Вишнёвые жвачки

***

Вторник, день

(12:13) Я стал сущим злом. (12:14) Исходя из твоих критериев плохого поступка, Джеймс, ты просто не помыл посуду по просьбе мамы? (12:14) У нас всего лишь хорошие отношения. (12:14) Разумеется. (12:15) Что на сегодня? (12:15) Я убрал балкон. (12:15) Кошмар. Как же ты мог? (12:16) Ты не понимаешь. (12:16) Я убрал балкон. (12:16) В нем больше нет хлама, клопов, и моя кошка не выживет во время нашего с родителями отсутствия без пожирания личинок от голода. (12:17) Никогда не понимал людей, которые заводят животных, а потом плюют на ответственность и улетают на море. (12:17) Я не такой. (12:17) По какой причине твоя кошка вынуждена давиться не кормом из останков куриных лапок, а клещами? (12:17) Мы заказываем ей корм из местной лавки собственного приготовления из злаковых в виде углеводов в том числе, так что ее рациону можно позавидовать и посочувствовать животным хозяев, которые не парятся и работают на корпорации. (12:18) А так — моя кошка просто странное существо, которое имеет фетиш на трупы насекомых. Это ее добровольное решение. (12:18) Она прекрасна. (12:18) Рыженькая мейн-кун размером с мою штангу. Иногда мне кажется, что из нас двоих апокалипсис переживет только она. (12:18) Любит носиться по всей комнате по вечерам, драть когтитеточку и иногда путать ее с моими ногами — намеренно — еще имеет слабость к тому, чтобы запрыгивать на стол и вылизывать всю начинку моего картофельного пирога. (12:18) Продано. (12:19) Это хотят услышать люди, выставляющие кошек на продажу с подробным описанием и рекламой. (12:19) Мы мою кошечку подобрали с улицы, поэтому я чист в своих помыслах. (12:19) А у нее домик есть? (12:19) Был, но его чуть не поджег мой троюродный брат. Он ненавидел Губительницу Сердец и возжелал мести за то, что она на него шипела и не давала себя погладить. (12:19) Подожди, ты кошку свою назвал в честь клинка из валирийской стали дома Тарли из «Игры престолов»? ДЖЕЙМС. (12:20) Это очень благородное имя. (12:20) Ей безумно идет. Так, конечно, называю Губительницу Сердец только я, а мама и отец — Бусинкой и другими тривиальными словами, но угадай, на что она откликается больше? (12:20) На «кис-кис», Джеймс. Исключительно на это. (12:21) Занудка. (12:21) И завиииидушка. (12:21) Сегодня отвозил ее в ветеринарную клинику делать укол, она совсем не боялась! (12:21) Вместо этого ободрала все стены и нанесла увечья двум врачам, но это говорит о ее силе духа и любви отстаивать свои принципы. (12:22) А еще о безумном страхе и зависти к антипрививочникам-хозяевам. (12:22) Я готов презирать это движение примерно вечность, кстати. (12:22) Это уже какая-то секта для меня. (12:22) Не удивлюсь, если в ближайшем будущем они будут орудовать города, как ку-клукс-клановцы, обливать целебными травами и выпаривать кустами людей, внушая про пользу гомеопатии. (12:23) Создай флешмоб. Сообщи о нем в канале, люди толпами придут на митинг по изгнанию из Лондона, а затем из всех штатов гомеопатов. (12:23) В таком случае я начну великое противостояние двух сил. (12:23) И могу не выйти из него живым. (12:23) Я переживу. (12:24) Главное — всё на благо народа. (12:24) Падешь героем. (12:24) Я хочу надеяться на то, что с этим борются комиссии по устранению проявлений лженауки, иначе миру придет конец. (12:24) Как вообще можно лечить людей лекарством без молекул, человечество платит гомеопатам за советы принять подорожник на ночь, помазаться соком помидора, растереть петрушку с чесноком и сливочным маслом и намазать на тело и обязательно на нос, наверное? Я уверен, что они на своих выдуманных конференциях обсуждают вред капания ребенку в нос и жаропонижающего. (12:24) А еще полоскают вещи детей в отваре из одуванчика, росы и тыквенных семечек, чтобы нормализовать циркуляцию крови. (12:25) Мне нравится, как мы перешли к этой щепетильной теме, изначально начиная с того, что твою кошку зовут, как меч из «Игры престола» блин. (12:25) В детстве мою фантазию развил театр комедии рядом со школой, и я ходил в кружок актерского мастерства. (12:25) Это оттуда у тебя фундаментальные навыки танцевать чечетку и петь частушки? (12:26) Ты все мои влоги посмотрел? (12:26) Я на сто пятом. (12:26) На самом деле это были светлые времена. Ты не замечал, как театры с сатирическими постановками вообще названия придумывают спектаклям? (12:27) Они фокусируются на них так, как будто их придумывает нейросетка, которая ориентировалась исключительно на анекдоты. «Теща с сюрпризом» «Скупой папик» «Слишком женатый таксист» что за прелесть такая? (12:27) «Трактирщица»? (12:27) Я