Богоматерь цветов

— У вас биполярное расстройство.

— Даже не знаю, радоваться или огорчаться.

Анекдот

Апартаменты Анжу были пусты, и Шико не встретил никого из слуг принца. Он заглянул в комнаты его свиты, разбросанные по этажу, но и там никого не нашел. Он отправился на поиски знакомого пажа. Тот сидел в помещении для дворцовых слуг — узком прямоугольнике, где не было окон. Скрючив спину, вытянув ноги на довольно потрепанном диване, потягивая сок из картонной упаковки через соломинку, он играл в игру на своем телефоне. В комнате был мужчина постарше, который читал газету, жуя хот-дог. Работал телевизор, приникая к слуху новостной бубнежкой. Шико мельком увидел герб Ажена и возбужденные лица на экране. Прислушавшись, он понял, что это то самое католическое братство, которое совершило набег на Париж, толкая людей лицом вниз на пол. После этого Анжу пришлось спасать свой любимый клуб, позволив себя трахнуть, по-видимому, парижскому мэру Монмонарси, губернатору Иль-де-Франса. Слуга постарше встал, застегнул жилет и отвесил ему вялый поклон. Паж поднял на него блондинистую голову; его розовая шея торчала из ослабленного воротника. Шико вдруг понял, что не знает имени мальчика, и по какой-то причине решил не выяснять. — Вы знаете, где сейчас находится герцог Анжуйский? — спросил он. Паж сказал: — Знаю. Его многозначительное и слегка насмешливое молчание заполнило комнату. Шико сдвинул брови и склонил голову. Паж склонил голову, оттащив тень на другую щеку. Шико вопросительно нахмурился; сбоку подслеповато пульсировал телевизор. Паж вздохнул, бросая ему вызов сложить два и два взглядом; серебряный блеск на его булавке для галстука подмигнул Шико. Шико достал кошелек и вытащил купюру. — Его высочество в Булонском лесу, — сказал паж и протянул руку. Шико удержал свою. — Где именно в лесу? Он большой. — Где обычно, месье? — сказал мальчишка с ироничной вопросительной интонацией. Внутри зателепалось раздражение, даже злость на это новое поколение, которое не проявляет ни единой эмоции и разговаривает сплошными подъебками. — Интересно, — задумчиво произнес Шико. — А что будет, если я оттаскаю вас за ухо, молодой человек? Он пожал плечами. — Я все равно ничего не скажу. Делайте что хотите, у меня другая система ценностей. Так нас тихо и незаметно сметут с лица земли. Напрягая челюстные мышцы, он протянул купюру и достал вторую, которую паж быстро выхватил у него из рук. — На острове Нижнего озера, — сказал он. — Он любит там бывать? — поинтересовался Шико. — Да? — сказал юный засранец, все с той же вопросительной интонацией, которая не имела для Шико никакого смысла. — Что-нибудь еще, месье? Шико великодушно решил не трогать его стеклянное по виду ухо и поехал на поиски принца. Он был в Булонском лесу только один раз и не успел осмотреть все. Когда полуденное солнце пробило дыру в блестящей синей вершине, он понял, что заблудился. Он достал телефон и нашел номер Шомберга, который предусмотрительно узнал. Самовнушение подсказало небольшой заговор: красавцы принца намеренно оставили его за бортом. Возможно также, что Анжуйский уже был им по горло сыт, и когда принц вернется, он вышвырнет его из дворца. Он только зря потратил деньги. Он мысленно пожал плечами: что ж, сейчас узнаем. Он отправил сообщение Шомбергу. Тот ответил через несколько минут: «О, какие люди». Шико написал: «Отправь координаты». Шомберг ответил сразу: «Если придешь без рубашки». Он почувствовал, как будто крюк дернул его за солнечное сплетение и потянул вперед. Он все еще был новинкой, уравнением с двумя неизвестными, но пока он стоял тут, среди вееров пышной зелени, под сияющим желтым диском, время стирало этот его статус. Он написал: «Это для тебя или для принца?» Воображение нарисовало ему бронзовую физиономию и карие глаза, уместившиеся между платиновой шевелюрой и ехидной ухмылкой. В Шомберге не было ничего хрупкого или хриплого, но была какая-то светомаскировка: не принимать ничего всерьез, не замечать кромешную тьму. Слово «шлюха» он носит как украшение