acts of kindness

Рук ненавидела серый цвет — безжизненный и блеклый. И все же весь ее мир сейчас был окрашен именно им — и холодный камень под ногами, и уродливые в своей жуткой реалистичности статуи Нэв и Хардинг, с укором смотрящие на нее, и густая мгла, комьями клубящаяся вокруг. Серый цвет душил, сковывая липкими пальцами горло и перекрывая доступ к воздуху, спертому и пропитанному смрадом запекшейся крови. Впервые Рук ощутила этот запах еще девочкой, когда на одной из тренировок вошла в кураж и, не слушая предостережений наставника, со всей силы ударила вороненка, стоящего с ней в паре, тренировочным посохом прямо в грудь. Несмотря на юный возраст, девичья рука была тяжелая — и мальчик, потеряв равновесие, упал, ударяясь головой о каменную плиту. Целителю в тот день пришлось изрядно похлопотать, чтобы залатать трещину в его черепе, но мальчика удалось спасти. Рук же тогда была сурово наказана — за беспечность, игнорирование команд и плохо поставленный удар — и, даже будучи маленькой, она навсегда запомнила жуткий контраст багровых подтеков и серых каменных плит. И зловоние — этот удушающий запах крови и пота. Так пахла ее первая в жизни вина. Первая в бесконечной копилке, где, словно золотые монеты, хранились сожаления Рук — каждый провал, каждая ошибка, каждый промах. Невыполненные контракты, по глупости полученные раны и осуждающие взгляды Виаго, недовольно поджимающего губы, когда его протеже оступалась или промахивалась — пропитанные горечью воспоминания предстали перед ней нескончаемым калейдоскопом. Однако были среди этих монет, уже потасканных и затертых в карманах, новенькие, свеже отчеканенные. Разоренный скверной Тревизо. Лазарет на рыночной площади, переполненный людьми — искалеченными, лишенными крова и потерявшими близких. Изувеченное тело Шанса, обращенного в порождение тьмы. Осуждающий взгляд Якоба, переполненный тихой ненавистью. “Это твоих рук дело», — шептал голос где-то внутри, и слова эхом разносились вокруг. Пузырящаяся пена алой крови во рту Хардинг, когда она издавала последний вздох. Яростный вопль Тааш и предсмертные хрипы Нитки, камнем упавшей на землю. Уродливая рана в груди, прямо там, где билось отважное сердце скаута. «И это тоже твоя вина.» Нэв — скорее всего мертвая, погребенная под тяжестью скверны. Всепоглощающий ужас в глазах Луканиса, когда уродливые щупальца схватили хрупкую фигурку магессы. “Ты позволила ей пожертвовать собой.» Эхо их ссоры с Эммриком. Груз невысказанных слов, обида, надежно спрятанная за едкими фразами и сарказмом. «Возможности поговорить снова уже не будет», — все не замолкал шепот, погружая Рук все в новые и новые глубины сожалений. Эти картины — яркие, живые — становилось все тяжелее отличить от реальности. Возможно ее приключения с Варриком, а потом и жизнь на Маяке — все это было сном? Возможно она всегда обитала тут, в Тени, будучи бесплотным духом? Возможно боги наказали ее за какой-то проступок, и это было их жестокой, но очень изобретательной пыткой? Рук задыхалась. Вина неподъемным грузом давила на грудь, делая каждый новый вздох еще более поверхностным, чем предыдущий. «Выхода нет», — мысль с пугающей ясностью пронеслась у эльфийки в голове. Рук не боялась смерти — старуха с косой перестала ее пугать еще в глубоком детстве, когда больше половины воронят, с которыми она начала обучение, не пережила и первой недели тренировок. Рук боялась остаться навечно среди мертвого серого цвета. Без солнечного цвета, синевы над головой и зелени чуть примятой травы под ногами. Без огня пламенно-рыжих волос Нитки Хардинг, красных веревок, узлами обвивающими сильные руки Тааш и лазурно-голубого сияния огоньков, размеренно парящих в кабинете Нэв, словно маленькие кораблики в порту Миратоуса. Без