Панацея

— Я слышу, что ты не спишь. Мей вздрогнула: Аказа снова прижался к ней непозволительно близко. Видимо, затем, чтобы она быстрей проснулась — подскочила с постели. — Ты хочешь поговорить? — Мей и сама удивилась, насколько тихим слабым оказался ее голос. Голова была тяжелой, словно она и вовсе не спала последние сутки. Словно этот демон, не выпускающий ее из цепкой хватки, выжимал из нее все соки. — Ты хочешь поговорить, — нехотя выдохнул Аказа Мей в спину. Она снова поежилась. Нужно было вставать. Продолжать их так и незакончившийся разговор не было ни сил, ни желания. Мей не знала, что еще она могла «выпытать» у демона — им обоим все и так было понятно: Хакуджи обратился в монстра и решил вспомнить былое, решил снова подпортить Мей жизнь. На этот раз совсем уж основательно. Может быть, им стоило еще раз обо всем поговорить; может быть, ей стоило еще раз попробовать достучаться до Аказы — может быть, внутри него еще не все человеческое сгнило и умерло. Но сейчас Мей была не готова снова лезть демону в голову, в мысли, в душу. Сначала ей нужно было принять то, к чему они совсем недавно пришли. Хакуджи был мертв. Он начал совсем не ту новую жизнь, которой когда-то грезил. Хакуджи так и не смог освободиться. Даже от нее, от Мей не смог. Мей не знала, можно ли вообще было это все принять и не тронуться рассудком. Ей уже казалось, что она была не в себе. Она все еще не испытывала ни отвращения, ни страха, ни ужаса к этому лежащему рядом демону — все чувства будто притупились. Мей будто стало на все все равно. Будто в ее сознании умер не только Хакуджи. — Я не знаю, нужно ли нам еще о чем-то говорить, — отрешенно бросила она, сверля пустым взглядом стену. — Я бы хотела поговорить с Хакуджи, но его больше нет. — Зачем? — Он бы узнал, что у него есть сын, он бы вернул меня домой. — Ты бредишь. — Нет — ты же слышишь. Мей повернулась к Аказе лицом — очень уж ей захотелось посмотреть ему прямо в глаза. Снова попытаться увидеть в них Хакуджи. Но нет, к разочарованию Мей, на нее все еще смотрел не моргая демон. Смотрел и изводил. Чего-то тоже выжидал. — Если я была ему дорога, то почему он не пошел со мной? — Мей не знала, зачем она задала этот глупый пустой вопрос вслух — он сам слетел с ее губ. Видимо, заколка слишком сильно за ночь сдавила не только волосы, но и голову. — Потому что ты мертвого достанешь — не дошло еще? Аказа приподнялся с постели — ему первому надоели их колючие переглядывания. Видимо, напрягали они его больше, чем пространные попытки Мей все-таки продолжить их затянувшуюся бессмысленную беседу. — Но тебя же я тоже уже давно достала, а ты меня все еще… терпишь. — Это другое, — бесцветным тоном выдавил из себя Аказа. Мей лишь покачала головой: нет, в их случае Аказа как раз-таки наступал на одни и те же грабли — просто он не помнил ничего. Хакуджи тоже поначалу цеплялся за нее, думая, что она сможет ему хоть чем-нибудь помочь, сможет хоть что-нибудь исправить в его жизни. Но для Хакуджи Мей оказалась бесполезной — она ничего не успела, ничего не смогла. Даже помочь Хакуджи разобраться в себе у нее не вышло — они оба только поломали свои жизни, разойдясь по разные стороны. Сейчас Мей понимала, что она не могла помочь ни этому демону-привету-из-прошлого, ни самой себе — к чему тут мучить себя еще и разговорами? Хакуджи, до которого она хоть изредка имела счастье достучаться, здесь не было. А найти общий язык с демоном у нее никак не получалось. Мей присела на постели, поджала колени к груди. В глотке забилась тупая безысходность, в комнате забился тихий всхлип. — Ну и чего опять ревешь? Мы уже во всем разобрались, кажется. Мей подняла глаза на демона, шмыгнула носом. — Ты решил, что со мной сделаешь? Ты убьешь меня? Съешь не сразу, а по частям? Оставишь просто при себе как… ручную зверушку? Или… отпустишь? Аказа нахмурился. Мей этими вопросами будто решила поиздеваться и над ним, и над собой. Конечно, ни черта он не решил. Его привязанность к ней была бесконтрольной, неосознанной — он не мог просто взять и разорвать ее. Не мог просто убить или отпустить. Аказе казалось, будто это зависело совсем не от него. Не только от него. — Расскажи мне обо мне. Может, я чего и решу. В красных усталых глазах Мей лишь на мгновение вспыхнуло что-то, похожее на сомнение. Нет, Аказа сейчас не издевался над ней — Аказа действительно хотел ее послушать. Хотел узнать немного о себе — постараться вспомнить хоть что-нибудь. — Хорошо, — Мей после недолгих раздумий все-таки кивнула. Аказа уселся напротив нее на пол, скрестив руки. Теперь на недавно вымытом полу его белоснежные штаны точно не испачкаются. Мей не знала, почему именно эта мысль промелькнула в ее голове, прежде чем она снова решилась взглянуть на Аказу. Прежде чем она решилась начать свой долгий рассказ.

