Черный лебедь

Лесной массив встречает мощными стволами столетних дубов и кленов, их изящными ветвями, крупными сугробами, средь которых теперь отчетливо виднеется широкая тропинка, проложенная холодным телом — вереница кровавых пятен изуродовала белоснежный пейзаж. Ривай, уставший и мучающийся от нестерпимого холода, идет твердым, широким шагом, с гордо приподнятой головой, Эрен же, подстроившись под ритм торопливых шагов, молчаливо идет следом. Однако, стоит им приблизиться к обычно безлюдному, но теперь кишащему полицейскими и медиками участку леса, мужчина останавливается, и лейтенант, остановившись следом, бросает на него отрешенный взгляд. Какое-то время Ривай молчит: сверлит высокие сугробы бесстрастным взглядом, и Эрен, когда в размеренный поток тишины уверенно вливается неловкость, приоткрывает губы, чтобы броситься очередным сарказмом, однако не успевает придумать, каким именно: капитан собранно начинает: — Значит так, чертенок, — сосредоточенно бросает Аккерман, ни на мгновение не забывая о своем почетном звании «мудака», и Эрен, недовольный тем, что ему не позволили озвучить очередную гениальную шутку, хмурится в ответ «безобидному» прозвищу. — Если тебе станет плохо, — тем временем продолжает мужчина, — ты можешь вернуться в машину — это твое первое столкновение с трупом, поэтому… — Не первое. — Юноша отрезает на автомате, и пусть он не собирается открывать душу первому попавшемуся человеку, поймав на себе скептичный взгляд, твердо повторяет: — Не первое. — Отведя глаза в сторону, он отрешенно продолжает: — Поэтому не беспокойтесь — я… — И что, потомок сатаны, как много раз ты видел трупы с отрезанным языком? — Капитан усмехается беззлобно — попросту безобидно, однако Эрен отчего-то чувствует, будто его ткнули в отсутствие опыта носом, точно нашкодившего щенка, и, прочувствовав все прелести «несправедливости», лейтенант переводит на начальника сердитый взгляд. Приоткрыв губы, он уже собирается ответить что-то едкое и крайне самоуверенное, однако в последний момент вспоминает о правоте капитана и, подавившись словами, отводит недовольный взгляд в сторону. — Вот и я об этом. — Ривай степенно кивает в подтверждение своим мыслям. — Так что, если вдруг станет плохо, возьмешь у меня ключи и пойдешь в машину, — благосклонно позволяет тот, после чего, не дожидаясь подопечного, твердым шагом направляется к толпе. Из всего аврала людей, столпившихся вокруг трупа, Эрен узнает только Ханджи: та, одетая в нелепый оранжевый пуховик, радостно хохочет, подбадриваемая смехом незнакомого мужчины — она смеется так, будто стоит не подле бездыханного тела, а подле цирковой арены, отчего юноша нервно ведет плечами. И все же хохот не продолжается дольше положенного: стоит майору столкнуться мимолетным взглядом с Риваем, она, сорвавшись с места и даже не попрощавшись с незнакомцем, торопливо подбегает к напарникам. Схватив капитана за руку, девушка стремительным шагом направляется к бездыханному телу, твердо утягивая друга за собой. — Ребята, вы не представляете! — Вдохновенно выдыхает она. — Загадка продолжилась! На руке новое слово! — Ривай, давно привыкший к ее неуместной экспрессии, тяжело вздыхает и, обернувшись к напарнику, степенно кивает, убеждая: «Она правда нормальная», Эрен же скептически выгибает бровь в ответ. Мужчина, быстро потеряв к подопечному всякий интерес, вновь оборачивается к старшей по званию. — Мы догадались, — скупо роняет он и, когда девушка подводит его к трупу, опускает холодный взгляд. Кровь везде: на когда-то красивом, однако теперь изуродованном многочисленными порезами лице, на приоткрытых в ужасе сухих губах, на оголившейся грудной клетке, на предплечьях, на одном из которых выцарапано загадочное: «Пусть» (разглядеть в хаотичных царапинах существующее слово оказывается действительно сложной задачей, однако напарники с трудом справляются). Длинные блондинистые волосы жертвы спутались и теперь клоками лежат поверх окровавленного снега, голубые глаза закатились, на руках и ногах отчетливо виднеются следы, явно оставленные шершавой веревкой, в приоткрытых губах застрял отчаянный крик — предсмертный вопль о помощи… Обернувшись, Ривай дарит Эрену взгляд — по-прежнему уставший и холодный, однако теперь несколько любопытный, жаждущий ответной реакции; однако юноша, устремив опустевший взгляд на бездыханное тело, не удосуживается обратить на наставника внимание. — Ты в порядке? — Капитан спрашивает без особого интереса — просто позволяет формальности случиться, но, не получив никакой реакции, кладет руку на покатое плечо подопечного. — Не тошнит? — Зачем-то уточняет он и, когда ответа вновь не следует, неловко похлопывает юношу по плечу. С усталым вздохом мужчина делает шаг навстречу кровавому аду. Подойдя к трупу, он присаживается подле тела на одно колено и, протянув холодную ладонь вперед, медленно ведет ею над обледеневшей кожей, будто пытаясь прочувствовать что-то неизвестное — Эрен, на мгновение выплыв из забвения, растерянно вскидывает брови и, распахнув ресницы, впивается непонимающим взглядом в изящную кисть. — Что… — С неприятной и неуместной потерянностью начинает он. — Вы… Делаете?.. — Лейтенант ожидает всего: вот-вот капитан, едко усмехнувшись, бросится очередным оскорблением или ткнет его носом в непрофессионализм, или же тот и вовсе скажет новичку проваливать; однако Аккерман лишь, не отрывая сосредоточенного взгляда от тела жертвы, скупо роняет: — Запоминаю детали, — после чего продолжает «исследовать» бездыханное тело фантомными касаниями. Эрен же, все еще несколько пораженный открывшейся картиной, выдыхает потерянное: «О…», и продолжает наблюдать — теперь с толикой ребяческого любопытства. Когда же мужчина, кивнув в сторону жертвы, холодно приказывает: «Садись рядом», юноша выпадает в осадок. Все еще чувствуя мерзкую дрожь по телу, он не горит желанием приближаться к кровавому месиву, да и мешать капитану особо не хочется, однако, когда наставник злобно рычит: «Сел живо», он торопливо подходит ближе и опускается на колено возле трупа. Капитан же, в миг забыв о враждебном настрое, резким движением подхватывает его руку, уверенно подносит ладонь подопечного к холодной коже — непозволительно близко, что заставляет нервно повести плечами в надежде сбросить балласт — и медленно ведет ею от ног к голове, в точности повторяя изгибы обледеневшего тела — Эрен, не в силах осознать происходящее, застывает каменным изваянием, приоткрыв губы в немом удивлении. — Замечай детали, — тихо наказывает Ривай. — На ногах — шрамы от веревки, чувствуешь? — Отрешенно спрашивает он, и юноша, запоздало кивнув, бросает потерянное: «Чувствую…». Наставник ведет его ладонь выше. — На животе платье порезано — здесь ладонь можно опустить, чтобы прочувствовать рану. — Капитан говорит совсем тихо — будто шепчет, опасаясь, что