Кэсси Блэк против мира

Когда разверзается бесконечность, все двери в мир оказываются закрытыми. На руке сна есть персть смерти. — Виктор Гюго       

*      *      *

      — У него есть сердце, — объяснял парень. Лужайка ширилась перед глазами, постепенно, идея за идеей, стали возникать элементы мира – трава, луг, алое небо, хруст под ногами, ледяной ветер. — Тебе нужно до него добраться и в подходящий момент я помогу тебе выйти. Но это только секунда, Кэсс. У тебя будет очень мало времени.       — А ты?       Он остановился. Глядел вперед и не отвечал.       — Не беспокойся обо мне, — они снова отправились в путь. — Я еще долго не смогу быть свободным.       — Ты так и не сказал, как тебя зовут.       Снова молчание. Он был напряжен, вьюжный ветер уносил пряди его волос, тяжелые волнистые копны, делимые усилием дуновений. Ровный, решительный нос, напряженно суженый взгляд, отстававшие на фоне белизны кожи родимые пятна, точно созвездия.       — Я плохой человек, Кэсс. Я совершал плохие вещи.       Кэсси это рассмешило.       — Я тоже плохой человек.       — Нет, — прервал он, резко обернувшись, лицо в лицо, анфас. — Ты этого не выбирала.       — Я могла просто не взять дневник, — возразила Кэсси. Он покачал головой.       — Нет, не могла.       Она не знала, что ответить. Считать, что ты сам определяешь судьбу, что не существует силы, которая могла бы все изменить, что нет фатум, проказничавшего за твой счет — было проще. С детства ведь ее учили рационализировать свою вину, расставлять все фигуры в правильные ящички ролей: он — прав, он — нет, первого — поощрить, второго— наказать. Какие-то замысловатые, узорчатые абстракции витали вокруг этих тем; презумпция невиновности, моральный императив, справедливость, честный суд. Легче было верить, проще было воспринимать как должное. В сущности, что такое справедливость? Идеал, ветхий, хрупкий баланс весов. Тем временем магический парламент признал справедливым решение о ее ссылке в приют к Дамиану. Справедливо ли это? Младенцу отвечать за грехи родителей, остаться клейменным, терпеть линчевания мира своего и чужого, начинать жизнь заблаговременно обремененным этической задолженностью. Жить в кредит. Быть кругом виноватым.       — Как мне тебя называть?       Он усмехнулся.       — По инициалам.       — Как это?       — Эр Эй.       Кэсси, вопреки серьезности ситуации, фыркнула и рассмеялась.       — Как скажешь.       — Смеешься надо мной? — с меланхоличной веселостью поинтересовался «Эр».       — Ну, ты мог бы просто сказать мне свое имя, знаешь… Он покачал головой.       — Я его больше не использую, — пояснил спутник. — Оно запятнано.       Продолжали путь. Падал град, щипая лицо так, что она щурилась, дабы сохранить глаза. Шли наперекор, пытаясь укрыться от стихии локтем, приложенным ко лбу. Пахло гарью, вздымались груды льда, где-то на периферии зрения вырастали снежные дюны, с вишневой прослойкой, проглядывавшей через белые хлопья на отмели. Кэсси не имела понятия, куда добиралась. Казалось, путь бесцелен, вояж через бездну лишь для предсмертного успокоения души – я попыталась. Несмотря на несправедливость правил бросила вызов игре. Эр то и дело оглядывался, нервно прикладывал длинную, деликатную ладонь к кулону, останавливался и слушал. В конце концов, видимо, его опасения свершились – он остановился.       — Он здесь, — озираясь, покрывая ладонью кулон сказал он.       — Кто? — Кэсси повернулась в наблюдаемую им сторону. Без ответа. — Эр?       