disintegration // разрушение

Сириус, как ни странно, остался верен своему слову. Ремус не видел его почти целых три недели. В глубине души он знал, что это хорошо — Сириус держался, блять, подальше от него, как он и просил, — но в этом-то и было дело. Сириус действительно делал то, о чем просил Ремус. Он полностью ожидал увидеть вампира в течение трех дней; быть сорванным им на задании, прерванным во время важных исследований; но ничего не произошло. В конце концов, это почти разозлило Ремуса еще больше — то, что Сириус пришел не для того, чтобы досаждать ему, — что имело абсолютно нулевой смысл. У него было множество причин ненавидеть вампира — один акт обычной вежливости ни черта не значил. Кроме того, возможно, дело было даже не в Ремусе. Вероятно, он там терроризировал бедных техасцев по ночам, выкачивал из них кровь, выбрасывал в мусорные баки. С кем-то, кем бы там, блять, ни был Джеймс. Ремус почувствовал укол гнева при этой мысли. Еще один вампир, о котором он должен был думать? Он собирался сойти с ума. Нет, поправка: он уже сходил с ума. Ему казалось, что он ищет Сириуса на каждом углу, ожидая засады, ножа в спине, зубов у шеи. Это сводило его с ума; даже несмотря на то, что сказала Доркас, даже несмотря на то, что теперь он знал, почему Сириус был здесь, он все еще не мог заставить себя забыть об этом; не мог перестать думать о том, что он мог делать, где он был, почему он не появлялся. Чем скорее мы с Доркас уничтожим этот ковен, периодически думал он, чтобы оставаться в здравом уме, тем скорее я посажу свою задницу на самолет до дома и улечу от него настолько далеко, насколько это только возможно. Конечно, через полторы недели после трехнедельного периода без Сириуса они нашли ковен. Доркас следила за ними в течение нескольких месяцев; они много переезжали, никогда не задерживались надолго на одном месте, но у нее были наблюдатели и шпионы по всему городу: граждане, знающие лица, люди, что могли следить. Однажды вечером Ремусу позвонили почти в 7 — еще одно убийство и свидетель, который видел, в каком направлении они ушли. Она обозначила четыре убежища в районе, который они часто посещали, и только одно было жизнеспособным. Настало время идти. К тому времени, как они добрались туда, в помещении было жутко тихо, но продвигаясь вперед, Ремус прошел под приоткрытым окном и услышал голоса. — Еще один? — прошипел кто-то. — Мы сказали, что больше никого, пока не сможем двигаться дальше! — Но она просто так хорошо пахла... — донесся из комнаты более густой, глупый голос, и именно тогда Ремус осознал, что слышит тихие рыдания. Потребовалось еще одно мгновение, чтобы понять, что рыдал ребенок. Доркас, стоявшая по другую сторону двери, подала ему знак, и они вошли. Вампиры, само собой, не ожидали их; был момент паники, во время которого Ремус выстрелил в грудь одного из них двумя меткими деревянными пулями, сбив его с ног; а затем они напали. Он насчитал девять взрослых, может, больше. Но взрослые не были проблемой. Пропавшие дети, которые привели их сюда, вовсе не были убиты, как они предполагали, а обращены; спрятавшись в другой комнате, они услышали шум и вышли наружу — орда вампиров от 9 до 15 лет; дикие, замученные и неуправляемые. К счастью, детей, будучи такими неуправляемыми, было легко убить — они не научились сражаться и подарили Ремусу легкие, ясные выстрелы в свои сердца, где взрослому вампиру хватило бы ума продолжать двигаться. В суматохе Ремус был прижат к земле маленькой девочкой, шипящей и одичавшей, целящейся ему в шею; он вонзил ей кол в сердце и сразу же выстрелил в другого ребенка, в воздухе, когда он прыгнул. Ребенок с оглушительным грохотом упал на пол. Он был самым молодым из всех, кого видел Ремус. Доркас в другом конце комнаты чувствовала себя безумно хорошо; она убила троих взрослых — двоих сразу колом и пистолетом — и теперь была прижата к стене одним из них, что удерживал ее вооруженную руку над головой; другую она использовала, чтобы толкнуть его достаточно далеко, чтобы не дать проколоть себе яремную вену. Ремус с другого конца комнаты встретился с ней взглядом, и это было так, будто они общались телепатически; она пригнулась, и Ремус произвел выстрел четко в голову вампира. Он немедленно отпустил ее, и она взмахнула рукой, чтобы вонзить ему кол в сердце, отбросив его на середину комнаты. Сосредоточившись на спасении Доркас, он не осознавал, что один из взрослых приближается к нему, пока не стало слишком поздно; коренастый мужчина, на вид лет двадцати пяти, швырнул его через комнату, прямо о стену, отчего он ударился головой, а зрение затуманилось. Вампир набросился на него прежде, чем он успел даже моргнуть, с беспорядочным блеском в глазах. — У тебя будет хороший вкус, — загадочно сказал он, и крошечная часть Ремуса отметила, что это был тот глупый голос, звучавший ранее, прежде чем вампир вонзил зубы в его шею, и его мозг замкнулся. Он закричал в агонии и повернулся, насколько мог, влево; пистолет выпал у него из руки. Он потянулся, пальцы вытянулись так далеко, как только могли, так сильно, что ему стало больно, но шея болела еще сильнее; на мгновение он почувствовал, как его руку раскалило добела, но продолжал тянуться, его зрение затуманилось; он схватил пистолет и провел его под тело, прижимающее его к полу, приставил прямо к сердцу и выстрелил. Импульс выстрела с близкого расстояния сбросил вампира с его