Надежда живет даже среди могил

      Себастьян неотступно следовал за ним сначала на подработку, потом в универмаг, а следом и домой. Домой он шел высовываясь вперед и с усилием сдерживая темп шага. Леди Кошка быстро спелась с исчадием ада, изменив своему хозяину, а у Себастьяна выявилась занятная слабость. Пока Эстель гремел ключами у замочной скважины, мужчина разглядывал внешнюю сторону лифтовой кабины с деланным интересом. Стоило двери поддаться легкому давлению, он толкнул ее рукой над плечом Эстеля и обворожительно улыбнулся, в нетерпении ожидая, когда они спрячутся от внешнего мира там, в небольшой квартирке, украшенной пылинками с кошачьей шерстью вместо старых рождественских гирлянд.       Леди Кошка сидела на тумбочке изящной пушистой статуей и, не моргая, смотрела на них, пока они разувались. Эстель тихо фыркнул. С предателями, даже такими очаровательными, он не разговаривал и мог обижаться до первого вылизывания его лба маленьким шершавым язычком и щекотки в носу от аллергии. Кошка приветливо мяукнула, но с места не сдвинулась, слишком по-умному давая хозяину убрать обувь на место, а «гостю», проживающему с ними уже около недели, отряхнуться после дождя.       — Прекрасное создание, как мне жаль, что столь долго я не мог прикасаться к тебе, — говорил Себастьян, обращаясь к Леди Кошке, по началу и тянясь к ней дрожащими от восторга пальцами. Эстель закатывал глаза и притворялся отрешенной ото зла обезьяной. Зло во плоти из алебастра в его доме полюбило апельсиновый сквош, носить на руках развалившуюся армейской тубой кошку и воровать его давно не ношенные тапочки, из которых смешно списали пятки, отчего Себастьян будто намеренно шоркал каждым шагом.       С появлением в его жизни Себастьяна по началу не поменялось ровным счетом ничего, за исключением несколько вещей: он продолжал числиться студентом колледжа искусств, в доме стало настолько чисто, что ни одна санитарная служба даже с инфракрасным лазером не найдет следа грязи, а кухонный стол, используемый обычно Эстелем вместо рабочего, оказался завален книгами, которые Себастьян достал с антресолей древнейшего шкафа, видевшего и детство, и юность профессора Холла.       Себастьян усердно изучал новый для себя мир.       — Видите ли, Эстель, в последний раз я оказывался в мире смертных около ста-ста пятидесяти лет назад, когда люди радовались цементу как манне небесной и соблазнить человека, надавив на его порок, было легче легкого. Сейчас же люди скудны, скучны и сами загнали себя в такие рамки, что нам, демонам, просто нечем заняться, все и так слишком грешны, — Себастьян принимал деловой вид, когда откладывал очередное учебное пособие по истории и потирал переносицу, укладывая в своей голове все пропущенные столетия, раздробленные на череду разношерстных событий. В скользких маленьких параграфах, сжатых до пары сотен слов он искал несостыковки. — Как говорил Уильям Шекспир: «Ад пуст, все бесы здесь!»       — А ты с ним знаком был что ли? — ехидно поинтересовался Эстель, откидываясь на спинку стула и подтягивая к губам кружку крепкого горячего чая, заваренного все тем же Себастьяном. На собственное слабоволие в этом вопросе юноша закрыл глаза сразу же, как понял, что ему не нужно выкраивать десять, а то и пятнадцать фунтов в месяц, чтобы насладиться хорошо заваренным отборным чаем. Демон на то и демон, чтобы делать из ничего конфетку. Так и Себастьян из пакетированного тетлея создавал дорогой английский завтрак с крепким солодовым вкусом правильно подобранной температурой кипятка и удачной керамикой любимой кружки с шутливым поклоном Жанны Д’Арк перед крестом в Руан.       — Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль       Смиряться под ударами судьбы,       Иль надо оказать сопротивленье       И в смертной схватке с целым морем бед       Покончить с ними? Умереть. Забыться, — чувственно стал декларировать Себастьян вместо ответа, встав с места и, спрятав согнутую в локте руку за спину, вышагивая по кухне с одухотворенным видом непризнанного обществом поэта.       — И знать, что этим обрываешь цепь       Сердечных мук и тысячи лишений,       Присущих телу. Это ли не цель       Желанная? Скончаться. Сном забыться.       Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.       Эстель пожал плечами, с любопытством глядя на слегка расшалившегося демона. Себастьян встал над ним, протянул руку, склонившись в полуполконе, как если бы снова стал статуей, приглашающей его последовать за ним пучину бездны и отчаяния. Монолог с черепом Йориком легко выучить, достаточно сделать запрос в гугл, а не искать все библиотеки в поисках сохранившихся или переизданных книг. Демон читал Шекспира не так, как будто выучил наизусть для получения успешного зачета в колледже, а подобно услышанному лично, в первозданном варианте.              — Какие сны в том смертном сне приснятся,       Когда покров земного чувства снят?       Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет       Несчастьям нашим жизнь на столько лет.       А то кто снес бы униженья века,       Неправду угнетателей, вельмож       Заносчивость, отринутое чувство,       Нескорый суд и более всего       Насмешки недостойных над достойным,       Когда так просто сводит все концы       Удар кинжала! — в его руках из составленной у раковины кружки образовался белый гипсовый — или может даже настоящий — череп. Себастьян оскалился, поднося его на уровень сверкнувших алым глаз, и с придыханием продолжил, не сводя с него взгляда: — Кто бы согласился,       Кряхтя, под ношей жизненной плестись,       Когда бы неизвестность после смерти,       Боязнь страны, откуда ни один       Не возвращался, не склоняла воли       Мириться лучше со знакомым злом,       Чем бегством к незнакомому стремиться!       — Так всех нас в трусов превращает мысль, — подхватил Эстель, успев на телефоне найти полный текст монолога, чтобы не отставать. Из школьной памяти давно стерлись уроки литературы, а он был бесконечно далек от текстового творчества, чтобы помнить классику наизусть. С этим следовало пойти к книжному кружку, а не к несостоявшемуся творцу скульптурного гения. — И вянет, как цветок, решимость наша       В бесплодье умственного тупика,       Так погибают замыслы с размахом,       В начале обещавшие успех,       От долгих отлагательств. Но довольно!       Офелия! О радость! Помяни       Мои грехи в своих молитвах, нимфа.       — Прекрасно, — сказал Себастьян, возвращаясь на стул и закидывая ногу на ногу. В его руки легла «всеобщая история» с загнутыми в углах страницами и карандашными пометками. Потертый корешок жесткого переплета немного крошился под поглаживанием длинных пальцев. «Йорик» снова превратился в обычную кружку, только теперь уже чистую и убранную в кухонный шкафчик. Леди Кошка разлеглась у ножек стула и вылизывала свои коготки, вытянув лапку вперед и растопырив их во все стороны. Её хвост мельтешил дугой. — Теперь вы убедились, что я не только был знаком с Шекспиром, но он когда-то был моим контрактором?       — Ведь ты и демон, и поэт? Умора, — Эстель коротко отсмеялся в руку. — И чьим же ты еще контрактором был? Не волнуйся, я не ревную к твоим бывшим. Просто мне интересно, сколько среди них известных имен.       — С десяток наберется. Но, пожалуй, есть и те, кем я, своего рода, горжусь. Тысяча шестьсот шестьдесят шестой, — Себастьян немного размял шею, надавив ладонью на изгиб. — Знакома ли вам такая дата?       — Это квиз? Ненавижу квизы, — в детстве они с Сиэлем с помощью квизов заучивали материал. Садились на ковре в гостиной у камина, обкладывались учебниками, и так делали всю домашку, задавая друг другу наводящие вопросы либо методом составления карточек. — Ну, допустим, не знаю. Ты поставишь мне неуд?       — Вы ведь притворяетесь, — лукаво протянул Себастьян, поглядывая на него с хитринкой в глазах. — Все вы знаете. Год, который знает любой добропорядочный англичанин.       — Я бы не верил в образованность моей страны так сильно, — Эстель закатил глаза. — Ты ведь о Великом Лондонском пожаре? Скучно. Чем еще похвастаешься? Или Англия — твой профиль и дальше никак?       — М-м-м, возможно, Титаник? Там, правда, не совсем я отличился, но это было довольно занятно. Айсберг, переломный момент, рассвет среди холодных плавающих трупов. Не красота ли?       — Ты говорил, что тебя не было полтора столетия. Титаник затонул в начале прошлого века. Несостыковочка, Себастьян. Или ты так границы нашего с тобой контракта проверяешь?       Три постулата. Защищать, не лгать, быть преданным до самого конца. Нарушить одно из условий — распрощаться с контрактором. Они выбрали эти условия — Эстель выбрал — на кровати профессора Холла, пока демон играючи разглядывал пространство и делал вид, что не заинтересован в разговоре. В комнате у профессора царил кромешный бардак; одна из причин, по которым тот и просил предупреждать о своем визите заранее. И Эстелю внезапный визит простили бы, приди он один. Только «компаньон» оказался не только видим, но и осязаем, и не желающим отставать ни на шаг, пока не получит свое.       — Ты его видишь. Ты его видишь!       Взвешенный разумный человек не начнет истерику в прихожей домовладельца, потому что воплощение болезни превратилось в явь. Взвешенный разумный человек придумает уместное и крайне реалистичное оправдание, дабы оградить постороннего от потенциальной опасности. Эстель Фантомхайв потерял и взвешенность, и разум, а потому заставил профессора прикоснуться к наваждению во фраке. Профессор Холл отшатнулся и торопливо принялся извиняться за вынужденную грубость. Пропустил их вдвоем — тоже не очень-то разумное решение — и проводил в комнату-гостиную, где и усадил на разложенную кровать, где сбитым комом валялось брошенное с прошлой ночи одеяло.       — Ты не должен его видеть, Никки, не должен, — шипел Эстель под рассеянный звенящий аккомпанемент перебираемых чашек с верхней полки кухонного гарнитура. — Он был только в моей голове! Он ненастоящий!       — Я тебе, конечно, верю, но и разочарую: я его вижу и, кхм, не без твоей помощи трогал, — тихо отзывался Никола, кошмаря подсветку чайника и прося его не закипать как можно дольше, чтобы у них был повод перекинуться с Эстелем еще парой слов. — Но, может, это все-таки просто прототип для твоей скульптуры, и доктор Абберлайн…       — Я тебя придушу. Он и есть та блядская скульптура!       Никола перевел на него долгий посерьезневший взгляд. Эстель захлопнул рот и механически ударил себя по губам, очередная привычка юношества. Матом при посторонних он ругался нечасто, в двух случаях: когда все плохо и нервы срывали последние тормоза, и когда он был совершенно беспамятно пьян. Профессор, понял Эстель, оценивал степень его трезвости. И, судя по пролегшей морщине меж бровей, уверился, что несмотря открытый панический тремор, ум Эстеля кристально ясен.       Повисло тяжелое молчание. Нормальные люди не верят в домовых, болотных кикимор и в пасхального кролика: Иисус, когда воскресал, не собирал всех заек на лугу, раздавая поручения, кому какие яйца снести и доставить. Поэтому ожидать, что Никола поверит ему, было бы ошибкой и путем к разочарованию. Однако жизнь может удивлять и приятно временами.       — Всегда знал, что какая-то хтонь где-нибудь, да есть, — флегматично цокнул Никола языком синхронно с щелчком чайника, оповестившего о готовности заваривать теперь уже кофе: чай слишком легкий снаряд для атаки. — Только как с чертовщиной бороться? В таком случае, еще страннее, что он… оно не нападает, а миролюбиво ждет тебя, и, видимо теперь, меня, коль я гостеприимный хозяин дома. Тебе не кажется это… несколько необычным?       