Привставая на цыпочки, она пыталась разобрать сумрачное движение, ветер, без предупреждения, поражающим рывком набросился на путников, казалось, бросило в эпицентр торнадо, из сердцевины которого, пылая, спокойно расставленным шагом вынырнул Том, как солист из-за кулис. Повис зеленоватый, помутненный свет, он был доволен – руки в карманах, ухмылка на губах, волосы, вопреки условиям, идеально прилизанны, глаза, отливающие красным.       — Что же, поздравляю, ты все-таки сумел испортить мне настроение, Блэк.       Но он смотрел не на Кэсси. Она взглянула на спутника. Обычно безучастное, спокойное лицо Эр исказилось в бессильном неудовольствии.       — Всегда рад, — резко, через зубы, отозвался он.       — Все прошло бы гораздо полюбовнее, — он говорил, растягивая слова, как брезгливый собеседник-аристократ, обращавшийся к черни. Не осталось более приятной манеры, мягкой элегантности речи, присущей ему обходительности – он стоял ныне, перед Кэсси, холодный, упивавшийся победой, и она его не узнавала. — Но вы решили быть непослушными и капризными, м-м, не хорошо. Я такое не люблю. Ну что же, — подошел к Кэсси, как-то насмешливо похлопал ее по щеке. — Такая красивая бабочка, даже жаль. Жалко, но, все же, долг не терпит исключений. А нужно признать, та дерзкая полукровочка привнесла достойное разнообразие в ваши гены, — отвлекся он, едко подмигивая в сторону Эр. — А, Блэк?       — Увы, — процедил Эр. — Чтобы исправить твою мерзкую породу одного магла не было достаточно, Реддл.       Том секунду сморщился, но это прошло так же мгновенно, как появилось.       — А мы ведь так хорошо ладили, — в его безучастии теперь звучал фальшивый тон притворной досады. — Печально, что вы хотите завершить нашу дружбу… — помолчал, с улыбкой, с приглушенным удовольствием, будто услаждаясь предстоящей забавой. — Но, кто я, чтобы вас держать? Хотите уйти? — он оскалился. — Вот выход.       Вихрь перевоплотился, пролетел мимо и с гуттаперчевой прытью, ускоряясь и удлиняясь в замедлении, ударился во что-то, об невидимый барьер позади Тома — и из клаустрофобической спирали, один за другим выросли этапы: дом, сад, озеро, горы. Некогда сиявшие приветливостью, улыбчивые места обернулись страшным лицом, гримасой, испачканной тьмой и кровью. Деревянный домик стал каменной громадой, загородил путь.       — Ну, я же не могу не попрощаться? — с удовольствием комментировал Том. — Давайте напоследок повеселимся. А на это веселье, милая Кассиопея… — он с усмешкой взглянул на часы, экспромтом, как реквизит, обвившиеся вокруг запястья. — Я даю тебе шестнадцать тысяч и двести ударов сердца. Вот твой секундомер, — в воздухе, угрожающие диоды красных цифр зависли и начали отсчет: 16200, 16199, 16198… — Успеешь добраться до горы? Ты свободна. Кэсси ощущала медленное, испуганное расслабление тела, словно она таяла, превращалась в ватное облако.       — А- если нет? — голос споткнулся, хотелось расплакаться.       Том улыбнулся. Алые очи мигали садистской игривостью.       — Увы, — ответил он. — Ты исчерпаешь удары. А значит ты останешься здесь. Навсегда.       Вечность с удовольствием открыла пасти, и Кэсси понимала — один удар, один шаг ей навстречу. Сердце колотилось неистово. Секундомер пару раз подскочил и числа побежали — 1686, 1685, 1684.       — Не буду вас отвлекать, — позади Тома открылась темная арка, какая-то призрачная дверь. — Удачи, — ощерился он. — Считайте удары.       