думаю, нам нужно пойти на «Подыскиваю жену, недорого», очень человечно по отношению к нашим подругам, как считаешь? (12:28) о нет «как пришить старушку» круче. (12:28) Дикарь (12:28) Это название. (12:29) Ты зашел на их сайт? Чекни Плутни Скапена. (12:29) прости тут 0:1000000000 в мою пользу. (12:29) Дом под снюс. (12:30) Обед для грешников. (12:30) джеймс я больше не могу (12:30) отведу тебя на то что про посягательство на жизнь мифической старушки. (12:31) Надеюсь, мы не на это пойдем? Я еще не готов к таким скорым метаморфозам. (12:31) Не смогу придумать ничего эффектнее этого, но постараюсь в свободное время, Реджи. (12:31) А ты как любишь проводить время? (12:32) Навязано это мамой или нет, но мне сильно нравится волонтерить. Так как меня часто посылали на добровольную помощь бездомным в каникулы перед Рождеством, я так полюбил это, что стал посещать бесплатные столовые и детские дома, помогать с поставкам слепым бизнесменам и тп. Не знаю, когда видишь на их лицах радость и благодарность, чувствуешь себя так удовлетворенно из-за того, что занимаешься чем-то для других, а не для себя. Мир благодаря твоим небольшим усилиям становится хоть чуток счастливее, и это подкупает. (12:32) Да, я понимаю тебя. Может, мы оба поначалу неохотно увлекались добровольческой деятельностью, но это каждый раз завлекает тебя в сети. Я из корысти поступить в Лигу начал накапливать часы волонтерства для портфолио, но теперь даже не думаю об этом, когда разливаю мамин горячий шоколад на улице нуждающимся и отношу свои старые игрушки сиротам. Это обыкновенное желание помочь что есть сил и прожить жизнь с пользой? (12:32) Ральф Эмерсон говорил, что филантропия и милосердие обладают определённым оттенком шарлатанств, а Уайльд о том, что филантропы, увлекаясь благотворительностью, теряют всякое человеколюбие. Для меня полная херня. (12:32) Всё та же риторика о том, что философия для лохов, Джеймс. (12:33) Я себе не изменяю. (12:33) Только когда пишу эссе в университет. (12:33) Как у тебя с этим, кстати? (12:33) Что может быть скучнее, чем писать по правовой теме? Писать эссе по правовой теме. (12:34) Есть плюсы: разношу несправедливость судов и тенденцию массовой культуры популяризировать и романтизировать маньяков как думаешь зачтут? (12:34) Нет но в моем сердце ты принят. (12:34) Это, конечно, очень почетно, но я совершенно не знаю, что буду делать, если никуда не поступлю. (12:34) Джеймс, всё у тебя получится. Я даже не верю, а просто знаю это. (12:35) Ты же такой славный и безумно умный, какие претензии вообще можно предъявить? (12:35) ты как моя мама. (12:35) Веришь без особых подтверждений моего интеллекта и способностей. (12:36) Мы не устраиваемся в ФБР, чтобы проверять твои навыки. Мы просто знаем, какой ты; пойми и ты. (12:36) Я пиздатый. (12:36) Да. Именно так. (12:36) Я покорю всех на собеседовании. (12:37) Даже больше. (12:37) Я получу стипендию. (12:37) С повышенной суммой. (12:38) И меня возьмут во все места, куда я подавал документы. (12:38) Ну наконец-то ты сам себе это сказал. (12:38) Всё будет. (12:39) пожалуй, добавлю побольше примеров с известными маньяками. (12:39) купятся на мои полусухой и официальный язык и иронический тон, я полагаю. (12:39) не переборщи Джеймс и убери теории о заговорах я тебя прошу (12:39) ИЛЛЮМИНАТЫ МАССОНЫ ЛЮБОВНЫЙ ДЖИХАД (12:39) ДЖЕЙМС (12:39) ладно (12:40) Ну хотя бы про опровержение и высмеивание мнения о голубой мафии можно? (12:40) Я не могу с тобой общаться, это невыносимо. (12:40) Луна полая. (12:40) Это вообще как к твоей теме относится? (12:41) Знаки зодиака, оправдание характера человека положением луны и как следствие безответственность за свои поступки. (12:41) Введу экзаменаторов в пситеррор. (12:41) Попрошу кого-нибудь удалить у тебя Википедию. Сириус согласится. (12:42) Австралии не существует. (12:42) Что еще? (12:42) Я знаю, где Австралия находится. (12:43) Рептилоиды у власти. (12:43) Мы порабощены 5G вышкой. (12:43) Шекспир не написал ничего. (12:44) Принцессу Диану убили. (12:44) Мы живем в симуляции и нами правит Илон Маск. (12:44) Тейлор Свифт — богиня, спустившаяся к нам, чтобы вылечить наши души и спасти от гибели любви. (12:44) Это факт, а не заговор. (12:44) Надо только придумать, как привязать к эссе в Йель. (12:44) Твоя упертая натура меня уже начинает восхищать. (12:45) Ты в любом случае молодец. (12:46) Спасибо, что ценишь мои старания, Реджи. Но я слишком увлекся пошел писать держи меня за кулачки завтра сдаю — и я свободен! (12:47) Верю в тебя. (12:47) не забудь снять визитку. (12:47) Уже.

