Принц и нищий

Всю дорогу до дома Эрвин болтает без умолку — на него это совсем не похоже. Он цепляется глазами за любые объекты, о которых можно рассказать хотя бы какую-нибудь мелочь, тыкает пальцами во все стороны, нервно смеется над своими же шутками. Они звучат ужасно, но Эрвин никак не может закрыть рот. Леви почти ничего не говорит, только иногда кивает и односложно отвечает — в его голосе не чувствуется никаких эмоций. Эрвин замечает, как он дергается, когда кто-то резко выходит им навстречу из-за поворота. Он не вытаскивает правую руку из кармана и внимательно осматривает каждого прохожего. Эрвин еле сдерживается, чтобы не завыть. «Я хотел, чтобы ты почувствовал себя в безопасности хотя бы на один день. Прости, что все испортил», — вот, что нужно сказать вместо бестолковой болтовни. Иногда в Леви просыпается какое-то подобие интереса. Он засматривается на ратушу с высокой часовой башней, наблюдает за тем, как огромные стрелки медленно передвигаются по циферблату. Эрвин ведет его к набережной, показывает Алый мост — одну из главных достопримечательностей Митры, очень популярную у влюбленных всех сортов. Леви разглядывает арки из красного камня, подходит к ограждению и свешивает голову над водой. Он долго стоит, созерцая неторопливое течение, и его лицо слегка разглаживается. Они покидают центр города и оказываются в жилых районах. Со всех сторон их окружают одинаковые дома — поводы для рассказов иссякают. Леви становится более спокойным, и Эрвина это радует. — Мы почти на месте, — сообщает он. — Сейчас повернем направо, и в конце улицы будет мой дом. Леви кивает. — Твой отец точно в курсе, что я завалюсь к вам в хату? — Конечно. Он вчера весь вечер бегал по дому и прибирался, — улыбается Эрвин. — Я сказал, чтобы он не перенапрягался: наведение порядка — не его сильная сторона, у меня получается гораздо лучше. — Да ну? — Леви поднимает бровь. — Ладно, сейчас оценим. Эрвину становится не по себе. Фраза Леви звучит угрожающе, как обещание строго учителя отчитать у доски за плохо выполненное домашнее задание. Они подходят к калитке. Эрвин открывает замок и пропускает Леви вперед. Тот замешкивается, напряженно смотрит на украшенную еловым венком дверь. — Черт, надо же было что-то купить, да? — нервно говорит Леви. — Какую-нибудь ерунду к чаю? Такие же у вас здесь традиции для гостей? Хотя подземелье не особо славится своими деликатесами. — Ничего не надо, — уверяет его Эрвин. — Наверное, ты прав, — рассуждает Леви. — А то вы бы траванулись от нашей еды, базарю. — Не беспокойся насчет этого. Отец, скорее всего, приготовил столько блюд, что мы их и за целую неделю не съедим. — Мы? — усмехается Леви. — Уже забыл, что я завтра мотаю обратно? — Я имел в виду, что еды будет очень много, — с досадой отвечает Эрвин. Он поднимается на крыльцо и стучится. Ключи у него есть, но отец попросил оповестить о приходе, чтобы они не застали его посреди комнаты во время переодевания. За дверью раздаются торопливые шаги. Леви отступает назад, почти прячется за спину Эрвина. Дверь распахивается. Отец стоит перед ними в дурацком фартуке с огромными желтыми цветами, от него пахнет выпечкой. «Ну хотя бы не в нижнем белье», — думает Эрвин. — Добрый день, — взволнованно говорит отец, вытирая руки о фартук. — Прошу, проходите внутрь. Не очень правильно знакомиться, стоя за порогом. — Добрый день, — мямлит Леви, следуя за Эрвином в дом. Такого волнения Эрвин давно не испытывал. Ему кажется, что они сейчас разыграют сценку из книжек, где благородный юноша знакомит суженую со своими знатными родителями. Только в этих книжках суженые обычно были скромными девушками, которые вежливо и учтиво поддерживали разговор с будущими родственниками. Леви же совершенно не похож на утонченную барышню. Отец берет их одежду, аккуратно вешает на крючки, стряхивая снег. — Здорово сегодня сыплет, конечно, — сетует отец. — Надо будет почистить двор и крыльцо, пока снег не затвердел. Эрвин, займешься этим чуть позже? — Я могу помочь, — быстро говорит Леви. Отец растерянно на него смотрит. — Вы наш гость. Не кидать же снег вы сюда пришли, — говорит отец с сомнением в голосе. Леви открывает рот и тут же его закрывает. Вероятно, он в шоке от того, что его называют на «вы». — Леви до сегодняшнего дня никогда не видел снег, — приходит ему на помощь Эрвин. — Поэтому, думаю, он будет совсем не против мне помочь. — Да, для меня это как… развлечение, — медленно говорит Леви, слишком долго раздумывая над последним словом. Эрвин даже не может предположить, что он изначально хотел сказать вместо «развлечение». — Ну, в любом случае, сначала нужно поесть, — сдается отец. — Пойдемте на кухню. Эрвин кидает взгляд на Леви. Его глаза бегают, как у вора, которого застали на месте преступления и который не знает, куда бежать. Но, хотя бы, он не держит руку в кармане. Они проходят на кухню, где на столе их ожидают бесчисленные тарелки, до краев наполненные дымящейся едой. Пахнет свежеиспеченным хлебом, мясом со специями и тушеными овощами. Отец подходит к печи и заглядывает внутрь — там пекутся румяные пироги. — Опять ты наготовил на десять человек, — вздыхает Эрвин. — Ой, не ворчи. Что-то Леви возьмет с собой, не так ли? — он кидает взгляд на Леви, и тот усиленно кивает. — Выпечка и хлеб не испортятся. Они садятся за стол. Отец накладывает каждому в тарелку горы еды: жареное мясо, картофель, тушеную капусту и колбаски, наливает в вазочки самодельный соус и вручает им огромные куски хлеба. Затем он разливает по кружкам ароматный чай, ставит молочник и сахарницу в центр стола — они еле умещаются между всеми тарелками. — Ничего страшного, если ты все не съешь. Вечер долгий, потом аппетит еще не раз придет, — отец обращается к Леви, замечая недоумение на его лице. — Я