ослепительного сияния звездного неба над Тревизо, фиолетового росчерка плаща Ворона и чернильно-черных очертаний сигнальной метки, оставленной кому-то в предостережение. Без завораживающих вихрей изумрудной магии, умиротворяющего тепла каре-зеленых глаз и серебра волос, словно шелк скользящими меж пальцев и пахнущих шалфеем. Тюрьма, построенная для того, чтобы удержать бога. Наивно было полагать, что Рук сумела бы найти выход. Даже сам Солас, воплощение хитроумия и коварства, не смог ее покинуть — лишь поменяться местами. «Я останусь здесь навечно», — сомнений быть не могло. Кто она такая — смертная жалкая эльфийка, даже не маг — чтобы вырваться из заточения, многие века удерживающая богов? Калачиком сжавшись на холодной земле, Рук вновь и вновь возвращалась к шепоту, вливающему в уши яд сожалений. Она слепо верила ему, шла на поводу, позволяя цепким щупальцам вины сковать тело и душу. Поначалу Рук не слышала глухих голосов, доносящихся откуда-то извне, — столь тихих и неразборчивых, что можно было их принять за завывание ветра. — Рук! — раздался требовательный зов с раскатистым и звонким «р». Она совершенно точно слышала этот акцент раньше. — … душа моя? — несмелый и отчаянный крик, эхом отозвавшийся в душе эльфийки. И этот голос — бархатистый, с еле ощутимой хрипотцой — она слишком хорошо знала. Вздрогнув всем телом, Рук стала прислушиваться внимательнее. Было ли это очередным жестоким розыгрышем Тени или ее действительно кто-то звал? Вдруг появился цвет. Сначала это была молочная белизна руки. Потом беспробудную серость рассек золотой блеск колец, увеличивающих ее запястье и длинные пальцы, — украшения до боли знакомые. И, наконец, ослепительной на фоне бесцветных просторов вспышкой сверкнули зеленый и красный — то был цвет драгоценных камней, увеличивающих перстни. От вида их вида в душе Рук что-то шелохнулось — и сразу же утонуло в пучине сомнения и страхов. Рук помнила их, помнила их владельца — и все же образы ускользали от нее, оставляя в душе глубокую дыру, природу которой она не понимала. И что же было там, внутри, до того, как она очутилась здесь? — Я чувствую ее, — донесся издалека знакомый голос, хотя Рук и не могла назвать его владельца — вся жизнь, оставленная за пределами бесконечной серости, казалась нелепой выдумкой. — Где-то совсем близко. Было что-то до боли знакомое в этом изгибе, в блеске колец, тонком, еле заметном шраме на указательном пальце — непонятно откуда, но Рук знала, что владелец этой бледной ладони заполучил его еще подростком, не справившись со скальпелем. Встав на шатающиеся ноги, она несмело подошла ближе. Разве это — яркие краски посреди беспросветной серости, чужие голоса, не подпитывающие ее сожаления — могли быть правдой? «Это все Тень, — говорил мерзкий внутренний шепот. — Не нужно идти у нее на поводу». — Кажется, я нашел! — вторил в унисон знакомый голос, переполненный ликованием. — Рук, душа моя, вы слышите нас? И тогда она рискнула — сделала шаг навстречу неизвестности, со всей силы стискивая протянутую ладонь. — Тяните! Тяните! — раздался еще один голос, женский. — Сильнее! Тень сопротивлялась, не желая отпускать из своих щупалец, однако фигуры, находящееся по ту сторону завесы, не думали сдаваться. Несколько пар рук крепко сомкнулись вокруг ее запястья, со всей силы притягивая. И Тень уступила. Еще секунда — и Рук упала бы камнем на землю, если бы пара рук — тех самых, увенчанных золотом — не подхватила ее. В нос ударил запах шалфея и мяты, и все внутри нее сжалось от этого одновременно знакомого и совершенно чужого аромата. — Рук, моя дорогая, — мужские ладони с нежностью обхватили лицо, заставляя поднять на себя взгляд. — Вы снова с нами! Эммрик, это был ее Эммрик — теперь, когда наваждение Тени спало, Рук