Никаких вопросов

Самые стойкие уже охристо-коричневые листья держатся из последних сил за тонкие хлысты веток, которые ветер гнёт в разные стороны. В такую погоду на улицах встречаются только люди, спешащие с работы, и одинокие хозяева собак. В большинстве своём все угрюмо обходят друг друга стороной, стараясь не омрачать свой вечер видом недовольных лиц друг друга. Вера не хотела отпускать Диму с Бимбо гулять, но брат настоял. Настоял, что может быть хоть чем-то полезен для дома. Но разрешилось всё только после того, как Дима показал ей рекомендации врачей, что ему, вообще-то, даже нужно больше ходить, и уверений, что с щенком его руки могут справиться. В тусклом свете фонарей, местами моргающих от сильных порывов ветра, он прогуливается по небольшому скверу в нескольких домах от своего. И хотя Хольт ему не ответил, Дима надеется, что тот приедет. Он и затеял-то прогулку ради этой встречи. Минуты тянутся медленно, приближая оговоренные семь часов вечера. Дубин внимательно следит за Бимбо на поводке, давая ему свободно передвигаться, но мысли полностью сконцентрированы на проигрывании в голове плана диалога с Хольтом: сначала завести лёгкую беседу о собаке или Санкт-Петребурге и погоде, потом плавно перейти к событиям его спасения, в зависимости от того, как Август будет отвечать, задать пару вопросов о событиях, произошедших после его отключки. Не спрашивать про отца он решил ещё дома. Пара десятков новостных сводок ему рассказала достаточно (сухой фактический остаток: естественная смерть – сердечный приступ), да и с учётом всего, что Дима знает, даже выражать соболезнования, кажется, не сильно уместно. Тема шаткая, лезть в неё — значит определённо спровоцировать у собеседника спорную реакцию, которую он так хочет избежать. Ровно в семь телефон в кармане куртки оживает, подавая сигнал.

Август

Может, лучше где-нибудь в тепле сядем?

Дима Я с собакой. Не уверен, что он даст нам спокойно посидеть

Август

Где мне тебя искать?

Дима оборачивается в сторону витиеватой арки в начале аллеи, замечая в освещении фонарей темный силуэт Хольта в пальто с поднятым воротником, в который он прячет голову от сильных порывов ветра. Холодный белый свет от телефона освещает его лицо, пока он проверяет переписку. Дима Примерно в пятидесяти метрах левее тебя. Димино тело реагирует мгновенно учащающимся пульсом, что-то ухает внутри, разливаясь теплом по груди, когда Август поворачивает голову в его сторону, всматриваясь в полумрак сквера. На лице мгновенно появляется улыбка, дурацкая, но абсолютно неконтролируемая. Дима поднимает руку, приветствуя Августа издалека. Бимбо недовольно дёргается в сторону Хольта, когда тот оказывается на расстоянии шагов десяти от них. Щенок ведёт носом, бросает взгляд на Диму для проверки того, как он настроен к идущему к ним прохожему.       — Это друг, — успокаивает его Дубин. Августа эта тихая фраза заставляет улыбнуться.       — Говорят, что ты сбежал из больницы, — подмечает он, кивая Диме в знак приветствия. Тот ухмыляется, мотая головой.       — Мне начинает казаться, что меня там держали только из-за твоей какой-то странной просьбы, — Дима шутит, но Август едва заметно напрягается. Дубин, как всегда, достаточно проницателен, чтобы это заметить, и в меру тактичен, чтобы этот вопрос дальше не развивать. Бимбо принюхивается к Хольту, тыкается носом в тёмно-синюю ткань брюк. Тот, не одаривший ранее щенка своим вниманием, опускает серьёзный взгляд на него. Дима наблюдает весьма комичную сцену, как Август с щенком какое-то время сверлят друг друга внимательными взглядами.       — Ты ему не нравишься, что редкость, — ухмыляется Дубин.       — Я редко кому нравлюсь, но у него определённо есть повод меня недолюбливать. Это же Верин?       — Да, Бимбо, — Дима прячет свой взгляд, смотря на щенка у ног, отмечает про себя: «Редко нравишься не ты, а та оболочка, которую ты всем старательно показываешь, скрывая себя. Я вот знаю тебя ближе многих, и то, что я знаю, мне нравится». От этого внутреннего признания к румяным от ветра щекам приливает жар, делая их ещё краснее. Бимбо переводит взгляд на Диму, слыша своё имя, снова вцепившись зубами в поводок, он со всем своим щенячьим задором дёргет его вперёд. От рывка Дубин морщится, хватаясь другой рукой за предплечье. Август рефлекторно дёргается к нему, сразу меняясь в лице.       — Хочешь, я буду его держать?       — Не уверен, что этот непоседа, который по какой-то причине тебя ещё и не любит, будет тебя слушаться, — улыбается Дима сквозь остатки гримасы боли.       — Поверь мне, ему придётся, — улыбается натянуто Август, протягивая руку, чтобы перехватить у Димы из рук рулетку с поводком. Дубин неохотно отдаёт её, разминая руку, сжимая и разжимая кулак.       — Уверен, что нам не стоит вернуть собаку домой и просто посидеть где-то? — Хольт бросает осуждающий взгляд на щенка, который продолжает терзать поводок из стороны в сторону.       — Через несколько секунд буду в норме. А без собаки меня вечером не выпустят.       — Тебе сколько? Напомни, — ухмыляется Август, игриво щурясь.       — Ты не представляешь, чего мне стоил выход из квартиры, так что да, получается, что по меркам Веры и мамы, мне сейчас где-то между шестью и двенадцатью. Дима расплывается в широкой улыбке, слыша низкий смех Хольта. Август качает головой, будто не веря услышанному, но имея короткое знакомство с Верой, предполагает, что столкнуться Диме пришлось с жестким противостоянием. Хольт присаживается к щенку у своих ног, протягивает ему руку в перчатке, чтобы тот обнюхал его. У него никогда не было собаки или вообще какого-то более или менее осознанного питомца, в их семье это может даже и к лучшему, но Август имел дело со служебными собаками во время выездов с отцом в горячие точки на Восток. Там несоблюдение этикета общения каралось не просто возможностью быть облаянным, а настоящим укусом.       — Тебе придётся простить меня, что я бросил тебя в той квартире одного, выбор стоял между тобой и ним, — он кивает на Диму, который озадачено смотрит на них сверху вниз, не ожидая когда-либо увидеть, как серьёзный и максимально приземлённый Август Ван дер Хольт будет осознанно просить прощение у собаки. Но эта картина заставляет его улыбнуться и задуматься о контексте вопроса: Август был дома у Веры в день похищения. Бимбо, ещё сохраняя недовольство, зарывается головой в ладонь Хольта, игриво прикусывая боком своей маленькой челюсти его за ладонь в кожаной перчатке. Тот лишь ухмыляется, осуждающе качая головой, и аккуратно тыкает щенка в нос пальцем, наклоняясь к нему чуть ближе:       — Не заставляй меня снимать перчатку и применять мои знания о негуманной дрессуре, — в шутку угрожает он, Бимбо подскакивает выше, чтобы лизнуть Хольта, кончиком своего маленького языка, успевая дотянуться до его носа. Август брезгливо вытирает лицо рукой и поднимается на ноги. Слыша Димин смех, он не может сдержать улыбку.       — Влажную салфетку или может тебе нужно прогуляться до ближайшего общественного туалета? — подначивает Дима, замечая ещё одну никуда не девшуюся черту Хольта, которую он помнит с их первой встречи.       — Никаких общественных туалетов, — достаточно резко обрывает его Август, заставляя Диму снова рассмеяться. Хольту удаётся какое-то время сохранять серьёзное непроницаемое лицо, но потом он тоже начинает смеяться. И он сам не до конца понимает причину, но сочетание их голосов, практически музыкальное, и широкая искренняя улыбка на Димином лице, заставляют пустое пространство внутри его груди заполняться теплом, а позвоночник пустить волну мелких разрядов, оставляющих за собой гусиную кожу.       — Так значит, вы уже знакомы? — с широкой улыбкой на лице спрашивает Дима, когда они втроём начинают своё неспешное движение вглубь аллеи.       — Если знакомством можно назвать то, что мы оба находились в одной квартире, не контактируя друг с другом, то да.       — Ты был у Веры? — Дима старается сохранять такой же добродушный настрой, но замечает, что они оба будто никнут, вытаскивая воспоминания того дня из своей памяти. Август нервно поправляет волосы, которые сильный ветер сразу возвращает в состояние лёгкого беспорядка.       — Да… Мне пришло фото на телефон с анонимного номера… Твоё фото с ним, — он кивает на щенка, что-то вынюхивающего в жухлой траве у дорожки, по которой они идут. Дима помнит, что делал фото, но он его не отправлял, поэтому едва заметно хмурится, пытаясь сопоставить известные ему факты в голове.       — Я думаю, что мы могли бы справиться и без этой подсказки, но тебе, наверно, стоит знать, что без твоей помощи я бы нашёл тебя позже… Не знаю насколько, но позже, — Август внимательно изучает Димин профиль, как свет фонарей выделяет его осунувшееся после больницы лицо: черты сосредоточенного лица, напряжённые скулы, он не знает какой реакции ждёт от него, но почему-то не может отвести взгляда.       — Моей подсказки? Ты хочешь сказать, что видел то, что я коряво писал на полу ногами? — Дима вскидывает брови, встречаясь с внимательным взглядом Хольта.       — Да, именно это я имел в виду, — кивает он. Августу очень важно донести до Димы, что он не был его спасителем, чтобы тот смог абстрагироваться от иллюзорного долга. И хотя он делает это, как ему кажется, ради Димы, ради его уверенности в своих собственных силах, ради того, чтобы он поверил, что его роль в своём спасении намного важнее, чем роль Хольта, на самом деле Август делает это ради себя. Он пытается каждой фразой и каждым своим жестом убедить именно себя в том, что он здесь не нужен, что Дима абсолютно точно не нуждается в нём… от этого внутренне тяжело, даже больно, но он обязан пройти эти шаги. Дима непонимающе переводит взгляд куда-то вперёд.       — Ты видел меня? — переспрашивает он чуть тише. Мысли предательски снова возвращаются к подозрениям, Дима не хочет думать о том, что Август во всём как-то замешан, но мозг очень быстро подтягивает к подозрениям и недавнюю отстраненность, и нежелание говорить об отряде, будто бы он прикрывает их.       — Да, когда приехал в Верину квартиру проверить свою догадку, я увидел тебя… Дима снова обращает взгляд своих внимательных глаз на лицо Хольта, изучая каждую морщинку и каждую мимическую ужимку: как его взгляд устремляется внутрь себя, обращаясь к памяти, как он старается скрыть волнение, но нервное движение кадыка и пауза всё равно выдают его.       — На телевизоре была трансляция с камеры, — продолжает Август, он протягивает руку, чтобы коснуться Диминого плеча, но останавливается в нескольких сантиметрах, сжимая ладонь в кулак, вспоминая о болевых ощущениях, которые может это прикосновение тому принести, — Я… честно не знал, что делать в тот момент. Дима продолжает внимательно смотреть на лицо Хольта, лишь на мгновение бросая взгляд на его руку. Когда он видит в тёмных глазах, бликующих от света фонарей, подавленный страх, по коже пробегают мурашки и даже дыхание сбивается. Дима много размышлял о том, почему именно Август его спас, почему он вообще в это влез, думал о том, что это могло быть чувство долга или вины, но то, что Дима видел сейчас в глазах напротив, было чем-то большим.       — Ты знал, что я жив, что я в порядке, — тихо говорит Дима, похлопывая в знак успокоения Августа по предплечью медленно опускающейся руки.       — Да, но я всё ещё не знал, где ты. Я провёл там целый час, абсолютно не имея представления, куда тебя… — Август напрягается, и Дубин впервые замечает, как его глаза загораются нездоровым светом, а между бровей ярче проявляется морщина недовольства — куда этот Bastard мог тебя поместить. Хольт тяжело выдыхает, смотря на Диму. Ему вдруг становится очень нервно и страшно, что он перегнул с эмоциональностью. Глаза Димы выражают столько теплоты, что от эмоций, вскипающих внутри, становится тяжело дышать.       — Ты… ты следишь за ним сейчас, потому что…? — неуверенно спрашивает Дима, боясь, что Хольт опять закроется, что решит снова огородить его от чего-то мнимого, как принцессу. Задавая этот вопрос, он знает, что может получить не самый приятный ответ. «Месть» — хоть и весьма яркая мотивация, но она опасна. Опасна своей мнимой праведностью и тем, что способна оправдать любые пути своего воплощения. Но также Дубин не может отрицать, что одна мысль о том, что именно месть за «него» может оказаться истинным мотивом Хольта, будоражит. Август делает несколько шагов в сторону Бимбо, скрывая за заботой о собаке свою потерянность и волнение. Их диалог постоянно ходит по краю чего-то личного, что он так старательно подавляет внутри себя, что ему нужна пауза, чтобы придумать ответ вместо «Я должен знать, что они далеко от тебя, что ты в безопасности».       — Они опасны, — констатирует он, добавляя будто продолжая формулировать фразу в процессе, — Волков… он ещё управляем, поддаётся какой-то логике, но Разумовский…       — Он болен, — заканчивает за него Дима, пытаясь сохранить эту тонкую, как ему кажется, грань искренности между ними. Он так долго ждал ответов, что сейчас бросается даже на полуправду, как ищейка на долгожданную добычу. Август горько улыбается, качая головой, поворачивается обратно к Диме лицом, внутренне ликуя, что им удалось свернуть на чуть менее шаткую линию их диалога. Дима молчит, ожидая продолжения.       — Если то, что я видел и слышал это болезнь… То не уверен, что его можно излечить теми таблетками, которыми его пичкали. Я, вообще, не уверен, что это лечится. Его нужно…       — Изолировать от общества, посадить туда, где он не будет иметь возможность как-то коммуницировать с внешним миром, влиять на него, — перебивает Августа Дима, чувствуя, что тот хотел сказать другое — то, о чём Дима не хочет думать, хотя даже его моральный компас сбивается от того, с каким глубоким чувством безысходности Хольт говорит о Разумовском. Он лишь на мгновенье позволяет себе мысль, что смерть может быть гуманней для Сергея, который с каждым днём теряет остатки разума. Август кивает, соглашаясь с предложением Дубина, но оба понимают, что это не искренне.       — Тебе о нём докладывают из Венеции? — Дима уточняет, пытаясь понять с чем связано такое яркое представление о Разумовском, — или ты… видел его сам после побега? Август тупит взгляд в землю, Дима пытается понять по нему, что именно он пытается сформулировать или скрыть. Напряжённая пауза затягивается.       — Я потерял трёх подчинённых за эти две недели, один выходил на связь два дня назад и… описал весьма извращённое представление Разумовского о том, как нужно расправляться со своими преследователями… — Хольт тяжело вздыхает, — я видел разное, но это даже для военных преступников слишком. Август поднимает взгляд на Диму. Напряжённые лица обоих выражают внутренний ужас, из-за чего у них почти одновременно появляется желание сменить тему, чтобы защититься от мыслей о произошедшем. Ещё не ясно у кого в голове картины хуже: у Хольта, который видел фотоотчёты, или Димы, чья богатая фантазия и полицейский опыт работы в Питерской полиции рисуют нечто близкое к экзекуциям инквизиции.       — Нужно его… их остановить! — Дубин делает шаг к мужчине, нарушая границы личного пространства. Август выпрямляется, поднимает голову, смотрит на Диму свысока, снова холодно, знает к чему тот клонит.       — Нужно, но не тебе, — Хольт нервно сглатывает, смотря куда-то вперёд перед собой. Картина, которую он не хочет вспоминать, но она глубоко засела в его сознании: Дима практически без сознания на его руках. Всё могло сложится иначе. Мозг активно пытается вбросить в голову мысль: «Без тебя. Без твоего вмешательства всё могло бы сложится иначе. Он сейчас мог здесь не стоять», но Август запрещает себе думать так, потому что допустить даже мысль о том, что он сейчас единственный, кто способен защитить Диму, что если будет рядом с ним, то сможет его уберечь от каких-то ещё возможных угроз — значит проиграть. Проиграть самому себе, своим глупым желаниям и эмоциям. Это эгоистично, а он не хочет быть эгоистом с Димой. Возможно впервые в жизни он хочет самовольно, без чьего-либо указания, отказаться от собственного благосостояния в угоду жизни другого человека. Он тоже так его оберегает. Разве нет?       — Август, — сквозь собственные мысли слышит он Димин голос, по интонации зовущий его как-будто уже не в первый раз, — Август! Ты меня вообще слушаешь? Дима выглядит взбудораженным, даже оскорблённым. Он уже который день не может вырваться из купола собственного бессилия, надеясь, что хотя бы Хольт не будет давить на него этой ненужной заботой. Ему уже порядком надоело то, что любой вопрос об отряде или «безумной парочке» вызывают у Августа отчуждение и холодность. План Дубина по медленному и постепенному переходу к волнующим его вопросам летит в тартарары от практически детской обиды. Когда Хольт вновь удостаивает его взглядом, Дима уже близок к тому, чтобы просто вырвать из его рук поводок и послать его к чертям со своей протекцией и загадочностью.       — Ты можешь перестать принимать решения за меня? — говорит Дима.       — Я… — Август осекается, практически сказав «забочусь». — Ты сам должен понимать, что это невозможно решить в одиночку.       — Так я и не собираюсь геройствовать. Я напишу запрос, как единственные дееспособный полицейский из тех, кто вёл это дело. Мне его согласуют. Хольт горько усмехается диминой наивности. Его даже умиляет эта его способность верить в оперативность государственных органов.       — Как думаешь, сколько времени пройдёт с момента твоего запроса, до момента, когда, а я бы даже сказал «если», его тебе согласуют? Или сколько времени пройдёт до того момента, когда итальянские карабиньеры согласуют твой приезд к ним? Дима злится ещё больше, потому что понимает, что Август прав. Времени уйдёт больше, чем у них есть, что ещё хуже: этот чёртов больничный увеличивает сроки до абсолютно безнадёжных. Но может ли он позволить себе оставаться в стороне? Игорь бы не сидел сложа руки. Скорей всего, тоже отчитал бы его за такое рвение влезть в это дело с головой, но сам бы не смог просто отпустить. Дело уже давно перестало быть рядовым, оно стало личным. Слишком много потерь, слишком… Но все возможные варианты за пределами того, что Дима только что предложил, противоречат закону. И это пугает его. Он опускается на ближайшую лавочку, обречённо взъерошивая волосы на своей голове. Бимбо сразу игриво кидается в его сторону, дергая Августа вперёд. От вида Димы у Хольта что-то сжимается внутри. Он делает несколько шагов, аккуратно опускаясь на лавочку рядом, сохраняя молчание. Просто наблюдает: следит за тем, как тот мысленно мечется между мыслями. Щенок тыкается хозяину носом в ногу, поскуливает, что заставляет Дубина опустить одну из рук и погладить его по холке.       — Я не могу, — тихо говорит он будто самому себе, смотря на собаку, а затем переводя взгляд на Хольта. — Я не могу просто сидеть и ничего не делать, я устал от этого. За неделю устал, если ещё месяц мне нужно будет так проводить день за днём, — он тяжело вздыхает, — я сойду с ума. Август теряется во взгляде, обращённом к нему. Блики фонаря в стёклах очков не могут скрыть мольбу, которую он так хорошо понимает. И дело даже не в трудоголизме присущему им обоим, а в бессилии перед чем-то устрашающим, знакомом Хольту не понаслышке. Сердце колотится в груди, отдавая в самое горло. Он крепче сжимает рулетку с поводком в руках, до скрипа кожаных перчаток, подавляя желание притянуть Диму к себе в объятия, утешить его хотя бы так, потому что слова подобрать сложно. Кажется, что сейчас дело даже не в том, что Дубин чувствует себя обязанным перед всеми разобраться с Волковым и Разумовским, а в том, что он потерял в одночасье уверенность в деле, которому посвящает свою жизнь.       — Ты загонишь себя так в могилу, Дим, — в голосе слышится горечь и забота, такая тёплая и непривычная для уст Августа.       — Я знаю, — почти шепчет Дубин, снова запуская руку в волосы, — знаю, но не могу… не могу просто ждать, когда всё разрешится. Август отворачивается на секунду, вздыхая, не веря, что делает это, но видит в своём глупом предложении возможность для Димы:       — Ты свободен тридцать первого октября? — спрашивает он. Дима лишь одаривает его горькой усмешкой, бросая взгляд исподлобья: он свободен до конца ноября.       — У нас будет проходить мероприятие, где я планирую публично впервые предстать, как руководитель "Вместе" , как перед сотрудниками, так и перед общественностью, в лице инвесторов и спонсоров, — Хольт взволнованно изучает Димино лицо, пытаясь считать малейшее положительное изменение, но тот слушает, сверля его взглядом, без единой реакции. — Не думаю, что мероприятие выйдет прям огромным, но людей будет много и разных. Ты мог бы тоже прийти.       — Ты думаешь, что фуршет в честь Вместе скрасит мою озабоченность вопросом поимки предыдущего владельца компании? — Дима старается не звучать грубо, но в нём ещё теплится недавняя злость на Августа, поэтому звучит едко.       — Нет, но это может дать какой-нибудь новой информации. Там будут разные люди. Мне нужны уши, — Август наклоняется к Диме чуть ближе, добавляя мягче с едва заметной улыбкой, — уши, которым можно доверять. Дима косится на лицо Хольта в сантиметрах двадцати от своего. Глаза несколько раз пробегают от его тёмных, выбивающихся из-за ветра, волос до тонкой линии губ и подбородка. С этим лёгким румянцем от осеннего холода, улыбкой, которую видно не только на губах, но и в глазах, Август выглядит таким… Дима не может сформулировать сразу каким, потому что всё ещё злится, но мозг цепляется за возникающие слова: притягательным, красивым, тем, за кем Дима не может не пойти. Упущенные, будто забытые воспоминания, спавшие за дымкой последующих событий, быстрой вспышкой становятся яркими. Пульс подскакивает от осознания того, что и в свои тринадцать он испытывал это чувство порхающих бабочек, которое не мог объяснить из-за отсутствия опыта, он даже ещё не вошёл тогда полноценно в фазу пубертата. Улыбка на лице появляется сама собой, едва заметная, зарождающаяся где-то внутри с щекочущим чувством в груди. Дима замечает, как Август дольше, чем нужно задерживает свой взгляд на его губах, от чего ему становится жарко, а сердце пропускает удар.       — Ты…— голос звучит слегка осевшим, приходится откашляться, — ты хочешь, чтобы я на тебя работал? — Дима не решается спросить, что-то вроде «приглашаешь меня на светский ужин, как свою пару?» или «это будет свидание?», хотя именно эти вопросы разрывают его мозг, но он так сильно их стыдится, что мозг моментально придумывает более нейтральный вариант. Хольт смеётся: он определённо имел совсем не это в виду, но возникшее напряжение между ними нуждалось в этом весьма рациональном объяснении. Он чувствует, что Дима нервничает, но запрещает себе даже думать о том, что причина этих вспыхнувших щёк и осевшего голоса зеркальна причине его собственных внутренних волнений. Август находится в таком напряжении, что спину сводит от тока в позвоночнике. Он буквально в шаге от того, чтобы достать из кармана пальто маску с диэлектриком.       — Если тебе нужно занятие, то считай это… фрилансом на один вечер, — пытается звучать он максимально непринуждённо, но на всякий случай добавляет, — Плюс Марта сказала, что твоё присутствие должно положительно сказаться на моём образе. Диме от части неприятно слышать, что эта идея не принадлежит только Августу, но это действует на него отрезвляюще. Он выпрямляется на скамейке, поправляя очки на носу.       — Насколько хороши уши полицейского, который будет присутствовать на мероприятии открыто?       — Такого внимательного, как ты? — усмехается Хольт, — Думаю, что более чем хороши. Дима смущённо улыбается. Август облегчённо расправляет плечи, откидываясь назад на спинку лавочки. Он понимает, что его план постепенно отдалиться от Димы идёт крахом и он не способен это никак контролировать. Ему приятна сама мысль о том, что он может сделать что-то для Димы, приятна настолько, что никакие рациональные тезисы не могут заставить его чувствовать вину из-за провала своего плана… а ведь это должна была быть их последняя личная встреча. Так он задумывал, когда увидел днём сообщение. Так он думал на протяжении всего пути сюда.