Эстель не был уверен, что Никола действительно ему поверил, но резонный вопрос заставил отставить панику в сторону и серьезно задуматься. В действительности, Себастьян не причинил ему вреда с самого своего «оживления». Он что-то говорил в тот миг, когда обращался из камня в плоть, Эстель конечно же не слушал. Но ни удержать, ни вернуть должок за хлесткую пощечину это существо не попыталось. Не взяло в заложники того, к кому Эстель неравнодушен, не стало угрожать расправой и насылать психологический ужас в поздней вечерней дороге куда-то прочь подальше от места действия. И сейчас Себастьян чем-то занимался в соседней комнате, совершенно не мешая им вдвоем обсуждать случившееся и спасаться от тревоги рутинными действиями вроде заварки растворимого кофе.       Ни Эстель, ни Никола кофе не пили в принципе.       — Он хотел мне что-то рассказать, — задумчиво пожевав губу, сказал Эстель. — Знаешь, а чего мне, собственно бояться? Он давно со мной. Как мне брат алебастр подарил, так он и стал меня преследовать. И если все дело в нем, а не в коллективном шизофреническом припадке, то мне стоит его выслушать. Как стало ясно, далеко я все равно не убегу.       — Ну, тогда располагайтесь, — от кружек поднимался виток горького аромата. Эстель достал из хозяйского холодильника маленькую коробочку со сливками и предварительно отпил от отрезанного края: привычка проверять срок годности продуктов. — Если хочешь, я пойду с тобой. Хозяина дома выгонять в таких обстоятельствах даже этой хтони как-то… Ладно, кого я обманываю, хтонь на то и хтонь, чтобы вести себя не по людски.       — Все нормально. Я справлюсь и сам. Спасибо, что вообще не выставил. Кошка со мной бы так разговаривать не стала, да и… у тебя спокойнее. Я не знал, куда еще идти.       — Мы друзья ведь, Фантомхайв, — Никола потрепал его по волосам. Эстель удивленно взглянул на него. Никола не называл его по имени, как назвал бы друга, и Эстель, вдруг осознал, что до сих пор никому и не разрешал, потому что попросту его не слышал. Впервые собственное имя вышло за пределы внутренней цензуры из уст того самого существа. — Друзей в беде не бросают. Потом, как-нибудь, расскажу тебе про свою «хтонь». Там тоже веселая история. Раньше не собирался, думал, что тебе будет не интересно, но после такого вечерка ты мне определенно должен.       — «Эстель», — поправил он, отвернувшись и почесав щеку. — Сам ведь говоришь, что теперь мы друзья. А свою фамилию я все-таки не люблю больше, чем имя.       Впереди его ждал напряженный разговор с нечистью, родившейся из его головы. Рядом стоял друг. Профессор-домовладелец-Холл-Никки, сующий ему в руки горячую кружку с кофе и сливками, самим Эстелем щедро добавленными. Отчего-то стало стыдно. Не за всю ситуацию, а за то, что он не хотел рассказывать про Бичи-Хэд и то, что профессор узнал бы о его самоубийстве не первым. И стал бы обременен ненужным напоминанием о нем — Леди Кошкой.       — Кстати, как твой глаз? — вдруг спросил Никола, сменив тему с неловкой на еще более неожиданную. — Можешь на меня взглянуть? Мне показалось, что у тебя цвет поменялся.       Эстель совсем забыл про повязку. Это казалось странным, но зрение больше не подводило, он послушно посмотрел на профессора. Тот склонился непривычно близко к его лицу, Эстель заметил несколько мелких родинок на его лице, был сосредоточен и немного хмур.       — С каждой минутой я верю тебе все больше, — пробормотал он, отстраняясь назад. — У тебя в глазу пентаграмма и там можно даже слово разобрать, представляешь? У меня пока не получается, а ты в зеркале от отражения тоже ничего не поймешь. Самое смешное, что это не линза. Это видно обычно по текстуре рисунка и краю радужки. Да и ты, судя по твоей реакции, вряд ли об этом знал.       