. Он вскидывает голову, вглядывается сквозь пелену прямиком в Юнги. Это и правда всегда было с ними? Наперебой с осознанием врывается ужас. И он с детства был кровожадным убийцей… Сердце теперь не бьётся, оно болит. Но Юнги справился. Что человек, что неземная сущность — он всё ещё огромный, колоссальный. Чимин всё смотрит, прислушивается к давлению кожаного шнурка на шее. Подвеска словно на коже целую вечность. Вечность, вселенная — необъятные понятия плавают в голове и собираются в сидящем напротив человеке. Этого не понять, но Чимин трепещет. Дрожит то ли от холода, то ли от величины происходящего момента. Ему на плечи накидывают бабушкин свитер. Заботливо. Чимин боязливо продолжает смотреть. Если это всегда был тот самый Юнги… Сознание не справляется. Он всхлипывает и истощённо падает в снег.

***

      Открывая глаза в следующий раз, возвращаясь в реальность медленно, постепенно, он чувствует, что всё уже не такое, как прежде. Непривычная комната вокруг оказывается кухней, вонзённые в спину прутья — пружинами старого дивана. Или это что-то другое? Чимин сначала не двигается, только смотрит на Юнги сбоку, изучает его расслабленную позу, спрятанный от омеги взгляд и пальцы, бездумно ощипывающие катышки со свитера. Совсем другой. Как такое возможно?       Чимин садится, борется с привычным головокружением. С тела спадает плед, тут же становится зябко и стыдно, но он не прячется — смотрит на себя, на висящую на груди подвеску. Он очень сильно похудел. Раньше это как-то не бросалось в глаза, или же просто не было возможности обратить внимание. Когда он ел что-то в последний раз? Он выглядит, как… как Юнги в лесу в день их встречи. Внутри прокатывается воспоминание. Ночной осенний лес — лес заснеженный. Чимин часто качает головой.       — Давно я сплю? — осторожно спрашивает.       — Всего пару часов, — существо отрывается от своего нехитрого занятия и вдруг поворачивается к Чимину, чтобы… ободрить? — Немного, правда? И вряд ли чувствуешь себя таким разбитым, как раньше.       — Я же не превратился, — с сомнением хмурится Пак.       — Вот именно, — кивает Юнги. — Пытался. Но нет.       Чимин с опаской прислушивается к непривычным интонациям. О нём заботятся? Он хмурится и резко встаёт с дивана, попадает в пыльное зеркало, не сразу себя узнаёт, но и оторваться не может.       — Подожди, — зовёт тихий голос. Чимин испуганно оборачивается. Юнги ловит его за руку и легонько тянет на себя, пока омега не останавливается напротив и совсем рядом. — Отдохни немного, — просит Юнги, не менее устало глядя снизу вверх. Что с ним такое? Холодный всё ещё, но кажется… чуть менее бесстрастный. Он не надменный, не отстранённый, не лишённый эмоций. Держит за запястье, тяжело соскальзывает к ладони и медленно, совсем невесомо поглаживает обветренную и исцарапанную кожу.       Чимин зачарованно смотрит. Мысли внутри тихие-тихие, в одно мгновение их словно вовсе нет. Это так, оказывается, приятно. Небезразлично. В момент, когда рука вот-вот совсем отпустит, Чимин слегка сжимает его пальцы в ответ, будто пробует происходящее, прислушивается. Резко поднимает взгляд к лицу вынесшего всё это мальчика. Или… мальчик бы не справился — это же всегда было нечто большее. Всеобъемлющее обволакивающее существо, которое всё вынесет и точно всё понимает. Это сквозит чем-то настолько неведомым, что всё-таки отталкивает. Чимин боязливо оттёргивает руку, когда и Юнги приходит в себя и разнимает прикосновение. Всё снова кажется странным и незнакомым. Чимин поспешно натягивает свитер.       Он отходит к стене и снова видит себя в зеркале. На самом деле бабушка умерла, когда Чимин ещё не дорос достаточно, чтобы увидеть в нём своё отражение, но прямо сейчас он всё равно чувствует, что был здесь всегда. Туманное откровение, полученное сегодня в лесу, всё ещё не доходит до осознания, но обретает вполне осязаемые аспекты. Если он был всегда, значит он навсегда и останется. Такой как есть. И почему он тогда должен бежать и меняться?       — Я съезжу в город, — вдруг бросает Чимин уверенно, скорее самому себе, нежели Юнги.       — Зачем? — всё же спрашивает существо.       — Нужно кое-что сделать.       — Без глупостей?       Чимин нервно усмехается.       — Тебе понравится.