почувствовала жгучий стыд. И как она могла не узнать его — его голос и руки — тогда, в тюрьме? — Это и правда ты? — пальцы несмело дотронулись до мужского лица. Щетина на худых щеках неприветливо кольнула нежную кожу, и было в этом что-то неправильное — разве она не была рядом с ним утром, когда Эммрик, с мастерством опытного цирюльника, брился излюбленным шаветтом, украшенным неваррской резьбой? Однако Рук тут же отогнала от себя эту странную мысль — незначительную и вовсе не заслуживающую внимания. — Это и правда я, — подтвердил некромант, целуя ее в лоб — Вы снова в безопасности, с нами. — ... со мной, — еле слышно добавил он — так, чтобы услышать это могла лишь Рук. Пальцы Рук цепко ухватились за ворот мантии некроманта, не намереваясь отпускать его ни на дюйм дальше от себя. Губы судорожно нашли его — непривычно грубые, обветренные. На миг не стало ничего, кроме этого чувства — ощущения единства и близости. Но как и любой морок, столь дивный момент не мог длиться вечно — нехотя, Рук открыла глаза, чтобы осмотреться вокруг. Она действительно покинула Тень? Все это было настоящим? И тут она увидела остальных — Луканиса и Беллару — терпеливо и понимающе ожидающих их чуть в стороне. Создатель, наверняка они выглядели глупо — Рук не было от силы пару часов, а она расклеилась, словно ребенок. У нее с Эммриком будет еще много времени, чтобы поговорить, стереть из памяти их глупую ссору, строя на ее фундаменте новые, намного более счастливые воспоминания. — Мы должны… — Рук неловко отстранилась от мужчины, хотя тело умоляло раствориться в его объятиях — надежных и безопасных: — должны вернуться на Маяк. У нас мало времени. — Рук?.. — в голосе Эммрика слышалось непонимание с ноткой разочарования. Однако послушно отпустил ее, позволяя встать на дрожащие ноги. Он выглядел измученным и усталым, решительно в худшей форме, чем после их последнего боя — и что могло случиться за несколько часов, пока ее не было рядом? И снова Рук отогнала эту странную мысль — она явно и сама не выглядела воплощением бодрости. Они пробивались сквозь полчища порождений тьмы, а потом он, на пару с Луканисом и Белларой, шатались по полю боя, выискивая ее. И как, Создателю на милость, должен был выглядеть Эммрик? На долгие размышления просто не было времени. Сейчас нужно было двигаться — вряд ли Эльгарнан будет терпеливо ждать, пока она склеит себя по кусочкам.

***

Сухо поприветствовав остальных членов отряда — на лишние сантименты попросту не было времени — Рук стремглав умчалась в свою комнату, к столь необходимому ей уединению и бадье теплой воды, предусмотрительно появившейся к ее приходу по воле всевидящего и всезнающего Маяка. Она была перепачкана в крови — своей и чужой — с головы до ног, и за пару часов прогулок по Тени алая жидкость коркой засохла на одежде, коже и волосах, превращая их в запутанный колтун, на распутывание которого ушло бы долгое время. Его — как и сил — у Рук не было и, вынув из кармана кинжал, она единым росчерком отрезала все, что было ниже плеча. Вышло криво и нелепо — слева волосы грязными патлами спадали до скулы, справа — кончиками щекотали ключицу. Слава Создателю, Рук никогда не была из числа тех, кто пристально следил за своим видом, ограничиваясь чистой одеждой и свежей головой. Зачерпнув в бадье воды, она умылась. Несколько неглубоких ран на щеках тотчас же защипало. Боль, служившая напоминанием о том, что из Тени Рук выбралась живой, оказалась отрезвляющей и удивительно нужной в это мгновение. Пальцы неловко проскользнули к заклепкам, схватывающим полы дублета. Она уже была готова расправиться с надоевшим предметом одежды, как вдруг в дверь робко постучали. Стыдливо вернув застежки на прежние места — лучше уж быть в грязной одежде, нежели предстать