Сквозь маски

      Колетт проснулась, когда первые лучи солнца проникли сквозь занавески, рисуя мягкие золотистые узоры на стенах ее уютной комнаты. Она пару раз моргнула, привыкая к теплому свету. В воздухе ощущалась легкая утренняя прохлада, напоминающая о том, что летнее тепло начинает отступать. Потягиваясь лениво, она оглядела свою комнату — аккуратную, как всегда, с полками, уставленными книгами и маленькими памятными безделушками, которые хранили истории ее жизни в тихом Старом Городе.               Быстрый взгляд на часы на прикроватной тумбочке заставил ее вздрогнуть. Она проспала дольше обычного, и, хотя время еще нельзя было назвать катастрофически поздним, было ощущение, что день уже начался без нее. Поднявшись с кровати, Колетт вздохнула, откинув с лица светлые пряди волос. Ее длинные волосы сзади сегодня выглядели особенно непокорными после сна.               Она быстро оделась, накинув легкий кардиган, чтобы согреться в утренней прохладе. Как раз, когда она натягивала носки, тишину нарушил стук в дверь. Это был ее отец, Байрон, который заглянул внутрь с любопытным выражением лица.               — Только проснулась? — поддразнил он, его голос звучал с ноткой удивления и легкой укоризны. — Обычно ты встаешь раньше меня.               — Даже не знаю, как так вышло, — призналась Колетт, сдерживая зевок. — Видимо, я очень устала вчера.       Байрон приподнял бровь.               — Непохоже на тебя. Может, тебе нужен хороший завтрак, чтобы прогнать сонливость? Яичница и тосты должны помочь.               Колетт закатила глаза, еле сдерживая смешок.               — А может, лучше блинчики с сиропом? Вот это идеальный завтрак.               — Блинчики? С сиропом? Да это же десерт, притворяющийся завтраком, — парировал Байрон, скрещивая руки с притворной серьезностью. — До обеда ты уже будешь в сахарной коме.               Они обменялись еще парой шуток, их легкий разговор наполнил дом теплотой. В конце концов, Байрон сдался, покачав головой и пробормотав что-то про ее сладкоежку, которая, по его словам, его когда-нибудь погубит, прежде чем скрыться на кухне, чтобы начать готовить.               Колетт, воспользовавшись моментом, направилась в ванную, чтобы привести себя в порядок. Умывшись холодной водой, она окончательно прогнала остатки сна. Ее отражение в зеркале смотрело на нее — ясные голубые глаза, светлая кожа и ее фирменные волосы, которые она быстро привела в порядок, усмиряя непокорные пряди. Удовлетворенная, она спустилась вниз, где ее встретил уютный запах жарящихся яиц, смешанный с узнаваемой сладостью сиропа. Байрон все-таки пошел на компромисс.               Она устроилась на своем привычном месте за столом, и они позавтракали в тишине, нарушаемой лишь легким скрипом стульев и стуком ложек о тарелки. Байрон какое-то время наблюдал за ней, пока она с энтузиазмом уплетала свой завтрак, с легкой улыбкой на губах.               — Мне нужно забрать кое-что в Центральном районе, — сказал Байрон, откинувшись на спинку стула. — Подумал, может, прогуляемся туда вместе. Погода сегодня просто замечательная.               Колетт на мгновение задумалась, а потом покачала головой.       — Я хотела бы прогуляться одна, — мягко ответила она. — Мне нужно немного привести мысли в порядок. Но я могу забрать то, что тебе нужно.               Байрон нахмурился, но быстро сменил выражение лица на понимающее.               — Правда? Ты уверена?               Она кивнула, ее взгляд был твердым.               — Да, все в порядке. Скажи только, что забрать и где.               — Это в магазине “Третий Глаз”, ты, наверно, помнишь, где это, — пояснил он. — Тебе нужно просто показать эту квитанцию, и они передадут заказ.               — Хорошо, — сказала Колетт, чуть улыбнувшись. — Я справлюсь.               Байрон слегка улыбнулся в ответ.               — Тогда не торопись, но будь осторожна. И не задерживайся слишком долго, ладно?               Колетт закончила завтрак, сделала последний глоток сока и встала. Утренний свет окутал ее лицо, подчеркивая в ее глазах мягкий, но уверенный блеск.               — Спасибо за завтрак, — тихо сказала она.               Байрон кивнул, ответив коротким: «Не за что.»               Поднимаясь по лестнице в свою комнату, она слушала, как деревянные ступени тихо скрипят под ее шагами.               В ее комнате утренний свет стал ярче, заливая письменный стол, на котором лежал открытый желтый ежедневник. Она мельком на него взглянула; между страницами аккуратно был заткнут маленький карандаш. Хотя она знала, что у нее будет время заполнить его позже, когда она окажется в Центральном районе, она позволила себе ненадолго пролистать страницы, пробегая взглядом по аккуратным строчкам. Каждая запись напоминала о ее привычках, мыслях и планах — небольшой, но важный знак того, что, даже если что-то идет не так, ее жизнь всегда движется вперед.               Закрыв ежедневник, Колетт направилась к шкафу. Она выбрала привычную одежду для прогулок: мягкую кремовую блузку, заправленную в любимую темно-синюю юбку, и легкий кардиган на случай незваного ветра. Она обула свои потертые кожаные туфли, давно разношенные и потому такие удобные, особенно для прогулок по мощеным улицам Старого Города.               Полностью готовая, она взяла свою сумку — практичную кожаную сумку через плечо, которая сопровождала ее уже много лет, — и спустилась вниз. Байрон уже ждал ее у двери, небрежно облокотившись о дверной косяк, словно точно знал, когда она будет готова.               — Не опаздывай, — сказал он с приподнятой бровью. — И возвращайся к обеду. Не хотелось бы отправлять за тобой поисковую группу.               Колетт закатила глаза и слегка усмехнулась.               — Вернусь целой и невредимой. Обещаю.               С одобрительным кивком Байрона она вышла на улицу. Теплый воздух конца августа мягко обнял ее, легкая влажность сопровождала легкий ветерок. Она остановилась на пороге, подставив лицо солнцу. Для августа такая жара была редкостью, но она наслаждалась ею, позволяя солнечному теплу унять какое-то странное внутреннее волнение, хотя она и не могла понять, откуда оно взялось.       

