Влюбленные

Дома хочется всего и сразу: и наесться маминой еды (она приготовила и борщ, и цезарь с креветками, и манник, и ещё предлагает пожарить картошки с грибами), и лечь на кровать, чтобы отключиться на сутки (дома кровать мягче), и поболтать с сестрой, которая в честь его возвращения в школу не ушла, и «Отпуск по обмену» пересмотреть, и до супермаркета доехать всем вместе. Салаты резать мама начинает утром тридцать первого — говорит, что днём лучше отдохнёт и посмотрит Иронию Судьбы по телевизору не вполуха, не перебивая диалоги шумом воды из-под крана. Арсений её подкалывает, что Иронию мама даже не любит — и он это помнит; она смеется немного смущенно, разоблаченная, но Арс просто искренне благодарен, потому что тусовки — тусовками, а без маминых салатов никакого ощущения Новогодней ночи. Вторую доску Арс кладёт на противоположный конец барной стойки и тянет к себе упаковку крабовых палочек, вскрывает ее ножом. Подготовкой новогоднего стола Арсений увлекается. Мама шутит и вспоминает истории из их с Таней детства, бабушка переживает, точно ли не нужна помощь, и точно ли хватит на всех гранатового браслета, который по размеру уже как вся ювелирная коллекция дома Романовых. Танька съедает упаковку тарталеток прямо из пачки, сухими — и её отправляют за новыми двумя, ну, на всякий случай, а ещё заодно за луком, который в общей суете никто не купил. В моменте Арсению становится совершенно никуда не надо: ну вот же, домашний праздник, зачем им сдалось отмечать за городом... Но отмечают у Дзюбы. Приурочено к тому, что Артём не проставлялся на свой день рождения, а сейчас, по удачному совпадению обстоятельств, его родители улетели на новогодние в Париж. Дом у Артёма красивый, во дворе — роскошная живая ель, обещает быть шумная вечеринка из разряда той, на которой можно make some memories. У Арса в голове эта фраза звучит голосом Прайса, сессия его травмировала слегка сильнее, чем могло показаться, но он был бы рад вечеринке, если бы не то, что они с Артёмом ещё не виделись лично. — Арсюш, ты чего? Кукуруза кислая? — Мам, это его обычное выражение лица. Таньке Арс показывает язык, а маме улыбается мягко, отговаривается формальным: — Всё хорошо, просто подумал о пробках. И перекладывает вилкой из жестяной банки, над которой, кажется, простоял несколько минут, увязнув в своих мыслях поглубже, чем в любом сугробе, который можно найти в округе, кукурузу в миску с крабовым салатом. * У Шастунов звонить в домофон не пришлось: какие-то мужики, затаскивающие вдвоём огромную живую ель, сняли дверь с доводчика. В подъезде пахнет жареной курицей и варёными овощами. Майя, открывающая ему дверь, тут же убегает обратно на кухню — у неё на плите яйца. Арс разувается, заглядывает в зал: уже раскрыт вынесенный в центр комнаты стол-книжка и украшена ёлка. Свой шар, точнее, конечно, теперь это шар Антона, Арсений узнал бы с трехсот метров и в темноте — а тут всего два с половиной и слишком яркий голубой огонёк на гирлянде, превращающий его цвет из зеленого в бирюзовый. Майя, видимо, тоже получает от Антона рилсы: змеиный шар висит выше всех остальных, а чуть ниже на ниточке прикреплена двухтысячная купюра и серебряное кольцо. Кто-то в этом доме надеется построить крепкие отношения в наступающем году. Антона застать получается в его любимом агрегатном состоянии — в виде расслабленного желе, растекшегося по пледу, отделить одно от другого не представляется возможным. — В этом пойдёшь? — Арсений подъебывает Антонову пижаму со звёздными войнами: штаны давно уже бриджи, а закинутые за голову руки позволяют разглядеть протершиеся от стирок дырочки подмышками. Шаст его слова проговаривает губами бесшумно, передразнивая. — Никуда не пойду, — стонет драматично, — заебся уже отмечать. Одна половина Арсения хочет просто лечь рядом, и нахуй пошло всё остальное. Вторая — выбрала красивую тёмно-зелёную рубашку и на щеки нанесла серебристый хайлайтер, готовая блистать и разбивать сердца окружающим. Арсений берет Антона за руку — и тянет на себя, сдвигая по кровати. — Вставай-вставай. Приедем и будет весело. — Это надо сначала приехать... — он мотает головой, а потом спрашивает, смотря грустными глазами, — а оно нам надо? — Антон. Давай, поехали. А то Новый год встретим в пробке. — О! — он щёлкает пальцами. — Повод остаться дома. — И тогда придут к тебе. — Арсений руки на груди скрещивает, упрямо продолжая над Антоном стоять. Антон смотрит с сомнением, морщится, но на кровати садится. Трогает свои волосы: — Ща, ещё подсушусь. И поедем, — он умолкает, но появляется ощущение, что не договорил. Облизывает губы, и, не глядя на Арса, спрашивает коротко: — Поговорили? — Да когда? — Арс головой мотает. — Сегодня хочу. Всё плохое оставлять в уходящем году, ага? Антон губы поджимает. — Ага. Я тоже ещё не поговорил. Ира придёт минут через сорок, с нами поедет. И Катя с Димой. Арсений понимал, как всё будет — но внутри всё равно покалывает, и проблема точно не в маминых новогодних салатах. — Не передумал машину брать? — Если что, то мы в ней заночуем. Не хочу рисковать, вызывая такси до города: а если никто не приедет? Арс вздыхает и откидывается на кровать спиной: — Ой, сколько еботни… Давай, собирайся, а то сейчас уже я передумаю. Антон пытается не улыбнуться, но у него не выходит; вслух он пошученное внутри не произносит — Арс посылает его к черту и идёт на кухню, чтобы стащить один из жульенов в тарталетке: фирменный рецепт Майи. * — И вот это — немного снега? Реально? — Антон возмущённо пыхтит, держа руль двумя руками, пока машина съезжает с холма, норовя мордой оказаться ближе к сугробу на обочине. Машину дергает особенно сильно — Ира с заднего взвизгивает, руками цепляясь за водительское кресло. Арсений морщится. Фольксваген елозит пузом по снежному гребню с момента, когда они съехали с трассы. То, что они доезжают до нужного дома, ощущается как новогоднее чудо. Артём открывает им ворота во двор с пульта и выходит в высоких сапогах в снег, чтобы показать место у гаража, где можно припарковаться. — Здорово! Вы первые приехали! — Есть шанс, что мы и последние, — бухтит Арс, открывший дверь переднего пассажирского. Он смотрит на сугроб, на свои джинсы — и думает нахуй-нахуй эту их ружу. Дзюба его реплику не слышит, но слышит Антон, который в снег спрыгивает первым. — Охереть сугробы. Тём, лопата есть? Дзюба чешет затылок, кивает — и выносит лопату, едва не наворачиваясь на крыльце, тоже щедро присыпанном свежим снегом. — Зато какой он белый и пушистый, можно в снегу валяться, — он аж светится. Арсений наклоняется, сгребает горсть снега и пробует слепить снежок, потому что в Артёма очень хочется чем-нибудь кинуть. Снег рассыпается мелкой крошкой, но пальцы морозит знатно. Антон обходит машину и начинает прокапывать тропинку от входа в дом. Артём неловко хлопает себя по бёдрам, говорит: — Ну, занимайтесь! — и возвращается в дом. Ирка за спиной Арсения фыркает: — Вот это — альфа, вот это я понимаю… Мог бы и на руках донести. Арсений только глаза закатывает, но Катя, сидящая позади, ухмыляется: — Тебя, Ирин, тоже на руках нести не