*            *            *

      — Я умру.       — Успокойся.       — Сам черт возьми успокойся! Я умру, он убьет меня! Легко тебе сказать, ты уже мертвый!       — Кассиопея, успокойся.       Она остановилась, пытаясь выровнять дыхание. В самых травматических ситуациях человек запоминает самые мелкие детали — цвет занавески, запах линолеума, акцент, угол освещения, изгиб тени и его темную мимикрию; у Кэсси откуда-то возник только один вопрос, когда они остановились на полпути к дому:       — Почему он называет тебя «Блэк»?              Эр фыркнул и посмотрел в сторону, будто не верил своим ушам.              — Ну не знаю, может это моя фамилия?              Пауза.              — Мы что, родственники?              — Поразительная быстрота мышления.              У нее больше не нашлось вопросов. Это короткое отступление предоставило нужную разрядку ситуации, как смех посреди ссоры.              — Ладно, — выдохнул Эр. — Мы не в пьесе Лессинга. Во-первых, успокойся. Чем ты спокойнее, тем больше у нас времени. Следи за дыханием. Во-вторых, прежде чем войти, запомни, — он наставнически держал ее за плечи. — Никто, ни один человек в этом мире – не настоящий. Все персонажи, которых мы встретим в доме – фантомы, — подождал, не получил реакции и добавил: — Понимаешь?       — К чему ты клонишь?       — К тому, — прямо сказал он. — Что тебе придется их убить. Кэсси чувствовала, что вытаращила глаза.       — Я не убийца.       Эр укусил губу в удерживаемом смехе.       — Да ладно, у тебя это в генах.       — Я, — сразу же нарицательно взнося целящийся в Эр указательный палец начала отрицать Кэсси. — Не такая как он.       Эр уложил руки на груди.       — Нет, вот как раз на него ты очень похожа.       Казалось, в доме никого не было, когда, поборов дверь, они вошли. Их встретили, сияя в полуночном тумане, призраки мебели — завешенные простынями комоды, стулья, кресла; пыль лежала так густо, что их шаги оставляли отпечатки, как на снегу; в кухне, в самом разгаре готовки кто-то передумал и навсегда оставил дело, вокруг приборов и тарелок роились мухи, через края мисок переливались извилистые копна опарышей, рысью мчались по стенам скользящие спинки тараканов.       — Чисто? — прошептала Кэсси. Эр покачал головой, оглянулся, в поисках, на секунду исчез в кладовке, вынырнул, с железным прутом в ладони. Два раза подбросил, оценивая тяжесть, и предложил ей. Кэсси замешкалась.       — Зачем?       — Я смогу кулаками, — сказал он. — Кроме того, я уже мертв. Тебе нужнее.       Кэсси судорожно кивнула. И взяла.       Они осторожно ступили в гостиную. Первый шаг, второй.       — Что-то не то, — прошептал он. — Слишком тихо.       Эр вышел вперед, кровавая луна осветила его профиль, алая полоска уходящая в белый на скуле. Эта мелкая деталь, маленький трюк луча был единственным, что она заметила перед тем, как разверзся ад.       — Нагнись!       Откуда-то крикнул Эр, но Кэсси уже набрала полный рот взрывной пыли, ведь… Был взрыв, верно? Что-то взорвалось? Где она? Что за привкус во рту, будто жевала металл? Вспышка, и она мгновенно оказалась в такой странной позе, неловко упиралась локтем в комод, не зная, что делать с руками. Приподнялась свободной рукой, в ушах какая-то муть- а где Эр? Где он? Встала, отряхнулась, оглянулась. Ни следа. Медленно, шаг за шагом, из мути в ушах стали всплывать звуки. Упадок обломков, скрип выбитых конструкций, и какой-то странный, грузный звук шлепка. Кэсси прошла дальше. Звук удара. Это был звук удара.       