Второй шанс

Ночь Сальери провёл в попытках разобраться, как работает магическая книга с кнопками. Во время репетиций он успел подметить, что из подобных штуковин обычно извлекают множество информации, к примеру, отправляют друг другу письма, заставляют играть музыку или, что особенно удивило Антонио, даже просматривают ноты! «Вероятнее всего, предварительно их вкладывают внутрь аппарата, чтобы не возиться с бумагами. Умно, умно!» — с такими мыслями Сальери то поднимал, то опускал ноутбук в поисках спрятанных нот. Он даже умудрился открыть дисковод, дёрнувшись от неожиданного щелчка, но и там партитур не оказалось. Пустой тратой времени было бы считать количество минут, потраченных маэстро на то, чтобы просто-напросто включить волшебный аппарат, и то, по чистой случайности. Ещё дольше он трогал пальцами монитор, разговаривал с иконками, прося их сделать «что-то полезное», а магия мышки открылась ему, когда он двинул её локтем и заметил, что на «цветастой странице» зашевелилось что-то белое и невзрачное. Антонио даже попробовал закрыть глаза и вновь обратиться к Флорану, для которого эти действия явно не составляли труда. Тот, как назло, не только играл в молчанку, но вдобавок и путал воспоминания самого Сальери. Для мужчины, обладавшего весьма неплохой памятью, неспособность провернуть то, что он уловил ранее днём, послужила очередным ударом по самооценке. Но жизненным кредо Сальери всегда была усердная работа вопреки неудачам, поэтому он продолжал играть в кошки-мышки с убегающим курсором и пытаться добиться хоть малейшего прогресса. Три часа ночи. Кликая всеми кнопками мыши по очереди в бешеном темпе, так, что кнопки эти чуть в мышь не вдавились, Антонио сумел наконец открыть файл, находящийся на рабочем столе и озаглавленный как «Сцен_2009». О чудо — всё было ровно так, как и у обычных людей этого века. Злорадствуя над тем, что он сумел разобраться во всём вопреки козням Фло, Сальери принялся читать текст от начала и до конца. Пять часов утра. Голова Антонио раскалывается то ли от усталости, то ли от того, что он за два часа прочёл историю человека, о котором он сам мог бы написать роман на тысячу страниц, при этом не сводя собственное участие в чужой жизни до пары колких реплик и неуместного драматизма. Разумеется, всю историю гения невозможно уместить на столь малом количестве листов, но Сальери не угодило то, сколько времени уделили любовной жизни Вольфганга. Публика всегда неровно дышала к романтике и интригам, но либреттисты определённо спутали Моцарта с героем его авторства — Дон Жуаном — приправив его образ мимолётной любви к музыке. Неудивительно, почему Микеле в своей роли казался ему не более, чем героем-любовником, носящимся, как угорелый, с нотами, словно желая с их помощью завлечь падких на тонкую душевную натуру дам. Пока Антонио был увлечён чтением, аппарат не прекращал периодически издавать странные звуки, вслед за чем ярко мигали изображения снизу. Закончив со сценарием, Сальери наконец решил разобраться в устройстве ноутбука, и нажал на иконку в форме буквы «е». «Фейсбук» — так назывался лист, открывшийся перед ним — кишел цифрами и надписями, при наведении на которые прямоугольник заливался иссиня-серым цветом. Антонио неуверенно нажал на вкладку с сообщениями, и первым, что он увидел, было имя Микеланджело. Рядом с ним светилась тройка, нажав на которую Сальери перешёл на другой белый лист, где книжным печатным шрифтом были написаны короткие фразы. «Вечер добрый, Фло. Чуть не забыл, что обещал альбом сбросить. Я файлом отправил, чтобы тебе было проще…», — Антонио не мог разобрать значение следующего слова, и разделил его надвое, — «… отдалённо грузить». Сразу под письмом находилось диковинное изображение. Сальери попробовал на него нажать, но ничего не происходило. Он повторял это действие раз за разом совершенно безрезультатно. Ему хотелось написать в ответ, что он не может прослушать альбом и нуждается в помощи, но Антонио Сальери ненавидел просить других о помощи. В итоге он принял решение вовсе не отвечать и закончить на сегодня с исследованиями: время, как-никак, было позднее. К тому же, свет, исходящий от экрана, резал глаза своей яркостью, и посему композитор принял решение продолжить по окончанию следующего рабочего дня. От переизбытка впечатлений Антонио долгое время не мог уснуть. Его голову заполняли мысли о том, как бы он сам переписал реплики в спектакле, сумеет ли Микеле вскоре оправдать его ожидания, и, наконец, придётся ли ему танцевать польку? Сальери думал обо всём, кроме неудачной попытки прослушать присланную Локонте музыку.