***

— Ты лжешь. Я не мог быть таким ничтожеством. Еще и возиться с каким-то там стариком — полудохлым трупом. Ты серьезно? Мей опустила глаза: все оказалось сложнее, чем она думала. Аказа сильно не понравился самому себе — настолько, что он сейчас едва ли не рычал ей прямо в лицо. — Я не лгу. Ты знаешь это. Ты же слышишь, да? Аказа поджал губы, на лбу у него проступили набухшие вены. Мей напряглась, отползла к краю постели. — Значит, ты что-то там напутала. Я ненавижу больных, стариков и детей — ненавижу беспомощных слабаков. Мей покачала головой: она понимала, почему Аказа решил сейчас упрямиться до последнего, и потому ей совсем не хотелось его хоть в чем-нибудь переубеждать. Бессмысленно, глупо. И все же Мей не смогла прямо сейчас смолчать. — Ты очень любил своего отца. И очень хотел ему помочь. Если бы это было не так, ты бы не решился меня выкрасть и увести за собой. Аказа только в раздражении фыркнул. Он явно не мог спорить с тем, чего совсем не помнил. Но и верить в то, что он когда-то был каким-то убогим размазней, подтирающим за всякими больными калеками, тоже. Это было просто невозможно. Аказа себя знал — он не мог перемениться настолько сильно. Да и вряд ли Господин обратил бы внимание на такое убожество, вряд ли бы решил прибрать его к себе. Нет, Мей сама, видимо, не понимала, что несла. В это Аказе верилось намного охотнее, чем в ее невероятные россказни. — Я презираю слабаков. Я бы с ними не возился. — Но я же тоже… — Ты — это другое, — Аказа быстро оборвал слабые потуги вступить с ним в спор. Мей снова покачала головой. Все это было бесполезно: ее не хотели ни слушать, ни слышать. Мей не хотелось признавать, но уже в этом Аказа и Хакуджи были до одури похожи друг на друга — упрямились на пустом месте, даже не пытаясь согласиться с чем-то очевидным. — Мне жаль, что ты не веришь мне. Я надеялась, что ты хоть немного что-нибудь вспомнишь, и… — И я тебя отпущу на радостях? Я смотрю, ты совсем расслабилась. — А ты хочешь, чтобы я тебя боялась?.. — Нет. Я хочу, чтобы ты не забывалась. Мей перевела пустой взгляд куда-то в стену. Они опять ни к чему не пришли. Наверное, Хакуджи тоже до последнего не хотел себя принимать — вот он и окончательно запутался. — Я пытаюсь. Я тоже не хочу верить, что когда-то ты был Хакуджи. Я три года пыталась убедить себя, что все, что случилось между нами — было к лучшему, каждый из нас пошел по своему пути: я вернулась домой, у меня появился сын, а Хакуджи… Хакуджи должен был наконец найти себя. Наверное, я ошиблась. Наверное, тогда мне было проще этим обмануться. — И с чего ты взяла, что ошиблась? Думаешь, быть демоном так паршиво? — Забыть самого себя — «паршиво». — После твоих рассказов я об этом что-то даже не жалею. Мей встала, многозначительно уставившись на Аказу. Продолжать дальше их беседу уже было бы просто глупо: Аказа будто намеренно пытался ее раздражить, переспорить на пустом месте. Только сейчас Мей вспомнила, что уже второй день она не притрагивалась к еде: нужно было отвлечься хотя бы на скудный обед. Благо, принесенные Аказой овощи все так же пока лежали нетронутыми в корзине и еще не успели подпортиться. — Мы разве закончили? — мрачно кинул Аказа, как только Мей переступила порог комнаты. Она