***

      Садясь за руль своей машины, Чимин чувствует, что забывает, как вести. Накопленный годами опыт смешивается и теряет чёткость, а мышечная память замещается чем-то новым. Странно, что этого не произошло раньше. Чимин слишком долго живёт один, чтобы отследить момент, когда появились превращения. «Но он сказал, это было всегда…» — проносится в голове. Чимин оттёргивает себя. Не воплощалось или что-то вроде того. Тихо сидело внутри? А потом вдруг срезонировало.       Вопрос о том, как распознать психопата, возникает часто, и больше всего обращается к жертвам насилия. Чимин себя таковой не считает, но в их короткой связи с Намджуном теперь видит откровенные звоночки. Только сейчас? Кажется, это всегда было очевидно, просто сложно было вообразить, что знакомый человек, который прикасается к тебе, может до смерти рвать чужую кожу. Он всегда оставлял намёки на своё безумие — в отдельных фразах, в мании контроля, в случайно брошенных идеях и вопросах, в вечной необходимости пребывать в состоянии изменённого сознания. Да, он виновен. И виновен он во всех бедах, подключившихся с Чимином за последнее время. Дошёл бы сам Чимин до собственного чудовища и смог бы убить человека? Это произошло после Намджуна, только доказать нельзя. А вот что можно доказать — его причастность к существующим делам. Виновный должен быть наказан. Виновным должен быть один.       Чимин подъезжает к полицейскому участку намеренно рано и первым делом осматривает стоянку. Машины Чонгука ещё нет и не должно быть здесь, пока Пак не уберётся.       — Сотрудники ещё не на месте, — сообщает на входе охранник, на что Чимин легкомысленно улыбается. Он угадал.       Проникнуть в участок незамеченным было бы легче, имей Чимин при себе хотя бы телефон, но Пак не мог думать о последствиях, когда импульсивно ломал его в лесу. Чимин в тот момент в принципе не мог думать о возвращении к прежней жизни, вот только пелена спадает и приходит осознание — чем же ему ещё жить?       Откинув истеричные всплески, следовало задуматься — не всё ещё потеряно. Обращения соседей дома легко списывались на неоправданную панику, и даже если Чимин действительно встречался с бежавшим из психдиспансера Юнги, это не повод его четвертовать. Инцидент на работе оправдывается нестабильным психическим состоянием, которое впоследствии раскрыть придётся. Но это тоже не лишит Чимина привычной жизни. Истерика, пропуски работы, побег — всё это объяснимо простым сбоем в человеке. Это добавит косых взглядов и осуждения, но точно не запрёт омегу в тюрьме. В отличие от факта совершённых убийств.       — Я подожду в кабинете Чона? — обворожительно улыбается охраннику, провоцируя только отвращение и желание поскорее распрощаться.       — Держи, — недовольно бросает мужчина, отдавая ключи.       Дело за малым — не стереть все существующие доказательства, а подправить формулировки. Несколько минут в отчётах на компьютере Чонгука, и необъяснимые раны на телах жертв превращаются в режущие, следы от когтей, похоже, оставлены холодным оружием непривычной формы, а все выбивающиеся из общей картины жертвы убиты, по всей видимости, животным. Ничего не меняется в сущности, но теперь картина кажется совсем другой — есть один убийца и череда случайностей. Чимин корит себя лишь за то, что не может сразу же направить дело на Намджуна. Знал бы он об этом человеке сейчас достаточно, обязательно указал бы на него. Или это уже подозрительно? Он в последний раз просматривает осторожно исправленные отчёты. Каждый шорох за дверью заставляет замереть, но сердце бьётся ровно. Он не делает ничего плохого, просто способствует поимке настоящего преступника.       — Неплохо, — хмыкает с одобрением Юнги, когда Чимин возвращается домой с отчётом о своих геройствах и пакетом подуктов. — А ушёл ты как?       — Сказал, что мне срочно перенесли приём у врача, — омега пожимает плечами и хитро усмехается, — «а к психотерапевту лучше не опаздывать, ну, вы понимаете, моё состояние сейчас…» — он повторяет своё картинно взволнованное смущение.       — Косишь под сумасшедшего, — с пониманием кивает Юнги, — тебе и стараться не надо.       Чимин зло смотрит на него и чуть более агрессивно вытаскивает продукты из громко шуршащего пакета.       — А что Чонгук? — внезапно спрашивает Юнги.       — А что Чонгук? — Чимин его раздражённо передразнивает, но весь напрягается. А что Чонгук? Кто вообще такой Чонгук во всей этой истории?       — Он точно поймёт, что ты что-то исправил. И какой у тебя может быть для этого мотив?       — Главное, что он никогда не подумает, что я могу быть замешан в убийствах, — уверенно бросает Чимин.       — Но ты же чувствуешь, что предаёшь его?       Юнги пронзительно смотрит в глаза и никак не даёт отвернуться. Он способен гипнотизировать, или Чимин сам не может оторваться от сочащейся из пустых зрачков правды? Мерзкое липкое чувство обволакивает ещё с момента выхода из полицейского участка, сердце впервые стучит учащённо. Неправда, он не!.. Чимин отчаянно качает головой, смотрит на Юнги зло и с вызовом. Он не предаёт Чонгука. Но и не посвящает в свои тайны. Так раньше никогда не было. Он знал даже… Он точно не знал о подвале из детства. И о встрече с убийцей в лесу. И о побоях от матери. Он же… Мог ли Чимин говорить, что Чонгук его самый близкий друг, если тот и вполовину не осознаёт, какой Пак на самом деле. Кто он на самом деле? Превращение в зверя — такая огромная часть жизни Чимина, рассказ о которой зайдёт гораздо дальше череды последних убийств. Как давно тогда Чимин предаёт своего лучшего друга и есть ли тогда в его жизни хоть что-нибудь настоящее? Проведённое вместе время, доверие, откровения… Чимин роняет вещи на пол и отчаянно мотает головой, гоня что-то как можно дальше. Что вообще настоящего было в его жизни и как долго он оправдывает собственную гниль ложью во благо? В глазах всё серое, дышать снова тяжело. Чимин в ярости рычит на сидящего как ни в чём не бывало Юнги:       — Мы сейчас не тренируемся!       Тот посмеивается только, совсем ничего не боится.       — Мы теперь тренируемся всё время.       Голос отдаёт эхом, под кожей бежит ярость. Она от злости, от обиды на самого себя, за самого себя. Сколько он врёт в своей жизни? Этого не сосчитать, когда не честен даже с самим собой. Ужас, резкий неконтролируемый ужас. Чимин срывается с места и с трудом, врезаясь в стены, выбирается на улицу. Дом бабушки — лабиринт, в котором тесно. Когда-то его маленького здесь оберегали и защищали от всего плохого, но тепреь Чимину здесь словно уже нет места. Он вырывается на улицу, тянется сначала к земле, потом скорее к лесу. Но это же всё неправда! Он не такой. Он врал от безысходности, он не зло во плоти, он просто запутался.       Он оседает на землю, но не бежит. Замирает, врезаясь ладонями в сырую мёрзлую землю, сопротивляется, потому что не всё ещё потеряно. Потому что его учили, а он усвоил. Потому что рука на загривке и голос в ушах.       — У тебя получается, — заверяет Юнги уже без приказа и нажима. Правда получается.       Чимин пошатывается на руках, тело быстро расслабляется и легко поддаётся, когда его тянут вниз. Юнги садится на землю совсем рядом и укладывает голову полузверя к себе на колени.       — Все кого-нибудь предают, — снисходительно бросает Юнги. — У всех в сущности один идеал, и это точно не друг.       «Наверно, правда, но как-то это, я и предаю?». Чимин издаёт нервный смешок. Это всегда было так очевидно? Откуда-то накатывает необъяснимое облегчение, такое же внезапное, как чувство презрения к себе. В момент кажется, что задетые чувства Чонгука никак не могут стоять выше всей жизни Чимина, и всё в этот же миг становится таким простым и понятным. Чонгук почувствует себя использованным и преданным, но он это как-нибудь переживёт. И Чимин приближает себя к тому, чтобы всё это пережить. Вот настолько всё просто.       — Почему ты всегда всё знаешь? — обречённо стонет он. — Почему в меня тоже вселилась какая-то сущность, но понимания мне это никакого не принесло? — уже едва ли серьёзно причитает Пак.       — Всё вполне гармонично, не думаешь? — пожимает плечами Юнги. — Я тебя просвещаю.       Чимин смотрит на него сбоку и снизу. В уголке глаза тает крупинка снега. Сейчас его абсолютно не волнует, что на слизистую попадёт грязь, а раньше бы поднял столько шума. Такое его раньше волновало? Столько глупости пришлось претерпеть, чтобы оказаться в этом моменте.       — Ты не проник в меня, — упрямо бросает Пак.       — В какой-то степени… — задумчиво тянет Юнги, и омега заходится истеричным смехом. То ли плачет, то ли смеётся, то ли просто захлёбывается всем и сразу. Какое же это всё безумие. Чимин утыкается лицом в ткань его брюк, уже себя практически не чувствует, но хочет Юнги побольнее укусить. Чтобы лицо хоть немного дрогнуло. Пак снова смотрит на него. Улыбается, имитирует. Да кто же он в конце концов такой? Почему он сейчас ближе кого-либо? Столько наговорил, а Чимин всё равно чувствует дурацкое родство и всё укрепляется в заманчивой мысли — только нечеловеческое существо и могло понять его в этой жизни.       — Быстро темнеет, — говорит первое, что приходит в голову, Пак, потому что оборачивается и видит небо уже серым. — Пошли домой.       Под подошвами хрустит снег.       — Сегодня даже можно поужинать, — замечает омега.       — Тебе не помешает, — кивает Юнги.       Чимин оборачивается к нему на ходу и красноречиво смотрит в лицо. Они же как зеркало друг для друга — у обоих тела до предела истощённые, движимые только неземными импульсами. Юнги это без слов понимает.       На кухне холодно, никак не спасает электрическая плитка и кипяток. От ужина на столе одно только название. Оказывается Чимин в своём состоянии набрал в супермаркете несочетаемых продуктов, много сладкого и две бутылки шампанского. Оно не опьяняет, как не насыщает и еда. Текут часы, тела греются, наполняются и тяжелеют, но поток внутри только грубеет, находит выход.       — Ты хоть когда-нибудь чувствовал так много? — спрашивает вдруг Юнги, когда они вспоминают истерический приступ в лесу. Тонущая ярость, звуки, слёзы. Поток расширяется. Чимин и правда никогда не чувствовал, но всё ведь должно быть неизменным? Или он не так понял туманную философию Юнги. Чимин по-прежнему не ощущает ничего понятного и человеческого. Ничего такого, о чём пишут в книгах или поют в песнях. Зацикливаясь взглядом на расслабленном лице Юнги, он не чувствует ничего из понятных людях чувств и поцелуй для него в этот момент не вторит ничем романтическим. Если он был сломан с самого начала, не меняется ничего и сейчас. Чимин откидывается на спинку дивана, смотрит снизу вверх, цепляясь пальцами. Это так похоже на то, чтобы было у них с Намджуном, что теперь приходится в отчаянии осознавать — он на другое и не способен. Он только и может что сливаться, искать подобное и требовать утешения. А что может утешить лучше, чем эфемерное мистическое существо? Чимин влюблён и до беспамятства погружен, но эти чувства сравнимы с молитвой, мелким суеверием или мечтательным взглядом на звёзды. Ему в этот момент снова не больно обнажаться, потому что в комнате нет его сущности, и тела нет, как и самой этой комнаты. Тепло, холодно, одиноко, вечно. Всё растворяется, падает, всё не имеет значения.