Если снаружи ничего не происходило, то внутри Эстель смотрел на себя со стороны: подбежал в ванную к раковине, склонился над вмонтированным в шкафчик зеркалом, вгляделся, протолкнул два пальца, пытаясь вставить их в глазницу как шар для боулинга, и, корчась от страха и боли, вытащил окровавленное глазное яблоко с тянущимися к нему сосудами, порванными мышцами и толстым нервом. Смотрел на склизкий мягкий шарик с остекленевшей синей радужкой под фиолетовым узором, складывающимся в остроконечную звезду, соединенную кругом и резьбой. Слово внутри разбитое по слогам. Эстель видел его во снах, то часто вырисовывалось серой галькой. Непроизносимое имя Бога.       Те-тра-гра-мма-тон.       Он сжал руку, и глаз легко поддался: потерял форму, лопнул внизу, у сосудов, и по руке потекла бесцветная густая жидкость. Теплая, смешалась с остатками крови. Глазной белок лип к пальцам, он надеялся услышать хруст хрусталика, но раздавалось только противное хлюпанье. Он сжал глаз еще сильнее, выжимая остатки стекловидного тела. Эстель зажмурился пустой глазницей, прерывисто задышал и уронил грязный комок в раковину. Включил воду и долго смотрел, как он плавал в воде, постоянно застревая в сливе.       — Не знал, — согласился Эстель, погладив правое веко. — Но, думаю, он ответит мне на этот вопрос. Для непонятного существа, он более, чем щедр сейчас. Впрочем, хватит проверять его терпение. Мне пора идти. Я возьму вторую кружку кофе?       — Хочешь угостить дьявольское создание? — поинтересовался Никола истерично-кокетливо, отлипая от столешницы и потирая шею.       — Дьявольское существо вполне обойдется. Это все мне.       Так они и оказались на незастеленной кровати Николы. Их молчание затянулось на какое-то время, знакомясь друг с другом заново, не во сне, а наяву. Чернь больше не заигрывала с ним холодным морем; он не рисовал своего дворецкого на листах тетрадей и скетчбуков, выбирая позу для скульптуры, не перерисовывая его выражение лица раз за разом.       Себастьян подтянул к себе стул, отобрал кружку с кофе без сливок, пригубил и вальяжно расселся, поправляя ласточкин хвост фрака у своих ног.       — Набегались, Ваша Светлость? — его голос не выражал раздражения или злобы. В нем чудилось совершенно противоположное чувство: нескрываемое веселье. — Все кости перемыли «дьявольскому существу»? Справедливости ради, это определение мне больше по душе, чем «хтонь».       Наглец смел их подслушивать. Эстель насупился, но подавил в себе волну негодования. Никола оставил их, найдя повод сходить в минимаркет в соседнем квартале за сигаретами и коробкой конфет, лучшее средство от нервов. Сначала он не хотел уходить, но Эстель пообещал, что все будет хорошо и все-таки лучше, если Никола не станет им мозолить глаза. В действительности Эстель не был столь уверен, но ему ничего не оставалось, кроме как поверить в собственную ложь. Никола тоже в нее поверил. Они оба не знали, будет ли вечер в конечном итоге не траурным. Расставались на пороге переглядками. Эстель с кофе, Никола со скрипом кожаной куртки.       — Мне решать, как к тебе обращаться, — Эстель выбрал политику осторожную, но в то же время четко очерчивающую грань: он не собирался давать собой помыкать даже на смертном одре. Расставание с жизнью могло случиться только на его условиях, и никак иначе. Один раз его остановили и он подчинился, вернув утраченную жажду жизни. Но вернувшаяся воля была такой шаткой, такой уязвимой, что порой он сомневался, правильный ли выбор там, на утесе, совершил.       — «Себастьян» в контексте имени вашей собаки все еще звучит немного обидно для меня, но, пожалуй, из всевозможных «Дружочков», мне не стоит жаловаться. Однако в таком случае я предпочел бы кличку, связанную с кошкой.       — У меня с детства аллергия, — фыркнул Эстель. — Так что символичного трупика кота не завалялось. Довольствуйся тем, что есть.       — Вы правы, Леди Кошка еще вполне жива, да и на «Леди» я не похож.       Они обменялись выразительными взглядами. Себастьян лишний раз подчеркнул, что все, что происходило в жизни Эстеля за последние полгода он воспринимал в режиме реального времени.       — Если на этом обмен любезностями закончен, я хотел бы знать, что ты такое и почему преследуешь меня, — перейти к сути вопроса после ненужных ужимок оказалось не трудно.       Страх ушел на второй план. Это напомнило ему об одном случае. Как-то раз Эстель на спонтанном импульсе, заразившись рассказами профессора о прогулках через весь исторический центр Лондона, вышел ранним летним утром прогуляться по Лондону в туманный рассвет. Небо заволокло серыми облаками, и туман стоял густой настолько, что уже в паре-тройке ярдов предметы и углы домов теряли свои очертания. Это очень походило на смог, но все же без запаха гари и чувства задымленности. В тумане чудились загадочные силуэты. Эстель тогда решил, что это просто прохожие, но до тех пор, пока он не вернулся домой, он так и не встретил ни одного человека на своем пути, ни ранних пташек среди работников утренних смен, ни собачников.       — Вы нарекли меня Себастьяном, поэтому я позволю себе представиться также, — существо под человеческой маской оскалилось в подобии дружелюбной улыбки и отсалютовало кружкой. — Я — Себастьян. Демон. Из Преисподни, как любят поговаривать люди. Я бы назвал же это пространство скучным пространственным искажением, где я и подобные мне были рождены и запрятаны. Но, полагаю, гротескные объяснения мироустройства вам не интересны, — Себастьян скользнул по нему испытывающим взглядом и, словно поразмыслив над увиденным, добавил: — по крайней мере сейчас.       Демон. Эстель знал демонов из сказок, легенд, литературы, Библии и по увлеченным рассказам Зиглинде обо всем потустороннем. Он без интереса пролистывал ролики тиктока с гадалками и ведьмами, не читал новости о сектах вроде «Детей Бога» и у него не было юношеского увлечения готикой; он, в конце концов, и без того всю свою жизнь прожил в Лондоне и окрестностях, чтобы увлекаться чем-то мрачнее его собственной жизни.       Себастьян не подходил ни под одно известных ему определений. Скорее, он был воплощением коллапсара. Эстель не сомневался: тьма, которую он видел в своем подсознании, была настоящей формой демона.       — Продолжай, — потребовал Эстель, не сводя с него взгляда. Себастьян слегка удивился: парень заметил это по его дрогнувшим узким зрачкам. Но в то же время демон не высказал недовольства такой фривольностью.       — Ваша душа мне обещана вашим братом. Я здесь, чтобы получить своё, вот и вся история, — неожиданно коротко объяснил Себастьян, разводя руки в стороны и едва не выплеснув на пол несколько капель кофе. Словно вспомнив о нем от этого жеста, Эстель припал к своей кружке. Выходка брата оставила его на удивление равнодушным. Зло-равнодушным. Снова не обошлось без Сиэля. Если до их расставания брат отбирал у него идентичность, то теперь, после, собрался забрать и душу.       Горький глоток с мягким привкусом молока привнес в ситуацию немного жизни. Сладкий аромат корицы вернул ему на миг утраченное самообладание. Дома ждала Леди Кошка, ее миска скорее всего уже пуста. Она раздерет его одежду. Есть причина вернуться домой и подрезать ее коготки. Он уже отказался от смерти, и поворачивать назад не с руки. Только его условия между жизнью и смертью. И никак иначе.       Значит, он должен поторговаться за свою жизнь перед ликом дьявола.       