Падение

      

Я тебя отвоюю у всех времён,

у всех ночей,

У всех золотых знамён,

у всех мечей,

Я ключи закину и псов

прогоню с крыльца —

Оттого что в земной ночи́

я вернее пса.

***

      Рокот сотрясает скалы. Взмах гигантского черного крыла. Свирепая пасть, когда-то извечно окропленная горячей кровью, разверзается, обнажая ряды не клыков — клинков. На ней уже давно нет крови. На зубах больше не скрипит скорлупа. Черный дракон ревет, мечется, испускает огонь. Их больше нет, больше никого нет…       Нейрис проснулась внезапно, резко, рывком сев в постели. В ушах всех еще стояли отголоски того рева… За окном едва занимался рассвет. Поднявшись, она распахнула створки, вглядываясь в розоватый горизонт так, будто надеялась увидеть черный росчерк где-то вдали. На шум прибежала служанка.       — Подготовь мое серое платье. После занятий я сразу отправлюсь на заседание малого совета.       — Но, моя принцесса, — начала Джой. — Занятия с Септой как раз…       — Септе придется начать занятие раньше, — с нажимом проговорила Нейрис, давая понять, что разговор окончен.       То была еще одна из многих уловок Анвина Пика, по какой-то причине взявшего организацию образования Нейрис на себя. Чудным образом в дни собраний малого совета уроки проходили в очень определенное время. Не все члены совета относились к ней благосклонно, но никто не смел вы называть это в слух, разве что Пик позволял себе кислую мину — именно такую Нейрис и увидела позже тем днем.       Она наполняла кубки, полы ее платья касались резных ножек стульев. Ей льстила возможность если не поучаствовать, так хотя бы послушать дела государства. Возможность, которую ей подарил ее отец.       Она как раз меняла опустевший кувшин на новый, когда Эйгон вошел в помещение. Ей не было нужды даже видеть это — с его присутствием будто менялся сам воздух.       Собрание началось. Она склонила горлышко кувшина над кубком короля, обвитым золотым драконом. Десница первый встал со своего места.       — Ваше величество, сегодня я хотел бы поднять вопрос, волнующий, не побоюсь, всех присутствующих здесь, и все государство. Годы идут, и все обеспокоены тем, что новая королева так и не появилась.       Рука Нейрис дрогнула. Несколько капель вина, выплеснувшись за края кубка, окропили тыльную сторону ладони отца. Смято извинившись, она, не придумав ничего лучше, незаметно стерла их подолом своего платья, поймав на себе тяжелый взгляд отца, и двинулась дальше.       — Мы все очень скорбим по королеве Хелейне, — продолжал Пик. Нейрис видела, как рука короля сжалась вокруг кубка — ровно так же, как ее собственная — заставив костяшки побелеть. — Но это — вопрос безопасности короны. Вы должны вновь жениться и произвести на свет наследника…       Слова Десницы болезненным, свербящим эхом отдались в душе Нейрис. Одна только мысль о том, что ее отец женится, кольнула ее сердце. Конечно, она желала отцу только самого лучшего, но она не могла не чувствовать… ревности. И того, что будь у нее дракон — Нейрис с радостью произнесла бы Дракарис, глядя на ненавистную ухмылку Пика.       