Путь домой

В последнее время возвращаться к повседневным обязанностям становилось всё тяжелее. Вероятно, всё дело было в контрасте. Чем лучше Иван чувствовал себя вне сцены, тем сложнее становилось загнать себя обратно. Утекали минуты, оставшиеся до выхода. Отрешённый от происходящего вокруг он блуждал в воспоминаниях. *** Пока Тилл рисовал, Иван не заглядывал через плечо. Деликатная тема, он понимал. Ещё чего доброго разозлится, порвёт и бросит это дело в очередной раз. Вот закончит, тогда и посмотреть можно будет. Нужно будет. А пока лучше оставить в покое. Тилл протянул ему сам. – Неинтересно? – спросил он, когда Иван, удивлённый щедрым предложением, поднял брови. Он-то думал отвоёвывать придётся. – Это я, – сказал Иван, взглянув, – Почему? – Почему нет? Ты такой... Не знаю. Тебя хочется рисовать. Даже если выходит не очень. – Художественно выразительный? – с усмешкой предположил Иван. – Ага, типа того. Согласился без улыбки, серьёзно. Иван опустил глаза. Он на листе отличался от Мизи. Мизи на рисунках Тилла всегда смеялась. Он же выглядел задумчивым, глядя в сторону. – Я долго не мог рисовать, – сказал Тилл, – Сходил в одно место, увидел, как надо это делать. С тех пор не выходило ничего. Не нравилось. А сейчас, стоит подумать о тебе, и руки сами тянутся. *** Всё вокруг казалось слишком суетливым, слишком шумным. Ивану что-то втолковывали, что-то на нём поправляли, чего-то просили... Всегда так было? Вроде бы да, но откуда тогда бралось это чувство? Будто не хватало воздуха. Надоело. Как же всё надоело. *** – Я как-то спрашивал, хочешь ли ты работать в космосе, – вспомнил вдруг Иван, – Тогда ты сказал, времени не хватит. Что думаешь теперь? – Всё равно не хочу, – отозвался Тилл, – Это дохрена далеко и долго. Меня дома не будет. Хотя, – вдруг задумался он, – если ты будешь со мной, то ничего. Можно было бы. – Ха-ха, и что мне там делать? – Не знаю. Что-нибудь. Лапшу продавать. – Почему лапшу? – Эй, – Тилл слегка пихнул его в бок, – сказал, что в голову пришло. Не докапывайся. И вообще, обычная работа. Я тоже лапшу продавал как-то раз. Потом перевернул миску на одного мудака и меня уволили, но неважно. Пока я этого не сделал, было, в целом, нормально. – Не хочу лапшу, – решил Иван, – Давай лучше не насовсем, а ненадолго. Куда-нибудь, где мы ещё не были. А потом домой. Он говорил просто так, не задумываясь особо, но у Тилла загорелись глаза. *** Здесь и сейчас это воспоминание казалось далёким, не меньше, чем в десятке лет от Ивана. Он даже не мог точно сказать, на чём они в итоге сошлись. Кажется, что-то связанное с рыбками. Такими маленькими, в тёплой и солёной воде. Название вертелось на языке, только не выходило сосредоточиться, потому что голова была тяжёлая, и думать не очень получалось. Неужели им всем так трудно было перестать говорить? *** Тилл водил пальцем по выпуклым буквам лениво. Иван ощущал лёгкие прикосновения к руке. Суа, как и Тилл, избавилась от клейма при первой возможности. Мизи не стала. – Это часть меня, – сказала она, – Всё хорошее и плохое я хочу сохранить. У Ивана же дело было в другом. Корпорация посчитала клеймо бесценной деталью сценического образа. Время от времени ему полагалось его демонстрировать, как свидетельство кошмара, который он пережил с таким трудом. Иван не возражал. Ему было безразлично, что демонстрировать, а что скрывать. Тилл всегда иначе смотрел на мир. – Знаешь, тебе не обязательно это делать, – сказал он тихо, – Всю херню можно послать нахуй. – А как же трущобы, в которых я не могу жить? – спросил Иван. – Между тобой и трущобами много ярусов. Не помрёшь, если съедешь немного пониже. Кажется, Тилл был настроен серьёзно. Почему бы это? – У меня контракт, – сообщил ему Иван, – Кроме того, нельзя и о твоей маме забывать. Да и мало ли что, лучше всегда иметь некий денежный запас. Просто на всякий случай. Собственные слова казались