тела, и отсутствие препятствий позволило ему теперь понять, почему у него так быстро закружилась голова; один из детей вонзил зубы в его руку и провел ими вниз, образовав две невероятно глубокие раны, и Ремус понял, что не может дышать. Одним быстрым движением, которое Ремус видел практически как в замедленной съемке, Доркас повернулась, ее косы взлетели в воздух, и бросила один из своих кинжалов через всю комнату; он закружился, сверкая, пока летел, и вонзился в череп девочки с отталкивающим треском. Она мгновенно умерла, упав вперед на Ремуса, который использовал, как казалось, последние силы, чтобы оттолкнуть ее. В суматохе Ремус услышал крик одного из взрослых; он не мог разобрать слов, но, очевидно, это был сигнал, так как оставшиеся несколько взрослых и шестеро детей немедленно встали и бросились бежать, прыгая через стеклянные окна и бросаясь в дверь, словно стремясь загореться. Остался только один; старый, ужасающий мужчина, в удушающей хватке которого была молодая, плачущая девушка, которая могла быть только человеком. Она в последний раз всхлипнула, а потом он повернулся и свернул ей шею. За две секунды, потребовавшиеся ей, чтобы упасть на землю, он исчез, как привидение, будто его там и не было. — Ремус, — воскликнула Доркас, снимая фланель и накладывая временный жгут на его руку. Она взяла его ладонь и поднесла к его шее, чтобы он надавил на нее, и бросилась к двери, к аптечке в машине. Следующие полчаса или около того прошли для Ремуса как в тумане; Доркас была квалифицированным медицинским работником, поэтому она не двигала его тогда (как она скажет ему позже), опасаясь, что он потеряет больше крови. Она перевязала его и сумела остановить поток крови настолько, насколько возможно, чтобы Ремус мог безопасно двигаться. — Блять, это больно, — прохрипел Ремус, когда она смыла кровь с его шеи после того, как та перестала идти. Она дала ему карманное зеркальце, и он воспользовался им, чтобы осмотреть две чистые колотые раны. Он вздрогнул и понял, что на самом деле его никогда раньше не кусали в шею. Это казалось странным подвигом для охотника, который провел так много времени, сражаясь с вампирами, но шея была такой нежной областью, и Ремус был обучен инстинктивно защищать ее. Его запястья были усеяны укусами, на предплечье остались белые шрамы — на самом деле, в основном по всему телу от разных монстров на протяжении многих лет, — но это было что-то новенькое. — Держу пари, так и есть, — сказала Доркас, начиная одеваться. Она уже перевязала его руку, которая теперь была полностью забинтована; боль в ней смягчилась до тупой, повторяющей боль в голове самого Ремуса. — Теперь, хоть и очевидно, что они просто всасывали кровь, но в твоем организме все еще будут следы яда, поэтому мы просто должны убедиться, что ты не умрешь в течение следующих двух дней или около того, хорошо? — Мхм, — кивнул Ремус. Он уже проходил через все это раньше. Скорее всего, она переедет, чтобы понаблюдать за ним пару дней. Это было бы похоже на старые добрые времена. Потребовалось еще десять минут, чтобы она полностью удовлетворилась результатом. — Ты можешь встать? — тихо спросила она, подавая ему руку; она подняла его, и после нескольких шатких шагов он обнаружил, что с ним все в порядке. Впервые он перевел взгляд на ту молодую девушку. Ее шея была вывернута под непристойным углом, и Ремус не мог сказать, был ли он счастлив или испуган тем, насколько мирным было ее лицо после смерти. Ей не могло быть больше пятнадцати. — Кас... — сказал он, и она тоже повернулась, чтобы посмотреть. Он услышал ее вздох. — Они укусили ее, Рем, — тихо сказала Доркас. — Она проснется через пару часов и станет одной из них. Она повернулась, чтобы посмотреть на него. В ее глазах был явный вопрос. Ремус, что непростительно, почувствовал, как его глаза наполнились слезами. — Я не могу, — беспомощно прошептал он, и Доркас кивнула, ободряюще улыбнувшись ему. — Все в порядке, — тихо сказала она. — Все в порядке. Иди в машину, дорогой. Я сделаю это. Ремус не успел даже подойти к машине, как услышал выстрел. Слезы тихо падали, смешиваясь с грязью, кровью и сожалением. *** Доркас и правда пробыла у него пару дней — пять с половиной, если быть точным. Первые два были обязательными. Третий и четвертый были предупредительными. Пятый — потому что она знала, что что-то не так. Ремус мог сказать, что она думала, что он вышел из игры. Он мог сказать, что она думала, что присутствие Сириуса выбило его. Она бы никогда этого не сказала — они даже не говорили о вампире с момента их телефонного разговора, но он мог сказать, о чем она думала. Она знала его. Она знала его боевой стиль. Она видела, как за те годы, что они тренировались вместе, он уничтожал вампиров в симуляциях, превышающих размеры этого ковена вдвое, в одиночку; конечно, это были симуляции, но он определенно применял этот навык в реальной жизни. И проблема была в том, что она была права. Появление Сириуса выбило его из колеи. Словно, как только вампир решил снова заявить о себе в жизни Ремуса, он занял каждую его мысль. Это граничило с одержимостью; Ремус знал это. Он знал. Он не мог избавиться от мыслей, которые приходили ему в голову в течение дня. Он не мог избавиться от снов, которые преследовали его по ночам. Если бы я никогда больше не увидел Сириуса Блэка, подумал Ремус в постели на пятый день, это было бы пиздец рано. Как и следовало