Мятный табак

Покинув пределы Лихолесья, они шли в полном молчании до самого вечера, и лишь в последний момент Балин заметил, что пора бы остановиться и развести костер, пока не стемнело окончательно. Теперь седовласый гном уже как два часа сидел, опираясь спиной на стесанный камень, и мирно похрапывал, сложив ладони на длинной густой бороде. Поленья костра уютно потрескивали, выбрасывая в туманную ночь яркие всполохи света, танцующие на лицах и спинах гномов, спящих вокруг. Они разбили лагерь на перевале горы, с которой открывался вид на долину Долгого озера, в центре которого виднелся Эсгарот. Далекие огоньки в окнах множества деревянных построек с высокими шпилями то затухали, то зажигались вновь. Город не спал.       Не спали и Торин с Гэндальфом, сидящие на камнях и раскуривавшие трубки. Взгляд ледяных синих глаз был постоянно прикован к племяннику. Сегодня Кили спал крепче всех остальных. Смотря на него, Торин думал о том, что он спит с того самого мига, как ладонь Гэндальфа накрыла его лоб. Он больше не видел и не чувствовал своего племянника так, как это было раньше. Вся его сущность испарилась и не возвращалась уже почти сутки. Торин горько усмехнулся про себя, осознав, что он скучает по упрямству и своенравию Кили, пусть они порой и доводят его до белого каления. И Фили. С тех самых пор он ходил словно в воду опущенный, не одаряя Дубощита ни взглядом, ни словом. Всё это резало далеко не каменное сердце Торина тупым ножом. Он курил вот уже час без остановки, так и не в силах угомонить свои мысли и забыться сном. — О чём ты думаешь, сын Траина? — запустив в ночь кольцо плотного дыма, Гэндальф обратился к Дубощиту. Обернув лицо к волшебнику, Торин сразу понял, что тому известны все его помыслы. — Пусть они открыто не высказывали мне своего недовольства, я знаю, что все они чувствуют. И это что-то граничит с презрением. — Ты делаешь то, что должно, и даже твои близкие имеют право не разделять этого. Дай им время. — Что будет с Кили? Я ведь не хотел этого… — Не тревожься об этом. К утру чары исчезнут, и он вновь станет собой. Ты знаешь, что последует за этим?       Торин молчал, вслушиваясь в стрекот сверчков и шелест листвы. Взгляд его теперь блуждал по заснеженным шапкам гор, расположившихся кривыми зубьями вокруг озера. Там, подле них по правую руку вырисовывался величественный силуэт Одинокой горы, над которой проплывали густые серые облака. Ночь была беззвёздная. — Знаю, Гэндальф, знаю, — устало выдохнув, протянул Торин. — Он отринет свой долг и вернется за ней, как бы много это для нас не значило. Они оба будут проклинать меня, и это ясно как-то, что за закатом придет рассвет. Ставлю десять золотых на то, что она уже не единожды вспомнила меня самыми добрыми словами, — Торин примял свежий табак в чаше, подогрел его и вновь обхватил губами трубку. — Это было всецело твоё решение. Ты посчитал, что так будет лучше для них обоих. Она должна узнать правду о своих родных. Что до твоего племянника, у которого шило в одном месте, кхм… Он должен, наконец, сосредоточиться на том, что действительно важно. Близится решающий час, Торин Дубощит, и тебе нужна помощь. — Я уже не верю в то, что он сможет пересилить это чувство. Поначалу всё это казалось мне несерьёзным, но теперь… Ты же знаешь, как оно бывает у гномов? — уголок его губ подернулся, лишь на мгновение дав проступить слабой улыбке. — До меня доходила молва. Один раз и на всю жизнь, так? — завидев кивок Торина, Гэндальф глубоко затянулся «Старым Тоби» и на этот раз выпустил изо рта не одно кольцо, а два, соприкасающихся с каждой стороны, похожих на знак бесконечности.              Торин провожал дымный силуэт взглядом, пока тот окончательно не растворился в полутьме. — Что мне делать, Гэндальф?       Впервые за долгие годы Торин вырвал из себя признание. Признание в том, что для него существуют границы, которые он не в силах преодолеть. Торин Дубощит просил о помощи, снедаемый тревогой за своих мальчиков, и за девчонку, которую он никогда не называл дочерью, но чувствовал, что у нее есть пожизненное право занимать часть его сердца. — Я могу продлить чары. — Но это даст лишь жалкую отсрочку. — Я согласен с тобой. Но пока это единственный выход. Ты знаешь, что ни уговоры, ни наказание не возымеют над ним должного толка.       Торин терзался. Взгляд его вновь приковался к Кили, который лежал спиной к костру. Дубощит видел его лицо, спокойное, умиротворенное настолько, что оно казалось неживым. — Насколько это опасно для него? — Я не знаю. — И это всё, что ты можешь ответить? Ты же волшебник, ты принадлежишь к великим майар и не знаешь, к чему могут привести твои чары? — из его уст вырывался злобный шепот, лицо Торина скривилось в нарастающем раздражении. — Сейчас же умерь свой пыл, сын Траина. Я честен с тобой, ибо никто из волшебников не применял подобную магию так долго. Насколько это опасно, ведают одни Валар. Скажу лишь, что возможно он потеряет часть себя, а возможно останется прежним. — Ты точно те эльфы, которые отвечают и да, и нет.       Торин почувствовал, как горечь растекается по нёбу и языку и с омерзением опрокинув чашу, высыпал остатки табака в траву и притоптал их мыском сапога. — Есть ли другой выход? — Поговори с ним. — Но ты же знаешь, что разговоры на него не подействуют! — с досадой прорычал Торин. — Если он не послушает тебя, должен послушать брата, — спокойно парировал Гэндальф, указывая трубкой на Фили, спящего рядом с младшим братом. — Дай ему шанс обойтись без моей помощи. — Всё это зашло слишком далеко. Хорошо, что ты оставил Бильбо рядом с Элли. Одной тревогой на моей душе меньше. — Я велел ему покинуть Лихолесье на третий день. Но кто знает, вернется он вместе с Элли или же один. Время покажет. А теперь ступай, Торин, и поспи как следует. Завтра мы расстанемся. Как только вы войдете в Озерный город, я оставлю вас. — Ты отправишься на восток? — На восток. Туда, где просыпается новая угроза.