торопятся. Дима, сидящий меж двух огней, вжимается в сидение. Ирина рот распахивает, но возразить она не успевает — потому что Антон догребает до машины, точнее, до сугроба у передней пассажирской двери. И протягивает Арсению руку, помогая спрыгнуть. Излишнее совершенно, не такая и высокая у Майи машина… Конечно, Арсений за протянутую ладонь берётся, сжимая крепче. У Антона руки от снега и холода покраснели. Арс тянет из кармана перчатки, но он легко мотает головой: — Осталось-то, ерунда. Иди в дом. — Вещи же ещё… Я помогу. Антон кивает — и в два броска лопатой приговаривает сугроб у задней двери. Из машины выпрыгивают Позовы, вылезает нахмуренная Ирина. Одно из сидений Антон складывает, чтобы не чистить ещё и возле багажника — и тянет на себя мешок с продуктами. Подает его, звучащий стуком пластика контейнеров с салатами и стеклянных бутылок с лимонадами и игристым вином, Арсению. Арс с готовностью его подхватывает. * Через снег и пробки в центре добирались они почти три часа. Пока выгружались и заносили вещи, приехали друзья Артёма по футбольной секции. Следом — два такси с их общими одноклассниками. В половину девятого Арсений начинает чувствовать себя в дне сурка, потому что опять режет крабовый салат, а в помещение кухни с гигантским блюдом, накрытым фольгой, входит Горох. Арс моргает, а потом тыкает локтем стоящего рядом (и смотрящего только на свою разделочную доску) Антона: — Ты тоже его видишь или мы слетели в кювет, и я в лимбо? — Если мы слетели в кювет, то у нас, вероятно, общее лимбо, — серьёзно говорит Антон. — Я тоже их вижу. Из-за спин белорусов выходит Журавль, тут же руки раскрывающий для приветственных объятий. Они с Антоном обнимаются, хлопая друг друга по спинам, а потом Журавль представляет «своих парней». И очень смешно округляет и глаза, и губы, когда Антон называет имена белорусов вперёд него. Оказывается, Журавль с Максом обсуждают музыку — с Антоном Максим музыку обсуждает тоже, поэтому сейчас хлопает себя рукой по лбу, ойкает, и, водя указательным пальцем с одного на другого, охреневает: — Вы — братаны! Ебать! А я ещё думаю, почему твои треки, — тыкает в Антона, — звучат знакомо! — Макс, а ты меня-то чего не спросил? Может, я у него музыку ворую? Макс плечами пожимает: — Да я хз. Забыл, наверное. Белорусы с этого улетают: забывать — какая-то известная Максимова фишка. Арсений, конечно, в ахуе: — И вы просто поехали отмечать Новый год в Воронеж? К незнакомому человеку? Максим Диму обнимает за шею, тянет к себе – они бодаются лбами: — Обижаешь! Мы уже почти семья. Лимбо. Арс определенно в лимбо. — А в блюде что? — Пюре со сливочным маслом и томлёный кролик с брусничным соусом, — с нежностью в голосе рассказывает Горох. — Кроличек, — шумно сглатывает Антон. — О-о, ну хотя бы что-то интересное за этим столом, — Позов протягивает Гороху руку, — я тоже, так сказать, разделяю увлечение гастрономией. Какие специи используете, коллега? * Антон свинчивает из дома покурить — Арсений привычно идёт следом. Снег закончился, чуть похолодало, и на небе теперь ярко видны звёзды. — Надо поговорить. Арс сглатывает, опуская со звезд глаза на Антона. Шаст улыбается уголками губ, легко головой качает: — Не, мне — с Ирой, тебе — с Артёмом. Шастун прав, конечно; Арсений понимает, что за вечер с Дзюбой даже парой слов не перекинулся — пока резали салаты, Артём тусил в гостиной со своими футболистами. — Как думаешь, нас сразу выпиздят с вечеринки? — Арсений пытается в шутку это всё перевести, потому что сам почти не волнуется — а вот Антону явно тяжелее, настолько больше он ориентирован на комфорт окружающих, чем на свой собственный. — Думаю, стоит ли заранее спиздить салат, который мы с тобой нарезали. И бутылку шампанского… Улыбка у Антона выходит очевидно-натянутой, и очевидной не потому, что Арс его так хорошо знает, а потому, что Антон сильно встревожен и заебан. — Тох. Это не делает тебя плохим человеком. Если тебя интересует мое мнение, то гораздо хуже притворяться, что всё в порядке, когда на самом деле это не так. — Тайное всегда становится явным? — Антон шепчет, а ещё он почему-то стоит всего в шаге. Его теплое дыхание Арсений чувствует шеей и понимает, что забыл шарф надеть. Щелчок механизма открывающейся входной двери оглушает. — Антош! А я тебя искала. Идём, подарок тебе хочу подарить. Арсений чуть голову склоняет, выражая этим поддержку — и Антон взгляд переводит с его лица на Ирино, улыбается ей; выходит тоже фальшиво. Этого движения головы мало — у Арсения пальцы покалывает, так сильно ему хочется сейчас поддерживающе сжать ладонь Антона. Кажется, что им обоим это нужно. — Да, пойдём. У меня тоже есть сюрприз. Ирка скрывается за дверью, Антон идёт следом, успевая Арсу сказать: — Не замерзни тут. Арсений мёрзнуть и не собирается, просто не хочет толкаться в прихожей, и без того это всё ужасно неловким ощущается. Словно он в их отношениях третий — хотя это ни разу не так. * Они поднимаются в спальню Артёма. Арс подходит к подоконнику, на который не раз запрыгивал, позволяя Артёму встать между своих разведенных бедер и медленно целовать шею. — Тём, тут такое дело… Ты прости, что я с этим под Новый год, — Арсений делает паузу, чтобы сформулироваться, а Артём его мысль перебивает: — Ты мне изменил? Арсений выдыхает пораженно: — Ебать, ты чего? Нет. Но я хочу расстаться. Никакого удивления. Артём плечами пожимает и чешет затылок, чуть выше ворота рождественского свитера — прошлогоднего подарка Арса, кстати. И тут Арсений понимает: — Ты подумал, что я изменил… Потому что сам с кем-то успел? Артём вздыхает тяжело, взгляд не поднимает от пальцев, которыми по подоконнику стучит. — Блять, да! Прости. Вместо раздражения или разочарования, Арсений чувствует только сожаление — и не о разрушенных отношениях, а о потраченном времени. Ему не больно, он находит внутри себя немного злости, но не серьёзной, просто всё это: — Очень тупо получилось. Артём, почувствовав, что рыдать Арсений не собирается, смотрит ему прямо в лицо: — Я не знаю, как так вышло… Я вообще не хотел. Мы и не должны были. — Он облизывает губы, густо краснеет. — Он вообще мой тренер. Но это… Совсем не как у нас. Может, потому что вопреки. Это сильно больше, чем Арсений хотел бы знать, если бы Артёма любил — но сейчас четко понимает: не любил. И это не те подробности, которые мучающим кругом навязчивых мыслей будут крутиться в голове, это — то, что он обязательно обшутит позже с Антоном. Арс фыркает и бьет Артёма кулаком в плечо: — Ебать, Дзюба, тренер! Я впечатлён. Дзюба улыбается. Они, кажется, в порядке. В коридоре Арсений вынимает телефон, чтобы набрать Антона — и не успевает. Ирина выбегает из-за дальней двери, захлопывает ее с силой — и Арсений с трудом подавляет желание спрятаться за спину Артёма. Он не знает, как Кузнецова понимает, но понимает: — Вы! Вы тоже расстались! Он из-за тебя меня бросил, понимаешь? Потому что ты всё время с ним рядом крутился! Арсений оторопевает. Он мотает головой, пытается: — Ир, мы не… — Да похер мне, что вы там «не»! На чужом несчастье счастья не построишь! — вскрикивает она и толкает