***

Обед

После переписки с Джеймсом Рег успел переделать кучу дел: в том числе помочь Пинс развесить белье и собрать смородину для варенья. В последнее время в доме Блэков происходили удивительные вещи. Там было спокойно. У Регулуса даже складывалось такое впечатление, что его родителей заменили. Вальбурга стала более понимающей, аккуратной со словами и что еще страннее — чувствительной; впервые за много лет он увидел на ее глазах слезы и абсолютно не представлял, что вызвать их вполне могла встреча с Сириусом. Брат рассказал немногое и главным образом то, что мама просто холодно обходилась будничными вопросами о его финансовом положении и учебе. Несложно было догадаться, что в их разговоре было нечто, сломавшее Вальбургу, а Сириуса, наоборот, приободрившего, словно он окончательно сепарировался и понял, что мать его отпустила. Регулус примерно представлял, по какой причине Вальбурга стала молчаливой, задумчивой и умиротворенной: она увидела Сириуса. Она убедилась в том, что с ним всё было в порядке и на Поттеров не стоит подавать в суд — и им обоим так будет лучше. Трудно признать, но Вальбурга всё же была матерью: сложной, требовательной, иногда настолько равнодушной, что Регулус сомневался, нужны ли ей они с Сириусом не для наследства. Она определенно была нетипичной и словно намеренно создавала контраст между собой и другими матерями, которые вытирали грязный рот малыша от пюре или гонялись с влажной салфеткой по всей площадке, чтобы вытереть руки после песочницы. Вальбурга ни за какие счастья мира не согласилась бы на такую авантюру, но значило ли это, что ей вовсе было всё равно? В глубине души она любила их — или только Сириуса, что вероятнее — и осознавала себя матерью, которой было предначертано заботиться, тревожиться и постоянно быть в подвешенном состоянии; просто Вальбурга не такая. Она карьеристка, забывающая о чувствах других, и где-то в крохотных масштабах еще женщина, выносившая двух детей. Поэтому всё, что с ней происходило, объяснялось. Регулус был даже рад этому. Да, может, это будет длиться пару дней или недель, но тем не менее он увидел ее другой хотя бы немного. Бонусом всё это время Рег мог увиливать из дома в любое время суток и не попадаться на глаза раздражительных родителей. Регулус, правда, не пользовался возможностью. Он лежал на кровати с гитарой в руках и легонько играл на струнах недавно выдуманную мелодию, к которой подобрал даже слова — что-то о пересмешнице и её преследовании двух разлучившихся по их же вине душ. Редко когда Регулуса хватало еще и на текст, помимо аккордов, но вчера ему особенно захотелось сложить в верлибр строки, возникающие в голове по ночам, и трансформировать их в другой вид искусства. Он всегда считал эти попытки бессмысленными, потому что публиковаться Регулус зарекся, а петь кому-то тем более никогда в жизни не собирался. Его тексты были банальными, но они тесно соприкасались с внутренними конфликтами и особо личными переживаниями, и выливать их не только на бумагу, но и аудитории было бы каким-то кощунством для него. Он подумывал написать брату и предложить ему возобновить посиделки в гараже, но решил оставить это на лучшие времена: когда они всё обговорят наедине, Сириус отлипнет от Римуса и их с Регулусом отношения избавятся от всякого стеснения, боли, потайной обиды и невосполнимой вины. А пока — он думал. Думал о Пандоре и Люпине, которые всё время отделывались от его беспокойства об их здоровье обычным: «Замочим сучку» и не пускали к себе, понимая, что так ему станет только хуже; они всегда умели справляться сами. Если Римуса выписали на второй же день после обострившегося панкреатита из-за переедания накануне, с условием самостоятельного лечения, то Пандора застряла дома и не выходила на улицу из-за резко набранного веса. Это убивало. Наверное, в три раза сильнее, чем как если бы на их месте был Регулус, — хотя в друзьях он не сомневался и был твердо убежден, что они гораздо сильнее и они со всем справятся, потому что у них был хотя бы один близкий человек рядом. У Пандоры — Ксено, который неустанно повторял, какой она ангел, спустившийся с небес и освещающий его блеклую рутину; у Римуса — Сириус, который вряд ли мог даже выразить словами, как ему повезло, что ему выпал шанс быть с Люпиным и вызывать у него противоречивые чувства. Друзья были в относительной безопасности, пока рядом находились люди, непредставляющие свою жизнь без них. И это единственное, что на данный момент успокаивало. Так он пролежал весь день. К тому же сегодня телефон был на беззвучном, так что Регулус изредка поглядывал на экран в томительном ожидании. Джеймс не писал с раннего утра, и он поймал себя на мысли, что уже стал зависим от его сообщений: Регулус даже отложил гитару и взял телефон, пролистывая панель уведомлений. Прямо на его глазах всплыло одно: (15:06) Если ты сейчас скажешь, что не находишься у себя дома, то мне придется отдать твоему дворецкому десять долларов в рассрочку, потому что с собой у меня ничего нет. Затем второе и третье: (15:07) Поэтому давай честно и сразу: я не приехал за тобой на кабриолете, чтобы отвезти на бал, но вместо этого поступаю как джентельмен: уважаю твое личное пространство и перед тем, как перелезть через окно, я должен спросить, находишься ли ты в состоянии готовности — то есть одет — и не собираешься ли меня выгнать? (15:08) Регулус, можно я расхерачу твои перила или что это от террасы во второй раз? Они с Джеймсом должны были встретиться чуть позже в малознакомой им обоим кафешке в центре, и Регулус в моменте даже позабыл об этом. Он резко сел в кровати, убирая прядки волос за уши, и, не отвечая, вышел