Смертью храбрых

— У тебя такое лицо, будто ты уксус пьёшь. Дань Хэн вздрагивает, выбираясь из мыслей, в которые ушёл слишком далеко, успев несколько раз заблудиться. Обычно таким грешит Келус. Март стоит рядом и смотрит обеспокоенно. — У меня всегда такое лицо. — Да нет же, точно что-то не так. Дань Хэн вздыхает. — Я думал, вы с Келусом ушли танцевать. — Так и было. — Март падает на барный стул рядом, облокотившись на стойку, и энергичными взмахами подзывает бармена. — Но я устала, а Келус, как всегда, нарасхват. Говорит с кем-то. Дань Хэн что-то мычит в ответ. — Ну вот, опять это выражение. Правда будто тебе уксус налили. Если уж на то пошло «Услада» правда ощутимо кислит. А бар, в который они зашли расслабиться после произошедшего на «Лучезарном шпате», кажется слишком шумным и душным. Почему они не вернулись отдохнуть на экспресс? И где Келус вообще? Мог бы побыть здесь. Ради разнообразия. — Та девушка, Светлячок, — начинает Дань Хэн, — кто она? Март удивлённо моргает, не понимая, почему Дань Хэн спрашивает о том, что и так знает. — Охотница за Стеллароном. «Поэтому в Келуса так и вцепилась», — раздражённо думает Дань Хэн. — Я не об этом спрашиваю, а о… А о чём он, собственно, спрашивает? Дань Хэн смотрит в свой бокал, наблюдает за тем, как поднимаются и лопаются пузырьки в золотистой жидкости. — Неважно. Забудь. Он чувствует на себе непонимающий взгляд Март пару секунд, а потом она вдруг тянет очень не понравившееся Дань Хэну: «О-о-о». — О, так ты тут и правда уксус пьёшь. — Не понимаю, о чём ты. Это «Услада». — Знаешь, когда у тебя было похожее выражение лица? — Март заметно воодушевляется. — Нет, но сейчас, видимо, узнаю. «Против воли». — Когда мы впервые встретили Аргенти, и он начал заваливать Келуса комплиментами, — едва не перебивая его, говорит Март. Дань Хэн вспоминает тот момент. Выходит это подозрительно легко. Потому что у него очень хорошая память (убеждает себя Дань Хэн). Аргенти начал восхищаться глазами Келуса, похожими на золото самых ярких звёзд, волосами цвета звёздной пыли, тонкостью черт лица и крепостью фигуры. Не то чтобы хоть часть из этого было неправдой. Келус красив. Особенно когда в глазах загораются отблески горящего внутри ядра хаоса. А губы растягиваются в острой улыбке, идеально маняще-обещающий изгиб. Голова же чуть наклоняется влево, так что едва качаются пепельные пряди и открывается шея. Сам Келус подаётся чуть ближе. И весь вид его говорит: «Давай встрянем в неприятности? Как нет неприятностей? Тогда устроим!» В такие моменты никакая Идрила не сможет соперничать с Келусом в красоте. Но дело было в том, что Аргенти так наседал, хватая Келуса за руки, словно хотел схватить и унести с собой. Опять же. Не то чтобы Дань Хэн совсем уж не понимал этого желания, но… Они его первые нашли. Эоны, он начинает рассуждать как Келус. В общем, Дань Хэн — исключительно в защиту личного пространства Келуса — отцепил Аргенти от него, а самого Келуса отвёл подальше. И возможно — только возможно! — бросил пару грозных взглядов на Аргенти. Исключительно во имя защиты личного пространства Келуса. — Не вижу ничего общего между той ситуацией и нынешней, — отвечает Дань Хэн. — Сконцентрируйся не на событиях, а на том, что ты тогда чувствовал, — подсказывает Март. Дань Хэн поступает так, как говорит Март, хотя обычно делает всё наоборот. Он вспоминает, что чувствовал, когда Аргенти так очаровательно улыбался Келусу, держа его за руки, а Келус ещё более очаровательно смущался. Вспоминает, что ощутил, когда увидел сначала совместное фото Келуса и Светлячка, а потом его у неё на руках. Ну после невероятного облегчения, что Келус не разбился, конечно. На самом деле практически ничего. Всепоглощающий страх за Келуса, а после облегчение обрушилось на Дань Хэна такой оглушающей тишиной, что потом захотелось только прижать Келуса к себе и постоять так немного. Что Дань Хэн и сделал. Прижал к себе. Постоял, уткнувшись носом ему в волосы, шепча невнятное: — Ну говорил же тебе, не подходи к краю — свалишься. А ты? Правда ведь говорил. Ещё когда Келус полез на самый