***

             Улицы Старого Города оживали под звуки утренней суеты. Из близлежащих пекарен доносился аромат свежего хлеба, смешиваясь с едва уловимым запахом реки, протекающей вдоль главной улицы. Колетт шагала бодро, ее сумка мягко ударялась о бедро, пока она наслаждалась знакомыми видами. Мощенные камнем улицы под ногами блестели на солнце, словно отполированные многими годами шагов.               Проходя мимо пекарни Пайпер, Колетт остановилась, вдыхая знакомый аромат свежей выпечки. Она улыбнулась, вспомнив о своих встречах с Пайпер. Дверь пекарни была распахнута, приглашая внутрь.               За прилавком стояла женщина средних лет, увлеченно упаковывая что-то в бумажный пакет. Колетт выбрала несколько круассанов и, подойдя ближе, заметила на витрине новую выпечку.               — А что это? — спросила она, указывая на необычные булочки.               Продавщица подняла глаза и улыбнулась.               — Это наши новые булочки с корицей и яблоком. Хотите попробовать?               Колетт кивнула, с интересом рассматривая новинку. Она купила несколько булочек и, поблагодарив продавщицу, вышла из пекарни.               Вернувшись на главную улицу, она увидела вдали станцию метро Старр. Ее железные арки и большая часовая башня были привычным ориентиром, разделяющим тихое очарование Старого Города и бурлящую энергию большого города. Но, приближаясь к станции, Колетт почувствовала странное беспокойство. Это было не страх, скорее тихая тревога, как будто в этом дне что-то слегка выбивалось из привычного ритма.               Она отогнала это чувство, войдя на станцию. Ритмичные звуки ее шагов слились с гулом утренней толпы. Контроль билетов прошел быстро, охранник едва взглянул на нее, когда она проходила. На платформе пассажиры стояли небольшими группами, их разговоры образовывали ненавязчивый фон.               Поезд подошел с тихим механическим шипением, и Колетт зашла внутрь. Она заняла место у окна, устроив сумку на коленях. Вокруг другие пассажиры были заняты своими делами: читали газеты, печатали на телефонах или рассеянно смотрели в окна. Атмосфера была спокойной, почти медитативной, и Колетт позволила себе немного расслабиться, когда поезд тронулся.               Город за окном превратился в размытые линии, а Колетт задумчиво подперла подбородок рукой. День был еще впереди, но ее все еще преследовало легкое беспокойство, словно тень. Она сказала себе, что это ничего, просто одно из тех необъяснимых ощущений, которые иногда сопровождают теплые августовские утра.               Тревога, которая сопровождала ее в поезде, исчезла, как только Колетт сошла на станцию Старр Парка. При выходе из станции она сразу окунулась в радушную атмосферу: веселый уличный музыкант играл на гитаре, и его сомбреро уже было наполнено монетами, а в воздухе витал аппетитный аромат свежеиспеченных кренделей, смешиваясь с легкой цветочной дымкой от ухоженных клумб. Повсюду слышался смех и оживленные разговоры, а вдоль главной дорожки рядами возвышались статуи Бравлеров. В самом конце этой аллеи Колетт заметила большую статую Спайка — ее любимого Бравлера.               На мгновение она остановилась, позволив солнечным лучам согреть кожу и впустив в себя энергию парка. Ласковый плеск фонтанов и вид ухоженных цветников дарили ощущение уюта и гармонии. Казалось, что величественные статуи — словно вечные стражи, охраняющие покой Старр Парка.                Через некоторое время она покинула Старр Парк и сразу оказалась в шумном мегаполисе, который разительно отличался от спокойствия аллей и фонтанов. Мимо проносились автомобили, витрины сверкали неоновыми огнями, а прохожие спешили по своим делам, не замечая ничего вокруг. Но Колетт знала, куда ей нужно направиться: ее цель находилась всего в нескольких кварталах отсюда. Это был «Третий Глаз» — небольшой и необычный магазин, затерявшийся между уютным кафе и роскошным ювелирным салоном. Именно там ее ожидало нечто важное, ради чего она и начала это путешествие.               На пути к магазину ее взгляд ненадолго притянула набережная, проглядывающая вдали между чередой высотных зданий. В лучах полуденного солнца вода сверкала золотом, а чуть поодаль над остальными постройками возвышалась величественная башня с огромной буквой «М» — Max Tower, принадлежащая волонтерской компании Макс. Высокие стеклянные стены здания переливались яркими бликами, словно отражая сам дух этого стремительного мегаполиса. Колетт на миг остановилась, любуясь его роскошным фасадом, прежде чем вспомнила о своей цели и вновь устремилась вперед по переполненным людьми улицам.               Когда Колетт дошла до магазина, она открыла дверь под мягкий звон колокольчика и шагнула в мир, совершенно не похожий на оживленную улицу снаружи. Воздух был насыщен густыми, успокаивающими ароматами сандала и сушеных трав. Полки были заставлены безделушками, кристаллами и аккуратно подписанными банками. С потолка свисала коллекция декоративных фонарей, отбрасывающих теплый золотистый свет.               Внутри магазина царила уютная атмосфера. За прилавком стояла темнокожая женщина с длинными дредами, и необычной шапочкой, напоминающей смесь фольклорного головного убора и современной моды. Ее глаза светились добротой и мудростью, а улыбка приглашала к разговору.               — Добро пожаловать в «Третий Глаз», — тепло поприветствовала ее продавщица, слегка наклонив голову. — Чем могу помочь?               Колетт подошла к прилавку и протянула квитанцию Байрона.               — У меня есть заказ, — сказала она, стараясь скрыть волнение в голосе.               Продавщица внимательно посмотрела на квитанцию и кивнула.               — Конечно, минутку, пожалуйста, — ответила она, отправляясь в подсобное помещение.               Пока женщина уходила, Колетт осмотрелась вокруг. Ее внимание привлекли небольшие, изящно связанные крючком куклы. На полках рядом стояла коллекция миниатюрных шкатулок, которые тихонько щелкали крышками при малейшем движении воздуха. Она взяла в руки изящный браслет с маленькими драгоценными камнями и, переворачивая его, восхищалась мастерством работы.               Через несколько минут продавщица вернулась с аккуратно упакованной посылкой.               — Вот ваш заказ, — сказала она, протягивая Колетт пакет. — Надеюсь, вам понравится.               — Большое спасибо, — ответила Колетт, бережно убирая пакет в сумку. — Все хорошо.               — Рада была помочь. Если понадобятся еще вещи или просто захочется поболтать, заходите, — добавила продавщица с улыбкой, возвращаясь к своим делам.               Выйдя на улицу, Колетт глубоко вдохнула, наслаждаясь энергией, окружавшей ее. Она бережно уложила посылку в сумку, которая словно была создана для нее, и направилась в сторону, откуда пришла. Обратный путь уже не казался таким особенным, и Колетт даже прибавила шагу. Вместо того чтобы сразу отправиться обратно на станцию, она решила немного задержаться в самом Старр Парке.               В парке царила своя атмосфера, не похожая на городскую суету. Колетт нашла скамейку в тени раскидистого дуба. Она села, положив сумку рядом. Пирожные из пекарни Пайпер так и манили ее, и она решила насладиться ими. Колетт развернула один из хрустящих круассанов и с наслаждением откусывала от него кусочек за кусочком, наслаждаясь слоеной золотистой корочкой. Вокруг нее разворачивалась жизнь, состоящая из маленьких радостных моментов: группа подростков фотографировалась у фонтана, а пожилая пара неспешно прогуливалась, держась за руки.               Достав свой ежедневник, Колетт открыла страницу на сегодняшний день. Она немного поколебалась, держа ручку, а затем написала: «Невероятно гармоничный день». Эти слова казались правильными. Гармония между суетой города и спокойствием парка, мелкие радости этого дня и редкое чувство умиротворения — все это слилось в единое ощущение чего-то почти нереального. Добавив еще одну строчку, она тихо размышляла, пока выводила буквы: «Как будто время замедлилось, позволяя мне задержаться в этом моменте чуть дольше».               Закрыв ежедневник, она откинулась на спинку скамейки, подняв голову к шелестящим дубовым листьям. Солнечный свет, пробиваясь сквозь листву, играл мягкими светотенями на ее лице. Впервые за долгие недели ее мысли были спокойны, свободны от привычного хаоса списков дел и забот. В этот краткий момент она чувствовала себя в полной гармонии с окружающим миром, словно была частью не только этого парка, но и самого солнца, смеха и жизненной энергии вокруг.               Она задержалась еще немного, ее ежедневник так и остался лежать закрытым у нее на коленях. Звуки парка окутывали ее: далекий смех детей, ровный гул разговоров и ритмичное журчание фонтанов. Закрыв глаза, она постаралась запомнить этот момент, прежде чем встать и смахнуть крошки от своего угощения.               Колетт, не теряя времени, направилась к станции метро, расположенной неподалеку. Путь до нее оказался недолгим и легким. Перед тем как войти на станцию, она в последний раз оглянулась на Старр Парк. Ей было трудно поверить, что такое великолепное сооружение появилось в их городе. Это было поистине грандиозное и прекрасное зрелище.               Спускаясь в подземку, Колетт почувствовала, как прохладный воздух коснулся ее кожи. В воздухе смешивались запахи камня, машинного масла и далеких объявлений по громкоговорителям. Подойдя к автомату для билетов, она услышала, как монеты с механическим звоном провалились внутрь, нарушая ритм ее шагов. С билетом в руке она направилась к платформе.               На платформе было умеренно оживленно — привычное скопление людей для позднего утра. Пассажиры собирались небольшими группами или стояли поодиночке, погруженные в телефоны, расписания или просто глядя вперед с отсутствующим взглядом, типичным для утренних поездок. Колетт аккуратно пробралась через толпу и нашла место у края платформы, где могла спокойно ждать. Она взглянула на табло над собой и заметила, что ее поезд прибудет через четыре минуты. Гул ожидания вокруг был почти осязаем, разбавленный шорохом одежды и далеким грохотом подъезжающего состава.               Ее взгляд скользнул по другим пассажирам. Женщина в сером пальто сжимала портфель, ее губы едва заметно двигались, словно она репетировала речь. Молодая пара сидела рядом, их шепот был неразличим на фоне звуков станции. Несколько футов от нее пожилой мужчина стоял, уставившись на пол, его руки крепко сжимали ремень сумки. Каждый здесь был погружен в свой маленький мир.               Когда поезд остановился на станции, его прибытие было отмечено характерным дуновением ветра и скрипом тормозов. Колетт терпеливо ждала, пока пассажиры выходили, а затем вошла в вагон, выбрав место у окна. Она устроила сумку на коленях и задумчиво прокручивала ленту в телефоне. Ее взгляд периодически поднимался, чтобы взглянуть на мимо проносящиеся огни тоннеля. Монотонное покачивание вагонов и равномерный шум движения поезда постепенно убаюкивали ее, позволяя мыслям блуждать.               Колетт пыталась сосредоточиться на спокойствии момента, но что-то внутри ее не отпускало. Легкое напряжение, словно неясный предвестник, гнездилось на задворках сознания. Она отвела взгляд от телефона и ненадолго закрыла глаза, надеясь расслабиться, но ее пальцы невольно сжимали ручку сумки чуть крепче, чем она осознавала.       