дверь в ванную. Оборачивается вдруг: — Хотя знаешь, нет. Никакого несчастья, я буду самая счастливая! Арсений только брови приподнимает, пока она, взмахивая волосами, уходит смывать с лица злые слёзы. Вместе с ней исчезает и навязчивое желание чихнуть из-за резкого, совсем не омежьего, запаха розмарина. Дзюба сжимает его плечо: — Думаю, вам есть о чём поговорить. * Антон лежит на кровати с закрытыми глазами. Прямо как сказочный принц. Арсений входит, осторожно прикрывает дверь и присаживается у Антона в ногах. Нужно что-то спросить; но как прошло, он знает и сам — очевидно, не очень. В порядке ли Антон — едва ли. — Решила, что я хочу расстаться из-за того, что она открылась как альфа. А я даже не заметил, что у неё запах появился. Говорю, вокруг людей много, не понял, что это ее… А она мне «конечно, мы же не были наедине». Ощущение, что я себя с каждым словом только закапывал. Арс понимает — его собственные рецепторы работают антоно-центрично. Конечно, он чувствует запахи окружающих и ароматы еды, но апельсиновый запах из всех — самый яркий, и вряд ли дело в мандаринах, которые лежат в качестве декора на каждом столе объединенной кухни-гостиной дома Артёма. — И пахнет она прикольно, мне вообще специи нравятся, но дело ведь не в этом совсем. И… Пиздец, я себя таким виноватым чувствую. Но тут вот я понял один раз, и больше уже не могу себя переубедить. Но ей так хреново, что может… Арсений пододвигается, чтобы рукой до руки Антона дотянуться. Антон сжимает его пальцы в ответ. — Тох, не накручивай себя так. Она в одиннадцатом классе, её сейчас любые мысли об изменениях доводят до истерики. А вы вместе полтора года были. Я уверен, это вообще не в тебе дело. Антон пожимает плечами, но глаз не открывает. Арс почти уверен, что глаза окажутся влажновато-красными. — Она девчонка красивая, найдёт себе быстро кого-нибудь. — Спасибо, друг, отличное утешение, — Антон фыркает, и, наконец, открывает глаза. Арс довольно кивает. — Можем поехать домой, можем пойти вниз и ты покажешь, как умеешь отыгрывать скорбь… Надеюсь, не так безнадежно, как страстные стоны. — М-м, первый вариант получше, второй — полная херня. — И есть третий — пойдём пить и танцевать, потому что мы, во-первых, скидывались, а во-вторых — ехали сюда три, нахуй, часа. Антон садится на кровати, взъерошивает волосы и внимательно смотрит на Арсения. — У тебя прошло получше? — Нас никто не выгонит, да. Там полный разъеб: Артём, оказывается, мутит со своим тренером. — Ху-уя! — Антон присвистывает, а потом, подумав, уточняет, — он же альфа у них? Арс легко жмёт плечами: — Не спрашивал, мне как-то всё равно. Просто надеюсь, что в неприятности Дзюба не впутается. — Хлопает себя руками по коленкам. Встает и протягивает руку Антону. — Пошли, а то Новый год прямо тут встретим. — Не то чтобы я против провести следующий год лежа на кровати, — у Антона мягкая улыбка, но, что важнее, ушло напряжение из линии плеч и нервное подрагивание из пальцев. — Ни капельки в тебе не сомневаюсь, — усмехается Арсений, подходя к двери и оглядываясь на Антона через плечо. Шаст, конечно, встает тоже. ** Дзюба на самом деле хороший. Просто Арсению чего-то не хватало. Неосязаемого, того, что невозможно в полной мере осознать или даже выразить словами, потому что для этого пришлось бы рационализировать то, как иначе начинает биться сердце. Без причин — и по всем причинам сразу. Как из-за искры. Той, что отлетает от бенгальского огня в руках Антона. На белой скатерти мгновенно чернеть начинает прогалина; девчонки взвизгивают, кто-то из них даже ладошкой Антона по плечу лупит — Арсений мог бы посмотреть, кто именно, но для этого нужно перестать глазеть на Антона. Но Арсений больше никого и не хочет видеть, если честно. Шаст извиняется, подставляет под бенгальский огонь тарелку с остатками чьего-то салата — и поднимает глаза, почувствовав взгляд Арсения. Он не поднимает вопросительно брови, не удивляется, просто улыбается. Бенгальский догорает полностью, переставая рассыпать искры вокруг себя. А у Антона в глазах искорки не гаснут: он продолжает смотреть в ответ. Тянет волнением в животе, и сделать несколько шагов к Антону вдруг кажется чем-то очень важным и сложным одновременно. Музыка становится громче. В спортивном байопике главный герой мог бы ускориться перед финишной чертой, в мелодраме — резко подняться с места, четко понимая, что делать дальше (конечно же, признаться в своих чувствах). Арсений чувствует себя по-дурацки, ведь хочется быстрее, подстраиваясь под ускоряющийся ритм, а перед ним будто светофор через четырехполосную дорогу, только отсчет красного для пешеходов начинается не с 99, а сразу с тысячи или миллиона. Антон подходит сам, стряхивая со своих волос конфетти из хлопушек. Руку поднимает — и вынимает обрывок цветной фольги из волос Арсения. — У тебя тут ещё. Достать, или так походишь? Взгляд Антона — вот этот его, привычно полный внимания и чуткости, вдруг смущает. Хочется и в ответ смотреть, и перевести взгляд на что-то другое... Антон нервничает — нижнюю губу прикусил, она поблескивает слюной и краснотой в месте, с которого Антон скусал корочку. Гигиеничку ему подарить, что ли. Хороший дружеский подарок от друга, который совершенно по-дружески следит за состоянием губ своего лучшего друга. Рука Антона по-прежнему приподнята, пальцы почти касаются волос. Он ждёт ответа и Арсений неосознанно головой качает — по-кошачьи почти бодает руку Антона. — Оставь, — хрипловато, — хочу блистать. Антон улыбается. — У тебя получается. Как всегда. Дима кружит под рукой Катю. Она поворачивается по кругу, чуть теряет равновесие — и плечом задевает Арсения. От такого касания Арсению даже уворачиваться не нужно: Катя совсем малышка в сравнении с ним. Но это удобный предлог. Он переступает ногами, используя весь свой актерский талант со школьных миниатюрок. Не падает, но наклоняется, будто бы ещё чуть-чуть — и упадёт. Руки Антона подхватывают за талию, словно бы он только этого и ждал. — Порядок? — голос звучит прямо над ухом. Арсу хочется только кивнуть, но тогда он носом заденет Антоново плечо. И надо отодвинуться подальше, пока не стало очевидным то, как сильно колотится сердце, но… — В норме. У Антона руки полусогнуты в локтях, а под пальцами все ещё ткань арсеньевской футболки. Просить убрать руки неловким кажется и грубым. Если честно, то важнее всего просто то, что Арсению не хочется, чтобы Антон отходил. Разумеется, в плейлисте дальше «All I Want for Christmas». Вместо того, чтобы руки убрать, Антон прижимает ладони плотнее — и тянет Арсения на себя. — Обними меня за шею, танцевать хочу. Арсений чувствует, как подрагивают руки, когда он кладет их Антону на плечи. За шею ощущается всё же чересчур, но Антон и не настаивает, просто медленно покачивает их обоих, пока они топчутся в освещении мигающей на ёлке гирлянды. Две минуты трека ощущаются вечностью — и Арсений чувствует себя неловко от того, насколько ему комфортно вот так с Антоном стоять. Он никому не готов в этом признаваться. Гаус, не выдержав, требует поменять песню, потому что «не все в комнате терзаются