***

      Прошло уже больше суток с тех пор, как Торин оставил её в Лихолесье. Элли уже не чувствовала себя так одиноко, её отчаяние постепенно таяло, растворяясь под гнетом надежды, которая забрезжила на горизонте вместе с появлением Бильбо и разговором с Мираэль. Зачем она поведала ей о чёрной хвори? Элли знала, что в этом не было злого умысла для самой эльфийки. Ей хотелось показать той, что шанс на перемены к лучшему есть у каждого. Она дала ей возможность постоять за себя и своих родных, но только сама Мираэль вольна решать, что ей делать со всем этим. И, конечно, она не могла скрывать это от самой себя — этот поступок может сбить спесь с лихолесского короля, который так надменен и груб по отношению к ней. Так беззаботен и эгоистичен по отношению к своим поданным, которые сгинут во мраке этой болезни. Возможно, если начнется бунт, она сможет сбежать, скрыться незамеченной, ведь надежда на помощь Тауриэль угасала с каждым часом. Эльфийка не появилась ни в первый день, ни сегодня. И всё же она верила своей интуиции и не сомневалась в том, что начальник стражи была полна решимости помочь ей уйти, но что-то или кто-то задерживал её. Элли не оставалось ничего другого, кроме как блуждать по своим покоям, дожидаясь Бильбо или Мираэль, которые помогли бы скоротать ей часок-другой за приятной беседой. Когда ей в конец осточертели эти стены и она готова была взреветь от скуки и тоски, на пороге появилась эльфийка. — Элли, я принесла обед.       Элли бездумно запихивала в себя грибную похлебку ложку за ложкой, а когда закончила, отставила всё на поднос и обратилась к эльфийке. — Мираэль, раз я гостья в вашем королевстве, мне наверняка разрешено прогуляться. Я так соскучилась по свежему воздуху. — О, — Мираэль широко улыбнулась, — Конечно, но сначала мне нужно спросить разрешения короля Трандуила. Если вы подождете, я сейчас же расскажу о вашем желании Оттондилю. — Я всё равно никуда не денусь.       Мираэль ушла. Элли знала, что Трандуил не сможет удерживать её здесь как пленницу, а потому подошла к зеркалу, и стала приводить свои кудри в порядок. Она вспомнила о том самом корсете, который лежал на сундуке и когда Мираэль вернулась, она попросила её помочь зашнуровать ленты. Зеленый пояс тут же был сброшен, и пока эльфийка продевала ленты в отверстия и затягивала их, Элли смотрела как розы на гладкой коричневой коже всё плавнее огибают её талию, словно лозы. Точно ей по размеру. — Вам очень идет, мисс. — Благодарю, Мираэль, — Элли проводила пальцами по вытачкам на корсете и чувствовала себя так, словно это была самая красивая вещь, которую ей когда-либо доводилось носить. — Ты не знаешь, откуда он здесь? И все те вещи? Детские, мужские… Кто здесь жил? — К сожалению, мне это неведомо. Но возможно моя матушка знает. Я могла бы спросить у нее об этом для вас.       Повинуясь сиюминутному порыву, Элли резко обернулась к Мираэль и обхватив её лицо ладонями, быстро чмокнула в обе щеки, а затем заключила ту в крепкие объятия. Мираэль опешила. Она не убирала рук Элли со своей спины, но отчего-то ощущала, что так и должно быть. Наконец, она обняла Элли в ответ. Они простояли так еще какое-то мгновение, а затем Элли сделала шаг назад. На её лице застыла добрая широкая улыбка, рисующая маленькие сеточки в уголках глаз. — Я же говорила. Если мазь поможет, я расцелую тебя в обе щёки, — видя раскрасневшееся лицо Мираэль, Элли еще больше прониклась к эльфийке теплыми чувствами. Она была для нее светлым, добрым дитя, и тогда Элли еще раз поняла, что не жалеет о сказанном утром. Мираэль должна знать. А теперь знает и Элли — она не притворялась, как Амма.       Они вышли за пределы покоев. Девушки шли рядом, а за ними шествовал Оттондиль, совершенно недовольный тем, что ему приходится сопровождать их на прогулку. Они вновь миновали мост, но теперь свернули не в сторону от сердца дворца, а прямиком к нему. Проходя вдоль той платформы, где обычно восседал Трандуил, Элли заметила, что сейчас трон пустовал. Они миновали коридор, густо поросший багряной зеленью, когда перед ними возникла арка, ведущая наружу. Элли трепетала изнутри. Одна только мысль о том, что она выйдет на свободу будоражила её до покалывания в кончиках пальцев. Как только она перешагнула за порог, из её уст сам собой вырвался вопрос. — Что там впереди?       А впереди была скамья, за которой раскинулся лес, густой, с растущими аркой деревьями, которые сбрасывали свои разноцветные листья прямо им под ноги. Полуденное солнце яркими клочками пробивалось сквозь их прореженные ветви, рисуя на земле рваные круги света. Чуть дальше от арки и вглубь леса бежал ручеек, а на его поверхности виднелись камни, похожие на камень Кили, черные, блестящие влагой. Она словно оказалась в том самом лесу, сквозь который они шли с гномами три дня, но на другой его стороне — светлой и чистой. Здесь пахло сырой землей, горькими травами и надеждой, плавно и мягко закрадывающейся в сердце с каждым глубоким вдохом. Элли сделала шаг, ощущая под подошвой сапог не твердость древесных плит, а мягкость листьев, шелестящих при каждом движении. Где-то по правую руку с ветви вспорхнула маленькая черная птичка и полетела вглубь леса, распевая в полете свою мелодичную трель. — Впереди дорога к Долгому озеру, — она услышала голос стражника за спиной. — Ты посидишь со мной? — обратилась Элли к Мираэль.       