хрупкий

      Зажимая уши руками, быстрым шагом, чтобы поскорее убраться подальше от ненавистных криков и потока повторяющихся из года в год оскорблений, Сынмин направляется в комнату в конце коридора. Единственное место, где грубый голос заглушается толщей квартирных стен и захлопнутой двери, часто становящейся жертвой побоев сильных кулаков по ту сторону. Она уже вторая так то — её предшественник был заменён, когда в особо жестокий вечер ему чего бы то ни стало нужно было добраться до Сынмина — дверь была препятствием на этом пути.       Добравшись до спальни, Сынмин сразу же разворачивается к выходу лицом и, пытаясь игнорировать трясущиеся руки, прокручивает защёлку на двери — маленькая надежда на хотя бы небольшую отсрочку побоев, к которым не привыкнешь, сколько ни получай. Приобняв себя слабыми руками, Сынмин отходит в противоположный от двери угол спальни — там только стеллаж, заполненный художественной литературой, где некоторые полки заняли альбомы любимых исполнителей; письменный стол с недоделанной на завтра домашней работой по литературе и окно, раскинувшееся на половину стены. Подхватывая по пути телефон с наушниками, до этого брошенные на кровать, забирается на стол с ногами и открывает свой плейлист на Spotify. Пока Сынмин выбирал песню помощнее, способную перекричать тревожные мысли в голове и в страхе быстро бьющееся сердце, шум на кухне не утихал. Временами он взрывался на громкий крик, что в сочетании с и без того грубым голосом, звучало ещё более устрашающе и, Сынмин, не может отрицать, раздражающе. Дёрнувшись от очередного всплеска громких голосов, он зажмуривает глаза и, прижав руки к голове, вновь пересекает комнату к двери и едва слышно опускает пластину переключателя освещения в комнате, погружая ту в мрак.       Вернувшись на стол и, наконец-то, определившись с песней (на самом деле, он включил первую попавшуюся, не желая ни секунды больше слушать крики из их кухни, где ещё полчаса назад спокойно обсуждал с мамой планы на неделю), Сынмин выкручивает громкость едва ли не на полную и отворачивается к окну. Единственным светом в комнате остаются огни в окнах соседних многоэтажек. Сынмин тоскливо задаётся вопросом: «Люди, живущие там, ссорятся и дерутся так же часто или их семьи полны радости и детского смеха?» Он с грустным смешком мысленно подмечает, что в последний раз в семье его смех звучал, когда он сам был ребёнком. Сейчас ему девятнадцать и смеяться Сынмин позволяет себе только рядом со своими друзьями. Была бы его воля, он бы не думая выбежал из квартиры, захватив с собой самый минимум, и уже по пути трясущимися руками набирал сообщение Джисоку о том, что дома в который раз происходит пиздец, а он уже не выдерживает.       Джисок друг в самом деле хороший и всё понимает. С ним Сынмин познакомился в университете: они одногруппники и оказались единственными в их группе продолжающими во французском языке — Сынмин ходил в языковую школу, когда учился в средней, и уже многое не помнит, а Джисоку было скучно и в добавок к школьной нагрузке он решил пройти курс начального французского. Почему они вообще выбрали эту специальность, оба ответа не знают, но на вопрос куратора, не против ли они учиться с остальными как начинающие с нуля, оба согласно кивали (возможно, слишком активно, чтобы это не выглядело подозрительно).       Но Джисок, в отличие от Сынмина, живёт в другом городе, поэтому на выходных он всегда смывается к родне — в их семье отношения получше, чем в сынминовой, хотя тоже не идеальные. Джисок часто досадливо поджимает губы, когда заходят темы о принятии в семье таким, какой он есть. Из рассказанного Сынмин узнал, что из-за своих родителей тот не может покрасить волосы в яркий цвет бабл-гам, хотя мечтает об этом ещё с первого года старшей школы. Да даже за его угольные волосы, кончиками достигающие плеч, на него посыпались недовольные комментарии от родителей, ведь по их мнению, парни не должны носить такую длину. И Джисок будто бы даже смирился. А ведь это даже не самая его большая тайна, которую тот и под страхом смерти не поведает им. Но рассказал Сынмину. Потому что Сынмин друг и вообще почти такой же.       