Зрелище так ее расстроило, что она, противно тону ситуации рассмеялась. Какой бред. Какая чушь! Почему это Эр сидит на ком-то и, уже совсем усталый, с беспорядочными прядями, разорванной и окрашенной взрывом рубашкой, замахивается, все неряшливее и неряшливее, а оппонент все смеется, смеется, смеется. Кэсси, после минуты растерянности, таки нашла свой прут. И вовремя. Ведь, как черт из коробочки, совершенно неожиданно, ее обвили чьи-то объятия.       — Кэсси… — устало прошептал женский голос. С хрипотцой, странный, неузнаваемый альт. Словно кто-то заключил говорившую в фильме слоу-мо.       — Отпусти! — Кэсси стала дергаться, пытаться отвертеться, бросая во все стороны не рассчитанные удары ногами. — Пусти! Отвали! Но объятия все сжимались, как тиски, Кэсси не могла разобрать, но чудилось, будто руки у женщины гнулись и удлинялись, словно питоны. Она попыталась разглядеть лицо–       — Мама? — странно расслабляясь произнесла Кэсси.       — Да, — женщина улыбнулась. — Да, Кэсси.       — Она не настоящая! — кричал Эр. — Кэсси, черт!       А, собственно, что с того? Ну, допустим, не настоящая, но ведь кака никакая мама? А лучше не настоящая, чем никакой вообще, верно? Правда?       Правда, Кэсси?       — Пусти, — прошипела, злясь на себя. — Пусти, мне нужно уйти.       — Зачем? — спросила мама. — Зачем, Кэсс, нам же было так хорошо! Мы так тебя любим!       Иллюзия. Фантом. Ни единого слова правды.       — Если я не уйду сейчас – не уйду никогда.       Кэсси отерла слезы и со всей силы нанесла ей удар коленом. Фантом издал разрезавший уши вопль, но не долго — Эр прикончил ее невесть откуда раздобытой бейсбольной битой. Что ж. Снова ни одной мамы.       Кэсси карабкалась через руины. Впереди рисовался выход, арка кровавого света.       — Эр, скорее! — крикнула она. — Выход, чисто!       — Сейчас!       Кэсси шла дальше. Уже почти- ноги тяжелели, залитые свинцом, хотелось упасть замертво, но кто-то позвал ее. Один, второй раз. Кэсси обернулась.       — Кэсс, что ты делаешь?       Она не могла отпустить вдох.       — Гарри?       — Что ты делаешь?       Он подошел ближе.       — Ты не настоящий.       — Кэсси, ты чего? Что происходит? — искреннее, неподдельное недоумение. Ну разве он не настоящий? Этот зеленоглазый очкарик в лохмотьях? Разве можно его подделать?       Можно.       Кэсси сжимала железный прут. Под ладонью бывший холод смягчался и разогревался.       — Прости, — сказала она, чувствуя слезы.       — Что? — он подошел ближе. — Кэсс, что?       Она зажмурила глаза, но слышала этот мерзкий шик, звук вонзающегося другу в живот прута. Он не настоящий, не настоящий, не настоящий, а если все-таки?       Гарри смотрел на нее полными непонимания зелеными глазами. Тот же шрам, те же растрепанные вихри. Кэсси пожалела. Вынула прут, в надежде все перемотать, переиграть.       — Кэсси, — пробормотал он, прикладывая ладонь к распространявшейся по футболке красной луже. — За что?       — Прости, —всхлипы душили ее слова. — Прости меня.       Ее догнал Эр, захватил за локоть и увлек, стремясь к выходу.       — Быстрее, быстрее, Кэсс!       И они выскочили. В момент тревожной тиши ударились в траву. Секунду спустя дом взорвался в великолепном огне. Сгорели калоши. Сгорели счастливые минуты. Кэсси снова была сиротой. Она осиротела во второй раз.       — Пошли, — тихо позвал Эр. — Пойдем.       Они продолжили путь. Впереди, среди лабиринта живой изгороди темнела вставка двери. Эр, не оставляя времени для раздумий, открыл ее прицеленным толчком ноги. Вошли в сад.       