и легко позволяет наклонить себя над унитазом. Шико однажды услышал, как он воздушно говорил: — Мне нравится в попу. Долго, сильно и глубоко. Даже болезненно. Первый раз я почувствовал себя живым, когда меня трахали. Серебристая улыбка порхала по его губам. Его флирт мог быть насмешкой, ловушкой, случайностью, но не искажал представлений Шико о человеке, способном влюбиться в уязвимость Анжуйского. Мы не страннее галлюцинаций, в которые попадаем. В этом размытом, бредовом видении я могу лежать на спине (рот открыт, глаза закрыты, лодыжки скрещены, тело напряжено), а его лоб бодает низ моего живота. Шомберг отправил ему трек маршрута и написал: «Для обоих». Нервозность вползла в него змеей. У них там что, оргия? Обычно принц приезжал в свой гостиничный номер для таких целей, чего Шико изнутри не видел. Возможно, ему наскучили удобные кровати. Хотя сомнительно, что Анжуйский решил бы подвергать себя опасности комариных укусов во время буйства плоти. Шико поскреб ногтями затылок. — Сейчас узнаем, — пробормотал он. Он поозирался по сторонам и последовал вдоль лиственной шпалеры, на которой сиял отраженный свет. Он прошел мимо искусственного водопада, падавшего в зеленое шумными голубоватыми искрами. Почти перепрыгнув через миниатюрный мостик, он вывернул к розарию с кустами топиари; аромат цветов, томящихся в жару, был таким сильным, что голова приятно кружилась. Хруст гравийных дорожек под ногами звучал громко, но щебетание птиц его перебивало. Цветочная полифония почти заглушала серый запах гари. Торжество летней красоты заманило нашего искусственного принца? Я бы никогда не подумал, что Анжу захочет в лес. Даже в тщательно культивированной природе водятся жучки, червячки, копошится неподконтрольный человеку, избыточный хаос жизни. А что, если его волосы растреплются или какая-то мерзкая мелочь заставит его лилейную кожу опухнуть зудящим красным? Он был в окопах, хотя и отгороженный от массива грязи, дерьма и вони привилегиями королевской крови. Он лично руководил атаками, черт возьми. Каждый, кто упал в энтропию бытия на самое дно (кишки, раздавленные на земле, гнезда пыли в ноздрях, дизентерия), захочет поместить себя в максимально комфортные условия на всю оставшуюся жизнь. Честно говоря, если я никогда не увижу природу, даже во всей ее красе, я не буду особенно расстроен. Дыхание ветерка привело к нему запах теплой озерной сырости. На берегу стоял лимузин Анжуйского и «Хаммер» Дю Га, похожий на хищника с черной блестящей шкурой. Молодцы в непроницаемых темных костюмах подпирали сосновые стволы, встрепенувшись при его виде. Дю Га где-то раздобыл деревянный стул, выкрашенный в салатовый цвет, и читал газету. — Если бы его высочество хотел, чтобы вы поехали с ним, он бы взял вас с собой, — сказал он вместо приветствия. — Вы уверены, что он воспримет ваше появление благосклонно? Парни в черном напружинились. — Я проспал общий сбор, — сказал Шико. — Не будем лишать монсеньора удовольствия отчитать меня за это. Не будете ли вы так любезны сообщить мне, сударь, где я могу его найти? Опаловые глаза Дю Га просканировали его с интересом кассира в супермаркете. Ничего себе глаза у мужика, подумал Шико в сотый раз. Анжу должен быть очень к нему привязан, чтобы сталкиваться с его глазами каждый день. Или он не может от него избавиться. Дю Га слегка качнул подбородком, и черный костюм отделился от ствола. — Бенар, проводи этого господина до пирса, а потом принеси мне говяжий тартар и кофе из ресторана. Мы здесь надолго. День удивительных открытий: Анжу в лесу, а этот киборг-убийца ест еду. Этак я могу решить, что имею дело с живыми людьми. — Принц часто сюда приезжает? — спросил он по дороге. Костюм пожал плечами. — Обычно раз в несколько месяцев. Конечно, только в теплое время года. — И он долгое время проводит на острове? — Иногда целый день. — Что он там делает? — Понятия не имею, — в голосе внезапная задиристость. — Его друзья сопровождают его? — Ага, — он засунул булыжники кулаков в карманы брюк и пнул упавшую шишку. — Только