Эльфийка спросила разрешения у Оттондиля, и получив согласие, проводила его удаляющуюся фигуру взглядом. Стражник остановился неподалеку, одновременно не сводя глаз с гостьи, и в то же время, излишне не одаряя их своим присутствием. Девушки сели на скамью и обе устремили взгляды на лес. От такого количества свежего воздуха у Элли сначала закружилась голова, но спустя пару минут, всё пришло в норму, и она, прикрыв глаза, наслаждалась каждым дуновением ветра, нежно касающимся ее лица. На миг ей показалось, что он стоит рядом, что его невидимая рука гладит её по щеке и волосам, и ощущалось это так явно, что Элли туго сглотнула, не желая, чтобы это чувство исчезло. Ей так не хватало его. Наконец, она всё поняла и не в силах прятаться от этого чувства, дала себе волю. Элли тихо заплакала, без всхлипываний, ощущая, как соленые дорожки бегут по щекам. Она всё еще не открывала глаз, боясь вспугнуть своё видение. Ей вспомнилась клетка, о которой она размышляла, глядя на Кили. Элли боялась, что он запрет её там внутри, и она будет висеть над пропастью, гадая, когда нить, поддерживающая её вместилище оборвется, и падая, она услышит едкий смех своей потерянной свободы. Но клетки не было, не было никогда, как бы она не силилась убедить себя в обратном. Ни у кого не было права делать это с ней, ни у кого, кроме нее самой не было ключа от этой темницы. — Мисс Элли, что с вами? — Тсс, — Элли медленно вскинула палец, дав понять Мираэль, что стоит молчать.       Она смогла удержать видение. Кили еще был рядом.       Мы будем свободны, Элли. Не бойся. — Я больше не боюсь, — выдохнула она сквозь блаженную улыбку. — Чего вы больше не боитесь?       Элли распахнула веки, всё еще пребывая в каком-то полусонном состоянии, не до конца ведая, где кончается сон и начинается реальность. — Неважно, — она нашла ладонь Мираэль и сжала её в своей руке. — Просто неважно.       Мираэль сплела их пальцы и улыбнулась. — Что бы это ни было, я рада за вас. Вы вся словно светитесь. — Это всё лес. И его свобода. — Я же говорила, что вам к лицу зеленый. — Но сейчас осень, Мираэль. — Это неважно. Просто неважно, — повторила её слова эльфийка и девушки засмеялись. — Я бы хотела приходить сюда чаще. — Я могу поговорить с Оттондилем. Ему придется чаще сопровождать вас сюда, но думаю, он это переживет. — Спасибо, Мираэль.       Мираэль вдруг отняла руку, и от улыбки на ее лице не осталось и следа. — Мисс Элли, — она понизила голос, — Я рассказала матушке о той болезни. Она не верит. Сказала, чтобы я хранила молчание. Король Трандуил должен сам разобраться с произошедшим. Такие вопросы вправе решать только сильные мира сего, не мы. Я склонна полагаться на ее мнение. Простите.       Элли сглотнула. — За что ты просишь прощения? — Мне показалось, это важно для вас. — Но для вас должно быть важнее. Если ты считаешь, что готова с этим смириться — это твой выбор. Никто не вправе сделать его за тебя. — Да, — только и протянула Мираэль.       Они сидели в тишине еще какое-то время, а затем услышали шаги. На этот раз они принадлежали не Оттондилю. Шаги эти были властными, твердыми, и Мираэль обернулась. Она тут же встала со скамьи, отошла в сторону и сделала глубокий поклон. — Доброго дня, владыка. — Оставь нас одних, Мираэль, — этот голос трудно не узнать. Холодный и спокойный до дрожи.       Мираэль поклонилась Элли и ушла прочь вместе с Оттондилем. Элли так и не встала, чтобы поприветствовать владыку Лихолесья. Она лишь обернулась через плечо, осмотрела эльфа неприязненным взглядом и вновь устремила взор к лесу. — Что-то в этом мире должно оставаться неизменным. И среди всех этих вещей твои манеры блистают ярче всего прочего. — Ваши слова трогают меня до глубины души. Благодарю. — Встань, дитя, — сейчас его голос стал подобен журчанию ручья, вьющегося длинной лентой по лесу.       Раз он позволил ей выйти за пределы покоев и оказаться здесь, в этом чудесном месте, где она смогла почувствовать его, она соизволит сделать то, что он просит. Элли медленно поднялась со скамьи и обернулась всем телом к Трандуилу. На миг в его глазах она прочла удивление. Удивление, похожее на то, когда в памяти проступают воспоминания, спавшие долгим сном и казавшиеся навсегда забытыми. Он прошелся взглядом по её платью и остановил взор на том самом корсете. — Откуда он у тебя? — Вы про корсет? Я нашла его в сундуке. Вам нравится, хотите примерить? — она нахально ухмыльнулась ему, видя, как Трандуил недовольно изгибает бровь. — Он твой. И должен быть твоим.       Черед удивляться пришел за Элли. Её ладони легли на талию. — Что это значит? — Прошу, — он указал ей ладонью на скамью.       Она вновь сидела на ней, созерцая прекрасный, погруженный в теплый свет багряный лес, но на этот раз умиротворение и покой могли ей только сниться. Рядом с Трандуилом она ощущала скованность не только тела, но и души. Настолько сильно было это чувство, что ей захотелось встать и уйти в покои, хоть душа требовала остаться здесь. — Я не буду ходить вокруг да около. Я лишь сделаю то, о чём меня просили, ибо я чту свой долг и держу обещания, данные мной Торину Дубощиту. — Тогда приступайте, — она откинулась на спинку скамьи и закинула ногу на ногу, желая придать себе уверенности в его глазах, желая обмануть свой разум и подарить себе крупицу покоя, однако холодный пот, проступивший на пояснице, говорил об обратном. — Ты сказала, что не хочешь знать о своих родителях, но ты должна. — Я никому ничего не должна. — Даже себе? — ухмыльнулся Трандуил. — Всем нам необходимо знать свои корни, чтобы иметь возможность следовать за своей судьбой и понимать, чего мы стоим. — То, что я не знаю своих родителей — не мешает мне жить. Это лишний груз, не более. — Ты ошибаешься. Твой разум сковал страх. Ты считаешь, я не вижу этого? Стараясь казаться увереннее, чем ты есть, ты не в силах убежать от самой себя. Хватит бежать, Элли, остановись!       