Путь домой

Музыкальная карьера Ивана была стремительным восхождением на вершину. Отчасти из-за его харизмы и умения подать себя, но свою роль, надо полагать, сыграл и трагический ореол, окружавший его, выходца из сада Анакт. Их дело было довольно общеизвестным, но, среди всех спасённых из проекта, Иван единственный успешно воспользовался предложением выйти на большую сцену. Пиар-команда корпорации, спонсирующей его, превозносила Ивана, как героя, ведущего борьбу за каждого пострадавшего при схожих со своими обстоятельствах. С Тиллом они начинали вместе. Иван делал, что мог, желая уберечь его, но дело всё равно кончилось скандалом. На одном из интервью Тилл позволил спровоцировать себя, начал спорить, спор перешёл в драку. Тут же случай подхватили конкуренты, раздув его до немалых масштабов. С одной стороны на них посыпались обвинения в агрессивной ксенофобии, с другой стали требовать запрета эксплуатации несчастных детей с расстройствами психики, с третьей проснулись адепты цифрового восприятия мира со своей идеей отказа от физических форм искусства... И так далее, и тому подобное, и по кругу. Что примечательно, изначальная причина быстро была забыта. Тилл не особо успел засветиться и не собрал к тому моменту значительной фанатской базы. Каждый раз, когда очередной умник рассказывал окружающем об ущербной хрупкости человеческой психики, на экран выводилось лицо Ивана. О нем уже говорили и именно ради того, чтоб свалить его с пъедестала, всё и затевалось. Иван никогда прежде не сталкивался с подобным, но не был ни удивлен, ни испуган. Переживал он не за себя. Тилл почти сразу объявил об уходе из проекта, и, только когда этого никто особо не заметил, понял, что исправить ситуацию для него уже невозможно. Он страшно винил себя. Хотя, на самом деле, виноват был только Иван. С самого начала его мотивы были абсолютно эгоистичны. Всё, чего он хотел, поместить Тилла в зону тщательного контроля, привязать его к себе через среду, в которой он был бы зависим. В которой он не справился бы сам. Забота о его благополучии и безопасности, страх его потерять, желание видеть его каждый день, воспоминания и надежды: всё смешалось в душе Ивана и он сам не мог бы сказать, чем именно руководствовался. Но одно он видел ясно: рамки, в которые он пытался заключить неистовый темперамент Тилла, оказались малы для него. Хорошо хоть удар Иван сумел принять на себя. В конечном счёте, он прорвался. Безликая масса зрителей никогда не вызывала у него симпатий, так что не принесла и разочарования. В этом смысле сцена здесь и там, в прошлом, для него не отличалась. Но никогда больше он не пытался навязывать Тиллу своих желаний. Одного раза хватило обоим. Однако, сейчас Иван, быть может, повторял свою давнюю ошибку. Что именно подтолкнуло Тилла к сделанному им выбору? Жалость? Он не знал точно, да это было и не важно. Катализатором к изменению его хода мысли, в любом случае, послужило его, Ивана, плачевное состояние. Очевидное настолько, что даже Тилл, не особо чувствительный к таким вещам, что-то заметил. Возможно, всё же не стоило жаловаться. Совсем он расклеился. Но жалость или что другое заставило Тилла пробежать четверть сектора до его двери, Иван этого не ожидал. Само по себе то, что он вернулся, выдернуло Ивана из сумрака серых мыслей, но то, как Тилл это сделал, вызывало тихое восторженное чувство в самой сокровенной части его души. Быть с Тиллом рядом сейчас оказалось почти как прежде, только лучше. Потому что он не был истерзанным, исколотым, избитым и отчаявшимся. Не боролся за свое выживание в физическом и духовном смысле этого слова. Тилл был спокойным, а таким Иван почти никогда его не видел. Большую часть дней они проводили врозь, что было неизбежно, хотя и чуточку огорчительно. Но присутствие Тилла ощущалось, даже когда он сам находился совсем в другом месте. Поразительно, с учётом того, что личных вещей с собой он принес немного. Три толстых тома технологической направленности, смена одежды, мятая пачка листов с нотными записями: почти всё его имущество, не считая пары мелочей и оставленной в клубе гитары. Здорово было видеть, что некоторые его повадки остались знакомыми при том, как сильно изменились его образ жизни, самовосприятие и мироощущение. Всё так же ему требовалось иногда уходить в себя, сидеть подолгу, перебирая аккорды на воображаемой гитаре под музыку в своей голове. И Иван всё ещё мог сесть рядом, заглянуть через плечо, не получив за это локтем в нос. Теперь, правда, иногда, он имел удовольствие наблюдать ещё один, новый для Тилла, способ досуга: учёба. Ворчащий, несчастный и злой, он продолжал, тем не менее, усердно разбираться с техническими терминами, взаимосвязями и принципами работы. Для человека, отстававшего от прогресса все свои двадцать четыре года, задача выглядела практически непосильной, и Тилл временами выглядел так, будто вот-вот, разрыдавшись, упадёт головой в книгу. Но Иван не сомневался, что рано или поздно он преуспеет. Его внутренняя сила, несгибаемое упрямство и умение сражаться были восхитительны. Как могло устоять перед ними что-либо в мире, кроме, разве что, смерти? А вот рисовать он почти перестал. Иногда только Иван замечал мелкие наброски на полях, но дальше этого дело не заходило. Хотя, однажды, Иван поймал его, самозабвенно выводящим прямо на столе какое-то неизвестное, но явно довольное жизнью существо. Правда, заметив его, явно позабывший, где находится и что делает, Тилл заметно смутился. – Мне тут просто на глаза попалось пятно, и я... – начал он оправдываться, но оборвал себя, – Ай, неважно. Сейчас уберу, короче. – Оставь, – попросил Иван, – Так лучше. – Да хрена с два лучше, – и зверёк был беспощадно уничтожен при помощи тряпки и немалого количества приложенной энергии. Спросив, к чему такая категоричность в вопросе рисования, Иван получил в ответ хмурый взгляд и краткое: "Не получается у меня". – Раньше же получалось? – Не получалось. И всё на этом, попытки развить тему ни к чему не привели. Продолжать разговор о своих художественных талантах Тиллу явно не хотелось. Пришлось послушаться и оставить вопрос. Хотя бы на время. Но все же, ни это, ни собственные опасения не значили для Ивана практически ничего, когда его больше не сжимала в своих клещах тоска. Тилл был здесь, и рядом с ним отступало ставшее привычным отвращение ко всему и всем вокруг. Любить его больше было, казалось, невозможно, но с каждым прожитым днём совершать невозможное у Ивана получалось всё лучше.