кто-то может их услышать. Он плавно ведет ладонь Эрена к рукам. — Здесь, на плечах, местами отсутствует кожа, а на запястьях — вновь шрамы от веревки, — мягко продолжает он и, проведя ладонью к шее, ненадолго останавливается. — Здесь — вновь глубокий порез — небольшое углубление, чувствуешь? — Эрен только и может, что потерянно кивнуть в ответ. Ривай тем временем ведет его ладонь к лицу погибшей. — Здесь — слишком много шрамов, их нельзя запомнить, однако остановись на какое-то время и постарайся почувствовать каждый. Понял? — Аккуратно уточняет мужчина, и Эрен вновь кивает — на сей раз с большей осознанностью и решительностью. Капитан же, на мгновение забыв о торопливой реальности, какое-то время позволяет себе в горделивом молчании не замечать голосов, плотной стеной окруживших напарников (Эрен, подобая старшему по званию, слышит лишь жалобные завывания ветра), однако чуть погодя мужчина аккуратно (бережно?..) отводит руку лейтенанта в сторону и неторопливо поднимается — юноша неохотно встает следом. Ривай, обернувшись к Эрену в три четверти, бросает на подопечного мимолетный взгляд — не привычно надменный и недовольный, а скорее спокойный, неуместно умиротворенный. — Запомнил? — Аккуратно уточняет наставник, и лейтенант, пусть и не до конца уверенный в ответе, почему-то степенно кивает. Мужчина же с явным недоверием выгибает бровь и, получив натянутую улыбку в ответ, холодно проверяет: — Какое слово было нацарапано на руке? — «Пусть», — без сомнений отвечает Эрен, и тогда капитан, удовлетворенно кивает: — Вот и славно. — С усталым вздохом отвернувшись, Аккерман пролетается отрешенным взглядом по толпе, пока не натыкается на цветастый мех оранжевого пуховика. — А теперь попробуй найти детали, которые не нашел я, а мне нужно переговорить с Ханджи, — с приевшимся холодом наказывает тот и, не услышав потерянного: «Но…!» в ответ, неторопливым шагом направляется к старшей по званию. «Но я ведь даже не знаю, что искать!..» — Застывает потерянное на пухлых губах, однако Ривай, не желая ничего слышать, все же направляется к подруге, провожаемый потерянным взглядом. Эрен же, впившись глазами в чуть задравшийся ворот пальто, будто пытается выжечь на спине капитана словосочетание «отвратительный учитель», однако реальность ревностно напоминает о себе завыванием ледяного ветра — Эрен, невольно поведя плечами, чуть ежится, однако мгновением спустя, смирившись со своим ничтожным положением, все же оборачивается в сторону жертвы и пытается присмотреться… Однако, когда проходит минута, другая, а новых фактов он так и не находит, злобно поджимает губы. «Зачем искать то, чего нет?» — Негодующе бубнит себе под нос он и все же, вспомнив о своем упрямстве, опускается возле трупа на колено и продолжает смотреть. Он замечает небольшой шрам над ухом, — совсем свежий, на котором едва спеклась кровь, — родимое пятно под ключицей, кровавые брызги на блондинистых волосах, мелкую точку на выступающей вене, чуть выше предплечья, явно оставленную тонкой иглой шприца… «Ну вот и что из этого ты не нашел?» — С большей злобой, чем прежде бубнит Эрен и, поняв, что лодыжки уже начинают затекать, с усталым вздохом поднимается на ноги. «Скажу, что укол», — безынициативно решает юноша и, напоследок окинув тело жертвы холодным взглядом, направляется к старшим по званию. Невзирая на наверняка серьезный разговор закадычных друзей, он холодно бросается едким: «След от укола», после чего выразительно скрещивает руки на груди в ожидании… Оскорбления?.. Похвалы?.. Да хоть чего! Ханджи, доселе увлеченная заразительным смехом, потеряв мысль, замолкает и принимается бездумно хлопать длинными ресницами. Ривай же, обернувшись, сперва хочет напомнить о манерах, однако, вовремя вспомнив, кому он собирается рассказывать о вежливости, лишь с усталым вздохом неопределенно качает головой. — На вене, — безрадостно бросает он, — я заметил. — Лейтенант же, нервно усмехнувшись, бросает тихое, но различимое: «Кто бы сомневался», однако мужчина отчего-то решает не реагировать на очередную бестолковщину — лишь хмурится сильнее обычного, после чего, обернувшись к подруге, выразительно смотрит на Ханджи с заверением: «А я говорил, что он — черт». Девушка же мягко улыбается в ответ, но так ничего и не говорит. — Надеюсь, вы уже закончили, — тем временем саркастично прыскает Эрен и, когда ледяной ветер вновь пролетает под утепленную куртку, недовольно ежится. — А то еще немного, и меня тоже придется опознавать. — И пусть юноша говорит с явной претензией, он ожидает понимания и поддержки, но вместо этого получает хладнокровную усмешку. — О-о-о, можешь не переживать, — бесстрастно бросает капитан и, поймав на себе подозревающий неладное взгляд, продолжает, «опечаленно» склонив голову: — Демоны бессмертны. К сожалению. Помощь приходит незамедлительно — Ханджи, толкнув друга в плечо (несильно, но крайне выразительно), дарит тому порцию осуждения, однако, наткнувшись лишь на скепсис в серебристых глазах, устало вздыхает и с мягкой улыбкой оборачивается к лейтенанту. — Да, мы закончили. Вы можете ехать в отдел, — степенно кивает майор. Ривай же, демонстрируя свое явно однозначное отношение к защите «демона», какое-то время смотрит на подругу, выразительно нахмурившись и поджав губы, однако, не получив в ответ ничего, кроме добродушной улыбки, неопределенно качает головой и неторопливым шагом направляется прочь. — Как только личность жертвы будет опознана, вышли мне информацию о ее родственниках — нам необходимо выяснить описание убийцы и ее новое имя, — через плечо требует тот, однако, стоит Эрену торопливо направиться вслед за наставником, майор встревоженно окликает: — Стойте! — И Ривай, и без того вымученный свалившейся неожиданным грузом болезнью и непрекращающейся работой, останавливается. Чуть запрокинув голову, он устало прикрывает глаза и посылает небесам немой вопль: «За что?..» Однако, так и не получив ответа, тяжело сглатывает и, обернувшись к старшей по званию лицом, скептично выгибает бровь: «Что еще тебе от меня нужно?». — Что вы планируете делать дальше? — Взволнованно уточняет подруга. — Больше времени у нас нет — нужно поймать маньяка до следующей жертвы, так что…! — Перечитывать заключения патологоанатомов, — решительно перебивает ее капитан, — дотошно изучать обстоятельства смертей, пытаться вникнуть в суть загадки и составить примерный психологический портрет убийцы — все, как всегда. — Эрен же, услышавший план действий, на который они и без того потратили больше недели, нервно усмехается: «А это поможет?», однако замолкает, подавившись воздухом под напором выразительного взгляда, однозначно и бесповоротно требующего заткнуться. Майор же, явно не услышав, что именно сказал Эрен, устало улыбается напарникам. — Удачи вам, ребята! — С вымученной радостью бросает девушка, и, стоит