не привык к тому, что еда может остаться после… трапезы. Мы обычно съедаем все сразу. Отец смущается. — Сейчас можешь не торопиться. Эрвин, передай Леви салфетки. — Приятного аппетита, — бормочет Леви и берется за вилку. Эрвин боялся, что прием пищи пройдет в неловкой тишине, но отец его не подводит: он интересуется, как прошел их день, аккуратно задает Леви вопросы о жизни в подземелье, не переходя никакие границы, за которыми начинается бестактность. Эрвин расслабляется. Катастрофы не будет — только спокойный обед и непринужденная беседа. На некоторые вопросы Леви отвечает достаточно уклончиво, однако его расплывчатые ответы не выглядят подозрительными: у отца, скорее всего, создается впечатление, что он закрытый и скупой на слова человек. Леви не играет какую-то неизвестную Эрвину роль, только осторожничает и уводит разговор в безопасное русло. В глазах отца Леви предстает помощником торговца, который помогает с поставками и продажей товаров. Он выдает эту ложь, не моргнув глазом, а на вопрос о том, чем конкретно они торгуют, отвечает туманным «Да что мы только не продаем». Может, в этом есть доля правды: он крадет вещи и продает их, и эти вещи не ограничиваются какой-то категорией. — Ты интересуешься историей, насколько я понимаю? Эрвин дарил тебе книги из нашей библиотеки, — вспоминает отец. Леви немного краснеет. — Мне интересно, как все было раньше. Хочется понять, всегда ли… всегда ли дела наверху и у нас обстояли так, как сейчас, — нерешительно говорит он. — В детстве я думал, что когда-то давно были хорошие времена безо всякой жестокости и зверств, и хотел узнать о нашем прошлом хотя бы из книжек. Но даже до создания подземелья люди жили в постоянном страхе, и войны с их кровопролитием не прекращались. Я знаю, что мир не ограничивается Подземным городом и за стенами всех ожидают гораздо более серьезные опасности. Но титанам я могу простить их кровожадность, а вот людям — нет. Леви немного повышает голос, агрессивно вертит вилку в руке. Таких длинных речей за вечер он еще не выдавал, и, видимо, сам от себя не ожидал, что заведет разговор на эту тему. Он ерзает на стуле и опускает голову. — Простите. Наверное, о таком за столом не говорят, — тихо произносит он. — О, ничего страшного. Меня самого в юности занимали похожие вопросы, — говорит отец. — У меня тоже были наивные мечты, которые разбились вдребезги, когда я повзрослел и узнал больше о мире. Многие знания внушали мне ужас, но я не мог от них прятаться, это было бы слишком… трусливо. Леви поднимает глаза. По его лицу видно, что он не ожидал такой реакции. — Я хотел бы, чтобы вы, молодое поколение, не испытали кошмары прошлого, чтобы ваши тревоги были обыденными, и жизнь не шла кувырком из-за чудовищных решений тех, у кого есть власть, — говорит отец, смотря Леви прямо в глаза. — Мне кажется, это невозможно. Таких перемен не достичь за короткий срок, — возражает Леви. — Можно попытаться снять с вас часть груза, который передается на наши плечи из прошлого, — твердо говорит отец. Леви пожимает плечами. — К любым ужасам можно привыкнуть, если ты живучий. Эрвин следит за их разговором и не знает, что сказать. Сменить тему после таких рассуждений кажется сложным: не говорить же ему что-то вроде «Может, перейдем к десерту? Подсластим ваши мрачные речи». Возможность возникает сама по себе: отец внезапно вскакивает и подбегает к печи. — Совсем заболтался, чуть не забыл про пироги. Еще бы чуть-чуть — и подгорели, — сетует он. Эрвин вздыхает от облегчения. Пока отец возится с выпечкой, он наполняет чашку Леви свежим чаем, спрашивает, понравилась ли ему еда. Леви отвечает односложно, старается не смотреть Эрвину в глаза. Они заканчивают трапезу и выходят на улицу. Отец ищет в подсобке лопаты, предлагает переодеться во что-то более удобное, но они оба отказываются. — Ладно, я буду в своем кабинете. Заходите, если что-то понадобится, — говорит отец и уходит обратно в дом. Эрвин вручает Леви перчатки. — Они не особо чистые, — виновато говорит он, однако Леви и не думает протестовать, надевает перчатки безо всяких возражений. Снег больше не падает хлопьями, он истончается до мелкой крупы, которая впивается в лицо иголками, когда задувает ветер. Эрвин оборачивает шарф вокруг нижней половины лица и встает спиной к ветру. — Главное — проложить дорожки к саду и заднему входу, — объясняет он, размахивая лопатой. — Остальное можно не трогать. Леви оглядывает снежное пространство. — Ты не с той стороны начал, — хмурится он. — Лучше начать сбоку от крыльца и продолжить вокруг дома до задней двери, а потом до сада. Иначе получится неровная линия. Эрвин удивленно на него смотрит. Для них с отцом красота дорожки была не особо важна, их заботила только ее проходимость и практичность. — Не знал, что ты такой перфекционист, — бормочет Эрвин, тщательно собирая снег лопатой, чтобы у дорожки были ровные края. — Что? — Леви поднимает голову и ставит перед собой лопату, складывая на нее руки. — Опять какое-то обзывательство для умных? — Нет. Это означает, что ты любишь доводить свои дела до идеала. Ищешь во всем совершенство. Леви хмыкает. — В общем, заноза в заднице с невъебенными требованиями. — Любишь ты перевирать мои слова, — ворчит Эрвин. — Я просто перевожу их на доступный язык. Кстати, я ни разу не сматерился при твоем отце. Мне будет за это какая-то награда? — Медаль за сдержанность? — усмехается Эрвин. — Сдались мне ваши медали. Хотя их можно неплохо продать: некоторые богачи в Подземном городе обожают собирать всякие редкие ордена. Мне доводилось ими торговать. Эрвин нисколько не удивляется. Леви, наверное, мог бы достать где-то королевскую корону и спокойно продать ее, заломив огромную цену. Он не выглядит как человек, которому интересно собирать