ожидать, Сириус появился на шестой день; потому что, когда Сириус Блэк появлялся в жизни Ремуса, это было не в самое неподходящее время. Это был настоящий подарок, правда. Доркас ушла около пяти вечера, пообещав позвонить в выходные и заставив Ремуса, в свою очередь, пообещать принять все свои лекарства и не забывать о них. — И хорошо ешь, — сказала она, суетясь вокруг — она перекладывала его почту с одной столешницы на другую, разглаживала скатерть. Она нависала. — И если тебе понадобится помощь, чтобы принять душ... — Кас! — Что? — спросила она, ухмыляясь. У нее была склонность заводить его; Ремус часто видел в ней сестру, которой у него никогда не было. — Я прекрасно могу принять душ. У меня не нога сломана. — Слава богу, твоя нога не сломана, — пробормотала она, проверяя свой телефон. — Помнишь, когда ты сломал ногу на том деле с банши в Корке, и нам с Мэри пришлось по очереди... — Да, хорошо, ты видела некоторые мои части, спасибо тебе за это, Доркас, — сказал Ремус, потирая рукой лоб. — О! — ахнула она, отрываясь от телефона. — Говоря о людях, которые видели некоторые твои части... — Я уже ненавижу то, что ты собираешься сказать. — ...Бенджи и Фабиан собираются навестить нас когда-то в ближайшие пару недель. Они в Луизиане, но у них есть немного свободного времени. У Ремуса чуть живот из задницы не вывалился. — Прюэтт? — А ты знаешь другого Фабиана? — Он в Америке?! — ахнул Ремус; в последний раз, когда он слышал о Фабиане, он был в Манчестере. — Оба близнеца, на пару месяцев. Я думаю, он хочет пойти куда-нибудь на ночь. — О боже, нет, Кас, — взмолился Ремус. — Я не могу напиться. Я же снова пересплю с ним. Доркас бросила на него один взгляд и расхохоталась. Ремусу это не показалось особо смешным. — Ты слабый, слабый маленький человек, — сказала она, опустив глаза, а затем остановилась. Она нахмурилась, глядя на него. — Как это работает? С однояйцевыми близнецами? Типа... тебя влечет к ним обоим или только к Фабу? — Боже, уходи. — Просто спросила! — крикнула она из другого конца коридора. — Я буду следить за твоим потреблением текилы, если ты будешь следить за моим! Ремус нахмурился, но предположил, что это было справедливо. Остаток дня прошел как обычно. Он просмотрел свою почту и обнаружил, что получил еще одно пересланное письмо от Мэри. Оно было адресовано две недели назад — очевидно, переписка Болгария–Лондон–Техас была не самой эффективной, — но всегда было приятно услышать новости от нее, какой бы краткой и расплывчатой она ни была, чтобы сохранить свою позицию. Ее не было уже пару долгих месяцев, и Ремус очень скучал по ней. Он сел с чашкой чая, чтобы прочитать его; оно было расплывчато, как всегда, но там говорилось о странном незнакомце и экспедиции, которая может лишить ее переписки на пару недель. Она посылает свою любовь. Он двигался в течение дня и около 9 вечера встал с того места, где читал на кровати, чтобы разобрать некоторые бумаги сверху ящиков. Он просматривал отчет о кицунэ (от, забавно, самого Бенджи), когда почувствовал это: порыв ветра, холод, распространяющийся по его спине. Он стоял очень неподвижно и смотрел на свой пистолет, находившийся на расстоянии вытянутой руки от него. Одним быстрым движением он схватил пистолет и взвел курок, разворачиваясь; из тени вышел Сириус, стройный и грациозный, его глаза мерцали в слабом свете. Первым инстинктом Ремуса, совершенно против его воли, было облегчение — он инстинктивно опустил пистолет всего на дюйм, прежде чем снова выпрямиться. Это что нахуй такое было? — подумал он про себя, сглатывая и целясь в сердце Сириуса. Жалко. — Хей, милый, давай не будем увлекаться, — протянул Сириус, и внутренности Ремуса загорелись ненавистью. — Я пришел с миром. Второй раз за месяц Сириус Блэк стоял перед Ремусом, подняв обе руки в знак капитуляции, и Ремус не был уверен в том, что он чувствует по этому поводу. — Ты не знаешь мира, если он не бьет тебя по лицу, — пробормотал он. — Или ударяет меня ножом в живот? — пошутил Сириус. — А как насчет обжигания моего горла? — Скажи-ка еще разок, почему я пригласил тебя войти? Сириус ухмыльнулся, его лицо сияло, и комфортно устроился на краю кровати Ремуса. — Ну, я полагаю, что правильный ответ здесь — помучить меня, — он драматично жестикулировал на каждом слоге, — но если бы это зависело от меня, то ты бы пригласил меня взглянуть на свою прелестную, причудливую маленькую спальню... Оо, это что, шелк? — он начал поправлять простыни на кровати Ремуса, протягивая руку, чтобы схватить подушку. — Как чувственно, Люпин. Ремус застонал. — Чего тебе? — Ну, я... — Сириус поднял глаза впервые за минуту или две, что он был занят, любуясь простынями Ремуса, и нахмурился. — О, бога ради, Люпин, опусти пистолет. Это очень негостеприимно. Когда я убью тебя, то сделаю это перед толпой, а не в твоей жалкой маленькой спальне, — он снова ухмыльнулся, еще раз похлопав по кровати. — Есть только один способ, которым я позволил бы испачкать эти простыни, и явно не пятнами крови. Ремус закатил глаза, но все равно опустил пистолет — почти поднял его обратно, когда Сириус удовлетворенно улыбнулся и пробормотал «молодец». Он повернулся, чтобы положить его на ящик позади себя, отчего его рукава задрались. Сириус был там, а потом его не стало. Перед Ремусом не было ничего, а потом появился Сириус; он со свистом пересек комнату с такой силой, что занавески заколыхались, буквально