Она перевела взгляд на отца, пытаясь оценить его реакцию. Лицо того было маской, не выдававшей ничего из мыслей. Темный лабиринт: скорее потеряешься, чем нащупаешь верный путь. Когда он наконец заговорил, его голос был ровным, лишенным эмоций.       — Я обдумаю ваши слова, Лорд Десница, — сказал он, тон ясно давал понять, что вопрос на данный момент закрыт.       Совет, казалось, был удовлетворен его ответом. Следом обсудили еще несколько вопросов, но вскоре заседание было завершено. Когда все вышли, Нейрис обнаружила себя так и застывшей у столика с графинами. Она знала, что должна была тоже уйти, перед этим учтиво улыбнувшись и сделав вид, будто все так, как и должно быть. Склониться в реверансе и покорно порадоваться, как и пристало хорошей дочери и принцессе, даром, что в груди ворочалась прожорливая боль.       — На ком вы женитесь, Ваша Светлость?       Она вроде бы попыталась говорить непринужденно, но голос — точно хрустнувшее под каблуком крошево стекла. И дрожь, конечно — дрожь в ее словах скрыть было невозможно. Вопрос повис в воздухе. Эйгон долго молчал.       — Это — вопрос политики, а не личных предпочтений, — выверено начал он. Каждое слово — лезвие — тронь и порежешься. — Королевству нужен наследник.       Он замолчал, и, должно быть, его глаза тяжело, давяще искали понимания в ее. Нейрис не могла заставить себя встретиться с его взглядом, не могла вынести всего того, что наверняка таилось в нем. Вместо этого она уставилась на свои руки.       «Ну не дрожите же» — думалось ей.       — Ты должна верить, — его голос стал мягче. — Что я сделаю правильный выбор ради блага королевства. Мой брак не изменит того, что я чувствую к тебе, Нейрис. Ты всегда будешь моей дочерью, моим самым драгоценным сокровищем.       Его слова — утешительные, но совсем не утешающие — лишь усилили боль в сердце. Нейрис хотела быть больше, чем просто его дочерью, больше, чем просто сокровищем, которое нужно хранить и которым можно восхищаться. Она хотела… нет, нельзя было думать о таких вещах. Это было неправильно, неправильно даже для Таргариенов. И все же тоска — постоянная пульсация в груди — не собиралась становиться слабее несмотря на доводы.       Спиной она почувствовала приближение отца. Его теплая рука легла на плечо. Скольких сил Нейрис стоило одернуть себя — не позволить себе отклониться назад хоть на крошечное расстояние! Навстречу теплу его широкой груди… Она зажмурилась.       — Мне пора, — сказал он наконец. — Но помни, Нейрис… Я люблю тебя. Больше всего на свете.       С этими словами он ушел, оставляя ее в пустой зале. Дверь захлопнулась. Эхо шагов все еще отскакивало от стен.