Эстель сделал еще глоток и запястьем утер губы, размазав нерастворившийся кофейный порошок по щеке. Себастьян усмехнулся, терпеливо ожидая продолжения беседы. Эстеля, разглядывавшего его лицо, вдруг осенило: «терпеливо». Себастьян сказал, что пришел по его душу, но он все еще ничего не предпринимал, чтобы ее забрать. Только ждал чего-то и играл словами. Бросал кисточку, привлекал внимания и подсекал удочку, забавляясь с ним, как с котенком.       Заметив проявляющееся понимание в его глазах, Себастьян, и сам приложившись к кофе в очередной раз, протянул:       — Начну издалека. Видите ли, Ваша Светлость, у меня есть свои принципы. Это вы должны знать «во-первых». А, «во-вторых», вашу душу я не могу забрать при всем моем желании, хотя для меня, как для демона, она более чем притягательна. Когда-то давным-давно вы и ваш брат поклялись, что вас сможет разлучить только смерть. Я был тому свидетелем, а потому взял на себя ответственность убедиться в том, что вы достойно сдержите свою клятву. Поэтому тот, кто первый ее нарушит, и должен был бы заплатить определенную цену. Вы — братья-близнецы, рожденные от одного начала, ваша связь порочна и выступает против законов этого мира. А это — символ вашей клятвы.       Себастьян махнул кистью, словно сбрасывая веер карт. Меж его пальцев было зажато серебряное кольцо с голубым камнем. Эстель сразу же узнал его. О нем рассказывал отец, когда они с Сиэлем были совсем маленькими. Утерянная фамильная реликвия с гербом семьи Фантомхайв на изнаночной стороне. Демон обладал таким сокровищем и назвал его символом клятвы, но не стал приоткрывать завесу тайны, откуда оно у него.       — Инцест повсеместен, — возразил Эстель, перебив его и не давая себе увлечься находкой. — Но что-то я не вижу, чтобы души отцов и братьев, насилующих своих дочерей и сестер, штабелями укладывались в подарочные упаковки для таких, как ты. Тогда в мире было бы полегче с вопросом демографии.       — Вы весьма циничны, — засмеялся демон, бросая ему кольцо. Эстель едва не перевернул кофе, машинально вытягивая руку. — И в чем-то правы. Но между близнецами, подобными вам, история несколько иная. Вы родились из одной молекулы, и душа у вас когда-то была целой, пока каждая из этих частей не пошла по своему пути развития. Но суть остается одной: вы душа перворожденная, еще не прошедшая перерождение. И чтобы не нарушать баланса, души, подобные вам, не должны связываться со своей второй половиной на эмоциональном и физическом уровне в инстинктивной попытке слияния. Единения все равно не произойдет.       — Ты верно заметил ранее, что законы мироздания меня не интересуют, — Эстель нетерпеливо дернул ногой и, немного подумав, язвительно вторил Себастьяну, надевая кольцо на средний палец и решая разобраться с этим позже: — по крайней мере, сейчас. Так что, будь любезен, сворачивай лирику и говори по существу. Ты сказал, что Сиэль обещал тебе мою душу и почему-то ты не можешь просто взять и забрать её. Что это означает?       Себастьян отзеркалил его жест ногой, а потом поменял положение ног, перекинув одну на другую в противоположную сторону. Чашку он поставил на ближайшую рядом с собой тумбочку, сцепил руки в замок и, в очередной раз улыбнувшись, положил их на острое колено.       — Вы дали друг другу слово, Ваша Светлость. Вы помните это, я вижу по вашим глазам. Но это слово оказалось нарушено вашим братом. Ваш брат дал клятву верности другой женщине. Люди позабыли, какой вес имеют такие слова, Ваша Светлость. Забыл и ваш брат.       Что за женщина долго гадать не пришлось. Элизабет, должно быть, была счастлива, услышав четкие намерения Сиэля и подтверждение его чувств. Эстель побарабанил пальцами по одеялу, разгладил складки, поймав себя не мысли о том, что ему по-глупому обидно. Он никогда не был влюблен в Сиэля и давно перестал его ревновать к окружающим. Но отчего-то, от осознания, что Сиэль так долго держал его на привязи, так старался быть с ним рядом и никуда не отпускать, чтобы в итоге самому же «изменить» и ему, и себе, на душе противно заскребли кошки.       — Он уже давно помолвлен с Элизабет, — сморщился Эстель.       — Ровно столько же, сколько он и делил с ней ложе? — шутливым тоном спросил Себастьян.       — Так все дело в том, что они переспали?       Секс до свадьбы порицался по многим причинам, о которых Эстель не задумывался, но понимал на логическом уровне. Элизабет росла в такой семье, где узнай о подобном — её бы объявили обесчещенной, а Сиэля подвесили за все причинные и не очень места. Миссис Мидлфорд и Эдвард, брат Элизабет, взялись бы за распятие самолично, на пару. Но все же, они жили в двадцать первом веке, и раздувать трагедию из-за близости двух, к тому же помолвленных, людей никто бы не стал.       — Пускай будет так, — милостиво согласился Себастьян. Настала очередь Эстеля смеяться.       — Ты лжешь. У Сиэля и Лиззи все случилось еще давно, задолго до того, как ты появился в моей жизни. Если бы дело было только в этом, то ты должен был появиться еще лет пять назад, а то и больше.       Демона поймали на горячем, а он, вместо того, чтобы начать оправдываться или закрутить ложь еще сильнее, принял пристойный вид английского джентльмена, готового принимать пощечины в наказание за неправду.       — Мне нравится то, что вы внимательны и проницательны, — Себастьян повел указательным пальцем в сторону, не отнимая ладони от колена. — Как и то, что вы не верите ни одному дьявольскому слову. Именно поэтому я с вами честен… но ровно настолько, насколько демон может себе это позволить. Было бы странно, если бы я был во всем правдив, не так ли?       Каждое слово следовало делить на три, а остаток еще разделить на два, а затем на ноль, при условии, что на ноль делить нельзя, и система выдаст программную ошибку. Эстель опустил взгляд в спасительную кружку — атрибут оплота стабильности и спокойствия. Кофе заканчивался. Никки не мог принести ему еще. С безопасного островка кровати слезать не хотелось, будто Себастьян, подобно караулящему его ноги коту, был готов вцепиться зубами в его лодыжки. Эстель опустил взгляд на кольцо. До чего же красивый голубой сапфир. И так сильно подходи к его незапятнанному глазу.       — Поэтому, ты дуришь мне голову, мешая ложь с правдой, а я даже не знаю, что из этого правда, а что — ложь. Хитро. Вот только я предпочту остаться в полном неведении, чем забивать себе этим голову. Мою-то душу ты забрать не можешь, сам признался. Если это, конечно, правда.       Себастьян все больше над ним потешался и не пытался этого скрыть. Веселье сочилось из его ужимок мимики, спряталось в мелких морщинках кожи у уголков глаз. Эстель слизнул остатки от кофейной гущи в чашке и нагнулся вперед, чтобы свеситься через край и поставить чашку на пол, задвинув её подальше к ножке кровати.       — Не могу, — еще раз подтвердил демон. — Вместо этого я хотел бы предложить вам сделку. Для меня это намного ценнее и привлекательнее пустого пожирания.       — Чтобы получить мою душу по всем канонам, — тут же отмахнулся Эстель. — Не по мосту, так в брод решил перейти? И убить двух зайцев одним махом.       — Не совсем так, — Себастьян надавил ногтем на ткань брюк. В нем было слишком много мелких жестов, и Эстель замечал каждый из них. — Печать на вашем глазу доказательство, что вы мне уже принадлежите. Вы создали мне вместилище, таким образом подтвердив нашу с вами связь. Я не могу забрать вашу сейчас душу, но смогу… После того, как заберу душу вашего брата. Если заключу с вами сделку, порядок поменяется.       — Тогда что ж ты тянешь? — Эстель скучающе повел плечами, отчего-то чувствуя себя ребенком. От путанных слов и обилия информации, начинавшей казаться сном своим сюрреализмом, у него разболелась голова и он закрыл глаза. — Забирай. Его, мою пока не надо, и вообще, к чему вся эта пустая болтовня?