***

             Когда объявили ее станцию, Колетт выпрямилась и поднялась вместе с потоком пассажиров. На платформе ее встретил прохладный ветерок, щекочущий кожу и разгоняющий тепло подземки. Воздух здесь казался другим — более свежим, как будто город делал передышку. Энергия вокруг тоже изменилась: утренний ажиотаж уступил место размеренной суете середины дня. Люди шли неторопливо, неся пакеты с продуктами или прогуливаясь с детьми, их шаги звучали ровно и спокойно, словно никто не спешил.               Стоя на платформе, Колетт ощутила, как ее дыхание стало неровным, а на груди будто повисла тяжесть. Она не могла объяснить это ощущение, но оно напоминало момент перед грозой — воздух был плотным, напряженным, заряженным чем-то невидимым, но неотвратимым.               Резкий визг разрезал воздух, заставив ее вздрогнуть. За этим последовал низкий, зловещий гул, казавшийся идущим из глубины туннелей. Головы обернулись к источнику звука, толпа загудела в замешательстве. Сердце Колетт забилось чаще. Она оглядела лица вокруг, пытаясь найти хоть какой-то намек на понимание происходящего, но на всех отражалось одно и то же — растерянность и тревога.               Гул становился все громче, отдаваясь вибрацией по всей платформе. Затем, из темноты туннеля, начала выползать странная зеленая дымка, извиваясь вдоль рельсов, словно живое существо. В свете она вспыхивала жуткими отблесками, мерцая неестественным сиянием. Люди инстинктивно отступили, их движения были осторожными и замедленными. Напряжение в воздухе нарастало, хотя паника еще не охватила толпу полностью.               Внимание Колетт привлекло резкое движение у края платформы. Мальчик, на вид лет восьми-девяти, побежал за синим воздушным шаром, который вырвался из его рук и опустился на рельсы. Толпа ахнула.               — Эй! — выкрикнул кто-то, но мальчик, казалось, ничего не слышал.               Прежде чем Колетт успела что-то сделать, мужчина, стоявший рядом, стремительно бросился вперед. Он наклонился, протягивая руки к мальчику. Его голос звучал твердо и настойчиво, но в нем слышалась острая тревога:       — Хватайся за руку! Быстрее!               Мальчик замер, его маленькое тело дрожало, пока он смотрел вверх на мужчину. Сердце Колетт забилось так, что казалось, вот-вот выскочит из груди. И тут пространство разорвал новый звук — оглушительный рев. Из туннеля на бешеной скорости вылетел поезд. Его фары прорезали густую зеленую дымку. Что-то было не так. Поезд не сбавлял хода.               Мужчина рванулся вперед, его сильные руки схватили хрупкую руку мальчика, выдергивая его с края платформы. Но поезд был быстрее — неудержимый монстр из скрежещущей стали и ужасающей инерции. Туннель усиливал оглушительный рев, заглушая даже панические крики очевидцев. Колетт застыла на месте, ее ноги словно вросли в бетон, а разум вопил: «Давай! Сделай что-нибудь!» Но она не могла. Ее взгляд был прикован к происходящему, дыхание сбилось, а время будто замедлилось.       Удар стал кульминацией этого кошмара. Поезд ударил с невообразимой силой, и звук — жуткий симфонический хор из металла, треска и влажных хлюпающих звуков — прорезал станцию. Мальчик и мужчина исчезли в одно мгновение. Платформу охватил хаос: пронзительные крики людей разрывали воздух, кто-то падал на колени, другие метались в панике. Около края платформы лежал одинокий ботинок, каким-то образом уцелевший.              Колетт осталась стоять как вкопанная, в то время как вокруг раздавались крики ужаса. Мир перед глазами казался размытым, звуки словно доходили откуда-то издалека. Она пыталась осознать происходящее, но мысли скользили, отказываясь собраться воедино.              Внезапно она ощутила что-то теплое и липкое на своей щеке. Колетт машинально провела пальцами по коже, чувствуя, как ее рука касается чего-то вязкого. Она опустила взгляд на руку, и только тогда заметила: манжеты ее рукавов были испачканы чем-то темным. Медленно осмотревшись, она увидела, как по платформе стекали густые алые потоки, окрашивая холодные бетонные стены и неподвижных от шока очевидцев.              Осознание происходящего обрушилось на нее с беспощадной ясностью, лишая дыхания.               Катастрофа породила хаос. Повсюду слышались вопли, а платформа наполнялась густыми клубами зеленого газа. Колетт почувствовала, как ее глаза начало щипать, горло горело, а воздух становился все тяжелее. Люди в панике метались, их страх перерастал в отчаянное бегство. Кто-то спотыкался о свой багаж и падал, но другие тут же помогали им подняться, толкая к выходам.               Но Колетт не могла двинуться. Ее ноги казались налитыми свинцом, а колени подкашивались под тяжестью ужаса. Платформа перед глазами казалась перекошенной, а сцена, разыгравшаяся перед ней, врезалась в память, как ожог. Ее разум кричал, умоляя убежать, скрыться от газа, крови, этого кошмара — но тело ее не слушалось. Она стояла как статуя, одинокая фигура среди хаоса, ее дыхание рваное и неравномерное.               — Девушка, здесь нельзя оставаться! — прорвался сквозь шум мужской голос. Вдруг крепкая рука схватила ее, потянув к лестнице. — Быстрее! Идем!               Она подняла глаза, ошеломленная, сквозь слезы и жгучий дым едва различая лицо мужчины. В его взгляде читалась решительность, а хватка была крепкой и безжалостной. Он резко дернул ее, заставляя ноги сдвинуться с места. Ее шаги были неровными, заплетающимися, но она подчинилась, позволив ему увлечь себя прочь от кошмара, разворачивающегося за спиной.               Звуки станции — визги, крики, бесконечный вой поезда — превратились в приглушенный гул, когда Колетт вывели на улицу. Ее дыхание сбилось, хриплое и рваное, грудь судорожно вздымалась, пытаясь вдохнуть чистый воздух. Мужчина не останавливался, пока они не оказались под ярким дневным светом.               Дневной свет показался резким, почти нереальным, словно мир снаружи не имел права оставаться таким спокойным, пока станция внизу погружалась в хаос. Колетт рухнула на тротуар, ее руки дрожали, пока она цеплялась за край бордюра. Мысли мчались вперед, вновь и вновь прокручивая увиденное, каждая деталь становилась все ярче и реальнее.               Мужчина присел рядом с ней, его голос стал мягче, хотя едва пробивался сквозь звон в ее ушах.               — Теперь ты в безопасности. Просто дыши.               Но Колетт не могла. Ей было не под силу вытеснить образы, звуки, тяжесть того, что она только что увидела. Яркий день казался неправильным — слишком теплым и светлым для дня, который так жестоко разрушил ее мир. Ее тело дрожало, пока адреналин медленно уходил, оставляя за собой только пустой, удушающий страх. Она знала, что никогда не забудет этот день. Он выжег себя в ее памяти, как острые осколки разбитого стекла.              Тепло солнечных лучей, такое привычное, теперь воспринималось как издевка, слишком безразличное к хаосу, который развернулся вокруг. Колетт сидела, съежившись на бордюре, крепко обхватив себя руками, словно пытаясь защититься от того ужаса, свидетелем которого только что стала. Мир вокруг превратился в оглушительный вихрь сирен и криков. Размытые лица метались в панике, пока спасатели “Макс”, различные волонтеры и полицейские старались организовать эвакуацию. Мерцающие красно-синие огни мелькали перед ее глазами, но она едва их замечала. Ее сознание окутывал туман, а каждая мысль вновь и вновь возвращалась к поезду, мальчику, мужчине — и крови.               К ней опустился спасатель в ярком оранжевом жилете, который резко выделялся на сером асфальте. Его голос был ровным, но настойчивым, прорезая звон в ее ушах:               — Девушка, нам нужно увести вас отсюда. Здесь небезопасно.               Она моргнула, медленно переводя взгляд на него, но не сделала попытки подняться. Он на мгновение замялся, оглянулся через плечо и жестом подозвал кого-то. К ним подошла женщина, еще одна спасательница, и мягко положила руку на плечо Колетт.               — Все хорошо, — сказала она тихо, ее тон был успокаивающим. — Мы переведем вас в более безопасное место, ладно?               Колетт не ответила. Ее тело казалось чужим, пустой оболочкой, которая больше не подчинялась ее воле. Видя, что она не реагирует, спасатели переглянулись, а затем осторожно помогли ей подняться. Она пошатнулась, когда они повели ее прочь от бордюра, ноги дрожали и не держали, но их крепкая хватка не дала ей упасть. Вокруг продолжался хаос — люди отдавали команды, скорые подъезжали со скрипом шин, дым и газ все еще слабо поднимались у входа в станцию.                            Ее отвели в парк у реки, недалеко от места происшествия. Парк превратили в импровизированный пункт помощи, где стояли ряды складных стульев и столов, за которыми работали волонтеры и медперсонал. Тихое журчание реки странным образом контрастировало с суетой людей, помогающих пострадавшим. Кто-то протянул Колетт бутылку воды и укутал ее в одеяло, которое аккуратно накинули ей на плечи, пока она опускалась на скамейку.               Один из добровольцев заботливо промокнул ее лицо влажной салфеткой, стирая следы крови, которая попала на ее щеку. Колетт слегка поморщилась, но не стала возражать.               Ей задавали вопросы: как ее зовут, есть ли у нее травмы, требуется ли помощь для связи с родственниками. Но ее ответы были отрывистыми и автоматическими, без проявления эмоций. Взгляд ее был расфокусирован, словно она смотрела куда-то вдаль.               Укутавшись в одеяло, она сидела неподвижно, крепко держась за его края, словно это была единственная связь с реальностью. Ее мысли снова и снова возвращались к той сцене на железнодорожных путях, с болезненной четкостью воспроизводя каждую деталь. Она все еще слышала оглушительный рев поезда, крики, ужасный звук столкновения. Все это, казалось, навсегда запечатлелось в ее памяти, словно неизгладимый след.               — Колетт.               Услышав свое имя, она словно очнулась от сна, пусть и на мгновение. Она слегка повернула голову и увидела, что к ней приближается Байрон. Его лицо было встревожено. Один из спасателей остановил его, не дав подойти, и они начали тихо разговаривать. Колетт едва могла разобрать их слова, которые доносились до нее, словно шум волн. Через несколько минут к ним присоединился полицейский, и их беседа стала более оживленной, хотя они продолжали говорить сдержанно и формально.               Байрон указал на Колетт, и полицейский кивнул, записывая что-то в блокнот. После нескольких слов они пожали друг другу руки, и офицер отправился дальше. Байрон наконец полностью обратил свое внимание на дочь, внимательно осматривая ее, пытаясь понять, не пострадала ли она.               Он присел рядом, его голос был мягким, но настойчивым:       — Колетт, ты в порядке? Ты не ранена?               Она медленно моргнула, словно попытка понять вопрос отнимала последние силы. Потом, почти незаметно, покачала головой. Ее губы чуть приоткрылись, словно она собиралась что-то сказать, но слова так и не сорвались. Взгляд Байрона опустился на ее одежду, на которой темные пятна крови резко выделялись на ткани. Его брови нахмурились.               — Это... — Он замолчал, подбирая слова. — Это твоя кровь?               Колетт не ответила. Ее рука сама собой потянулась к краю юбки, пальцы коснулись засохших пятен, но мысли были далеко. Станция, газ, широко распахнутые глаза мальчика перед самым ударом поезда — эти образы захватили ее сознание, повторяясь снова и снова.               — Давай пойдем домой. Все остальное решим потом, — сказал Байрон, тяжело выдохнув и опустившись на корточки.               Он помог ей подняться, поддерживая, когда ее ноги дрогнули. Колетт позволила ему вести себя, ее движения были механическими, а взгляд оставался отстраненным. Она не замечала любопытных взглядов окружающих, ни тихих перешептываний, которые сопровождали ее, пока они шли. Ее разум остался на той платформе, запертый в том ужасном моменте, и она знала — как далеко бы она ни ушла, сколько бы времени ни прошло, ей не удастся вырваться. Этот день навсегда отпечатался в ее душе, напоминая о том, насколько хрупким бывает все в этом мире.               Байрон поднял руку, останавливая одно из многочисленных такси, которые заполнили улицы вокруг станции и этого парка. Многие таксисты работали бесплатно, просто чтобы помочь людям, оказавшимся в центре этого резонансного происшествия. Его рука крепко держала Колетт за плечо, словно пытаясь удержать ее в реальности.               Она молча села в машину, скользнув на заднее сиденье и прижавшись к окну. Когда они отъехали от суматохи на станции, салон наполнился тихим урчанием мотора, но Колетт едва ли это заметила. Она смотрела в окно, хотя и не видела ничего. Каждый поворот машины, каждый солнечный зайчик, пробивающийся сквозь листву, казался ей далеким, словно она наблюдала за происходящим со стороны, как в кино. Ее мысли крутились вокруг станции, снова и снова прокручивая в памяти ужасы случившегося.               Байрон время от времени бросал на нее взгляды, на его лице смешались тревога и беспомощность. Ему хотелось что-то сказать — хоть что-нибудь, — но тяжелая атмосфера в такси подавляла любые слова. Водитель, почувствовав напряжение, сохранял молчание, сосредоточенно глядя на дорогу. Тишина Колетт была почти ощутимой, ее обычно выразительное лицо теперь ничего не выражало — оно стало пустым, лишенным той энергии и яркости, которые всегда ее определяли.                            Когда они добрались до дома, Байрон расплатился с таксистом и помог Колетт выйти из машины. Она шла медленно, опустив плечи и глядя себе под ноги. Она поднялась по ступенькам, словно каждый шаг давался ей с трудом, и направилась прямиком в свою комнату, не снимая обуви. Дверь за ней закрылась с тихим щелчком, не дав Байрону сказать ни слова.               В комнате Колетт без сил рухнула на кровать, не обращая внимания на то, что ее одежда была испачкана кровью, а ботинки оставляли грязные следы на покрывале. Она закуталась в одеяло, словно это могло защитить ее от всего мира, и уставилась в потолок. Ее дыхание было поверхностным, взгляд — пустым, а мысли метались от одного воспоминания к другому, снова и снова возвращаясь к моменту на рельсах. Она сжала руки под одеялом, ощущая фантомное присутствие липкой крови, которую она никак не могла стереть, как бы ни старалась.               Тихий стук раздался в дверь.               — Колетт? — голос Байрона был мягким, но в нем чувствовалась тревога. — Я могу войти?               Она не ответила. Байрон помедлил, затем осторожно приоткрыл дверь. Колетт лежала неподвижно, ее волосы растрепаны, одежда испачкана. Он вошел с едва заметным вздохом, держа в руках стакан воды, который поставил на тумбочку рядом с ее кроватью.               — Я поговорил с врачом, — начал он спокойно, присев на край кровати. — Они хотят, чтобы ты пришла завтра. Это важно, Колетт.               Она медленно повернула голову в его сторону, ее глаза оставались пустыми.               — Завтра? — ее голос звучал тихо, почти безжизненно.               Байрон кивнул, внимательно глядя на нее. — Да, но... если это для тебя слишком, я могу попросить, чтобы доктор приехал сюда. Что думаешь?               Ее взгляд задержался на нем чуть дольше. Она не спешила с ответом, словно взвешивала каждое слово. Наконец, коротко кивнула.               — Сюда… — прошептала она.               Байрон немного расслабился, его лицо смягчилось. — Хорошо, я все устрою, — сказал он, а потом осторожно добавил: — Но сначала... может быть, ты переоденешься?               Колетт опустила глаза на свою одежду. Кровь. Ботинки. Грязные следы. Ее губы дрогнули, как будто она собиралась сказать что-то, но вместо этого она тяжело вздохнула и села.               — Да... переоденусь, — пробормотала она.               Байрон кивнул, давая ей пространство, и тихо вышел, оставив дверь приоткрытой. Некоторое время Колетт оставалась неподвижной, словно не решаясь даже пошевелиться. Наконец, с тяжелым вздохом она спустила ноги с кровати и медленно сняла ботинки, оставив их у края. Ее одежда все еще была заляпана, но она не могла заставить себя встать и переодеться. Ее руки дрожали, когда она вновь натянула на себя одеяло, словно надеясь укрыться от реальности.               Позже Байрон вновь постучал в дверь, а затем осторожно заглянул внутрь.               — Все улажено, — сказал он тихо, стоя на пороге. — Доктор приедет завтра утром. Не рано, чтобы ты успела отдохнуть.               Колетт кивнула, ее взгляд был направлен куда-то в сторону.               — Спасибо, — прошептала она, ее голос был почти не слышен.               Байрон сделал шаг вперед, все еще колеблясь.               — Может, все-таки что-нибудь поешь? Хоть немного. Ты ничего не ела весь день.               Колетт помедлила, ее плечи слегка дрогнули.               — Не хочу... — Она взглянула на него, добавив почти извиняющимся тоном: — Прости.               Байрон вздохнул, но не стал настаивать.               — Ладно, — сказал он мягко. — Но если передумаешь, скажи. Я что-нибудь принесу.               Она кивнула, ее губы слегка дрогнули, словно она хотела сказать что-то еще, но передумала. Байрон задержался еще на мгновение, затем вышел, снова тихо прикрыв за собой дверь.               Колетт осталась одна. Ее тело все еще дрожало, тяжесть событий дня давила на нее, не давая вздохнуть полной грудью. Но где-то в глубине появилась мысль: может быть, завтрашний визит врача действительно сможет ей помочь.       