***

Голод и нехватка сна, увы, не освобождали Сальери от похода на работу. На этот раз он подготовился получше: аккуратно упаковал гитару, лежавшую на диване, в чехол, положил в карман бумажник. Но сценарий он, как ни крути, найти не смог, а ноутбук брать с собой было опасно — кто знает, что ему нужно для работы? Не может ведь эдакое изобретение работать лишь при помощи мышки. Такси высадило Антонио там же, где и в прошлый раз: недалеко от Дворца спорта, и ровно так же близко к кафе, где вечером Сальери проводил время с Микеле. Время до начала репетиции ещё оставалось, и мужчина, ощутивший лёгкое головокружение и слабость в ногах, как только вышел из машины, поспешил заскочить в заведение и прикупить съестного. Смерть, увы, не освобождала от необходимости питаться. — Круассан с шоколадом и кофе без сахара, пожалуйста, — Сальери сделал заказ и сел за свободный столик. — О, так тебе тут понравилось? Ты просто стеснялся есть при мне? — напугавшим композитора человеком оказался Микеле. Антонио не удивился — к такому быстро привыкаешь, да и упадок сил не позволял ярко среагировать. — Я просто не завтракал, — пробормотал Сальери, пряча лицо за стаканом с горячим кофе. — А я вот позавтракал, и приехал пораньше, — Локонте звучал донельзя довольным собой. — Вижу, — вяло ответил Антонио. — Ты даже не удивишься тому, что я впервые не опоздал на репетицию? — возмутился Микеле. — Нет, — пожал плечами Сальери и принялся за круассан. — Это банальный минимум, который должен выполнять рабочий на службе. За что тут хвалить-то? — Ладно, забудь, — Микеле тоже отпил из чашки. Там, судя по запаху и консистенции, был кофе с молоком. — Слушал вчера то, что я сбросил? Сальери сначала и не понял, о чём говорил Локонте. Итальянец с интересом ждал его реакции, но Антонио, наконец догадавшийся, что речь шла о музыке, не решался взглянуть мужчине в глаза. Он долго думал, как бы объяснить, что он не слушал не потому, что плевать хотел на чужие интересы, а потому, что не разобрался, как открыть файл. На ум ему не пришло ничего лучше, чем ответить: — Время было позднее, поэтому я не видел, что ты мне писал. Лицо Микеле заметно помрачнело, а весь энтузиазм, переполняющий его, улетучился. Он не ушёл: продолжал сидеть и медленно попивать кофе, время от времени поглядывая на часы, словно считая секунды до момента, когда внезапный уход будет не грубым, а оправданным. — Мог бы и получше подумать, прежде чем соврать. Я же не слепой, и видел, что сообщение отмечено, как прочитанное, — с этими словами Локонте встал и, бросив короткий взгляд на Флорана, направился к выходу. Современные технологии, настолько впечатлившие Антонио ранее, теперь только раздражали. Раньше было проще: человек получал конверт, открывал письмо, а затем мог сжечь, сославшись на то, что почтальон оказался непутёвым и не справился с работой. — Я утром открыл и не успел прослушать, — Сальери догнал товарища у выхода и принялся оправдываться, что не было ему обычно присуще. Он считал, что благополучие Локонте его не касалось, но проснувшаяся совесть побуждала загладить свою вину то ли перед этим человеком, то ли перед Моцартом, которым этим утром от Микеле и не пахло. — Брось, ты всё равно не обязан. Я не в обиде, но врать было необязательно. Сказал бы, как есть, — судя по тону, Микеле, напротив, затаил обиду, но решил не делать из мухи слона и притворился. Оба появились в главном зале ровно в девять, чем удивили Дова, уже вовсю погружённого в работу. Режиссёр сообщил, что ближайший месяц он планирует забить репетициями отдельных фрагментов, а затем, когда до премьеры останутся считанные дни, прогонять полностью всю постановку. Самые загруженные дни были позади, по крайней мере, для актёров. — А