неразделенными чувствами, и вообще, для романтиков есть другой праздник, врубай Дискотеку Аварию!» Шевелев смотрит на него, как на дебила, потому что у них нет диджея — только колонка, подцепленная к телефону самого Артёма. Артём отказывается говорить, сколько вина выпил, но рад вспомнить, что может поменять трек. Наваждение спадает. Дрыгаться на пару, изобретая несуществующие танцевальные движения и миксуя что-то из того, что видели в клипах по MTV, рилсах, тиктоке и на аэробике с Па, меньше прикосновений, больше возможностей подразниться и пошутить — это их зона комфорта. Антон выдыхаться начинает быстрее — нехуй курить, потому что — но сдаваться не планирует, заводя на голове руки для тектоника. Вязкий воздух становится сложнее вдыхать — гурьбой все выбегают на улицу, кутаясь в чужие куртки и поджимая пальцы в шлепках и калошах не по размеру. Чиркнув зажигалкой, Антон поджигает бенгальский огонь. И подносит его искрящийся кончик к палочке в руке Арсения. Подмигивает, прижимая два фитиля друг к другу: — Новогодняя цыганочка. Удивляясь, Арсений выдыхает миниатюрное облачко пара. * Арсений теряет бокал — и последние минуты до курантов уходят в попытках его найти с одновременным принятием того, что глотать смесь шампанского и полусгоревшей бумажки придётся из кружки. Если кружку найти получится, если нет, то вообще из пластикового стаканчика. Он тянет было к себе бокал Матвиенко, который увлечен беседой с русой девушкой, почти сидящей на его коленях, но Серёга это пресекает: — Арсюх, я вижу всё! Поставь, поставь. — Да ты всё равно в это не веришь! — Я просто с тобой из одного пить не хочу, — говнится Матвиеныч не без причины: Арс, пожалуй, сам виноват, был жопой и мало ему писал в этом полугодии, но каждый раз казалось, что проблемы с преподами и учёбой совсем не для его счастливо филонящих год ушей. — Арс, — Антон останавливает его мельтешения аккуратным прикосновением к плечу. — Мой возьми. — А ты? Антон плечами жмёт: — Мне всё нравится. И прошлое не сбылось. Грустные нотки в его голосе Арсению, может, и чудятся, но от бокала он не отказывается. В голове бредовая-бедовая идея, что настоящая новогодняя цыганочка — это выпить из бокала и поцеловаться, деля глоток шампанского под куранты на двоих… Но целовать переполненного эмоциями от сегодняшнего дня Антона кажется лишним. Они стоят рядом, своим плечом Арсений чувствует плечо Антона — и это ощущается правильно. Вскрывать бутылки вызвались Дзюба, Гаус и Шевелев. И пока Арсений отрывает себе кусочек бумаги и проверяет, пишет ли найденная в дальнем кармане рюкзака ручка, выясняется: — Кто убрал игристое в морозилку? — А где ему ещё быть? — не понимает возмущений Катя. — Так его оттуда не достали-и, — сокрушается Серёжа. — Замёрзло стопро. Ну, проверим. Тём, потолки натяжные? Артём смешно голову поднимает, словно забыл, какой у него в гостиной потолок. Смотрит, смотрит — и кивает. — Надо осторожнее, по-хорошему… И пол, и телик… Заяц орёт: — Пятьдесят восемь минут! Шевелев начинает откручивать проволочки на пробке. В пятьдесят девять они включают телевизор. Арс берётся за ручку. Пробка из бутылки начинает пыжиться сама, без всякой помощи. — Ой, мама. Оно ж польётся. Бокалы, бырее! Пена с кусками льда из горла вылетает, выплескиваясь в бокалы и кружки, стекая по рукам в лужу на паркете. Чокаются все, а Арсений от записи желания отвлекается, потому что Антон вызывается просто с горла отпить; Арс шлепает его по спине, орет: — Подавишься, долбоеб! Антон подставляет свою тарелку из-под оливье. Перед последними ударами Арс жмурится — успевает сформулировать только «чтобы Антон был в моей жизни». Пузырьки шампанского щекочут нос, Антон притягивает его к себе, стискивая в объятиях. — Говно с дымом! — и смеется, дурак счастливый. — И тебя, Антох. — Арсений присматривается к его губам. — Ты что, реально выпил из тарелки? Шампанское с мазиком? Антон медленно кивает, отступая на шаг и приподнимая руку Арсения ближе к своему лицу. Раньше, чем Арс успевает сообразить, Антон прижимается губами к манжете, вытирая об нее губы. — Да-а. А ещё я в шампанском. И ты — в шампанском! Абсолютно счастливый в моменте Арсений не может найти в себе раздражения. И с проделки Антона ему просто становится очень смешно. Стряхивая с груди кусок заледеневшего шампанского, тянет притворно-недовольно Шевелев: — М-м, игры с температурой... Охуенное начало года! Арс согласен. Ему всё нравится. Даже делать вид, что он не замечает взгляд Антона на своей, облепленной промокшей тканью рубашки, груди. ** — Это же?.. Они снова топчутся в снегу, пока Антон курит, с тем только отличием, что снег уже больше февральская слякоть. У входа в корпус тормозит огромный черный джип, и сейчас… Сейчас к нему должен подойти Па. Он выходит в укороченной дубленке с меховым воротником, которая выглядит ещё более пижонски, чем кожанка с ремнями на воротнике и поясе. Тонированное стекло на переднем пассажирском опускается, даря Антону и Арсению ответ на сразу два главных вопроса университетского лора. Во-первых, Огуревич, очевидно, может покидать корпус на Большом Трёхсвяте. Во-вторых, он смотрит на Па пожирающим взглядом поверх смещенных к кончику носа очков, двигает бровями вверх-вниз и посылает ему четыре воздушных поцелуя — по числу легких шагов, которые Па делает от крыльца к двери черной иномарки. Па его поцелуи на ходу ловит, руками прижимая к своим щекам и шее. Это настолько похоже на брачный танец у каких-нибудь тропических попугаев, что да, Па не хватает только возможности распушить хвост. Вместо этого он перестает придерживать дублёнку — и ее распахивает ветер, демонстрируя алую шелковую рубашку, на которой застёгнуто не больше двух пуговиц. Нижняя и та, что над пупком. — Ебануться. Хотя нет, мы уже, — ошарашенно шепчет Антон, глядя вслед уезжающей Тахо. — Боже, блять, — Арс мотает головой, — хочу это развидеть. Теперь, нахуй, в курилку ходим — мало ли что мы ещё увидим… Антон затягивается глубоко, щеки втягивая — взгляд у него такой ошалелый, что можно сфоткать и вместо Мэттью Макконахи в мемах использовать. Он вдруг закашливается, смотрит на Арса. — Говори, только если уверен, что я засну после этого откровения, — предупреждает Арсений. — Сейчас подумал, что Олька могла не напиздеть… — Ты о чём? — Арс шлепает себя руками по пуховику. — Бля, пропуск забыл. Тох, пикни. — Пролазь, зеленый огонёк. Арсений прокручивает турникет, разумеется, путаясь в трёх металлических палках и ударяя себя по колену. Виноватым себя не чувствует — он в ахуе, замедленная реакция естественна. — У нее же по ЦГ у Диброва десятка вышла. И она осенью говорила, что застала их с Шастумником за страстной дискуссией личного характера… Замерев, Арс поворачивается к Антону. — И что в этом такого, чтобы ставить десять? Там должен быть железный компромат. Антон усмехается: — Иногда очень заметно, что ты гораздо меньше внимания на запахи обращаешь, — Арсений кивает, подгоняя Антона, решившего нагнать саспенса. — Никакой великой тайны, просто они же оба — альфы. Недовольно сморщившись, Арс соглашается: — Тогда да, понятно, почему десять. Хотя