Духам тоже нужно Солнце

      Короткие движения кисти руки, твёрдая хватка пальцев, тихий шорох бумаги и шум грифеля, водимого по листу. Несомненно, сейчас карандаш — продолжение её руки.              Сколько себя помнит, Соня никогда не считала рисование просто хобби. Это её «дом», её спокойствие и её утешение. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, будучи в смятении, она обратилась именно к нему.              Карандаш мечется по бумаге, делает короткие и длинные линии, штрихи, завитки, однако перед глазами, как ни крути, — пустота. Соня знает, что рисует чей-то портрет. Может быть, какого-то персонажа, а может, что-то совсем вымышленное, из головы. Соне, в общем-то, плевать. Её движения механические, а мысли — сплошной несвязный хоровод переживаний.              Она думает о себе. О странных, несвойственных ей действиях и словах. Она думает о Баку. Об эмоциях, что он вызывает в ней, об их взаимодействиях, разговорах, об их занятиях, об объятиях, возможно, о его улыбке и…              Да, хорошо, она думает о Баку много. Больше, чем ей хотелось бы.              И это странно. Но Соня позволяет себе думать об этом сейчас, потому что ей стоит разобраться, она знает. Эти мысли пугают, их много, и она так старалась искоренить их в последнюю неделю, что, кажется, почти сошла с ума.              Поэтому да, Соня в коем-то веке позволяет себе хотя бы это.              Отрывистыми росчерками она прорисовывает короткие, чуть вьющиеся на концах волосы, пока пальцы невольно сжимают карандаш всё сильнее.              Так странно. Она и раньше испытывала к Баку необычайную теплоту. Их дружба была странной, но комфортной, наполненной отчаянными спасениями, краткими разговорами, помощью, заботой и редкими, неловкими объятиями напоследок. И никто не сомневался в силе их союза, что всё ещё держится отнюдь не только из-за сделки. Однако…              Соня, медленно выдыхая, закусывает губу. Наверное, дело как раз в этом. Пожалуй, никогда ещё они не проводили вместе столько времени. За последние два месяца они виделись больше, чем, кажется, за целый последний год. Неужели причина её неловкости как раз в этом?              В голове всплывают ещё яркие воспоминания низкого голоса, буднично произносящего такое кричащее «То, что мне дорого», а затем — сухие губы, мимолётно касающиеся её пальцев в попытке украсть кусочек конфеты, а ещё…              Соня стонет, в отчаянии роняя карандаш и падая лицом на свой рисунок. Хочется банально хныкать от этих крутящихся назойливых мыслей, воспоминаний, но она лишь жмурится, скрипя зубами.              Ей не нужны эти мысли. Не нужно то, что вызывает раздражающую неловкость. Не нужно то, что мешает учёбе и делу.              Вот только с чувствами у неё всегда был разлад.              Ресницы чуть дрожат, когда она их приоткрывает, и расфокусированный взгляд упирается в размытые, нечёткие линии. Даже так Соня видит: получилось, несомненно, красиво, пусть и резко, спешно. Она приподнимает голову и уже более осознанно всматривается. Острые черты лица, приподнятый подбородок, короткие, слегка вьющиеся пряди, большие глаза с прищуром, а кончики губ изогнуты в насмешливой полуулыбке…              Господи, Соне хочется кричать.              Если только… если только дорисовать под левым глазом тёмную родинку, а нос сделать более прямым, то перед глазами — без всяких сомнений — складывается до боли знакомый образ, искажённый свободным карандашным стилем, небрежностью в движениях, но, нет, она не сможет спутать его ни с кем другим.              Рисовать, думая о Баку, было очень, очень плохой идеей.              Как она вообще успела за пару месяцев запомнить его лицо настолько, чтобы почти досконально воспроизвести на бумаге?              «Безумие», — думает она и тянется нанести завершающие штрихи.              Рука слегка дрожит, но движения чёткие, как и намерения. Ну… Соня не может винить себя в этой слабости, правда? Если всё уже сделано, почему бы ей не завершить это до конца?              Ну конечно.              Соня просто не любит незаконченные рисунки.              Тонкий грифель отпечатывает небольшую точку под глазом, и перед собственными глазами всплывает ровная, бледная кожа, дрожащие ресницы, коричневая выразительная родинка прямо под ними и ещё одна — в уголке губ. Если так подумать, его лицо мало чем отличается в этом и истинном облике. Разве не отличаются они одним лишь цветом волос?              Теперь, когда она думает об этом, Соня чувствует себя не такой странной. В конце концов, в таком случае у неё было предостаточно времени, — несколько лет — чтобы в памяти отпечатались подобные мелочи. У неё ведь всегда была хорошая память.              