***

      Новости распространялись со скоростью лесного пожара. Королевская гавань стала заполняться лордами со всего света, спешащими представить королю своих дочерей в надежде, что он выберет их. Помимо знатных господ в столицу съезжались купцы с экзотическими и редкими товарами, дивными тканями для нарядов, заморскими специями к монаршему пиру. Город кипел жизнью, улицы были забиты роскошными каретами, наскоро возведенными шатрами-лавками, снующими торговцами с повозками. Казалось, сам воздух делался гуще от гула сотен языков.       Нейрис наблюдала из своего окна, как в гавань прибывали все новые и новые суда. Каждый парус мог значить, что отец не придет к ней еще одну седмицу — теперь встречи с лордами занимали у короля слишком много времени. Она почти ненавидела эти непрерывной вереницей прибывающие суда. На любом из них в столицу могла прибыть следующая королева…       Одна только мысль о том, что отец коснется другой, будет — с другой, возляжет — с другой — наполняла все ее нутро тошнотворным опустошением. Как Нейрис ни старалась, не могла его унять.       Разве сможет она делить с кем-то того, кто держал в руках ее сердце? Король, отец — ее самое сокровенное желание — как вынесет она звук сказанных им кому-то в Септе слов?       Мечты — предательские, эгоистичные — были не тем, что дóлжно испытывать принцессе, когда судьба королевства висела на волоске, но они не унимались.       Из своей головы не сбежать, но Нейрис, пожалуй, пыталась: Посреди хаоса она нашла странное утешение в поездках на городские рынки. В сопровождении нескольких стражей и своих фрейлин она все чаще бродила по узким улочкам, разглядывая выставленные товары. Шелка из-за Узкого моря, бивни диковинных животных, драгоценные камни, которые сверкали, как пойманные звезды, еда, которую она никогда раньше не пробовала… это был праздник для чувств, отвлечение от печали, которая управляла ее сердцем.       Однажды ее внимание привлекла маленькая лавка, притаившаяся в углу. Ведомая каким-то неясным чувством, она шагнула под пыльный, пропитанный ароматами трав полог, и ее взгляд упал на разместившийся среди десятков других флакон. Из-за прилавка вышел старик, его кожа была чернее ночного неба, а глаза — сплошь белыми, точно молоко. Он был слеп, но будто бы точно знал, куда смотреть. Он поманил Нейрис ближе — и ей бы возмутиться такому простому жесту в сторону принцессы — да только ноги сами понесли ее вперед.       — Это, моя королева… — начал он.       — Я — принцесса.              — Конечно-конечно, — хитро улыбнулся старик, отчего его лицо словно бы потеряло два десятка лет разом. — Это — мазь, не похожая ни на одну другую. Она может исцелить самые тяжелые раны, исправить самые старые и страшные рубцы. Даже те, что в душе. Чудо в бутылке, моя Госпожа.       Нейрис потянулась к флакону, ее пальцы коснулись прохладного стекла. Содержимое кружилось гипнотическим блеском, переливалось, будто заставляя весь мир вокруг блекнуть.       — Сколько? — спросила Нейрис, ее голос был едва громче шепота.       Торговец назвал цену, которая заставила ее фрейлин ахнуть, но Нейрис едва их слышала. Ей нужна была эта мазь. Кивнув, она вытянула ладонь, приказывая слугам отсчитать нужную сумму. Набрался увесистый мешочек, и она протянула монеты.       Весь путь до Красного замка Нейрис не выпускала флакон из рук, прижимая его к груди, и едва ли перекинулась и парой фраз с фрейлинами. Чувство цели, едва забытое, а то и вовсе никогда не испытываемое, охватило ее. Какой-то мучительный, волнующий страх. Во что бы то ни стало Нейрис хотела испытать магическое воздействие на отце.       Добравшись до своих покоев, она поставила мазь на стол. Содержимое кружилось завораживающим переливчатым светом. Нейрис не могла не смотреть на нее, завороженная обещанием исцеления. Слова торговца эхом отдавались в сознании. Если эта мазь была действительно настолько хороша и исцелила бы шрамы отца, то, возможно, у него все еще был бы шанс на счастье. Быть может, тени, которые преследовали его, можно было изгнать.       Дрожащими от волнения руками она подняла флакон со стола, стекло охладило ее кожу. Она должна была убедить отца использовать эту мазь, позволить ей сотворить магию на его израненной плоти, но как? Король был гордым человеком, не желавшим показывать слабость даже тем, кому он больше всего доверял. А Нейрис, его дочь… она были всего лишь девчонкой, ребенком, играющим в женщину. Как могла она надеяться убедить его?       Мысли метались. Должен был быть способ. Какой-то трюк, какая-то манипуляция, которая заставила бы его слушать. Будь на его месте дедушка, Нейрис с легкостью сказала бы, что сами Боги явились к ней во сне, сообщая о прекрасном средстве, призванным облегчить его боль. Но то был не Визерис. Отец, должно быть, больше совсем ни во что не верил.       Подговорить мейстера, поманив золотой монетой? Так обо всем признает Анвин Пик, да и сам Манкан скорее откажется.       Или, может быть, она могла бы воззвать к его тщеславию, убедить его, что мазь избавит от шрамов, которые портили его некогда идеальную кожу? В конце концов, мужчины склонны к гордыне, и отец не был исключением, но разве могла бы она произнести те слова? То была бы ложь пуще любой выдумки про послания Богов. Никогда Нейрис не считала и не сказала бы, что Его может что-то портить.       Если бы это сработало, Нейрис стерпела бы и его ответный взгляд. Даже если это означало исказить правду, даже если это означало самой уйти в тень, какими бы ни были средства — она знала, что должна была попробовать, сделать все, чтобы снова увидеть его улыбку, услышать, как его смех разносится по коридорам Красного замка.

