Последняя зима

Смотри, Там корабли ходят по небу: Кто на запад, кто на север, Кто на отдых, кто по делу, Кто с друзьями, кто-то к ним, Кто на восток, кто на юг. Ты что, тоже улетишь?

Sqwore — корабли ходят по небу

      После ареста Вэнни, о котором мне сообщили спустя несколько дней, Глитч повел себя очень странно, а если говорить конкретно — перестал размножаться, хоть и не исчез полностью. Программистам впервые за семь с хреном месяцев удалось отчистить систему от Глитча и его бесконечных репликаций, во что я далеко не сразу смогла поверить, однако после того, как Ирма привезла мне мой старый и, внимание, работающий ноутбук и подключила к реестру, где Глитч размножался наиболее активно, я не обнаружила новых следов взлома. Радоваться я не спешила, но испытала ни с чем не сравнимое облегчение.       Гипсовый корсет сменили на тряпочный. Я больше не была намертво прикована к койке, и хотя каждое движение давалось мне с большим трудом, спустя полторы недели я, превозмогая боль, снова смогла нормально ходить. Огромные фиолетово-желтые гематомы, хаотично разбросанные по всему телу, медленно, но верно сходили. Домой меня выписали через полтора месяца — за день до дня рождения, отмечать которое у меня не было ни сил, ни желания. Мы с Ирмой пропустили по пивку и разошлись, ни разу не заговорив о работе, потому что я пребывала в таком отвратительном расположении духа, что не утруждала себя никакими размышлениями. Две недели после выписки протекали в однообразном порядке: сон — лекарства — сон и иногда — перевязки, с которыми мне помогала мама.       Она не спрашивала у меня разрешения на временное сожительство, которое продлится до тех пор, пока она не увидит, что я окончательно оправилась, а я не собиралась ее выгонять. Мама держала в порядке мою квартиру все полтора месяца, что я проебала в больнице, и я уже отблагодарила ее так, как она того заслужила — неловкими, двухсекундными объятиями, парой добрых слов и доставкой трех коробок пиццы, которую мы сожрали за просмотром «Человека-паука».       Я не торопилась возобновлять сессии с психологиней и совсем перестала пить таблетки, которые регулировали мое поведение, что весьма пагубно сказалось на моем психоэмоциональном состоянии. Я не могла наслаждаться жизнью, потому что каждое утро просыпалась с болью в теле и напоминала себе о том, как чудовищно высоки были шансы умереть. Типа, навсегда. Я поняла, что умирать страшно, и все эпизоды из жизни, когда я была наиболее близка к тому, чтобы наложить на себя руки, стали отдавать не налетом чего-то забытого и давно ушедшего, а настоящим ужасом. Как я могла вот так беспечно думать о самоубийстве? Кто вообще дал мне право решать, жить мне или умирать?        Помимо того, что системы Пиццаплекса были полностью восстановлены, выяснилось, что мистер Адерли не столько сотрудничал с Вэнни, сколько просто боялся ее. Я так и не поняла, запугала ли она его или он просто игнорировал все ее выходки, но факт остается фактом — он знал, чем она занимается, и вместо того, чтобы способствовать продвижению расследования, засунул язык в жопу и молчал, больше боясь за свою шкуру. Он привлек меня не потому, что хотел разобраться, а потому, что ему не на кого было скинуть ответственность. Привлечь бюро — значит, дать преступлениям огласку, а мистер Адерли не мог этого допустить. Он думал, что я быстренько избавлюсь от Глитча и все вернется на круги своя, но я вдруг начала пинать в жопу всех и каждого, кто попадался мне на пути, а дружеские связи с руководством — с Ирмой, к примеру — не позволили ему просто взять и турнуть меня с работы.        Директор хотел сделать все по-быстрому и по-тихому, но не знал о том, что в желании докопаться до истины я не остановлюсь ни перед чем. Короче, я знатно поднасрала ему, но не то чтобы сильно об этом жалею.       Благодаря Кайле его сместили и заключили под арест на время расследования. Должность руководителя перешла к Лизе Аркетт, которая первым делом позаботилась о том, чтобы меня уволили — вот она, благодарность за помощь.        