перед посетителем нагишом — Рук хрипло бросила: — Заходи, кто бы то ни был. На пороге, немного робко ссутулившись, появилась Беллара, изрядно уставшая, но с неизменной жизнерадостной улыбкой на ясном лице. В руках та держала поднос — на нем, исходя паром, стояла миска с похлебкой. — Я подумала, что после всего этого… — эльфийка замялась, пытаясь выбрать подходящее слово. -… ну, ты понимаешь, этого. В общем, тебе захочется подкрепиться. Она поставила свою ношу на столик в углу. — Я приняла дежурства по кухне на себя после того, как Нэв... — и снова она не смогла закончить мысль, нервно заламывая пальцы. — Луканис сам не свой, ему сейчас совсем не до ужинов. Дежурства, ужины — эти слова, слова во множественном числе были первым громогласным «щелк!» в голове Рук. Беллара, не замечая ее смятения, все продолжала и продолжала говорить — так всегда бывало, когда она слишком увлекалась темой беседы или нервничала. Сейчас, очевидно, был второй вариант. — ... это было несложно, правда. Эммрик все равно практически не выходил из кабинета, днями и ночами пытаясь воссоздать копию кинжала. Несмотря на все мои ухищрения, он отказывался есть — и поэтому я могла готовить все сразу с мясом, для всех нас, — она щебетала и щебетала, не давая Рук — на губах которой уже застыл вполне сформировавшийся вопрос — вставить и слова. Днями и ночами — еще один оглушительный «щелк!». — Может быть, когда это все закончится, я могла бы написать научную статью под его руководством! — в голосе Беллары послышался знакомый запал — приятное разнообразие на фоне измученного лица. — Профессор… то есть Эммрик! … так долго работал, подпитываясь исключительно зельями, что я невольно задумалась — как долго маг, находящийся в столь близком контакте с Тенью, как мы тут, на Маяке, может питаться исключительно ее энергией? Кажется, в Тевинтере было несколько исследований, но даже в них… Еще один «щелк!» раздался в голове ужасающей догадкой. Этих трех тревожных звоночков было достаточно, чтобы побудить Рук к действию. Неловко пробормотав слова извинений, она протиснулась между Белларой и дверью, покидая комнату для медитаций. Ей нужно было убедиться, что подозрение — пугающее и заставляющее стынуть кровь в жилах — всего лишь плод перевозбужденного воображения. Нет, это не могло быть правдой. Ноги Рук сами принесли в кабинет Эммрика. Не стучась, она ворвалась в комнату, съедаемая желанием подтвердить свою догадку и одновременно боящаяся этого до дрожи в коленях. При звуке ее шагов Эммрик вздрогнул, глаза в удивлении округлились, словно пред ним предстала не Рук, а чудовище из Глубинных троп, неведомым образом пробравшееся на Маяк. Он сидел посреди комнаты, на полу, словно упав в неожиданном припадке бессилия. Все еще в походной мантии, сжимал обеими руками посох, покоящийся на коленях, словно это был конец спасательной веревки, брошенной падающему с обрыва. — Рук?.. — голос Эммрика звучал удивленно, как будто его кабинет был последним местом, где ей стоило бы оказаться. Когда в реальности, эта комната — теплая и пропитанная запахом алхимических реагентов — была единственным пристанищем, где Рук должна была быть. Хотела быть. Сейчас, когда морок Тени наконец спал, Рук видела Эммрика предельно отчетливо. Лицо — всегда и без того точеное и худое — сейчас было изможденным и усталым от бессонных ночей. Скулы заострились, под глазами — некогда живыми и горящими интересом первооткрывателя ко всему окружающему, а ныне потухшие — залегли синие тени синяков. Волосы, обычно идеально уложенные, неухоженным вихрем обрамляли осунувшееся лицо, а на щеках, еще более впалых, виднелась щетина. Одежда была грязной — на рукавах рубашки расплывались чернильные пятна, а у ворота алела запекшееся кровь. Эммрик как будто