Грех и сантименты

"Контракт души"

В обмен на защиту от попадания в руки Небесам, ты обязан соблюдать правила, установленные твоим хозяином, и никогда не раскрывать другим условия данных уз.

Вопреки:

Гордости — ты обязан подчиняться каждому приказу своего хозяина.

Жадности — не должен приобретать новые души.

Гневу — не должен использовать истинную мощь своей силы.

Зависти — не должен ни брать, ни использовать чужую силу ни путём сделки, ни силы.

Похоти — ты не познаешь истинного блаженства тела.

Обжорству — не должен наедаться досыта чаще, чем раз в семь дней.

Лени — ты не обретёшь истинного покоя.

Душа отдана: Не͝ра͜з͢б̩оͅр͞ӵ͝ив͘о͡

Души лишается: Аластор

⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀

Когда Аластору было семь лет, в его спальню залетел светлячок и напугал его до полусмерти. Несколькими же часами ранее он увидел тёмные глаза-бусинки аллигатора, смотревшего на него сквозь мутную воду в заливе рядом с домом. Слишком юный и экспрессивный, дабы вовремя скрыть свою тревогу, он вскочил с такой силой, что плохо сидящие очки, соскользнули с его лица и упали на землю. В любой другой день Аластор подхватил бы их и отправился бы дальше по своим подростковым делам. Но в тот день с ним был его отец. Не успел он нащупать оправу, как человек, от которого он и унаследовал своё ужасное зрение, влепил ему пощёчину и толкнул в грязь. — Осторожней, пацан! Или я собственноручно скормлю тебя этой твари. Это была не первая подобная угроза, а синяки и порезы, часто покрывавшие кожу Аластора, ясно говорил о том, что отец не возражал против причинения вреда своему ребёнку, хоть он так и не выполнил своего обещания покончить с жизнью Аластора. Аластор знал, что следует быть осторожным: не перечить и не плакать. В прошлые разы обе эти реакции привели к перелому костей. Вместо этого Аластор улыбнулся, дабы занять чем-то рот, что не привело бы к мучительному наказанию. Если единственное, что он мог контролировать, был он сам, то так тому и быть — независимо от чувства внутри. К сожалению, его отец неправильно интерпретировал замечательную самодисциплину Аластора, и обвинил сына в хитрожопости. Он зарычал, поднял очки и швырнул их в полуметре от пасти аллигатора. — Не смей возвращаться домой без них, — произнёс отец, оставив Аластора одного бродить по миру, который тот едва мог разглядеть. У него болела голова в том месте, куда его ударил отец, а ладонь и вовсе была поцарапана из-за попытки смягчить падение. Больше всего на свете он желал, чтобы именно в этот момент аллигатор бросился на отца и сожрал его. Однако огромная рептилия была равнодушна к страстному желанию Аластора и оставалась неподвижной. Всё ещё улыбаясь, стиснув зубы и собрав волю в кулак, Аластор встал на дрожащих ногах и подошёл к кромке воды. Ему потребовалась минута, дабы отыскать свои очки — из воды торчала лишь одна проволочная дужка, — но он не сразу потянулся за ними. Он рассматривал аллигатора. Аластор был быстрым, но это существо — гораздо быстрее. Серо-зелёная ребристая морда была длиннее предплечья Аластора и могла отхватить его ещё до того, как он успел бы закричать. Однако этого не произошло. Даже когда его покой был нарушен назойливым объектом, плескавшимся у него перед носом, он продолжал находиться в неподвижной позе в воде; достаточно близко, чтобы убить, но также спокойно, дабы заставить Аластора задуматься, кто представляет для него большую опасность — аллигатор или же отец. Конечно же, для кого-то другого аллигатор был опаснее. Но за всю свою короткую жизнь, единственную боль, которую испытал Аластор, исходила от чудовища на суше. Затаив дыхание, Аластор медленно наклонился и протянул руку, дабы достать свои разбитые линзы. Аллигатор смотрел на него в ответ и не шевелился. Он вытер их своей рубашкой и надел. Как только мир вновь обрёл чёткость, Аластор увидел, что сильно недооценил, насколько близко находилось существо. Возможно, оно ждало, пока Аластор как следует оценит опасность, в которой тот находится, прежде чем проявить хоть какую-то реакцию, ибо в конечном итоге оно пошевелилось и взмахнуло хвостом. Аластор не верит, что хоть когда-то в своей жизни бегал быстрее, чем в ту ночь. Он мчался к дому, как газель, ни разу не остановившись, чтобы оглянуться. Аллигатор не погнался за ним, но образ глаз в воде преследовал его до самого дома. Его мама отмыла кровь с его рук и приложила холодный компресс к свежему синяку под глазом, который оставил отец. Ведь было не важно, что Аластор выполнил его указание и вернулся с очками, — его вновь ударили за то, что он испачкал рубашку. Очевидно же, так мог поступить только непослушный ребёнок, а отец Аластора терпеть не мог такого поведения. Вынужденный ложиться в постель в этой одежде, поскольку дети должны понимать последствия своих действий, Аластор попытался устроиться поудобнее, приготовившись спать без одеяла. Он не хотел запачкать и его, подозревая, что именно этого и добивался отец. Это привело бы к новым ударам, сдерживающимся слезам, а также неприятностям для его мамы. Если есть хоть малейший шанс, что это облегчит жизнь маме, то Аластор мог бы всю ночь дрожать от холода. Он закрыл глаза и предался фантазиям о том, как однажды станет достаточно сильным и высоким, дабы оттащить отца за ухо к ближайшему аллигатору и затолкать его в пасть этому зверю. Тогда они с мамой были бы свободны. Они могли бы петь, когда пожелают, готовить любимые блюда на каждый приём пищи, а Аластор мог бы приходить к ней, когда тому снились кошмары, — хотя ему нравилось представлять, что они прекратятся с уходом отца. Они начнут сами распоряжаться своей жизнью, ведь никто и никогда больше не причинит им вреда. Конечно, это произошло бы только в том случае, если аллигатор решит, что он голоден. Если же его воображаемый защитник решит остаться таким же неподвижным, как и в прошлый раз, то отец Аластора попросту вылезет из воды и разорвёт сына на части. В конце концов, не похоже, что аллигатор что-то должен Аластору. Разочарования от того, что Аластор не имеет права голоса во всём, как в реальности, так и воображении, наконец заставило его дать волю слезам, сдерживаемым весь день. Он уставился в пол в своей тёмной комнате и старался не издавать ни звука, так как горе от жизни, которую не должен проживать ни один ребёнок, давило на каждую его