за полсекунды, которые потребовались Ремусу, чтобы развернуться обратно. Он подпрыгнул и отшатнулся так быстро, что врезался в фурнитуру, его левая рука автоматически потянулась назад, чтобы достать пистолет. Однако Сириус сосредоточился не на его левой руке. — Блэк, какого хрена ты творишь... — Заткнись, — сказал он со злобой в голосе, но почему-то Ремусу показалось, что направлена она была не на него. Возможно, он никогда не узнает, что именно заставило его и правда заткнуться вместо того, чтобы отстаивать свою позицию, но он это сделал, глядя на Сириуса широко раскрытыми глазами. Вампир схватил его за запястье, и Ремус наблюдал, как он медленно задрал оставшуюся часть рукава. Доркас заменила повязки с их первого наложения, и теперь они были намного менее громоздкими. Глаза Ремуса метнулись к лицу Сириуса, и он увидел, как тот закрыл глаза и глубоко вдохнул, его щеки впали, брови сошлись вместе, и Ремус понял, что тот чувствует запах его крови. — Ты ранен, — пробормотал он, широко раскрыв глаза, и его тон отличался от любого, что Ремус когда-либо слышал раньше; в нем не было сарказма и поддразнивания, которыми обычно были наполнены его слова. Это было невозмутимое заявление. Ремус не знал, что с этим делать. Он прочистил горло, отдергивая руку, но Сириус крепко держал ее; его пальцы прочно сжимали кожу чуть ниже сгиба локтя, на небольшом участке предплечья, что не было забинтовано. Он потянул еще раз, а Сириус продолжил удерживать; тот смягчился только тогда, когда он потянул в третий раз, и Сириус переместил руку, случайно надавив на рану через повязку. Ремус поморщился от боли. Сириус тут же отпустил. — Кто сделал это с тобой? — медленно спросил Сириус, его дыхание коснулось лица Ремуса, а низкий тембр его голоса вызвал мурашки по спине. Ремус инстинктивно попытался отодвинуться, но было некуда; итак, они стояли, почти прижавшись телами друг к другу, но нет; лица почти соприкасались, но нет. Ремус долго не отвечал. — Почему тебя это волнует? — сказал он, желая, чтобы в его голосе сквозила злоба, чтобы его тон не выдал, как скрутило его желудок. — Кто сделал это, Ремус, — почти прорычал Сириус, сунув ладонь в угол ящиков; и когда он наклонился влево, свет от крошечной лампочки для чтения объединился с мягким белым светом луны снаружи, освещая сторону челюсти Ремуса; и вот оно. Доркас заменила повязку на его шее пластырем телесного цвета, незаметным при слабом освещении, если только не всматриваться. Сириус всматривался. Это было почти как если бы мир остановился; Сириус немедленно замер, неподвижно, как статуя, не дыша — не то чтобы ему вообще нужно было дышать, — и Ремус повернул голову вправо, пытаясь прикрыть рану собственной кожей; но он знал, что тот уже увидел. — Сириус, — сказал Ремус почти умоляюще, наблюдая, как рука Сириуса поднялась и агрессивно сжала его подбородок двумя пальцами, еще раз повернув его голову в сторону, и Ремус смутно осознал, что это был первый раз, когда он назвал вампира по имени в лицо. Если он и заметил это, то никак не отреагировал; его руки прочно держались на его шее, проворные пальцы скользнули по подбородку Ремуса, снимая пластырь; и все, что Ремус мог делать, это просто беспомощно стоять; и если раньше Сириус не занимал все его мысли, сейчас он был выжжен в каждой клеточке его тела. — Этот ковен сделал это с тобой, — медленно произнес Сириус, выплевывая слово «ковен», будто это была болезнь; теперь пластырь был полностью оторван, и Ремус не сводил глаз с лица Сириуса. Он, не отрываясь, смотрел на колотые раны на шее Ремуса. Его зрачки были расширенными и почти убийственными. Ремус кивнул. Сириус Блэк никогда раньше не пугал Ремуса. Ни разу с той первой ночи, когда они встретились, когда Ремус был молодым, наивным, ничего не подозревающим. Сириус Блэк был для Ремуса каким угодно — раздражающим, невыносимым, кокетливым, скользким. Умелым, могущественным, важным. Но он никогда не был пугающим. Только сейчас. Ремус пошевелился, чувствуя себя все более неловко и невероятно смущенно. Он слышал, как бьется его собственный пульс, и задавался вопросом, может ли Сириус тоже слышать это. А затем, так же быстро, как и появился, он исчез: единственное свидетельство его присутствия — потрепанные шелковые простыни, развевающиеся занавески, открытое окно и бешено колотящееся сердце Ремуса. Он инстинктивно поднес руку к шее и заставил дрожь, пробежавшую по спине, утихнуть, прежде чем подойти к окну и трижды запереть его. *** Одна неделя. Три дня в замешательстве. Невозможность осмотреть колотые раны на шее. Ремус как можно скорее наложил на них пластырь и постарался как можно меньше о них думать. Четвертый день он провел с Доркас; они пошли выпить, и Ремус увидел в общей сложности трех мужчин с длинными черными волосами и красивыми лицами, которые, как он думал, были Сириусом. На пятый день он поехал навестить охотника в соседнем городе и подумал, что его таксист — Сириус. На шестой день он оставил окно открытым. На седьмой день около 8 утра ему позвонила Доркас. — Ремус, — поспешно сказала она. Он хмыкнул; она разбудила его. — Ремус, это чрезвычайная ситуация. Надень свою ФБРовскую форму. Он чуть не свалился с кровати. Через полтора часа Ремус обнаружил, что идет под полицейскими кордонами по направлению к заброшенному дому, через весь город. Доркас разговаривала с полицией под видом ФБР, пока Ремус следил за местом. Перед