ей отвернуться, капитан тут же направляется прочь — Эрен, быстро подстроившись под торопливый шаг, идет по правое плечо («Потому что по левое должен идти черт», — едко усмехается он про себя, однако «гениальную» шутку отчего-то решает не озвучивать). — Мы и вправду снова потратим весь день на эту ерунду? — Скептично выгнув бровь, уточняет юноша, и Ривай едва заметно усмехается в ответ. — Разумеется, нет, наивный придурок, — беззлобно бросает мужчина, и Эрен уже, было, собирается ответить на оскорбление оскорблением, как капитан твердо добавляет: — Я отвезу тебя домой, а после поеду спать. Будем думать завтра. — И юноша, в мгновение забыв о недовольстве, удивленно хлопает длинными ресницами. — А майор Зоэ не разозлится? — С подозрением на неладное (на всякий случай!) уточняет тот, и Ривай, многозначительно мотнув головой, загадочно бросает: — Не разозлится. — Перешагнув через сугроб, он делает несколько твердых шагов вперед, прежде чем, скосившись в сторону Эрена, не добавляет мрачное: — Если ничего не узнает. — Сперва юноша, до сих пор чувствуя подвох в неоднозначном предложении, выразительно хмурится, однако проходит мгновение, и он, осознав смысл слов Ривая, протягивает насмехающееся: «А-а-а-а-а!». — «А-а-а-а-а!» — Ядовито передразнивает мужчина, однако Эрен, увлеченный их общей «тайной», лукаво улыбается старшему по званию. — А она ничего не узнает, — с пониманием усмехается лейтенант и, не желая зла, безобидно толкает капитана плечом в плечо — тот, бросив в его сторону озлобленный взгляд, с не дюжей силой толкает в ответ и, когда Эрен с глухим выкриком валится в сугроб, не дожидается подопечного.

***

Лето — чудное время года, полное красок: васильковый небосвод, освещаемый безжалостным огненным шаром, мягкая зелень молодых деревьев, шелковое изумрудное полотно на покатом склоне, разукрашенное полевыми цветами: ромашками, васильками и клевером — цветастые пятна добавляют природе особый, волшебный флер; и золотой отблеск солнечных лучей, отражающихся в капельках утренней росы. Июль. Центральный парк озаряет смех — по-детски искренний, полный ласки и любви ко всему живому. По пологому склону бежит маленькая девочка с завораживающими алыми кудрями, едва ли достающими до подбородка, и глубокими голубыми глазами. Она то и дело путается в длинных брюках (Ривай пытался уговорить ее купить джинсы на размер поменьше, однако девчонка наотрез отказалась), падает, однако, не обращая внимания на перепачканную безразмерную майку, вновь подрывается на ноги и продолжает бежать — Ривай неторопливо идет следом. — Джил! — И пусть в глазах плещется нежность и безграничная любовь, он окликает строго. — Пора домой! — Не пойду, не пойду, не пойду! — Радостно хохочет девчонка и, обернувшись, дарит отцу любопытный взгляд — когда тот, устало вздохнув, принимается бежать следом, она счастливо взвизгивает и ускоряется. — Все равно не пойду! — Яро протестует Джил, однако споры заканчиваются, когда мужчина, поймав дочь, ловко подхватывает ее на руки. — Пора домой, — спокойно обозначает капитан и неторопливо направляется вверх по склону — девочка выразительно хмурится и скрещивает руки на груди в ответ. — Не хочу! — С по-детски наивной злобой кричит она и ударяет отца по плечу — со всей силой, на которую только способна (Ривай отчаянно сдерживает улыбку, так и грозящуюся коснуться бледных губ). — Пора домой, — упрямо настаивает на своем он, однако Джил, не уступая, тоже вторит себе: «Не хочу!», и мужчина, сдавшись, оборачивается в сторону дочери и дарит ей улыбку — совсем легкую, едва заметную, но от того не менее трепетную. — Мы купим попкорн и посмотрим «Холодное сердце», — предлагает компромисс капитан, и в ответ дочь улыбается — широко и беззаботно, с глубокой любовью. — Хорошо! — Радостно восклицает девчонка, и центральный парк вновь озаряет наивный смех… Ривай, широко распахнув ресницы, резко садится на кровати и отчаянно пытается вдохнуть: ему кажется, кто-то, пока он спал, проник в квартиру и вжал его лицо в подушку, безжалостно заставив выть от недостатка воздуха — боль от агонии теперь настырно вцепилась в тело, срывая с бледных губ отчаянные хрипы. Легкие нестерпимо жжет, будто высшие существа, узрев его позорную слабость, вылили на грудь раскаленный металл в надежде причинить еще больше страданий; сердце бьется стремительно, торопливо — колотится в ожидании видений, в предвкушении мрака, — и от того на сознание вязкой пеленой ложится ужас. Тело по мановению волшебства становится ртутной статуей — по-прежнему прекрасной и благородной, но теперь холодной, неподвижной и безвольной… Но мужчина заставляет себя провести дрожащей рукой по лицу, стирая капли холодного пота со лба. И все же проходит какое-то время, и жизнь, робко постучавшись, нерешительно заглядывает в спертую темницу тела. Секунда за секундой удары сердца становятся все спокойнее, — больше оно не колотится в агонии, — ритм возвращается к размеренному, обыденному, и Риваю удается вдохнуть: ледяной воздух проникает в глотку родниковой водой — он тушит лаву, залившую легкие, обращая ее иссиня-черной коркой, привносит в жизнь чуть больше красок — едва различимые цвета (неизвестные, но явно не напоминающие черный и белый) несмело окрашивают спальню. Понемногу паника и горечь, что столкнулись тектоническими плитами, разъезжаются в разные стороны и встают на свои места на задворках сознания — на их месте остаются лишь отчаяние и потерянность… И все же тело остается по-прежнему холодным: безжалостная ртуть все еще течет по венам, напоминая о когда-то пережитой агонии, о беспрестанном мраке и о голубых глазах — о единственной пристани счастья в его скудной жизни. «Не думай об этом», — злобно рычит на себя Ривай. С трудом поднявшись на ватные ноги, он неторопливо распахивает черные жаккардовые шторы и закрывает окно. Мужчина бросает короткий взгляд на часы — те показывают безжалостное «04:21», и Аккерман, запрокинув голову, отчаянно шепчет: «Твою мать»… Однако мгновением спустя, встряхнув головой, направляется в ванную — проходя мимо детской, он даже не открывает дверь. Рутина — холодное напоминание о реальности, ее смазанные отголоски: таблетки и витамины (раньше Ривай пил их для того, чтобы подать Джил пример, сейчас же он принимает их по инерции) и жаропонижающее (небольшое отклонение), затем — спортзал и контрастный душ, легкий завтрак, мешковатые вещи и прогретая машина. Дорога до участка: пара улиц и светофоров на перекрестках, несколько поворотов направо, небольшой переулок, и вот уже знакомое здание мелькает впереди. Ривай твердо переступает высокий порог и степенным шагом направляется к кабинету, однако, едва выйдя в просторный холл, застывает, ошеломленный открывшейся картиной: на лавочке, — там, где обычно сидят заявители и потерпевшие, — вольно раскинувшись, точно