где остальные? — спросил Микеле, стоящий в метре от Фло и старательно избегающий зрительный контакт с его взглядом, так же отведённым в пол. — Попросил прийти попозже. Мне проще начинать с вас двоих, у Флорана не так уж много выходов, и все они не сложные, так что я смогу его отпустить на пару часов, до песен. А вот тебя я подержу до вечера, — обратился Аттья к Локонте. — В таком случае, приход без опозданий — единоразовая акция, — шуточным тоном возмутился Микеле, будто бы его не задел недавний разговор. Всё же, Антонио поражался тому, как быстро у Локонте менялось настроение, как по щелчку. Черта эта была раздражающей, но знакомой. Дождавшись своей очереди, эти двое таки вышли на сцену, а именно на «Vivre à en crever». Антонио потерял надежду на то, что Микеле выполнит условия сделки. Это было бы справедливо, учитывая халатное отношение Сальери к своему обещанию. Антонио безумно хотелось высказаться, но ситуация не позволяла: оба уже стояли на своих позициях, готовые к игре, да стал бы Микеле слушать того, кто не прислушивался к нему? Сальери, человек, посвятивший свою жизнь музыке, задавался вопросом: действительно ли она была смыслом его жизни, или же его больше заботило то, какую жизнь и рядом с кем он прожил, пока творил музыку? На его месте Моцарт бы все силы приложил к попытке открыть файл и послушать альбом, чтобы прочувствовать звучание современности во всей её непривычной красе, в отличие от Антонио. Сальери, увы, не мог передать противоречия в своей душе кому-либо другому, ведь его сочли бы сумасбродным, но сам он чувствовал, что теряет себя. Лёгкая мелодия, начавшая играть на фоне, не вызывала ярких эмоций, не вызывала желания выписать её на слух и скорректировать. Музыка просто-напросто перестала быть необходимостью, за счёт которой Сальери обеспечивал себя и семью, и сменилась другой работой, устраивавшей его, по крайней мере пока что. Микеле явно прислушался к его совету, ведь как только зазвучала музыка, он словно стал другим человеком: даже лицо осело, как при болезненной лихорадке. Всё своё желание спросить, в порядке ли настолько правдоподобно игравший Микеле, Антонио выразил в предписанных ему репликах, с трудом их вспоминая, ведь картина, столь напоминающая смерть Моцарта, затмила его разум. На сцене они были не одни: дух с косой незримо давил на Микеле, заставляя его звучать прерывисто, вести борьбу за последние слова. Вольфганг воскрес, чтобы вновь умереть, но уже на сцене. Посреди песни Антонио ощутил, как по щекам его стекают слёзы, солёными каплями оседая на губы, нараспев твердящие слова, которые ему было не суждено сказать в прошлой жизни. Когда Сальери стоял прямо перед Моцартом, слушал его не угасающий даже на смертном одре оптимизм и веру в будущее, ему казалось, что он и не перерождался вовсе. On se reverra. Как много значила для него эта строчка, вертевшаяся на языке двести с лишним лет назад, внушающая надежду на то, что день, подобно сегодняшнему, настанет. Хоть этот Вольфганг и был старше его, носил множество нелепой бижутерии, сейчас, на сцене, он был тем Вольфгангом, которого он прекрасно помнил, которым восхищался. Появилась мысль нелепая, но отражающая желания Сальери: если теперь Моцарт мог оставаться собою и напоминать о лучших годах жизни маэстро, пускай он снова и снова умирает перед ним, а затем воскресает, чтобы продлить сладкие грёзы хотя бы ненадолго. — Не знаю, что ты изменил, но оставь всё, как есть. Даже Фло на эмоции вывел, — Дов по окончанию фрагмента выглядел восторженно, сдерживаясь, чтобы не зааплодировать и не перехвалить Микеле. — Мне сегодня снился сон, в котором я умирал, но не умер окончательно. Я терпеть не могу кошмары, но раз тебе понравилось, то это к лучшему, — Микеле