Тяжёлый выдох оседает на дрожащих губах. В любом случае Соня больше не собирается думать об этом ни секунды сегодняшнего дня.              Она оставит эти размышления на другие бессонные, глубокие ночи.              Карандаш падает на вырванную из скетчбука страницу и катится куда-то к стене, пока Соня решительно отодвигает стул и встаёт на затёкшие ноги. Ей определённо стоит сделать чай. Зелёный, пожалуй. С ароматом манго или, может быть, малины. В её мини-коллекции, кажется, наблюдается что-то такое…              И пока кипяток плещется в кружку, поднимая за собой горячий пар, Соня запрещает себе думать о чём-либо.              Возможно, главная её проблема заключается как раз в этом: она думает тогда, когда этого делать не стоит, и не думает тогда, когда это жизненно необходимо.              «Что ж, с этим можно жить», — она делает глоток горячей жидкости, морщится и, крепче ухватившись за ручку, несёт кружку обратно в комнату.              Соня знает, что у неё есть где-то полчаса свободного времени. Их занятие, первое после длительного перерыва, назначено в полночь. Сейчас двадцать минут двенадцатого, как она успела проверить, и, без сомнений, у неё есть ещё время прибраться в комнате, а в особенности — на столе. Прибраться. Не замести следы, конечно нет. Она не сделала ничего дурного, чтобы «заметать следы». Но, наверное, Соня была бы очень огорчена, если бы по какой-то случайности её рисунок был бы…              — В жизни я выгляжу всё же несомненно лучше, тебе не кажется?              В голове как-то разом пустеет, и Соня замирает на пороге комнаты.              — Многие художники рисовали мои портреты за эти сотни лет, — в голосе сквозит неприкрытая ирония, — не думал, что и ты присоединишься к ним.              …обнаружен, да.              О немилостивая Фортуна, насколько же ты её ненавидишь?              — Что ты… — Соня запинается, воздух выбивается из груди, и в одно мгновение она приходит в себя. Кружка с громким стуком приземляется на ближайшую горизонтальную поверхность. Всего пара широких шагов — и вот её рука уже тянется к собственному рисунку, зажатому меж чужих пальцев. — Отдай, Баку.              Его рука, дразня, вскидывается над головой, не давая и шанса дотянуться. Соня вскакивает на носочки, тянется, но — безуспешно.              — Нет-нет, подожди, не так быстро, — он тихо посмеивается, задирая голову, чтобы даже так продолжать рассматривать листок.              Паника смешивается с возмущением, внутри свербит неприятное чувство, и Соне хочется в смущении убежать куда-нибудь подальше. О боже, и за что ей всё это?! Но единственная связная сейчас мысль останавливает её: она не может просто взять и оставить Баку след своего унижения.              — Это не твоё, Баку, отдай сейчас же! — её голос срывается на высокие, нервные нотки, но она этого даже не замечает. Перед глазами — в голове — лишь одно: собственный рисунок, висящий над их головами, словно флаг абсолютного позора.              — Это нечестно, глупая девчонка, — шипит он, ухмыляясь, — это не моё, но на нём я, а значит, принадлежит оно мне тоже!              — Это не имеет смысла, чёртов Пожиратель, отдай это сейчас же!              — Ха! А ты попробуй заставь!              — Каким образом, идиот?              — Поцелуй, и, возможно, я поразмыслю над твоим предложением.              Слова вырываются, очевидно, быстрее, чем Баку успевает о них подумать.              Они оба замирают в странной, нелепой позе: Баку с поднятой, застывшей в оцепенении рукой и Соня, так же нелепо тянущаяся вверх, для равновесия опирающаяся ладонью о его грудь.              Её глаза в неверии расширяются. Соне кажется, что она ослышалась, но, судя по таким же широко распахнутым глазам напротив и сконфуженному, покрывшемуся — О Боже! — румянцем лицу, слух её вовсе не подводит.              Она впервые этому не рада.              Всё это так сюрреалистично. Она видит, как у Баку шестерёнки в голове крутятся, как до него медленно доходят собственные слова. Видит и не знает что сделать. Хочется не то рассмеяться, перевести всё в ужасную, неловкую шутку, не то и правда поцеловать и…              Боже, нет, стоп, ужасная, ужасная шутка.              Соня чувствует, как на лице загорается удушливый, яркий румянец, и это, кажется, решает всё.              — То есть, — лепечет Баку, наконец очнувшись от короткого транса, — я имею в виду, это шут…              Следующие секунды проносятся в странном, пространственном вихре: сухие, тёплые губы на горящей щеке, шумный вдох-выдох, а затем режущий слух шелест бумаги и — пустота.              Замедленные мгновения, быстрые движения, оглушающий стук сердца в ушах — всё, смешиваясь, прочно запечатывается где-то в самом важном, самом прочном отделе мозга.              