***

alt-J — Taro

      Он спит. Так странно видеть его веки опущенными — он без своего жуткого взгляда словно совсем обыкновенный. Чимин с трудом прекращает смотреть. За окном позади него падает мелкий снег. Уже позднее утро, а он спит, согретый теплом печи, утомлённый и, возможно, счастливый. Насколько применимо это слово.       Чимин беззвучно встаёт с кровати. В тепле и правда кажется, что всё обыкновенное. Ничем не отличающееся утро — он встаёт, поднимает разбросанную одежду и проговаривает в мыслях адрес. Нет. Вдруг услышит и снова откроет глаза? Чимин тихо сглатывает и выходит из комнаты. В полицейском участке он не только изменил показания — он посмотрел адрес одного из задержанных по делу. Улик не было, его тогда отпустили, но это вовсе не важно. Чимин беззвучно и быстро одевается и с крошечным сомнением оборачивается на пороге. Юнги этого от него хотел? Если их связь выражается иначе чем любовью, Чимину следует выполнить всё правильно.       Он идёт под снегом уверенным шагом, минут людные улицы и словно во сне приближается к заветному адресу. Сложно сказать, что он хочет в конечном итоге сделать, но разговора у них с Намджуном точно не выйдет. Да и зачем было учить его держать превращение? Уж точно не разговоров ради.       События истлевшей давности накатывают с новой силой. Странный период жизни и всё покатившееся после этого будущее. Вот и исток? Ради такого на землю явились сверхъестественные сущности, что уж говорить? Чимин весь целиком мелко трепещет, когда совсем уж подбирается к нему. Вся дорога сминается в долгое движение, но каждый шаг по жуткой полузаброшенной улице отдает гулом в ушах. Зачем он сюда забрался? Меньше посторонних глаз. Мурашки по коже. Чимин знает, что происходит под его рукой, но всё никак не может поверить. Тошнота перед каждым новым телом, уродливые раны, приходящие во снах и омертвелые лица — всё возвращается и всё тянется от него.       Чимин перебирается через обвалившийся забор и заходит в густо поросший сад. Его дом на самом отшибе, кругом ни души, но напряжённый слух уже улавливает. Чимин сопротивляется как может, но это невообразимо. Он столько раз видел плоды его действий, но сейчас подобрался слишком близко. Он задыхается. Он словно снова врач, и это ужасно. Он снова подросток, которого впервые целуют. Он снова чувствует нечто знакомое в воздухе и в ужасе хватается за грудь. Снег падает и плавится на теле, даже на одежде. Шаги гремят и их очень мало. Давление на шее усиливается — его душат. Только не сейчас! Или самое время?.. В момент когда Чимин видит его на сером фоне из обвалившегося здания, из груди вырывается отчаянный рёв.       Без слов на холодной улице. Только чувство опасно воплощённое в шкуре дикого зверя. Чимин крепко стоит на ногах, грузно сдавливает собой землю, но цепенеет при виде гибкого опасного тигра. Огненная шкура на снегу отдаёт кровью или огнём. Или это и правда оно? Затуманенный взгляд мечется к разинутому дверному проёму. Что там? Кто там? Тигр скалится и издевательски урчит, надменно смотрит, обходя кругом. Грузное медвежье тело, что стоя достигает пугающих четырёх метров, обращается беспомощным камнем.       — Вернулся? — скалится тигр.       Чимин лишь беспомощно ревёт в ответ.       Он бросается первым. Неуклюже перебирает лапами снег и с рыком царапает когтями воздух. На свету они в собственных глазах кажутся оружием, способным умерщвлять. Но этого недостаточно. Тигр молниеносно ускользает, взлетает куда-то над головой и, оттолкнувшись мощными лапами от ствола дерева, бросается на спину. Чимин брыкается, но непомерный парализующий страх оказывается сильнее. Он больше, он громче, но он слабее. Всегда слабее.       «Так повелось».       Выходит, был и будет таким, пока поддаётся страху и слабости.       — Не дотянешься, — рычит тигр на ухо, рассекая короткими острыми когтями серебристую шкуру и плотную кожу, добираясь до самой сути. Чимин в теле зверя содрогается от пронзительной боли. Только чувствует, что не было и шанса победить. Зачем же пришёл?       — Зачем ты пришёл? — стон в голове чужой и отчаянный.       Чимин, когда его снова беспощадно рвёт когтями, видит всклокоченного запыхавшегося Юнги. Невыносимо. Он напуган? Если и он напуган?..       Тигр смеётся, они чувствуют оба. Он злорадствует, когда побеждает в два счёта и бросает у ногами окровавленного медведя. Чимин тяжело падает в снег, а Юнги к нему, надо же, со всех ног бросается. Падает рядом и не знает, как прикоснуться к медленно тающему телу.       — Объясни ему уже, что значат эти звери, — с презрением бросает Намджун, обращаясь и без препятствий уходя прочь.       Юнги задыхается, глубоко поражённый, захлёбывается отвратительным чувством. Какой же из него охотник, если убийца уходит прочь, а второго такого же он своими руками искренне жалеет. Обречённый взгляд скользит к пустому дому, видит в темноте уже мёртвую руку и вконец надрывается.       — Что значат эти звери? — хрипит на последнем издыхании Чимин, закатывая глаза и окончательно опадая. Его кровь топит снег и глубоко пропитывает землю, а Юнги растерянно зажимает раны и излучает что-то, отдаленно желающее исцелить. Он не знает, куда добирается эта кровь. Он не знает, способно ли сознание Чимина на такое знание. Он не знает, сможет ли исправить произошедшую в этом мире ошибку.