остановилась, повернулась. — Я тебе все рассказала, — как можно тише проговорила Мей, выдыхая. Дома опять стояла невыносимая духота. — Ты хотел поговорить о чем-то еще? Аказа молчал. От его пристального взгляда Мей стало не по себе: ей все казалось, что даже сейчас он смотрел не на нее, а на заколку, которую она и после сна не решилась снять. Не решилась раздражить Аказу. — Ты правда думаешь, что я когда-нибудь смогу от тебя избавиться? Мей посмотрела на Аказу с непониманием. — Я хочу верить в это, — честно ответила она. — Мне кажется, в тебе намного больше Хакуджи, чем я думаю. Когда-нибудь ты его вспомнишь. И… тоже избавишься от меня. Наша история повторяется, понимаешь? Только я больше не собираюсь с тобой обманываться. Аказа вздернул бровь: нет, он ничего не понимал. Не понимал, кто из них тут еще обманывается. — Иди, набей уже чем-нибудь свой рот и помолчи, — наконец отмахнулся он, закатив глаза. Слабые неохотные попытки понять Мей и ее бессвязный поток мыслей ожидаемо не увенчались успехом. Но Аказа этим был совсем не расстроен, для него после сегодняшних откровений ничего, собственно, и не изменилось. Мей между тем кивнула и послушно пошла на кухню — ей тоже нужно было немного отдохнуть. Как только она ушла и принялась шуметь в соседней комнате, Аказа подошел к постели, лег на все еще теплое место Мей. Зажмурился. Ему снова стало жутко хорошо. Запах Мей снова одурманивал и одновременно успокаивал. Как бы она его ни бесила, от этого чувства он избавиться не мог. И не хотел. На этот раз, судя по звукам, Мей с готовкой справилась еще быстрее, чем в прошлый раз. На губах Аказы растянулась довольная многозначительная полуухмылка: значит, скоро она вернется, скоро она снова ляжет с ним рядом. И ему станет совсем хорошо. Аказе не хотелось много думать над тем, что рассказала ему Мей. Ну, был он каким-то там отбитым неудачником; ну, связался он с ней по своей же тупости; ну, заимел он там какого-то орущего отпрыска — и что с того? Все это было уже в далеком прошлом — прошлом, в которое Аказа не собирался возвращаться. То, что он был привязан к Мей на каком-то необъяснимом уровне, ему особо жизнь не усложняло. А на саму Мей Аказе было все еще плевать. Плевать, что она там что-то лепетала про их сына, про какую-то бабку и прочую чушь — это его нисколько не волновало. Если Мей так пыталась достучаться до какого-то Хакуджи, то ей же было хуже. Аказа-то ведь всяко лучше понимал: никакой Хакуджи в нем уже давно не сидел — умер, растворился в крови Господина. А Мей все наивно на что-то надеялась. Надеялась, что сможет выпутаться из демонического плена. Глупая, наивная. — Я слышу, ты уже закончила. Возня на кухне на мгновение стихла. Аказа нахмурился: Мей явно медлила и не спешила к нему возвращаться — не спешила снова падать к нему в крепкие душащие объятия. Но Аказе было плевать, что она там думала и что она хотела. Аказа хотел, чтобы прямо сейчас она снова прижалась к нему, снова позволила им обоим забыться. Согреться. Мей прошла в комнату, молча легла обратно в постель. Снова повернулась, уставилась пустым отрешенным взглядом на точку в стене. Руки Аказы снова поползли по ее телу — Мей даже не подумала дрогнуть. Мей к его грубым касаниям уже успела привыкнуть.