***

      Дни проходили в размытом потоке событий, замок гудел от прибывавших в него господ. Отец был постоянно занят, его время делилось между встречами с потенциальными невестами и бесконечными обязанностями короля. Не в силах слышать извечные восторженные перешептывания девиц, Нейрис все чаще находила укрытие в стенах своих покоев, хотя их пустота, казалось, насмехалась над ней.       Она успела закончить, пожалуй, с десяток вышивок, прежде чем однажды вечером распахнулась дверь. Отец стоял в проеме, его силуэт был обрамлен мерцающим светом факелов в зале.       — Отец, — выдохнула Нейрис, вставая со своего места, чтобы поприветствовать его. — Я начала думать, что вы забыли обо мне.       Он просто вошел в комнату, а казалось, словно она вдруг стала меньше. Жадно оглядывая лицо отца, Нейрис подмечала, как на нем залегли тени усталости, какими темными были его глаза. На мгновение он молчаливо перехватил ее взгляд, остановился — вновь глядя тяжело и пронзительно, будто бы в первый раз — а затем покачал головой, грустная улыбка тронула уголки его губ.       — Никогда, — тихо сказал он. — Ты — мое сердце, Нейрис. Я скорее забуду, как дышать.       Он приблизился, его рука потянулась к ее щеке. Нейрис с радостью нырнула в эту манящую топь обреченного чувства.       — Я скучал по тебе, — произнес он, его голос — глубокий и слегка хриплый — был едва громче шепота. — Больше, чем ты можешь себе представить.             Как мало ей было нужно! Лишь его заполняющий все вокруг голос - и она становилась ручной и ласковой. Нейрис подняла глаза, взгляд встретился с его. Рядом с ним всё казалось меньше и незначительнее. Его слова были целебным снадобьем для изнывающей груди…       И тогда Нейрис вспомнила. Мазь. Вздрогнув, она отстранилась от прикосновения отца, лихорадочно обдумывая слова.       — Отец, — сказала она. — Я… хотела бы показать вам кое-что.       Сердце оглушительно билось с каждым шагом, приближавшим ее к столу. Отец последовал за ней. Пальцы Нейрис скользнули по холодному стеклу фиала, затем крепко сжав. Она чувствовала тяжесть взгляда отца на себе, его пристальное внимание заставляло руки подрагивать. На мгновение прикрыв глаза, Нейрис набрала в легкие воздуха и развернулась.       — Я… — ее голос слегка дрожал, — Я увидела эту мазь на рынке. Торговец сказал, что она может исцелить… все. Шрамы, ожоги, даже самые ужасные рубцы.       С колотящимся в груди сердцем она несмело протянула ему мазь. Согласится ли он? Увидит ли то обещание надежды, которое увидела она, или сразу же отбросит ее предложение, посчитав то наивным и глупым?       — Я подумала… — продолжила Нейрис, ее голос становился тише, слова вылетали быстрее, будто она боялась не успеть сказать всего перед его отказом. — Может, вы хотели бы попробовать? Было бы чудесно, если бы она хоть немного помогла, верно? А если нет… ну, она все равно приятно пахнет, и, может быть, она могла бы хотя бы немного успокоить боль или помочь вам спать лучше…       Голос дрогнул. Краска смущения и нервозности вползла в ее щеки. Почему она всегда чувствовала себя так неловко рядом с ним? Неловко и неуверенно…       Затаив дыхание, Нейрис наблюдала, как отец взял мазь из ее рук, его пальцы мимолетно коснулись ее, послав по спине дрожь. Эйгон сосредоточенно осмотрел фиал, едва заметно нахмурившись. Затем он медленно открыл сосуд, поднеся его к лицу, чтобы вдохнуть аромат.       — Пахнет действительно приятно, — согласился он с ноткой удивления в голосе. — Хотя я уже слышал подобные заявления раньше. Торговцы обещают чудеса за определенную цену.       Он поднял на нее глаза, изучая ее лицо. Нейрис затаила дыхание, сердце забилось быстрее. Конечно, она знала об этом. Едва ли во всем королевстве нашелся лекарь, не предложивший свои услуги. С тех пор, как отец получил шрамы, он заплатил много золота за обещания избавить его от них, ни одно из которых не исполнилось. Отчего-то ей казалось, что эта мазь — совсем другое. Видел ли он искренность в ее взгляде? Любовь и заботу, которые пронизывали каждое ее действие?       