на террасу. Друг уже стоял во дворике, жмурясь от солнца и запрокинув голову вверх с раскинутыми руками. — Мой государь! — Джеймс, — едва сдерживая улыбку, Регулус облокотился на балюстрады и покачал головой. — Ты чокнутый. Просто необыкновенный придурок, знаешь это? — Какая досада! — воскликнул он и упал на колени, как обычно, устраивая спектакль. — Господь раскрыл мой замысел преступный. Моя вина ужасней мне, чем смерть! Молю у вас прощенья, государь, хоть за измену заплачу я жизнь. Джеймс склонил голову и возвел руки к небу. — Прошу вас снизойти и арестовать за государственную измену, но прежде — подарите мне этот день перед бравой смертью. — Когда я говорил, что не читал пьесы XVII, блин, века, это не означало, что тебе нужно заучивать «Генриха V» Шекспира. — Однако я сделал это ради тебя, — Джеймс поднялся и расплылся в обольстительной улыбке. — Так что, Блэк? Вы снизойдете до вашего дражайшего раба, склонившего перед вами голову? Регулус чуть помедлил, как будто реально раздумывал, а не стоял в восхищении. Он тихо проговорил, садясь на балюстрады: — Я думаю, мы оба знаем ответ. И быстро с них спрыгнул, проворачивая это множество раз в детстве. — Что ты опять придумал? Джеймс кивнул на плетеную корзинку возле них и игриво подвигал бровями. — Помнится, ты говорил, что никогда не был на пикнике? Я решил, что можно начать фазы просвещения вступления в ряды мародеров именно с этого, потому что каждый из нас так или иначе получал солнечный удар из-за перегретой головы и каждый пробовал вымытую в озере дыню. — Какие же вы слащавые всё-таки, — Регулус поднял корзинку с травы и чуть поколебался. — А ты вообще уверен, что это не повод заманить меня в терапию, а просто испытания для вступления в вашу банду? — На волю твоей интерпретации, Регулус. — Хорошо, — кивнул он, — хорошо. Форумы? — Я пытался, — выдохнул Джеймс. — Дай мне возможность хотя бы попробовать. Регулус вздохнул. Он задавался вопросом, почему чувствует себя здесь и сейчас, при таком раскладе, на удивление очень, очень славно, — хотя по всем законам логики попытки вывести его на пикник должны были не увенчаться успехом и даже, возможно, перейти в скорую ссору. Но перед ним стоял Джеймс. Джеймс сиял, Джеймс искренне старался, Джеймс глядел на него неотрывно, как будто пытался по эмоциям распознать, сделал он лучше или только ухудшил ситуацию — и уже Регулус сомневался во всем. Ему было так хорошо рядом с ним; так почему он не должен согласиться? Почему его ненависть к себе вообще должна управлять им, его бытом, его настроением и его отношением к таким простым вещам, как посиделки на природе с освежающим арбузом и мякотью дыни? Регулус всё время говорил друзьям, что сучья напасть не может одержать вверх, не может отнять у них жизнь, преследуя неутихающей задачей не есть, или съесть как можно меньше, или избежать любого похода с друзьями в кофейню, или, или, или. Ему надоело озираться на пресловутое «или» и позволять ему отбирать лучшие мгновения. Ему хотелось хотя бы на один день позабыть об этом и просто наслаждаться своим существованием. И Джеймс предлагал ему это. И он снова угадал. — Мой повелитель, позвольте, — взял корзинку Джеймс и указал рукой вперед. — Мы отправляемся в парк на автобусе. Да, в душном. Да, неудобном. Но таков капитализм. Сент-Джеймсский парк в Вестминстере выглядел как мечта; Регулус давно хотел его посетить. Он обожал места с историей: в стиле версальских садов был проложен канал с рядами деревьев, рядом с озером можно было увидеть в том числе произрастающий инжир на фоне сплошной и яркой, бьющей цветом зеленью. Когда они доехали до него, пройдя через огромную очередь в жару, никто не пожалел. Там было настолько красиво, что это невольно раскрывало рот. Им на глаза попадались цветники из алой герани и красные тюльпаны, бесконечные фонтаны и клумбы; в нос ударяли запахи свежей выпечки, которую приносили посетители, и смешение цветов. Правда, гуляли в основном парочки — пожилые, юные и средних лет. Они с Джеймсом выглядели довольно несуразно и неловко поглядывали друг на друга. В конце концов оба решили остановиться на парке Святого Джеймса, который был одним из многих в Сент-Джеймсе: со своим шармом, небольшим количеством людей и что важнее — с тихой обстановкой, когда щебетали лишь птицы. Джеймс заботливо нашел укромное место у озера, откуда дул ветер и было не так тепло; в корзинке у него обнаружилась даже мини-аптечка и вода со льдом. Регулус плюхнулся на траву и прижал бутылку ко лбу. Во время поездки на автобусе их успели растолкать дети, прижать и едва не упасть, утянув за собой, но с Джеймсом было хорошо: он просто отшучивался. Однако это не спасало их в этот день. Они разговаривали — много и ни о чем, но всё было не так. То ли парочки, заполонившие весь парк и странно на них поглядывающие, то ли само настроение дня: надвигались тучи, а перед ливнем парило солнце и мучила духота. Регулусу казалось, что им обоим было не слишком комфортно. Что-то стесняло, что-то всё равно зажимало, не давало раскрыться в полной мере. Они казались друг другу в разы скованнее, чем обычно. В переписке этот пресловутый зажим подыхал, стихал на время и освобождал их от оков, но каждый раз при встрече всё менялось: всё было страшнее, страшнее сказать что-то не то, страшнее случайно коснуться, страшнее вскрыть какой-то секрет и встретить непонимание и осуждение. Регулус не мог счесть Джеймса и его эмоции по этому поводу, но всё же ему казалось, что в нём так же было что-то не так, и он мог догадаться, в чем была причина. Может быть, Джеймс занимал себя таким образом, чтобы не так много думать о Лили и не сойти с ума