Она села ровно, вытянув спину и мрачно посмотрела в лицо владыки. Он был серьезен. Правой рукой Элли непроизвольно сжала складки льняного платья. — Вы можете рассказать мне о них и считать ваш долг исполненным. Если я увижу Торина, я всё ему передам. Вам не стоит волноваться, — ей нужно было лишь отмахнуться от него, дать владыке то, что он хочет, тогда они оба будут в выигрыше.       Неожиданно он коснулся своими холодными пальцами ее подбородка. Трандуил всматривался в её лицо, в темные глаза, густые брови, нос с небольшой горбинкой и четко очерченные губы. — Тебе передались все её черты, дитя.       Элли резким движением отбросила его ладонь и повернулась к владыке в профиль. — Ты — это она. Только на двадцать лет моложе. От отца тебе, видимо, достался лишь скверный характер, — он хмыкнул. — Откуда вы их знаете? — она пропустила нелестное замечание мимо ушей, с каждым его словом понимая, что ее любопытство против воли разгорается всё сильнее. — Твоя мать была здесь. Она заявилась на порог моего королевства двадцать пять лет назад в этом самом корсете, — он указал на него пальцем, следя за лицом Элли. — Я помню всё так, словно это было вчера. Она не назвала своего имени, лишь тяжело дышала и испуганно оглядывала моих стражников. Ей нужна была помощь, но она ни разу не произнесла этого вслух. Вся в грязи, с мужской рубашкой в руке, с которой капала кровь. Её собственная или чужая — было не разобрать. Лишь день спустя она заговорила и рассказала мне, что следовала на восток через Лихолесье. Её муж погиб в этих землях, и это единственное, что ей от него осталось. — Но зачем они шли на восток? — отрешенно спросила Элли. — Их вела туда судьба. — У этой судьбы есть конкретное название? — Если бы эльфы, люди и гномы знали это — жить стало бы значительно проще. Скажи мне, ты знаешь, зачем ты следуешь за гномами? — Я говорила, что помогаю им находить выгодные торговые тракты и… — Скажи мне, зачем ты следуешь за гномами? — настырно продолжал Трандуил.       Элли тяжело выдохнула. Она молчала, прокручивая в голове его вопрос, так и не находя ответа. Она пошла за ними, повинуясь зову сердца и жажде приключений. Она делала это для себя. Но разве теперь всё не иначе? Могло ли что-то другое вести ее так далеко и долго? — Ты помнишь вопрос, который я задал тебе, когда ты рассказала о видении? — Помню. Вы спросили, почему я сама не спаслась. — И что ты мне ответила, дитя?       Элли сглотнула. Осознание острой стрелой вонзилось в разум. — Я сказала, что от себя не убежать.       Элли помрачнела. Помрачнели и краски вокруг неё. Листва больше не казалась такой живой и яркой, она потускнела. В воздухе запахло затхлой листвой и перегноем. Дышать стало тяжелее. — Выходит… — голос ее предательски задрожал. — Выходит я иду той же дорогой, что и они. — Теперь ты понимаешь, почему так важно знать свою историю? Жаль лишь, что твои родные не сделали это вместо меня. Тогда тебе не пришлось бы проделывать такой путь, чтобы встретить… — Что произошло с моей матерью? — выпалила Элли, лишь наполовину различая смысл его слов. — Мне это неведомо. Возможно, она нашла свою судьбу на востоке, возможно, встретила её раньше. — Есть шанс, что она может быть жива? — Никто не ответит тебе на этот вопрос.       Вопросов было много. Они роились в голове, словно назойливые насекомые. Голова гудела от этого шума. Элли нежно положила руку на живот, ощущая холодную гладкость кожи. Она носила его, её мать носила этот корсет и это всё, что от нее осталось. Всё, что осталось у нее от отца — кинжалы и… рубашка. Всё, что осталось от бабушки — книга по травничеству и мятный табак. Они все оставили ей наследство, но этого было недостаточно. Совершенно недостаточно. — У меня была бабушка. Двадцать лет назад она бросила меня, когда мы еще жили в Рохане. Она тоже проходила здесь?       Трандуил лишь в отрицании покрутил головой. — Элли, я скажу тебе последнее — не тешь себя надеждой на то, что они живы. Это лишний груз, который не позволит тебе двигаться дальше. Теперь, когда ты знаешь, у тебя есть выбор — ты можешь спастись и пойти другой дорогой. А можешь идти дальше, как делали это они.       Непомерной силой воли, стискивая зубы, Элли отодвигала все эти вопросы на второй план. Она обдумает всё это позже, ночью или утром. Она сделает это, но не сейчас. Сейчас с ее уст сорвался последний, полный надежды вопрос: — Теперь я могу уйти отсюда? — На что ты надеешься? Догнать их? — Я… Я еще не решила, — неуверенно ответила ему Элли, хотя уже знала ответ на этот вопрос. — Так дай себе время. Никогда не принимай поспешных решений. Ты можешь оказаться не в силах расплатиться с их последствиями.       