На самом деле, я нисколько не злилась на нее и уж тем более не была сильно расстроена. Я — малолетняя чушка, не имеющая профессионального образования и едва закончившая среднюю школу, и нанял меня недобросовестный директор, решивший спихнуть всю грязную работу на мои плечи.        Был и очевидный минус — поскольку я больше не работаю в Пиццаплексе, я не имею права ни вмешиваться в дела расследования, ни знать какие-либо подробности. Почему мисс Аркетт уволила меня, не боясь, что я начну подпездывать лишнее у них за спиной? Да потому что я сама подписала контракт о неразглашении, и если я начну трепаться о том, что со мной случилось и какую угрозу для жизни мне принесла обычная, мать его, офисная работа, Фазбер Интертейнмент высушит меня полностью и обдерет для нитки. Я, конечно, ебанутая, не не настолько, чтобы тягаться с их отделом юристов.       С другой стороны, у меня есть Ирма, и ее увольнять не стали, даже когда вскрылась правда о том, где на самом деле пропадал Бонни. Она больше десяти лет работает на Фазбер Интертейнмент, и такое незначительное в масштабах компании нарушение вышка не сочла поводом для увольнения. Помимо этого, даже если бы ее турнули с Пиццаплекса, она бы спокойно вернулась в инженерный отдел компании, в то время как Пиццаплекс лишился бы второго управляющего, что весьма хреново сказалось бы на их продуктивности.        На допрос, на который меня приглашали незадолго до… той злополучной ночи, я не смогла явиться по вполне очевидным причинам, и тогда горе-детективы сами явились ко мне. Они приперлись в палату и стали расспрашивать, откуда я нарыла про Вэнни столько компроментирующей инфы. Время на беседу у нас было ограничено из-за показаний врачей, поэтому я перенаправила их к Кирану, чтобы он наконец поведал, какое «доверенное лицо» давало ему наводки на этого Уильяма Афтона.       Когда я узнала имя этого человека, то прохохоталась знатно. Кто это был? Барабанная дробь — сама Ванесса! Это такой ебейший сюр, господи, мама, роди меня, пожалуйста, обратно. У Ванессы подтвердилось диссоциативное расстройство идентичности, и таким образом она, видимо, пыталась остановить саму себя, но вышло у нее, мягко говоря, не очень. Самое смешное, что свою карточку она выронила в тот момент, когда в ее сознании произошло переключение «Ванесса Эдрюс — Вэнни Афтон». Че-то многовато вокруг меня долбоебов с раздвоением личности, подпортивших мою и без того непростую жизнь.       Киран понятия не имел, кем было его «доверенное лицо», и общался с ним исключительно через электронную почту. Адрес Ванессы показался следователям смутно знакомым, а потом они сопоставили его и тот адрес, который ранее использвовала Вэнни, чтобы наебать «Инженерию Квемто» и взять под контроль их систему. Почему я не обнаружила эти записи раньше? Да потому что то ли Глитч, то ли сама Вэнни — хуй разберешь — зашифровывали их под каскады Глитча, от которых мы поспешно избавлялись, однако они возникали вновь и вновь. Сейчас, когда Глитч самозаморозился, программистам даже не нужно напрягаться для того, чтобы выдернуть из глубин зараженных библиотек ячейки с информацией.       Что касается роботов… Ну, они действительно были подключены к резервному серверу, но не с самого начала, как мне сказала Ханыль. Наши последние средства антивирусной защиты были достаточно мощны, чтобы Глитч не смог взять диски под свой контроль, но Вэнни каким-то, блять, мистическим образом подключила их к резерву. Я до сих пор не понимаю, как это произошло, потому что помочь ей в этом мистер Адерли точно не мог — мы уже выяснили, что он просто сидел в своем кабинетике, поджав хвост, и уповал на такую бессовестную и неадекватную меня, — значит, в Пиццаплексе был еще кто-то, кто оказывал ей содействие и, возможно, покрывал. Есть у меня кое-какие догадки, но слишком долго я над ними на раздумывала, потому что, ну, это не моя проблема.       