друзья его высочества всегда меняются, кроме месье Сен-Люка. Месье Сен-Мегрен сегодня не здесь. Вы читали его книжку? У него был такой страстный роман с мадемуазель Катрин Клевской. Герцогу Гизу достанется испорченный товар. Я бы ни за что не женился на девице, которая кому-то давала. Но месье Сен-Мегрен молодец. Я имею в виду, хоть у него и репутация, все-таки он настоящий мужик. Похоже, ему надоело мариноваться на пленэре, и он хотел поболтать. К черту Сен-Мегрена и его бездарную писанину. Шико повел руками. — И давно ли у принца привычка бывать здесь? — Он спросил это, чтобы хоть что-то узнать об этой странности. — Я служу монсеньору только третий год. — Охранник указал пальцем на маленькую деревянную пристань: — Вы можете добраться туда самостоятельно. Шико кивнул, но черная спина уже покинула его, зашагав в сторону симпатичного шале с изумрудной крышей, вероятно, ресторану. На террасе стояли низкие столики, бежевые диваны и салатовые стулья. Несмотря на обеденное время, там было пусто. Очевидно, Дю Га вычистил всю публику к приезду Анжуйского. Песчаный пляж была усеян лодками, грязно-белыми снаружи и яично-желтыми внутри. Шико заплатил арендную плату, смотритель отцепил цепь, соединявшую его лодку с другими, и Шико взбаламутил веслами зеленую воду, где качалось солнце. Ему показалось, что он увидел скольжение рыбок в слоях озера, но это могли быть водоросли. Обаятельно закрякали утки, в сыром тепле звенела мошкара. Анжу успокаивает свои нервы этой идиллией; не все же ему шататься по клубам под коксом и спать с мужчинами. От жары и гребли на его коже выступили горячие извивы пота; он мог бы снять рубашку, не боясь обгореть на солнце, но не стоит слишком баловать Шомберга. Возможно, у него будет время насладиться этим зрелищем. Возможно, меня ждет неприятный сюрприз. С теми, кто не дружит, возможно все, а принц посеял достаточно зависти и ревности на своей клумбе, чтобы гарантировать, что мы никогда не будем друзьями. В зелени, словно выстриженной маникюрными ножницами, он застал пастораль. На белоснежной скатерти солнце забрасывало бликами натюрморт, от вида которого под языком вскипела слюна. В высоких стеклянных стаканах переливались сливочные оттенки гранолы, на деревянных подставках сияли аляповатые краски нарезанных фруктов, сыр в голубых прожилках и мясные закуски (стружки поджаренного бекона, пухленькая розовая ветчина, рубиновая колбаса с благородной плесенью, тартинки с паштетом). Жемчужинки икры утопали в хрустале, на серебре лоснились ломтики осетрины и семги, фарфоровые тарелки украшали тосты с ярко-алыми крапинами клубники. В центре царствовал окорок из косули с тяжелыми, темными, жирно блестящими боками; от него испарялся аромат кориандра и оливкового масла. Когда гугеноты ошкуривали наш городок, мама выбралась за едой и не вернулась (отца убили сразу на улице), а мы сидели в подвале с Антуаном, первым делом съели моего кота Плюша, а потом пожалели об этом. Он ловил крыс лучше нас. Одна из тварей больно укусила моего брата, и мы боялись, что начнется какая-то инфекция. Я думал: если он умрет, смогу ли я его съесть или лучше умру сам? Я не знал. До сих пор не знаю. Но когда мы рискнули подняться наверх и отыскали в разграбленном доме соседей банку кабаньей тушенки, я порезал язык, вылизывая жестянку. Я думал, что после этого буду вечно голодным. Удивительно, что мне удалось превратить голод в своего слугу, а не хозяина, и сделать еду источником удовольствия, а не объектом одержимости. Антуан шутил, что я интеллектуальный монстр: мой мозг все переваривает и преобразует. У него тоже был неплохой мозг, пока он не превратил его в яйцо-пашот. Его приход не заметили. Можирон и Шомберг завтракали (Шомберг изменился с платинового на невероятный голубой). Эпернон, густо накрашенный, с неподвижными серебряными волосами, говорил по телефону быстрым шепотом, распространяя аромат кофе; Шико готов был поклясться, что в разговоре он услышал что-то об акциях или облигациях. Келюс, в ярком шелке, более подходящем для