Сказав это, Трандуил поднялся со скамьи. Элли, будучи в состоянии полусна поглядела на него снизу вверх и кивнула в знак благодарности. В миг на лице эльфийского короля промелькнуло что-то, похожее на одобрение. Он ушел, оставив Элли в одиночестве. Где-то за ее спиной раздавались шаги. Кто-то стоял рядом и тихо дышал. — Вы готовы вернуться в покои, мисс Элли? — Оттондиль обратился к ней, но Элли не слышала его голоса.       Будто по наитию она поднялась и последовала за ним словно привидение, совершенно не заметив, как оказалась в своих покоях. Её манило к сундуку. Она вновь откинула крышку и достала со дна синюю рубашку с каплями въевшейся крови на воротнике и рукавах. Накинув ее на плечи, она легла на кровать и закуталась в неё, словно в одеяло. Рубашка уже давным-давно не пахла ничем, кроме слабого запаха цветочного мыла и пыли, но Элли было в ней уютно. Уютнее, чем в самом теплом и мягком шерстяном одеяле. Лежа на боку, она смотрела на силуэт дерева за окном, ветер слабо колыхал его ветви, заставляя ударяться о витражные стекла. Она потеряла счет времени, витая в собственных мыслях. Слёз не было вовсе, но изнутри возникло щемящее чувство тоски. Скрепя сердце, она признавалась себе, что не потеряла ничего, узнав о смерти отца и пропавшей без вести матери. Они оставили её сразу после того, как она появилась на свет в погоне за своей судьбой, наплевав на любовь и семью. Им было достаточно друг друга. И всё же, размышляя об этом, она не замечала, как всё сильнее куталась в рубашку отца и нежно обводила пальцами те пуговицы, которые еще были на ней. Почему эти вещи здесь, зачем она оставила их тут? Может, знала, что Элли последует тем же путём и когда-нибудь наткнется на их следы? Пусть так, но как же это всё глупо. Чего она хотела этим добиться? Утешение? Напоминание о том, что у нее были мать и отец? Мысль о том, что бабушка двинулась по той же дорожке, но, вероятно, не смогла далеко уйти от Рохана, не печалила её. Они все её бросили и заслуживают любой неприглядной участи. Она знала наверняка, что никогда не смогла бы поступить так с кровью от своей крови. Что же до их судьбы, о которой говорил Трандуил, Элли понимала — у той есть конкретное название, и оно её не устраивало.

***

— Элли?       Знакомый голос пробивался сквозь толщу беспокойного сна. Она ощутила легкий толчок в плечо и с трудом стала размыкать веки. Перед ней стоял взъерошенный Бильбо, с волнением вглядывающийся ей в лицо. — Бильбо?       Она обвела сонным взглядом помещение, заметив, что на прикроватном столике стоял поднос с уже давно остывшим ужином, а за окном лиловыми красками вырисовывался закат. Она медленно присела, потирая тяжелые веки и вновь обратилась к хоббиту. — Ты давно здесь? — Уже как час. Всё не решался будить тебя, — прошептал он, плюхаясь на кровать рядом с девушкой. Надо признать, что Бильбо чувствовал себя в её покоях уже совсем по-хозяйски. — О, и прежде, чем ты начнешь есть, я хотел сказать, что продегустировал это овощное рагу. Для тебя. Оно не отравлено.       Элли взглянула на тарелку, отмечая, что как минимум половины порции не хватало, и усмехнувшись похлопала Бильбо по плечу. — Это было очень благородно, мистер Бэггинс. Я не против, если ты продегустируешь и остальное. У меня нет аппетита. — Как жаль, — он потянулся за тарелкой и стал уминать оставшееся рагу за обе щёки, всё ещё нерешительно поглядывая на девушку. — Хочешь забавную историю? — Ты еще спрашиваешь! — В общем, — он запихнул последнюю ложку с рагу в рот, и довольно прожевав, отложил посуду в сторону. — Я всё думал, куда деть те две пустые бутылки из-под вина. У меня была идея вернуть их на место в погребе, чтобы эльфы не скоро их обнаружили, но потом решил, что это будет совсем не интересно. Я прокрался в погреб и одолжил у них еще несколько. — Бильбо! — Элли не знала, смеяться ей или плакать. — Ты дослушай! — он поднял два указательных пальца в знак внимания. — Каких вин у них только нет… Если распродать их запасы, можно отстроить нору не хуже, а то и лучше, чем Бэг-Энд, — мечтательно протянул он. — Бильбо! Не отходи от темы. — Да-да… Из погреба я двинулся прямиком в темницы и расставил в каждой по бутылке. Признаюсь, ходить туда-сюда пришлось не единожды, но каков был результат. — Стой. А куда делись две пустые бутылки? — Я наполнил их речной водой и поставил на видное место в погребе. Пусть думают, что по дворцу блуждает злобный дух и превращает вино в воду. Жаль не успею увидеть их лица, когда они обнаружат вино в темницах. Тринадцать бутылок… — Бильбо… Ты не был таким, когда мы встретились в Шире, — Элли тихонько посмеивалась, всё еще удивленная той теневой стороной, которая скрывалась в маленьком чопорном хоббите. — Признавайся, это всё кольцо? — Боюсь, что нет, — Бильбо состроил серьезное лицо.       Элли с Бильбо смотрели друг на друга с миг, а затем, накрыв ладонями рты, рассмеялись. Валар, как же она благодарна, что он рядом. Она бы здесь загнулась от скуки и отчаяния. — Вообще-то я думал, первое, о чем ты меня спросишь — нашел ли я выход. — Нет нужды. Я нашла его, и нам не придется сбегать под покровом ночи и искать обходные пути. Трандуил дал мне понять, что я смогу уйти, пусть и высказался об этом не так открыто, как того хотелось. — Но как?       