Больше всего, за исключением результатов расследования, меня волновал Сгусток, который я… хорошо, который мы с Луной обнаружили в подземном музее. Оказалось, что это действительно был один из экспонатов, лениво собранный из частей аниматроников прошлых линеек, однако Глитч сумел проникнуть и в него. Это значит, что Сгусток технически является аниматроником и что ему, как и Глэмрокам, отдавались те же самые приказы. Не уверена, насколько это пугало ебанное безопасно сейчас, но, раз кибератаки прекратились, возможно, что и он больше не представляет угрозы.        Когда я спросила у следователей, почему Вэнни называла Сгусток Уилом, они пояснили, что на самом деле она обращалась не к Сгустку, а напрямую к Глитчу. Вот тут то я и охуела. Хорошо, я уже поняла, что Глитч — это своего рода искусственный интеллект, подобный тем, что заложен в остальных маскотах, но чтобы ему можно было устно отдавать приказы — это какой-то лютый бред. Он не гребаная умная колонка, а вредоносный файл, умеющий клонировать сам себя и перестраивать систему. То, что он был создан в прошлом веке, — само по себе уже чудо чудес. Что-то из ряда фантастики.       Что до Уильяма Афтона… ну, то, что он был основателем Фазбер Интертейнмент, я в курсе благодаря Кирану, которому, в свою очередь, посчастливилось узнать это от самой Ванессы. До сих пор угараю, честное слово. Вэнни сказала, что является, цитирую, «не абы кем, а его прямой последовательницей». Из ее дневника, страницы которого я скинула одному из своих старых знакомых на расшифровку, стало ясно, что она почитала Афтона как своего персонального Бога и что тот всеми силами пытался обрести физическое бессмертие. Ясно, ебанутый. Как он пытался его обрести? Да очень просто — занимался тем же, чем и Вэнни: заманивал детей с помощью роботов, которые на тот момент не отличались особым умом, и убивал их либо сам, либо руками все тех же роботов.        Записи Вэнни были больше похожи на бред душевнобольного человека, и у нас есть все основания подозревать ее во лжи, но кое-что не вяжется. Во-первых, наконец становится ясна ее мотивация: она убивала во имя Афтона, и хотя ее намерением совершенно точно не было обретение бессмертия, она стремилась завершить… ну, что-то, что начал он, но что именно — пока не ясно. Как по мне, все вполне логично. Во-вторых, хоть Вэнни и зашифровала многие свои изречения, часть дневника, содержащая основную информацию о том, кто такой этот Уильям Афтон, была написана на английском. Проведя исследование и сопоставив почерки, которые у Ванессы и Вэнни сильно различаются, как и голоса, следователи выяснили, что за английскую речь отвечала Ванесса, а не ее альтер-эго, потому что она писала об Афтоне максимально сухо и не вставляла через предложение восклицательные знаки и комментарии с восхищением и похвалой. Откуда она узнала об Афтоне — вот что самое интересное. К сожалению, такой информацией я пока не располагаю.       Еще прикол — все наши пластмассовые друзья, за исключением Бонни, не знали, что Ванесса и Вэнни — это один и тот же человек. Услышав об этом в первый раз, я даже растерялась, а затем ощутила страшную злость на Луну, о котором мне теперь лишний раз даже вспоминать не хочется. То есть, он прекрасно знал, кто такая Вэнни, и ничего мне о ней не рассказывал. А я еще приходила извиняться и тратила свои нервы на истерику Солнца. Просто охуенно, ничего не скажешь.       Солнце тоже, сука, хорош. Я безмерно благодарна ему за буквальное спасение моей жизни — серьезно, я несколько раз просила Ирму передать ему это, — но такого ножа в спину я от него не ожидала. Я многое могу ему понять и простить, потому что он немного… точнее, вообще не в себе большую часть времени, и эти случаи исчезновения детей, к которыми он приложил руку, знатно триггерят его, в отличие от Луны, который отделался несколькими сбоями, один из которых чуть не стал причиной моей смерти. Если бы не Солнце…       Эх. Выдастся ли мне возможность лично сказать ему «спасибо»?       