регалии и выставлять их на полках, как трофеи. — И за какие заслуги были эти медали? — спрашивает Эрвин. — За всякие трудовые достижения, отвагу и исполнение гражданского долга. И все принадлежали чиновникам и легавым, которые, по-любому, занимались только взятками и облавами не очень удачливых особей. Эрвин задумывается. — А были среди них те, которые выдавали разведчикам? — Не припоминаю. Ни разу не попадались. Но что-то мне подсказывает, что они очень редко встречаются. Эрвин агрессивно загребает снег и нарушает ровную линию, которую проложил Леви. Тот раздраженно на него шикает. — Думаю, это не приоритетное направление для выдачи наград, — мрачно говорит Эрвин. — Какая польза от того, что люди умирают посреди ничего за стенами, корчась от ужаса? Зачем награждать тех, которые по кусочку завоевывают неизведанные территории? Леви издает невеселый смешок. — Налогами эти земли не обложишь, жилье не построишь. А огораживать их стенами — это затратно и опасно. В общем, для них это бесполезное дело. Эрвин не понимает, почему слова Леви вызывают в нем такую злость. Он злится не на Леви, а на непоколебимое устройство мира, в котором люди не хотят преследовать рискованные цели. Идти в неизведанные земли, рваться туда, где можно разгадать тайны об окружающем мире. Может быть, Эрвин не имеет право гневаться на людей, привыкших жить в комфорте и не желающих смотреть дальше своего носа. Он знает, что любопытство и стремление исследовать что-то жуткое, недоступное пониманию — это явно не свойство каждого человека. — Ты бы согласился пойти туда? Представь себе: бескрайние просторы, пустота и никаких стен, — спрашивает Эрвин. Леви отвечает не сразу, продолжая разрывать плотные сугробы. Он откидывает со лба взмокшие пряди и бросает взгляд в небо. — Жить наверху, без смрада и каменного потолка над головой. Конечно, я бы этого хотел. Но у каждой награды есть условия, ничего просто так не дается — там люди дохнут на каждом шагу. Хотя, знаешь… — задумывается он, — я и так живу, каждый день ожидая, что меня убьют, так что разницы особой не будет. Зато смогу ходить, куда пожелаю. Эрвин вспоминает свой план. Может, когда-нибудь у него получится исполнить свою задумку. Может, Леви не придется уговаривать, и он согласится подняться на поверхность. — Из-за моей оплошности, из-за того, что я забыл тебе сказать про Кохов, тебя могли бы убить, — говорит Эрвин. — Я не знаю, чем можно искупить вину. Они добираются до сада с тоскливыми голыми деревьями. Их ветви склоняются вниз под комьями снега. — Не то чтобы у тебя было много возможностей сказать мне об этом. Мы не виделись с самого октября. И почти каждый раз, когда мы встречаемся, происходит какой-то пиздец. Неудивительно, что ты об этом забыл, — негромко произносит Леви. Он убирает лопату в сторону, проходит между деревьями и очищает от снега небольшую скамейку посреди сада. — Летом здесь все в цветах, — говорит Эрвин, когда Леви садится на скамейку. — Ирисы, лилии, розы, пионы… Их когда-то садила мама, отец продолжает за ними ухаживать. Правда, тебе бы не понравилось то, как хаотично они растут. Многие давно убежали за пределы клумб. — Уже закидываешь удочку, чтобы я приперся сюда летом? — закатывает глаза Леви. — Ты такой проницательный, — цокает Эрвин. Он садится рядом с Леви, снимает перчатки, разминая озябшие пальцы. От холода скамейки по коже пробегает дрожь. Крупа продолжает сыпаться с неба, запорошивая оголенную землю. Леви недовольно оглядывает очищенные дорожки, на которые ложится снежная пыль. — Под открытым небом хорошо работается, — признается он. — Приятно дышать, не закашливаясь. — Мне бы хотелось, чтобы ты побывал в горах за Митрой, — мечтательно говорит Эрвин, и перспектива поездки с Леви за город разливается по груди приятным теплом. — Заснеженные пики, горные ручьи, спускающие с вершин, и черные ели… Там чувствуешь себя другим человеком, частью безграничной природы. — Прекрати меня соблазнять, — приглушенно говорит Леви. — А я думал, что у меня не получается это делать. — Поверь, тебе для этого даже не надо раскрывать рот. Эрвин пододвигается поближе, взволнованный его словами. Щеки Леви раскраснелись от работы и морозного воздуха. Его бледное лицо преображается, перестает быть напряженной маской. Эрвин закрывает глаза. Холодные щеки, жар при соприкосновении лиц— горячий язык почти обжигает, влага остывает, смешиваясь с растаявшими снежинками на губах. Эрвин касается Леви, согревает пальцами его шею, чувствует легкое касание на затылке: рука Леви заползает под капюшон, и мокрая ткань падает на плечи. Изо рта исходит пар, ветер разметает волосы. Леви отрывается от него. Эрвин не успевает ничего понять, как на его колено опускается тяжесть. Леви прижимается к нему, обвивает ногой талию и снова целует его, цепляясь за плечи. Эрвин думает о соседях за забором, об окне в кабинете отца на втором этаже, но эти мысли слишком далекие, они маячат где-то на периферии сознания и исчезают за горизонтом. Ему хочется опуститься на мягкую подушку снега, зарыться в него, как в одеяло, — чтобы остались только два тела и ослепительная белизна. Они не почувствуют холода, будут греться теплом друг друга и забудут обо всем плохом, что произошло между ними. В этой чистоте они переродятся, начнут все сначала, и горести Леви сотрутся, растают среди свежего снега. Они долго сидят, прислонившись друг к другу и слушая ветер, танцующий вокруг обледенелых деревьев. — Твой отец, наверное, тревожится. Мы слишком долго тут штаны просиживаем, — нарушает тишину Леви. Он встает, отряхивает куртку и волосы от снега. Эрвин бросает взгляд на наручные часы — почти три часа дня. — Я забыл сказать еще кое о чем, — говорит он с волнением в голосе. Леви прищуривается. — О чем, интересно? Меня