Баллада большой Медведицы

Пока живешь в мире людей — хватайся за человеческое.

Красные бусины крови замерзшими ягодами рябины застывают на замороженных кристаллах снега. На груди альфы нет живого места — кожа лоскутами перемешивается с разодранной одеждой. Глаза затуманены, обсохшие обветренные губы раскрыты. С серого неба сыпется порошок снега, опускается на его раскинутые окровавленные руки. Но Чон Хосок еще жив. Юнги всегда видел только глаза альфы — обычно закутанный с ног до головы, Хосок даже говорил с ним редко, но они неизменно пересекались каждую неделю. Не для разговоров, не по дружбе, не из интереса — Юнги просто покупал у него рыбу, Хосок просто молча брал деньги. Теперь этот альфа в его доме — уже не истекает кровью, но все еще борется с духами, которые желают увести его к смерти. Хосок быстро отогревается у очага, и смуглая его кожа розовеет — совсем скоро простыни становятся мокрыми, а на горячем лбу проступает пот, на котором отблескивает тень от пляски пламени рядом. Обнаженный до пояса — иначе рану нельзя было обработать — он тяжело дышит, сухими губами втягивая теплый воздух жилища Юнги. Грудь альфы все равно, что порезанная ткань, по которой прошлись лезвиями ножей — встретился с медведем, не иначе. Взять бы нитку с иголкой да зашить… Но у них говорят, что тот, кто выжил после медведя, избран духом. Говорят, что духи сами решают, пропустить ли путника обратно в мир людей или же прибрать к себе. Помогай, не помогай — толку не будет: решают духи. Но Юнги пристально вглядывается в тело Хосока не поэтому. — Ты… Припухшие от лихорадки глаза альфы медленно открываются, когда Юнги, насупливаясь, замирает над ним. В руках его дрожит острый нож — им он разрезал остатки одежды Хосока. Теперь держит над его грудью — чтобы добить. — Чужой, — медленно проговаривает омега, шипя. На Хосоке метка чужого племени. На том, кто с самого детства жил с ним в одном поселении. На том, кого он знал еще ребенком. На шее его ободок клейма тех, кто живет за Каменной Грядой. Убийцы. Чудища. Кровопийцы. Вот, кто живет там. — Ты сын врага! Омега почти замахивается ножом, сощуриваясь, но руки его трясутся. Он не имеет права вмешиваться в дела духов: сейчас Хосок в их мире больше, чем в мире людей. Духи решают, вернется ли он к жизни или уйдет в смерть. Хосок не может сопротивляться ему… может ли Юнги убить беззащитного? Пусть и врага? — Ты же знаешь, что я живу на отшибе со стариком Менелаем почти всю свою жизнь, — на бледном обескровленном лице Хосока нет эмоций — он вернулся в сознание на короткий промежуток времени: быть может, ему все еще кажется, что он в мире духов и каждое свое слово альфа проговаривает с усилием, приглушенно, хрипло. На занесенный над ним нож смотрит с равнодушием, будто нет ему дела, что с ним собирается сделать омега. — «Почти», — Юнги продолжает всматриваться в выжженное клеймо, ошейником обхватывающее горло альфы, — ты родился в чужих землях. В стране наших врагов! Омега указывает на метку пальцем, потрясываясь от страха изнутри. Про ахилейцев старшие говорят только страшные вещи: что зубы у них размером с указательные пальцы, что они могут убивать одним только взглядом, что они страшнее озерных чудищ и опаснее лесных духов… Но Хосок таким никогда не был. Всю жизнь Хосок лишь торговал рыбой на своем отшибе и жил со стариком Менелаем, который давно уж ушел от людей. Зубы у альфы обычные — как у всех. И взгляд его не убивает. Лицо не уродливое — наоборот. Такие лица обычно не скрывают под одеждой, но Хосок всегда скрывал: говорили, потому что у него там страшный шрам. — Об этом никто не должен знать, — Хосок указывает на свою шею, потом страдальчески выдыхая: осознает, наконец, в каком он мире — в человеческом — и только сейчас, наверное, понимает, кто перед ним. — Конечно, ты хочешь, чтобы никто об этом не знал, — Юнги шипит, продолжая сжимать нож, — иначе тебя убьют. Ты лазутчик? Что ты делаешь тут? Отвечай мне! — Я просто живу, Юнги. Живу, как и ты. Тихо и спокойно. Я не желаю никому зла. И не причиню его. Но это должно остаться в тайне. Юнги… — Молчи, чужестранец!.. — трясет руками, не осознавая даже, что сам по локоть в крови — в Хосоковой крови, — я убью тебя! — Не убьешь. Не мольба. Не просьба. Не уговор. Он знает, что у Юнги не хватит духу — он не сможет этого сделать. И омега тоже знает об этом. — Ты знаешь меня, — продолжает Хосок медленно, — неужели эта метка делает меня чужим? Метка, которую даже не я себе поставил. Я был младенцем… Юнги прикусывает губу, резко отворачиваясь — окровавленный нож со звоном падает на деревянный пол: он и сам покрывается потом, сам трясется, молится внутри себя, успокаивает сам себя — он не может вмешиваться в дела духов; Хосок сейчас с ними. Если альфа выживет, он выдаст его ярлу их поселения. Если не выживет — всем только лучше. Сердце Юнги обливается трепетом — этот альфа действительно никогда в своей жизни не причинял зла кому-либо… только рыбам. — Уйти ты отсюда не сможешь. Даже встать не сможешь — раны слишком глубокие. Мог бы прогнать тебя, да все увидят, что в доме моем был альфа. Кто возьмет меня в мужья тогда? Если ты выжил после встречи с медведем, значит, дух тебя выбрал — с ним спорить я не буду. Но ты все еще сражаешься за жизнь. Если выживешь, сразу уйдешь. — Спасибо. Юнги, я… — А теперь молчи, — глядит из-за плеча, — мне нужно время, чтобы понять, как мне к тебе относиться. …но что-то внутри юнги коварно нашептывает ему: «Юнги, ты уже знаешь, как ты хочешь к нему относиться. Не поэтому ли ты ходил каждую неделю за рыбой так далеко?..»