звучал слегка расстроенным, и Антонио хотелось поскорее отвести его в сторону, после того, как Аттья закончит анализировать ошибки. На этот раз недочёт по его словам был один: Сальери вёл себя более встревоженно, чем Констанция, и ему посоветовали держать себя в руках и не выходить из роли. — Настолько сильно не хочешь признавать, что тебе помогли мои советы? — с долей насмешки поинтересовался Антонио, как только их освободили. Теперь он обращался не к Моцарту, а к Микеле, пришедшего в себя после тяжёлого акта притворства, как бы неприятно не было его так называть. — Твои советы до лампочки. Пока сам не почувствуешь, не поймёшь. Но, видимо, они отпечатались у меня в голове, раз вылились в сон, где я сам всё осознал без твоей помощи, прошу заметить. Теперь ты официально причина моих ночных кошмаров, Фло, — Локонте с трудом скрывал напряжение и тревогу, испытанные во время сценической смерти. — Сделка всё ещё в силе? Антонио коротко кивнул и повёл Микеле к выходу из зала, чтобы спокойно всё обсудить, без криков режиссёра на фоне. — А я так надеялся, что ты мне польку станцуешь. Дову уж слишком нравится, когда я страдаю, а теперь вас, таких садистов, двое, — Локонте последовал за Сальери. — Ну, что у тебя за желание? — Пойдём в каморку с инвентарём, — не обращая внимание на разбитое состояние Микеле, Антонио повёл его по направлению к комнате. где он за день до этого развалился на полу. — Там и увидишь. — Интригуешь, интригуешь. Правда, если твоё желание — поцеловать меня, не будь таким стеснительным, не обязательно делать это за закрытыми дверьми, — пошутил Микеле, но Антонио шутку не понял и остановился прямо перед дверью с круглыми, как два пятака, глазами. — С чего бы мне тебя целовать? — спросил он совершенно серьёзно. — Говоришь так, что если бы я назвал минимум три причины, ты бы сразу же побежал меня целовать, — Локонте прикрыл лицо рукой, не в силах больше терпеть прямоты Флорана. — Так что ты от меня хочешь? За двадцать минут перерыва, надеюсь, успеем с этим покончить. Сальери понятия не имел, в каких отношениях находились Мот и Локонте, раз подобные шутки были для них привычными. Не могли ведь они… Нет, уж точно не могли, иначе Микеле бы не упоминал его скрытность и молчаливость при каждой возможности. Когда двое состоят в отношениях, они открыты друг с другом. Конечно, не всегда: Сальери вспомнилась его совместная жизнь с Терезой, в которой она приносила ему ужин, а он — деньги домой, и более друг от друга они ничего не требовали. — Играй, — Сальери приподнял крышку пианино, стоявшего в каморке, и выжидающе уставился на Микеле. — Ты хочешь, чтобы я для тебя сыграл? Господи, какой же ты сентиментальный, — Локонте встал у клавиш и опустил руки в подготовительное положение. — Что именно? Могу вот так. Пальцы Микеле запрыгали на клавишах, и помещение заполнила незамысловатая мелодия: явно что-то современное. Локонте даже подпевал себе под нос, настолько быстро он увлёкся процессом, но мелодия звучала как набор нот, ничем не отличающийся от попытки Сальери помянуть прошлое. — Не то. Можешь сыграть что-то из классики? — прервал его Антонио, как обычно не стеснялся прерывать игру своих учеников, не представляющую из себя ничего стоящего, что хотелось дослушивать до конца, упиваясь звучанием. — Так бы сразу и сказал, — Микеле убрал руки с клавиш и перевёл огорченный взгляд на Антонио. — Давай ты лучше сразу скажешь, что хочешь от меня услышать, чтобы я оправдал твои ожидания и выполнил свою часть уговора. — Баха или Гайдна, можно даже Моцарта, — звучало это, словно первые два композитора были упомянуты невзначай. — Хотелось бы услышать, как ты импровизируешь, вносишь в игру что-то личное, мне хочется, чтобы ноты были чужими, а