дверью стоял офицер, и Ремус выхватил свой значок, пытаясь выглядеть авторитетно. Офицер пожал плечами и отступил в сторону, но положил руку ему на плечо, прежде чем он смог войти. — Приготовься, — сказал он торжественно. — Это некрасиво. Его слова не могли быть более правдивыми. Проще говоря, это была кровавая баня; и сразу же можно было узнать вампиров, сбежавших от них почти две недели назад, за исключением того, что все они были жестоко обезглавлены. Четверо из них были свалены в кучу, головы разбросаны по полу. Они с Доркас планировали снова отправиться за ними на этой неделе, но кто-то добрался туда первым. Это было очевидно. Конечно, это было очевидно. Ремус не знал, что и думать. Он вышел из комнаты как раз в тот момент, когда Доркас поднялась по лестнице, одарив ее только мрачным кивком. Ее лицо побледнело, и она вбежала, чтобы посмотреть самой, а через минуту вышла с мрачным видом. — Кто? — прошипела она, как только они с Ремусом оказались вне пределов слышимости. — Поблизости нет охотников, но даже если бы и были — это не наша работа. — Я не знаю. — Может, оборотень? — задумалась она, и Ремус неловко поерзал. — А, нет, слишком чисто. — Что бы это ни было, — тихо сказал он, — они найдут способ скрыть это. И это последние вампиры, оставшиеся в городе, так что, думаю, мы здесь закончили. Доркас застонала, явно расстроенная; она даже немного топнула ногой. — Это пиздец как несправедливо. Я провела месяцы, выслеживая это дурацкое гребаное гнездо... — Ковен, — тихо сказал Ремус, сам того не осознавая. Доркас замолчала и нахмурилась, глядя на него. — Что? — Они... э, — он неловко почесал затылок. — Теперь они называют их ковенами. Не гнездами. Доркас выглядела так, словно не могла поверить в то, что слышала. — Мне плевать. Да, как и Ремусу. Он позволил ей разглагольствовать и бредить всю дорогу до машины (где она пнула колесо и обильно выругалась), и он мог чувствовать гнев, исходящий от нее, когда она вела машину. Они почти не разговаривали, пока Доркас не повернула обратно в глубь города. — Они были не единственными вампирами, — сказала она, и Ремус посмотрел на нее. — Что? — Ты сказал, что они были единственными вампирами в городе. Не были. Ремус на мгновение нахмурился, глядя на нее, прежде чем до него дошло. Доркас улыбнулась впервые с места преступления. — Кас, нет. — Ну же! — заскулила она, нетерпеливо постукивая по рулю. — Мне нужно хоть что-то убить! — Ты уже убила! Типа, примерно половину. Она повернулась, послав харизматичную улыбку, которая напомнила ему... кое-кого. — И что на этом фоне еще один? Ремус рассмеялся — над ней, над ситуацией, над своей жизнью, он не знал, — и Доркас тоже засмеялась, включив какую-то музыку, явно повеселев. — Во-первых, мы бы никогда его не поймали, — сказал он. Ложь. — А во-вторых, я не видел его несколько недель, — ложь. — Он, наверное, съебался куда-нибудь, где повеселее, — опять ложь. — И ты не собираешься преследовать его теперь, когда наше дело раскрыто? Ремус пожал плечами. — В конце концов он вернется, чтобы раздражать меня; и когда он это сделает, он умрет от моих рук, и только от моих рук. ...Ложь? Он больше не знал. Правда. *** Почему Ремус все еще в Техасе? Вопрос на миллион. Их с Доркас дело провалилось больше недели назад. Девять дней, если быть точным. У него не было никаких, абсолютно никаких причин все еще находиться в Техасе. ...Ложь. Была одна. Одна причина, которая, блять, не показывалась. Он был на взводе. Ему нужны были ответы, и нужны были сейчас. Он был, по крайней мере, на 97% уверен, что это Сириус уничтожил весь ковен — кто же еще? Кто еще мог быть таким могущественным, таким скользким? Если бы поблизости были оборотни, Ремус бы знал. Нет, это был он. В этом он был уверен. Почему? Ну, об этом можно было только догадываться. У Ремуса догадок не было. Поведение Сириуса в ту ночь в его спальне просто не имело для него смысла. Он выделил три варианта: ревность, собственничество или – и это было хуже всего — сострадание? Забота? За исключением того, что его действия были переплетены с буквальной угрозой убийства, с императивным «когда». «Когда я убью тебя, то перед толпой, а не в твоей жалкой маленькой спальне». Нет... Нет, видите, этого не может быть. Но с чего бы ему ревновать? С чего бы ему быть собственником? Но с чего бы и Ремусу ревновать, когда Сириус упомянул Джеймса? С чего бы ему быть собственником, когда Доркас предложила убить его? Его убийство было чем-то настолько личным для Ремуса — их... динамика, какой бы она ни была, была чем-то, что принадлежало им и только им. Ремусу хотелось опалить кожу Сириуса. Ремусу хотелось вонзить кол в его сердце. Ремусу хотелось заставить его задыхаться, кричать... скулить... Нет, нет. Ни единого шанса. Абсолютно ни единого. В этом не было никакого смысла. В этом действительно не было абсолютно никакого смысла и это не могло быть реальным; это был просто жонглирующий мозг Ремуса, путающий боль с удовольствием. Он коротко и весело подумал, не садист ли он. Есть о чем подумать. Нет. Сириус Блэк должен был умереть от его рук, и на этом все должно было закончиться. Сириус Блэк умрет от его рук сразу после того, как Сириус Блэк объяснит, какого хрена он убил тот ковен, и... может, после жесткого ненавистного траха, для хорошей меры. Черт. Ремус застонал и уронил голову на руки. Краем глаза он видел рукоятку своего кинжала, мерцающую