Узнал он об этом совершенно случайно, когда они сидели у Джисока в комнате общежития и рассказывали истории школьных времён. Сынмину хвастаться было практически нечем, а вот Джисок рассказывал даже не столько о себе, сколько про одноклассников или парней из классов постарше, двоих из которых он однажды случайно увидел целующимися. Он тогда сильно испугался, что они успели его заметить, пусть он и быстро сбежал, но к нему так в итоге и не подошли с угрозами или просьбой сохранить всё в тайне, так что вскоре Джисок расслабился. В тот день он узнал, что в школе он в своих предпочтениях не одинок.       Во время рассказа Джисок выдал эту информацию так легко, словно для него это ничего не значит, Сынмин даже немного завидует, потому что он бы так не смог. Признаться первым. Но раз тема была открыта, после наступившего молчания, он тихо проговорил, что благодаря Джисоку он тоже сейчас не одинок. У Сынмина не было внутренней гомофобии, он легко принял свою симпатию к парням ещё в шестнадцать, когда ему впервые понравился мальчик из параллели. Он считал себя достаточно уверенным в своей ориентации пансексуалом, но вслух это произносить хотелось как можно тише или обходя точное название всевозможными способами, в виде различных описаний. Сынмин всё валит на неблагоприятную обстановку — Корея пусть и кажется более лояльной к квирам, нежели раньше, но на деле прогресс намного меньше, а страна по-прежнему консервативна.       И не важно как сильно сейчас Сынмин не хочет сбежать к Джисоку, он не может — очередной выходной и поездка к родителям. А без Джисока завалиться в его комнату в общежитии не получится, пусть с соседом Сынмин уже знаком, но без друга там будет слишком неловко и некомфортно. Уж лучше остаться здесь и молиться, что скоро гнев, вспыхнувший из ниоткуда, утихнет и он привычно завалится спать до утра, пока не придёт время собираться на работу. Сынмин чувствует себя виноватым, что оставил там переругиваться маму (хотя он её никогда не бил, что Сынмина немного успокаивало), но он ничего не мог с собой поделать, когда полчаса назад он стоял на кухне, и его глаза медленно начали наполняться слезами, а руки тревожно дрожать. Он ничем не может помочь. Только умереть.       Просидев у окна ещё с час, Сынмин боязливо снимает наушники и прислушивается к ночной тишине. Кажется, все разошлись по комнатам — небольшой клочок света, проникающий под дверью в комнату Сынмина исчез, погрузив квартиру в темноту. Наконец-то, можно выдохнуть. Он пережил ещё один день. Сегодня даже дверь не пострадала. Судя по всему, до неё даже не дошли — маме удалось погасить огонь до того, как он нацелился поглотить комнату сына.       Свои последние силы Сынмин тратит на быстрые водные процедуры и, когда заканчивает с ними, весьма не элегантно заваливается в комнату, ударяясь о стоящий рядом с дверью шкаф. С секунду думает, стоит ли запираться на ночь, но понимает, что так будет чувствовать себя намного спокойнее, поэтому, растирая ушибленную руку, привычным движением защёлкивает дверь и заваливается на кровать поверх одеяла. Двигаться не хочется совершенно, но на улице уже середина октября и по ночам становится холоднее, поэтому превозмогая лень заставляет себя залезть под одеяло. После вечернего стресса в голове практически приятно пусто, лишь одна мысль маячит на периферии сознания — как завтра он обнимет свой лучший антистресс — Джисока, и, зарывшись лицом в его мягкий свитер, проспит всю большую перемену на его коленях, потому что Сынмин почти не бывает голодным, но сонным — постоянно.

***

      Сынмин всегда встаёт за три часа до начала занятий и всё ради того, чтобы ни с кем не пересекаться с утра. По понедельникам, выходя из дома, он неспешным шагом направляется к вокзалу, чтобы встретить Джисока с сумками и помочь дотащить их до общежития до начала занятий. В остальные дни он наворачивает круги по скверу в студенческом городке, ожидая всё того же Джисока. Тот на Сынмина нисколько не злится, даже если он своими выходками вынуждает просыпаться хотя бы на полчаса раньше необходимого, потому что знание, что друг несколько часов торчит на улице в ожидании, совершенно не способствует спокойному сну.       И только когда он наконец дожидается Джисока, день Сынмина официально начинается.