Кэсси оглянулась. Сад явился заброшенным, тропинки уже успели обрасти травой, гробовая пустота перекликалась с шорохом их поступи. Заросшие паразитами цветы, согбенные, потускневшие бутоны, пятнистые, больные листья, облысевшая, худая ива. Она вспомнила British Museum, дождливое утро, вырвиглазные, неоновые жилетки, в которые их одевали для простоты нахождения заблудших, стирающимся шрифтом написанный на спине опознавательный «St Dunstan’s Home for Orphaned Children». И потом, череда событий – метро, прогулка до музея вряд, взрывной хохот Дамиана и его последователей, какая-то почти греческая колоннада, билетная касса и вот – вакуум, стиральная музейная чистота, даже шаги шептали, вместо того чтобы клацать по полу. И в этом белоснежном Лимбо застывшие на стенах пленники, окна в другие миры, которых они миновали под нудящий инструктаж проводника. Ван Дер Аст, металлический Хеда, Байи. У Байи они пристали. «Мотив,» начал экскурсовод, «Суета сует. И хотя на нашем языке мы назовем эти произведения застывшей жизнью, правильней воспользоваться французским языком – nature morte, мертвая природа». Они прошли дальше, к рамке с Марией ван Остервейк. Белый, с розовой прожилкой, раскрывшийся бутон, последний тянувшийся к небу, тогда как его собратья горбились и сдавались; длинные дуги листьев, выцветшие в жалком изгибе, словно кем-то преломленные; череп, заросший синими точками брошенного венка; забытые кем-то стихи, бисерным почерком, уже недоступные ни к чьему прочтению; подсолнух, перегибавшийся через страницу; открытая шкатулка; закрытая книга. Aeterne pungit cito volat et occidit — наставлял экскурсовод. И еще много, много извилистой латыни, в ее гуще гогот Дамиана — «лучше бы голых телок показали» и взрыв мальчишеских смешков. Она запомнила это странное чувство, этот необъяснимый диссонанс белой, почти больничной чистоты, и громкого Дамиана, и этого закрытого в рамке мира. Темного окна, по ту сторону которого вянут цветы и гибнут люди, и застывают в вечности слова, и застревают навсегда недоеденные апельсины.       И она чувствовала, будто оказалась внутри натюрморта. Умершие цветы, пожелтевшая листва, упавшие, гниющие фрукты. Не хватало лишь черепа. Или, может быть, черепом будет она?       Шли на удивление беспрепятственно. Листья хрустели и распадались под ногами, оставляя кучки пепла. Эр от скуки размахивал битой. В конце концов, за тонкой решеткой нагих кустов показался выход на другую сторону. Он ждал, думал, наконец, решился и продырявил битой ветви. Раздался хруст, и в мгновение ока все изменилось — что-то схватило Кэсси за ногу, какая-то умная тина, кипарисы выросли, и громадные столбы их отрастили руки, ноги, мечи, Эр отчаянно отбивался своим импровизированным оружием и шквалом ругательств, а у нее в глазах всюду поплыли какие-то пиксели, краски, краски, краски—       — Кэсси! Очнись, Кэсс!       Он сумел ее высвободить и Кэсси рухнула оземь, держась за его руки, но что-то хрустнуло под спиной, еще, и еще, и наконец треснуло совсем, и оба упали в воду.              5199, 5198, 5197…       Спокойствие, голубоватая пустота, невесомость. Она что, успела выбраться? Так просто? Глаза открывались с трудом. Спит ли она? Это все еще сон? Удалось разлепить веки, и сразу же закрыть их снова. Вода щипала глазницы. Тонула. Она тонула.       Отяжелевшие конечности кое-как ожили, она принялась судорожно дергать руками и это возимело эффект — она поднялась. Но сразу же поняла, что вверху ледяной потолок. Ударила раз, два раза – ничего. Эр. У Эр же была бита, а где он? Повернулась, попытка позвать, кроме упущения воздуха и невнятного мычания не принесло никакого смысла. Кэсси взглянула вниз. Мелькали качающиеся взад и вперед ее же ноги, и почти целиком увязший в темноте, падавший Эр.       