пытается убить кто-то еще, и у тебя снова отшибло память? Эрвин укоризненно на него смотрит. — Сегодня у нас в школе бал. Я не уверен, что хочу идти, но если ты захочешь… Леви категорически мотает головой. — Светить лицом среди толпы школьников я точно не хочу. Эрвин ожидал, что его ответ будет таким. — Тогда я тоже не пойду. Мари, конечно, расстроится… Она хотела показать мне свое новое платье, шила его почти месяц… В лицо внезапно бросается обжигающий холод, и Эрвин зажмуривает глаза. Он вскакивает, отряхиваясь и стирая с лица кусочки снега, с трудом раскрывает веки. Леви отходит на несколько шагов, набирая еще одну пригоршню снега. — За что? — спрашивает Эрвин, отступая от Леви на пару шагов и чуть не падая в сугроб. — Сколько ты меня знаешь, пару месяцев? А свою подругу? Эрвин уворачивается от очередного снежка. — Мы… дружим с самого детства. — И этим вечером ты променяешь ее на меня, хотя она попросила тебя прийти на бал? Третий снежок прилетает Эрвину в плечо, несмотря на то, что он изо всех сил уворачивается. Леви его щадит: с такой меткостью он легко мог бы попасть Эрвину в лицо. — Хорошие хозяева не бросают своих гостей ради каких-то нелепых танцев, — Эрвин быстро наклоняется, загребает снег и кидает его в Леви. Он, разумеется, промахивается. — Ты не мой хозяин. Снежок Леви прилетает прямо в грудь. — Ты знаешь, что я имею в виду! — возмущается Эрвин, идет вперед, закрываясь рукой от ударов. Он встает лицом к лицу с Леви, берет его за руку. Пальцы стали ледяными от снега, покрылись красными пятнами. Эрвин греет их своей ладонью, растирает замерзшую кожу. — Меня не надо опекать, как ребенка, — раздраженно говорит Леви. — Я пошарюсь в вашей библиотеке и прекрасно проведу время с какой-нибудь книжкой. Обещаю даже ничего не красть. — Я не хочу тебя опекать. Просто… не хочется с тобой расставаться. Эрвин замирает от ужаса. Он будто признается в своей слабости, выкладывает все карты на стол, остается без защиты. Всю жизнь он старался бежать от признаний: от неловких речей отца о том, как он беспокоится об Эрвине, от чувств Мари, замаскированных под колкости, от насмешливой честности Ричарда. И сейчас сам оказывается на их месте. Он столько раз скрывался от признаний, что мешает Леви сейчас сделать то же самое? — Расставаться в любом случае приходится, — наконец-то отвечает Леви. — Я же не твоя тень, чтобы постоянно быть рядом. Хотя мне тоже хочется, чтобы ты всегда был под рукой. Эрвин закрывает глаза. Ему становится легче от того, что они с Леви говорят на одном языке: никаких пафосных слов, никаких пронзительных признаний. — Ладно, уговорил. Меня не будет часа два-три, не больше. Потом можем посидеть у камина и поиграть во что-нибудь. Ты умеешь играть в шахматы? Леви мотает головой. — Звучит, как что-то для очень умных. — Напрашиваешься на похвалу? Ты один из самых сообразительных людей, которых я встречал. Леви морщится. — Прекращай, а то опять закидаю снегом. Они складывают лопаты в подсобку, заходят в дом, окунаясь в живительное тепло. В гостиной пусто — отец все еще сидит в своем кабинете и, вероятно, настолько поглощен работой, что даже не слышит топот их ног на пороге. — Пойдем, покажу тебе, что находится на втором этаже, — зовет за собой Эрвин. Леви не сдвигается с места, почти испуганно озирается по сторонам. — В таких красивых домах я чувствую себя грязным пятном, — признается он. — Опять хочешь комплиментов? Мне кажется, я никогда не встречал никого более чистоплотного, чем ты. — Заткнись, — бурчит Леви и идет за ним. Опять лестница вверх, опять Эрвин ведет его за собой. Они всего лишь поднимаются на второй этаж, но у Эрвина захватывает дух. «К каким высотам я смогу его привести? Куда еще мы сможем подняться?» — Налево — кабинет отца, — показывает Эрвин, когда они заканчивают подъем. — Чуть дальше — гостевая комната, а вот здесь — моя. Гостевая находится прямо за стенкой отцовского кабинета, поэтому Эрвин берет Леви за руку и тянет к себе в комнату. Он не знает, какие звуки они будут издавать в течение следующего часа, но точно не хочет, чтобы отец их слышал. Леви заходит за ним в комнату, обшаривает комнату напряженным взглядом, будто ищет искусно спрятанные ловушки. Или ожидает, что на него кто-то кинется из шкафа. — Ну как, достаточно ли у меня прибрано? — спрашивает Эрвин. Привлечь внимание к чистоте — он готов пойти на такую жертву, лишь бы Леви поскорее расслабился и перестал искать врагов у него под столом. Леви делает несколько медленных шагов, убирает руки за спину, придирчиво осматриваясь. Он подходит к зеркалу — его лицо в отражении не сулит ничего хорошего. Эрвин прислоняется к стене, стоически ожидая вердикта. Леви проводит пальцами по всем поверхностям, наклоняется, рассматривая пол, и цокает. — Ты из тех людей, которые хотят только создать видимость чистой комнаты. Но настоящую грязь нельзя навсегда спрятать — она все равно вылезет наружу, — поучительно изрекает Леви. Он выглядит довольным, и Эрвина охватывает облегчение. Пусть Леви его отчитывает, если это дает ему почувствовать себя в своей стихии. — Что тебя конкретно не устраивает? — обеспокоенно спрашивает Эрвин, пытаясь сдержать улыбку. Леви указывает пальцем на поверхность зеркала. Эрвин подходит к нему, внимательно вглядываясь в отражение. — Зеркало, конечно, без кошмарных пятен, но если хорошо вглядеться, то картина предстает совершенно другая, — говорит он осуждающим голосом. — Смотри, какие разводы можно увидеть на свету. А в углах пыль ты даже не удосужился протереть. Знаю я это отношение — «И так сойдет». Эрвин кивает головой, делая вид, что он запоминает его упреки, но думает совсем о другом. Видеть себя вместе с Леви в зеркале, в которое он смотрится каждый день с самого детства, кажется чем-то