от любви к ней, может, он был зажат, потому что хотел хоть кому-то высказаться в своих чувствах к ней, но не мог, потому что именно из-за сокрытия свидания с Лили у них случилась небольшая ссора; мыслей было много. Джеймс двигал кадыком ежеминутно, как делал всегда, когда нервничал, и это емко оголяло его желание что-то сказать. Регулус думал, что услышал бы от него даже самую страшную правду; это было бы лучше, чем смотреть на его мучения. Джеймс лепетал без остановки и явно боялся встретиться с гнетущей тишиной, поэтому заполонял голосом всю встречу; с этим нужно было что-то делать. И он решился. Решился быстро, пока есть возможность: — Джеймс, — он сбил поток его слов о самой вкусной вишни в саду их соседки. — Джеймс, послушай. Друг осекся, бегло взглянув на него. Они лежали на красно-белом пледе под огромным тутовым деревом, и Регулусу пришлось повернуть голову, чтобы посмотреть в глаза Джеймсу. — Да? — Давай поговорим. О другом. О том, что мы оба хотим давно обсудить. О том, что мешает нам сейчас спокойно разговаривать, а не чувствовать себя вот так… неуютно. — Он чуть сощурился от солнца. — Я догадываюсь, почему ты уходишь в защиту, но, Джеймс. Ты не должен стесняться говорить о ней из-за нашей небольшой перебранки, когда мы оба погорячились, потому что тревожились по разным причинам, которые никак не касались непосредственно нас как друзей. Лили правда замечательная, и вы друг другу невероятно подходите, и я сожалею, что не поддержал тебя, когда ты влюбился. Это было опрометчиво, и сейчас я вижу ситуацию ясно и понимаю, что тебе тяжело. Любить сложно. В конце концов… мы же друзья. Мы друзья, которые могут быть открыты друг с другом. К тому же мы оба понимаем, что находимся здесь не для того чтобы обсудить вишню миссис Амбридж и ее злостный характер, повлиявший на судьбу твоего велосипеда, скинутого с ее дворика. Джеймс отвернул от него голову и уставился в небо. — Не понимаю, о чем ты. Амбридж действительно злюка. — Ты можешь говорить мне всё. Прямо натуральное всё. Регулус сел, подвинув к себе ноги и уложив голову на колени. Он с нескрываемым любопытством взглянул на друга и многозначительно поднял брови — как бы в ожидании всех подробностей. — Почему ты со мной сейчас, а не с ней? Это же очевидно. Ты боишься, Джеймс. — Ложь и провокация. — Он приподнял туловище и оперся на локти. — Ничего и никого я не боюсь. — Ну, это твои первые отношения, — аккуратно начал Регулус, — и абсолютно объяснимо, что ты не знаешь, как ухаживать, что говорить и что вообще делать дальше. Джеймс, ты сейчас вот тут, — он прошелся рукой по воздуху, показывая парк, — с ней должен быть. Это же такое место романтичное. Даже посмотри сейчас, как ты зажат. — Я вовсе не зажат. — И врать не умеешь. — Да Господи, я просто хотел встретиться с тобой, как мы договаривались. — Да? — Да. Я не хочу говорить об этом, Реджи. Я… ну, это мои заскоки, и ужасно, что эти заскоки отражаются на ней. Я просто никому не хочу сделать больно. А как не сделать больно я не знаю, и мы решили чуть повременить со всем. Мы и встречаться даже не начинали, а просто попробовали, так что… всё к лучшему. — Значит, вы расстались? Джеймс словно избегал его взгляда и только угукнул. — Не скажешь, по какой причине? — Регулус даже не пытался скрыть своей бодрости, нахлынувшей после мысли о том, что они с Лили даже не начали строить будущее. — Ты же в таком восторге был от нее? — О, Регулус. — Джеймс перевел на него внезапно недовольный взгляд. — Это правда сугубо личное. Пока я не готов об этом говорить. Не тебе. — Довольно таинственно. — Прости, но это всё, что я могу сказать. Джеймс сглотнул, словно из последних сил сдерживался. — А что с тобой, Регулус? Ты сегодня особенно молчалив и смущен. — Мы в теннис играем? Кто кого доведет? — Ненавижу теннис. По этой же причине в отношениях его не применяю. Они смотрели друг на друга с вызовом. Регулус вдруг осознал, что из себя представляли их отношения — неспокойные, вечно загадочные и неопределенные. Это слово неслучайно соскочило с языка два дня назад в разговоре с Джеймсом: не друг был неопределенным, а вся их дружба. Хотя что нужно было определять? Степень доверия? Степень ценности? Степень нужности? Регулус остро ощущал небольшую нездоровость того, что имел сейчас. Каждый их личный разговор превращался в пассивную агрессию и перебранку, в желание вывести на ту тропу, на которую кто-то из них не был готов; каждое их взаимодействие друг с другом сквозило натянутостью, точно они шли навстречу друг другу по проволоке, как Филипп Пети по канату, натянутому между башнями Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Одно неверное слово, один неправильный шаг — и кто-то из них сорвется: кто-то коснется, двинется чуть ближе, признается в самом страшном секрете, перейдет ту грань, которую они оба старательно и долго воздвигали, устраняя любые признаки флирта на первой стадии общения, — а ведь поначалу они делали это шутя. Флирт был способом их коммуникации, его зачатком, началом, основой, и в один резкий момент они свернули с этой дорожки. Никто из них не продолжал его, как будто в какой-то момент локальная шутка могла быть иначе понята, могла дать мнимую надежду. Они изначально допустили ошибку, разрешив себе выйти на новый уровень, непохожий на дружеский, и теперь оба же страдали. Признаться в этом Регулус не мог. Ему казалось: скажи он хоть долю того, что занимало его мысли по поводу их дружбы, как Джеймс начнет его остерегаться, подумает, что Регулус так проявляет симпатию. Конечно, ему нравился Джеймс. Нравился Джеймс как человек, как друг, но дальше этого Регулус не позволял себе