смысл, который ты в них вкладываешь — твой собственный. Понимаешь, о чём я? Микеле аккуратно, не вымещая гнев на инструменте, опустил крышку инструмента, и решил выплеснуть эмоции на Флорана, который явно не сломается от одного резкого выпада: — Как долго ещё это будет продолжаться? Я отказываюсь играть на таких условиях. — Нужно было не принимать условия сделки, — ответил Сальери, максимально приглушая совесть, подсказывающую, что он заходит слишком далеко. — Ладно, хорошо. Если ты успокоишься, я сыграю, — с этими словами Локонте поднял крышку инструмента и продолжил играть. Из всех предложенных композиторов он выбрал Моцарта, отрывок из «Волшебной флейты». Вена на шее Микеле вздулась от напряжения и концентрации, но он не прекращал, явно ожидая соответствующий сигнал от Мота. Антонио решил на этот раз не перебивать чужую игру, хоть у него и возникало такое желание. Одно дело, когда Микеле играл что-то незнакомое, другое — когда тот, кого он считал Моцартом, играл, вопреки всем стараниям, до жути посредственно. Об ангелах, музах и скрипичном ключе вместо сердца не было и речи: Микеле определённо не горел желанием играть на клавире, и Сальери своей напористостью превращал процесс музицирования в сущий ад. Он прекрасно это осознавал, но не желал признавать, что тот, кто своей схожестью с Вольфгангом не более часа назад заставил его глаза прослезиться, управлялся с клавиром, как медведь с топором. — Мы в расчёте? — произнёс Локонте, доиграв мелодию до логического завершения. — Я услышал достаточно, спасибо, — в голосе Сальери чувствовались нотки недовольства, но он решил не добивать Микеле нежеланной критикой. Как-никак, чувства ему не были чужды, и он знал, когда стоит вовремя остановится. — Это самое странное, что мне доводилось делать за последнее время, — Локонте направился к выходу из каморки, не дожидаясь Фло. — Если захочешь извиниться — жду тебя в гримёрке после репетиции. Антонио дождался, пока Микеле не покинул помещение, предоставив ему пространство для размышлений. Пересекаться с Локонте не хотелось, хоть и пришлось бы в конечном итоге. За что он, собственно говоря, вообще должен был извиняться? Да, он требовал от Микеле невозможного, но делал это ради его же блага, надеясь, что в попытках подражать Моцарту он наконец осознает, что итальянский певец — лишь оболочка для великого гения, что спрятан глубоко в его душе, и без надлежащего толчка никогда не вырвется наружу, так и оставшись заключённым в чужом теле. На протяжении всех последующих часов, которые Флоран должен был провести среди труппы, Антонио тщательно избегал Микеле и сводил контакты с коллегами до минимума, не теряя веры в то, что они за ним присматривают. Под их тщательным надзором нельзя было попытаться заговорить, к тому же, Микеле сам попросил встретиться по окончанию дня именно в гримёрке, и Сальери решил дать ему остыть. Парой слов, всё же, довелось переброситься с Клэр, явно решившей после вчерашнего, что они стали лучшими друзьями, и пытающейся выведать, почему они с Микеле друг друга избегают. Антонио на это отвечал, что они и до этого не особо общались, и сейчас ничего не изменилось, но актриса не верила его словам и не прекращала мимолётные расспросы, пока наконец не сдалась пред повторяющим одно и то же Фло. Песни давались ему уже гораздо легче, но играл он их без особого энтузиазма, напевая текст по памяти и позволяя рукам действовать по наитию. Одним словом, он проживал чужой день, чувствуя себя в своей тарелке и не боясь сделать что-то не так, ведь так называемую инструкцию он уже прочёл ночью. В какой-то момент он даже засомневался, стоило ли ему вообще идти к Микеле и унижаться перед ним, раз репетиция шла, как по маслу, не смотря на