бы потускнел и выцвел, напоминая скорее бесплотного духа, предмет своих исследований, нежели ее любимого некроманта. И что, Создатель, могло заставить мужчину, всегда одетого с иголочки и придирчиво следящего за внешним видом, забыться и пренебречь правилами хорошего тона? На миг ей показалось, что на полу, сидит не мужчина, но мальчик — испуганный сирота, цепляющийся за чайный сервис, весь в сколах и трещинах, принадлежавший покойной матери, и ржавый нож мясника, оставшийся после отца. Рук так и не набралась смелости спросить Эммрика, где он был в тот момент, когда дом его родителей обрушился. Однако от нее не скрылось то, с какой неохотой некромант исследовал тесные пещеры Ривейна, как сильно он любил простор величественных залов Некрополя — и все эти крохотные, казалось бы незначительные, детали указывали на то, что ответ, осмелься она задать терзавший вопрос вслух, без ножа исполосовал бы сердце. — Сколько? Рук не нужно было упаковывать свой вопрос в праздничную упаковку красноречивых слов, словно подарок на Саммайн, чтобы Эммрик понял. — Двадцать три, — краткий ответ обухом ударил по голове. Двадцать три дня она провела в Тени. Двадцать три дня Эммрик провел в бесплодных попытках вернуть ее, все время прокручивая в голове их последний разговор — реплика за репликой, движение за движением. «Обещаю, мы поговорим об этом дома, на Маяке», — сказала Рук тогда, на острове, и в тот момент с ее языка сорвалось аж две лжи. Во-первых, Маяк не был домом — временным пристанищем для группы чудаков, волей судьбы связанных одной целью — сокрушить богов, что вознамерились разрушить мир, переделывая его по своему уродливому образу и подобию. Во-вторых, потом никогда не наступило. Когда по щекам горячими, словно раскаленное железо, дорожками скатилась влага, Рук не сразу поняла, что плачет. Слезы, сдерживаемые еще со смерти Хардинг, нашли путь наружу, застилая зрение, горячими дорожками скатываясь по щекам и прячась за воротом, перепачканным грязью и кровью рубашки. Не решаясь нарушить тишину словами — чтобы Эммрик ни сказал в тот момент, любые фразы вышли бы слишком незначительными и банальными — он лишь раскрыл объятья, и Рук, упав на колени, припала к нему, обвивая худую фигуру в ответ. — Прости меня, — голос эльфийки звучал ломано из-за рыданий, сотрясавших ее: — …прости меня, Эммрик. Мне так жаль. Эти слова — нескончаемый поток «извини», «прости», «мне жаль» — потоком лились из нее, и смолкали лишь в мгновения, когда Рук в лихорадочной спешке прижималась к лицу Эммрика губами — к колючей щетине, столь инородно смотревшейся на нем, изгибу носа, паутине неглубоких морщин, лучами расходящимися от глаз, и к синякам под ними. Рук не была бардом — слова никогда не давались ей легко. Оставалось лишь надеяться, что эти жесты — рваные, одержимые поцелуи и пальцы, судорожно блуждающие по его телу, словно пытающиеся запомнить подушечками пальцев каждый изгиб, каждую мелочь — смогут сами сказать все за нее. Я боялась, что больше не увижу тебя. Мне жаль, что мы тогда не поговорили. Мне плевать, сколько времени у нас будет — десятилетия или считанные дни — если это время я проведу с тобой. — Тебе не за что извиняться, душа моя, — Эммрик перехватил ее лицо своими ладонями, пытаясь хотя бы на мгновение прервать поток извинений. Рук подняла взгляд, затуманенный и расфокусированный, на мужчину, и увидела, что в уголках его глаз блестели жемчужины слез. Это было странно и неправильно — она никогда прежде не видела Эммрика таким надломленным, таким… изувеченным. Даже в минуты, когда ночные страхи брали над ним верх, лицо оставалось относительно спокойным, лишь изредка с маской немого, никогда ярко не выделяющегося, ужаса — чуть приоткрытый рот, жадно хватающих воздух, округленные