подиума, работал над своим загаром или просто дремал, вытянувшись на коврике в позе Антиноя, ожидающего своего Адриана. Сен-Люк сидел поодаль от остальных с чашкой копченого чая, бумажной книгой и своим обычным летаргическим видом. — Опять жрешь углеводы, — говорил Можирон Шомбергу. — Ты растолстеешь, а ты к этому склонен, и никто тебя не захочет. — Даже ты? — рассмеялся он. Его белые зубы вонзились в тарталетку с лососем. — А я-то думал, что моя большая попка… — Добрый день, господа, — быстро сказал Шико. Улыбка Шомберга сбилась в его сторону. — Ты все-таки в рубашке, — сказал он с веселым упреком. — Моя старая няня всегда говорила, что мужчинам доверять нельзя. Мудрая женщина. Хотя иногда напивалась и бросала в воздух свой парик. — У нас с твоей няней это общее, — Шико сказал это, чтобы услышать его серебристый смешок. Он покосился на Можирона, но тот, плеснув на него презрительной хмуростью, вернулся к своему скрэмблу с авокадо (парню нужен протеин). — А ты хотел увидеть его без рубашки? — Келюс внезапно проснулся и грациозно перевернулся на бок; длинные волосы упали на лоб, занозив его тенями. — Я отправил ему наши координаты с таким условием, — сказал Шомберг. — Если он сейчас обманывает тебя, представляешь, что будет дальше? — вмешался Эпернон, не упуская случая вставить кому-нибудь палки в колеса. — И он уж точно не будет тебе благодарен за все, что ты так щедро собираешься ему дать. Шомберг лучезарно улыбнулся. — Как мило с твоей стороны беспокоиться обо мне, лапуль. Но я сам разберусь, ладно? — Как сказать, — многозначительно протянул Эпернон. — Это наше общее дело. — Полости моего тела — это мое личное дело. — Шомберг упруго поднялся. Его ясноглазая улыбка приобрела холодные грани. — И если я захочу, чтобы он туда всунул, я не буду спрашивать твоего разрешения, понял? К тому же, кто-то должен его научить. — Ты надеешься, что принц тебя поблагодарит? Не возлагай больших надежд. Это каприз, он пройдет, а наш новый друг пойдет к девкам, или кого он предпочитает. — Никогда не носи зеленое, Ногаре. Оно сольется с твоей завистью. Ты собиралась сделать это сама, зайка моя, пока не поняла, что он тебя не хочет. Шико стало неуютно. Они разговаривали о нем так, будто его здесь не было. Он совсем не хотел ввязываться в их соревнование тщеславия и честолюбия. — Господа, простите, что прерываю ваш спор, но где его высочество? — спросил он. Эпернон (сидя на траве, скрестив ноги) и Шомберг, перешагнувший к нему через свою тарелку, закамуфлировали молчанием какую-то общую эмоцию. У Келюса сделался отсутствующий вид, и он потянулся, чтобы налить себе апельсиновый сок. Можирон положил себе кусок ветчины и очень громко свистнул. Слуга появился из ниоткуда и протянул ему пластиковый флакон, похожий на те, в которых продают таблетки (вероятно, для наращивания мышечной массы). Налив ему стакан воды, слуга растворился в зелени. В кустах засвиристело что-то пернатое. Шико с изумлением оглядел поляну. Никто не собирался ему ничего говорить. — Это приказ монсеньора? — спросил он. — Он больше не хочет меня видеть? — Да, — сказал Эпернон. — Нет, — сказал Шомберг. — По крайней мере, он не озвучил этого желания. — Мы забыли о вас, — неохотно ответил Келюс. — В конце концов, вы не так давно с нами. И мы никогда не видим вас с нами… Он замешкался с формулировкой. — Когда мы трахаемся, — подсказал Можирон тоном слона, который истоптал половину саванны и хотел бы истоптать другую половину. — На твоем месте я бы нашел другого господина. Потому что этому рано или поздно придется отсосать. — Его высочество, очевидно, тоже забыл о вас, — злорадно сказал Эпернон. — Но вы ведь можете утешиться обществом своего друга Наваррского, не так ли? Я разговаривал с Наваррским один раз, подумал Шико. Пять минут! Сколько еще они будут напоминать мне об этом? — Кстати, когда я впервые увидел вас чисто вымытым, — продолжал Эпернон, — я подумал, что вы из его свиты. Мне кажется, месье Шико будет в ней смотреться лучше, не правда ли, господа? Я имею в виду цветовую