нос «Лучезарного шпата» за бумажной птичкой, потому что ну ему надо, а ещё посмотри, какой вид отсюда красивый, и ветер такой ух, я будто лечу, да я умею держать баланс честно, да не стаскивай меня! — А я подошёл. И упал, — говорил Келус, и руки его чуть дрожали, когда он обнимал Дань Хэна в ответ. И почему-то казалось, что он не о падении с «Лучезарного шпата» говорит. О чём тогда? После Дань Хэн чувствовал себя странно, будто жарко и холодно одновременно, будто хорошо, но в то же время температура и прилечь бы, лучше бы рядом с Келусом, как в те разы, когда он, засидевшись у Дань Хэна в комнате допоздна, засыпает в его кровати, вот так прилечь и полежать немного, чтобы до конца успокоиться и осознать, что Келус не собирается умирать. Пока что. До следующих неприятностей. Неделю продержаться — будет неплохо. Тогда почему сейчас он не сидит успокоенный? Будто в стакан правда уксуса плеснули, а в стул иголок вонзили. Что он чувствовал тогда с Аргенти? Конкретно к самому Аргенти — ничего плохого, он хороший и приятный человек. Светлячок — судя по всему, тоже. Дань Хэн искренне благодарен ей за спасения Келуса, но… Но. Но что? В ситуации с Аргенти это неясное неприятное чувство пропало, когда Дань Хэн увидел, что так же, как и Келуса, Аргенти может восхвалять фикус. А Келус уже следующим вечером уснул у Дань Хэна на коленях. Сейчас же, когда Келус был рядом со Светлячком, когда они летели вместе во взрывающемся фейерверками небе… Дань Хэн не знал, как назвать то, что чувствует. «Пьёт уксус», да? — Я не ревную. Прозвучало жалко. Эти слова едва ли не бегущей строкой в глазах Март пронеслись. — Мне кажется, что Светлячок правда влюблена в Келуса, хотя бы немного, — совершенно не помогла Март. Во рту сделалось ещё кислее. С чего бы Дань Хэну ревновать? Келус же признался ему в любви. О Эоны,Келус признался ему в любви, а Дань Хэн так ничего ему и не ответил. При этом сидит и ревнует (?) тут он. Нелепость. С другой стороны, это же было до встречи со Светлячком. Вдруг Келус уже передумал. Не то чтобы Дань Хэн считал его ветреным, но какой смысл хранить верность тому, кто даже не ответил на твои чувства? Голова начинала болеть. В чём правда не было смысла, так это в том, чтобы пытаться приложить к чувствам логику. — Дело вовсе не в том, что чувствует Светлячок, и даже не в том, что чувствует Келус. — Неожиданно на соседний стул опустилась Химеко. В её низком бокале янтарём переливался виски. — Дело даже не только в том, что именно ты чувствуешь. А в том, почему. Дань Хэн и Март посмотрели на неё одинаково вопросительно. — У каждого чувства может быть множество причин для появления, — улыбнулась Химеко, поправив заколку в волнах алых волос и отпив виски. — Ревность опасна, когда вызвана слепым желанием обладать. Присвоить. Сделать только своим. Это уже не столько любовь, сколько эгоизм и жадность. — Ничего такого я точно не чувствую, — покачал головой Дань Хэн. Он точно был не против того, чтобы Келус заводил друзей, общался с кем хочет. Общество Келуса — совершенно уникальный опыт. Было бы нечестно лишать кого-то такого приключения. — Ревность может быть вызвана недоверием к тому, кого любишь, — продолжила Химеко. — Или к себе. Себе Дань Хэн не верил. Очень старался научиться этому, но выходило… постепенно и с переменным успехом. Он не умеет так красиво выражаться, как Аргенти, или улыбаться так мило, как Светлячок. Может, в какой-то момент Келус поймёт, что в Дань Хэне нет ничего особенного, кроме груза прошлых жизней. И разлюбит. Может, уже разлюбил. — Может, он уже понял, что со мной не слишком интересно. — Именно поэтому он уже несколько минут сверлит твою спину взглядом и ждёт, когда ты обернёшься, — улыбается Химеко. Дань Хэн тут же оборачивается. И встречается взглядом с Келусом. Тот теряется на пару мгновений, как часто бывает с теми, кто долго смотрел на кого-то и вдруг оказался замеченным. Но быстро находится. Находит себя, свою бесшабашную смелость и бесконечное, точно космос, стремление дестабилизировать всё вокруг. Рядом с Дань Хэном он оказывается меньше, чем за