мне это всё не понять. Альфы, омеги. Был бы человек хороший — остальное решаемо. Даже Огуревич вот… Может, он заботливый. — Или ебарь-террорист, — Антон энергично двигает бровями. Арс смотрит осуждающе, понятное дело. Следующий вопрос звучит аккуратным — но словно искусственно подвязанным, тем, что давно просилось на язык. — Арс, а тебе… Нравятся альфы? Они поднимаются по лестнице, ступеньки покрыты плиткой — и на них скользкие грязно-снежные разводы. Арсений просто боится ногу вывихнуть или с лестницы кубарем слететь, вот и смотрит под ноги. Взгляда Антона он совсем-совсем не боится. — Нравятся. Наверное, больше, чем омеги. Но это… Просто случается чаще. Альфы дважды, омеги ноль, вот. Антон ходит, ногами шаркая, потому что они у него длинные и тяжелые. И сейчас он останавливается. Арсений знает, что себя выдал — они дружат слишком давно, и Антон в курсе, что никого, кроме Дзюбы, у Арса не было. Да и Дзюба так, на полшишечки. — Это хороший ответ. У меня, получается, пятьдесят на пятьдесят. Если Ирку за альфу считать. Упоминая ее, Антон говорит спокойно, не меняясь в лице и голосе. Они успели с Кузнецовой встретиться ещё раз после празднования Нового года — и Ира, за что Арс ей благодарен, честно повторила Арсовы предположения, что на нее и помимо Антона навалилось слишком много переживаний. А в Новогоднюю ночь радость с предвкушением и усталостью смиксовались в усталые слёзы и шумные обвинения Антона. О большем Антон не распространяется, просто говорит, что будут держаться на связи. Ему это кажется правильным. — Пятьдесят на пятьдесят — это один. Антон тоже вспоминает подсказку Диброва: — Ну, да, — улыбается широко. — Если отвечать на вопрос, кого я люблю, то это один. Сглатывая шумно, Арс толкает дверь на третий этаж — к его облегчению, у ближайшей аудитории уже толпится их группа. * В книжном магазине Арсений смотрит на валентинки, на Пинтересте — на минималистичные рисунки с надписями вроде «мы с тобой как хлебушек с колбаской». Думает заказать торт-сердце. Купить коробку конфет в форме сердца. Сделать пиццу в форме сердца. Выложить пельмени на тарелку и обвести вокруг них сердечко кетчупом — какая жизнь, такая и романтика. Признаться хочется красиво, но мешает раздражающая мысль о том, что это всё изменит. В том смысле, что разрушит до основания. Плюшевый мишка с сердечком в руках возвращается обратно на полку — Арсений выходит из цветочного, где ему не понравились ни одни розы, игнорируя очередь из тех, кто меньше загонялся насчёт красивых жестов в преддверии дня влюблённых. Страшно — до чёртиков. Арсу думается, что прыжок веры он готов совершить, только если его толкнут в спину. Не настолько ему хочется Антона целовать, чтобы рисковать возможностью его обнимать или лежать головой у него на плече, пока они смотрят очередной сериал с субтитрами, которые Антону давно не нужны. Ужин Арс всё-таки готовит: есть соблазн открыть пачку макарон в форме членов, но он выбирает диснеевских принцесс и нарезает сосиски кругляшками, выкладывая из них цветы. Не слишком романтично, но Антону должно понравиться — забавно же. Он бедром нажимает на дверную ручку, толкает — и входит в комнату, едва не роняя при виде Антона обе тарелки. У Антона от холода красные щёки и нос, волосы примяты и всклокочены после шапки. Уши краснеют уже от смущения, потому что он в руках держит пышный букет цветов. Арс тарелки торопится поставить, одну реально чуть не наёбывает на пол — ловит, палец пачкая майонезом, и чувствует, как портит момент. Вытирает руку о полотенце, висящее на стуле. Выпрямляется и понимает, что Антону ни слова не сказал — а ему наверняка сейчас нервно до невозможного. Наклоняется к букету, вдыхает и давит в себе огромное желание пошутить о том, кому такой красивый букет достанется. Нет уж, никакой возможности улизнуть или передумать. Такая красота самому нужна. И Арсений совсем не о букете. — Они нереальные просто. Очень красивые, спасибо. — Это пионовидные розы… Обещали, что долго простоят, но я не разбираюсь совсем… — передав Арсению букет, Антон спешит вынуть из кармана пакетик с гранулами. — И подкормка, в воду насыпать. Арс стоит с букетом цветов, наверняка дорогущих, и понимает: — Антош… У нас нет вазы. Антон накрывает лицо рукой. — Бля-я-я. Опустив цветы просто на стол, Арсений шагает к Антону. Берёт за руку, свои пальцы сплетает с его. — Я всё-таки уточню… Это же не в честь какого-нибудь дня дружбы в Новой Зеландии букет, да? — Арс-с, — мученически молит Антон, — я сейчас не выдержу. — Он выдыхает и поднимает взгляд, чтобы посмотреть Арсению в глаза. — Нет, это не в честь дня дружбы. И не потому, что ты мой лучший друг… Внутри всё желанием прижаться к Антону горит. И никакой тревоги не остается — только трепет и невозможность и дальше терпеть. — Можно тебя поцеловать? — Арс выпаливает, перебивая. Антон смотрит. — Ты любишь слова, я знаю. Цветы в честь того, что я уже месяц не могу найти предлог, чтобы тебя поцеловать. И Арсений даже не язвит, что «всего месяц?». Арсений приподнимается, тянется выше — и чувствует, как две ладони с длинными пальцами ложатся на его поясницу, поддерживая и притягивая ближе. Целуется Антон охуенно. Прихватывает нижнюю губу своими, отрывается, только чтобы чмокнуть в уголок губ — и поцеловать снова, языком скользя между губ Арсения. Он не может определиться, куда деть руки — или ему просто нравится трогать Арсения, потому что они сначала поднимаются к талии (Арсений вжимается грудью в Антонову), а потом опускаются к ягодицам — тела соприкасаются ниже. Арсений прогибается в пояснице сильнее, чуть потирается — и стонет прямо в поцелуй, руками крепче обнимая Антона за шею. В нём что-то переключается в моменте: кажется, если Антон его не остановит, сам он не сможет от него оторваться. Они оба полностью одеты, но даже так — Арсений на пределе. Он не возбуждался так сильно, кажется, никогда в жизни, а это просто возможность потереться стояком об Антоново бедро, чувствуя на своих губах его язык и апельсиновую сладость. Антон низко подрыкивает — он лижет уже не губы, а шею Арсения, спускаясь от места под ухом ниже, к растянутому вороту футболки. У Арсения дрожат ноги: он крепче хватается за Антоновы плечи, и Шаст замечает, руки снова поднимая к талии и чуть отстраняя их друг от друга. Дышит Антон через рот, словно бы это поможет. Зрачки огромные, на висках — капельки пота. Собственные губы облизывает, сглатывает, безуспешно пытаясь пересохшее горло смочить: — Блядский боже, — хрипло. На большее его не хватает. Антон закрывает глаза. — Не могу смотреть, хочу снова тебя поцеловать. Шаг — Арсений ведёт кончиками пальцев от плеч Антона к его шее, прослеживает бьющуюся венку и путает пальцы в волосах на его затылке. Шаг — Арсений аккуратно языком проводит по его губам, ощущая, как Антон внахлёст обхватывает его руками, вдавливая в себя. От поцелуя отрывается, носом ведёт по виску, языком дотрагивается до мочки уха и шепчет сбивчиво. — А… — никто и не обещал, что с Арсением легко; Антон пытается его утихомирить, а Арс двигает бедрами, заставляя его сбиваться с дыхания. — Арс. Не