король на богато украшенном ложе, спит Эрен, подле него стоит массивная сумка, доверху забитая вещами. Юношу не тревожит ни тусклый свет, распыляемый по коридору массивными лампами, ни снующие по коридорам полицейские — он мирно спит, невзирая ни на что, и это несколько… Озадачивает. Ривай склоняет голову в удивлении, толком не осознавая, какой черт дернул лейтенанта ночевать в отделе, однако, вскоре рассудив, решает утолить свое любопытство. Неторопливым шагом он подходит к подопечному и трясет за плечо (возможно, излишне сильно, наверняка болезненно, однако сейчас мужчина не думает об этом) — лейтенант же, недовольно сморщившись, смазано бормочет: «Мам, отвали…», и капитан сперва потерянно отстраняется… Однако, осознав посыл невнятных слов, недовольно хмурится. — Мне искренне жаль, если ты так общаешься со своей матерью, — холодно бросает мужчина, и его слова становятся мощным катализатором, запустившим химическую реакцию: юноша, до этого мирно любовавшийся пустотой в сознании, отчетливо вздрагивает, после чего скошенные ресницы, распахнувшись, даруют свету испуганный взгляд; однако Ривая не впечатляет подлинный шок в глазах напротив. — Видимо, твое хамство — это определенная константа, которую нужно просто принять, да? — Бросается хладнокровной издевкой тот и, когда Эрен, испуганно выдохнув, бросает потерянное: «Капитан?..», сухо усмехается: — А ты ждал кого-то другого? — Юноша, до сих пор находящийся на грани сновидений и суетливой реальности, так и не понимает, о чем говорит наставник. «Я…» — Пытается принять участие в разговоре тот, однако, мгновенно потеряв едва зародившуюся мысль, потерянно замолкает. Капитан же, которого не особо волнуют чувства напарника, решает проигнорировать словесную катастрофу. — Какого черта здесь творится? — Холодно, с явным недовольством спрашивает мужчина и, получив потерянное: «А?..» в ответ, равнодушно кивает в сторону забитой доверху сумки. — Почему ты вдруг решил переехать в отдел? — Отчего-то на ум приходят одни лишь гадости: хочется съязвить, затем приправить сарказм оскорблением, а после уйти с хорошим настроением (может, это хоть немного скрасит сегодняшнее утро?..); однако Аккерман вовремя останавливает себя. «Пока он не дал повода», — сухо обозначает факт мужчина, однако мгновением позже едва заметно усмехается: «Но обязательно даст». Эрен же, так и не проснувшись до конца, теряется лишь сильнее: недоуменно хлопая ресницами, мечется взглядом с собственной сумки на лицо наставника около минуты (что серьезно начинает раздражать, но капитан порядочно молчит в ожидании объяснений), однако спустя вечность юноша с пониманием протягивает: «А-а-а, Вы об этом…», после чего откидывается головой на лавочку. — Забудьте, — безразлично отмахивается тот и, устало зевнув, прикрывает глаза рукой. — Меня выгнали из съемной квартиры. Эта новость… Неприятно шокирует, и Ривай, заметив тотальное безразличие к образовавшейся проблеме в знакомо-экспрессивном голосе, недовольно хмурится. Все же, не удержавшись, он бросает едкое: «Потому что ты разбил в ней все цветочные горшки?», однако Эрен на удивление не реагирует («Наверное, он все еще думает, что спит», — решает про себя мужчина и едва заметно кивает своим мыслям в ответ). Вместо ожидаемого сарказма юноша лишь, бесшумно усмехнувшись, бросает смазанное: «Меня обвинили в потопе», после чего, повернувшись на бок, подкладывает руки под голову и вновь погружается в царство Морфея — Ривай, ожидавший всего, кроме потопа, неохотно понимает, что ситуации хуже, должно быть, случиться не могло… «Однако это случилось с Эреном», — вовремя вспоминает тот, нервно усмехнувшись. — «Уж он-то мог устроить потоп». И пусть этот вопрос кажется Риваю глупым (потому что он уверен в положительном ответе), капитан все же интересуется: «Обвинили обоснованно?», и юноша, поняв, что его не оставят в покое, с усталым вздохом перекатывается на спину. Убрав руку от лица, лейтенант заглядывает в серебристые глаза с немым вопросом: «Вы это серьезно?», однако, получив в ответ лишь скепсис и безразличие, недовольно поджимает губы в негодующем протесте. — Обвинили обосновано? — С давлением вторит себе Аккерман, и тогда Эрен, сдавшись, выразительно закатывает глаза. — Нет. — Твердо огрызается юноша и с недовольным лицом, крайне неохотно садится на лавочке и спускает ноги на пол. — Пока я отдыхал с сестрой, прорвало трубу, — разминая шею, устало вздыхает он и, не обращая никакого внимания на ленивое удивление в глазах напротив, устало ведет плечами, всеми силами стараясь хоть немного взбодриться. — Когда я пришел, — с неохотой начинает Эрен, — все было в воде, и в квартире уже была хозяйка, так что было поздно что-то предпринимать. — Когда капитан, скептично выгнув бровь, выражает свое явное недоверие к столь неудачному стечению обстоятельств, юноша лениво пожимает плечами, без толики сомнений в своей правде заглянув в переливающиеся в тусклом свете ламп серые глаза. — Так что… Как-то так, — устало вздыхает он. Рассказ неприятно впечатляет, и дело не в том, что Риваю жалко подопечного — вовсе нет: единственное, что его волнует — вялое состояние (если не внезапные обмороки посреди тротуара) от недосыпа, вечно недовольное лицо и отвратительное поведение, осложняющее и без того «прекрасные» будни… Всего этого хотелось бы избежать. «Ты, к слову, сам ночуешь в отделе», — вставляет свое никому не нужное мнение здравый смысл, однако Ривай лишь, недовольно нахмурившись, отворачивается от правды. «Я ночую только по крайней необходимости», — твердо кивает в ответ своей самоуверенности капитан. — «И уж у меня будет побольше выдержки, чем у этого идиота». Поняв, что ситуация складывается отвратная, мужчина выразительно скрещивает руки на груди и, гордо приподняв подбородок, одаривает подопечного хладнокровным взглядом. — И что ты будешь делать? — Без толики жалости, однако с едва различимым любопытством уточняет дальнейший план действий Аккерман, но Эрен в ответ лишь, нервно усмехнувшись, пожимает плечами, и мужчина хмурится сильнее прежнего. — Я не позволю тебе ночевать в отделе, — холодно отрезает он. — Иди жить к своим друзьям. Лейтенант же, с «любопытством» склонив голову, натягивает на губы едкую улыбку, не сулящую ничего хорошего. — В однокомнатную квартиру, где живет сестра, ее муж, ребенок и собака? — С наигранным интересом уточняет он и, когда Ривай, осознав тупиковую ветвь развития своего предложения, недовольно ведет плечами, устало усмехается: — Вот и я об этом. — Тогда ты можешь временно пожить в отеле, — не сдаваясь, с прежней твердостью предлагает новую ветку сюжета мужчина, и лейтенант, считав его намерения до последнего отстаивать свою территорию, с едкой усмешкой скрещивает руки на груди, в точности повторяя позу капитана. — Были бы у меня деньги, — с притворным дружелюбием начинает