ᛈ

Хосок открывает глаза — жар становится сильнее, грудь его изнывает от глубоких ран, набухших теперь. Один рубец застывает над сердцем — это не случайно. Это знак. — У тебя лихорадка, — омега стоит прямо над ним, сдвигая светлые брови к переносице — в руке его ледышка снега, следы которого подсыхают на лбу альфы, — я менял простыни уже трижды. …Кровь кипит в жилах Хосока, и он с трудом различает образы в голове — они расходятся в разные стороны, сходясь вдруг в бледном лице беловолосого омеги, что застывает над ним. Только от взгляда на него можно замерзнуть — Хосоку пока это не помогает. — Я… прости… — Замолчи. — Ты всегда будешь затыкать меня? — усмехается, сразу жалеет: этот смешок болью отзывается во всем теле, головокружением подбрасывает мысли, вызывая чувство тошноты; Юнги смотрит на него почти хладнокровно. «Так тебе и надо, враг!» — Юношей я часто помогал Фолкору… — Знаю, — альфа кивает быстро, почти услужливо. «Юнги, я многое о тебе знаю на самом-то деле» — Если будешь меня перебивать, я уйду сейчас же! — Юнги бросает резко, и Хосок сразу же прикусывает губу. — Я часто видел такое состояние у охотников, — поднимает он подбородок, — только один на моей памяти выкарабкался. Он сейчас наш ярл. Хосок. Это была не просто случайная встреча. Ты что, искал встречи с… матерью-Медведицей? — Как видишь… нашел, — смотрит на свои раны, не понимает: разве живут с такими? Можно ли у него в груди найти сквозную дыру, через которую можно увидеть постель? — Духи и дальше тебя будут испытывать. Но не из простых. Дух матери-Медведицы. Я помогать не стану: ты сам должен будешь пройти через лихорадку и кошмарные видения. Это испытание. — Я знаю. Я был готов к нему. — Готов? Если бы я тебя не нашел, ахилеец, ты бы умер в лесу на морозе! — Моя кровь гораздо горячее вашей, — сглатывает альфа, — не умер бы. «Я знаю, что меня должен был кто-то отыскать. Этим кем-то оказался ты». — Может, мне тебя вернуть туда, откуда я тебя приволок, м? — скрещивает руки, — зачем чужестранцу проходить обряд с Медведицей?.. Чего ты хочешь? — Хочу узнать правду, Юнги, — Хосок ложится обратно на постель, чувствуя наступление нового пожара в теле. …сейчас ему станет многим хуже. Он знает это — слышал сказания тех немногих, кто уже проходил через медведицу: и кости раздробит, и желудок вывернет, и голову расколет, и кожу сдерет… и захочется умереть, только бы не чувствовать больше ничего, а выход только один — терпеть. — Юнги. Спасибо тебе. Правда. Я… не знаю, как мне тебя благодарить. Я никогда этого не забуду. Выполню все, что ты скажешь — не бросай сейчас попусту то, что ты от меня ничего не хочешь. Ты ведь знаешь, что слово того, кто прошел через Медведицу, нерушимо. Ты ведь знаешь, что могут те, кто встречался с Медведицей? У тебя будет время обдумать свое желание. Я его исполню. Обещаю. Омега все ещё стоит над ним — уже без занесенного ножа над разворошенной грудью, уже без яда в глазах, но по лицу его не понять, что он чувствует, о чем думает: глаза ледяные, как вода в проруби. Белые волосы ниспадают на бледное лицо. Губы его будто бы дрожат, но потом быстро вновь смыкаются: — Сначала выживи, чужестранец. Потом и поговорим.