лучшая идея, я же только с улицы. Арсений сейчас согласился бы и на секс на песчаном пляже — настолько ему горит. — К программе максимум вернёмся попозже, но сейчас… Я очень хочу кончить, поэтому можешь поесть на кухне, или, — Арсений думает, что это не сработает. Прозвучит, как в плохом порно. — Помоги мне, пожалуйста. От его ласкового тона и пронзительного взгляда Антона клинит: он опускается на кровать и Арсения тянет к себе, опуская на колени. Арс не возражает, вот только: — Приспусти джинсы. Останутся пятна. Антон молча кивает ему, приподнимает над собой — Арсений стоит на раздвинутых в стороны коленях, одной рукой упираясь в Антонову кровать. И Арс, наконец, опускается снова. Через легкие шорты и трусы притираться ему нравится не меньше, чем через джинсы, а сидя он может делать это не только членом. Он уже влажный, мокрый даже, тёплый сзади от своей же смазки. Им обоим много не надо: Антон стал тверже, дышит чаще — и, положив Арсению руку на заднюю часть шеи, наклоняет его к себе, вдыхает, вдыхает, вдыхает и снова лижет. Он себя не трогает — запаха и того, что в намокающем всё сильнее белье на нём сидит Арсений, ему достаточно для получения удовольствия. Второй рукой Антон ведет вдоль Арсова позвоночника и ниже, под резинку боксеров. Арсений выгибается, пытаясь ноги развести шире — и одновременно получить стимуляцию спереди. Антон обводит влажное, горячее место по чувствительному краю, слегка нажимая на пульсирующие края. Арс всхлипывает, подается назад — и ощущает в себе пальцы. Антон вводит постепенно, останавливаясь, кажется, на трёх, нащупывает внутри уплотнение и начинает мелко-мелко на него надавливать, стимулируя почти беспрестанно. Он начинает промазывать; Арс чувствует, что сидит на сыром — настолько много у него выделяется смазки от простой стимуляции пальцами. Вынув их, Антон руку подносит к лицу — Арсений чувствует запах своей смазки на его пальцах. И вот это собственническое осознание, что теперь Антон пахнет не только по-соседски легкими нотками гвоздики, а сексом с ним — оно подводит Арсения к черте: несколько движений бедрами и он кончает, не притронувшись к себе. Выдыхает сыто — моё — и голову опускает Антону на плечо. Шепчет: — Спасибо, Антон. * Антон предлагает ещё подождать на случай, если Арс утром поймёт, что ему Антона целовать странно. Ну, и трогать, и всякое такое. Арсений, совсем не в свойственной ему манере, выкладывает начистоту — признается, что боялся первым поцеловать, боялся, что не взаимно — и что уверен точно, что Антон целуется лучше всех. И сравнивать ему ни с кем не нужно, для него это — непреложная истина. Они находят в общеобщажном чате человека с ненужной пятилитровкой и обрезают ее под вазу, едят и обсуждают, что купленные Антоном розы по оттенку удивительно попадают в приготовленные Арсом цветы из сосисок. Арс совершенно ужасно шутит про то, что отведал бы и другую сосиску. Антон смеется, а потом смотрит на уцелевший цветок в своей тарелке: — Бля, они даже с белым соусом по центру… Точно что-то по Фрейду. Не смущаясь, Арс лезет вилкой в Антонову тарелку, цепляет кусок сосиски — и макает его в майонез. Подносит к губам, и, обсасывая бедную сосиску, смотрит Антону в глаза. Антон откидывается на спинку стула, голову запрокидывая к потолку: — Это же отвратительно. Абсолютно отвратительно. Почему меня это возбуждает вообще? — А может быть ещё хуже. Я вымажу белым пальцы и буду их обсасывать, — пальцем Арсений дотрагивается до губы в задумчивом жесте. — Ты сгущёнку к сырникам не покупал случайно? Антон густо краснеет. Это, очевидно, тоже его возбуждает. * Утром Арсений никакого смущения не чувствует тоже — только нежность, которую не может внутри себя удержать. И которую сдерживать ему больше не нужно. Присев на корточки у кровати Антона, он откидывает кудрявящиеся прядки с его лба и аккуратно касается его губами. Антон улыбается во сне и что-то мямлит неразборчиво. Кажется, свою неловкость насчёт влечения к Антону Арсений пережил, вынимая из барабана стиралки его толстовку и проверяя, точно ли полностью отстиралась сперма. Антону тяжелее, но, к счастью, он чувствует себя дискомфортно не из-за того, что ему странно Арсения целовать. Проблема оказывается в другом — он не уверен, что Арсению будет хватать. Потому что с Ирой ему не нравилось, и да, Арсений его возбуждает сильнее, но, если… Арсений целует его в нос, прерывая путанный монолог из сомнений и страхов, и заявляет, глядя Антону прямо в глаза: — Тох, разберёмся. Не думай, пожалуйста, что я какой-то альфа-самец. И, прости мне мою самоуверенность, но, если тебе понравится, ты захочешь ещё. — Он наклоняется ближе, целует Антона в скулу, носом по ней ведёт, в ухо сипит шумно — Антон хихикает от щекотки. — Думаю, что понравится. Но если ты не будешь со мной хотеть — мы разберёмся. Жаркий шёпот в ухо и то, что Арс его мочку прихватывает губами, у Антона вызывают весьма определенную реакцию — Арсений чувствует, как одной рукой Антон обхватывает его талию, прижимая к себе, а второй — зарывается в волосы на затылке. Арс еще чуть посасывает мочку, прикусывает — Антон выдыхает шумно. Отстранившись, Арсений выжидательно смотрит в его глаза. — Блять, да. Мне хорошо. Надеюсь, тебе тоже. Удовлетворенно хмыкнув, Арсений перебирается на бедра Антона. — Теперь — хорошо. Антон сжимает крепче и чуть приподнимает лицо, чтобы Арсения поцеловать. ** После январской течки, лишившей Арсения полутора суток каникулярного отдыха, но зато прошедшей в комфортных домашних условиях, наступление следующей течки Арс ощущает в конце марта. Цикл стабильнее держится из-за того, что Арсению подобрали противозачаточные. Антон, приметив баночку на полке, спрашивает: — Новые витамины? Если это мармеладные вита-мишки… Арсений покачивает головой: — Это коки. Антон хмурится. — А раньше? — Барьерная контрацепция. Коки дешевле, если мы будем… Думаю, будет дешевле, — Антон удивляется, приподнимает брови — и тут же прячет взгляд. Арсу хочется стукнуть себя по лбу, вот, Антон опять подумал, что не сможет достаточно много с ним заниматься сексом. — В тебе я уверен, что это только мы с тобой. И никого лишнего с венерическими болячками. Тщательный подбор слов срабатывает — Антон улыбается и подмигивает: — Только мы с тобой и никакого лишнего латекса! Арс чмокает его в щёку. * Позади остается третий модуль: самый длинный, но таким совершенно не ощущавшийся — влюбленные часов не замечают, вот это всё. У Шепса на сессии они с выражением читают переведенные на латынь поэмы, Научпопов выставляет отметки по результатам лабораторных — и главной проблемой его курса становится то, как вытрясти из кейса от блютус-наушников магнитный криминалистический порошок для снятия отпечатков пальцев. Сменивший Прайса Попой спевается с Антоном — пары состоят из прослушиваний Эминема, а вместо экзамена они устраивают караоке с пропущенными словами. Милостивый, восьмерки Попой ставит и тем, кто просто может узнать композицию. Возможно, они просто свыклись с переменами, возможно — плотнее втянулись в общажную жизнь, возможно — Арсению действительно настолько лучше