***

      Часы сливались в одно целое. Она пыталась отвлечься. Открыла книгу, но не смогла сосредоточиться на тексте. Включила музыку, но песни только раздражали ее. Ходила взад-вперед по комнате, но это не помогало. К тому моменту, когда солнце начало садиться, длинные тени протянулись по стенам, и тяжелое чувство тревоги окончательно овладело ею. Оно было глубоким и неотступным. Тишина дома стала гнетущей. Каждый скрип половиц только усиливал напряжение, которое все сильнее сжимало ее изнутри.               Когда ночь окончательно поглотила ее комнату, Колетт спряталась под одеяло. Ее тело было измотано, но разум не находил покоя. Сон приходил короткими, беспокойными вспышками, наполненными обрывками кошмаров. Ее сознание вновь и вновь возвращалось к платформе — к лицу мальчика, протянутой руке мужчины, реву поезда. Каждый раз она просыпалась с резким вдохом, чувствуя, как ее сердце бьется так, будто готово выскочить из груди.               После очередного кошмара, она, дрожа, поднялась и села на край кровати. Ее ладони машинально прижались к груди, как будто она могла унять этот безумный ритм. Комната была темной и тихой, но в ее голове все еще гремели звуки и образы, оставшиеся от ужасного дня. Проведя руками по одеялу, она пыталась избавиться от фантомного ощущения крови, но оно никак не проходило.              Однако, несмотря на это, в какой-то момент она почувствовала, что силы покидают ее. Она смогла ненадолго забыться сном, и это было единственным спасением от ее мыслей.        

***

             Когда первые лучи солнца начали проникать в комнату, Колетт, чувствуя себя разбитой, с трудом заставила себя подняться. Ее тело все еще казалось тяжелым, а мысли — спутанными. Она переоделась, убрав испачканную одежду, и умылась, чтобы хотя бы немного прийти в себя.               Спустившись вниз, она услышала слабый звон посуды на кухне и почувствовала аромат свежезаваренного чая. Байрон стоял у плиты, опираясь на край стола и держа в руках чайник. Услышав ее шаги, он обернулся.               — Доброе утро, — сказал он мягко, внимательно глядя на нее. — Я только заварил чай. Хочешь немного?               Колетт кивнула, не находя в себе сил ответить словами. Она медленно подошла к столу и села, машинально подтянув к себе чашку, которую он поставил перед ней. Пар от чая все еще поднимался, смешиваясь с прохладным воздухом кухни.               — Спасибо, — прошептала она, едва слышно.               — Всегда пожалуйста, — ответил Байрон, его голос был ровным, но в нем звучала нескрываемая забота. Он сел напротив, обхватив ладонями свою собственную чашку.               Несколько минут они молчали. Байрон не спешил задавать вопросов, лишь наблюдал за ней, время от времени делая небольшой глоток. Его движения были спокойными, словно он боялся спугнуть ее хрупкое равновесие. Колетт сидела чуть сутулясь, ее руки лежали на коленях, а взгляд был устремлен куда-то в пустоту.               — Колетт, — начал он тихо, его голос был мягким. — Сегодня приедет психиатр. Думаю... думаю, тебе будет полезно поговорить о том, что произошло.               Ее лицо осталось неизменным. Она не вздрогнула, не моргнула. Казалось, она не слышала его, если бы не едва заметный кивок головы.               — Я знаю, это тяжело, но попробуй. Я только об этом прошу, — Байрон наклонился вперед, его голос стал чуть более настойчивым. — Просто попробуй рассказать, что ты чувствуешь.               Еще один слабый кивок. Пустой. Механический. Байрон тяжело вздохнул, откинувшись на спинку стула. Он понимал, что не сможет заставить ее говорить, как бы ему этого ни хотелось. Ей нужно было сделать этот шаг самой, а он мог лишь быть рядом.               — Я оставлю тебя допить чай, — тихо сказал он, поднимаясь и ставя свою пустую кружку в раковину. Его шаги затихли в коридоре, оставив Колетт одну с ее холодным чаем и невысказанными мыслями.       

***

             Тиканье часов стало громче, их неумолимый ритм жестоко напоминал, как медленно течет время. Колетт смотрела на чашку, свет из окна играл на ее поверхности. Ей казалось, что ответы на ее внутреннюю бурю могут появиться, если она будет смотреть достаточно долго, если сосредоточится достаточно сильно. Но ответы не приходили. Они никогда не приходили.               Спустя, казалось, вечность, она поднялась из-за стола и вернулась в свою комнату. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь окно, казался слишком ярким, слишком жизнерадостным, и она быстро опустила жалюзи, погрузив пространство в тусклый, приглушенный полумрак. Ее желтый ежедневник лежал на столе, с пустыми страницами, терпеливо ждущими записи, но один лишь его вид наполнял ее тревогой. Мысль о том, чтобы написать хоть что-то, казалась непреодолимой. Словно слова сделают ее мысли реальными, осязаемыми, дышащими.               Она легла на кровать, натянув одеяло до подбородка, и ее мысли вновь вернулись к событиям вчерашнего дня. Как бы она ни старалась оттолкнуть воспоминания, они нахлынули с беспощадной ясностью. Скрежет тормозов. Широко раскрытые глаза мальчика. Протянутая рука мужчины. Оглушительный рев поезда. И кровь — теплая, липкая, на ее коже. Эти сцены повторялись снова и снова, такими же яркими, как в тот момент, когда она стояла на платформе.               Тихий стук в дверь вырвал ее из этого круговорота на мгновение. В комнату вошел Байрон с тарелкой тостов, немного подгоревших по краям, но покрытых толстым слоем масла. Он поставил их на стол и сел на край ее кровати, его взгляд был наполнен той же тихой тревогой, что он носил с самого утра.               — Тебе нужно что-то поесть, — мягко сказал он. — Это поможет.               Колетт едва заметно покачала головой.               — Я в порядке, — пробормотала она, ее голос был едва слышен.               Байрон замялся, вглядываясь в ее бледное лицо и темные круги под глазами.               — Ты вообще спала? — спросил он, хотя ответ был очевиден.               — Я в порядке, — снова повторила она, ее голос звучал пусто и отстраненно.               Он тяжело вздохнул, поднявшись с места и направившись к двери.               — Я оставлю их здесь, если вдруг захочешь, — сказал он, кивнув в сторону тостов. — Если что-то понадобится, я рядом, Колетт. Всегда.               Она ничего не ответила, ее взгляд снова устремился к потолку, когда Байрон тихо закрыл за собой дверь. В воздухе остался слабый запах масла, но она не пошевелилась. Ее мысли были тяжелыми, подавляющими, вновь и вновь возвращаясь к тем же ужасным образам, которые преследовали ее с того самого момента, как она покинула станцию.       

