Разыграй карту

Луна изредка выглядывала из-за облаков и едва ли могла осветить темный лес, покрытый мраком. Где-то завывали голодные волки. Заухала пролетающая мимо сова. Треснула ветка, зашелестела листва, навострила уши лисица. Меж деревьев пробежала босая девушка в одной ночной сорочке. Волосы развевались на ветру. Она бежала так долго, отчего уже начали гудеть ноги. Сердце стучало немилосердно, дыхание сбилось. Она старалась не оглядываться, ибо знала — он преследует, почти нагнал. Раздался выстрел в ночной тишине, женский вскрик вспорол холодный воздух. Пуля пролетела совсем близко и угодила в ствол вековой сосны. Она побежала ещё быстрее. Быстрее. До содранных в кровь ступней, до острой боли в груди, до металического привкуса во рту. Ей не спастись. Она только оттягивает неизбежное. Он всегда находит ее, как бы ни пряталась, как долго бы ни бежала. Она споткнулась, но устояла, сохранила равновесие и обернулась. Зачем? Увидеть приговор в безжалостных глазах? Прочесть по сомкнутым тонким губам: «Все кончено. Ты проиграла»? Она вновь разыграла карту, но тузы опять достались ему. Больше ей не хочется бежать, замирает, как загнанная лань, и смотрит в его бездушные, серо-голубые глаза. Она сдаётся — снова и снова. Он побеждает. Опять. Он вытягивает руку и стреляет. Багровое пятно расползается на ее сорочке. Он всегда убивает ее одним выстрелом и всегда в живот. В ту же секунду раздаются отдаленные раскаты грома, будто сама природа восстаёт против происходящего, вспышка же молнии оказывается столь яркой, что жертва испуганно вскрикивает. Последнее, что мелькает у неё перед глазами, как упасть в длинную траву, — это вышедшая из-за облаков луна, свет от которой падает на его лицо, курчавые темные волосы, упрямый подбородок. Он делает шаг, под ногами хрустят сухие ветки, смотрит на неё сверху вниз, слегка наклонив голову вбок. Его лицо лишено эмоций. Каждый раз она пытается задать один и тот же вопрос: «Почему?», но из-за слабости губы не разжимаются, а язык отказывается слушаться. Боль растекается по всему телу, сначала немеют ноги, затем руки, до тех пор она чувствует, как под ней течёт тёплая кровь. Кажется, время останавливается. Он смотрит на неё не отрываясь, пока у неё не начинают медленно опускаться веки и тогда что-то в бесстрастном взгляде меняется, на короткий миг его глаза оживают, и в тот же момент она проваливается во тьму — глубокую и холодную. С леденящим душу криком Анна подскочила на кровати и задела рукой стакан с водой, оставленный служанкой на тумбе. Звон разбитого стёкла заставил вздрогнуть и сорваться с постели. Она оглядела спальню с быстро бьющимся сердцем. Никого. Как и должно быть. Как и вчера, и позавчера. Холодными, дрожащими пальцами Анна коснулась живота, нетерпеливо подняла сорочку и взглянула вниз. Ничего. Никаких следов, а болело так, словно в неё действительно стреляли. С каждым разом сон становился все более реалистичным, неудивительно, если когда-нибудь она проснётся с пулей в теле. Девушка смахнула со лба влажные волосы и выдохнула. Сердце все ещё громко стучало, а ноги болели так, будто ей пришлось пробежать не один километр. Этот сон снился ей на протяжении года, но в последние две недели, закрывая глаза, она проваливалась в царство Морфея и видела его — мужчину с холодными глазами и поджатыми губами. Они встречались в разных местах, но неизменно было одно — он стрелял в неё. Так просто вытаскивал пистолет и целился. Никогда не колебался, даже мускул не дрогнул на лице. В дверь резко постучали, и Анна вздрогнула всем телом. От испуга она врезалась боком в трюмо и зашипела от боли. — Аннетт! — Дядя! — воскликнула она. — Я слышал крик. С тобой все в порядке? Я могу войти? Анна оглядела комнату. Свалившееся одеяло, да разбитый стакан — таков итог сегодняшней ночи. — Войди. Дверь аккуратно