стало от возможности Антона целовать, но по дому скучается теперь гораздо меньше. И даже привычное ощущение жара в животе и потребность ощутить себя в безопасности свербит не нехваткой домашнего тепла, а потребностью оказаться ближе к Антону. Шаст, ощущая перемену в его запахе и напряженное выражение лица, вдруг прочищает горло. — Слушай… Я знаю, что это может быть слишком. Но я забронировал номер в отеле. Если ты не хочешь быть один, — он делает глубокий вдох, и, тараторя, выпаливает на одном этом вдохе: — Если хочешь, чтобы в течку я был с тобой. Если не хочешь, ты можешь поехать туда один, я оплачу. Решающим фактором Арсова согласия становится то, что Антон дает ему выбор и не давит. В этом, вероятно, причина того, что Арсений ему верит безоговорочно — и готов вверить себя в самом уязвимом положении. — Да. Хочу с тобой. Но надо собираться – меня накроет к вечеру, уже живот ноет. Антон с готовностью кивает и наклоняется, чтобы вытянуть из-под кровати спортивную сумку. Не удержавшись, подкалывает: — И что, даже не скажешь, что оплатишь половину стоимости? Щеки у Арса пунцовеют. Он губу закусывает, молчит, пока сворачивает в рулетики полотенца. — Я подумал… И решил, что мне нравится, когда ты меня балуешь. Но! — смотрит строго. — Ничего слишком дорогого. — Понял-понял, шампанское в номер отменю… Арс фыркает только, не чувствуя никакого внутреннего протеста — Антонова забота ощущается нужной ровно в той степени, в которой не становится удушающим ощущением того, что Арсений что-то должен. И Арс благодарит абсолютно искренне не столько за эти небольшие проявления заботы, сколько за ощущение спокойствия, которое они приносят. Антон от благодарностей отмахивается, но лучится довольством и благоухает апельсином капельку сильнее обычного. * Не Хилтон, не Холидэй Инн и даже не Ибис встречает их лебедями из белых полотенец и розовыми лепестками на кровати. Косясь на это чудо гостиничного убранства, Арс спрашивает: — Что ты им про нас рассказал? Антон смущается, но признается: — Что мы молодожёны, и у нас — первая совместная течка… Это шутки ради! И они дарят шампанское новобрачным. — Охрененно, — в голосе Арсения неприкрытое восхищение. — Спасибо, что устроил это. Из света включена только светодиодная подсветка в нише над потолком и два бра над кроватью. Уровень освещенности явно ниже необходимых норм, но Арсению важно другое. У Антона блестят глаза отражением светодиодов. — Получается, номер с улучшенной шумоизоляцией? — Арс шепчет, вынуждая Антона вслушиваться в его слова. — Да, — кончик языка мелькает между губ, — обещали отличную, да. — Тогда я хочу в душ, дождаться доставку еды — и не вставать с постели, пока бронь не закончится. Антон шумно сглатывает. — Ага. Да. Отлично. Тогда ты в душ, а я закажу… Пиццу? Мак? — они смотрят друг другу в глаза. Арс понимает, что ему слишком нравится Антона смущать, и когда Антон спрашивает: — Чего ты хочешь? — Тебя, — Арс не может сдержаться. Шаст приподнимает брови, краснеет, бубнит: — Арс, не мучай меня. Из еды? Размышляя, Арсений из рюкзака вынимает косметичку. Жмёт плечами: — Можно и мак, и пиццу, я просто хочу вредного. Антон ликующе вскидывает кулак, и, поигрывая бровями, отвечает Арсу в его же манере: — Нет, вредного тут хочу я. Арсений фыркает и идёт, наконец, в душ. * — А постельное бельё у них ничего, да? Арс проводит по пододеяльнику рукой. Он уже обсох после душа, только волосы не легли, как надо, и пушатся теперь. Такое Арсения всегда раздражает: неуложенные волосы действуют на самооценку так же пагубно, как немытая голова. Топорщащиеся прядки на его голове Антона не волнуют. Он смотрит с нежным обожанием во взгляде, соглашается: — Да, хорошее. Арс пихает его коленку своей. — Даже не посмотрел. Антон наклоняет голову. Кивает, тихо смеясь — и рукой ведет по пододеяльнику к бедру Арсения. Пальцы поднимает от льняной ткани к его теплой коже, гладит у границы пижамных шорт. — Ты на ощупь приятнее. Нежные прикосновения к коже не щекотят, а мурашат. Антон продолжает наглаживать, руку опуская на внутреннюю сторону бедер. — Особенно здесь. Арсений прикрывает глаза, концентрируясь на прикосновениях. Было время, когда он комплексовал и старался ноги чуть приподнимать над стулом или над диваном, чтобы не так сильно они расплывались. А теперь есть Антон, который его бедра обожает — особенно когда языком скользит между ягодиц, а бедра крепко сжимает. Вытянув шею, Антон носом проводит по виску Арсения, целует в скулу и выступающую на шее жилку, прикусывает кадык. Оттягивает ворот футболки и целует в плечо, наклоняет голову и прикасается губами к внутренней стороне предплечья. Пальцами он поддевает футболку, от боков скользя к сужающейся талии. Арсений в ответ на незаданный вопрос кивает часто-часто и руки вытягивает, позволяя Антону себя раздеть. Нежные поглаживания обнаженной груди сменяются осторожными поцелуями. Антон распаляется — и оставляет сразу два засоса, на ключице и чуть ниже. Арсений выдыхает резче, приподнимает бедра и сводит колени, зажимая своими ногами бедро Антона. Потирается, подсказывая, что уже можно. Но Антону этого мало. Он надавливает на сосок Арсения пальцем, чуть сжимает — и сцеловывает с распахивающихся в восклицании губ Арсения стон. Наклоняется ниже, полностью почти на Арсения ложась, своей грудью чувствует частые подъемы грудной клетки Арсения на поцелуях-укусах в шею, которые он зализывает. Арсений в спине прогибается сильнее, когда Антон, ногтями сжимающий его загривок, носом утыкается в местечко прямо под ухом — и дышит-дышит-дышит, пальцами надавливая сильнее там, где полагается быть метке. Его метке. Это что-то на грани разумного, которую лучше не пересекать — но Арсению идея принадлежать Антону нравится столь же сильно, как и идея, что Антон — его. Арс руку поднимает, надавливая Антону на затылок — и Антон мелко-мелко лижет там, где острее всего запах гвоздики. Внизу Арсений сжимается, чувствуя, как начинает сильнее течь. Елозит невольно почти, нетерпеливый до получения новой ласки, но он тут не один. Толкнув Антона в грудь, Арсений его опрокидывает — и переворачивается вместе с ним. Антон охает, но не спорит, руки снова кладёт Арсению на бёдра и гладит от коленей до боксеров. Арсению тоже нравится гладить, опускаться для нежных поцелуев и широких движений языка по Антоновой груди. Прикусывать кожу, чувствуя, как рука сжимается в волосах. И больше всего — слышать Антона. Он редко бывает громким, но Арсению нравится. Нравится то, как сбивается его дыхание, как совсем тихие выдохи становятся громче, как неожиданно может сорваться низкий стон с его губ, когда Арсений, плавно обводивший мочку языком, вдруг ее прикусывает. Ещё Антон подрыкивает, как сейчас, когда обе ладони опускает Арсению на ягодицы и вжимает его в себя. Они дышат друг другом: Арсений утыкается в Антонов загривок, а Антону нос щекочут пряди отросших волос Арсения. Антон двигает бедрами Арсения, притирая его к себе. Арс снова сжимается, выплескиваясь тёплой естественной смазкой — ему хочется больше. Он шепчет что-то неразборчивое, кажется, это просто «ещё-ещё-ещё». Голову