клеточку. Тогда-то и появился светлячок. Маленькое существо проскользнуло в комнату через открытое окно, пролетело мимо кремовых занавесок, на которые мама пришила маленькие розочки, и засветилось, как только оказалось перед зеркалом. С угла кровати Аластора отражение жучка выглядело так, словно в его комнате находились два светящихся шара, и он подумал о глазах аллигатора. Аластор зажал рот рукой, дабы подавить испуганный писк. Но в миг тревога сменилась яростью, как только он понял, что это был всего лишь светлячок, а не предупреждение от духа аллигатора о том, что Аластору лучше не фантазировать, ожидая милостей от других, если у него нет ничего взамен. Нет, это был всего лишь голос отца в его голове, не так ли? Говоривший ему, что Аластор не заслуживает спасения и, что если он и хочет, чтобы аллигатор съел отца, то ему придётся найти способ превратиться в этого зверя и сделать это самому. Устав бояться, и отчаянно нуждаясь в некотором чувстве контроля, Аластор поднялся с кровати и схватил ботинок, намереваясь раздавить насекомое в наказание за то, что оно напугало его после ужасного дня. Если единственное, на что у него хватало сил для уничтожения было насекомое размером не больше напёрстка, то так тому и быть. Стоя в темноте, тяжело дыша и озираясь по сторонам в надежде увидеть, как оно вспыхнет и раскроет себя, Аластор разглядел своё отражение. Он был похож на отца. Это привело его в ужас. Аластор не хотел быть похожим на этого человека. Разгневанный, пристыженный и опечаленный настолько, что он не мог этого объяснить, Аластор выронил ботинок и упал на пол. Подтянул колени к груди, закрыл лицо руками и попытался разобраться в мире. Он хотел, чтобы ему больше не причиняли боль, но при этом не становившись таким человеком. Он желал уберечь свою маму, но при этом не становившись таким человеком. Он хотел контролировать ситуацию, но при этом не становившись таким человеком. Вместо этого он подумал об аллигаторе. Страх, который тот внушал, даже лёжа неподвижно, спрятав зубы и когти в мокрой постели. От него исходила огромная угроза, а самообладание придавало ему таинственный вид. Бывало, что он даже выглядел мило! Например, когда его открытая пасть, наполненная десятками острых как бритва лезвий, напоминала улыбку. Эта двойственность и неопределённость, которую он порождал, привлекала Аластора. Кто мог сказать наверняка, когда существо нанесёт удар? Когда его острая пасть сомкнётся и раздавит шею между челюстями. И если бы это произошло, кто мог бы его винить? Разве не глупый человек, решивший слишком близко подойти к болоту, виноват в собственной гибели? Разве естественное следствие собственных действий — не заслуженный результат? В этом то и заключалась разница между угрозой отца и той, что в воде: только один из них нападал на жертву, что заслуживала этого. Только один — вёл себя разумно. Он не желал быть человеком, который терроризирует тех, кто слишком мал или бессилен, дабы защитить себя, — а хотел быть аллигатором. Загадочным, опасным, пугающим, но иногда милым существом, которое нападает по вполне разумным причинам. В семь лет эта мысль была вполне логична для Аластора. Она успокаивала и служила якорем, по которому он мог ориентироваться в своих представлениях о правильном и ошибочном. Конечно, проблема с формированием нравственного мировоззрения в таком возрасте заключается в том, что он упустил из виду ключевые детали. Аллигаторы постоянно убивают без всякой на то причины, и они, естественно же, добывают себе пропитание, состоящее из более мелких и слабых существ. Но в ту ночь Аластор забрался в постель с чувством, что у него есть цель. Он наблюдал за миганием золотого огонька в своей комнате и представлял, как превращается в аллигатора. Теперь же, более ста лет спустя, Аластор оказался почти в таком же положении. Лёжа навзничь на сырой земле в байю, в разорванной рубашке и с израненным телом, наблюдая за тем, как десятки светлячков танцуют вокруг него, образуя ленивые световые дорожки, — Аластор почти может притвориться, что ему вновь семь лет. Конечно, если исключить тот факт, что теперь он находится в Аду. Мёртв, и в Аду. Именно сюда попадают люди, превращающиеся в аллигаторов. Он поведал маме о том, кем планирует стать, когда вырастет, сказав, что аллигатор то сможет обеспечить её безопасность, при этом делать это с улыбкой. — Когда же появится хвостик? — спросила она, усмехнувшись про себя. Она и не подозревала… Как только я попаду в Ад, мама. Он и раньше задумывался о том, было ли первое убийство тем, что предопределило судьбу его души, обрекая Аластора провести здесь вечность. Именно тогда он по-настоящему и почувствовал, как происходит трансформация. Услышав, как мама кричит так, как никогда прежде, что-то щёлкнуло в его одиннадцатилетнем мозгу. Одной здоровой рукой, ибо отец сломал вторую ещё днём, Аластор оттащил мужчину от мамы и начал кусать его за запястье до тех пор, пока не услышал стук упавшего ножа на пол. После же, он поступил так, как бы поступил любой хороший сын: поднял нож и начал наносить яростные удары, крича от ярости и ужаса, в то время как его бедная матушка рыдала позади него. Наконец, наконец-то он защитил её, хоть и забыл при этом улыбаться. Убедившись, что мужчина мёртв и монстр навсегда покинул их дом, Аластор бросил лезвие и потянулся к маме. Она оттянула своего ребёнка подальше от человека, превративший их жизнь в Ад, и заключила его перепачканные кровью конечности в свои объятия. — Всё хорошо, мама, — успокаивал Аластор, надеясь остановить её слёзы. Ничто в мире не ранило его так, как её рыдания. — Теперь ты в безопасности. Но как только она отстранилась, дабы взглянуть в его лицо, Аластор осознал, что мокрые, прерывистые рыдания, доносившиеся до его ушей, исходили от него. Неужели в ту ночь Небеса решили, что он грешник? Или это было в другую ночь, когда мама умерла от болезни, которую не смогли бы излечить никакие зубы аллигатора? Тогда Аластор отправился домой к врачу, который подвёл её, и из-за чего тот человек ужасно страдал. Это не вернуло её, но заставило его улыбнуться. А может, это произошло после того, как он расправился с соседом, чьи дети носили одинаковые синяки. Или после того убийства? Или, которое он совершил годом позже? На самом деле это было неважно. Серийные убийцы не попадают в рай, независимо от того, какими