Элли не сразу решила, стоит ли посвящать Бильбо в свою семейную историю, но осознав, что может ему доверять, ведь он доказал это уже не раз, пересказала ему беседу с эльфийским королем. Бильбо слушал внимательно, с каждым ее словом становясь всё печальнее. Под конец её истории он и вовсе смотрел на нее с подозрением. — Элли, я понимаю, что ты проделала долгий путь и… И всё же. Может тебе стоит остановиться, пока есть такая возможность? Гномы крепкие, они справятся.       Пусть это было неразумно, ведь в пути ей было дано столько знаков о том, что действительно пора остановиться, но ей в голову даже не приходила мысль об этом. И душа, и рассудок желали одного — следовать за гномами дальше, до самого конца и она не знает, как может быть по-другому, потому что по-другому быть не может вовсе. Она всё делала правильно и, как всегда, ни о чём не жалела. Она хмыкнула, заставив Бильбо метнуть на нее странный взгляд. Возможно её родители ощущали тоже самое. Возможно, она и правда идет тем же самым путем. Пусть так. Она уже прошла дальше, чем её бабушка и отец. И теперь она не одна. — Это невозможно, — пожимает она плечами, бросая на Бильбо твердый взгляд, обрубающий на корню все отговорки, готовые сорваться с его языка.       Хоббит складывает ладони в замок и отводит взор в сторону. Его веки полуприкрыты, губы поджаты. Она знает, что он ждал от нее не этих слов, но её это не трогает. Она всё решила. — Когда я сказал, что останусь здесь с тобой, Гэндальф велел мне покинуть Лихолесье на третий день их отбытия. Это произойдет уже завтра. Элли… — он тяжело вздыхает. — Может ты заглянешь в своё будущее, как делаешь это для остальных? — он видит, как она в отрицании качает головой. — Может, хотя бы ради меня? — и вновь отрицание. — Я не переступлю через свои принципы даже ради тебя, милый храбрый хоббит. Я никогда этого не сделаю. — Но почему?! — Потому что жить будет неинтересно, — она улыбается, спокойно и умиротворенно, желая передать ему эти чувства через теплый взгляд и легкое касание рукой по тыльной стороне его теплой ладони. — Да ты просто боишься, признайся в этом.       Элли ухмыляется. — Мистер Бэггинс, вы пытаетесь взять меня на слабо? — Нет, Элли. Забудь. Я просто… Волнуюсь за тебя. Я так привык к этим невоспитанным гномам, бурчащему Торину и к тебе, что одна мысль о потере вводит меня в тоску. Мне трудно описать это словами, но ты… — Я понимаю. Всё будет хорошо, — говоря это, она вспоминает Кили. О том, как часто он говорил ей эту до абсурдного надоедливую фразу, но он в нее верил. Он верил. Разве этого мало?       Бильбо цыкает и вдруг обнимает Элли, так крепко, насколько, должно быть, думает она, могут обнимать человека хоббиты. Его макушка покоится на середине ее плеча, а ладони стискивают ткань платья на спине. Она обнимает его в ответ, чувствуя одновременно покой и неприятный запах от его немытых волос и запыленной, пропахшей потом одежды. Пусть хоббиты благоухают не так сильно, как гномы, Элли всё равно решает предложить Бильбо посетить купальни. — Вот только надо выудить момент, когда там никого не будет. Это задачка не из легких. — Ну уж точно не труднее, чем заставить вином все темницы во дворце. — Хм, точно, — наконец Бильбо улыбается ей. — Но чур я первая. Меня ждет курс по восстановлению густоты волос. — А можно мне тоже? Та мазь работает на ногах? — Бильбо, тсс! — Элли закатывает глаза, и подрывается к двери. — Оттондиль, позови Мираэль, пожалуйста.

***

      Молочная пелена медленно стекала по хребтам и предгорьям, застилая собой спокойную гладь Долгого озера. Осенний рассвет, не торопясь, пробуждал серое небо ото сна, гоня прочь густые облака. Языки пламени становились всё короче, угасая в теперь уже отнюдь не согревающем костре. Еще какой-то час, и тепло исчезнет насовсем. Еще какой-то час и все они проснутся. Гэндальф мирно похрапывал, примостившись рядом с Дори и Нори. Бофур и Ори всё чаще ворочались на своих подстилках. Балин, сидящий у камня, и вовсе не шелохнулся за всю ночь, утопая в глубоком мире сновидений. Гномы сильнее кутались в свои плащи и только Торин, когда блеклый свет начал вступать в свои права, разомкнул тяжелые веки и поднялся. Ему так и не посчастливилось заснуть этой ночью. Голову бередили тягостные мысли о будущем, о племянниках, о выборе, который ему предстояло принять. Он отряхнул свою меховую накидку от прилипших к ней багряных листьев, и перешагивая через гномов, приблизился к Фили. Тяжелая ладонь коснулась его плеча. Может, эта ночь была тяжелой не только для него одного, ибо Фили сразу открыл глаза и непонимающе посмотрел на своего дядю. — У меня есть разговор, — прошептал Дубощит.       Фили бросил взгляд на младшего брата, спящего крепким сном, и поднявшись, пошел вслед за Торином. Они миновали перевал на пути к Озеру, и спустившись, оказались во власти травянистого предгорья. Здесь их никто не услышит. — О чём ты хотел поговорить? — уже по голосу и скрещенным на груди рукам Торин понял, что Фили не настроен на беседу. Он понимал почему. — Это касается Кили. — Сколько еще боли ты собираешься ему причинить? — Торина словно кипятком ошпарили слова племянника. — Я никогда не причиню боли никому из вас, Фили. Я никогда не делал этого. Всё, что произошло вчера было необходимостью. Ради него. — С подачи Гэндальфа мой брат превратился в безвольное тело, в котором его нет. Там нет Кили! Ты понимаешь это, дядя?       