глаза и пульсирующая жилка на лбу. Слез мужчины Рук не видела никогда — и никогда бы прежде не подумала, что простая соленая влага может резать глубже и больнее любого кинжала. — Если кто-то и виноват, то только я, — продолжил некромант, не ослабляя хватку рук: — ведь именно я сказал тебе схватиться за тот проклятый кинжал. — Даже не смей! — резко прервала его Рук, перехватывая его запястье и оставляя на каждом поцелуй. — Никто не мог знать, что произойдет. А после Эммрик рассмеялся — отчаянным, безумным смехом, , смехом, от которого по ее коже пробежали мурашки. — О, моя дорогая, я должен был знать, что произойдет. В конце концов, я — тот эксперт по Тени, что был нужен вам, — вина, медленно пожирающая Эммрика все эти долгие дни, нашла свой выход — слезы, зародившиеся в уголках глаз, стекали по щекам, дыхание стало прерывистым, а губы, в попытке сдержать всхлипы, изломились кривой линией. — И это я чуть не убил тебя. Это было ложью. И снова Рук не хватало красноречия, чтобы выразить, как чудовищно неправильны его слова — и снова она позволяла собственному телу говорить за себя. Целовала, обнимала, кусала и сжимала пальцами до хруста в суставах. Они сидели так какое-то время — прижавшись друг к другу лбами, не размыкающие объятий и считающие вдохи и выдохи, будто бы один из них напротив мог в любую время раствориться без остатка в Тени. Однако и это не могло длиться бесконечно — Рук почувствовала, как Эммрик отстранился и нарушил тишину: — Дорогая моя, я знаю, что это звучит глупо, но мне нужно, чтобы ты доверилась мне, — в голосе мужчины слышалась мольба. — Я должен отвести тебя в Некрополь. Это важно. Бровь Рук изогнулась в удивлении. Неужели он действительно думал сейчас о таких мелочах? Эльфийка не выразила своего замешательства вслух — Эммрик всегда тщательно выбирал слова, и у нее не было причин не доверять ему. Если нужно — значит нужно. Вместо пререканий Рук снова окинула его лицо взглядом. Она бы никогда бы не подумала, что видимые несовершенства — щетина, пятна на одежде, спутанные грязные волосы — могут заставить ее полюбить этого странного мужчину еще — хотя казалось бы, куда уже — больше. Ее сердце — уродливое, искалеченное и неправильное — было переполнено до краев. — Хорошо, мы отправимся туда, если это нужно, — сейчас она была готова согласиться на абсолютно все, лишь бы продолжать чувствовать мужское прикосновение на своем теле. В голове, словно искра от огнива, зародился отчаянный план. — Но сейчас мне нужно, чтобы ты снял одежду. Брови Эммрика удивленно взметнулись вверх, а лицо застыло в изумленном выражении — наконец-то родном и знакомом, не чета изможденной маске, что сковывала его весь вечер. — Учитывая мой непрезентабельный вид, я вряд ли похож на романтического героя, — Создатель, знал бы он, что для Рук не было никого прекрасней — и ни грязь, ни усталость не могли этого изменить. — И, моя дорогая, ты должна отдохнуть. Столь долгое пребывание в Тени опасно даже для мага, а ты… Рук не дала ему договорить, запечатляя на губах глубокий поцелуй — требовательный и отчаянный. — Эммрик, милый, — прошептала она, нехотя отрываясь от мужчины. Рук ощутила прилив необычайной твердости. Будучи все еще новичком в мире романтических приключений, она всегда доверяла мужчине главенствующую роль, словно умелому танцору, ловко ведящему партнера в вальсе. И она действительно наслаждалась этим — силой, опытностью и умению играть на ее теле, как на тонко настроенном инструменте, самую изысканную музыку. Их близость всегда была чем-то большим, чем просто зов плоти, — она была полна доверия, нежности и желании раствориться в другом, даря наслаждение. Однако сегодня им обоим нужно было совсем не это. Внутри Рук росло напряжение, грозящее в любой момент