***

             День тянулся бесконечно, а тени в комнате удлинялись, словно стремясь окутать все вокруг. Свет мерк, постепенно превращаясь в серую дымку, но для Колетт это уже не имело значения. Вчерашняя трагедия словно заволокла ее разум густым мраком, не оставляя места для иных мыслей. Она знала, что Байрон искренне хочет помочь, что его забота неподдельна, но слова его потонули в тяжелой тишине ее сознания. Ей казалось, что она осталась одна, заключенная в нескончаемый круговорот кошмара, от которого невозможно избавиться.       Дом наполнился странной тишиной, словно затаил дыхание. Байрон, стоявший на пороге комнаты, еще раз взглянул на дочь, его лицо оставалось спокойным, но взгляд выдавал тревогу. Он кивнул доктору Бакуене, пропуская ее внутрь.       — Я оставлю вас одних, — сказал он, обращаясь к врачу. Его голос был ровным, но сдержанным. — Если что-то понадобится, я буду рядом.       Доктор Бакуена коротко кивнула, и Байрон закрыл за собой дверь, оставив их в комнате. Его шаги вскоре стихли в коридоре, растворяясь в общем напряжении момента.       Колетт не шевельнулась. Она продолжала лежать на кровати, глядя в потолок, словно пытаясь найти в нем ответы, которых не существовало. Звук закрывшейся двери лишь усилил чувство изоляции, но ее взгляд оставался отстраненным, а руки крепко сжимали край одеяла.       Доктор Бакуена спокойно подошла ближе, сохраняя дистанцию, но создавая атмосферу присутствия. Ее движения были плавными, голос — обволакивающе мягким.       — Привет, Колетт, — начала она, остановившись у края кровати. — Я доктор Бакуена. Я договорилась с твоим отцом, что приеду сегодня.       Она остановилась в нескольких шагах от кровати, давая Колетт возможность привыкнуть к ее присутствию.       — Мы будем работать в том ритме, который тебе удобен, — продолжила она мягко.       Она внимательно наблюдала за Колетт, не настаивая на ответе, но давая понять, что готова слушать. Колетт медленно отвела взгляд от потолка, ее глаза встретились с теплым, но нейтральным взглядом врача. На мгновение она задумалась, прежде чем снова уставиться в пол.       — Знаешь, я здесь не для того, чтобы заставить тебя говорить или делать что-то, что тебе не хочется, — продолжила доктор Бакуена, не теряя своего спокойного тона. — Но я здесь, чтобы помочь. Если ты захочешь начать с чего-то простого, например, рассказать, как ты чувствуешь себя прямо сейчас, — это может быть хорошим началом.       Колетт не ответила сразу. Ее дыхание было неровным, а пальцы продолжали нервно теребить край одеяла. Тишина между ними становилась почти ощутимой, но доктор Бакуена оставалась терпеливой, давая Колетт время осмыслить ее слова.       — Я не хочу ничего чувствовать, — едва слышно произнесла Колетт.       Доктор Бакуена мягко кивнула, ее лицо оставалось спокойным и нейтральным. Она чуть подалась вперед, сохраняя дистанцию, но создавая ощущение внимательного присутствия.       — Это нормально, — ответила она. — Когда чувства становятся слишком сильными, наше первое желание — оттолкнуть их. Но я хочу, чтобы ты знала: даже это нежелание — это тоже чувство. Оно говорит о том, что тебе сейчас очень тяжело.       Колетт чуть дрогнула, но молчала. Доктор Бакуена выждала, а затем осторожно продолжила.       — Ты не обязана рассказывать все сразу, но, может быть, ты захочешь рассказать, что именно сейчас тебя беспокоит больше всего?       Долгая пауза. Наконец, голос Колетт прозвучал резким, срывающимся.       — Я должна была что-то сделать.       Доктор Бакуена кивнула, ее голос оставался мягким, но стал чуть более серьезным.       — Это чувство, что ты могла предотвратить то, что произошло?       Колетт зажмурилась, ее плечи задрожали.       — Я просто стояла там, — ее голос стал громче, почти болезненным. — Я застыла. Если бы я двинулась... Если бы сказала что-то раньше… может быть, они были бы живы.       — Это чувство называется виной выжившего, — сказала она спокойно, но с твердостью. — Это когда мы думаем, что должны были сделать больше, даже в ситуациях, где у нас не было никакого контроля. Колетт, то, что произошло на станции, — это не твоя вина.       Слова доктора, хотя и произнесенные с сочувствием, вызвали новый всплеск эмоций. Глаза Колетт наполнились слезами, и вскоре ее тело начало содрогаться от рыданий. Они вырывались из нее с такой силой, будто она долго держала их внутри.       — Это слишком, — прошептала она между рыданиями. — Я не могу... я не знаю, как это выдержать.       Доктор Бакуена не делала резких движений. Она протянула руку, положив ее на край стола рядом с Колетт, не касаясь ее.       — Ты не должна справляться с этим одна, — сказала она тихо, но уверенно. — И не должна решать все сразу. Эти чувства — слишком тяжелый груз, чтобы справляться с ними в одиночку или за один раз. Но шаг за шагом, вместе, мы сможем их ослабить.       Колетт продолжала плакать, но постепенно ее рыдания стали тише, словно выпустив часть боли. Доктор терпеливо ждала, пока ее дыхание не стало ровнее, и мягко протянула ей салфетку.       Когда Колетт взяла салфетку и вытерла лицо, доктор продолжила:       — То, что ты сейчас делаешь, — это уже шаг вперед. Позволить себе почувствовать боль — это самое трудное, но это первый шаг к ее принятию.       Долгое время Колетт молчала. Тишина между ними была почти осязаемой, нарушаемой лишь редким скрипом стула, когда психиатр слегка перемещалась. Наконец, голос Колетт прозвучал — тихий и дрожащий.       — Как... мне двигаться дальше?       Доктор Бакуена встретила ее вопрос с мягким, понимающим взглядом. Она выждала несколько секунд, словно давая Колетт время осознать, что она сама решила заговорить.       — Двигаться дальше — это не значит сразу забыть боль или полностью избавиться от нее, — начала доктор, ее голос звучал так, будто она подбирала каждое слово с особой осторожностью. — Это значит научиться жить с ней, постепенно ослабляя ее хватку. Первый шаг — это признать, что ты чувствуешь, что ты переживаешь. Ты уже начала это делать.       Колетт молчала, ее глаза снова опустились на скомканную салфетку в руках. Она думала о словах, которые только что услышала, но чувствовала, что они еще не до конца нашли отклик в ее сердце.       — А если это слишком? — тихо спросила она, ее голос все еще дрожал. — Если это... никогда не уйдет?       Доктор Бакуена слегка наклонилась вперед, ее осанка оставалась уверенной, но ненавязчивой.       — Ты права, это может не уйти полностью. Некоторые вещи остаются с нами навсегда. Но со временем они становятся легче. Меньше влияют на нашу повседневную жизнь. Колетт, ты не обязана справляться с этим одна. Мы будем работать вместе. И у тебя есть люди, которые уже поддерживают тебя.       При этих словах Колетт мельком взглянула на дверь, за которой стоял Байрон. Ее пальцы снова сжали салфетку.       — Но я боюсь, что стану для них обузой, — призналась она, ее голос был едва слышен. — Я не хочу, чтобы они страдали из-за меня.       — Забота о тебе — это их выбор, — мягко ответила доктор. — Ты не можешь лишить их этого выбора. И знаешь что? Это не слабость — позволить другим помогать тебе. Это сила.       Ее слова звучали так просто, так очевидно, но для Колетт они были чем-то новым. Она закрыла глаза, пытаясь переварить услышанное.       Доктор Бакуена выпрямилась, но ее тон оставался мягким:       — Сегодня мы сделали первый шаг. Это уже достижение. Я хочу, чтобы ты запомнила: тебе не нужно торопиться. Каждый шаг, даже самый маленький, важен.       Колетт слегка кивнула, ее лицо оставалось напряженным. Доктор Бакуена встала, не торопясь, чтобы не создавать ощущения резкости.       — Мы договоримся о следующей встрече, — сказала она, оборачиваясь к Байрону, который ждал у двери. — А пока важно, чтобы она отдыхала и постепенно возвращалась к привычным вещам. Маленькие цели.       Байрон кивнул, проводив ее до выхода. Его лицо выражало смесь благодарности и напряжения. Когда входная дверь закрылась, Байрон остался на несколько минут сидеть в тишине гостиной, проводя рукой по волосам. Он почувствовал, что впереди их ждет длинный и непростой путь.       Тем временем Колетт вернулась в свою кровать, свернувшись под одеялом. Мир за пределами ее комнаты казался далеким, приглушенным, словно она находилась под водой. Привычные вещи вокруг — ежедневник на столе, книги на полках, мелкие памятные безделушки — теперь казались чужими, их присутствие напоминало о нормальной жизни, которая была разрушена.               Воспоминания снова обрушились на нее, нежданные и неумолимые. Испуганное лицо мальчика. Отчаянный прыжок мужчины. Ослепительный свет фар поезда. Какофония криков и скрежет металла. Она пыталась оттолкнуть их, спрятаться в пустоту мыслей, но они возвращались с убийственной ясностью, оставляя ее без дыхания и с дрожью во всем теле.       

***

             Поздним вечером Байрон снова тихо постучал в ее дверь. Колетт не ответила, но он все же вошел, осторожно приоткрыв створку. В руках у него была чашка чая, от которой поднимался пар. Он сел на краю ее кровати, излучая терпеливое спокойствие.       — Доктор Бакуена говорит, что мы сможем справиться, шаг за шагом, — начал он. Его голос звучал низко и ровно, как будто он сам себя убеждал в этом. — Я знаю, сейчас это кажется невозможным, но ты не одна. Просто доверься процессу. И мне.       Колетт посмотрела на него, но ее взгляд был пустым, словно она смотрела сквозь его фигуру.       — Я не знаю, как с этим справляться, пап, — прошептала она, ее голос дрогнул. — Это... слишком. Все слишком.       Байрон чуть наклонился вперед, его выражение стало еще мягче, но слова звучали уверенно.       — Это действительно слишком, — признал он. — Никто не ожидает, что ты справишься с этим одна. И никто не ждет, что ты разберешься со всем сразу. Ты достаточно сильная, чтобы двигаться по чуть-чуть. А если тебе не хватит сил, я буду рядом, чтобы помочь.       Колетт сжала руки на одеяле, ее взгляд снова опустился вниз.       — А если я... сломаюсь еще сильнее? — спросила она, едва слышно.       — Тогда я починю тебя, — твердо ответил Байрон. — Столько раз, сколько потребуется.       Она не нашла слов. Ее горло сжалось, и она кивнула, хотя сама не была уверена, что ее жест что-то означает. Байрон встал, поставил чашку на прикроватный столик и накрыл ее руку своей на секунду — тепло его ладони было почти обжигающим на фоне холодной комнаты.       — Ты не должна проходить через это одна, — сказал он напоследок, прежде чем выйти, тихо закрыв за собой дверь.       Колетт осталась одна, и дом вновь погрузился в безмолвие. Она лежала, чувствуя слабую вибрацию своих мыслей, которые кружились и перекрывали друг друга. Потолок перед глазами расплывался, пока ее сердце колотилось от воспоминаний.       Образы возвращались с убийственной ясностью. Она видела мальчика, гнавшегося за воздушным шаром, мужчину, бросившегося за ним, и поезд, несущийся на них неудержимой силой. Каждый раз сцены заканчивались одинаково: кровью на ее руках, лицами, искаженными ужасом, и глубокой, разъедающей виной, которая сжигала ее изнутри.       Она закрыла глаза, но это не помогло. Голова кружилась от навязчивых мыслей: «Если бы я закричала... Если бы я побежала...». Но все возвращалось к одному — она не могла двигаться тогда и не могла двигаться сейчас.       Плакать казалось невозможным. Боль внутри будто застыла, превратившись в нечто твердое и неподатливое. Она пробовала читать, слушать музыку, но ничего не приносило утешения. Каждое слово, каждая мелодия были слишком яркими, словно насмехались над ее безжизненным состоянием.       