ᛠ

Боль такая, что все шипит: все кости, все мышцы, все мысли в голове — самый последний волосок, самый невинный клочок кожи на пятке. Все покрывается горячими волдырями, которые лопаются от острых игл, которые продолжают пронзать кожу и дальше, потом утыкаясь в кость. Тело поднимают за эти игры, несут к пламени — продолжают жарить то, что уже сгорело. Шипит и голос от страшного вопля боли. Крик потом плавится вместе с голосовыми связками, душа вытекает из тела вместе с белком из глазниц. — Я кое-что увидел. Хосок садится на кровати в ту же секунду, когда глаза его раскрываются после встречи с Медведицей в его далеких снах: все еще видит образ косматого духа перед собой, будто Медведица последовала за ним, будто вышагнула вместе с ним в мир людей. Хосок массирует лоб — только тогда два больших сверкающих медвежьих глаза перед ним исчезают. Тело все ещё изнывает: болят не только раны от когтей, но и каждая мышца в его теле — он отчетливо чувствует каждую. Такова цена за проход в мир духов и возвращение оттуда: нужно платить жгучей болью и жизненной энергией. Если вырваться оттуда не получается, платишь ты гораздо более высокую цену: отдаешь свою жизнь. — Ты вернулся? Окончательно вернулся или… Омега теперь выглядит испуганно… почти даже устало. Только сейчас альфа понимает, во что превратил дом Юнги — точно как если бы здесь пронесся северный ветер: дров в дровеннице осталось немного; те, что есть — разбросаны по полу; скамья перевернута, на рабочем столе Юнги совсем неразбериха, разбросанные ножи, да иглы. — Ох… — Хосок потирает лоб, — я… должно быть… должно быть во время испытания… говорил что-то? Ходил? Я ничего не помню. Прости, если… — Замолчи, — шикает быстро, отводя лицо в сторону… …альфа на мгновение перестает дышать: на жемчужной коже омеги красными бусинами виднеются маленькие царапины с застывшими каплями крови. — Это я?! — Замолчи, — повторяет Юнги с усилием, отводит голову, — теперь я вижу, что ты вернулся окончательно. Что ты видел там, в мире духов? — он осторожно подходит ближе, — если ты вернулся, значит, ты… На холодных сухих губах омеги застывает слово, произносить которое он не хочет. «Достоин» Но Хосок — сын врага. Как он может быть достоин прохождения через Медведицу?.. Как он может покуситься на знания духов, а потом вернуться обратно в мир живых? Он ахилеец — разве есть среди алихейцев достойные люди? — Ответь мне, Юнги, — Хосок слегка тянется вперед, — это я с тобой сделал… или… — Я вопрос задал первым, — горделиво поднимает подбородок. — Точно… — слегка кивает, улыбаясь, — таким я тебя и видел. В мире духов. Я тебя видел. …горделивый. Строптивый. Неожиданно стойкий и упертый — не приручить ласковым словом или нежным взглядом. Только молить Луну, что он сам снизойдет до доброго жеста или хотя бы не прирежет ночью. Тяжело с ним будет. — Ты… видел меня? — хмурится омега. — Ну, конечно, — альфа поднимается с постели так, словно он забывает о всякой боли, не чувствует ее, хотя она все еще топчет кости и все органы внутри; слова произносит с такой же легкостью: будто это известная истина, говорить которую легко и приятно. — Что это значит? — Юнги, хмурясь, стоит на месте, когда альфа неожиданно близко застывает перед ним, — …тебе еще рано вставать. Но Хосок встает. Он выше. Крепче. От израненной кожи веет настоящим теплом — будто он очаг с горчим пламенем; тонкое клеймо на шее не исчезает — все ещё там. Напоминает о том, что Хосок — чужак. Ахилеец. Враг. — Отвечай мне, Хосок, — почти требует омега, отводя от него взгляд, — что я делал в твоих видениях? — Вопрос за вопрос, — склоняет голову, — я на твой ответил. Ты на мой — нет. В такие моменты и тело тоже принадлежит Медведице. Я… я мог делать ужасные вещи, пока был… там. — Ты и делал, — отступает Юнги, все еще не глядя на альфу, — но это царапина не твоих рук дело. — А чьих?.. — Вопрос за вопрос, ахилеец. Хосок не успевает ответить — в двери омеги кто-то стучится.