на столе, и у него возникло внезапное желание вонзить его в собственную шею и избавить их обоих от страданий. Бенджи и Фабиан приехали погостить на эти выходные, как и предсказывала Доркас, — они проезжали через штат и остановились в каком-то отеле на оставшиеся у них деньги. Ремус давно не видел Бенджи — он был старшим охотником (не по возрасту — ему было всего тридцать пять, а по должности), и поэтому имел много обязанностей старшего офицера у Дамблдора, которые выводили его из игры. Они все встретились у Доркас, и он с удовольствием рассказал им все о деле, над которым они работали. Бенджи был прекрасен; моложе своих лет, и видеть его всегда было большим удовольствием. Фабиан не изменился. Они с Гидеоном были на два года старше Ремуса, высокие (выше Ремуса — Доркас не могла поверить в это, когда они все встретились) и крепко сложенные. Он был покладистее Гида — тише, — но все равно веселый, рядом с ним было приятно находиться, несмотря ни на что. Их с Ремусом ночи происходили раз в сто лет — обычно подпитываемые алкоголем, и обычно с сожалением обеих сторон на следующий день. Честно говоря, им давно пора было двигаться дальше. Как и ожидалось, Бенджи предложил им выпить, чтобы «поднять настроение Доркас» — она все еще была довольно мрачной после того, как дело было раскрыто, предположил он, — и после долгих уговоров они (Ремус в частности) согласились. Клубы вообще-то не были его коньком, но его голова раскалывалась примерно всю последнюю неделю, и он предположил, что если будет держаться достаточно далеко, то больше не будет спать с рыжими. Доркас прожила в Остине дольше, но Бенджи — будучи Бенджи, абсолютной светской бабочкой — знал обо всех лучших местах, куда можно пойти. Он потащил их в клуб под названием «Дырявый котел»; что показалось ему невероятно забавным, особенно оттого, что он только в прошлом году уничтожил группу темных ведьм в Аризоне. Эту историю он рассказал в такси, что было — каким-то образом — три часа назад. Ремус выпил... какое-то количество шотов — он не мог вспомнить, — чтобы «расслабиться», как сказала Доркас, и наслаждаться окружением. Она чертовски уверена; в данный момент она была приклеена губами к горячей блондинке в платье, едва прикрывавшем ее соски, и Ремус чуть не вскрикнул. Бенджи потащил его танцевать — не его конек, никогда не был, сколько бы он ни выпил, — но это было определенно коньком Бенджи; он выглядел как киногерой, до краев наполненный харизмой и уверенностью. Это почти заставило его позавидовать. В конце концов к нему присоединился Фабиан, в то время как сам Ремус просто покачивался в стороне, настолько «раскрепощенный», насколько это было возможно без полного отравления алкоголем. Только... Только он должен быть пьянее, чем он думал, потому что там был мужчина, танцующий с другим мужчиной; на нем была короткая рубашка, застегнутая только наполовину, обнажая фарфоровую грудь, заправленная в узкие, узкие джинсы; его скулы были впалые, будто вырезанные вручную, и его черные волосы были распущены, свободны, живы... да, он был жив, жив и пронизан светом и такой статической энергией, словно весь мир вращался вокруг него, и только него одного. И поэтому Ремус должен быть пьянее, чем он думал, потому что этот красивый, красивый мужчина не мог быть Сириусом Блэком; потому что Сириус Блэк был холодным, и темным, и мертвым, и был мертвым уже сто лет, и будет мертвым, пока Ремус не убьет его навсегда. Мужчина обернулся. Он дернул головой в такт музыке, и его волосы с энтузиазмом откинулись с лица, обрамляя щеки, будто они были в рамке, и он встретился глазами с Ремусом; и остались только они вдвоем. Потому что это был Сириус Блэк. Это была та версия Сириуса Блэка, о существовании которой Ремус даже не подозревал; версия Сириуса, которая существовала только в этом клубе. Версия Сириуса, к которой Ремус, возможно, подошел бы, мог бы поговорить с ним и, если бы он выпил достаточно, мог бы подкатить; это была версия Сириуса Блэка, в которой Ремус мог видеть его самого — в ту долю секунды, когда музыка растворилась, а люди превратились в ничто, остался только он и эти стальные, серые прекрасные глаза, наполненные такой огромной энергией, что Ремус почувствовал себя слабым — любящим, возможно; может, непостижимым. Это была версия Сириуса, которая могла разрушить его жизнь самым обычным способом; разбив ему сердце метафорически, а не физически. И, внезапно, словно кто-то снял со всех, кроме них, паузу, потому что музыка загудела, а мужчина все еще танцевал, но Сириус был неподвижен, как статуя, и облака испарились, и воцарилась реальность, и появился вампир, здесь, в середине танцпола, набитого людьми, и появился Ремус, охотник, мать твою. Его рука нащупала кинжал в ножнах под одеждой, его ноги двигались сами по себе; просто автопилотируемое размытое пятно из точки А в точку Б с одним прицепом, пока он не прижал его к стене ванной, снова приставив нож к шее. И это было знакомо; это было легко. Это были они; так они работали, и если бы Ремус достаточно усердно притворился, он мог бы стереть нарисованную версию Сириуса, которую он видел на танцполе, версию, покрытую красотой и человечностью, и мог бы увидеть скелета под ней, убийцу, монстра. И он мог дышать. Он мог дышать. — Что, — выдохнул он, наслаждаясь знакомым звуком горящей кожи Сириуса и не заботясь о том, если кто-то увидит. — Ты, блять, здесь делаешь? Сириус