Абсурд какой-то.              — Чего застыл? — Соня перекатывается с носков на пятки, пытаясь найти опору после резких движений. Она ухмыляется ехидно, голос пропитан сарказмом, знакомой, но чужой ей насмешкой, которой она пытается подражать. А ещё — бегающий, избегающий прямоты взгляд. — Чтоб ты знал: в следующий раз тебе это с рук не сойдёт, чёртов Пожиратель! — фыркает она.              Он отмирает. Один короткий шаг назад, и Баку едва сдерживается от облегчённого выдоха.              — О? — ухмыляется он криво. Игривый тон выходит привычно лёгким. — Так будет следующий раз? Я польщён.              — Заткнись! — шипит Соня, словно змея. Она чувствует, как её бравада тает под острым, оглушительным смущением, и, не выдерживая, разворачивается в тот же миг. — Я сейчас, мне нужно… нужно отойти.              Она уходит стремительно, не оборачиваясь, не дожидаясь ответа, который ей и не нужен. Ноги едва гнутся, напряжение сковывает всё её тело.              Становится легче лишь после щелчка замка на двери ванной.              «О Боже».              Пальцы так и остаются судорожно сжатыми на ручке двери, пока глаза медленно фокусируются на белоснежном кафеле. Соня слышит своё быстрое, загнанное дыхание, которое доносится сквозь плотную вату.              Она пытается собрать мысли воедино, но в голове — перекати-поле и оглушительное, ослепляющее…              «Что. Сейчас. Произошло?»              Тяжёлый, шумный выдох немного приводит её в чувства, и свободная рука дёргается. Соня хочет прикрыть ею горящие огнём губы, но обнаруживает, что на самом деле всё ещё сжимает этот проклятый листок.              Замыленный взгляд останавливается на нём.              Внутри вспыхивают странные, импульсивные чувства. Раздражение переплетается с неловкостью, а этот рисунок, словно бельмо на глазу, маслом льётся на эту сковороду эмоций. Соня в отчаянии стонет, искры мерцают перед глазами, и пальцы неосознанно сжимаются, сминая бумагу. А в следующее мгновение с рвением скомканный листок уже куда осознаннее летит в урну, однако же не долетая — падая в паре сантиметров. Она хмурится и отводит взгляд, решая, что это проблемы её будущей, но точно не нынешней. Сейчас ей хочется забыть всё, как страшный сон.              Она знает, что не забудет это теперь, даже если постарается.              Проходит, кажется, долгая минута, прежде чем Соня решается наконец подойти к раковине и включить воду. В зеркало она старается не смотреть, зная и без того, как нелепо сейчас выглядит. Язык скользит по нижней губе, рот наполняется привычным вкусом железа, отчего брови сходятся на переносице. Дурная привычка. Руки опускаются в раковину, она наполняет ладони холодной, почти ледяной водой и окунает в неё лицо.              Соня представляет, как водой смывает все эмоции, как вместе с каплями по её лицу стекает весь гнев, растерянность и жгучее смущение. Она часто так делала по советам дешёвых, бессмысленных форумов.              В конце концов, это легче, чем перестать воспринимать собственные чувства главным антагонистом жизни.              Соня могла бы остановиться и прислушаться к себе. Могла бы взглянуть на своё смущение под другим углом. Могла бы не утопать в стыде, а подумать над его причинами и причинами своих импульсивных поступков. Могла бы… многое. Вместо этого руки тянутся к полотенцу, резкими, грубыми движения стирая влагу.              Ей хочется потянуть время ещё немного, но вместо этого она одёргивает себя и отворачивается от зеркала. Взгляд последний раз скользит по жалкому комку бумаги в углу комнаты, и с глубоким вдохом, словно перед прыжком в воду, Соня открывает двери.              Кожа моментально покрывается мурашками — отчего-то температура в коридоре кажется на несколько градусов ниже. Она замирает, ёжится от холода, рассматривая узоры на стенах, — не хочет признавать, что всё же позволяет себе тянуть время — но её быстро прерывают. Уши улавливают сначала чьё-то тихое шипение, а затем — оглушительный, мяукающий рёв.              Лёлик!              Чувствуя нарастающую панику, Соня больше не медлит, направляясь к источнику душераздирающих звуков — обратно в комнату.              — Ты что делаешь? — вырывается у неё удивлённое, стоит переступить порог.              Перед глазами предстаёт совершенно странная картина: Баку, что и ожидалось, развалился в кресле, как у себя дома, но вот только руки у него вытянуты, и в них он держит — кто бы сомневался! — её бедного кота!              