Эрен, — я бы обязательно туда поехал, но… — Так попроси денег у сестры, — продолжает настаивать на своем наставник, и юноша, едко прыснув, выразительно склоняет голову в ответ. — Напомнить Вам, в каких условиях они живут? — С насмешкой вскинув брови, продолжает язвить подопечный и, когда Ривай злобно поджимает губы, признавая полное отсутствие каких-либо вариантов, вновь беззаботно пожимает плечами. — Так что я не стану ничего у нее просить, — твердо отрезает лейтенант. — И пока мой единственный вариант — отдел и его уютные лавочки, так что попрошу меня не осуждать. Хочется ответить так же едко и твердо: «Твои проблемы — не мои проблемы и не проблемы нашего участка, ищи себе ночлег, где хочешь». Или: «Если я еще раз увижу тебя здесь позже одиннадцати или раньше шести, я за шкирку выволоку тебя на улицу и оставлю спать на асфальте»; однако отчего-то мужчина проглатывает колкости и всерьез задумывается. Сам денег он дать не сможет (их и без того осталось не так уж много, чтобы давать в долг кому попало), просить у Ханджи или Эрвина — не вариант (им и без того хватает безмозглого подростка, на которого уходит весь семейный бюджет), побираться по отделу — бесповоротно похоронить свою репутацию в глазах подчиненных… И как бы не хотелось этого признавать, вариант остается один, вот только, стоит Риваю едва задуматься о нем, внутри холодеет, и по коже пробегаются омерзительные мурашки. «Нет, ну а что?» — Едко усмехается здравый смысл. — «У тебя как раз есть свободная комната!». «Тогда уж лучше обмороки и недовольный бубнеж», — злобно огрызается мужчина в ответ, и все же, в мгновение вспомнив об угрозе «доброжелательной» Ханджи уволить, если «с Эреном хоть что-то случится», меньшее из зол становится бόльшим автоматически — потерять работу будет чертовски не кстати. — И сколько тебе ждать аванса? — Ривай спрашивает с не дюжим напряжением в надежде на лучшее. — Пару дней? — Однако надежды на быструю смерть рушатся смехом — по-детски наивным и искренним, совершенно безобидным, и все же кажущимся издевательством над его, Ривая, степенно приближающимися страданиями. Эрен же, спустя время успокоившись, дарит наставнику озорной, приятно взволнованный взгляд — юноша смотрит так, будто скепсис и злоба в глазах напротив его чертовски радуют (наверняка так и есть, однако капитан до сих пор отчего-то надеется на наличие инстинкта самосохранения в пустой голове), но, не получив в ответ никакой реакции, беззаботно пожимает плечами. — Скорее пару-тройку недель, — без толики злобы усмехается лейтенант и, заметив, как над чернильной макушкой стремительно собрались грозовые тучи, выставляет ладони вперед в примирительном жесте. — Но Вам не о чем переживать, правда! — Со всей искренностью, на которую он только способен, восклицает Эрен. — Я ночевал и в худших условиях, так что все…! — С каждым словом, подавляемый тяжестью разбитого взгляда, Эрен говорит все тише и замолкает вовсе, когда Ривай, устало вздохнув, нарочито медленно ведет плечами. И все же, когда молчание, затянувшись, становится несколько неловким, юноша нервно усмехается: — Не делайте такое лицо, — искренне просит он. — Теперь Вы меня реально пугаете… — Однако капитан, толком не прислушавшись к очередной глупости, продолжает сверлить подопечного злобным взглядом. Проходит мгновение, второе… Ничего не происходит, и Эрен, схватившись руками за лавочку мертвой хваткой, вставляет потерянное: — Эм-м-м… Простите?.. — «За что?», — злобно рычит мужчина в ответ, и лейтенант, инертно отстранившись, нервно усмехается: — Не знаю… — И тогда Ривай, запрокинув голову, на сей раз задает вопрос высшим существам вслух: «Кто-нибудь скажет мне, за что?..». Эрен же, не поняв, к чему это было сказано, нерешительно начинает: — Это Вы мн…? — Однако наставник твердо перебивает его: — Значит так. — Чуть прикрыв глаза, капитан глубоко вдыхает… Затем неспешно выдыхает в надежде восстановить душевное равновесие. Не помогает. Когда же в ответ прилетает растерянное: «Как?..», он хоронит свои нервные клетки заживо, однако все же открывает свинцовые веки и мрачно продолжает: — Эти «пару-тройку недель» поживешь у меня, — и, когда Эрен приоткрывает губы, чтобы возразить, гневно рычит: — И не смей спорить — это решение и без того далось мне нелегко. — Эрен же, впервые столкнувшись с агрессией такой мощи, отодвигается от начальника подальше и, вымученно вскинув брови, старается доброжелательно улыбнуться. — А Вы уверены, что это… — Нерешительно начинает он и, заметив, как и без того озлобленный взгляд становится мертвым, давится словами — между невольными собеседниками повисает многозначительное молчание. Коридор — кладбище звуков: тишину разбавляют лишь тиканье настенных часов и едва различимый треск ламп, однако они не способны спасти ситуацию — монотонный шум давит лишь сильнее, накаляя атмосферу до предела — Риваю кажется, еще немного, и кого-то из них ударит разрядом тока, однако он, устремив обледеневший взгляд в полные нерешительности глаза лейтенанта, продолжает стоически молчать. Проходит какое-то время, прежде чем Эрен, нервно прочистив горло, решается продолжить: — Ну… Хороший вариант?.. Риваю не требуется много времени на размышления. — Нет. Это — отвратительный вариант, худший из всех, — со всей твердостью, на которую он только способен, отрезает капитан и, когда Эрен пытается выдавить из себя жалобное: «Я тоже так…», решительно продолжает: — Но он — единственный, ибо я не собираюсь откачивать тебя каждый раз, когда ты будешь падать в обморок. А ты будешь — можешь мне поверить. — Юноша же, не ожидавший подобного напора, вжимается спиной в холодную стену, однако капитан, не внимая его потерянности, с праведной яростью на самого себя мрачно требует: — Так что поблагодари меня, а после закрой свой рот. Ты меня понял? — И лейтенант, осознав полное отсутствие верного варианта ответа, натягивает на губы старательно счастливую, но по-прежнему неестественную, крайне разбитую и неуверенную улыбку. — Спасибо?.. — Несмело бросает тот, и мужчина холодно кивает в ответ: — Не за что. — И пусть он старается говорить больше спокойно, нежели бесстрастно, праведный гнев на сложившиеся обстоятельства и на жестокие к нему небеса дает о себе знать мертвенным холодом и полным отсутствием каких-либо (даже негативных) эмоций в голосе. Повернувшись к подопечному спиной, Ривай вскользь бросает: — Бери сумку и пошли работать, — и Эрен, подорвавшись с места, по привычке отдает честь: «Есть!»… Однако, когда начальник оборачивается к нему с лицом, сулящим долгую, крайне мучительную смерть, вновь нервно улыбается и неуверенно просит: «Простите?..», и капитан, не желая больше видеть надоедливую каштановую макушку, отворачивается. — Конченый идиот, — едко цедит сквозь зубы он и, не дожидаясь подчиненного, широким шагом направляется прочь.