выдохнул, нахмурил брови, и Ремус понял, что под глазами у него размазана подводка, и мысленно вознес молитву любому божеству о помощи. — Вау, — прохрипел он, как обычно избегая вопроса Ремуса. — Когда я думал о том, чтобы меня прижали к стене ванной сегодня вечером, это определенно было в другом контексте, но я не жалуюсь. Это было почти приятно. Это правда. Ремус еще сильнее вдавил кинжал, на что тот слегка поперхнулся, тяжело выдыхая носом. — Черт возьми, красавчик, ты хоть куда-нибудь ходишь без этой штуки? — Что ты здесь делаешь? — повторил Ремус, практически выплевывая слова, и увидел, как в глазах Сириуса мелькнуло что-то безошибочно узнаваемое: ярость. Да, ярость. Это хорошо. Это ожидаемо. Что ожидаемо не было, так это рука, потянувшаяся, чтобы вывернуть руку Ремуса назад, развернуть его и прижать спиной к груди Сириуса, его рот был у его уха, как это было много лет назад в глухом переулке в Эдинбурге, за исключением того, что этот раз был наполнен другим видом энергии. Ремус услышал лязг, когда его кинжал ударился об пол. — А на что это похоже, ты, гребаный идиот? — прошипел Сириус ему на ухо, мрачно и угрожающе, прежде чем отпустить Ремуса и снова развернуть его. Он сделал несколько непроизвольных шагов назад, недоверчиво глядя на Сириуса. Вампир драматически застонал. — Я танцевал, Ремус! Когда-нибудь слышал о таком? — Ремус просто моргнул, а Сириус фыркнул и сердито провел рукой по волосам. — И этот парень был хорош, — сказал он с сожалением. — Было бы неплохо переспать с ним. Невероятно досадно — агх, спасибо за это, Люпин. Ты абсолютный придурок. Ремус действительно понятия не имел, что происходит. Сириус нетерпеливо уставился на него, ожидая, когда он заговорит. — Я... ты... переспать? Гладко. Сириус закатил глаза и даже рассмеялся, сухо и раздраженно. — Да! Но ты все испортил своей благочестивой охотничьей херней, и теперь этот парень, скорее всего, пошел трахаться с каким-нибудь другим блондинчиком в стрингах от спидо, а я в ванной с ножом у горла — что, кстати, реально сексуально, но только если ты собираешься трахнуть меня потом! А ты не собираешься! Он снова застонал и жалобно пнул стену, и Ремус правда попытался собраться с духом, чтобы догнать его. Он попытался. — ...Сексуально? Неа. Не в этот раз. Сириус посмотрел на него так, словно не мог поверить в то, что слышал. — Да, — раздраженно сказал он. — Наверное, я никогда тебе этого не говорил, но понять это не так уж и трудно. Я вампир, все эти штуки с жестокостью — это в некотором роде моя область, Люпин. Вампир. Он вампир. Он вампир, Ремус, возьми себя в руки. — Ты вампир! Сириус приподнял бровь. — Ты под кайфом что ли? Что ты принял? — Нет, я... — мозг Ремуса, в котором, по-видимому, произошло короткое замыкание, включил все сразу, и миллион вещей кричало ему. Он схватился за одну, чтобы найти ответ. Что ты здесь делаешь? Нет; он здесь, чтобы потрахаться — соберись, Ремус. — Я просто не ожидал увидеть тебя. Здесь. Сириус, казалось, понял его точку зрения и улыбнулся — Ремус не мог сказать, была ли это покровительственная улыбка или улыбка «можешь-поверить-в-это-дерьмо». — Что я говорил тебе о стереотипах, милый? Вы, охотники, такие чертовски ограниченные. — Ограниченные?! — повторил Ремус, чувствуя, как у него горят уши. — Ты убиваешь людей! — Серийные убийцы убивают людей, но делают ли они это каждый день?! — Сравнивать себя с серийным убийцей — это определенно не то, к чему ты хочешь стремиться прямо сейчас. — О боже, — простонал Сириус, потирая виски так, что это ужасно напомнило Ремусу его самого. — Ты знаешь, о чем я! Просто потому, что я вампир, это не значит, что я живу гребаным... готическим существованием Дракулы. У меня есть жизнь, Ремус; у меня есть хобби, вещи, которыми нравится заниматься, люди, с которыми хочу трахаться — и не есть их потом, прежде чем ты подумаешь о том, о чем, я знаю, ты будешь думать. Моя жизнь не вращается вокруг тебя, или крови, или этих... тупых... — он приподнял верхнюю губу большим пальцем; его клыки были втянуты, но все еще оставались неестественно острыми, — гребаных зубов! Мне даже нравится есть настоящую еду. Должен ли я ее есть? Нет! Но чизбургеры пиздец как прекрасны. Наравне с первой отрицательной, скажу я тебе, — он скрестил руки на груди, очевидно, закончив разглагольствовать. Ремус просто разинул рот. — Если бы ты только что не испортил мне вечер, я бы пошутил о том, что чизбургеры так же прекрасны, как и ты, — по-детски заметил он через несколько мгновений. — Но я зол, поэтому не буду. Ремус подумал, что это совершенно не соответствует сути, но неважно. Он посмотрел на вампира; на надутые губы, преувеличенные из-за его естественных полных губ, и на то, как его брови сведены вместе, и он реально, действительно почувствовал желание извиниться. Какого хрена? Он действительно должен быть пьянее, чем думал. Этого не могло быть ни в коем случае. — Знаешь что, Люпин, — сказал Сириус, раскидывая руки и отталкиваясь от стены. — Хватит меня беспокоить. Если я пообещаю — на мизинчике, блять, пообещаю — никого не есть на танцполе — потому что я знаю, что ты думал, что я это сделаю, — ты просто... оставишь меня одного на сегодня? Ремус моргнул, и Сириус начал расправлять рубашку, расстегивать манжеты. Он поднял глаза и одарил Ремуса этой идеальной, приводящей в бешенство ухмылкой. У Ремуса не хватило ни сердца, ни мозгов, чтобы сделать хоть