Баку морщится и отвечает, не поворачивая головы:              — Просто пытался погладить твою кошку, — стоит отдать ему должное, он действительно пытался, вот только попытка для Лёлика обернулась пыткой. Соня впервые видит своего кота столь злым: он яростно извивается, шипит, рычит, размахивая лапами во все стороны, пытаясь не то сбежать, не то просто расцарапать. Рука Баку дёргается, и Лёлику всё же удаётся его задеть, прочерчивая длинную, кровавую полосу на правом запястье. Баку рассерженно, почти болезненно шипит: — И вот что ей не нравится?!              — Во-первых, Лёлик кот, — бормочет Соня, хмурясь. Любые мысли вылетают из головы, и она спешит выхватить бедного кота из его рук, прижимая к себе. На удивление тот сразу успокаивается, но всё равно шипит, давая знать, что сейчас не настроен терпеть чьи-либо прикосновения. Рука ласково проходится по серой шёрстке, и Лёлик спрыгивает на пол. — А во-вторых, тебе бы тоже не понравилось висеть над кем-то большим и страшным.              — Я страшный?! — вспыхивает он возмущённо.              На его лице мелькает что-то такое, что Соня определённо не хочет слышать, потому спешит перебить:              — Для маленького кота все мы страшные! Хотя странно, что Лёлик так разозлился, он спокойный кот, — глаза закатываются, однако же губы едва подрагивают от сдерживаемой ухмылки. Она задумчиво оглядывает Баку, и её внимание приковывают еле заметные капли крови на руке. — Всё в порядке?              — А? — он прослеживает взгляд, хмыкая. Баку встряхивает руку, и порез тут же исчезает, словно его и не было никогда. — Конечно. А насчёт кота, он не причём, всё куда проще.              — Проще?              — Животные, как бы сказать… ощущают больше, чем люди, и им это не всегда нравится. Проще говоря, он видит мою истинную сущность. Нельзя его винить за то, что ему не нравится нечисть, — смешок вырывается из его груди.              Соня морщится, неосознанно закусывая губу. Как же непривычно, дико звучит слово «нечисть» в отношении Баку. Она никогда не задумывалась о том, как легко ей забыть о настоящей его сущности.              Он в любом своём облике кто угодно, но только не нечисть.              Соня бормочет что-то вроде «Вот как», хотя в мыслях только «Вот же чёрт», потому что животные слишком важная часть неё. И Баку… тоже. Неприятно осознавать, что две важные части неё конфликтуют.              Она задумывается об этом, а потом хмурится, когда в голову приходит противоречащая мысль.              — А как же Ляля?              — Кто?              — Кролик. Мой. Ты же, ну… вселялся в него когда-то. Вы неплохо ладили.              В голове всплывают воспоминания того дня. Ещё несколько лет она думала, что спас её верный, умный кролик, пока Баку всё же не проболтался во время их очередного разговора. Вспоминая бесконечный зеркальный лабиринт, ту пустоту, страх, отчаяние и неясные тёмные отражения сущностей, шепчущих ужасающие вещи, Соня в очередной раз убеждается, насколько ей повезло, что когда-то она заинтересовала Баку.              — Ладили? Этот бесячий кролик вечно мешался, — его глаза закатываются, кажется, до небес. Соня находит милым его маленькую ложь. — Разве может тебя удивлять что-то, связанное с ним, когда он буквально говорит с тобой?              Это звучит справедливо. Ляля никогда не был обычным.              В любом случае ей не дают об этом долго размышлять. Раздаётся привлекающий внимание хлопок, и она вздрагивает, поднимая взгляд. Баку, потирая ладони, вскакивает.              — Занятие. Оно тебе не понравится.              — С чего бы это? — хмыкает она.              — Просто знаю.              И Соня верит ему. Будет что-то неприятное.              Он задумчиво оглядывает её, о чем-то размышляя, а затем наконец просит:              — Призови для начала энергию, — Соня морщится, раздражённо вздыхая, на что ей лишь ухмыляются, не ведясь на дешёвые манипуляции. — Не дави на жалость, от ещё одного раза не откинешься.              Соня вынуждена согласиться.              За все месяцы это действие стало настолько привычным, что она, не задумываясь, вытягивает руку, призывая полупрозрачную дымку. Соня делает глубокий вдох, ожидая почуять знакомую приторную сладость с нотками свежести и озона. И она действительно её чувствует. Карамель, шоколад на долгие мгновения забивают нос, стремясь донести лёгкий дофамин, но ещё пара мгновений — и запах сбивается, мешается с чем-то другим, совсем незнакомым или…              Наоборот, очень даже знакомым.              В любое другое время она бы ни за что не узнала этот едва заметный аромат, однако воспоминание ночи, проведённой в стране Снов, ещё слишком свежо в памяти.              «Черника», — всплывает на подкорке, и на языке вновь будто ощущается вкус кремовых пирожных и свежих, маленьких ягод.              И это окончательно ломает что-то в голове Сони.              