секунду, и… …в глазах загораются отблески горящего внутри ядра хаоса, жгут расплавленным золотом. А губы растягиваются в острой улыбке, идеально маняще-обещающий изгиб. Голова же чуть наклоняется влево, так что едва качаются пепельные пряди и открывается шея. Сам Келус подаётся чуть ближе. И весь вид его говорит: — Потанцуешь со мной? — Я не умею, — отвечает Дань Хэн, и всё равно вкладывает руку в его протянутую ладонь. Это происходит само собой совершенно естественным путём. Это что-то из законов физики. Звёзды притягивают к себе планеты. Планеты — всё, что находится на их поверхности. Рука Келуса — ладонь Дань Хэна. — Поверь, даже если ты обступаешь мне все ноги, я не замечу. Дань Хэн хочет спросить «почему?», но в этот момент Келус тянет его на себя, заставляя подняться с барного стула. Закон притяжения работает. Расстояние между ними сокращается. Одна ладонь Келуса сжимает ладонь Дань Хэна, а другая ложится ему на поясницу, и Дань Хэн понимает: он тоже не заметит. В смысле, даже если в него врежется межгалактический экспресс. Дань Хэн не в восторге от Пенаконии, она слишком яркая, суматошная и абсурдна. Такие вводные вызывают у Дань Хэна исключительно приятные чувства, только если прилагаются к Келусу. А ещё у Дань Хэна не самые лёгкие отношения со снами. В общем, Пенакония успела потрепать ему нервы. Но в то же время в какой-то момент своих странствий здесь Келус научился танцевать. А ещё получил шляпу. И, о Эоны, кто вообще мог подумать, что одна лишь шляпа, пусть и шляпа Часовщика, может превратить Келуса в, как сказала Март, «флиртующую катастрофу межгалактического масштаба». Можно было бы сказать, что это преувеличение, но когда Келус подбрасывает шляпу, легко прокатывает её по плечам, а после, снова подбросив, ловит, надевает на голову и бросает на Дань Хэна взгляд из-под полей, у Дань Хэна в груди умирает и рождается заново целая Вселенная. Музыка ускоряется, и Дань Хэн запоздало понимает, что они движутся под ритм. Просто внутри него снова что-то взорвалось, и его на несколько мгновений оглушило и ослепило. Дань Хэн всё ещё не до конца уверен, что кто-то вроде него имеет право танцевать с Келусом. Говорить с ним. Путешествовать с экспрессом. Заводить друзей. Он сказал об этом Келусу не так давно. В одной из бесплодных попыток (не объясняя) объяснить, почему не отвечает на его чувства. Тогда Келус спросил: — Неужели ты до сих пор считаешь себя преступником? — Не знаю, — ответил Дань Хэн. — Возможно. — Тогда просто укради это право. Ну раз ты и так преступник. И, наверно, сейчас Дань Хэн делал именно это. Крал Келуса у всех, кто хотел бы с ним танцевать. В движениях всë просто, Дань Хэн сразу запомнил последовательность. Шаг вперёд. Два назад. Крутой разворот и снова вперёд. (Совсем как в их с Келусом отношениях.) Приблизиться. Чуть прогнуться назад. Переплестись ногами, стараясь не запутаться. Сгореть в звёздном золоте чужих глаз, замерев на мгновение. Собрать себя из пепла, лишь для того, чтобы чувствовать, как ладонь Келуса скользит по спине на подъёме. Повторить. Не забывать дышать (опционально). Келус смотрит на него, не отрываясь. Смотрит так, будто Дань Хэн — средоточие Вселенной, будто, кроме него, никого не существует. Келус давно так на него смотрел. Ещё до начала танца. До Пенаконии. До признания. Шаг вперёд. Два назад. Крутой разворот. Дань Хэн чувствует себя глупо. Ревновать не было смысла. Келус не хотел танцевать ни с кем другим. Не хотел любить никого другого. Шаг вперёд. Приблизиться. Прогнуться назад, чувствуя, как рука Келуса скользит по спине вниз. Кажется, музыка стихает. Или это просто Дань Хэн перестаëт её слышать, оглушённый очередным взрывом внутри грудной клетки. Может, закончился трек. А может, закончился свет, и Вселенная сейчас сжалась до точки сингулярности, чтобы через одно бесконечное световое мгновение взорваться хаосом нового рождения. Именно в этот момент, в момент абсолютной тишины и покоя за секунду до взрыва, Дань Хэн наконец понимает, что должен был сказать уже давно, и не удерживает слова внутри, выдыхая: — Я тебя тоже.