моральными принципами они следуют, и Аластора это вполне устраивало. Его не волнует, что о нём думают ангелы. Если быть до конца откровенным, он не слишком-то высокого мнения о них за то, что они бездействуют, пока люди, такие как отец, разгуливают на свободе. На следующее утро после того, как Аластор и его матушка похоронили тело того человека, она приготовила ему свежие бенье. Это было как раз то одобрение, в котором он нуждался. Он признаёт, что со временем его компас дал трещину и стал менее надёжным. Стандарт, по которому он определял, кто «заслуживает» боли, становился всё более расплывчатым с каждым совершённым убийством, но при этом он всегда держал аллигатора на задворках сознания. Словно преследующая совесть, эти тёмные глаза не давали ему покоя, каждый раз, когда он улыбался и доставал нож. Что бы сделал аллигатор? Он ни о чём не жалеет. Каждый, кому он причинил боль, совершил нечто такое, за что заслужил свою судьбу, даже если Небеса считали, что Аластор не должен был принимать подобного решения. Как только воображаемые глаза в его сознании сменились красными, которыми был усыпан весь Ад, и Аластор оказался в месте, где сломанный компас был бесполезен и пришлось его полностью восстанавливать, он сделал тот же выбор, что и в семь лет. Он сам стал себе спасителем. Нашёл способ наточить новые зубы и сделать так, дабы весь Ад узнал о том, что Аластор может найти им ужасное применение. Прошло около девяноста лет, и это сослужило ему хорошую службу. За редким исключением, Аластор сумел обезопасить себя и продолжал верить в это, когда говорил самому себе, что он не его отец. Светлячки в байю все разом загораются, словно зная о том, кого он так давно пощадил, и соглашаются с его суждением. Радио-демон и его зверинец обожающих поклонников. Жалкое зрелище. Что-то прохладное и влажное коснулось внутренней стороны левой руки, из-за чего Аластор вздохнул. Ему не требовалось смотреть, дабы понять, что это, но он всё же опускает взгляд на грудь, чтобы оценить степень кровотечения. Медицина и наука никогда не были частью натуры Аластора — он был рождён для развлечений! Но ему и не требовалась высшее образование, дабы понять, что с его раной что-то не так. За семь дней, прошедших с тех пор, как Адам нанёс ему эту рану, она противилась каждому бальзаму, заклинанию и раздражённому взгляду, которые Аластор бросал на неё. Даже регенеративные свойства, которыми обладали все демонические тела, оказались бесполезны. Если бы это означало лишь боль и более частую стирку его любимого наряда, то Аластор перенёс бы это новое клеймо с достоинством грешника! Но это было бы разумным последствием для такой раны, а жестокость Небес редко бывает такой. Аластор сосредотачивает свою энергию и напрягается, вновь стиснув зубы. Вначале он приказывает своей магии впитать каждую каплю крови, вытекшую из раны. Здесь важно быть специфичным, особенно когда его силы не дают о себе знать. Медленно, довольно мучительно он наблюдает за тем, как липкое багровое пятно на груди исчезает в ярком зелёном свете. Неделю назад он мог бы моргнуть и не заметить данного рассеивания, но сейчас даже светлячки успевают пронестись по воде байю и вернуться, прежде чем магия очистит его. Вынужденный снова закрыть глаза и уронить голову обратно на траву, Аластор глубоко вздохнул, борясь с тем, чтобы не потерять сознание. Однако он не может прекратить процесс. Никто не должен видеть его в таком состоянии — как и знать. Ему просто необходимо чуть больше времени, дабы залечить травму, и тогда он вновь станет таким могущественным оверлордом, которому никто, кроме ангела, не посмеет перечить. А пока что… Потребуется пригрозить пыточным устройством, не снившееся до этого ни грешнику, ни адорождённому, ни серафиму, дабы Аластор признал, что присутствие Люцифера в отеле — это, возможно, не так уж и плохо. Силы падшего ангела, видимо, в полном порядке, и поскольку мужчина так отчаянно нуждается в одобрении Чарли, он вызвался заниматься всем, что требуется отелю. Что просто замечательно. Это не делает Аластора ненужной обузой в отеле — как раз наоборот! Теперь он сможет сосредоточить на более важных вещах, например на том, чтобы Чарли не забывала, каким верным и любезным другом он был последние полгода. Ему очень хочется быть у неё в фаворе, ибо они ведь друзья! Нет, это не потому, что Аластор не уверен, что сможет защитить себя, если его прямо сейчас уволят из отеля, — это абсурд! Абсурд. Аластор делает глубокий вздох и очередной раз призывает свою магию, желая, чтобы рана затянулась на продолжительный срок, дабы он сумел наложить заживляющую мазь и свежие бинты. Аластор задержал дыхание, когда кожа неуверенно начала стягиваться. Если он встанет и пойдёт в ванную, это может выбить его из колеи, поэтому Аластор щёлкает пальцами и призывает мазь и марлю. Призыв, по крайне мере тех вещей, чем он уже владеет, требует гораздо меньше энергии, чем манипулятивная магия. Не вставая с земли, Аластор обрабатывает свои раны и приводит себя в надлежащий вид. Ему потребовалось несколько минут, дабы отдышаться, прежде чем он смог сесть. Если бы не условия контракта, то он бы принял снотворное, устроил бы гнёздышко из одеял в каком-нибудь уголке спальни Рози и проспал бы следующие шесть месяцев. Возможно, продолжительный отдых от движений, разговоров и придумывания грубостей, которые можно было бы сказать Люциферу, вдохновило бы его тело на выздоровление. К сожалению, сон — по крайне мере, полноценный — по-прежнему оставался неуловимым. Он не собирался сейчас нарушать правило, не после того, как зашёл так далеко. Аластор не позволит человеку, нанёсшему ему не плохой такой удар, сломить его силу воли. Нет, он продолжит заботиться о своей безопасности любой ценой. Пока что, это означает подчиняться приказам и поддерживать привязанность Чарли. И, возможно, большую чашку кофе, дабы помочь ему не заснуть. Стук в дверь выводит Аластора из задумчивости. — Аластор! — радостно позвала Ниффти. А после, гораздо более угрожающим тоном добавила. — Время встречи почти пришло. Поморщившись, он поднимается и на мгновение замирает, прежде чем попытаться идти дальше. Его колени странным образом дрожат, что подобает оленю, чьими чертами он был проклят, но вовсе не уместно для аллигатора. Аластор выпрямляется, поправляет плащ и улыбается. Шоу начинается!

⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀

Ниффти прыгала вокруг лодыжек Аластора, пока они направлялись на первый этаж, и оживлённо рассказывала о событиях из своих снов. Спустя десятилетия, проведённых вместе, они научились не спотыкаться друг о друга при ходьбе, но Аластор так ещё и не привык к отсутствию своего микрофона. Рука дёргалась от желания призвать его, но по склеенным кусочкам могло сложиться впечатление, что Аластору не хватает сил, дабы починить его. Этого нельзя допустить! — Там была река, буря и плохой мальчик, — произнесла Ниффти, схватив Аластора за ногу и начав раскачиваться на ней, когда они завернули за угол. Типичный плохой мальчик. — И кто же из твоих проказников появился на этот раз? — Мальчик змей! — воскликнула Ниффти, отпустив его и начав кружиться. Аластор удивлённо приподнимает бровь, услышав, как Ниффти упомянула их погибшего товарища. Возможно, она сказала это только потому, что они были наедине. За последнюю неделю тема смерти Сэра Пентиуса трижды доводила Чарли до бурных слёз, и это были лишь те моменты, свидетелем которых стал Аластор. Это совсем не то же самое, когда плакала его мама, но слёзы Чарли смущали Аластора по непонятным ему причинам. — О? Он вернул себе статус «плохого мальчика»? — спросил Аластор, целенаправленно удерживая внимание на Ниффти и её постоянно меняющемся пантеоне гнилых мальчиков. Трудно поспевать за её стандартами и оценками, но Аластор старался изо всех сил. — Оо, да, — ответила Ниффти, сузив глаз и заговорщицки сжав ладошки в кулачки. — Только плохой мальчик мог в одиночку сразиться с таким ангелом как Адам. Это означало, что Аластор также соответствовал этим новым критериям, однако Ниффти объяснила ему несколько десятилетий назад, что его титул «плохого мальчика» не такой, как у всех остальных. Для неё он нечто совсем иное, гораздо более постоянное. Аластор улыбнулся ей без всякого притворства. — Хммм… разве это не делает и тебя плохим мальчиком? Выражение лица Ниффти тут же стало кислым. — Тьфу! Нет! Никогда больше не говори мне такого! Будь на её месте кто-то другой, Аластор запомнил бы это как информацию, которой можно воспользоваться, дабы залезть им под кожу. Но Ниффти для него также — нечто совершенно иное. Так что, вместо этого он лишь добавляет данную деталь к мысленному списку правил плохого мальчика. — Приношу мои самые искренние извинения, дорогая. Быстрее, чем жучки, за которыми она так любит гоняться, Ниффти запрыгнула ему на голову и наклонилась вперёд так, что её перевёрнутый взгляд встретился с его глазами. — Ты прощён. Затем, также быстро, как и вскочив, она спрыгнула обратно на ковёр, развернулась и побежала обратно вверх по лестнице. Аластор не успел выяснить, куда та направляется, как она крикнула: «Пора будить остальных!» — тоном, который предполагал, что она намерена сделать нечто большее, чем просто постучать в их двери, чтобы разбудить. Она остановилась, не дойдя до верхней площадки лестницы, и медленно обернулась. — Не рассказывай Чарли о моём сне. — Это останется между нами, — пообещал Аластор. Он ожидал, что она вновь побежит, но та глядела на него странным взглядом. — Ты тоже был в моём сне, — произнесла она, слегка покачиваясь. — Ты был ранен. Ниффти не знает — она не могла знать. — Хмм? — Не болей, Аластор, — приказала она, всё ещё с нечитаемым выражением лица. После ещё нескольких секунд игры в гляделки, она встряхнула головой, словно пытаясь разогнать в ней туман, и поспешила прочь. Это всего лишь сон, твердит себе Аластор, пересекая новый безвкусный вестибюль и направляясь на кухню. Всё вокруг стало таким ярким, пропахшим влиянием Люцифера. В декоре нет ни утончённости, ни малейшей возможности для проявления подлинного чувства искусства. Аластор быстро набросал несколько изображений яблок на новых обоях, но те всё равно выглядели такими же первозданными и безвкусными. По крайне мере, бар служил прекрасным напоминанием о том, что в этом месте также работает кто-то со вкусом стиля. Люцифер создал ослепительную неразбериху из золотых и белых оттенков, и заставил полки дорогим ликёром и сверкающими бокалами. В первую же ночь после перестройки Аластор подождал, пока все лягут спать в своих новых комнатах, а затем заменил уродство Люцифера на воссозданный оригинальный бар — на правильный. На это ушло немало магической энергии, но головокружение, которое испытал Аластор, определённо стоило недовольного выражения лица Люцифера на следующее утро. Проходя мимо, он хихикнул, ужасно довольный собой, но тут же замер на месте, услышав самый раздражающий голос во всём Аду, доносившиеся с кухни. — Это самый важный приём пищи за день, милая! И ты же любишь