чувствовать; возможно, он и не мог? Возможно, не было толчка, который бы окончательно привел его к чему-то большему, или он сам не мог признаться в том, что это большее началось еще с первого раза, как он увидел Джеймса в Ютубе? Регулус смотрел на Джеймса и только был в силах молчать: не продолжать парировать, не разговаривать о погоде, а просто молчать, ибо чем больше они раскрывались друг другу, тем сильнее он привязывался и тем сильнее открывал в себе новые ощущения, которые тут же подавлял. Могло ли это продолжаться? — А если честно, — Джеймс сел, скрестив ноги по-турецки. — Мы редко говорим о тебе. Регулус прикрыл глаза, избавляясь от размышлений. — Что ты хочешь услышать? — Откровение на откровение. Барти Крауч. Регулус удивился. Он даже не думал, что Джеймс запомнил это имя: один раз оно прозвучало в их разговоре — и то когда они спешили остановить Сириуса и горячо спорили. Обычный человек пропустил бы мимо ушей его упоминание, но, как выяснилось, не Джеймс: его что-то зацепило, как будто любая личность, всякая фигура, связанная с жизнью Регулуса, была ему интересна; его же и тревожила. Это было странно хотя бы потому, что Джеймс — последний, кому стоило беспокоиться об этом. Никто не займет место Джеймса, никто не окажет столь же сильное влияние на Регулуса. Но Джеймс задался этим вопросом. Почему-то его беспокоил левый парень, упомянутый впопыхах и возникший теперь в разговоре об откровениях. По какой-то же причине его занимал он? — О, — покачал головой Регулус. Ему хотелось пресечь, объяснить, что Барти в прошлом. Он так и не понял до конца, в чем заключался интерес Джеймса, но в то же время Рег боялся услышать ответ, далекий от его предположений. — Это неравноценно, да и говорить там не о чем. Регулус остановился. Вообще-то, он даже Пандоре и Римусу не рассказывал об этом, — как-то не находил повода — и внезапно понял, что Джеймс первый мог узнать об этих единственных недоотношениях. Друг сочувственно сдвинул брови домиком и взял Регулуса за руку в молчаливом и поддерживающем жесте. — Я пойму, если ты сохранишь это в тайне. — Нет, мне несложно, Джеймс. Кто-то же должен узнать об этом? — Регулус опустил глаза, чтобы было легче. В конце концов, перед ним был человек, которому он доверял; так почему должно быть стыдно? — Ну. Мне было сложно оставаться вместе с человеком, который никак не реагирует на травлю, направленную на меня, а потом вовсе укоряет за нее, потому что таким образом чувствует стыд, позор за ваши отношения. Я просто… я просто стараюсь не думать о нем, Джеймс. Сейчас Барти для меня как бы олицетворение того, с чем я борюсь. Он воплощение моего страха поправиться, потерять к себе уважение и чувства и вся последующая гнетущая херня. — О Господи. Вот же гондон. — Да, и плюсом… Регулус остановился. Ему хотелось рассказать. Он чувствовал, что можно. Он понимал, что Джеймс будет скорее писать дисс на Барти, чем осудит его, Регулуса, за трусость, за слабость и за ничтожность; и это понимание в один момент окатило его с ног до головы. Регулус в один момент посмотрел на Джеймса совсем иначе. Он уже знал его достаточно, чтобы предугадать дальнейшие действия, чтобы ждать сообщений Джеймса больше поездки в Нью-Йорк на музыкальный фестиваль; знал достаточно, чтобы недочитывать уведомление и уже вовсю заливаться смехом после трехчасовой истерики, — это был удивительный человек с предсказуемостью и характером. Джеймс был таким Джеймсом, что его не хотелось причислять к другу, человеку или парню, потому что в глазах Регулуса он словно жил отдельно ото всех социальных статусов и ролей, он был единым элементом, составляющим жизнь, и Регулус буквально видел, как перед его глазами всё складывается. Он вспомнил концерт, свой остановленный взгляд на ямочках Джеймса от чрезмерной и такой широкой улыбки, потом — свое затаенное дыхание, когда его руки легко, почти невесомо коснулись пальцы Джеймса возле пешеходного перехода, чтобы предупредить не идти дальше; затем толчок в груди и сдавливающая обида, когда в темном помещении ресторана он заметил рыжую макушку статной девушки и Джеймса рядом; и всё больше он чувствовал бесконечную благодарность за поддержку и понимание, принятие его такого — оголенного, настоящего Регулуса. Джеймс сидел перед ним, весь такой открытый, идеальный и красивый. Он держал его за руку, терпеливо ждал сформулированную мысль, не перебивал и не выглядел так, словно ему надоело слушать откровения. Этот его образ сегодня сбил Регулуса с ног. Одна мысль о том, что он так легко и так скоро рассказал о Барти, означало гораздо большее, чем просто дружбу с ним. Регулус впервые не почувствовал бессильную ярость к Краучу. Напротив, он был словно освобожден, точно всё, что его связывало с ним, стало никчемным. Рядом с ним был Джеймс, и его присутствие казалось более значимым, чем всё, связанное с Барти. Как бы он назвал это чувство? Как это чувство Регулус описывал в текстах своих треков; это чувство он трансформировал в единственное слово, ассоциирующееся у него лишь с болью и страхом. Это чувство настолько поражало, дробило и перемалывало, что хотелось сказать эмоциональное: — О Господи. У него был ответ на этот вопрос. Регулус едва не отшатнулся от того, что понял. Он не мог этого сделать. Нет, иначе: он позволил себе это сделать в конечном итоге. То слово, которое он вписывал поверх аккордов, проходило лейтмотивом через всю его жизнь. Регулус не разрешал себе любить и влюбляться. Но не в Джеймса. В него он позволил себе по уши втрескаться. Осознание этого накрыло так, что Регулус почти подавился воздухом и чуть не задохнулся. Как назло, даже капли от дождя покатились по его