Откажется ли он?       — Может быть… может быть, я могу попробовать нанести ее? — спросила Нейрис, и тут же сама испугалась собственных слов. Разве могла она предложить королю показать ей его шрамы, снять его дублет и позволить ей потрогать его, втирая мазь? Как вырвались из нее столь смелые и неуместные слова? Но вопрос уже был задан, и ее сердце колотилось в ожидании ответа.       Глаза Эйгона на мгновение едва заметно расширились от предложения. Челюсти сжались. Он долго смотрел на нее напряженным и пытливым взглядом, словно пытался заглянуть в самые глубины ее души.       Сердце Нейрис было готово вырваться из груди, с губ срывались короткие резкие вздохи. Она знала, что перешла черту, напрочь перечеркнула границы приличия и благопристойности, но в тот момент они были ничем по сравнению с возможностью облегчить боль отца, преследовавшей его и днем, и ночью. Ничто прочее не имело значения.       Медленно, нерешительно Эйгон потянулся к воротнику, его пальцы коснулись богато украшенных застежек. Не смея вздохнуть и широко распахнув глаза, Нейрис наблюдала, как он отбросил дублет и начал развязывать шнурки нижней рубашки, обнажая покрытую шрамами плоть под ней.       Красные линии, яростно пересекающие грудь, перекрученная плоть, сморщенная, оплавленная, точно воск, кожа, говорившая о мучениях, которые невозможно вообразить.       Никогда прежде Нейрис не видела эти шрамы отца, и даже в самых смелых фантазиях не могла бы подумать, что он предстанет пред ней так: обнаженным по пояс в мерцающих бликах свечей ее покоев. Он казался видением. Все говорили, что Таргариены ближе к Богам, чем к людям. Теперь она понимала, почему. Несмотря на изувеченную плоть, Нейрис могла поклясться, что перед ней стоял Бог.       Эйгон повернулся к ней спиной, его плечи были напряжены. Во рту сделалось сухо, и Нейрис едва смогла сглотнуть. Дрожащими руками она потянулась к сосуду с мазью.       Воздух вокруг наполнился пьянящим ароматом трав и ягод. Зачерпнув немного прохладной смеси, пальцами она коснулась кожи отца и принялась медленно, благоговейно наносить мазь на спину.       Эйгон судорожно выдохнул, его тело сперва напряглось, но Нейрис продолжала нежно и аккуратно касаться его, со временем ощутив, как он начал расслабляться.       Напряжение покидало его плечи.       Нейрис не могла поверить, что это происходило на самом деле. Сердце колотилось как никогда раньше, а ноги едва держали. Аромат мази, смешиваясь с мускусом его кожи, кружил голову. Она затаила дыхание, глядя на покрытую шрамами спину под ее пальцами. Он был так невероятно красив… невозможно красив. Нейрис прикусила губу, продолжая свое занятие и молясь всем Богам о том, чтобы мазь хоть немного помогла. Иначе он больше никогда не согласится на это, а Нейрис больше никогда не не прикоснется к нему таким образом.       Помня о такой вероятности, Нейрис внимательно смотрела на его кожу, жадно пытаясь запечатать в памяти каждое мгновение этого вечера. Ей хотелось запомнить каждый изгиб, каждую линию тела отца. Никогда прежде она не была так близко к нему, никогда не прикасалась к нему так интимно. Ее пальцы скользили по неровным шрамам — свидетельствам его силы, битв, в которых он сражался и побеждал. Едва ли Нейрис могла представить те боль и агонию, что ему пришлось перенести. Будь ее воля, она забрала бы все их себе. Дыхание отца становилось медленным и ровным. Ей хотелось убеждать себя, что ее прикосновения делают лучше.       Закончив со спиной, она медленно обошла отца, пока не смея — не находя сил — поднимать глаз. Вновь зачерпнув немного мази, Нейрис сосредоточилась на мышцах его груди, краснея от ощущения его взгляда на себе. Когда ее пальцы втерли мазь в последний шрам у его ключицы, тянуть уже было нельзя. Разрываясь между смущением и отчаянной потребностью увидеть реакцию отца, она несмело взглянула на него, тут же замерев на мгновение.       