***

Ривай никогда не замечал за Эреном болтливости: если юноша не огрызался или не бросался сарказмом (которым он мог плеваться минутами), он никогда не говорил ничего лишнего — задавал вопросы по поводу работы и на этом заканчивал вынужденный диалог; однако лейтенант, едва сев в машину, начинает трепаться — тараторить так, будто мужчина вот-вот заткнет и не позволит бедолаге договорить (и пусть капитан уже близок к этому, он старается держать себя в руках). Каждое его слово — нервозность и излишняя резкость, почти что отчаянная потерянность — Эрен явно не готов к столь стремительному развитию событий, однако, вынужденный судьбой, заставляет себя не выпрыгивать из машины на ходу. Лейтенант говорит обо всем. О работе: о том, что мечтал стать детективом с раннего детства, о том, что он окончил полицейскую академию с отличием, о том, что никогда не думал, что будет работать с таким профессионалом (услышав подобное, Ривай почувствовал физическое желание выразительно закатить глаза, однако, вовремя вспомнив о важности собственного имиджа, лишь недовольно повел плечами). О сокровенных желаниях: о том, что всю жизнь хотел спрыгнуть с парашютом, о том, что мечтал бы выйти на спарринг с Рондой Роузи (Ривай на это глухо усмехается и бросает беззвучное: «Ну и идиот», однако лейтенант этого не замечает), о том, что мечтает когда-нибудь дослужиться до звания «полковника». О личной жизни: о том, что он всегда мечтал завести добермана, о том, что он хотел бы водить не машину, а мотоцикл, о том, что обожает черный цвет, и потому ему нравится цветовая гамма гардероба Ривая. К концу поездки у капитана, кажется, появляется новый диагноз — мигрень, однако тот, оставив отчаянный монолог без ответа, лишь холодно роняет: «Приехали», и элегантно шагает из автомобиля — Эрен торопливо выходит следом и, когда Ривай неспешной поступью направляется к высотному дому, бегом догоняет наставника. — Может, теперь расскажете что-нибудь о себе? — Встревоженно предлагает лейтенант, и мужчина тихо усмехается в ответ. Обернувшись к юноше, он степенно кивает: — Конечно. — Достав из кармана ключ, Аккерман прикладывает брелок к магниту и, когда домофон принимается надоедливо, но крайне настойчиво пищать, бросает короткое: — Расскажу сразу же, как только ты станешь полковником, — после чего первым шагает в подъезд. Эрен же какое-то время стоит на месте: не до конца осознав суть шутки (да и вообще, будем честны, не поняв, что это — очередной сарказм) провожает капитана пораженным взглядом, невинно хлопая скошенными ресницами в удивлении; однако мгновением позже, когда осознание, робко постучавшись, все же нерешительно заглядывает в пустую голову, недовольно хмурится и поджимает губы — волнение в мгновение остается забытым. Придя в себя и, наконец, вспомнив, что Ривай — необратимый отморозок, он широким шагом догоняет мужчину — тот, нажав на кнопку вызова, покорно ждет лифт. — Знаете, мне кажется, Вы относитесь ко мне несправедливо, — едва завидев чернильную макушку, с тщательно скрытым (как Эрен думает) негодованием ставит перед фактом юноша, и Аккерман бросает в его сторону взгляд — ленивый, будто бесстрастный, и в то же время несколько любопытный. — «Несправедливо» — это как? — С порядочной долей скепсиса в холодном голосе уточняет Ривай, и лейтенант, ни на секунду не усомнившись в собственной правде, твердо парирует: — Как (простите) конченый мудак. Он выпаливает свое отношение к наставнику по инерции — говорит, толком не обдумав последствия, извиняется крайне саркастично и, не ожидав от себя подобного хамства, застывает в удивлении. В голове, там, где раньше была возведена непробиваемая стена льда, случается глобальное потепление — стена начинает стремительно таять и вскоре обращается тусклой лужицей у подножья сознания. Больше за ней нет хладнокровных мыслей, ироничных шуток и едких колкостей — оголившееся детское естество бесстрашно показывается миру. Широко распахнув ресницы, Эрен застывает в удивлении (капитану кажется, тот даже не дышит), взгляд — потерянный, неосознанный — цепляется за благородно-бледное лицо. Серые глаза — цитадель нерушимого спокойствия и уверенности в себе, лишь иногда прозрачная гладь безразличия идет рябью злости, и Эрен, сам того не желая, провоцирует беспокойное течение: гнев — противоестественный для обычного человека и от того мертвый — переливается на дне серебристой радужки голубыми бликами. Юноше кажется, мгновение молчания длится вечность: проходит секунда, вторая… Ничего не происходит. Когда же лифт прибывает на первый этаж и створки с тихим шорохом разъезжаются в разные стороны, гостеприимно пропуская жителей дома в кабину, Ривай в горделивом молчании отворачивается, высокомерно приподнимает подбородок и делает твердый шаг вперед — Эрен, опасаясь оставаться с наставником в замкнутом пространстве, какое-то время стоит на месте, тщательно обдумывая пути отступления, однако, когда капитан, обернувшись, с нарочитым спокойствием цедит: «Иди сюда, сатаненок», все же неловко прочищает горло и делает робкий шаг навстречу. Аккерман нажимает на кнопку десятого этажа, и через мгновение створки закрываются — лифт начинает свое короткое путешествие вверх. Между невольными напарниками повисает напряженное молчание: если бы у него был физический облик, оно бы выглядело, как Йети, поддавшийся огнем — как горящее мифическое существо, с безумным воем носящееся по кругу… По крайней мере, так тишину ощущает Эрен. Однако, пусть юноша, не обладая экстрасенсорными способностями, и не может заглянуть капитану в голову, отчего-то он начинает сомневаться в (напускном?..) спокойствии капитана. Тишина достигает апогея неловкости, когда лифт, прибыв, дружелюбно распахивает створки, выпуская гостей на волю, и Ривай, так и не проронивший ни слова, делает твердый шаг навстречу безграничной свободе — Эрен нерешительно следует за наставником к массивной металлической двери. Когда мужчина, вставив ключ в замок, проворачивает его влево (два раза, лейтенант запомнил это!), юноша все же, неловко прочистив горло, выдавливает виноватое: «Простите?..», на что капитан, бросив в его сторону мимолетный взгляд, молча открывает дверь и первым шагает в квартиру. Ударив кулаком по выключателю, — со всей силы, резким, отточенным движением, — Аккерман неспешно отходит в сторону и, бросив скупое: «Проходи», неторопливо снимает пальто. Эрен же, до сих пор не до конца уверенный в надежности придуманного на скорую руку плана, напрягается сильнее прежнего и, погрузившись в раздумья, остается на месте. «Мне кажется, эта идея — откровенный маразм», — торопливо рассуждает он про себя. — «Если мы не подеремся, то точно убьем друг друга на второй же день. Так есть ли смысл пытаться?..». Тяжело вздохнув, он устало пролетается свободной рукой по лицу и поудобнее перехватывает сумку. «Но, наверное, сейчас уже поздно отказываться?..» — Нерешительно уточняет у сознания юноша, однако, так и не получив толкового ответа, недовольно хмурится. — «Черт, нужно было думать раньше, идиот!»