немыслимым. Может, Леви в его комнате — это лишь фантазия, и если Эрвин оторвет взгляд от отражения, то увидит, что стоит один посреди комнаты. А Леви скроется в зеркале, ускользнет в свой мир. — Идем дальше, — продолжает Леви, подходя к шкафу. — Полки ты протер, а корешки все пыльные. И книги ты тоже не отодвигаешь, чтобы помыть пространство между ними. Он берет в руки толстый томик, и вверх взметается пыль. — Ну вот и охота тебе дышать этим каждый день? — укоризненно спрашивает он. — Да, я знаю, что смешно это слышать от человека, который буквально живет на подземной помойке. — Нисколько не смешно. Ты не представляешь, как мне сейчас стыдно. Леви только хмыкает. — По полу ползать и проверять, что у тебя там под кроватью, я не буду. Считай, что ты еще легко отделался. Эрвин понимает, что экзекуция окончена, и с облегчением плюхается на кровать. — Спасибо вам за замечания, я обязательно приму к сведению эти ценные советы, — говорит он, потягиваясь и закрывая глаза. — Заканчивай со своими замысловатыми фразочками. Знаю я, что когда так говорят, то точно брешут. Эрвин чувствует, как легкий поток воздуха проскальзывает по лицу — Леви подходит к кровати. — Ложись рядом, отдохни, — внезапно говорит Эрвин. Опять слова срываются с языка раньше, чем он успевает удостовериться в их безопасности. — Ты шутишь? Я в одежде, в которой ходил по улице. Губы Эрвина растягиваются в улыбке. «Значит, тебя беспокоит только это». Может, предложить Леви ее снять? Нет, на такой риск Эрвин пока не готов. Повисает тишина. Эрвин будто оказывается в неизвестном пространстве, в безвременье, не знает, что будет дальше. Ему хочется открыть глаза и увидеть, как на него смотрит Леви, насколько близко он к нему стоит, но Эрвин продолжает лежать во тьме, испытывая одновременно муки и наслаждение от своего незнания. Еще бы заткнуть уши и совсем погрузиться в неизвестность. Он удивляется сам себе: когда он захотел потерять контроль, когда ушел страх того, что он не расписывает каждый свой шаг? Он не желает командовать и предсказывать действия Леви, просто ждет, пока что-то случится. Шорох одежды, кровать прогибается под тяжестью еще одного тела. Эрвин не двигается, чтобы освободить больше пространства, ему интересно, что сделает Леви — толкнет его или ляжет поверх, или же возмущенно вскочит. Тогда Эрвин схватит его за руку, и притянет обратно. Леви ложится набок и складывает ногу поперек его тела. Он ворочается еще несколько секунд, замирает и тяжело выдыхает. Эрвин открывает глаза. Их моменты близости можно пересчитать по пальцам — и каждый раз им обоим нужна смелость, чтобы привыкнуть к прикосновениям. Эрвин чувствует, как напряжен Леви, как он сам боится шевельнуть какой-нибудь мышцой. — Твой отец не имеет привычки врываться в комнату без стука? — шепчет Леви. Эрвин качает головой. — Его шаги хорошо слышно в коридоре, поэтому можно успеть принять приличную позу. Или прекратить занятия, которые ему видеть не стоит. — Это какие? — ехидно спрашивает Леви. — Я думаю, мне не надо объяснять. — Может, тогда покажешь? Эрвин зажмуривается. — Я не планировал добавлять это в программу развлечений. — Ах вот как. У тебя, значится, все продумано. Тогда что меня ждет дальше? — говорит Леви, приподнимаясь на локте. Эрвин продолжает смотреть в потолок. — Я бы хотел… чтобы ты что-нибудь рассказал о себе. Я, на самом деле, не очень хорошо тебя знаю. Знаю, что ты ловкий, хитрый и жестокий, когда это нужно. Знаю твоих друзей и чем ты занимаешься. Но мне хотелось бы узнать что-то еще. О тебе и о жизни в подземелье. Это опасный шаг. Леви совсем не похож на того, кто с радостью будет описывать все перипетии своей жизни каждому встречному. Или даже близкому человеку. А Эрвин находится где-то посередине. Он терпеливо ждет, когда ему дадут от ворот поворот. — Ну, я не то чтобы кладезь веселых историй о беззаботном детстве. В школе я не учился, дни рождения не праздновал, не уезжал на каникулы за город. Хотя куда нам выезжать — в пещеры, где прячутся бандиты и бездомные? Эрвин молчит, понимая, что его лучше не перебивать. — Время с мамой я помню не очень хорошо. Она работала в борделе, потом заболела и умерла. Помню, что было холодно, и я постоянно хотел есть. Потом… меня забрал к себе главарь одной банды. С ним жилось не то чтобы сладко, но ночевал я в тепле и ел в достатке. Он меня научил почти всему, что я знаю, хоть и его уроки иногда походили на пытки. Однажды он исчез, и мне пришлось самому выбиваться в люди, благо что связи в преступном мире у меня имелись. Так я потихоньку и сколотил свою банду. Кого-то подобрал с улицы, кого-то сманил из других банд, кто-то сам прибился. В целом у меня достаточно хорошая история для ребенка из трущоб. Эрвин не знает, что сказать. Для него это все звучит, как страшный сон. — Судьбы беспризорников могли пойти разными путями. Кто-то попрошайничал и попадал тем или иным образом в поле зрения мелких бандитов — приходилось отдавать им все гроши, которые удалось собрать, но за это детям часто давали какой-никакой кров и что-нибудь пожрать. Если замечали, что ребенок неплохо соображает, то доверяли ему небольшие поручения: доставить послания, предупредить корешей, что-нибудь продать. Леви кладет руку ему на грудь и начинает вертеть пуговицу рубашки. — Некоторые дети не желали попрошайничать и создавали свои банды, но почти все из них были обречены: их либо уничтожали бандиты покрупнее, либо ловила полиция. Но каким-то группам все-таки повезло, и они умудрились выжить, даже укрепить свою структуру и расширить ряды. Моя банда — одна из таких немногих. С некоторыми мы боремся за территории, с кем-то осторожно сотрудничаем. Он замолкает, проводит по рубашке пальцем, доходя почти до ремня брюк. — Больше всего не везло пацанам и девкам