Она так и замирает с теплящейся, едва заметной энергией на руке, вглядываясь в неё, словно та может дать ответы на все вопросы. Сумбурные мысли заполняют её, превращаясь во что-то хаотичное. Соня думает о том, как она вообще различила этот аромат, едва уловимый среди привычных. Разве настолько она чувствительна к запахам? Или это энергия что-то настолько другое, что-то на таком интуитивном уровне, что заметишь любые мелочи? Хотя нет, стоп, почему она вообще думает об этом. Кажется, сейчас её должно волновать что-то посущественнее. Например, почему, чёрт возьми, её энергия вообще решила поменяться?! И на что? На чернику? Ей даже не нравится черника! Да даже в замке Соня попробовала те пирожные скорее из вежливости, нежели из великой тяги.              И разве энергия вообще может меняться? Это нормально?              А если она случайно что-то испортила? Нарушила? Ей не впервой портить непортящееся, ломать неломаемое и ошибаться там, где это невозможно.              «Что за сюр! Я боюсь черники, — думает Соня на грани глупой истерики, — обычно всё наоборот, она меня успокаивает».              Последнее иронично проносится вместе с воспоминаниями о крепких объятиях и мимолётных близких прикосновениях.              И в голове что-то оглушительно щёлкает.              «— Почему тут так много черники? У вас это семейное?              — Ох, ты не знала? — задорно хихикает Астория. — Мой глупый братец просто обожает чернику. Прямо-таки слюнями обли…»              …вается, да. А ещё Соня не может представить появления Баку без этого сладкого, словно въевшегося в него аромата.              Нет, всё же она сделала что-то не так.              — …дке? Соня?              Соня вздрагивает, моргает быстро, судорожно, а дымка на руке исчезает, словно не бывало. Она втягивает воздух и не ощущает ничего.              — Ты объяснишь что происходит? — окончательно вырывает её твёрдый, холодный тон.              Взгляд наконец фокусируется на встревоженном лице напротив. Его глаза хаотично осматривают её на предмет видимых изменений, ранений или чего-то ещё, что могло бы вывести её из равновесия, однако, очевидно, не находят ничего стоящего и вновь возвращаются к лицу. Его брови нахмурены, а губы напряжённо поджаты, но во взгляде слишком явная тревожность. И вновь Баку пытается скрыть беспокойство за холодностью и спокойствием. В кого он только такой?              — Я… Всё нормально, просто… — Соня и сама хмурится, останавливаясь. Она как-то не задумалась, насколько сильно, а главное — почему конкретно её выбило это из равновесия. Хотя, впрочем… — Подожди. Я хочу спросить: энергия может менять свой аромат?              Баку моргает, теряя всю хмурость.              — Это… Да? — он теряется на мгновение, действительно задумываясь. — Да, пожалуй, но… Подожди, твоя энергия поменяла аромат?              — Какое «но»? — перебивает она. — По какой причине это может произойти?              — Это сложно, — его губы поджимаются, Баку кидает недовольный взгляд за оставленный без ответа вопрос, но пропускает эту вольность. Вместо этого он сцепляет руки в замок. Соня видит краем глаза, как его пальцы нервно подёргиваются, и желание спрятать собственные руки поднимается вместе с тревожностью. — Запах энергии складывается не из мимолётных увлечений, это более глубинное. То, что не меняется с привычным ходом времени и изменениями внешними, иногда даже внутренними.              Соня хмурится, теряясь в словах, пытаясь уловить смысл.              — То есть?              — То есть должно произойти что-то серьёзное, чтобы энергия изменилась. Вызванные этим эмоции должны переполнить тебя настолько, что течение энергии собьётся, изменит свой ход, — он задумывается, отводя взгляд к своим сцепленным рукам. — Это… сложно, но может случиться.              — Но что, если никаких сильных эмоций не было? Ты мог бы привести примеры? — осторожно произносит она, на самом деле судорожно копаясь в воспоминаниях. В последний раз она вызывала энергию в тот самый день во время нападения. С этого времени прошло… Неделя? Около десяти дней? Боже, что кардинального могло произойти за жалкий десяток дней?              — Иногда это может произойти из-за проклятия, — выдёргивает из мыслей Баку, видимо, нисколько не щадя её чувства. — Но это редкий случай. Проклятье должно быть сильным, крепко связанным с самим течением энергии, — Соня понимает, что легче ничуть не становится. — Однако чаще всего это действительно из-за сильных эмоций. Ты должна либо сильно что-то возненавидеть, либо полюбить, — его взгляд скользит по её лицу, медленно спускается, словно что-то выискивая, и в голове у него, очевидно, какой-то безмолвный спор с самим собой. Соня видит это по его невидящим глазам и сложному выражению лица, но ничего не говорит — просто ждёт. И в конце концов тот добавляет: — Я могу сказать, что ты не всегда можешь сразу это понять. Иногда огромное количество ярких эмоций входит в привычку, а иногда… ты можешь просто отрицать это.              