пробить плотину самоконтроля. Ей было физически необходимо слиться с Эммриком в единое целое, почувствовать биение его сердца и ощутить себя живой. А что могло заставить человека почувствовать себя живым, если не первобытный зов плоти? — … пожалуйста, замолчи и снимай свою чертову одежду, — дрожащие руки спустились к завязкам мужских брюк, игнорируя сопротивление. На миг пальцы Рук застыли — но не из-за протестов Эммрика — а вдруг поразившей догадки, что они могут быть не одни. Проследив за ее взглядом, проскользнувшим к стене за письменным столом, некромант поспешил развеять опасения. — Йоханна… — на миг он прервался, чтобы перевести дыхание, когда рука эльфики, расправившись с брюками, беззастенчиво скользнула дальше. — Я спрятал ее череп, на время… И снова слова утонули в полустоне-полувхлипе — губы Рук прижались к особо чувствительному месту на шее, тотчас же сменяясь зубами. — … не мог слушать того, что она говорила о Тени, о тебе, о… Этого было достаточно, чтобы заставить Рук забыться окончательно — мира за пределами кабинета просто не стало, все пространство вдруг сузилось до клочка пола, на котором они сидели, переплетая руки и ноги в нерушимые узлы. И Эммрик, наконец, сдался, уступая перед ее напором и оставляя опасения о ее состоянии на потом. В прелюдии не было нужды — рваные поцелуи, грубые ласки оказались необходимостью, жадным глотком воздуха, разгоняющим в жилах кровь с невероятной скоростью. Их тела, разгоряченные, возбужденные, словно слепо следовали животным инстинктам. Это не должно было быть нежным или чувственным — у них еще будет время для занятий любовью — сейчас же они просто утоляли голод. Рук зашипела сквозь зубы, когда он наконец вошел в нее, — все происходило слишком быстро, и она еще не была готова. Однако эта боль — противодействие растягивающихся мышц, практически сразу растворившееся в жаре, волной разгорающемся между ног, — была именно тем, чего она так отчаянно желала. Заметив ее дискомфорт, Эммрик тотчас же попытался отстраниться, но Рук лишь сильнее прижалась бедрами, поддаваясь ему навстречу. — Все хорошо, — прошептала она. — Это именно то, как мне нужно сейчас. С тобой. Не давая шанса на выражение протеста, Рук снова, почти на грани отчаяния, поцеловала — его губы, обычно мягкие и чувственные, были сейчас обветренными и сухими. Она ощутила металлический привкус крови, когда нежная кожа треснула под ее напором. — Извини, — отстранившись, она подушечками пальцев притронулась к открывшейся ране. Эммрик же, казалось, не замечал боли. Встретилась взглядом с зелеными — цвета окислившейся меди на надгробном памятниках в Саду Памяти и коры многовековых деревьев — глазами, но не увидела в них ни примеси недовольства, ни сомнений — только отчаянное желание и острую необходимость слиться с ней в единое целое. — Душа моя, — в голосе Эммрика сквозило нескрываемым отчаянием — так затерявшийся путник просит небеса послать ему в пустыне воду; так страж страждущий возносит Создателю свои молитвы; так умоляет о милосердии поверженный враг — и Рук отчетливо в тот миг осознала, что готова выполнить любую просьбу, что проследует за ласковым обращением. Ему нужно сокрушить конкурента? Ее кинжалы в мгновение ока пережут шею любому, кто осмелился перейти ему дорогу. Эммрику нужно тело для зловещего научного эксперимента или подношения кровожадным духам Некрополя? Он уже владел ей — и душой, и телом — и был вправе распоряжаться так, как считал нужным. Однако он будто не нуждался в головах врагов, поданных на золотом блюде, или ее сердца — вырванного из груди для какого-нибудь жуткого некроматического ритуала. Единственным, о чем он просил, было короткое: — …поцелуй меня. И не смей останавливаться из-за таких пустяков. Это Рук с необычайной