***

Прошло несколько дней, и, к удивлению Аказы, Мей больше даже не пыталась заводить с ним никаких разговоров. Она снова и снова занималась уборкой, готовкой всякой дурнопахнущей дряни и все чаще осмеливалась с его немого разрешения выходить на свежий воздух и пропадать где-то за двором. Аказу эта тихая, внезапно воцарившаяся идиллия более чем устраивала. Не нравилось ему только одно: запах Мей начинал становиться каким-то… другим. Чужим. Неприятным. — От тебя пахнет… не так, — сказал как-то в один вечер Аказа, когда Мей снова легла к нему и уже по привычке хотела было прижаться к груди. Замечание Аказы вызвало у нее первые живые эмоции за последние дни. — Что? — Ты воняешь, — так же не особо стараясь подобрать слова, грубо кинул Аказа. Мей сморгнула, на щеках ее вспыхнул румянец — то ли от смущения, то ли от искреннего непонимания. — Я… Мылась вчера. Ты мне сам… два ведра воды принес, помнишь? Я еще долго разогреть ее не могла. — Я не об этом, — раздраженно рявкнул Аказа, всматриваясь в уставшие черные глаза. Пытаясь понять, что же в них такого изменилось. Почему и они вдруг стали какими-то не такими — совсем пустыми, мертвыми. — Я тебе надоела?.. — в голосе Мей прозвучала нескрываемая надежда, которая противно резанула по демоническому слуху. Аказа поморщился: ага, она только этого и ждала. — Нет, — разочаровал ее он. — Ты… Изменилась просто. — Я смирилась, — бесцветным тоном осторожно поправила Аказу Мей. Этот ответ его совсем не устроил — он его совсем не понял. — С чем? — С тем, что моя семья меня больше никогда не увидит. — Ты мне недавно плела, что когда-то хотела, чтобы и я стал твоей семьей. Ну, чтобы этот Хакуджи твой… — Ты не Хакуджи, — вдруг перебила Мей, вспыхивая еще сильнее. В ее застекленевшем взгляде лишь на мгновение что-то блеснуло — проснулось. Что-то, похожее на живое возмущение. Аказе понравилось. — Я рад, что до тебя дошло хотя бы это, — хмыкнул он, прикрывая глаза. Мей решила промолчать: ей будто и правда было все равно, какие там неверные выводы делал про себя Аказа. Мей уже как несколько дней на все было все равно.

***

Прошла еще неделя, Аказа все чаще стал пропадать в самых разных местах, вылавливая охотников все выше и выше рангом. Аказе все реже хотелось возвращаться домой, к Мей — пахла она все хуже и хуже. И исхудавшее побелевшее лицо ее казалось все мертвее и мертвее. Аказа начинал догадываться, что ни черта она ни с чем не смирилась — не настолько умная она была. Мей продолжала сжирать себя страхами, тревогами и сожалениями — душить себя своей же беспросветной безысходностью. Только делала она теперь это молча: Аказе вовсе не обязательно было знать, какими мыслями она себя травила перед сном — с ним она больше ничем не делилась. Поначалу Аказа этому был даже очень рад. Только поначалу. Только до тех пор, пока он все-таки не понял, откуда же шел этот мерзкий въедливый запашок. — Если ты так убиваешься, я могу тебе твоего детеныша сюда принести. Аказа и не подумал удивиться собственному предложению, в отличие от Мей, которая в это утро совсем потеряла дар речи от этой безумной идеи, едва не выронив из рук только что помытую в четвертый раз посуду. Судя по ее перекосившемуся посеревшему лицу, идея ей и правда сразу показалась страшно ужасной. Аказа почти оскорбился. — Нет, — твердо ответила Мей, покачав головой. Аказа вздернул бровь: она ничего даже обдумать не успела — это было видно уже по одному ее рассеянному взгляду и подрагивающим губам. — Нет? — переспросил Аказа, хмурясь. Этой девке явно сложно было угодить — больше он даже не будет пытаться. — Нет, — между тем тихо устало повторила Мей. — Я хочу, чтобы у моего сына была нормальная жизнь, а не… — А ты, что, тут плохо живешь? — перебил Аказа. В глазах его вспыхнул по-звериному недобрый золотистый отблеск. Уголки губ Мей тронулись в слабой фальшивой полуулыбке. Аказе стало особенно тошно, противно. — Я здесь… доживаю. Ты же тоже это чувствуешь, правда? Я же все еще… плохо пахну, да? Аказа сжал руки в кулаки. Ему совсем не нравилось, к чему подводился их разговор. К какому выводу. Мей тоже пока не решалась озвучивать очевидное: а какой в этом толк? Аказа все равно ее не услышит, все равно будет стоять на своем: она будет с ним до конца ее дней, он ее уже никогда не оставит. Нет, не в этой жизни. Не сейчас. В тот день они больше не проронили ни слова, Мей до вечера пропала где-то неподалеку в лесу. А затем, уже ближе к ночи, куда-то из прогретой постели испарился и Аказа, оставив Мей наедине с ее же тревогами и вопросами. На этот раз, правда, совсем не надолго.