К слову о рапорте, который носит весьма говорящее название «Инцидент» и содержит в себе подробное описание первого случая исчезновения и последующего убийства ребенка: в нем сказано, что за это ответственнен именно Луна, но, как я говорила детективам, это пиздеж чистой воды. До того, как напасть на одну из сотрудниц, Луна вообще не демонстрировал такого агрессивного поведения, а действующие на тот момент протоколы не позволили бы ему просто взять и отдать ребенка какой-то левой бабе, будь она хоть трижды «ответственным лицом», или как там ее профиль был обозначен в базе. Я больше скажу — в этом не виноват даже Солнце, напрямую причастный к половине исчезновений. Просто Вэнни решила, что она самая умная, а Ванесса, не готовая подставлять саму себя, подделала рапорт, приписав «Инцидент» Луне.        Почему Луна пытался угробить Грегори я поняла лишь со временем, когда схлынула обида и мозг начал адекватно анализировать произошедшее. Когда я говнилась на него, обвиняя во лжи, я не учла очень много важных вещей. Да, он говорил мне, что люди не наделили его функцией нанесения вреда человеку, и да, он бы ни за что не навредил взрослому, а вот ребенку — вполне. Целью Ванессы были дети, а Глитч атаковал заложенные в роботах программы, перекраивая их под себя и вынуждая подчиняться всем приказам. Короче, Грегори очень повезло, что он отделался парой синяков.       Кажется, я сказала, что Луна ни за что бы не навредил взрослому. Так вот — забудьте нахуй об этом, потому что нападение на сотрудника было зафиксировано камерами видеонаблюдения.       Как это объяснить? Все оказалось проще, чем мы думали. Это был первый тревожный звоночек, которые мы благополучно пропустили мимо ушей, решив отделаться от роботов путем запирания всех дверей на замки. До моего появления в Пиццаплексе роботы действительно не вредили взрослым, и их программа ни после, ни даже до заражения не несла в себе такой функции. Похоже, я действительно вставляла Вэнни палки в колеса. Нападение на рядовую сотрудницу было предупреждением, а я не среагировала на него вовремя.       Итог — сижу в корсете, перебинтованная и напичканная обезболами.       Что сейчас творится в Пиццаплексе и как дела у роботов я не имею ни малейшего понятия. Ирме, Нарси и Кирану некогда трещать со мной по телефону, потому что они по уши в работе, и никого помимо них я тревожить бы не рискнула. Хотя меня кикнули из всех рабочих чатов, я все еще состою во флудилке, куда периодически жалуюсь, как у меня все болит.       С другой стороны, я вспоминаю свой разговор с Натом, и… могло быть и хуже, верно?

***

      — В смысле я не уволена?       Зажав телефон между щекой и плечом, я растираю в ладонях отвратительно пахнущую химозой мазь и готовлюсь нанести ее на почти зажившие ссадины на бедре. Из проема, ведущего на кухню, показывается мамино лицо — она смотрит на меня с любопытством и вопросительно дергает подбородком. Я отмахиваюсь, намекая ей остудить интерес до тех пор, пока Ирма не пояснит мне, какого хрена наш новый директор, Лиза Аркетт, вдруг решила восстановить меня в должности.       — Послушай, милая, я все тебе объясню, ладно? Только… Господи, Киран, осторожнее! — На фоне послышался оглушительный механический лязг. — Э-э, извини, мы тут с новым оборудованием возимся… В общем, мисс Аркетт почему-то пересмотрела свое решение и теперь настаивает на том, чтобы ты вернулась.       — Да пошла она нахуй, — промычала я, досадливо всплеснув руками, и смачно выругалась, когда липкие ладони опустились на диван. — А ей, случайно, не интересно, хочу ли я возвращаться?       — Э-э, как бы тебе сказать…        — Ничего не говори, — перебила ее я. — Я сама с ней созвонюсь. Я хочу знать, почему она так за меня цепляется.        — Послушай, — вдруг тихо произносит Ирма, очевидно, отойдя подальше от шума техники и чужих разговоров, — я буду с тобой откровенна, и… это того не стоит. Что бы она тебе не предложила, пожалуйста, не… — Она замолчала. Наверное, ожидала, что я начну с ней соглашаться, но этого не произошло. — Ты уже все решила, не так ли?       — Честно? Нихуя я не решила. Каждую гребанную ночь я просыпаюсь от собственных криков. Меня постоянно флэшбечит и бросает в ужас от одной лишь мысли о том, что Пиццаплекс еще не снесли вместе с фундаментом. Но знаешь что? — Вытерев липкие из-за мази руки об майку, я поднимаюсь с дивана, на секунду поморщившись из-за вспышки боли под ребрами, и подхожу к окну, устремляя взгляд в серое пасмурное небо. — У меня осталась пара незаконченных дел.       — Тера, блять, ну какие незаконченные дела могут быть важнее твоего здоровья? — возмутилась Ирма, но в ее голосе я почувствовала тревогу.        — Спасибо, что переживаешь за меня, — мягко произнесла я, — я очень ценю твою заботу. Я говорю это от чистого сердца, а ты знаешь, как я ненавижу разводить нюни. Я обещаю, что, если предложение мисс Аркетт покажется мне неубедительным, я откажусь. Ты права — это того не стоит.       — А если покажется?       — Тогда я позвоню тебе и мы вместе будем решать, что делать. Может, ты найдешь аргументы против, и я с тобой соглашусь. Договорились?       — Договорились, — вздохнула Ирма. — Но до тех пор, пока ты не проконсультируешься со своей психологиней, даже не думай никому звонить и ничего решать, тем более — без меня. Поняла?       — Хорошо, мам, как скажешь, — поддразнила Ирму я.       Через полчаса, когда я перемазала ссадины, поменяла бинты на предплечье и направилась на кухню, чтобы смыть мазь с ладоней, мама все еще терпеливо дожидалась меня. Она смотрела в кружку, доверху наполненную остывшим чаем, и не сразу среагировала на мое присутствие. Помыв руки, я подбираю с пола Бегемота и зарываюсь носом в мягкую шерсть, которая тут же оказывается у меня в носу и на губах, но потискать кота, которого я так долго оставляла без внимания, хочется больше.        Я кивком указываю на гостиную. Мне нужно прибраться, а мама пусть задает вопросы, если ей так хочется.        Не обещаю, что буду честна с ней на все сто процентов. Как-то не хочется мне ее в это впутывать. Она с трудом осознала и приняла то, что до больнички меня довел слетевший с катушек аниматроник, и явно настроена против всего, что как-либо связанно с Пиццаплексом.        Винить ее в этом я не могу, но мне в хер не впились ее советы. За минувшие шесть лет как-то да научилась справляться без них.       — Ты вернешься туда? После… всего этого? — наконец спрашивает мама, даже не пытаясь скрыть жалость, которая видна в каждой морщинке на ее заметно постаревшем, но все еще худом, бледном лице.       Я готова признаться себе, что соскучилась, но терпеть ее навязчивую заботу — это выше моих сил.        Ненавижу жалость. За что меня можно жалеть?       — Ты прекрасно слышала, что я сказала. Никуда я не поеду, — фыркнула я, опускаясь на диван и не прекращая чесать Бегемота за ушком, — пока наша директорша не соизволит объясниться.       Мама села рядом со мной и посмотрела на пол, по которому я разбросала пакеты и упаковки от лекарств. Я сдержала желание отодвинуться, когда ткань ее расклешенных штанов задела мое бедро.       — Я не уверена, что тебе интересно мое мнение, но… — она мнется, — если ты хочешь знать, что я думаю-       — Ты против, — перебила ее я, — и я тебя не осуждаю. Но узнать о том, что случилось с Вэнни после ареста и как протекает восстановление системных ресурсов Пиццаплекса, мне хочется больше.        — Если бы мы были чуть ближе, чем есть сейчас, могло бы мое мнение как-то изменить твое решение?        — Да, — ответила я, чуть помедлив, — но это невозможно. Больше нет. Ни при каких условиях.       Мамина жалость вызывает у меня раздражение не потому, что я неблагодарная, меркантильная сука, что является частичной правдой, но отнюдь не причиной моего недовольства, а потому, что я знаю, что она не любит меня, но все равно пытается создать эту ублюдскую видимость. Ей больше жалко себя, чем меня, а она не хочет либо признавать этого, либо разбираться в себе, либо и то, и другое.        