конфликт, и их разногласия не мешали Сальери мирно существовать в подобных условиях. Вернее, не мешали Флорану, коим Антонио, погрузившись в работу, себя ощущал. Нет, заглянуть к Локонте было необходимо — так решил Сальери, оградив себя от надежд Мота спокойно покончить с делами и уехать домой. Как только Дов объявил о конце рабочего дня, Микеле спохватился чуть ли не первым и, на прощание приобняв каждого в комнате, демонстративно не подходя к Флорану, направился в гримёрку за вещами. Антонио тот час же ринулся за ним, сопровождаемый множеством удивлённых взглядов. Дверь оказалась открыта, и некоторое время Сальери топтался у неё, колеблясь, стучать, или же нет. По итогу он зашёл без стука, застав внутри Локонте, собиравшего вещи в рюкзак. Тот молча бросил на него взгляд, продолжив заниматься своим делом, и явно не желая заговорить первым. — Ты просил зайти, — прервал затянувшееся молчание Антонио. — Не просил, а советовал. Причём не без причины. — Я это и имел ввиду. Если тебя такая мелочь действительно задела — то я виноват, — извинения звучали скомкано и неискренне. Все фразы, что сочинял в голове Сальери на коротком пути к Микеле, вылетели из головы. — Ты виноват, это факт. А в чём? — выуживал из него по слову Локонте, не верящий тому, что Флоран действительно взялся за ум и пришёл просить прощения. — Во всём, — перед глазами Антонио возник Моцарт, скрестивший на груди руки и требующий честной исповеди. — В том, что недооценивал тебя, держал тебя в напряжении и не позволял заниматься тем, чем ты хотел. В попытках принизить тебя, в неприятных словах, которые я говорил не от души, а чтобы задеть, сам того не желая. Наконец, в том, что из-за меня ты умер, а я не хотел доводить тебя до такого состояния… — Господи, Фло, последнее было лишним. В кошмарах нет твоей вины, я сам загнался. Да и остальное ты преувеличил, но я рад, что ты всё осознал, — складки на лице Микеле разгладились, но звучал он всё ещё недовольно. — Я тебя прощаю. «Спасибо, Вольфганг», — чуть не вырвалось из уст Антонио, но он вовремя осознал, что слова эти подольют масло в огонь, как и любое упоминание композитора. — Тебе полегчало? — спросил Сальери, стараясь вести диалог не с образом, что столь реалистично накладывался на фигуру мужчины. — Да. Всё будет в порядке, если ты прекратишь сравнивать меня с Моцартом. Иначе я возненавижу свою роль и сдуюсь ещё до премьеры. Я, к твоему сведенью, всё ещё сержусь на тебя, — Микеле демонстративно отвернулся и продолжил собирать вещи, будто рассчитывая, что Антонио ещё что-то добавит к своим извинениям. — Если ты по поводу музыки, что ты мне отправил — можем вместе послушать на выходных у тебя или у меня дома, — Антонио сообразил, что речь скорее всего шла о злополучном альбоме, и решил закрыть все обиды разом. — Я тебе уже сказал, ты не обязан делать вид, что заинтересован, — видимо, Микеле держал обиду на что-то другое, раз оказался крайне удивлённым предложению Флорана. — Я сам предложил, это говорит само за себя. Дважды повторять не стану, — Сальери, ощутив, что лёд между ними двумя растаял, вновь взял себя в руки и прекратил прогибаться под трудный характер Микеле. — В переписке обсудим. Мне пора идти, я с друзьями договорился, — Микеле наконец подарил Антонио короткое объятие, припасённое с момента прощания с товарищами, и покинул гримёрку, даже не предложив подбросить Антонио. Благо, тот разузнал свой адрес перед выходом на улицу. Расходиться на лёгкой ноте было приятно, не важно с кем, с Микеле или кем-то другим. И если последующие прощания могли ощущаться так же непринуждённо, Антонио был согласен сменить свой подход к Локонте. Возможно, чтобы подобраться к Вольфгангу, сначала было необходимо понять самого Микеле.