с красивыми личиками. Если какой-то сообразительный делец заприметил тебя на улице и понял, что такая привлекательная вещица может принести доход, то тебя превращали в товар. Сам можешь догадаться, чем такие дети торговали. Мне повезло, что я был под присмотром… того главаря, поэтому ко мне эти твари не докапывались. У многих моих ребят есть такой опыт, но они не особо горят желанием о нем рассказывать. — И ребята в борделе тоже… с этим столкнулись? Леви кивает. — Им повезло потом оказаться у Матильды. У нее, можно сказать, самый благопристойный бордель, как бы смешно это ни звучало. Она сама занималась проституцией с самого детства, поэтому не сильно желает, чтобы других постигла такая судьба. У нее работают только взрослые, иногда она выкупает детей из других борделей и устраивает их на какую-нибудь работу на фабриках или в торговые ларьки. Ее, конечно, крышуют местные бандиты, и им приходится отсчитывать часть прибыли. Но они, в целом, неплохие ребята, многих из них я знаю, так как они были частью той банды, в которой я изначально состоял. Эрвин по-прежнему смотрит в потолок, и на нем возникают образы, как сменяющие друг друга картины в галерее. Рассказ Леви обретает краски, Эрвин наблюдает за ним, хотя ему хочется отвести глаза. Навряд ли такие картины можно увидеть в галереях Митры. — И ты… — несмело начинает он и не успевает закончить фразу. Леви приподнимается и одним ловким движением садится на него верхом. — Все, хватит тоскливых историй. — Но я… — Эрвин хочет сказать, что у него все еще остались вопросы, но ему опять не дают договорить. Леви берет его за горло, давая понять, что разговор о его прошлом закончен. Его хватка не грубая, но крепкая. От холодных пальцев по коже пробегают мурашки. Эрвин боится пошевелиться — он опять ждет, что будет дальше. Леви поднимает другую руку, осторожно проводит ей по щеке Эрвина, касается лба, откидывает его волосы назад. — Раньше меня выворачивало от близости, — говорит он странным голосом. — Иногда буквально: от обычного объятия у меня все внутренности лезли наружу. Мне становилось так плохо, что хотелось вылезти из своей шкуры и стать кем-то другим. Я и не думал, что когда-нибудь смогу от этого избавиться, оно было неотъемлемой частью меня… С тобой у меня не случается никаких приступов. Я касаюсь тебя и жду, когда меня накроет, когда мне снова станет плохо… но ничего не случается. Не знаю, почему так происходит, может, потому что ты с поверхности… Это не означает, что ты какой-то волшебный, но, я чувствую, что причина кроется в том, что ты не из моего мира. Хватка на шее слабеет. — Зачем тогда я искал случайных связей, если мне было плохо от одной мысли о близости? В твоем мире, наверное, дети в таком возрасте играют в прятки или упражняются с игрушечными мечами, а не занимаются еблей. В твоем мире, наверное, вас учат оставаться девственными до брака. Но у нас без секса никак — это способ контроля, заработка, возможность почувствовать себя живым и взрослым. В моем мире он редко бывает ради наслаждения. Леви будто бьет его хлыстом — каждое слово ранит, впивается в кожу. — Как же меня бесила твоя надменность в начале нашего знакомства. То, как ты смотрел на меня с высоты своего безупречного пьедестала, будто я лишь грязь на полу, которая замарала твои ботинки. И мне хотелось тебя запятнать, сделать хуже, обесчестить — так бы я поставил тебя на место. Леви кладет руки на плечи Эрвина, словно ожидает, что он будет сопротивляться, сбросит его на пол. — Я испытывал к тебе отвращение, — подает голос Эрвин, кладя ладони ему на бедра. — Считал, что ты не имеешь никакого права так со мной обращаться, хотел доказать, что лучше тебя, что ты мне не ровня и должен мне подчиняться. И меня ужасало то, что скрывалось за этим отвращением — желания, которые я презирал и не хотел признавать. Мне кажется, я до сих пор не до конца смирился с тем, кто я такой. Мне кажется, что я еще долго буду испытывать стыд, — его руки скользят по талии, притягивая Леви поближе, — после каждого раза, когда я тебя касаюсь. Леви послушно наклоняется, нависает над ним в нескольких сантиметрах от лица, дразня своим дыханием. — Мне нравится, что ты полон противоречий. Знаешь, какое удовольствие я испытываю, понимая, что твои желания борются с отвращением? Он двигает бедрами, опускаясь ниже, и Эрвин чувствует, что не только ему становится тесно в одежде. Он одновременно хочет, чтобы Леви заткнулся и продолжал говорить дальше, провоцировать его едкими фразами. Если бы он сказал «Я хочу тебя», то Эрвин не испытал бы такого сильного возбуждения, как сейчас, когда Леви изливал на него свои слабости и оскорбления. — Я боюсь, что я не буду соответствовать твоим ожиданиям, — с трудом шепчет Эрвин, агрессивно поглаживая Леви по спине — так, будто он хочет одними пальцами разорвать его рубашку. — У меня почти нет опыта, и я не знаю, что нужно делать. — Думаешь, я более умелый? Я почти не знаю, как получать удовольствие. Эрвин приподнимает голову и целует его, потому что боится, что если он сам не заткнется, то никогда не решится на что-то большее, чем объятия. Леви покачивается на нем, и Эрвин движется в такт, подавляя стоны. Он испытывает жгучее разочарование, понимая, что многое придется оставить на потом, что опять нужно довольствоваться только поцелуями и прикосновениями. Может быть, ночью… Ночью Леви придет к нему в комнату, и они продолжат — во тьме им будет проще забыть о приличиях. Леви отрывается от него, вытирая рот. — Сложно остановиться, — вздыхает он. — Особенно после того, что мы с тобой тут друг другу наговорили. Эрвин закрывает руками лицо. — Я всегда думал, что у меня колоссальное терпение, но с тобой я становлюсь таким несдержанным, что не узнаю себя. Леви слезает с него, ложится