легкостью могла дать. Они не занимались любовью — Эммрик называл их близость исключительно так — но и сексом, банальным и пошлым, это назвать было бы преступлением. Это была необходимость — острая и болезненная. Это был обнаженный страх — боязнь не успеть, потерять, забыть. Это было выражением неуверенности и боли — всепоглощающего ужаса, в котором они жили. Эммрик двигался рвано, быстро, сбивая дыхание и ловя последние крупицы воздуха в ее поцелуях. Языком он проходил по чувствительной шее, холодные, перепачканные чернилами пальцы, такие ощутимые на разгоряченной коже спины, покрытой бисером пота, словно вырисовывали картину, спускались ниже к ягодицам, сильнее притягивая к себе. Рук было слишком хорошо, слишком так, как было нужно, что последние мысли и волнения покинули голову в мгновение, когда Эммрик в очередной раз оставил мокрый поцелуй на губах. Оргазм застиг ее врасплох — скорее просто физиологический ответ тела, нежели сотрясающая все естество волна удовольствия, к которой она привыкла с ним. В попытке сконцентрироваться на ощущении самого своего существования — вместе с его болью, затекшими от неудобства позы мышцами и жжению в легких, напоминающим, что в перерывах от жадных поцелуев живому телу необходим воздух — она как будто бы напрочь забыла, что столь интимная близость тел зачастую имеет кульминацию. Несколько толчков — отчаянных и прерывистых — и Рук почувствовала, что Эммрик тоже достиг пика, изливаясь в нее. Она не желала его отпускать, а потому еще теснее — как будто это было возможно — прижалась к нему, смыкая руки вокруг туловища и сильнее обнимая мужские бедра ногами. — Останься, — прошептала Рук, не позволяя Эммрику выйти из себя, — ей отчаянно нужно было его чувствовать, ощущать, как, выплеснув напряжение и все еще будучи в ней, внутри, он постепенно становится мягким. Это было даже интимнее, чем близость, которой они отдавались еще пару минут назад - абсолютное единение. Его рука зарылась в волосы, пропуская между пальцев наспех отрезанные волны локонов. — Мне всегда нравились твои волосы, — сказал Эммрик с легким налетом сожаления. — Право, душа моя, ты могла бы быть немного снисходительнее. Рук усмехнулась: — Отрастут. — Конечно, моя дорогая, — Рук почувствовала невесомый поцелуй в макушку, и жест теплом разлился по всему делу. — Все это временно. Эммрик говорил не только о волосах, это Рук понимала совершенно отчетливо. В простых трех словах было обещание — того, что завтра для них все же настанет; что кошмар, в котором Рук пребывала, забудется с первыми лучами солнца. — Практически все, — поправила его эльфика, носом утыкаясь в покрытую испариной шею. Чуть ниже уха она почувствовала пульсирующую жилку — немое напоминание о том, что Эммрик был рядом, а сердце его — доброе и горячее — билось в такт с ее. — Только не это, только не мы. Губы Эммрика снова запечатлелили на ее макушке нежный и глубокий поцелуй, с привкусом решительных обещаний, что он был не в силах нарушить. Руки плотным замком сомкнулись вокруг тонкой талии. И впервые в жизни Рук почувствовала себя чем-то большим, чем просто сумма своих частей. — Ar lath ma, vhenan, — Рук была уверена, что Эммрик не слышал этих слов, сорвавшихся с ее языка, — только не тогда, когда лицо уткнулось в мужскую грудь, а голос, глухой и хриплый, был едва ли громче шелеста ветра. Совсем скоро она наберется смелости, чтобы сказать это четко и громко — и четыре простых слова навсегда отпечатаются на его душе, надежно связывая их с друг другом. Когда-нибудь — Рук позволяла себе и столь дерзкие мечты — и Эммрик сможет сказать их ей, отринув страхи, что так прочно сковали его душу. Однако все это еще лежало впереди, в туманном и неясном будущем. Завтра же им предстоит победить еще двух богов.