Торин прикрыл веки и тяжело вздохнул. Он знал, что это будет нелегкий разговор, но с каждым ответом Фили он понимал, как сильно заблуждался в своих предположениях. — Я понимаю, и не хочу, чтобы это продолжалось. — Ха! А это может продолжиться? — густые брови Фили взлетели наверх, а на лице застыла маска нарастающей злобы. — Если мы сможем вразумить его, то нет. Те чары могут испариться уже через час, когда мы двинемся в путь, и что делать тогда? Ты понимаешь, что за этим последует? — Торин неосознанно перенял тон Гэндальфа и отвел взгляд.       Фили схватился за виски и присел на корточки, смотря себе под ноги. Он тяжело дышал. Торин знал, что тот пытается осознать их положение. Фили вел себя так, потому что в глубине души осознавал, что его дядя прав. — Он ринется за ней, — тяжело выдохнул Фили. — А я не оставлю его одного. Почему ты вообще позволил ей остаться там? Всё это выглядит как гнусный план, чтобы их разлучить. Я не могу… Я не могу этого понять. — Ты должен понять. Когда-нибудь ты станешь королем и бремя этой ответственности ляжет на твои плечи, и тогда ты осознаешь, что порой приходится делать выбор, противный твоему сердцу. Но что бы ты не думал про меня, Фили, я сделал это ради них двоих. — Так расскажи мне! — Фили резко поднялся, развернувшись всем телом к Дубощиту, и с вызовом посмотрел в его глаза. — Трандуил знал мать Элли и может поведать ей крупицу истории семьи, без которой пришлось расти этой девочке.       Наконец, с облегчением вздохнул Торин, он увидел в лице племянника тающую с каждой секундой злобу, которая сменялась удивлением. — Но как? — Возможно она сама примет решение не продолжать поход. Возможно, последует за нами. Но у Кили выбора нет. Мы должны дойти до конца, когда уже оказались так близко к дому. Фили, взгляни туда… Сможет ли Кили простить себя, если не окажется там в миг, когда дверь в чертоги наших предков распахнется? Сможешь ли ты простить себя после этого?       Торин подошел к племяннику, всё еще внимательно оглядывая его и следя за каждой реакцией. Он встал рядом, положив тяжелую ладонь на плечо Фили и указал рукой на восток, туда, где всё явнее проступал величественный облик Одинокой горы. Облик их давным-давно потерянного дома. — Мы так близко, Фили, и нам уже некуда отступать. Поговори с ним, расскажи всё, что я поведал тебе. Я верю, что он должен понять. Мой младший племянник не из тех, кто думает только о себе. Он поймет, что у Элли тоже есть своё предназначение, и она должна исполнить его, как и он своё. — Торин… — в голосе Фили слышалась мольба. — А если он не поймет? — Ты не веришь в своего брата? — Я никогда не видел его таким, как в тот миг, у темниц. Я и не думал, что он способен на подобное, идти на пролом даже с лезвием у горла. — Ваша мать всегда говорила, что из вас двоих он самый безрассудный. Правды её словам не занимать. — Ты допустил серьзеную оплошность, когда не предупредил Кили обо всём этом, никого из нас. И всё же? Я должен знать, что моего брата вновь не опутают этими чарами. Я должен знать, дядя. Пообещай, что Гэндальф не станет вмешиваться.       Торин долго смотрел на светлеющую полосу горизонта над озером, на отражающееся в его глади бесконечное серое небо и сомневался в том, что в силах дать Фили утвердительный ответ. — Прости, Фили, но судьба брата сейчас целиком и полностью в твоих руках. Ты ему ближе всех. Если он не послушает тебя, не послушает никого.       Фили уже собрался ответить Торину, как вдруг со стороны лагеря послышался шум и крики. Переглянувшись, они рывком помчались вверх по горе. Оказавшись у перевала, они застали всех гномов, стоящих на ногах. Все они глядели в одну точку. Пройдя между гномами, Торин и Фили увидели на той стороне потухшего костра Кили. С первого взгляда им стало ясно, что чары испарились и теперь младший принц, до того спокойный и молчаливый, выглядел одновременно разбитым, но полным злобы и отчаяния. Он всё понял. Бофур, стоящий к нему ближе всех, пытался успокоить Кили, протягивая к нему руки. — Кили, как ты? — без своей ушанки Бофур всё ближе подступал к принцу, который сейчас напоминал им всем зверя, загнанного в угол.       Вены на его шее вздулись, а остервенелый взгляд метался от лица одного гнома к другому. Кили, казалось, не слышал обращенной к нему речи. — Мы пытались удержать его, Торин, — с испугом в глазах обратился к Дубощиту Дори. Торин сразу отметил это, по разорванным на тунике Кили завязках и порванному в плечах камзолу. Принц тяжело дышал. Наконец, его взгляд остановился на Торине. — Где она? — не голос, а рык вырвался из его глотки. — Малец, успокойся, — вперед вышел настороженный Двалин. — Иначе я собственноручно умою тебя в том озере. Приди в себя.       Седовласый Балин сокрушенно замотал головой, с тревогой глядя на младшего принца, явно не одобряя сказанного его братом. — Кили, прошу. Давай поговорим, — Фили медленно зашагал в сторону Кили, который, казалось, оттаивает, видя идущего к нему брата. — Торин? — Кили не унимался. — Она в Лихолесье. Осталась у Трандуила. — По чьей воле? — Торин молчал, а Кили прожигал его гневным взглядом. — Давай, дядя, скажи же! — По воле твоего короля, — сухо изрек Торин, гордо расправив плечи, на что Кили только горько усмехнулся.       В тот миг Торин поймал себя на мысли столь тяжелой, что едва не прогнулся под ней — Кили не сможет простить его. Его родной племянник вряд ли сможет отыскать в себе столько силы, чтобы отпустить боль и разочарование, которые постигли его. Пусть так. Несмотря ни на что, Торин продолжит любить его, пусть теперь между ними распростерлась бездна. Гномы, стоящие вокруг потухшего костра, молчали. Даже Двалин, который был готов окунуть Кили с головой в холодную воду озера, потупил взгляд в землю.       