… Капитан, уже успевший отставить зимние кроссовки в обувницу, оборачивается и, заметив, что Эрен так и не перешагнул порог, делает твердый шаг навстречу и, схватившись за рукав черной куртки, твердо дергает на себя — юноша, не ожидавший такого поворота событий, пораженно выдыхает и, едва не запутавшись в собственных ногах, невольно вваливается в квартиру. Взгляд — окончательно потерянный, едва ли успевающий осознать стремительный поток событий — впивается в глубокие серые глаза, будто в поисках чего-то тайного, истинно сакрального. Аккерман же молчаливо смотрит (на первый взгляд с привычной для него холодностью, но с обжигающей изумрудную радужку злостью на глубине) в ответ, и в его глазах столько же скепсиса и ненависти, сколько в любых высказываниях политиков о его оппоненте. — Не бойся, чертенок, — с нарочитым радушием «успокаивает» Ривай. — На «пару недель» ты вернешься домой. — Домой?.. — С большей неосознанностью, чем раньше, переспрашивает юноша, и капитан, не позволив ни толики ненависти отразиться на лице, мрачно объясняет: — В ад. Сие высказывание становится дерзкой пощечиной — болезненной и крайне обидной, однако в мгновение вернувшей к реальности — к надвигающемуся стихийному бедствию: к беспрестанным перепалкам, к «новшествам» оскорблений, к возможной драке или того хуже… Однако Эрен быстро берет себя в руки и, холодно улыбнувшись, степенно кивает в ответ. — Поздравляю Вас, — ядовито усмехается он и, когда Ривай многозначительно выгибает бровь, самодовольно добавляет: — На «пару недель» Вы отправитесь туда вместе со мной. Эрену кажется, он может читать мысли капитана — настолько отчетливо он слышит: «Ты бессмертен или слишком туп?», однако огонь, разгоревшийся в глазах напротив лесным пожаром, нисколько не пугает — он ароматом наливных яблок щекочет ноздри, подбадривая, побуждая горделиво приподнять подбородок и добавить в улыбку еще толику надменности — Эрен слушается беспрекословно. Он ожидает всего, чего угодно: удара в живот, прямо в солнечное сплетение, или подзатыльника, оскорбления или ответного сарказма — не менее ядовитого и обидного; и потому, когда капитан приподнимает руку, уже готовится занимать боевую позицию, однако, когда мужчина лишь похлопывает его по плечу, инертно отстраняется. Длинные ресницы беспокойно взлетают вверх, представляя миру по-детски неосознанный взгляд, на дне изумрудной радужки золотом переливается недоумение, контур пухлых губ теперь отчетливо повторяет букву «о», стройное тело напрягается с головы до пят, и все, что остается Эрену — откинувшись на холодную дверь, непонимающе хлопать скошенными ресницами. — Мне жаль тебя, сатаненок, — тяжело вздыхает Аккерман и, неопределенно покачав головой, поворачивает направо. Скрывшись за высокой аркой, он чуть громче добавляет: — Наверное, если ты окажешься на пляже, кишащем крокодилами, ты обязательно подойдешь к одному сфотографироваться… — Очередная шутка (на первый взгляд вполне себе безобидная, и все же по-настоящему оскорбительная) отточенным ударом Мухаммеда Али отправляет в нокаут: кулак размашисто мажет по подбородку, отчего Эрен, не удержавшись на ногах, падает навзничь на холодный ринг. — Потому что иначе, как отсутствием инстинкта самосохранения, твой сегодняшний парад хамства я назвать не могу, — тем временем размеренно продолжает Ривай. — Сперва весь рабочий день — весь день, понимаешь? — ты портишь мне настроение, после оскорбляешь меня, затем бьешь меня моим же оружием… — С кухни (как предположил Эрен) доносится отчетливый звон посуды, шорох открывающихся ящиков и стук створок настенных шкафов, и юноша, торопливо скинув обувь (и явно несколько осмелев), несмело сворачивает за угол следом за наставником — он застает мужчину за завариванием чая. Ривай же, будто почувствовав чужое присутствие, оборачивается в сторону подопечного и дарит тому взгляд — обжигающе холодный и скептический до отвращения. — Ты хоть понимаешь масштаб собственной трагедии? — С львиной долей безразличия уточняет капитан, после чего, стремительно потеряв к Эрену всякий интерес, возвращается к белоснежному фарфоровому заварнику. Юноша первое время не осознает, почему речь зашла о пляже и о крокодилах, о каком оружии и о какой трагедии говорит капитан, сперва он не понимает, чем заслужил столько претензий, однако вскоре, осознав суть необоснованных обвинений, возмущенно набирает в грудь воздуха и, уперев руки в боки, решительно начинает: — А ничего… Ничего, что Вы… Ха! — Однако выходит лишь негодующий, но крайне бессвязный бред, на который Ривай, бесшумно усмехнувшись, решает не отвечать. Эрен же, торопливо вернув хаотичные мысли на место, выражает свое недовольство чуть громче и понятнее: — А ничего, что Вы всегда первым начинаете это?! — «Это» — это что? — Безынтересно уточняет капитан и, в мгновение забыв о подопечном, наливает в кружку заварку (слишком много, и Эрен, заметив ее количество, недоуменно выгибает бровь). Залив ядерную жидкость водой, Ривай легкой рукой ставит кружку в микроволновку и, лишь обернувшись в сторону лейтенанта, дарит тому незаслуженное (по его мнению) внимание. — Твое нахальство? Эрен же, ожидавший чего-то в этом роде, недовольно щурится. — Хм-м-м-м… С чего же все началось? — С притворной задумчивостью любопытствует он, обращаясь к собственной «отвратительной» памяти, и, когда наставник, устало склонив голову, дарит ему скептичный взгляд, радостно хлопает в ладоши. — Точно! Вспомнил! — «Счастливо» восклицает он, однако, осознав, что сил на гениальную актерскую игру до конца разговора не хватит, злобно цедит: — С того, что Вы не пожали мне руку. Ривай же, выразительно вскинув брови, надменно усмехается в ответ. — Нет уж, все началось не с этого, — твердо обозначает он и многозначительно скрещивает руки на груди. Когда микроволновка, закончив