***

             Когда наступила ночь, ее мысли стали невыносимыми. Они метались в голове, как дикие звери, не давая покоя. Боль и чувство вины росли, как ядовитые сорняки, заполняя каждую клеточку сознания. Она не могла найти себе места. Решение, которое ей пришло, было отчаянным и нелогичным. Это был просто способ справиться с невыносимым состоянием. Ее мозг, измученный травмой, нашел иллюзию выхода, но на самом деле это был лишь новый тупик.       Мысль о завершении всего казалась ей не решением, а единственным способом справиться с тем, что произошло. Она чувствовала себя обузой, не видела смысла продолжать жить с грузом своей несостоятельности и с воспоминаниями о случившемся. Ее измученный разум искал облегчения, предлагая пути, которые казались сломленными и опасными.       «Я — обуза», — повторяла она снова и снова, как заезженная пластинка. Это убеждение полностью захватило ее, подавляя все остальные мысли и чувства. Она не могла вспомнить, когда в последний раз чувствовала радость или тепло. Ее жизнь до этого момента казалась ей миражом, который теперь окончательно рассеялся. Она даже не задумывалась о последствиях своего выбора, потому что ее боль была настолько сильной, что затмевала все остальное. Все, что она видела перед собой, было мрачное и навязчивое «освобождение».       Колетт не знала, сколько времени прошло с тех пор, как она лежала в темноте, погруженная в свои мысли. Ее разум был мутным и запутанным, и принятое ею решение казалось таким же неясным и мрачным, как и ее мысли. Она медленно поднялась с кровати, ее движения были механическими, словно она была марионеткой, которой управляют невидимые нити. Она подошла к окну, где лунный свет, пробиваясь через тонкие занавески, бросал бледные тени на ее лицо. В ее голове крутились мысли, но они казались отстраненными, словно не принадлежали ей. Внутри не было ни гнева, ни слез, только подавляющая пустота, которая становилась все более невыносимой.       Ее шаги были бесшумными, когда она направилась в ванную. Босые ноги холодно касались пола, но это ощущение было приглушенным, почти нереальным. Она открыла шкафчик над раковиной и увидела Ибупрофен. Упаковки лежали там, как что-то обыденное и одновременно зловещее. Ее руки потянулись к ним почти автоматически.       Пальцы уверенно и быстро открывали упаковки, и шуршание фольги нарушало тишину ванной комнаты. Это был импульсивный поступок, но в тот момент она отрицала это, пытаясь убедить себя, что делает что-то осознанное. Таблетки ложились на ее ладонь одна за другой, их ровные ряды напоминали странную ритуальную последовательность. Она глотала их, запивая водой из-под крана. Каждый глоток приносил ей иллюзорное ощущение облегчения, будто пустота внутри нее начала заполняться.       Когда последняя таблетка исчезла, она закрыла шкафчик и медленно подняла взгляд на свое отражение в зеркале. Ее лицо казалось чужим. Бледная кожа, впалые глаза, едва заметные остатки жизни в выражении. Но затем ее взгляд изменился. Паника вспыхнула внезапно, как искра, расползающаяся в пожар. Она положила ладонь на раковину, пытаясь удержать равновесие, но ноги подкосились, и она опустилась на пол.       — Я… не хочу… — прошептала она, ее голос срывался, становясь все тише.       Осознание того, что она сделала, накрыло ее лавиной, но ее тело уже начало сдавать. Она попыталась подняться, дотянуться до двери, но силы быстро покидали ее. С громким стуком она рухнула на кафельный пол. Тело ощущалось одновременно тяжелым и чужим, как будто оно больше ей не принадлежало. Холод кафельного пола просачивался сквозь кожу, а глаза, полузакрытые, смотрели на размытый свет лампочки, отраженный в зеркале. Звук капель воды, падающих из крана, казался громче, чем обычно, и эхом отдавался в ее голове.       

***

             В другом конце дома Байрон, сидевший с чашкой чая в гостиной, нахмурился. Его слух уловил странный звук, отдаленный, как будто что-то упало. Он остановился, прислушиваясь, но все снова погрузилось в тишину.       Поставив чашку на стол, Байрон медленно поднялся. Его движения были спокойными, но в них ощущалась нерешительность. Вопросы крутились в голове. Уснула ли Колетт, или она все еще борется с мыслями, терзающими ее? Он тихо поднялся по лестнице, решив проверить ее, просто чтобы убедиться, что она в порядке.       Когда он дошел до ее комнаты, его взгляд тут же остановился на двери, которая была широко распахнута. Это показалось странным. Колетт редко оставляла дверь открытой, особенно ночью.       — Колетт? — позвал он, его голос прозвучал тихо, но твердо.       Ответа не последовало. Он шагнул внутрь, и его взгляд сразу упал на взъерошенную кровать. Одеяло было смято и сдвинуто в сторону, подушка едва держалась на краю. Это не было похоже на аккуратность, которой Колетт обычно придерживалась. Комната казалась пустой, но в воздухе витало ощущение чего-то неестественного, словно здесь что-то нарушило привычный порядок.       Он направился туда, стараясь не поддаваться тревоге, но сердце уже начало стучать быстрее.       — Колетт? — позвал он снова, постучав по двери, сначала тихо. — Все в порядке?       Тишина.       Он нахмурился, прислушался и постучал погромче.       — Колетт? Ты слышишь меня?       Когда ответа снова не последовало, тревога стала ощутимой, как тяжесть, давящая на грудь. Его рука легла на ручку двери.       — Я вхожу, — предупредил он, прежде чем повернуть ручку.       Дверь распахнулась, и перед ним предстала сцена, от которой дыхание перехватило. Колетт лежала на полу, ее тело было неподвижным, а кожа казалась мертвенно-бледной. На раковине хаотично лежали пустые упаковки от таблеток, а вода из крана лениво капала в раковину, нарушая давящую тишину.       — Нет... — прошептал он, мгновенно бросившись к ней.       Он осторожно поднял ее голову, его руки дрожали.       — Колетт! — Его голос сорвался, он потряс ее за плечи, но она не реагировала. Ее веки слегка дрогнули, но взгляд был расфокусированным, словно она смотрела сквозь него.       — Черт… Колетт, держись, пожалуйста, держись! — в его голосе звучало отчаяние, когда он быстро проверил ее пульс. Он был слабым, но он был.       Байрон мельком взглянул на раковину и упаковки таблеток, осознание медленно проникало в его сознание.       — Почему? — вырвалось у него, его голос был полон боли. — Почему ты это сделала?       Ее губы едва заметно дрогнули, как будто она хотела что-то сказать, но сил уже не хватало.       — Нет, нет, — он крепко прижал ее к себе, словно стараясь поделиться своей энергией. — Я здесь. Ты не одна. Ты слышишь меня?       Ее веки дрогнули еще раз, и она попыталась сфокусировать взгляд на его лице. Глаза Байрона были широко раскрыты, в них читалась смесь страха, боли и мольбы.       На мгновение в ее груди мелькнуло сожаление. Она увидела его лицо — слезы, блестящие на щеках, дрожащие губы, его голос, полный отчаяния, казалось, пытался достучаться до нее через толщу тьмы, уже захватившей ее.       — Папа... — прошептала она едва слышно, но слова растворились в воздухе.       Ее зрение становилось все более размытым. Мир вокруг затихал, а тяжесть внутри полностью взяла верх. Она видела, как Байрон все еще зовет ее, но его голос звучал приглушенно, словно издалека.       Темнота накрыла ее окончательно, и связь с реальностью оборвалась, оставив ее дрейфовать в бескрайней пустоте.       