сосиски! Ты ведь их любишь, верно? Чарли лучше бы любить сосиски, ведь Аластор не для того потратил час на приготовление завтрака, дабы она их даже не оценила. — Люблю, пап, я просто не голодна. — Она теряет аппетит, когда нервничает, — произнёс другой человек, вероятно, Вэгги. — О, точно! Я помню… Но знаете, иногда еда помогает справиться с нервами! Яичница может помочь тебе почувствовать себя не таким скрэмблом. Если кто и спросит, то Аластор не счёл это забавным. Любые утверждения о том, что он хоть на полсекунды рассмеялся, — грязная ложь, за которую полагается страшное наказание. — Это было отвратительно, сэр. Так и есть, Вэгги. Аластор подготовился к социальному взаимодействию и вошёл в дверной проём. Чарли сидела за журнальным столиком в углу комнаты, опустив голову на руки, а перед ней стояла нетронутая тарелка с «Величайшим завтраком Ада». Вэгги же гладила плечи своей девушки так, что некоторые назвали бы это «успокаивающими движениями», однако Аластор не думал, что ему бы такое понравилось. Его взгляд остановился на Люцифере, стоявший спиной к двери, что давало Аластору небольшую возможность напугать мужчину, прежде чем тот поймёт, что кто-то ещё вошёл в комнату. — Доброе утро, Аластор, — сказала Вэгги, лишая его возможности совершить что-то уморительное. Чёрт возьми, Вагата. Люцифер вскакивает при этом объявлении, что вызывает у Аластора восторг, поэтому он прощает Вэгги её инкриминирующую любезность. Он включает свой самый приветливый голос и жестом приветствует окружающих, направляясь к стойке, где хранятся кофейные принадлежности. — Доброе утро, леди! — Утречка, Аластор, — бормочет Чарли, не поднимая глаз. С Люцифером же они лишь обменялись взглядами. — Шарлотта, тебе действительно стоит позавтракать, — высказывается Аластор, повернувшись так, дабы держать Люцифера в поле зрения. — Ты же знаешь, что это самый важный приём пищи за день! То ли повторив те же слова, которыми Люцифер пытался убедить Чарли, то ли, возможно, использовав её полное имя, Аластор получил самую оскорблённую гримасу от короля Ада. Он же сделал вид, что занят приготовлением чайника, и демонстративно игнорировал мужчину. — Ох, ладно, — простонала Чарли, подняв голову и взяв вилку. Люцифер издал такой звук, как будто на него наступили. — То есть, когда этот парень говорит, ты слушаешь? Хаха! Поёт Аластор в своей голове. Он едва сдерживает смех, но всё же одаривает Люцифера ухмылкой, которая в точности передаёт то, о чём тот думает. Оо, как же это захватывающе видеть, как другой мужчина напряжённо хмурится! Люцифер больше всего похож на увядшего старого джентльмена, когда тот чем-то недоволен. — Он же приготовил это, пап, — говорит Чарли, нанизывая несколько картофелин. — Я не хочу показаться невежественной. Это вызывает у Люцифера совершенно новое выражение лица: ужас! О, Аластору это ещё больше понравилось. Люцифер перевёл взгляд с него на Чарли, а после резко отстранился от своей пустой тарелки. Он открыл рот, словно собираясь заговорить, но Аластор выбирает этот момент, дабы нажать на кнопку на предосудительно громкой электрической кофемолке. В обычное время, Аластор не стал бы пользоваться столь несерьёзным прибором, предпочитая тишину и спокойствие ручного устройства, но с того момента, как он впервые услышал эту дурацкую штуковину, то представлял себе, как будет досаждать Люциферу — и вот сегодня ему представилась такая возможность. Он даёт устройству поработать несколько секунд, а после ждёт, пока Люцифер предпримет ещё одну попытку заговорить, а после вновь включает её. Так продолжалось три раунда механического визга, прежде чем Аластор прекратил играться, не желая жертвовать целостностью своих кофейных зёрен лишь бы заставить Люцифера замолчать. Однако он продолжил держать палец на кнопке, ухмыляясь в ответ на хмурый взгляд Люцифера — просто для того, чтобы тот и дальше гадал. Вэгги фыркает, но ничего не говорит. Только Чарли, поглощённая поеданием еды, видимо, пропустила этот короткий разговор между ангелом и демоном. — Вау, это было великолепно, Аластор! Спасибо! — сказала Чарли с таким воодушевлением, словно в любой момент может разразиться песней. И именно из-за таких восторженных признаний она и является вторым любимым человечком Аластора в этом отеле. Он повернулся к ней лицом и слегка щелкнул пальцами. — Само собой, дорогая. Люцифер негромко, ровным тоном спросил: «Это правда он готовил?» Ах, блин. Аластор знает, что сейчас неразумно тратить лишнюю магическую энергию понапрасну, но он попросту не может противиться вопиющему импульсу внутри себя, заставляющего его быть грозным. Он сливается с тенью, готовясь к ледяному холоду, который всегда охватывает