Фили встал напротив брата, став стеной между ним и отрядом. Медленно, но верно, Кили нашел лицо самого близкого ему гнома и впился в него взглядом, полным надежды. Казалось, они могли разговаривать без слов, просто глядя друг на друга и обмениваясь мыслями. Но Фили положил ладонь на тяжело вздымавшуюся грудь Кили и сделал ему знак идти следом. — Ты должен был сказать об этом! — Кили кричал, тыча пальцем в сторону Торина. — Неужели ты так мне не доверяешь? — бросив последний, полный громкого осуждения взгляд, он развернулся и пошел вслед за Фили.       Гномы и Гэндальф с грустью смотрели на их удалявшиеся в сторону леса фигуры. Когда силуэты братьев скрылись меж густо растущих деревьев, они, казалось, отмерли и молча стали собирать поклажу, готовясь продолжить поход. Один лишь Торин не двинулся с места, смотря на лес, растущий перед ним стеной, и молился Ауле.       Они остановились недалеко от входа в лес. С такого расстояния им слышалась очередная перебранка Нори и Бофура, перепутавших котомки, и низкий голос раздающего указания Гэндальфа. Фили присел на пень, поросший мхом, а Кили прижался спиной к крепкому стволу дуба. Какое-то время братья молча глядели друг на друга, и в этот миг Фили надеялся, что его слова возымеют толк. Это было всё, о чём он мог думать. — Ты знал об этом? — Нет. Мне стало известно это лишь сейчас. Я хочу, чтобы ты выслушал меня, и выслушал внимательно.       Кили туго сглотнул, отводя взгляд вглубь леса, в ту сторону, где как ему казалось, должно быть Лихолесье. — Кили? — окликнул его старший брат. — Посмотри на меня, — дождавшись, пока темные глаза вновь обратят к нему взор, Фили продолжил. — Она в безопасности. Она невредима. И она, возможно, вернется к нам. — Почему Элли там? — Потому что у нее появился шанс узнать правду о своей семье. — Ты правда веришь в это? — с ехидной усмешкой протянул Кили. — Ты, наверное, забыл ту ночь у дома Беорна, когда Торин был готов оставить её там, но не вышло. Я не позволил, — Фили почувствовал волну холода, прокатившуюся по спине, когда вгляделся в лицо Кили. — Тогда ему пришлось ждать возможности повторить задуманное. Как же ему повезло наткнуться на остроухую принцессу. Интересно, что он предложил ему взамен. — Кили, ты же помнишь, что я всегда на твоей стороне? — Фили нахмурился, нутром ощущая тревогу и то, что ответ он может дать неутешительный. — Помню. — Тогда поверь мне, пожалуйста. Трандуил правда знает что-то о её семье, и Элли должна узнать об этом. Ты же видишь, какая она? Уже спустя неделю похода мне стало понятно, что ей не за что зацепиться в этом мире.       Кили устало прикрыл веки и запустил ладонь в карман камзола. — Я успел понять это. — Мы не можем отобрать у нее это право. Ведь оно у нас было. Мы знаем своего погибшего отца по рассказам близких, знаем мать, которая ждет нас живыми в Синих горах. Отряд не может разделиться, Кили. Помни о нашей главной цели. Она уже не за горами.       Под пальцами Кили узкой лентой вился прохладный шелк. Он холодил кожу, приятно растекаясь между пальцами. Он напоминал ему о ней и это успокаивало. — Она там одна, Фили. Среди эльфов. Ты же видел, как они относились к нам, когда мы прозябали в их темницах? — Она не одна и не в темнице. С ней Бильбо. Вскоре он вернется. — Только он? — Я не знаю… — тяжело вздохнув, Фили опустил плечи и с мольбой вгляделся в лицо брата.       Неожиданно на лице Кили расцвела улыбка, а в глазах появился теплый свет. Блики просыпающегося солнца блуждали по его лицу, пробираясь сквозь шелестящие листья. Фили удивился подобной перемене, произошедшей с братом в столь краткий миг. — Чему ты улыбаешься? — Она вернется. Ставлю на это весь мешок золотых.       Фили еще не долго сохранял серьезную мину, а затем, не удержавшись, улыбнулся брату в ответ, ощущая, как тяжелый груз покидает его сердце. Он вновь видел перед собой того Кили, по которому так сильно скучал все эти мучительно долгие сутки. — Откуда ты знаешь? — Неважно. Просто неважно, — подмигнул ему Кили. — Хорошо. Ты готов идти дальше? — Да. Только скажи, мы шли этой тропой из Лихолесья? Весь этот день я был словно в бреду и не ничего не помню, — заметив кивок Фили, он похлопал его по плечу. — Тогда иди к ним, я сейчас вернусь.       В миг на лице старшего принца появилось подозрение. — Кили, только давай без фокусов. Я правда жду тебя. — Иди уже, я никуда не денусь.       Ткнув младшего брата в плечо и погрозив тому пальцем, Фили ушел в сторону лагеря. Кили еще какое-то время стоял, озираясь вокруг. Он достал из кармана красную ленту. Её ленту, которой она подвязывала свои волосы, ленту, которую она обвязала вокруг его шеи, ленту, которую он нес с собой с того самого момента и нежно поглаживал пальцами, когда не мог, но так хотел коснуться девушки. Он отыскал ветку, растущую в направлении перевала, и крепко затянул красную ленту на ней. В последний раз он нежно коснулся её пальцами и обернулся назад, в сторону Лихолесья. — Да убережет тебя Ауле. Tak khaz meliku suz yenetu       С этими словами он развернулся и побрел к отряду, так и не сумев стереть слабой улыбки, застывшей на устах.