Лицо — маска противоречивых эмоций, но Нейрис показалось, что кроме нахмуренных бровей и сжатых в тонкую линию губ она разглядела что-то еще, что-то, что заставило затаить дыхание.       — Как вы себя чувствуете, отец? — едва слышно прошептала она. —Вы… чувствуете хоть что-то?       Казалось, она была готова расплакаться в ожидании ответа, будто вся ее жизнь зависела от одного мгновения. «Нет» — и она тут же умрет. Руки похолодели.       Обнаженная грудь Эйгона вздымалась, глаза — потемневшие, напряженные, ищущие — вонзались в нее так, будто он видел ее впервые.       Медленно он потянулся, рука коснулась ее щеки в отеческом покровительственном жесте. Нет, тот жест был чем-то большим — надрывно пронеслось в мыслях. Нейрис подалась навстречу его ладони, ресницы затрепетали и она прикрыла глаща, наслаждалась теплом его слегка грубых пальцев. Рухни весь мир в тот момент — она бы не заметила. Все стало бесконечно далеким, ненастоящим, пустяковым — лишь они двое. Остальное не имело значения.       — Действительно лучше, — произнес Эйгон, заставив ее глаза распахнуться. Его голос был тихим и хриплым. — Боль будто… ослабла.       Он замолчал, его большой палец легко коснулся ее нижней губы. Дыхание перехватило, пульс участился. Нейрис знала, что должна отстраниться, должна положить конец этому, прежде чем оно зайдет слишком далеко. Но она, казалось, не могла заставить себя пошевелиться, не могла оторвать взгляд от глубины глаз отца.       — Возможно… — продолжил Эйгон, его голос был едва громче шепота, — в этой мази все-таки что-то есть.       Его рука скользнула с ее щеки на затылок, пальцы запутались в прядях волос. Сердце радостно забилось. Найти слова казалось невыполнимой задачей.       — Торговец сказал, что мазь нужно наносить каждый день, — все же прошептала она.       Нейрис понимала, что у отца едва ли найдется много времени для нее, но одна только мысль — мечта — о том, что согласись он — и она будет видеть его каждый вечер, пустила дрожь по ее позвоночнику. Прежде она не смела и вообразить подобное. Он был королем, а она — всего лишь его дочерью, глупой и наивной девчонкой, чьи желания рождали невозможные фантазии. Что, если он просто заберет мазь и скажет, что прикажет слугам впредь наносить ее?       И все же… то, как он смотрел на нее, жар и голод в его взгляде зародили в ее груди болезненную надежду.       — Каждый день? — повторил отец, его голос был отдался тихим рокотом.       Он замолчал, и его рука скользнула вниз, опустившись на плечо Нейрис. Тяжесть его прикосновения — точно напоминание о власти, которой он обладал. Власти, в которой она готова была безвозвратно раствориться, если бы он только этого захотел.       — Возможно, — наконец продолжил он медленно и взвешенно. — Было бы лучше, если бы ты была той, кто продолжит ее наносить. В конце концов, кто лучше позаботится о нуждах короля, чем его собственная дочь?       Нейрис несколько раз повторила эти слова про себя, пытаясь понять, правильно ли поняла их смысл. Дыхание перехватило. Это безумие могло поглотить ее, а она не смела быть против. Искушение, обещание — слишком велики, чтобы сопротивляться.       — Конечно, отец, — выдохнула Нейрис. — Для меня это было бы честью.       То была лишь полуправда, почти ложь — слова, игравшие на грани совести — о долге Нейрис думала в последнюю очередь. Мысли, таившиеся в самых темных уголках ее сердца, сплошь занимали жар его кожи и сила его тела.       В тот момент она поняла, что пути назад нет — никогда и не было. Ее монета давным-давно упала безумием вверх.       Когда дверь за отцом закрылась, Нейрис судорожно вздохнула, прижав руки к пылающим щекам. Запах мази все еще витал в воздухе, будто в напоминание о том, что все это ей не привиделось.

***