Я рада, что она приехала, не стану лукавить. Да, я скучала по ней. Да, я люблю ее. Нездоровой любовью травмированного ребенка, который просто хочет быть кому-то нужным, но люблю.        Любит ли она меня?       Нет. Я уверена, что нет.       До того, как Вэнни приволокла меня в свое сраное убежище, я думала, что никогда не смогу отпустить старые обиды, а сейчас, сидя в отвратительной, пугающей близости от человека, который произвел меня на свет… Ну, я понимаю, что мое к нему отношение и общее мировосприятие нихуя не изменились.        Я не хочу ни прощать ее, ни отвергать — такой вот парадокс.       — Тера, — мама подала голос неожиданно, поэтому я вздрогнула, отвлекаясь от подбирания пустых упаковок с пола, — ты ведь рассказала мне не все, верно?       Смяв картон в руке, я раздраженно вздыхаю и возвожу взгляд к потолку.       — Разумеется нет. Ты хочешь услышать что-то конкретное?       — Нет, но вдруг ты… не знаю, захочешь чем-то поделиться.        — Серьезно? — усмехаюсь я. — Чем поделиться, мам? По-моему, мое нынешнее состояние уже дало тебе понять, что у меня не жизнь, а пиздец на пиздеце и пиздецом погоняет.        — Ты стала так сильно ругаться, — неловко посмеивается мама, пытаясь отшутиться.        Я оценила ее попытку перевести тему, потому что она поняла, что я не настроена делиться с ней трэшовыми историями из жизни, и улыбнулась:       — Это я еще трезвая.       — Какой кошмар, — наигранно осуждающе произносит мама, а затем добавляет чуть серьезней: — Разве антидепрессанты можно мешать с алкоголем?       — Нельзя, но меня это никогда не останавливало.       — Ты продолжаешь вредить себе даже спустя столько лет?        «Столько лет»… Я поморщилась, отгоняя непрошенные воспоминания.       — Да, продолжаю, — я не стала лгать, потому что это слишком очевидно, — на бессознательном уровне. Началось лето, а обострения у меня обычно случаются осенью и зимой, так что большую часть времени я буду в адеквате, — встряхиваю пакет, в котором шелестят пустые упаковки, — наверное. По крайней мере, после таких ебанутых травм у меня отпало желание наносить себе любые увечья.       За прошедшие пару недель мы разговаривали больше, чем за несколько последних лет. Не знаю, можно ли это назвать прогрессом, но какой-то сдвиг в наших взаимоотношениях однозначно случился.

***

      Через полторы недели я соизволила записаться на сеанс к своей психологине. Сказать, что она была в ахуе от услышанного, — значит ничего не сказать.       Я поделилась с ней мыслями о возвращении на работу, хотя что-то мне подсказывает, что надолго я там не задержусь, и попросила ее дать мне какой-нибудь совет, потому что и Ирма, и мама дали мне понять, что сомневаются в моей адекватности и способности принимать взвешенные решения. Беа не стала делиться своим личным мнением и просто привела равное количество аргументов «за» и «против», заявив, что распоряжаться своей жизнью должна я и только я. Справедливо.       Еще через неделю я свиделась с ней лично, и она выписала мне новый рецепт. С первого взгляда было очевидно, что у меня случился огромный рецидив — к старым триггерам добавились новые.       Невыносимо тяжело мне было в больнице, где меня постоянно трогали врачи, чтобы взять кровь или осмотреть ту или иную часть тела, на котором не было ни одного живого места. После выписки я еле как привыкла к тому, что об меня периодически трется кот, а об объятиях, даже с Ирмой, не могло идти и речи.       Мне просто перманентно страшно. Без причины.       Июнь приближался к концу, и тогда я начала чувствовать эффективность медикаментозной терапии. Я перестала ныть, что ничего не хочу, но мне очень хотелось бы чего-то хотеть, и психовать на ровном месте. Иными словами, мой уровень неадекватности медленно, но верно снижался, чему Ирма, которая чаще всего становилась свидетелем моих эмоциональных упадков и возгораний, была очень рада.        