его, когда он перемещается в пространстве подобным образом. Не прошло и полсекунды, как он появился за спиной Люцифера, почти согнувшись пополам, дабы его голова оказалась прямо у уха мужчины. — Конечно же, это моих рук дело! — воскликнул Аластор. Люцифер вновь вскакивает и чуть ли не падает со стула. Чудесно. Безусловно, это стоило того, дабы пережить волну головокружения, которая накрывает Аластора после материализации. — И похоже, что Вы взяли не малую порцию, — продолжил он, схватившись за спинку кресла Люцифера так, чтобы это, как он надеялся, выглядело агрессивно и грубо, а не так, как будто ему требовалась поддержка для сохранения равновесия. — Он даже съел больше одной порции! — произнесла Чарли, сияя. — Не говори ему об этом, — прошептал Люцифер так, словно Аластор не стоял между ним и Чарли, и не мог отчётливо его слышать. Он приводит себя в порядок и поправляет воротник, а после вновь поворачивается лицом к Аластору и хмурится. — Забавно, я и не знал, что ты и в самом деле что-то делаешь для отеля. Излишне уточнить, что это относительно новое поведение для Аластора, или вернее он начал придерживаться его только на прошлой неделе. Можно было бы предположить, что это как-то связано с переездом Люцифера в отель, и данный ход мыслей мог бы привести к появлению всевозможных безумных идей. Нет, нет, Аластор всегда был образцовым отельером, если вы спросите его, а не кого-либо другого об этом. С самого первого дня он чётко понимал, что именно должен делать менеджер и выполнение каких обязанностей от него ожидают. Записи, за ведение которых Аластор отвечает, покажут, что каждая обязанность была выполнена им на должном уровне и, откровенно говоря, что он нужен отелю. Конечно же, он делает это не потому, что беспокоится о том, что его положение в отеле подорвётся с приходом на помощь Люцифера и его магии. Ха! Нет, нет, нет — это нонсенс. — Да ну, — произнёс Аластор, вновь взмахнув рукой так, что та задевает воротник, который Люцифер только что разгладил. — Вы, должно быть, так и думаете о себе. Он хотел добавить в конце «как обычно», но Люцифер тут же схватил Аластора за плащ и притянул его к себе так, что они оказались нос к носу. — Слушай сюда, ты… — Так, вы двое! — прервала их Чарли. — Послушайте меня! Аластор и Люцифер одновременно повернулись к ней. — Сегодня нам предстоит многое сделать, и для этого всем нужно работать сообща! Мне нужно знать, что я могу рассчитывать на вас обоих. Так я могу? — Конечно же, — быстро ответил Аластор, дабы быть уверенным, что он согласился первый. Он стряхнул с себя руку Люцифера и вернулся к стойке, чтобы закончить приготовление кофе. — Я ничто, если на меня нельзя положиться. — Тогда ты и так — ничто, — проворчал Люцифер. — Папа! — осудила его Чарли, пока Аластор боролся с желанием выплеснуть кипяток из чайника в лицо Люцифера. Вместо этого он вылил его на молотые зёрна, дабы занять руки и не попасть впросак. Люцифер вздохнул. — Прости, Чарли, да. Ты можешь положиться на меня. — Хорошо, спасибо — вам обоим. А теперь, прошу меня извинить, — произнесла Чарли, сделав паузу, чтобы вежливо промокнуть рот салфеткой. — Я пойду готовить презентацию! Она нерешительно подняла вверх сжатую ладонь, словно позировала невидимой камере, и ушла. — Сейчас буду, детка, — кричит ей вслед Вэгги. Как только Чарли исчезла из виду, Люцифер устремился к Аластору с безумным взглядом и обвиняюще поднял палец. — Что ты добавил в еду? Король Ада или же нет, в любом случае Люцифера трудно воспринимать всерьёз. Если бы здесь не было Вэгги в качестве свидетеля, которой Чарли наверняка поверит больше, нежели Аластору, то он бы наклонился вперёд и укусил Люцифера за палец, дабы дать тому понять, что не боится сделать подобного. Вместо этого Аластор кладёт руку на сердце и говорит: «Любовь». Палец на секунду дрожит, а затем бросается вперёд, дабы вновь схватить Аластора за плащ. Люцифер притягивает его, и они снова оказываются в прежней позиции: нос к носу с оскаленными зубами. — Если ты что-то сделал с той едой — если ты навредил Чарли… — прорычал Люцифер. — Ха! Если, по-Вашему, я могу причинить вред Чарли, то Вы явно уделяли ей мало времени, — сказал Аластор, сузив глаза и слегка покачав головой так, что Люцифер вздрогнул. — Хотя, полагаю, Вы и правда уже некоторое время не обращаете внимание на Чарли, не так ли? Люцифер расправил крылья, отчего коротышка казался в три раза больше. Ох, как же Аластору льстило, что он способен так вывести из себя мужчину всего-то несколькими простыми словечками — чистой правды, и ничего кроме её. — Началось, — ворчит Хаск, входя на кухню вместе с Энджелом. — Ха! Плати. — Нет, ставка была до восьми часов. Сейчас же