Кэсси перегнулась и ринулась вниз, протягивая руку, но он не был в сознании. Ускорилась, опустилась еще, обхватила его туловище руками и, жмурясь от усилия, отчаянно тянула обоих вверх. Медленно, медленно, ей удалось всплыть и удариться макушкой об лед. Казалось, она отпустит и провалится от бессилия, но ей удалось схватить биту, и тремя последними толчками пробить толщу.       Закашляв, она вытянула себя на сушу, и так же тяжело упираясь на вдохе вытянула Эр, свалившись на спину. Кашель, похоже превратился во что-то наподобие плача. Небо стало серым. Витали и кружились хлопья пепла, запах гари кусал ноздри, цифры на секундомере стремительно летели, все ускоряясь, в конце концов сбились с ритма и снова замедлили ход. Она приподнялась, Эр дышал судорожно, но она видела хрупкие падения и короткие, прерывистые взлеты груди. Скользя по льду, она упала на колени возле него, обессилевшая, сломленная.       — Проснись, — неожиданно прозвучал ее собственный всхлип. — Эр, — Кэсси дернула его плечо. — Проснись, пожалуйста.       Наконец, он (ужасно неожиданно) сел и долго, мучительно кашлял, пытаясь скрасить положение жестом руки «я в порядке».       — Не умею плавать, — выдавил Эр.       — Заметно.       Эр закатил глаза и встал.       — Пошли, — он отряхнул брюки (тщетно, сажа уже приелась) и вытянулся, предлагая ей руку. — Осталось совсем немного.       Они карабкались в тишине, иногда делая остановки для успокоения сердца, чтобы не терять биений. Завязался неловко-задушевный разговор. Начали с Дунстана, потом он спросил дежурный школьный вопрос («Конечно, Гриффиндор» — саркастично фыркнув) и, после мгновения передышки, смотря в пол и снова на нее, он спросил:       — Так зачем тебе это? Зачем ты вообще пришла сюда?       Снова пошли. Кэсси думала.       — У меня здесь был дом. Семья. Нормальный отец.       Эр усмехнулся, удивляясь и приподнимая брови.       — Это все из-за Сириуса?       — Я просто хотела, чтобы…       — Мерлин, — он устало рассмеялся. — Знала бы ты за кем скучаешь. Не скучала бы.       — Ты знал его? — отставая и догоняя его (он услужливо замедлился) осведомилась Кэсси.       — Мое знакомство с твоим отцом не было добровольным.       — Кто вас заставил? — фыркнула Кэсси.       — Обстоятельства проживания.       Кэсси понимающе кивнула.       — Ну, — пытаясь заполнить время начала она. — Он мудак.       — Это еще мягко сказано.       Они приближались к вершине. Мелко опускался снег, будто блестки. Холодало, серость рассеивалась и полоски белого неба проступали через наступавшую грозу.       — Не бойся его, — тихо советовал Эр, когда они встали у двери на самом пике горы. — У него связаны руки. Он не может много сделать, пока не воплотится.       Кэсси хмурилась.       — Как-то все слишком легко, — сказала она. — Не похоже на него.       — Главное не бойся, — его рука успокоительно грела плечо. — Что бы ни произошло, я здесь.       Вдох, выдох, рука на ручке двери. Она сделает это. И она открыла ее.       Ослепляющая вспышка встретила их приход. Зрение, от шока, еще минуту настраивалось, и она лишь слышала его голос.       — Кассиопея, Кассиопея! — Том смеялся. Шаги. Какой-то бренчащий сердечный ритм и снова эта музыка, то быстрее то медленнее – heartaches, heartaches… — А хороша! Хороша же ведь, а, Блэк?       Кэсси наконец сумела вернуть себе дар зрения, впору, чтобы заметить, как Эр сковывают какие-то стеклянные путы.       — Нет!       — Ну, ну, — хмыкнул Том. — Не будет повышать голос. Я ведь хвалю тебя. Ты молодец, что постаралась.       Реддл ступил ближе и она увидела, через кристальные преломления, огромное, сжимающееся и разжимающееся хрустальное сердце.       — Ты молодец, что постаралась, но, знаешь, это ведь все-таки мой мир, а значит, — кровожадная улыбка появилась на его лице, язвительная, улыбка победителя. — Мы играем по моим правилам. Не горюй, — прибавил он, замечая ее расстройство. — Я отпущу тебя. Ты лишь… Страховка. Понимаешь, твой друг таки добрался до комнаты…       — Гарри? — Кэсси чувствовала, как у нее съеживается кожа. — Он в тайной комнате?       — И он хочет уничтожить очень дорогую мне вещь, — ответил Том. — Следовательно, мне нужно ее сохранить. В этом ты мне и поможешь.       — Я, — она огляделась, в поисках оружия. — Ничего не буду делать.       — Тебе ничего и не нужно делать, — с наслаждением произнес Том. — Обо всем позаботится твой друг. — он холодно посмеялся. — А ведь он оказывает тебе плохую услугу, Кассиопея, — театрально помолчал. — Слишком много преданности, слишком мало ума. Ну ничего. Это лишь к лучшему.       Помещением тряхнуло, будто кто-то обхватил руками купол горы и шатал. Кэсси упала, пытаясь увидеть через стеклянный свод причину тряски, но ничего не было. Вдруг, опустив взгляд – бита! Вон она, на паркете! Ею можно было пробить сердце дневника!       Она принялась тянуться, помещением вновь тряхнуло, Эр, из-за пут, одобрительно кивнул, она захватила биту и горячо рванула в сторону сердца, но–       Темнота, вихрь, осколки, стены, таявшие и вытекавшие в чернила, и ею кружило, она была в середине торнадо, стекольная пыль резала лицо, она искала Эр, но не слышала его— — Эр! — тщетно. — Эр!       Ничего. Центрифуга все ускорялась, обломки бились об обломки, и сам Том, возникший из тумана, растекался в смехе. Кэсси попыталась рвануть вперед, но острая боль, прямо в сердце, остановила ее.       Осколок впился в грудь, у основания рана стала течь, черные, вязкие капли пачкали пальцы.       — Нет, нет, нет, — бормотала она.       Осколок растаял. Том подлетел ужасающе близко, его рука исчезала в ее ране.       — Еще увидимся, Кассиопея, — последнее, что она запомнила, этот дикий оскал. — У нас целая вечность впереди.              Целая вечность–       My loving you, they’re only heartaches…       У нас–       Your kiss was such a sacred thing to me…       Целая вечность–       I can’ believe it’s just a…       Впереди.       Burning memory!       Ее поразила влага воздуха, свинцовая тяжесть тела, будто кто-то переселил ее в новое, и она не могла пошевелить конечностями, Гарри нагибался над ней, с царапинами на лице, со взволнованным «Кэсс, Кэсс, слышишь?». А она не могла ответить. И снова темнота. Кэсси проснулась окончательно только в больничном крыле. Среди сероватой белизны палаты перекликались шепоты и шуршания халатов. Она хотела незаметно сесть, но пружины неистово скрипнули, и своим неловким пробуждением она остановила переговоры, происходившие за завесой. Вошли, поочередно — Мадам Помфри, с двумя злыми овалами румянца, явно растрепанная и выведенная из состояния равновесия, принявшаяся осматривать Кэсси («Открой рот. Шире. А-а-а. Вот так. Теперь глубокий вдох…»): мужичок в котелке, фальшиво спрашивавший о Кэссином самочувствие и… Римус.       — Привет, — пытаясь извиниться взглядом прохрипела Кэсси. Римус виновато улыбнулся.       — Привет, звездочка, — взял ее руку. — Ты нас напугала.       