***

             Постепенно пустота начала наполняться звуками и запахами — сначала они были едва различимы и казались далекими. Гудение аппаратов, ритмичный писк монитора и свежий аромат антисептических средств — все это наполняло воздух вокруг. Колетт медленно моргнула, веки казались невероятно тяжелыми, пока мир начинал вырисовываться в расплывчатых очертаниях. Потолок над ней был белым, холодным, гладкая поверхность нарушалась только ослепительным светом ламп. Она попыталась приподнять голову, но тело было тяжелым, будто каждую ее конечность тянула невидимая сила.               Ее грудь поднималась и опускалась с трудом, а кислород с равномерным шипением поступал через носовую канюлю. Она с трудом понимала, что происходит, ее взгляд блуждал по комнате, наполненной незнакомыми предметами. Все вокруг казалось чужим. Она повернула голову и увидела медицинские приборы вокруг кровати: мониторы, стойку с капельницей и слабое свечение инфузионного насоса.               — Хорошо, что вы очнулись, — раздался спокойный голос поблизости. К ее кровати подошла врач в аккуратном белом халате. Она слегка улыбнулась, ее тон был размеренным и обнадеживающим. — Вы в больнице уже несколько дней. Вы помните, что произошло?               Колетт нахмурилась, ее мысли путались, словно кто-то вырвал страницы из ее памяти и перемешал их.               — Я не... — ее голос был слабым, хриплым, почти незнакомым ей самой. — Кажется... я была больна?               Врач внимательно ее изучала, ее лицо оставалось спокойным, но в глазах читалась сосредоточенность.               — Вас доставили сюда после передозировки, — мягко сказала она, ее слова звучали осторожно и четко. — Вы что-нибудь помните об этом?               Сердце Колетт пропустило удар, пульс участился, пока ее сознание переваривало эти слова. Передозировка? Это слово звучало чуждо, отстраненно, как будто не имело к ней никакого отношения. Она слабо покачала головой, на лбу появилась складка.               — Нет. Это невозможно. Дома все было нормально.               — Вы можете рассказать, что помните? — спросила врач, ее тон был мягким, но настойчивым.               Колетт замялась, пытаясь ухватиться за что-то конкретное, за что-то, что казалось безопасным.               — Я помню... как сидела за столом, — прошептала она. — Пила чай. Байрон — мой отец — был рядом. Мы говорили о... не знаю, о чем-то говорили.               Врач кивнула, ее выражение поощряло продолжать.               — Что-нибудь более недавнее? Что-то, что запомнилось масштабным, важным? — спросила она осторожно, но с ноткой настойчивости.       Колетт нахмурилась, ее пальцы начали беспокойно перебирать край одеяла. Ее мысли метались, как заблудившиеся птицы, тщетно пытаясь найти выход.       — Недавнее масштабное... — пробормотала она, будто повторяя вопрос для самой себя. Затем ее лицо слегка просветлело, и голос стал чуть более уверенным. — Я недавно закончила учебу. Это было... всего пару недель назад.       Она взглянула на врача, как будто ища подтверждения своим словам. Врач слегка наклонила голову, ее ручка быстро заскользила по блокноту.               — Выпускной, — повторила она без намека на осуждение в голосе. — А какой сейчас год, Колетт?               — 2021, — твердо ответила Колетт, несмотря на путаницу в мыслях. Это казалось единственным, в чем она была уверена. — А что?               Выражение врача едва заметно изменилось, в ее глазах мелькнуло понимание. Она сделала еще одну запись, ее движения были точными и уверенными.               — Спасибо, Колетт. Это нам поможет, — сказала она, откладывая ручку. — Мы поговорим позже. А сейчас просто отдыхайте.               Когда врач покинула комнату, Колетт снова посмотрела вверх. Ее мысли были полны вопросов, на которые она не могла найти ответы, а воспоминания казались такими же ускользающими, как кусок мыла. Ее охватило странное беспокойство, ощущение, что чего-то важного не хватает. Она закрыла глаза, надеясь обрести ясность в темноте, но вместо этого столкнулась с пугающей пустотой.               В тишине больничной палаты раздался тихий скрип двери. Колетт медленно повернула голову и почувствовала, как ее сердце дрогнуло при виде Байрона, вошедшего в комнату. Обычно уверенный в себе, он выглядел подавленным: плечи его были опущены, а на лице читалась усталость и тревога. Он попытался улыбнуться, но его улыбка не коснулась глаз.               — Привет, родная, — тихо сказал он, передвигая стул к ее кровати. Он тяжело сел, его движения были медленными, словно он нес на себе огромный груз.               Голос Колетт был слабым, но ровным:       — Пап... что со мной случилось? — Ее глаза искали ответ на его лице, выражение смешивало любопытство и тревогу. — Врач сказала, что у меня была передозировка, но... я ничего не помню.               Байрон замешкался, его взгляд на мгновение отвелся, прежде чем снова встретиться с ее глазами.               — Это произошло дома, — осторожно начал он. — Из-за этого ты здесь. Но сейчас все в порядке. Это главное.               Его уклончивый ответ не удовлетворил ее. Колетт нахмурилась, ее мысли зациклились на провалах в памяти. Странные вопросы врача и непривычное выражение лица Байрона не выходили у нее из головы.               — Врач задавала странные вопросы, — сказала она. — О том, что я помню. Она выглядела... удивленной.               Байрон чуть наклонился вперед, сцепив руки, внимательно ее изучая.               — А что ты ей рассказала? — мягко спросил он.               Колетт задумалась, а потом неуверенно начала:       — Я рассказала ей про ужин после моего выпускного. Ты тогда приготовил пасту... я помню, как ты гордился. Это было недавно, да?               Выражение Байрона смягчилось, но в его глазах читалась глубокая грусть. Он осторожно положил руку на ее.               — Колетт, — начал он медленно, его голос был предельно осторожным, — этот ужин был год назад. Ты окончила учебу прошлым летом.               Эти слова словно выбили почву у нее из-под ног. Колетт смотрела на него широко распахнутыми глазами, не в силах сделать вдох.               — Нет, — прошептала она, покачав головой. — Это невозможно. Это было... это было совсем недавно.               Молчание Байрона подтвердило правду. Колетт внимательно всмотрелась в его лицо, замечая изменения, которые раньше не бросались в глаза: более резкие черты, глубокие тени под глазами, как будто он давно не высыпался, и несколько седых прядей, которых она раньше не видела. Осознание нахлынуло волной паники, ее пульс участился.               — Я не помню, — сказала она, ее голос стал громче, взволнованным. — Я ничего не помню. Что со мной случилось?               Прежде чем Байрон успел ответить, дверь снова открылась, и вошла врач. Ее лицо оставалось спокойным, но взгляд выдавал сосредоточенность. Она подошла к Байрону, заговорив тихо, так что Колетт едва могла разобрать слова.       — У нас есть основания подозревать диссоциативную амнезию у вашей дочери, — сказала она. — Это может быть следствием серьезной психологической травмы, полученной на той станции. Воздействие газа и последующая передозировка лекарств, вероятно, усугубили состояние. Мы пока не можем точно сказать, вернутся ли ее воспоминания или нет.       Колетт уловила обрывки разговора — слова о газе и станции пробили ее словно гром среди ясного неба. Она нахмурилась, ее мысли стали путаться еще сильнее. Сердце забилось чаще, как будто предчувствие чего-то ужасного пробивалось сквозь туман в ее голове.       — Какой газ? — ее голос дрожал, хотя она старалась держать себя в руках. — О чем вы говорите? Что за станция?       Врач замялась на секунду, ее взгляд на мгновение встретился с взглядом Байрона, словно передавая ему право решать, как продолжить. Байрон глубоко вздохнул, стараясь сохранить спокойствие, прежде чем обратиться к Колетт.       — Произошел несчастный случай, — начал он тихо, его голос был мягким, но твердым. — На станции метро. Это... сложно, но ты была там. Сейчас главное, чтобы ты сосредоточилась на своем выздоровлении. Все остальное не так важно.               Паника Колетт усилилась. Она судорожно вцепилась в края одеяла, которым была укрыта. Чем больше они говорили, тем более хаотичной становилась ее картина происходящего. Ей казалось, что ей показывают кусочки пазла, которые никак не хотят складываться в единое целое. Ее разум был подобен чистому листу, на котором остались лишь слабые следы там, где должны были быть воспоминания.               Доктор, заметив нарастающее беспокойство Колетт, вмешалась:       — Сейчас важно сосредоточиться на восстановлении. Твой разум защищает тебя от чего-то, с чем ты пока не готова справляться. Со временем мы разберемся.               Колетт посмотрела на Байрона, и между ними на мгновение возникло напряжение. Его лицо было непроницаемым, словно он обдумывал что-то невероятно сложное и важное. Он сжал челюсти, взгляд был сосредоточен — все в нем говорило о том, что он контролирует нечто огромное, готовясь к действиям.               Когда в комнате снова стало тихо, Колетт отвернулась и посмотрела в окно на серое небо за стеклом. Она чувствовала себя опустошенной, оторванной от той, кем должна была быть. Забота в глазах Байрона, осторожные слова врача, пустота в ее собственном сознании — все это давило на нее, подавляло, делало невозможным найти выход.               Свет за окном был блеклым, серым, небо скрывали тяжелые облака, и он пробивался в стерильную больничную палату приглушенными лучами. Внутренний вакуум все еще казался огромным и непреодолимым, а мысль о возвращении домой казалась чужой, как что-то далекое, из будущего, которое она пока не могла представить. Легкий звук шагов вернул ее внимание к комнате.               — Мы хотели бы, чтобы вы остались у нас еще несколько дней, Колетт, — мягко сказала врач, ее руки легко лежали на папке с бумагами. — Пока причин для серьезного беспокойства нет, но нам нужно провести дополнительные обследования, чтобы убедиться, что ваше восстановление идет как надо.       Колетт медленно кивнула, ее выражение оставалось непроницаемым. Часть ее испытывала облегчение — пребывание в больнице означало отсрочку от пугающей мысли о возвращении в внешний мир. Но в то же время в глубине души звучал тихий голос, задающий вопрос: что еще могут обнаружить эти обследования, если у нее уже заподозрили амнезию?       — Хорошо, — прошептала она, ее голос был тихим, но твердым. — Если вы считаете, что так будет лучше.       Доктор слегка улыбнулась, ее улыбка была ободряющей.       — Да, это просто предосторожность, обещаю, — сказала она, затем повернулась к Байрону, который молча слушал, сидя на стуле у кровати.       Байрон выпрямился, его лицо оставалось спокойным, но внимательным.       — Если это нужно, значит, так и поступим, — уверенно сказал он. — Главное — ее безопасность.       Обменявшись еще несколькими словами с врачом, Байрон придвинул стул ближе к Колетт, его голос стал мягче.       — Ты побудешь здесь еще немного, — объяснил он, его тон был ясным, но заботливым. — Беспокоиться не о чем — просто несколько дополнительных тестов, чтобы убедиться, что все в порядке.       Колетт на мгновение задумалась, прежде чем встретиться с его взглядом.       — Прости, — тихо произнесла она, ее голос был почти шепотом. — За все проблемы, которые я доставила.               Лицо Байрона смягчилось, и в уголках его губ мелькнула слабая улыбка.               — Тебе не за что извиняться, Колетт, — ответил он. — Самое важное для меня — твое здоровье. Мы справимся с этим, шаг за шагом.       Она опустила глаза, ее пальцы нервно теребили край одеяла.               — Спасибо, — сказала она, и в ее голосе чувствовалась тяжесть невысказанных эмоций.               Байрон протянул руку и мягко похлопал ее по ладони.               — Тебе не нужно меня благодарить. Я всегда рядом, — сказал он. Затем взглянул на часы на стене, осознав, что задержался дольше, чем планировал. Встав со стула, он аккуратно поставил его на место.               — Я вернусь завтра утром, первым делом, — пообещал он. — Если что-то понадобится до этого, позови медсестер — они всегда помогут.               Колетт едва заметно кивнула.               — Хорошо, — тихо ответила она.       Когда Байрон вышел из комнаты, он на мгновение задержался в коридоре, его рука коснулась дверного косяка. Он оглянулся на Колетт, ее хрупкий силуэт был виден через маленькое окно. Его сердце сжалось от вида ее такой замкнутой, ее яркая энергия и любопытство словно исчезли под тяжестью переживаний. Он глубоко вздохнул, собирая мысли и силы.       Его взгляд стал более сосредоточенным, и, обретя внутреннее спокойствие, он развернулся и пошел по коридору. Тихий звук его шагов постепенно растворился в гуле больничной жизни.       В своей комнате Колетт откинулась на подушки, ее взгляд был направлен в пустоту, но в сознании звучали отголоски слов отца и его поддерживающий тон.