Пропала та импульсивность, из-за которой я раньше встревала в тупые и опасные ситуации. А еще я больше не пыталась уебать любого, чей вздох услышу рядом со своей неприкосновенной тушкой, — это был хороший знак.       В начале июля я набралась сил, чтобы позвонить мисс Аркетт, которая все это время терпеливо ждала, пока я оклемаюсь. Если бы я сделала это в конце мая, когда только узнала о приглашении вернуться в Пиццаплекс, то, вероятно, обматерила бы, даже не успев поздороваться. Хорошо, что Ирма вовремя вправила мне мозги.       Ух-х, словами не передать, как сильно я люблю ее! Так и задушила бы. В объятиях, конечно же.       — Мисс Аркетт, добрый вечер, — в моем голосе звучали странные, веселые нотки, которые мне были несвойственны, но в последнее время я ощущала какой-то необъяснимый прилив позитива. Я присела на скамейку в оживленном парке и закинула ногу на бедро, — это Тереза Коэн. Вы хотели поговорить со мной.       — Здравствуй, Тера. Как себя чувствуешь?       — Отвратительно, — сообщила я, не убирая с лица расслабленной улыбки, — но, знаете, могло быть и хуже.        Очевидно, такой честности мисс Аркетт от меня не ожидала, потому что после моих слов повисла короткая, но очень неловкая пауза.       — Надеюсь, что в самом скором времени ты будешь в порядке, — отозвалась она, и мне, не шучу, послышалось, что в конце предложения она очень тихо выругалась. — Я хотела обсудить с тобой твое предполагаемое возвращение.       Мимо, громко звеня клаксонами, пронеслись двое велосипедистов. Я подставила лицо прохладному ветру, ненадолго защитившему меня от жары.       — Да, да, знаю. О причинах увольнения тоже знаю. Мне интересно только то, почему Вы вдруг пересмотрели свое решение.        — Видишь ли, Тера, когда Ванессу арестовали, мы думали, что все закончилось, — что-то не нравится мне ее утомленно-заебанный тон, — но… Появились другие проблемы.       — Глитч ведь самоликвидировался, разве нет?       — Не совсем так. Никаких активных вмешательств в работу нашей системы за последние три месяца не было обнаружено, но мы все еще работаем над его окончательным устранением.       — Ребята писали мне, пока я лежала в больнице. Глитч берет свое начало в системе главного предприятия. Купируя симптомы, вы не избавитесь от вируса — нужно подождать, пока IT-отдел Фазбер Интертейнмент найдет источник проблемы. К сожалению, это займет много времени, учитывая специфичность происхождения Глитча.       — Я говорю не о Глитче. Вернее, не только о нем. Видишь ли, — мисс Аркетт выдерживает короткую, но очень тревожную паузу, — следователи сказали, что у Ванессы были сообщики.       — Потому что я им так сказала, — я придерживаю телефон плечом и старательно разворачиваю упаковку на чупа-чупсе, — но они и без меня успели об этом догадаться.        — У тебя есть какие-то подтверждения или, может, наводки, которыми ты можешь поделиться?       — Хм-м, дайте подумать, — я постучала чупа-чупсом по губе, а затем пихнула его за щеку и невнятно ответила: — Есть.       — Теперь ты понимаешь, почему я настояла на том, чтобы ты вернулась?       Я безуспешно грызу твердую, как камень, конфету и задумчиво разглядываю ряд высоких деревьев по другую сторону выложенной серым камнем тропинки.        — Вы, конечно, можете настоять, — я не сдержала усмешки, — но мне нужно хорошенько обмозговать Ваше предложение.        — Я знаю, что ты пережила очень травматичный опыт, и мне-       — Ой, да бросьте, — перебила я, прежде чем мисс Аркетт успела договорить вот это всратое «мне жаль, что так получилось». — Не надо ворошить это дерьмо, сильнее вонять будет. Созвонимся в следующее воскресенье.        Не дождавшись прощания, я сбрасываю звонок.        Как я и обещала Ирме, однозначного ответа я давать не стала. Честно говоря, причина для возвращения все еще кажется мне притянутой за уши. Вот прям обязательно мне каждый день просыпаться в пять утра и пиздошить в офис, когда я могу независимо помогать им из дома.        Короче, блять, все, жду зарплату авансом. Из-за трат на все эти лекарства и таблетки деньжат у меня осталось не так много.