Она открывает рот и тут же его закрывает, вовремя останавливая себя. Баку не задаёт повторно вопрос, и без того читая всё по лицу. И Соня делает то же самое, давя в себе это удивлённое, любопытное «Твоя энергия ведь тоже менялась?», потому что он дал ей достаточно намёков для ответа.              Баку — тактичен, а Соня слишком научена горьким опытом, чтобы никогда не забывать: любопытство всё портит.              В любом случае она получила ответ на свой вопрос. Легче не становится, эмоции и мысли переполняют её, но Соня выдыхает и заталкивает их куда подальше, прекрасно зная: сейчас не время и не место. Со своими чувствами она может разобраться позже.              А пока её рука взмывает вверх, и вокруг вновь вспыхивает полупрозрачная дымка энергии. На этот раз не ограничиваясь одной ладонью, она расползается змейкой вокруг неё, и Соня глубоко вдыхает, привыкая к запаху.              Да, она может с этим разобраться.              — И что же дальше?              Взгляд возвращается к его лицу, ловит ответный. Соня видит в его глазах смесь странных эмоций, и ей кажется, что она почти может их разобрать, но секунда — и Баку отворачивается.              — Садись, — бросает он, а сам направляется к окну.              Бездумно кивая, она подвигает кресло и садится, наблюдая, как тот вновь разворачивается, опираясь на подоконник. Баку расстёгивает пуговицы на рукавах рубашки, медленно, словно оттягивая момент, подворачивает ткань до локтей. Соня заворожённо смотрит, как оголяется бледная даже в этом теле кожа, усыпанная редкими родинками и тонкими венками. Где-то на подкорке сознания она размышляет, что же её сегодня ждёт, однако мысль ускользает вместе с ненавязчивыми движениями его пальцев. В голове всплывает воспоминание этих же пальцев, крепко сжимающих каких-то двадцать минут назад уже трижды проклятый листок. Соня вздрагивает, смаргивая наваждение.              Ей кажется, что она слышит смешок, однако не может быть в этом уверена.              — Для начала, — начинает он, — напади на меня.              Внутри что-то обескураженно ухает.              — Чего?              — Напади на меня. Кинь в меня свой универсальный шарик.              Растерянный, удивлённый взгляд пробегается по его лицу, и теперь Соня точно уверена: он смеётся над ней.              — Ты… серьёзно, что ли? — бормочет она. — Хотя нет, впрочем, не отвечай, я действительно это сделаю.              И она действительно это делает.              Из-за долгого перерыва приходится сосредоточиться чуть больше и дольше, чем обычно, однако не проходит и тридцати секунд, как над ладонью зависает искрящийся молниями шар. Соня смотрит на чистый электрический ток, переводит взгляд на Баку и замечает лишь его скучающий, ожидающий вид. Комочек сомнения всё ещё шевелится где-то внутри, но Соня вздыхает и просто взмахивает рукой, отпуская шар.              За короткие мгновения магический сгусток преодолевает и без того небольшое расстояние. Ей кажется, что он действительно вот-вот врежется в него, прожжёт рубашку, кожу, и сомнения внутри быстро перерастают в тревожность. Однако тот не врезается. И даже не останавливается, если быть честным, — он просто… растворяется с шипением мокрого фитиля, оставляя после себя лёгкий дымок.              И лишь после этого Соня присматривается и удивлённо выдыхает: пространство в паре сантиметров от Баку едва заметно мерцает светло-золотистым, искажая область вокруг него.              Она поднимает взгляд, ожидая увидеть его самодовольный вид, однако видит лишь хмурость на лице.              — Это щит? — восхищённо тараторит она. — Вышло очень эффектно! Сегодня ты будешь учить этому?              — Да, — прокашливается Баку, встряхивая руки. Золотистое свечение на мгновения дрожит, а после растворяется. — Вообще-то… это было не так, как должно быть. Шар должен был отскочить или просто остановиться, зависит от силы удара, однако… — он прищуривается, и на губах его расползается едва заметная насмешливая ухмылка. — Похоже, твой шар просто не захотел долететь до меня.              Соня удивлённо моргает. Разве он может так? Она создала его с чётким образом и задачей, как и в первый, и в последующие разы, разве может магия быть настолько самостоятельной, умной, чтобы чего-то захотеть? Хотя нет, пожалуй, она думает в неправильном направлении. Разве может энергия быть настолько самостоятельной и умной, чтобы считывать её невысказанные желания и нежелания?              Теперь Соня знает, что да.              — И как же сделать этот щит? — вместо этого спрашивает она.              Баку хмыкает, но продолжает:              — Как я и говорил, тебе не понравится. Щит — это своего рода искажение пространства. Создание преграды — видимой или нет не важно — в материи. Как бы сказать… щит не состоит из твоей энергии, как, например, шар света или большинство того, что я тебе показывал. Энергия создаёт импульс силы, и именно она способна на искажение пространства. К слову, порталы работают примерно так же, не считая отсутствие энергии. Она там всё же есть, — Баку делает паузу, выдыхает, чуть меняя позу. Левой рукой он тянется к плечу, разминая мышцы, и Соня вновь ловит себя на разглядывании. Она отводит взгляд, отвлечённо вспоминая тревожащую мысль: отдыхает ли тот вообще? Впрочем, ей не дают додумать. — Однако это не всё. Для этого, как ни странно, нужна математика, — Соня подавляет сдавленный кашель, вновь поднимая поражённый взгляд. Какая ещё к чертям собачьим математика? — Работа с пространством сложна. Это не то, что зависит от нас или окружающих, — это миллиарды, триллионы атомов и молекул… И вмешательство в них довольно кропотливое, — ей кажется, будто он читает давно заученную лекцию, доведённую до такого автоматизма, что о значении самих слов и не думаешь. Настолько Баку выглядит отвлечённым: его взгляд бессмысленно скользит по полу, одна рука нервно — по крайней мере, ей так кажется — сжимает край подоконника, а вторая всё ещё разминает плечо. Тоже словно бы автоматически. Она шумно выдыхает и заталкивает своё беспокойство подальше, вслушиваясь. — Нужно уметь правильно рассчитывать пространственную ветвь, и для этого тебе стоит взять за привычку всегда носить компас… — он коротко смеётся, подмечая её шокированный вид, даже не глядя. — Я серьёзно. Мне уже давно он не нужен, а тебе придётся довольствоваться этим, пока не запомнишь пару вещей. И не смотри так на меня. Это сложно, но только первое время. В любом случае ты справишься, я знаю.              Соне хочется сказать что-то вроде «Да ты издеваешься надо мной», но вместо этого в мыслях зависает «Ты справишься, я знаю», что в итоге выливается в:              — Ты действительно уверен, что я смогу в этом разобраться? Пару недель назад ты не хотел вообще какую-либо практику мне доверять.              — Конечно нет, — закатывает глаза он. Соня чувствует себя почти оскорблённой. — И сейчас ты займёшься расчётами, а не практикой, — Баку видит, как она супится, и хмыкает. Он поджимает губы, о чём-то размышляя, но потом всё же добавляет: — Не обижайся, тебе действительно рано это изучать. Я не планировал давать эту тему сейчас, но… Возможно, так будет лучше.              Соня вздрагивает и отводит взгляд. Да. Пожалуй, так действительно будет лучше.              Ей лишь жаль, что из-за неё вновь рушатся планы.              — Ладно, — хрипит она, прокашливаясь. — Хорошо. С чего начать?              Баку наконец шевелится, опуская руки и отходя от подоконника. Соня наблюдает за тем, как он взмахивает рукой, подходя к столу, и на нём материализуются несколько густо исписанных листов.              — Вставай и иди сюда, — зовёт он. — Неверное вмешательство в пространство может принести за собой крайне нежелательные последствия, поэтому изучи пока вот это.              Соня подходит ближе, внимательно всматриваясь в листы. Их всего четыре: каждый подписан одной из сторон света, а дальше множество букв (это инструкция?), длинных цифр и формул, формул, формул… От одного вида у неё плывут мысли, она поворачивает голову, желая уточнить что-то, сама не зная что, и натыкается на понимающий взгляд, искрящийся, однако же, смешинками. Баку коротко сжимает её плечо — когда он только успел положить туда руку? — и кончиком пальца разворачивает её лицо обратно вниз, начиная что-то объяснять.              Соня… пыталась понять. Она честно старалась, вслушивалась, всматривалась, игнорировала эту чёртову поглаживающую плечо руку, пока перед глазами лишь двоились формулы. Но, в итоге оказавшись за столом, будучи вперив взгляд в пустующий лист, она понимает, что плохо.              Плохо вообще всё.              И то, что она об этом думает, вместо того, чтобы высчитывать пространственную ветвь по невероятно странной формуле, — тоже плохо. А ощущать выжидающий, изучающий взгляд своей спиной — это вообще что-то на грани ужаса.              В конце концов Соня оказывается там, откуда бежит каждый день сломя голову, — на уроке математики.              Выдыхая, она берёт ручку.              