щекам; на улице вмиг стало темнее из-за пришедших туч и скоро последовавшего ливня. Пришли бы на минуту раньше — и Регулус избавился бы от осознания того, что он натворил. Он обложался. Он даже не заметил, как Джеймс начал спешно убирать фрукты в корзинку и что-то приговаривать ему. Регулус сидел неподвижно в одной и той же позе — с прижатыми коленами к туловищу, с удивленным лицом, словно он узнал кошмарнейшую истину. Регулус никогда не лажал вот так крупно. Наверное, это было его самой фатальной ошибкой в жизни — влюбиться в Джеймса, влюбленного в Лили и в кого угодно, но не в парня с букетом расстройств и прочих проблем в жизни. Дождь стал как бы подтверждением внутреннего состояния; наверное, прошла минута, но он уже был весь мокрый и едва двигался, пытаясь помочь Джеймсу: медленно скатывал плед и находил мусорку. Он был влюблен в Джеймса. Влюблен, влюблен, влюблен. — Реджи? — Его схватил за плечо друг — уже с мокрой макушкой, да и всем остальным телом; с его губ и ресниц спадали капли, майка прилипла к телу и оголяла торс, а глаза неотрывно и обеспокоенно смотрели на Регулуса. Он был таким волшебным. Регулус не мог понять, как не замечал этого раньше или же как не разрешал себе даже думать о таком в совершенно другом ключе и с другими чувствами. У него сердце останавливалось, когда Джеймс его касался. У него дыхание перехватывало, живот скручивался похлеще, чем при сильнейшем голоде; и во рту пересыхало так, словно он в пустыни очутился без пиратской фляжки с ромом. Он казался себе рядом с ним микроскопической частицей всего живого, что в нем было, потому что сейчас — не дома — он чувствовал себя в безопасности, он был собой, своим и во всех его проявлениях; рядом с Джеймсом, около него, позади, впереди — лишь бы вместе. Эта мысль схватила его за горло и задушила до потери речи. Такие очевидные чувства вызывал в нем Джеймс, такое объяснимое смущение и зажатость — и всё из-за него. Между ними была напряженность не из-за Лили и чего бы то ни было еще: это Регулус был стеснен, это Регулус строил между ними стену, это он не позволял подпустить Джеймса ближе к себе, потому что всё это время он просто и бесконечно его любил. — Всё хорошо? Всё было ужасно. Регулусу хотелось прокричать именно это, но он только кивнул головой. Он совершенно не был в порядке — не рядом с Джеймсом и не сегодня, когда он особенно сильно нуждался в нем. Джеймс потянул его за руку, а другой схватил корзинку — и помчался со всех ног к месту, где можно было бы скрыться от ливня. — Завернем за угол местного кафе! — прокричал он через шум отбитых каплей. — Слышишь? Регулус кое-как поспевал за ним, силясь сосредоточиться изо всех сил, хоть и выходило отстойно. Он не слышал и мало что воспринимал сейчас, после открытия, бьющего током; сносным решением проблемы казалось скорое уединение и прекращение всех контактов с Джеймсом. Но разве Регулус был способен на это, когда его так захлестывает? Джеймс затащил их обоих под крышу уже закрытого к вечеру кафе, как и предлагал; от ливня укрытие мало помогало, потому что крыша едва заслоняла макушку, и Регулусу пришлось прижаться к стенке домика, чтобы Джеймс напротив не промок ещё сильнее. С другой стороны, он добровольно создал им такое положение, что теперь они оказались в опасной близости. Опасной прежде всего для Регулуса: он больше не мог этого выносить. Он видел Джеймса перед собой: солнце, которое задыхалось и бережно поправляло плед в корзинке, встрянутой между ними. Регулус не представлял, что будет делать без всего этого. Джеймс был прямо перед ним; он опускал ресницы, и их кончики касались фарфоровой кожи. Его скулы были сведены, но вовсе не от напряжения, а на лицо ложились тени, и оно смотрелось как застывший рельеф, и оно был таким прекрасным, таким естественно потрясающим, что руки опускались. Если сейчас Регулус скажет хоть что-то, то голос непременно выдаст его. Будет звучать неправильно, высоко и прерывисто. Джеймс буквально покорил его, выпячивая свою силу и ум, и каждый раз, когда Рег не хотел это принимать в силу собственного страха, — симпатия и недоступность усиливались. Как пламя под воздействием воды. У него многое было под контролем — калории, чувство голода, раздражение и прочие эмоции, но здесь Регулус был бессилен. Сколько у него было вариантов? Ведь легче забить на свои чувства и продолжить общение, как обычно; пускай это сложное решение — и плохое, потому что привычно ничего не получится. Если же признаться, то Регулуса покоробит от одной возможности услышать отказ, и не хотелось делать это так просто, словами. И он подумал в том числе о том страшном, что не хотел признавать, но точно был уверен в правильности этого варианта — просто прекратить общение. Регулус поймал взгляд Джеймса — тот видел, что что-то не так, и хмурился. Ему казалось, что так, как смотрит Джеймс на него, не могло трактоваться как просто «дружеское» беспокойство или что-то вроде этого, потому что Регулус знал, как на него глядел Римус, он даже видел, как на него смотрел Барти, когда они были в отношениях: без той искры, без огней в глазах и без той необъяснимой связи, которая проходила через их с Джеймсом общение. Регулус прекрасно понимал, что надумывал себе всё; но в нём теплилась надежда. Он хотел, чтобы эти надежды пускай даже разрушились, но хотя бы были подтверждены или опровергнуты; хотел знать точно, что у Джеймса на душе. Возможно, это была их последняя встреча и они больше никогда не увидятся и не будут переписываться до шести утра, но между ними настанет хоть какая-то определенность. Регулус был не в себе. Он окончательно сошел с ума, чокнулся — иначе бы ни за что в