гамму. Можирон ухмыльнулся: — Да, цветовая гамма короля Наваррского была бы более подходящей. Все знают, что его бабка была мавританкой? — Тогда он не королевской крови, — заявил Келюс. — Кто это докажет? На Юге они все одного цвета. — Не все, — возразил Эпернон. — Моя мать белее тебя, Можирон. — Белее меня никого нет, — хмыкнул Можирон. — Но я тебя ни в чем не обвиняю. — Он посмотрел на Шико. — А что насчет твоих предков? — Насчет моих предков, — ласково сказал Шико, — я могу продырявить ваш живот. К его удивлению, Можирон только сощурился на него. — А ты думаешь, что я буду с тобой драться? Всем известно, что герцог Майеннский… — Кровь Христова! — Сен-Люк захлопнул книжку и швырнул пустую чашку в траву. — Оставьте его в покое! Он не исчезнет, пока этого не захочет принц. Разве вам не ясно? — Он повернулся к Шико; мягкие, приятные черты обточены злостью: — Вы его искали? Его высочество изволит печаловаться, сидя в высокой густой траве на соседнем острове. — Взмах рукой на зеркало озера, в зеленые клубы. — Это наше любимое место для печалования. У нас даже раньше был любимый пенек, пока какая-то сволочь его не выкорчевала, лишив его высочество возможности принять картинную позу. Хотя его никто там не видит. Он всех отсылает и сидит там один. Непонятно, перед кем он устраивает свое представление. Ведь ему всегда нужна публика. Келюс нахмурился: — О чем ты? Ты прекрасно знаешь, что он не притворяется. — Это не повод смеяться, господин де Сен-Люк, — чопорно сказал Эпернон. — Вам должно быть стыдно. — Но мне не стыдно, — Сен-Люк вильнул к совсем нехорошему тону. — Когда вы годами приезжаете с его высочеством в одно и то же место, где он сидит часами и смотрит в небо, вы или сойдете с ума от скуки или начнете насмешничать. — Звучит не очень по-дружески, — Шико произнес это с нейтральной нотой, хотя слова Сен-Люка ему не понравились. Келюс кивнул: — Я согласен с господином Шико. Сен-Люк скорчил гримасу, которая не вписывалась в контуры его лица: — Господин Шико, я посмотрю на вас, если вы окажетесь на моем месте. Хотя маловероятно, что вы окажетесь на нем. С прохладной улыбкой: — Конечно. Сен-Люк влетел в воздух одним прыжком; вся его меланхолия, вся его одомашненная тишина исчезли или создали новый импульс и новую мелкую моторику. У него был вид человека, который хочет плакать, кричать, кусать пальцы, грызть ногти. — Дело не в том, что вы подумали, было ли это оскорблением для меня или для вас. У вас неподходящая фактура. Вас не станут наряжать в платья и говорить: «А теперь покрутись». Не станут затягивать на вас корсет, чтобы показать, какой узкой может быть талия четырнадцатилетнего мальчика. Вам не придется делать макияж, заплетать косички, красить волосы в разные цвета, чтобы они соответствовали цвету его настроения или наряда. Вас не разбудят посреди ночи, чтобы поболтать с ним, даже если у вас температура под сорок и вы почти бредите. Наконец, вы не будете… — За его зубами нарастал истерический смешок. — Мне это не нравится, ясно? Когда он долбит меня, я мечтаю, чтобы это поскорее закончилось, ясно? Я мечтаю, чтобы это поскорее закончилось, даже когда я долблю его! Иногда я не могу, я не хочу его видеть! Я привязан к нему, но как каторжник привязан к своему ядру! Смешок прорвался: — Звучит не очень по-дружески, месье Шико? Знаете, как он выбрал меня в друзья? Мне было одиннадцать лет. Мои родители решили, что пришло время проталкивать меня при дворе. Они отменили мои занятия и целый день одевали меня, делали мне прическу, заставляли ходить, сидеть, кланяться, улыбаться… Нас выстроили в ряд в Лувре. Меня, Жуанвиля, теперь герцога Гиза, и других детей дворцовой знати. Король Карл первым выбрал себе друзей. На самом деле, он никого не выбирал, это сделала за него королева-мать. Затем выбрал принц Беарнский, который в то время гостил во дворце. Все были удивлены, что он не выбрал Жуанвиля, он был самым знатным, самым воспитанным и красивым, белокурым ангелом с голубыми глазами. Беарнец, которому тогда было десять лет, скривился: «Этот слишком белый и хорошенький. По сравнению с ним я никому не понравлюсь». Его наставник что-то прошептал ему на ухо. Принц шепотом ответил. Тот покачал головой: «Латынь вы и сами знаете, ваше высочество. Подумайте, что нужно хозяину от его слуг». Он задумался, и вдруг его лицо стало веселым и простодушным. Я никогда не забуду, как он изменился в одну секунду и стал похож на крестьянского сына. Он сказал: «Кто хочет посмотреть на сиськи девчонок?» Он взял тех, кто осмелился поднять руки. Он сразу побежал по залу к выходу, заставив догонять его. Двое из четырех догнали его у дверей, и он поцеловал их в обе щеки. «Это награда победителям», — сказал он. А затем он поцеловал остальных двоих: «А это утешение проигравшим». Мне так хотелось оказаться на их месте, и я ругал себя за свою стеснительность. И вот наконец пришел наш принц, он тогда был герцогом Орлеанским. И он сказал капризным тоном: «Я хочу самых красивых. Марго не дает мне своих кукол». Моя мама тогда сказала: «Какое счастье, что мы заставили тебя снять очки». Вот как, подумал Шико. Он комнатная собачка не по своей воле. Если бы я был на его месте, я бы тоже не улыбался. А теперь я хочу короля Наварры еще больше. Тусоваться с королем Наварры. Следи за своей речью, приятель, особенно за своей мысленной речью. Но черт, он хорош, не так ли? В десять лет, с помощью простой игры, он сделал четырех мальчишек самыми счастливыми на свете и, что самое главное, преданными ему. Настоящий король. Келюс положил себе на тарелку ломтик семги и сбрызнул лимонным соком. — Ничто не мешает тебе любоваться женской анатомией, если уж ты обнаружил в себе эти пристрастия, — холодно сказал он Сен-Люку. — Смотри порнографию, сколько влезет. Сен-Люк не отреагировал, тяжело опустившись обратно на место; яркое серебро порыва ушло, осталась ватная серость. Он механическим жестом поднял книжку. Шико заметил обложку: «Дети капитана Гранта»; к бумаге прижимался зеленый дубовый листик. Романтичный, мечтательный ребенок… Шомберг прищурился на Сен-Люка, губы вывернуты издевкой: — О боже, принц дарит тебе подарки, ты получил владения и титул, и он заставляет тебя кончать пять раз за ночь. Бедняжка! — Мне было четырнадцать, а ему семнадцать, — вяло ответил Сен-Люк. — Я еще не понимал, чего хочу. Можирон (как фонтан презрения): — А теперь понял, да? Ты хочешь скулить, как баба. Меня от твоей кислой рожи уже воротит. Если тебе что-то не нравится, съебывай к Алансону. — Если он тебя примет, — усмехнулся Эпернон. — Боюсь, что на тебе клеймо, дружок. Ты спал с герцогом Анжуйским. И почти ничего за это не получил, кроме… всего. — Ты так говоришь, как будто это карьера! — Исступление перекрутило его рот; он даже немного сплюнул. — Ты знаешь, как тогда это называется? — Я не понимаю, на что вы намекаете, сударь, — Эпернон неубедительно изобразил человеческое достоинство. — Я люблю принца абсолютно бескорыстно. Сен-Люк расхохотался на истерической высоте, обломив звуки во всхлипе. — Кровь Христова, теперь ты начнешь реветь, как баба? — прорычал Можирон, схватив серебряную вилку и согнув ее. — Как же сложно тебе не въебать. — Вы, кажется, осмелились предположить, сударь, что можете ударить дворянина? — Сен-Люк снова вскочил; лицо в спектре ярости. — В таком случае я требую… Шико стянул ломоть окорока и пошел к озеру, оставив за спиной повышенные голоса и вызовы на дуэль. Он добрался на лодке до соседнего островка, на котором стояла старинная деревянная беседка с узорами в мавританском испанском стиле. Лиственно-зеленый тут тоже не был тихим. Он услышал нутряные, заикающиеся рыдания. На полянке, прямо в травяной луже, скорчился герцог Анжуйский. Ветер вертел его волосы. Его плечи, обтянутые черной футболкой, дрожали. Он плакал, вдавив щеку и ухо в землю. Шико подошел к нему. Тот едва поднял на него глаза. Шико опустился рядом с ним и, контролируя механику своего тела, прервал жест прикосновения. — Что случилось? — спросил он. После паузы принц потряс головой. — Ничего, — сказал он. — Я просто не хочу жить.