кропотливую работу, взывающе пищит, никто из вынужденных собеседников не обращает на это внимания. — Даже так, — возмущенно прыскает Эрен в ответ и, когда Аккерман решительно кивает: «Так», старается спросить, не выставляя напоказ пугающих масштабов негодование: — И с чего же все началось? Расскажите мне, будьте добры! — Буду добр, — «благосклонно» кивает капитан и, не обратив внимания на злобное: «Буду бобр, блядь», высказывает свою точку зрения: — Все началось с твоей истерики и опрокинутого фикуса, который ты, как оказалось, свалил с подоконника случайно. — Выделив, как ему кажется, самую важную часть своего монолога, Ривай самодовольно откидывается спиной на холодильник и горделиво приподнимает подбородок в ожидании реакции — та следует незамедлительно: широкие брови подопечного недоуменно взлетают вверх, в изумрудных глазах теперь отчетливо виднеется план идеального преступления, а скрещенные на груди руки говорят лишь о том, что юноша старается не развязать драку. — Да что вы говорите? — С демонстративным спокойствием интересуется Эрен, однако подлинный гнев, кроющийся на дне зеленой радужки, выдает себя нервными перекатываниями с пятки на носок. — Стоит ли мне вернуться к началу и еще раз объяснить, чем именно была обоснована моя, как Вы выразились, «истерика»?! — Юноша, подобая капитану, старается говорить сдержано, отстраненно, однако с каждым новым словом он говорит все громче, пока не переходит на почти-что-крик. Мужчина же реагирует спокойно: выведя лейтенанта на нужные ему эмоции (именно на те, о которых он думает с самого утра), он отчетливо ощущает терпкую сладость победы на языке — та летним ветерком ласкает тело, пролетается по коже цепочкой бархатных прикосновений, проникает в вены и разносится по телу легкостью — непривычной, но от того не менее приятной. — Нет, сатаненок, — неопределенно качает головой он, — не нужно. Тем самым ты не заставишь меня извиниться, зато! — Ривай выразительно выставляет указательный палец вперед, приковывая к себе пристальное внимание. — Ты подпишешь себе смертный приговор. — Эти слова — легкая искорка, что, обратившись огнем, поджигает фитиль динамита гнева, заложенного в пустой голове подопечного. Проходит мгновение…! И хлопок начинает неспешно тлеть — Ривай наблюдает за персональным шоу с глубоким умиротворением и с искренним удовольствием перебивает юношу, когда тот, приоткрыв губы, пытается вставить: «А я все-таки…!»: — И помни, — строго, на мгновение забыв о пряной сладости на кончике языка, обрывает гневную тираду Аккерман и, когда юноша, подавившись словами, застывает пораженной статуей, степенно продолжает: — что ты жив только потому, что убивать тебя мне запретила Ханджи. Эрен же, в миг отмерев, ядовито прыскает: — А Вам обязательно нужен запрет, чтобы никого не убить? Да Вы — опасный для общества человек! — Заметив, как на благородное лицо набегают тучи, юноша ядовито улыбается, крайне довольный собой. — Так что… — Так что я использую эти слова в качестве оправдания, если убийство все-таки состоится, — мрачно перебивает Аккерман, и лейтенант, сбившись с мысли, потерянно замолкает. Добившись желаемого, мужчина с нарочитым спокойствием продолжает: — А теперь, сатаненок, мы прекратим собачиться (иначе я закопаю тебя на клумбе, прямо под гортензиями), и я покажу тебе квартиру. А после ты, адское отродье, закроешься в своей комнате и не высунешься оттуда до самого утра. Ты меня понял? Эрен, и без того находившийся на грани нервного срыва, осознает, что с этого момента его осознанность выходит на новый, непостижимый уровень — настолько отчетливо он чувствует собственный гнев впечатляющих (в самом неприятном смысле этого слова) масштабов. Ему кажется, Ривай — чертов чернокнижник, способный одним коротким и неподозрительным, непонятным обычным людям заклинанием вложить в голову мысль об убийстве. Впервые юноша чувствует физическое желание показать свое превосходство, и он, выпрямившись во весь рост, твердо шагает навстречу своему злейшему врагу. — Ну уж нет, я… — С притворным спокойствием начинает он, однако так и не успевает договорить — капитан, отказавшись от эмоционального воздержания, бросает мрачное: «Заколебал», после, закончив с древнегреческой трагедией, привстав на мыски, резким движением хватает подопечного за ухо и твердым шагом направляется в коридор, и все, что остается Эрену — отчаянно выкрикнуть: «Ауч!», вцепиться пальцами в сильное предплечье и все же поплестись следом. — Смотри и запоминай, — познав дзен, с подлинным умиротворением наказывает капитан и указывает рукой на неприметную дверь на противоположном конце коридора. — Это — ванная, слева уборная. — Проведя чертыхающегося подопечного глубже по коридору, он «демонстрирует» спрятавшуюся за поворотом дверь. — Это моя спальня. Тебе туда путь заказан, ты понял меня? — Смиренно уточняет мужчина, однако, получив лишь смазанное: «Блядь, да отпустите!» в ответ, удовлетворенно кивает и сворачивает налево. — А это — твоя комната, — степенно оглашает он, затем распахивает дверь свободной рукой и, наконец отпустив подопечного, вталкивает лейтенанта в комнату — тот вваливается тяжелой массой негодования и возмущения и уже собирается обернуться и высказать начальнику все, что о нем думает, как взгляд падает на… Необычный интерьер. Почти все в комнате фиолетовое: лиловые обои и тюль, — полупрозрачная вуаль, не скрывающая комнату от внешнего мира, и все же добавляющая особенный, ребяческий флер, — сиреневые облака на стенах, виноградная кованая кровать с того же оттенка покрывалом, пурпурные пуфики по углам и фиалки на подоконнике; и лишь невысокий бежевый письменный стол указывает на толику психического равновесия хозяина. — У Вас… — Эрен начинает, толком не осознавая истоки собственного удивления, понимает бестактность своего вопроса, однако почему-то решает продолжить: — Есть… Дети?.. Впрочем, Ривай не обращает на его фривольность никакого внимания. — Все фиолетовое — как ты любишь, — холодно бросает он, после чего решительно шагает в коридор и хлопком межкомнатной двери ставит точку в полной негодования и ругательств беседе. — Отдыхай, чертенок, — едва слышимо бросает напоследок он, после чего слышится тихий шум удаляющихся шагов — Эрен потерянно оборачивается в сторону двери, словно пытаясь сквозь древесные щепки увидеть отвратительно знакомую чернильную макушку, и застывает в удивлении. «Ребенок?..»