запрокидывая, Арсений надрывно стонет: Антон обхватил его член и пальцем надавливает на щёлку. Это хорошо, но Арсению нужно не так. Он не понимает, как, но чувствует спиной матрас — мысли становятся вязкими, потребности притупляют сознание, и ему просто надо, надо… Не получается облечь в слова, но Антон понимает. Пальцами обводит вход, чувствительный до предела, вводит два, погружая постепенно, Арс слышит его хриплый голос, но не может ничего ответить внятного — только стонет и подается ближе. Легкими прикосновениями губ к виску и лбу Антон приводит его в чувство. Арсений крупно моргает, словно с закрытыми глазами или в темноте сидел. Антон гладит по щеке: — Ты в порядке? Прислушиваясь к себе, Арсений кивает. Хмурится: — Пиздец, наверное, так афродизиаковый приход ощущается. Он вдыхает — и больше нет ощущения, что Арс пытается дышать в бочке с апельсиновым ликером. — Перерыв? — Антон придерживает его за бедро, игнорируя то, как к животу прижимается стоящий член. — Если тебя так кроет… — То это потому, что я знаю инстинктивно, что в твоих руках могу отключиться, а ты поймаешь, — Антон качает головой, думая наверняка что-то вроде «какой дурак»; Арсений надеется, что там либо «ну и дурак он у меня», либо «мой любимый дурак». Облизывая губы, договаривает. — Но кончить хочу, — шепотом договаривает, — пиздец как хочу. Антон роняет голову на Арсово плечо, трётся головой и смеется: — Пиздец как надеялся, что ты разрешишь продолжить. Языком или?.. — Или. Подмигнув, Арсений переворачивается на живот. Приподнимает задницу, покачивает ей туда-сюда. И снова ложится на спину, бедра раздвигая шире. — Спиной или?.. Антон руку опускает ему на грудь, вертеться позволять больше не намеренный. Хрипит: — Или. И, правое бедро Арсения прижимая к простыне, руку опускает между его ног. Потирает шов и легко проникает внутрь пальцами, наклоняется, чтобы языком провести по поджимающемуся к животу члену. Влажные пальцы из Арсения вынимает и смазывает свой член. Наблюдать за этим смущающе, — но Арсений смотрит между их тел. Антон берёт его за руку, соединяя их руки замком — и начинает двигаться внутри. Входит до конца почти, замирает и делает несколько небольших движений внутри, на последнем выбирая нужный угол. У Арсения рот приоткрывается на выдохе, он сжимается рефлекторно — и Антон стонет в их поцелуй от того, как ему становится тесно. Они отрываются друг от друга, судорожно вдыхают и снова целуются, влажно и беспорядочно соприкасаясь губами и языками. Антон вбиваться начинает быстрее — и Арсений бёдрами подаётся вперёд. За волосы оттягивая Антона от ароматной железы, Арсений снова его целует, прикусывает нижнюю губу и зализывает ранку — и плавится от того, как Антон рычит на очередном толчке. Ощущая давление у входа, Арсений понимает, что у Антона формируется узел. Антон себя останавливает, дышит заполошно, не в силах ничего сказать. Его мажет едва ли не хуже, чем Арсения. И в то, как отчаянно он пытается сдержаться, лишь бы не навредить, не думая о себе, Арсений мог бы влюбиться ещё один раз. Он тянется к уху Антона и целует в острый край ушной раковины. Шепчет жарко: — Можно. Стоны Антона, погружающегося с узлом, Арсения могут довести до ментального оргазма — настолько он кайфует, от ощущения того, как наслаждается процессом Антон. Арсений растянут до предела, но всё равно старается сжаться и хотя бы немного, но насадиться сильнее. Антон сдавленно матерится, рывком переворачивает их, чтобы Арсений оказался сверху — и медленно двигает бедрами Арсения за него. Рот приоткрывает, жадно выдыхая в Арсову шею и царапая ее краями клыков, которые готовы для того, чтобы пометить. Но никаких границ Антон не переходит, сублимируя в то, что всасывает нежную кожу до засосов. Член внутри жаркий, и, кажется, ещё немного увеличивается в размерах. Толчки по простате ощущаются почти болезненно-сладкими — Арсений на грани. Доводит то, как Антон скользит пальцами между ягодиц, словно собирается к члену с узлом добавить ещё и пальцы. Антон толкается ещё, пока Арсений на нём сжимается и пульсирует, и кончает тоже. Разбухающий узел внутри выдерживать тяжелее, но в течку Арсения тянет на подвиги — и в сцепке он продолжает елозить, пока не кончает второй раз. Антон поощряюще похлопывает его по бедру, чуть не урчит — наслаждается тем, что Арсений опускается ему на грудь. Арс чувствует под своей щекой биение сердца, а в волосах — перебирающие прядки нежные пальцы Антона. Возможно, не тормозни его Антон, Арсений бы пришёл в себя только к моменту, когда спадает узел — и не запомнил бы самый крышесносный секс в своей жизни. Он эту мысль вслух проговаривает — и Антон под ним вибрирует смехом. От того, что и стоны, и смех у Антона в последний месяц только искренние, Арсений чувствует себя абсолютно счастливым. * Притворяться молодоженами они продолжают даже спустя несколько лет после свадьбы, получая за это самые разные плюшки — от кухонных полотенец до мясной нарезки и повышения уровня обслуживания номеров и размещения в вип-каюте во время морского круиза. С ним, к слову, вышла осечка: их молодоженами представили с салютами на общей палубе, и пришлось выслушать поздравления от как минимум сотни человек. И неважно, что приходилось, в том числе, создавать фальшивую страницу в Википедии со статьей об Арсении Попове (актёре), чтобы объяснить, чем ему так ценна фамилия и почему он не меняет ее на фамилию мужа, Арсений уверен — их планы работают, потому что у Антона во взгляде с каждым годом становится только больше любви и нежности. ** Шар с символом года нужен только раз в двенадцать лет — и вот, зеленый шар с нарисованным гербом Слизерина вновь готов гордо занять своё самое высокое место на пушистой ёлочке в углу их с Антоном гостиной. На самом деле, конечно, они уже дважды украшали ёлку полностью в стилистике Поттерианы, просто потому что хотелось; сейчас, вешая под змеиным шаром игрушку в виде мешочка с деньгами и серебристую мишуру, Арсений снова вспоминает, как сильно обрадовался подарку восемнадцатилетний Антон. Улыбался, в руках вертел и на ёлку повесил только в канун Нового года, так поцарапать боялся. Антон тридцатилетний возвращается с улицы, топая на крыльце тяжелыми зимними ботинками. Хлопает дверью. Заливается визгливым лаем их мопс, Ринго, купленный с расчётом на жизнь в квартире и неожиданно заполучивший участок с сугробами в три его роста под Питером, когда Антон перешёл на удалёнку. Антон тридцатилетний наверняка опять не станет жечь на Новый год желание, потому что ему всё нравится. Арсений обязательно загадает — потому что сработало же. Не уверен, правда, что именно: после их с Антоном свадьбы улыбчивая и раскрасневшаяся Майя рассказала, что повесила в тот год на ёлку кольцо Антона, чтобы он встретил своего человека. И заверила Арсения, что он — лучшее, что могло с ее сыном случиться. И в восемнадцать, и в двадцать пять, и в тридцать, и в горе, и в радости — Арсений любит Антона, и, зажмуриваясь под бой курантов с глотком шампанского во рту, загадывает просто — быть с Антоном. На двенадцатом ударе Антон целует Арсения.