рядом. — Мне всегда казалось, что те, кто выглядят холодными и неприступными, в постели становятся полной противоположностью. — А я выгляжу холодным и неприступным? Леви фыркает. — Просто ледяная глыба, которой засунули палку в жопу. Эрвин приподнимается на локте, возмущенно его оглядывая. Леви закрывает глаза, довольно улыбаясь, закидывает руки за голову. — Мне кажется, ты преувеличиваешь. — Ты просто себя со стороны не видел. Эрвин садится, обнимает руками колени, обиженно вздыхая. Он молчит, пытаясь прийти в себя после всех откровений и объятий. — Тебе будет… больно? — спрашивает он осторожно, опасаясь, что задает слишком откровенный вопрос. Леви отвечает не сразу. — А с чего ты решил, что это ты будешь сверху? — беспечно говорит он. Эрвин резко оборачивается. — Ха-ха, таким оскорбленным ты еще не выглядел, — смеется Леви. — Я думал… — неуверенно начинает Эрвин. Для человека, который до недавнего времени только мечтал о девочках, мысль о том, что он может оказаться на… принимающей стороне, кажется абсолютно непостижимой. — Не уверен, что мне это понравится, — он наконец-то облекает в слова свои противоречивые чувства. — Да не отметай ты с порога этот вариант, — нахально советует Леви. — У разных видов удовольствий есть свои преимущества. Эрвин ощущает себя совершенно потерянным. Во что он ввязался? — Боже, расслабься. Никто не собирается ставить тебя на колени и раздвигать ноги, — закатывает глаза Леви. Опять он говорит такие вещи, от которых Эрвину хочется заткнуть уши. — А ты обычно… — договорить у Эрвина не получается, он ждет, что Леви сам поймет его невысказанный вопрос. — Как придется, — невозмутимо отвечает Леви. — Но, к твоей радости, я предпочитаю отдаваться, а не всовывать. Эрвин морщится. — Ты можешь… как-нибудь по-другому это формулировать? — Как? Позволять чьей-то змее коснуться моего цветка? Или как там пишут в книжках? От откровенного и уязвимого Леви, который только что прижимался к нему, не остается и следа. Они возвращаются к своим привычным ролям: Эрвин превращается в моралиста, а Леви — в бесстыдного вора. — Знаешь, что я еще заметил? На поверхности ты не только почти не ругаешься, но еще и говоришь совершенно по-другому… Твоя речь даже не всегда похожа на речь бандита, — замечает Эрвин. Может, если Леви похвалить, то он меньше будет смущать его своими грубыми фразочками? — Наверное, дело в вашем воздухе. Мой грязный язык очищается с каждым вдохом, даже стыдно говорить такие нехорошие слова, как «выебать» или «хуй». Ох, мне аж нехорошо стало, какой срам, — насмешливо говорит он. Эрвин понимает, что взвывать к приличию сейчас бесполезно. Он встает с кровати, смотрит на часы рядом с зеркалом, понимая, что у него осталось совсем немного времени перед балом. — Пойдем, я покажу тебе твою комнату, — предлагает он. С первого этажа по-прежнему не доносится никаких звуков — значит, отец все еще сидит в своей берлоге. Эрвин чувствует, как сквозь щели кабинета просачивается табачный дым. Леви сморщивает нос, но ничего не говорит. Эрвин открывает дверь в гостевую комнату, впускает Леви, который снова становится боязливым и нерешительным. — Мы ее редко используем, — объясняет Эрвин, раскрывая шторы. — Иногда здесь останавливаются друзья отца из других городов и дальние родственники, с которыми мы общаемся раз в пять лет. Мари ночевала здесь, когда мы были помладше. Леви медленно расхаживает по комнате, скептически рассматривая огромную кровать, будто не верит, что ему разрешат на ней спать. — А теперь девочка выросла и боится, что ты залезешь к ней под юбку, если она будет здесь ночевать? — задумчиво говорит Леви, подходя к шкафу, которые занимает почти всю стену. Эрвин отворачивается, смотрит в окно. Расчищенная ими дорожка уже покрылась толстым слоем снега. — Не думаю, что она боится, — смущенно отвечает он. — Просто я ее редко приглашаю. Леви ничего не отвечает. Он раскрывает двери шкафа, выпуская наружу запах лаванды и чистых простыней. — Сюда бы влезли шмотки всех из Гнезда, — усмехается он и поднимает голову, чтобы рассмотреть верхние полки с коробками и сундуками. — Там хранятся некоторые вещи мамы, — поясняет Эрвин, следя за взглядом Леви. — Что-то отец оставил в своей спальне, а что-то пришлось убрать сюда. Честно, я никогда не смотрел, что там. Леви садится на кровать, откидывается назад, опираясь на локти. — У меня от мамы ничего не осталось. Хотелось бы иметь какую-нибудь ее вещицу, даже если это был бы застиранный носовой платок. Эрвин ощущает жгучий стыд. Временами ему кажется, что почти любая его реплика будет выдавать в нем богатого ребенка, у которого самая большая проблема, — это выбрать, что поесть на завтрак. Прямо под носом Эрвина находится кладезь маминой истории, а он не хочет заглянуть туда хотя бы на один миг. У Леви от матери не осталось никакого наследства, кроме воспоминаний. Леви поворачивает к нему голову. — Да что ты сник? Я же не ставлю тебе в вину то, что у тебя есть столько маминых вещей, а ты к ним даже не притрагиваешься. Ты не обязан это делать, — он замолкает, глядя куда-то мимо Эрвина. — Страшно увидеть прошлое человека, который живет только в твоей голове. Которого, по сути, ты никогда не знал. Эрвин садится рядом на кровать. Свет за окном становится сумеречно-синим, комната медленно погружается в тень. — Мне же еще нужно выбрать костюм для бала, — стонет Эрвин. — Вот незадача, — говорит Леви с притворным сочувствием. — Такая головная боль — выбрать красивый костюм, чтобы все девчонки облизывались… Эрвин пытается его толкнуть, но Леви ловко уворачивается. — Знаешь, мы же сегодня выяснили, что у тебя потрясающее чувство стиля, — осеняет Эрвина. — Может, сможешь мне помочь с нарядом, раз ты такой модник… Теперь наступает черед Эрвина уворачивается