***

             — Вообще-то довольно неплохо, — Баку переворачивает лист, всматриваясь в кривые цифры, и задумчиво кивает сам себе. — Ты ошиблась всего пять раз, я ожидал меньшего.              Нервный смешок вырывается из груди. Соня открывает рот, чтобы сказать не то «Спасибо», не то «А не пойти бы тебе…», вместо этого она говорит:              — Хорошо, — её зубы почти скрипят, но раздражение удаётся подавить. — И что дальше?              — Ничего, — пожимают в ответ плечами. Баку наконец поднимает голову, встречаясь с её взглядом, и, в противовес насмешливой прямолинейности, Соня видит в его глазах тепло и одобрение. Подумать только, он действительно ею гордится. — На сегодня точно всё. Отдохни, ты хорошо постаралась.              Баку наклоняется к ней, и Соня почти задерживает дыхание, но лишь растерянно моргает, когда тот кладёт лист на стол позади неё.              Он тут же отклоняется, разворачиваясь, и отходит на пару шагов.              — Я оставлю тебе весь материал, постарайся что-нибудь выучить к следующему занятию. Кстати о нём, возможно, мы могли бы встретиться через дня два или три, я сейчас немного занят, поэтому…              — Баку, — перебивает она. — Спасибо.              Соня слышит, как тот растерянно замолкает, и почти может представить его выражение лица.              — Конечно, — его голос всё равно выдаёт его самодовольство и смесь чего-то ещё, каких-то странных чувств.              Поведя плечами, словно стряхивая что-то невидимое, Баку вновь двигается, на этот раз начиная открывать портал, и Соню внезапно тоже охватывает что-то странное.              Желание остановить его. Хотя бы ещё ненадолго.              — У меня ещё вопрос, — тараторит она, подаваясь вперёд. Соня благодарит всё на свете, что вопрос у неё действительно есть. — План. Когда мы приступим ко второй части?              Начавший было появляться портал с шипением растворяется, а Баку останавливается, похоже, задумавшись. Она смотрит на его напряжённую спину, мятую ткань рубашки, — как странно, она ведь всегда идеально выглажена — пока наконец он не разворачивается.              — Я наблюдал за тем местом эти дни. Сегодня утром я заметил, что аномальной энергии там значительно поубавилось. Это значит, что либо нечисть повелась и переместилась, и нам пора действовать, либо, наоборот, поумнела и устроила ловушку, и нам всё равно пора действовать, — Баку отводит взгляд, пальцами задумчиво стуча по губам. — В любом случае выдвигаться нужно как можно скорее, не думаю, что нечисть и дальше будет столько выжидать. Я планировал сообщить вам об этом завтра.              Соня чувствует, как глаза её слипаются, в веки словно насыпали песок, а голова гудит от переизбытка информации. А ещё — острое нежелание оставаться одной.              — Мы можем и сейчас, — выдыхает она.              — Сейчас? — его голос чуть повышается от удивления. — Вдвоём? Тебе разве не вставать рано утром?              — Ну, да, пожалуй… — бормочет Соня, невольно закатывая глаза. Внутри адекватная часть неё соглашается с каждым его словом. — Но ночью шанс застать врасплох выше, разве нет? Если это ловушка, нам это определённо на руку.              Другая часть неё, идущая на поводу странных, мимолётных желаний, в этот раз выигрывает.              Баку замирает, задумчиво отводя взгляд куда-то в сторону. Она видит по его сложному выражению лица, что попала в точку, и он, очевидно, почти искушён.              Редкие крупицы её невероятной удачи, как всегда, работают тогда, когда бы не стоило, и растворяются тогда, когда до скрежета зубов нужны.              — Если ты уверена… — совсем неуверенно начинает он, явно борясь с противоречивыми мыслями, — то мы бы могли. Но, знаешь, если ты устала…              — Вовсе нет.              Баку сглатывает. Он хочет спросить что-то ещё, Соня видит, но передумывает на полпути, так и не решившись.              Кажется, она действительно буквально искусила его.              Внутри вспыхивает радость и триумф, но совесть услужливо подкидывает мысль: но ведь отдохнуть нужно не только ей. Разве она сама не подмечала, насколько вымотанным выглядит Баку?              Соня хмурится, опускает голову и закусывает губу. Ей нужно отдохнуть, ему нужно отдохнуть — разве может она лишать их базовых потребностей из-за мимолётного желания? Смятение и вина переплетаются в ней, заставляя от волнения почти прокусить губу.              Тяжело выдыхая, Соня поднимает голову, чтобы всё же отказаться, но встречается с вдохновлённым взглядом Баку, который уже было поворачивается, начиная создавать новый портал, и… ничего не говорит.              Соня слаба во многих вещах, но больше всего в отказе: своим желаниям или желаниям Баку, — непонятно, что хуже.              Наверное, они эквиваленты.              — Всё готово, можем отправляться. Кулон с тобой?              В его голосе слышна забота, и всё что может Соня — слабо кивнуть.              — Конечно. Идём.