жизни не решился. В нем было два бокала чистой воды и нисколько спирта, но он ощущал себя опьяненным, торчком в эйфории и с помутненным сознанием. Ему было необыкновенно плохо: он нормально поел только сегодня, живот тянуло от непонятной боли, а волосы лезли в глаза. Духота спала, однако он всё ещё чувствовал, как горит — от солнечного удара или жара, исходящего от Джеймса. Солнце просто окончательно помутило его рассудок, вот и все. Когда Джеймс озорно попытался разрядить обстановку, пока они оба пытались восстановить дыхание, друг прошелся пальцами по волосам, заглаживая их назад, хотя солнце уже расстроило привычное хладнокровие Регулуса и привело состояние в хаос. — Синоптики, конечно, пиздаболы. Я смотрел погоду, сегодня обещали ясную. Ты прости, надо было найти день получше. Джеймс сглотнул, теряя улыбку. Он всё время пытался отвести взгляд, но каждый раз если и смотрел на Регулуса, то на его лоб, либо на подбородок, либо чуть выше — на губы — сразу перескакивая на другой участок тела. — Должен быстро закончиться, и пойдем. Регулус понимал: сейчас начнется поток слов. Джеймс начал рассказывать о том, как однажды в деревне он лежал с Питером и Сириусом в кровати, скрываясь от грома. Их маленький дом трясло, и они под одеялом молились, чтобы Зевс не забрал их тушки и они успели сходить на новую часть «Тачек» и купить самоуправляемый вертолет. Регулус слушал его вполуха, вытирая нос от падающих капель. Ему просто хотелось прекратить. Хотелось наконец понять, разрешить всё и разрушить окончательно, чтобы стало спокойнее. Если не сейчас, то он никогда больше не решится. Ему было нечего терять и более того — он не мог уже поступить иначе, когда перед ним был вот такой весь из себя потрясающий Джеймс в мокрой футболке с непрекращающимся потоком слов и беглым взглядом, с сильными руками, держащими корзинку. Это выводило. Становилось невыносимым с каждой пролитой каплей дождя. Живот тянуло от желания попробовать — и уже по лезвию ходил Регулус с опаской соскочить с каждой пройденной секундой. Он больше не мог. Он подумал про себя одно: «Прости» в первый раз, когда Джеймс неустанно болтал и смотрел на него совсем не по-дружески, пялясь на губы с легкой полуулыбкой. Во второй раз сказал себе уже трижды: «Прости» — и сделал это так, как прочертил последнюю ноту в тетради. Он нежно обхватил шею Джеймса руками, срывая с его губ поцелуй. Это «прости» было в сторону всех — в адрес окончания их дружбы, себе и самому Джеймсу, потому что Регулус творил немыслимое. Он обжег губы друга, коснулся его шеи и едва волос, промокших и послушных; и всё вокруг замедлялось, плавилось и растекалось. И мысли тоже. Ему нельзя: он понимал это, боялся этой мысли, но желание было гораздо, гораздо сильнее. Регулус снова и снова повторял про себя запрет, как молитву, как заклинание, как заговор против того, что на самом деле ощущал, — но вот он целует его чётко очерченные губы, и это как падение без крыльев. Как яд, проникающий в организм и отравляющий всё тело. Он всё ещё мог прекратить это, остановиться и уйти; но не сделал этого. Джеймс поначалу стоял неподвижно, и, когда Регулус намеревался отстраниться, встретив неприятие, Джеймс поддался ему — приоткрыл губы и неожиданно расслабил всё тело, точно всё то напряжение, сковывающее их с первых минут встречи, отступило, стоило пойти на этот шаг; как будто им нужно было перейти дружескую грань, чтобы раскрыться и без слов выразиться и дать понять, о чем они так долго умалчивали. Регулус уже ничего не понимал; сознание мутило так, что чувствовались мягкие губы Джеймса и его руки, легонько, почти невесомо коснувшиеся торса; были только его пальцы, несмело поднимающиеся вверх, оглаживающие мокрую футболку, потом — плечи и ключицу. Точно это был сон, и испарилась неясная преграда, мешающая им обоим. Джеймс отвечал ему так, словно хотел понять, проверить или попробовать — Регулус больше всего боялся узнать, что это значило. Почему их захватило настолько сильно, почему он не может прекратить, выставить руку вперед и прерваться; но это как долгожданное принятие еды, когда больше не можешь сдерживаться, когда обещаешь себе, что в последний раз откусываешь кусок пиццы — сначала один, второй, третий, и уже не можешь обещать себе закончить на сегодня. Это как срыв — болезненный, худший на последствия, но в моменте желанный и долгожданный. Регулусу совершенно не нравилось это сравнение, однако он ощущал себя именно так; захлебываясь от чувств, он потерял время. Его бил жар посильнее сегодняшнего солнца, его тянуло сделать больше — углубить поцелуй, прижаться сильнее, коснуться пальцами кожи под футболкой, вдохнуть присущий только Джеймсу аромат карамельных кексов, но он не мог. Это было уже слишком с учетом того, что «слишком» творилось прямо сейчас и в любой момент могло прекратиться не по его инициативе. Вслед за этой мыслью — как бы в подтверждение — Джеймс резко отстранился от него. Недоуменно, быстро и больно. На его лице красовался ожидаемый ужас, и это было схоже с ощущением прозябающего холода. О нет. Он посмотрел на Регулуса ровно три секунды, пока тот чувствовал эхо своего пульса, отдающее в уши, — и так же без объяснений отошел на шаг назад. Покачал головой. Затем отодвинулся еще и еще, пока вовсе не скрылся за углом здания кафе. Это был конец. Регулус понимал это. Он понимал ещё до того, что сделал; этот тупой, страшный, глупейший поступок олицетворял его же натуру. Он ощущал себя полным и конченым идиотом. Регулус знал, на что шел, но, видимо, он не рассчитал с размером всех проблем из-за потери Джеймса. Всё-таки в расчетах из их компании был силен лишь Римус Люпин.