пять минут восьмого. Вэгги допивает отстатки воды и собирает их с Чарли посуду со стола. — Это уже второй раунд, — сказала она, вставая и обходя Люцифера и Аластора, идя к раковине. Вэгги положила в неё тарелки и прополоскала их водой, а после повернулась и ушла, как будто дело было сделано. — Ха! — Энджел вновь засмеялся. — Так и знал. Я раскусил их. Это, кажется, отрезвляет Люцифера. Он ослабляет хватку и убирает крылья, глядя в пол, как будто ему стало неловко. Мужчина щёлкнул пальцем, и его пустая тарелка исчезла со стола и появилась вновь, поверх тех, что оставила Вэгги. — Прошу меня извинить, — произнёс он, кивнул и исчез. Аластор не может решить, кто его больше раздражает после этого разговора. Никто его не раскусил, глупо и грубо предполагать обратное. Что ещё хуже, кто, по мнению этих чудовищ, будет мыть посуду? Ниффти не дотягивается до раковины! — Чувак, а тут вкусно пахнет. Улыбашка, ты снова готовил? — спросил Энджел с ухмылкой, не обращая внимание на гнев Аластора. Не стоит разбивать всю кухонную утварь в надежде преподать всем урок о необходимости убирать за собой, поэтому Аластор делает глубокий вдох и разглаживает складки, которые Люцифер оставил на его одежде. Но всё же Хаск успевает ответить первым. — О, определённо, — сказал он, разглядывая блюдо, которое один из невоспитанных гостей достал из холодильника и поставил на плиту. — Я узнаю почерк. — Не стесняйтесь, угощайтесь, — весело произнёс Аластор. Энджел достаёт из шкафа кружку и наливает себе довольно щедрую порцию кофе. — Я поем после встречи, не могу есть с самого утра. Меня начинает тошнить. Люди в этом отеле полнейшие уроды. Пустая кружка Аластора «О, Олень!» стояла прямо перед Энджелом, а тот только что налил себе три четверти кофейника. Если ты убьёшь Энджела, Чарли точно вышвырнет тебя вон, напоминает себе Аластор. — Знаешь, я… эм… ни мог не заметить, что ты стал очень внимательным с тех пор, как кое-кто переехал к нам, — сказал Энджел, прислонившись спиной к стойке и вздёрнул бровями. — Хмм? Энджел делает глоток, пригубив остатки кофе из своей кружки, и наклоняет голову. — Не то, чтобы есть на что жаловаться. Я волновался, что ты не вернёшься, как только Люцифер объявил, что задержится здесь. — Я отсутствовал меньше суток! Не переживай, дружище, я по-прежнему остаюсь хозяином этого отеля, независимо от того, сколько незваных гостей решат поселиться здесь. — Ну, хорошо. Потому что, знаешь, мы волновались за тебя. И не просто так, но я, например, чувствую себя в большей безопасности, когда сплю под одной крышей с тобой и королём Ада. Вэл болтал о всяком жутком дерьме на этой неделе, о каком-то плане, который он и остальные Ви разрабатывают, я не уверен, о чём… Аластор не услышал ни слова, сказанного Энджелом. Он смотрел, как Хаск наливал последние остатки кофе себе в кружку, и старался не дать ране открыться из-за переполняющей его ярости. Если ты убьёшь Хаска, Чарли точно вышвырнет тебя вон… — В любом случае, ещё раз спасибо за кофе, — сказал Энджел, подняв свою кружку в знак одобрения. — Может, нам следует встретиться с нашим бесстрашным лидером? — Дай минутку. Сначала мне нужно переговорить с Хаском, — ответил Аластор, барабаня ногтями по столешнице. Энджел потянулся и вздохнул. — Не шалите. — Слушай, — начинает Хаск, как только Энджел оказывается вне пределов слышимости. — Если это насчёт… Его более эмоционально стабильная версия может поинтересоваться окончанием этого предложения позже. Сейчас же, Аластор, поддерживая зрительный контакт с Хаском, выхватил кружку кофе из рук собеседника и перелил её содержимое в свою. Он возвращает пустую кружку Хаску и выпивает всё одним залпом. Жжёт. Скверно. Хаск делает такое лицо, будто понимает, насколько это больно, но, по крайне мере, у него хватает ума не комментировать это. — Ты без проблем готовишь хэш своей матери, но при этом не можешь сварить достаточно кофе для всех? Аластор сузил глаза. — Нет. Голос звучал странно — сдавленно. Это не из-за ожога, который он только что нанёс своим голосовым связкам, а из-за ощущения, как будто что-то сдавливало их снаружи. Аластор хватается за шею, пытаясь найти невидимого обидчика. Хаск всего секунду ухмыляется, а затем на его лице расцветает ужас. — Ох, блять. Это она, да? Даже если бы Аластор желал, — а он, честно говоря, не хотел, — не смог бы ответить. Перед ним возникает образ ярко-красной цепи, один конец которой закреплён у него на шее, а другой тянется из чёрной пустоты, покрытая глазами. Последнее, что видит Аластор, прежде чем почувствовать рывок, — это как Хаск бросается вперёд, дабы поймать кружку, которая выскользнула у него из рук. — Босс! А затем мир погрузился во тьму.

⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀

Призывающая пустота выплёвывает его обратно спустя секунду после того, как Аластора затягивает внутрь, но и этого времени было достаточно, чтобы у него начались тошнота и головокружение. Легче не становится. Существует только два существа, способных заставить его отправиться в такое путешествие, и мгновенный порыв ледяного ветра, который обрушивается на Аластора в ту же секунду, как только он падает на твёрдую землю, подсказывает ему о том, кто именно потянул за другой конец его поводка. В её зале всегда холодно — она делает это специально. Нет необходимости тратить лишнюю энергию, дабы придумать способы унизить своих питомцев, когда они уже превратились в дрожащее месиво. По мере того, как перед глазами открываются просторы этого ужасного места, Аластор заставляет себя сохранять спокойствие и самообладание. Улыбайся. На стене перед ним открывается огромный глаз. — Привет, Аластор. Голос разносится по всему пространству, похожее на пещеру, едва не заставляя Аластора стучать зубами. Тем не менее он улыбается и даже старается изо всех сил изобразить энтузиазм по поводу этого неожиданного воссоединения. — Мадам! Это было… Очередной резкий рывок поводка душит Аластора и заставляет того упасть на четвереньки. Монокль слетел, теперь бесполезно болтаясь на цепочке, а ладони пронзила острая боль. — Попробуй ещё раз. Ах, а теперь ему вновь семь лет: его заставил упасть в грязь тот, кто намного больше, сильнее и жестче, а также, — кто, как по глупости полагал Аластор, мог обеспечить его безопасность. Аластор поднял взгляд и подумал об аллигаторе. — Госпожа.