пустыми. *** Свет, бьющий в лицо был таким ярким, что Иван с трудом подавил желание отступить. Но когда глаза приспособились и он сумел различить лица зрителей, стало хуже. Где он был? Кем он был? Такое простое знание словно бы ускользало от него. Он был одиноким человеком на сцене. Глаза существ, глаза сегейнов, смотрели на него со всех сторон. Подняв руки к микрофону, Иван начал петь. Собственный голос доносился до него будто издалека. *** – Нет, блять, отцепись. Я его... Как это называется? Похуй. Меня, короче, нельзя отсюда убрать. Лучше скажи, как вы его на сцену выпустили? Он же белый весь! – Его цветовой оттенок лишь чуть изменился от обычного... – объяснял нервно хлюпающий приземистый мужчина, больше всего напоминающий Тиллу гриб, – Внешне он не выказывал признаков дискомфорта. И словесных сигналов не подавал... Да, это ценное замечание. Вот и где были все его словесные сигналы? Придурок несчастный. – Слушай, – Тилл сосредоточился на собеседнике, – Я иду туда. Он идёт сюда. Я его прикрою, но мне нужны пятнадцать минут с вашей звуковой командой и гитара. Ну, ещё чтобы ты придумал, как донести новости до всех мудаков, что там сидят. Понял? Гриб не понял. Гриб пытался возражать. Тилл не стал его бить. Он собрал всё имеющееся в себе терпение и попробовал ещё раз. – Вот представь, что будет с вашей репутацией, если он там сейчас ёбнется. Гриб задрожал. – Правильно, – подтвердил Тилл, – Пиздец. Это он по опыту знал. Всем этим тварям только повод дай. Вот почему надо было не облажаться. Если Иван захочет уйти с большой сцены, он сделает это сам, в здравом уме и всём прочем. А пока надо было, чтобы кто-то прикрыл ему спину. Судя по реакции окружающих то, что он собирался сделать, было абсурдно до бредовости. Но Тилл более-менее ориентировался, по крайней мере, в старом репертуаре Ивана, умел подстраиваться и импровизировать, отлично чувствовал себя на сцене. А ещё, когда-то он собирался сражаться на ней насмерть. Тилл не боялся. Да и вообще, зачем нужна была вся эта тема с регистрацией, если он даже спеть не мог вместо своего мужа, пока тот с ног валился! *** В итоге, это было хорошо! Не идеально, даже не обязательно хорошо для всех участников процесса, зато Тиллу было весело. И большая часть аудитории осталась в зале до конца, так что с этой стороны всё вроде тоже сложилось небезнадёжно. Иван нашёлся на диванчике в глубине здания, укрытый заботливо какой-то серой тряпкой. Судя по тому, что уже вовсю сверкал глазами, врач у него был. – Откуда ты здесь? – спросил он. Тилл указал на диск, лежащий на сложенной стопке одежды. – Он мне сказал, что у тебя температура тела нездоровая и реакция замедленная. Получше стало? Бить тебя уже можно? – Тебе – всегда можно! – провозгласил Иван и добавил внезапно, – А я думал о тебе. – Нихрена этого не заметил, – проворчал Тилл, прикладывая руку ему ко лбу. Похоже, Иван был пока не в порядке. Но, раз его не забрали в больницу, скоро будет, по всей видимости. – Нет, ты не понимаешь, – настойчиво сообщил он, – Думаю, ты прав. Я не хочу умирать. – Когда это я говорил с тобой о смерти? – поморщившись, Тилл припомнил, – Один раз только. – Да, ты не говоришь со мной о смерти. Неправильно выразился. Тилл, я хочу жить. – Научись сообщать мне, когда с ног валишься, и я это обдумаю, – ворчливо откликнулся Тилл, – Двигайся, я устал. – Ты можешь заразиться, – сообщил занудный Иван, тем не менее, послушно отодвигаясь. Тилл устроился рядом, привычно позволяя себя обнять. – Хорошо, что ты пришёл ко мне, – сказал Иван ему в макушку, – Я бы не справился. – Да ладно, не так уж и плохо ты там, на сцене, держался... – Не сегодня. Вообще. Хорошо, что ты есть. – Ага, неплохо, – сказал Тилл, – Но ещё лучше, что есть мы. А теперь заткнись, и полежи немного тихо. Думаю, скоро уже ты будешь в порядке, и мы пойдём... – Поедем. – Блять, да как скажешь. – Домой. – А ты думал? Конечно, домой.