приоткрылась, и в проеме показалось сонное лицо Петра Ивановича Миронова, дяди и опекуна своей единственной племянницы. Анна усмехнулась, заметив причудливый ночной колпак на голове. — Опять кошмары? — Он подошел к ней и огляделся. — Тот же сон? Анна кивнула и прижалась к нему. — Я боюсь, дядя, — зашептала она. — Все так реально, происходит будто наяву. Давай уедем, пожалуйста. — Уедем? — озадаченно переспросил Пётр Иванович. — С чего бы нам уезжать и куда? Послушай, Аннетт, это всего лишь сон, ты устала за последний месяц, тебе... — Пожалуйста! — она посмотрела на него своими огромными, голубыми глазами, в которых ясно отображался дикий страх. — Давай уедем в Россию. — В Россию? — Хотя бы в Петербург, необязательно в Затонск. — Но как же... — забормотал дядя, — ведь скоро откроется сезон, да и нас приглашал мой старый приятель на ужин... Зачем так кардинально...— он умолк при виде ее понурого лица, затравленного взгляда. — Ну, хорошо, как скажешь... Анна просияла и крепко обняла его. — Но я не уверен, что это как-то поможет... это всего лишь сны, очень правдивые, но сны. Мы могли бы посетить Петербург, но давай вернёмся весной обратно или даже зимой? — Думаю, мне станет легче в Петербурге, — настаивала Анна. — Мы уедем отсюда, и все забудется. Что-то не даёт мне здесь покоя. — Давно ли ты потеряла в Париже покой? Придумала себе образ мужчины, вот он и является к тебе каждую ночь. Может, сказать заварить тебе успокаивающий чай? Нервы у тебя расшатались, душа моя. — Дядя, я прошу тебя! Меня тянет в Россию, неспокойно мне, понимаешь? Он не представлял, как обычный сон, пусть и красочный, и снящийся каждую ночь, может так напугать человека, да и зачем куда-то ехать? Неужто загадочный господин с оружием — парижанин? Но глядя на племянницу, он, человек суеверный, вдруг насторожился. Быть может, в самом деле стоит уехать? Возможно, стены дома на неё так влияют или смена погоды... В Петербурге, наверное, будет поспокойнее. — Хорошо-хорошо, я ведь не против... просто как-то неожиданно, — бормотал Петр Иванович. — Надо будет собрать вещи, думаю, к концу месяца управимся. — Нет! — побледнела Анна. Она не вынесет ещё две таких недели. — Давай уедем завтра. — Завтра? — подпрыгнул дядя. — Да ты что, Аннетт! Предстоит столько сделать: документы, деньги, дом... покойная Зизи больше всего не любила суматохи в делах. — Хорошо, — согласилась племянница, — уедем в конце недели. Сегодня среда, ты успеешь закончить все свои дела. — А если мы уедем, а сны не прекратятся или чего доброго ты встретишь там незнакомого сударя? Что тогда? Поедем назад несолоно хлебавши? — Но ведь ты сам говорил, как хочешь в Петербург! — Я не имел в виду срываться вот так посреди ночи... — Он посмотрел на неё, закусив губу. — В Затонск мы не поедем. — Почему? — Делать там нечего, провинциальный городишко, — поморщился Миронов. — Я бы с радостью продал тот дом. — Нет, не вздумай. — Хорошо, как скажешь. — Значит, завтра утром начнём собирать вещи? Я распоряжусь. Ты знаешь, я начну прямо сейчас. — Прислуга спит, — удивился дядя, — им, в отличие от тебя, не снится загадочный мужчина. — Да нет же, я буду собираться. Я все равно уже не смогу уснуть, никак не получается. Когда в тебя стреляют, спать тебе хочется меньше всего. Петр Иванович странно посмотрел. — А этот мужчина говорит тебе что-нибудь? — Нет. Он всегда молчит. — А ты не пробовала с ним поговорить? Разговорить его как-то? Анна опустилась на кровать, волосы закрыли часть лица. — У меня не получается, мне всегда как будто что-то мешает, давит в груди, как камень. Я лишь знаю, что должна бежать, потому что он преследует меня. Дядя прижал ее к груди и погладил по плечу. — Я постараюсь уладить дела к пятнице. Он предчувствовал надвигающуюся бурю, хоть Анне и казалось, что они бегут от неё, но на деле — бежали ей навстречу.