Экзамены Кэсси не сдавала. Ее держали в изоляции целых две недели, пытаясь найти проклятия — в итоге не нашли и списали на отсутствие квалифицированных целителей, из-за чего ей предстояло провести большинство июля в больнице Святого Мунго. В конце второй недели срока к ней пустили мракоборцев, долго и безрезультатно проводивших допросы по поводу дневника (который, к слову, Гарри отдал Дамблдору и след его простыл), не найдя ни одной зацепки, эти беседы иссякли. Наконец, перед самым концом учебного года и транспортировкой в больницу к ней нагрянула долгожданная компания.       — Кэсси, боже мой, я себе места не могла найти, когда узнала, боже, почему ты нам не сказала? Ты же- обещай, что больше никогда, никогда ничего не скроешь от нас. Обещаешь? Пообещай мне.       — Обещаю, обещаю, Герм.       — Мда, — Рон, тем временем, уже нашел присланные Кэсси Дамблдором конфеты и стал их уплетать. — Как тебя только угораздило.       Гарри (тоже жевавший конфеты) солидарно кивнул.       — Я бы тоже взял, раз там так хорошо.       — А у тебя там много денег было? — поинтересовался Рон, вдохновленный высказыванием друга.       — Типа того, — ответила Кэсси, которую параллельно душила в объятиях Гермиона.       — Понимаю.       — Но не надо больше так, — буркнул Гарри. — Когда я спустился ты лежала полумертвая. Не хочу снова переживать твои суицидальные приключения.       Кэсси в шутку ему подмигнула.       — Да ты от меня без ума, Поттер.       — Иди ты, — он воротил лицо.       Гермиона подняла и опустила брови, ухмыляясь, и нагнулась, чтобы шепнуть Кэсси на ухо:       — Он покраснел, видела?       Июль в больнице был, без преувеличения, лучшим месяцом ее жизни. Удобная палата, увеселительные комнаты, кино в общем зале по пятницам, завтраки из фруктов и яичницы, мелкие процедуры по выводу каких-то там незначительных вредоносных чар и уйма свободного времени. Она просыпалась в двенадцать и, сидя на кровати скрестив ноги слушала принесенные Римусом кассеты и читала присланные Гермионой, хрустящие новизной комиксы. Миссис Уизли приходила каждый день, зачастую вместе с Роном, и Кэсси, с горем пополам играла против него партия за партией, постоянно проигрывая. Римус почти вообще не уходил. В первые две недели их совместного времени Кэсси постоянно пыталась как-то перед ним извиниться, но наконец он пресек ее старания.       — Я недосмотрел, — вздохнул он, потирая переносицу. — Ты ни в чем не виновата.       — Я чуть не убила кучу людей, Лунатик…       — Малфой, — отрезал Римус. — Он прислал тебе дневник.       Ей было нечего ответить, и так, как-то спонтанно она встала с постели и обняла его.       — Пообещай мне, что будешь говорить о своих проблемах, — тихо сказал он, рукой деликатно прижимая ее голову к груди.       — Обещаю.       Но все хорошее кончается. Никаких проблемных чар не выявили, и Кэсси сослали домой. Читай – Дунстан. В жаркий июльский день, один из последних июльских дней, Римус проводил ее с автобуса в приют. Солнце жарило воздух, и он плыл буграми, асфальт разогрелся и блестел, всюду вразвалку путешествовали малиновые, волосатые спины голых мужских грудей, верещали дети, ронявшие мороженное, из какой-то квартиры вещал звездный человек Боуи. Кэсси с крестным дошла до калитки и обернулась, чувствуя, будто кто-то за ней наблюдает. И да, там, за кустами, пара серых, сосредоточенных глаз. Она дернула Римуса за рукав.       — Лунатик, там…       Но, когда он обернулся, Кэсси нахмурилась, пытаясь найти шпиона. В листве никого не было. Лишь черный пёс перебирал дорогу.       — Да?       — Ничего, — рассмеявшись сказала Кэсси. — Показалось. Конец второй части.