***

      Дом утопал в тишине, нарушаемой лишь мягким скрипом старого дерева, приспосабливающегося к прохладному утреннему воздуху. Колетт медленно открыла глаза, приглушенный свет рассвета пробивался сквозь занавески, окрашивая комнату в мягкие серые тона. Знакомая тишина дома встретила ее, но теперь она казалась другой, наполненной весом, к которому Колетт постепенно привыкала за последние шесть месяцев.               Энергия, некогда определявшая ее, теперь казалась далеким воспоминанием. Каждый день был тихой борьбой, наполненной осторожностью, затянувшейся депрессией и постоянным фоном тревоги. Но в этой тишине Колетт училась находить маленькие радости: наблюдать за тем, как солнечный свет скользит по стенам, ощущать легкий аромат лаванды от саше, которые Байрон положил в ее комнату, или слушать ритмичный стук дождя по окнам.               Несмотря на все это, она не могла не признать, насколько сильно изменилась. Когда-то ее наполняла яркая энергия, но теперь она угасла, оставив после себя пустоту. Она чувствовала себя как бутылка, полная до краев, но кто-то ее перевернул, и все содержимое вылилось на пол. Теперь она была пустой, как будто ее внутренности ждали, чтобы их чем-то заполнили, но она не знала, что именно ей нужно. Даже ее музыкальные предпочтения изменились: она больше не слушала Good Randoms, а переключилась на Bad Randoms. Ее внутренний мир, казалось, нашел отклик только в их хаотичных и диссонирующих аккордах.               Колетт медленно открыла глаза, наслаждаясь теплом одеяла, которое обволакивало ее. Она неохотно вынырнула из-под него, чувствуя, как прохладный воздух комнаты проникает сквозь кожу. После выписки из больницы и начала приема таблеток она стала спать гораздо дольше — 10, а иногда и 11 часов. Даже если ложилась вовремя, просыпаться по утрам было труднее, чем раньше. Ее тело словно стремилось спрятаться от мира, погружаясь в долгий, уютный сон.       Сев на краю кровати, она оглядела комнату, наполненную мягким утренним светом. Холодный воздух заставлял ее поежиться. Взгляд упал на кардиган, небрежно брошенный на спинку стула. Вздохнув, она потянулась за ним, накинула на плечи и почувствовала, как ткань медленно согревает.       Поднявшись, Колетт быстро собрала волосы в хвост и натянула теплые носки. Затем она направилась вниз, осторожно ступая по скрипящим ступенькам. Этот звук создавал уютное ощущение, пока она медленно спускалась.       Внизу, в столовой, было тихо. Байрон уже ушел на утреннюю прогулку, оставив на столе маленькую записку своим аккуратным почерком:       «Доброе утро, Колетт. Твой чай готов. Если что-то нужно, звони»               Рядом с запиской стоял дымящийся чайник с травяным чаем и миска с овсянкой.       Она села на стул, подтянула рукава к рукам и налила себе чашку чая. Этот чай, с ромашкой и мятой, стал ее привычкой после рекомендаций врачей. Завтрак был простым — теплая овсянка и легкий чай. Она ела медленно, вдумчиво, наслаждаясь каждым кусочком. В этих простых действиях было что-то утешительное, как будто это был ее маленький способ обрести контроль над тем, что казалось неуправляемым.       После завтрака Колетт поднялась наверх в ванную. Стоя перед зеркалом, она внимательно изучала свое отражение. Ее белоснежные волосы, побелевшие из-за синдрома Марии-Антуанетты, все еще казались ей чужими, как будто принадлежали кому-то другому. Она провела расческой по прядям, наблюдая, как они обрамляют ее утонченные черты. Черты, которые теперь выглядели мягче, хрупче, чем она помнила. Легкие синяки под глазами и бледность кожи рассказывали историю последних месяцев — следы того, через что она прошла. Каждое утро перед зеркалом становилось для нее тихим напоминанием о времени, которое она потеряла, и о попытках начать заново, не зная, с чего начать.               Ее руки слегка дрожали, когда она включила кран и плеснула холодной водой на лицо. Этот резкий контраст помогал ей удерживаться в реальности, пусть даже ненадолго. Ее распорядок стал для нее спасением — последовательность небольших, выполнимых задач придавала ее дням структуру и смысл. Она почистила зубы, привела в порядок комнату и аккуратно сложила плед у изножья кровати. Каждое действие было обдуманным и размеренным.       

***

             К середине утра Колетт сидела в гостиной, укутанная в уютное тепло своего любимого пледа. За окном шел сильный дождь, капли барабанили по стеклу, размывая очертания улицы. В комнате царил полумрак, и лишь свет от лампы на столике освещал ее. Колетт устроилась на диване, взяла в руки чашку горячего чая и стала наблюдать, как капли воды стекают по стеклу, словно соревнуясь друг с другом в скорости. Этот тихий момент уединения был для нее особенно ценным, позволяя отвлечься от суеты и насладиться спокойствием.               Тихий ритм дождя действовал на нее умиротворяюще, но не мог полностью заглушить тревогу, которая, словно невидимый спутник, всегда была рядом. Резкие звуки до сих пор пугали ее, вызывая учащенное сердцебиение и хаос в голове. Внезапно нахлынули воспоминания — обрывки звуков и ощущений, которые, как осколки сна, исчезали сразу после пробуждения. Она не помнила самого события, только смутное чувство, что что-то произошло. Это ощущение оставалось с ней, как тень, напоминая о случившемся, но не давая ясного понимания.               Байрон был ее опорой в самые трудные моменты. Он умел чувствовать, когда нужно молчаливо находиться рядом, а когда осторожно подтолкнуть ее к следующему шагу. Его забота помогала Колетт медленно восстанавливать силы, хотя даже его усилия не могли убрать боль, оставшуюся внутри.               За окном дождь продолжал стучать по стеклу, и сад, покрытый дождевыми каплями, выглядел сказочно. Колетт погрузилась в свои мысли, наблюдая за этой картиной. Она не знала, что ждет ее дальше, останется ли она прежней или ее прежняя версия будет лишь воспоминанием. Но сейчас она находила утешение в мелочах: в уюте пледа, тепле чая и негромком стуке капель по стеклу. Эти моменты помогали ей держаться на плаву.               Внезапный звук входной двери заставил ее вздрогнуть. Байрон вошел, аккуратно стряхивая с зонта капли и ставя его у стены. Его взгляд сразу нашел Колетт, свернувшуюся на диване. Он тепло улыбнулся, заметив, что она немного успокоилась, укутанная в плед.               — Колетт, — мягко заговорил он, но в его голосе звучала определенность, — сегодня я разговаривал с твоим лечащим врачем.               Она повернулась к нему, в ее взгляде смешались любопытство и настороженность. Байрон снял пальто, повесил его на вешалку, а затем прошел в гостиную и сел в кресло напротив нее. Он несколько секунд внимательно изучал ее, словно пытаясь понять ее настроение, прежде чем продолжить.               — Мы обсуждали, как помочь тебе снова начать взаимодействовать с миром, — сказал он. — Доктор Медейрос считает — и я с ним согласен — что, возможно, стоит сделать небольшой шаг за пределы твоей обычной рутины. Ничего сложного, просто что-то, что поможет тебе почувствовать связь с окружающим миром.               Колетт слегка нахмурилась, крепче завернувшись в плед.               — Какой шаг? — осторожно спросила она.               Байрон наклонился вперед, опершись локтями на колени.               — У одного моего старого друга есть сувенирный магазин в Центральном районе, — начал он. — Ему нужен кто-то, кто сможет помогать пару часов в день. Это тихое место, без лишней суеты. Я подумал... может быть, тебе будет интересно?               Ее первой реакцией было желание отказаться, спрятаться в привычной безопасности дома. Но Байрон говорил с такой заботой и вниманием, без малейшего намека на давление, что она не смогла сразу отвергнуть его предложение. Она немного поерзала на диване, обдумывая его слова.               — Я не знаю, — наконец сказала она. — Прошло так много времени. А если... я не справлюсь?               Байрон мягко улыбнулся.               — Это нормально, — сказал он. — Это просто возможность. Если почувствуешь, что это не твое, мы сразу все прекратим. Но, мне кажется, ты сама можешь себя удивить.               Взгляд Колетт упал на ее руки, теребившие край пледа. Она чувствовала страх, да, но помимо него было еще что-то. Она чувствовала тревогу, но в то же время ощущала слабый проблеск любопытства и надежды, которых не было уже давно. Мысль о том, что ей придется выйти из своей зоны комфорта, пугала, но одновременно и манила.               — Ты правда думаешь, что у меня получится?        — Думаю, — твердо ответил Байрон, его тон звучал успокаивающе. — И я буду рядом на каждом шагу. Ты не одна в этом.               Колетт медленно выдохнула, чувствуя, как грудь одновременно сжимается и освобождается.               — Ладно, — наконец сказала она, ее слова были осторожными, но искренними. — Я попробую.               Лицо Байрона просветлело, настоящая улыбка прорвалась сквозь линии беспокойства, залегшие на его чертах.               — Это все, о чем я прошу, — сказал он. — Просто попробуй. Я поговорю со ним и договорюсь о встрече. Без спешки.               Впервые за долгое время Колетт ощутила что-то новое — не волнение, но что-то похожее. Это было как искра, робкий намек на перемены. Она не знала, что ждет впереди, но чувствовала, что решение сделать шаг в неизвестность стоит того.       Когда Байрон встал, чтобы приготовить обед, Колетт осталась на диване, погруженная в свои мысли. Она размышляла о магазине, о том, как будет там работать, и о том, каково это — снова выйти в мир. Страх все еще оставался, но вместе с ним теплилась та самая искорка надежды, пусть и слабая, но явная. Впервые за много месяцев она позволила себе поверить в лучшее.