от удара. Ему это не удается — он морщится от боли в плече. — Я вообще-то серьезно, — настаивает Эрвин. — Кстати, не исключено, что среди моих залежей одежды тебе что-нибудь подойдет, лет в десять я был примерно твоей комплекции… — Ой, завались, — лениво говорит Леви. Они возвращаются в комнату Эрвина. Он начинает шариться в шкафу, пытаясь найти парадные костюмы. Возможность их надеть предоставляется не очень часто: церемонии награждения в школе, встречи с друзьями отца в дорогих ресторанах и ежегодные танцы в честь Нового года. Эрвин достает несколько костюмов-троек — синие, черные и серые, никаких ярких цветов для мероприятий такого рода не полагается. Он ныряет в самую глубь шкафа и достает бархатный фрак темно-зеленого цвета, который отец подарил ему весной на окончание учебного года. Всю одежду Эрвин выкладывает на кровать, стараясь не помять ткань. Гладить ему сейчас совсем не хочется. Леви подовигается ближе и внимательно рассматривает каждый костюм. — Мне больше нравятся темные цвета, — сообщает Эрвин, поглядывая на Леви. — Но я не уверен насчет фрака, мне кажется, что он слишком пафосный. Отец явно потратил кругленькую сумму у портного и решил выбрать не самый традиционный цвет — обычно фраки бывали только черного цвета. Эрвин проводит пальцами по атласным лацканам. Он не решается сказать, что не хочет его надевать из-за того, что боится испортить безупречную ткань. — Надевай фрак, — безапелляционно заявляет Леви. — Остальные твои наряды выглядят слишком обыденно. Эрвин кивает и возвращается к шкафу, доставая ворох рубашек и галстуков, извлекает из шкатулок запонки, раскидывает их по кровати, как драгоценные камни. Он примеряет рубашки и аксессуары у зеркала под придирчивым взглядом Леви, который вышагивает вокруг него, делая замечания о цвете пуговиц, форме запонок и крое рубашек. В конце концов, они собирают Эрвина в праздничный наряд и приступают к выбору туфель. Эрвин достает с верхних полок пыльные коробки, и Леви закашливается, сердито ворча. Здесь выбор попроще, чем с костюмами и рубашками: одна пара коричневого цвета со скромными пряжками и две черных лакированных — одна со шнуровкой, а другая с бантом. Леви сразу же указывает на лакированные ботинки со шнуровкой. Эрвин слушает его комментарии и с каждой секундой все больше убеждается в том, что Леви и Мари могут стать чуть ли не лучшими друзьями — она может разговаривать о нарядах часами. Может, если бы Леви жил на поверхности, то тоже захотел бы стать портным. Эрвин укладывает волосы, зачесывая назад пряди и фиксируя гелем. Он рассматривает себя в зеркале, размышляя о том, как будет выглядеть Леви с такой же прической. Насколько бы изменилось его лицо, почти всегда скрытое темной челкой? Эрвин вздыхает. Слишком много раз в его мыслях проскальзывает «если», когда он думает о Леви. Остаются последние детали: черный цилиндр с высокой тульей, сюртук и перчатки. Эрвин застегивает пуговицы и поправляет рукава — с прошлого года они явно стали ему малы. Двигать руками все еще можно, поэтому он решает потерпеть и не переодеваться в свое обычное пальто. Леви сидит, закинув ноги на стол, наблюдает за ним с непроницаемым лицом. Эрвину становится неловко. — Я слишком по-идиотски выгляжу? — спрашивает он. — «Я слишком по-идиотски выгляжу в этом королевском одеянии?» — передразнивает его Леви низким голосом. Эрвин отворачивается, чувствуя себя еще более неловко. Он не хотел напрашиваться на комплименты. — Я постараюсь поскорее вернуться, — говорит он, открывая дверь. — Чувствуй себя как дома и не стесняйся обращаться к моему отцу, если что-то понадобится. Леви следует за ним, останавливается на пороге, дергая его за рукав. — Ты не представляешь, как мне хочется, чтобы ты остался и помял свой позерский костюм вместе со мной на кровати. Чтобы все время его не снимал, — шепчет он, приподнимаясь на цыпочках. Эрвину хочется забыть про бал, танцы, Мари и все, что его ждет за дверью. Но Леви уже отходит от него, идет в направлении гостевой комнаты. Ему ничего не остается, как спуститься по лестнице, кое-как переставляя ноги и прокручивая в голове слова Леви. Он не замечает снег, который бросается ему в лицо, холод на щеках и скользкие улицы, рассеянно здоровается с соседями, выходящими на вечернюю прогулку. До школы Эрвин добирается быстро. Он входит в теплое фойе, снимает шляпу и сдает в гардероб верхнюю одежду. Стены и окна украшены цветными флажками и гирляндами, в самом центре стоит огромная ель. Дети бегают вокруг нее, дергают за ветки, соревнуясь в том, кто сможет достать выше всех. Эрвин смотрится в зеркало, поправляет прическу и идет в актовый зал. На сцене уже играют музыканты, по залу лениво разгуливают люди бокалами в руках, пританцовывая и подпевая вокалистам, прибиваются к группкам знакомых, набирающих себе тарелки с едой у столиков вдоль стен. Эрвин всматривается в толпу, пытаясь найти Мари. Он теряется в круговерти платьев и украшений, не узнает лица за пышными прическами и яркой косметикой, свет множества ламп его почти ослепляет. Наконец-то Эрвин видит знакомую фигуру у самой сцены, опознает Мари по ее рыжим волосам. Он останавливается, чуть не врезаясь в стайку щебечущих девочек. Мари смеется, разговаривая с двумя стоящими рядом мальчиками, кружится на месте, уже готовая к танцам. Эрвин узнает их обоих и не верит своим глазам. Он медленно подходит к сцене, теребит запонку на рукаве, чуть не выдирая ее из ткани. Мари замечает его взгляд, радостно бежит навстречу. — Я уже начала думать, что ты не придешь, — она обнимает его, обдавая ароматом пудры и цветочных духов. Эрвин молчит, не зная, что сказать в ответ. Мари оборачивается к своим спутникам, которые призывно машут руками. — Мы тебя заждались, — говорит она и тащит его к сцене.