что-то, кроме как справиться с трепетом в животе. — Мы можем вернуться к убийству друг друга завтра? — с надеждой сказал Сириус, приподняв брови и прикусив язык. Тело Ремуса, видимо, устало ждать, пока его мозг завершит буферизацию, и он сдулся и кивнул, прежде чем даже осознал, что делает. Сириус одарил его ослепительной улыбкой и пнул кинжал в его сторону. Ремус поднял его. — Так, подожди, — сказал Сириус. — Если ты здесь, я полагаю, это означает, что и твоя пылкая маленькая партнерша тоже? Ремус прочистил горло. — Доркас, да. Сириус вздохнул. — Черт. Она узнает меня и, в отличие от тебя, не будет колебаться. Ремус открыл было рот, чтобы возразить — все клетки мозга выстрелили в саркастичный ответ, когда Сириус подошел к нему, и у него пересохло во рту. Конечно, Ремус просто стоял в проходе, и Сириусу нужно было пройти мимо него, чтобы выйти. Он пах очень, очень хорошо, и этот запах вызвал воспоминание, а это воспоминание вызвало слова, которые непроизвольно вырвались изо рта Ремуса. — Зачем ты это сделал? Сириус остановился спиной к Ремусу и медленно повернулся. На его лице было непонятное выражение. — Что сделал? — невозмутимо, скривив губы, и Ремус вздохнул. — Ты правда собираешься заставить меня сказать это? — раздраженно сказал он, а когда губы Сириуса изогнулись еще шире, застонал. — Зачем ты убил тот ковен? Сириус поджал губы, прежде чем просто сказать: — Они причинили тебе боль. Ремус нахмурился, в недоумении приоткрыв рот. — Ты причиняешь мне боль! Постоянно! Я думал, ты будешь счастлив, что мне надрали задницу. Сириус вдохнул, медленно выдохнул, прежде чем сделать два маленьких шага, снова преодолевая расстояние, толкая себя обратно к Ремусу. Они были примерно одного роста — возможно, Ремус был немного выше, но Сириус был в ботинках на платформе, из-за чего его рост был идеален, чтобы шептать прямо Ремусу на ухо. — Я собираюсь быть предельно ясным, Ремус Люпин, — пробормотал он невероятно низким и глубоким голосом, отчего у Ремуса по спине пробежала дрожь. — Они могут причинить тебе боль. Они могут порезать тебя, избить и заставить истекать кровью. За долю секунды Сириус схватил его за бедра, грудь к груди, пальцы прижались к нежным местам чуть выше тазовой кости Ремуса, под рубашкой; холодные пальцы касались теплой кожи. — Но никто, — продолжил Сириус, перемещая голову вниз к нежной коже на шее Ремуса, где колотые раны от укуса почти полностью зажили, где красный, белый шрам, свидетельство преступления другого вампира; прикосновение другого мужчины. Ремус неохотно повернул голову, чтобы дать Сириусу больше доступа. Его глаза закрылись. — Никто не смеет кусать тебя здесь, — прошептал он наконец, и Ремус слегка подпрыгнул от ощущения зубов Сириуса на своей коже; его клыки вытянулись, но не пронзили его, просто скользнули по шее, невыносимо мягко и дразняще. Собственные руки Ремуса в какой-то момент поднялись и обхватили шею Сириуса. Его дыхание стало прерывистым, возбужденным. Сириус снова втянул свои клыки — каким-то образом Ремус просто знал это — и провел языком по двум шрамам; затем губами, целуя их, посасывая ровно настолько, чтобы Ремус почувствовал, что сходит с ума; настолько, чтобы мир снова растаял вокруг них. Настолько, чтобы версия Сириуса из клуба снова стала реальной, снова осязаемой, будто он собирался оторвать голову от шеи Ремуса и прижаться губами к его собственным, а Ремус бы притягивал его, тянул за волосы, и заставлял его снова и снова водить языком по своим шрамам, пока он не начнет извиваться. Сириус двинулся вниз, к мягкому месту чуть выше ключицы и пососал, отчего Ремус слегка застонал, крепче сжимая шею Сириуса сзади, покачивая бедрами, впитывая каждое ощущение и запоминая его, впитывая, пока он мог. Он почувствовал, как Сириус улыбнулся в его кожу, провел языком по тому месту, а затем его прикосновение исчезло; он резко отпустил бедра Ремуса и отстранился, позволив рукам Ремуса жалобно упасть, как будто он не контролировал себя — чего, на самом деле, он и не делал. Он сделал два шага назад, оглядывая Ремуса с ног до головы с призрачной улыбкой на лице, и провел языком по верхнему ряду зубов. — Увидимся, красавчик, — сказал он, закусив губу. — И не смей забывать этот кинжал. А потом он исчез. Вот так. Казалось, на Ремуса накатила смутная дымка; он слегка упал назад или, может, отошел — все, что он знал, это то, что он прислонился к раковине, запустив руку в волосы, когда Фабиан нашел его. — Хей, — сказал он осторожно, мягко. Он раскраснелся от алкоголя, стал теплым. Он был всем, чем не был Сириус. — Ты в порядке? Ремус моргнул, не зная, было ли его оцепенение вызвано алкоголем или Блэком. Его шея все еще горела. — Да, — тихо сказал Ремус. — Ты? — Да. Мы почти не разговаривали. — Да... э-э... — он зажмурился и ухватился за любую вещь, которую мог найти. — Как ты? Как Гид? Фабиан начал что-то говорить, и Ремус отключился. Он поднял руку, чтобы инстинктивно потереть шею сбоку, а затем, через секунду, пересек комнату и прижался своими губами к чужим. Фабиан отреагировал мгновенно. Это был часовой механизм, предположил он. Это была отдушина; так было всегда, в те ночи, когда их работа брала верх над всеми аспектами их жизней, и все, чего хотел Ремус, — это забыть, как его нож выглядел глубоко засаженным в чью-то грудь; алая облицовка между его пальцами. Ремус трахал его, чтобы забыть. Но той ночью в грязной ванной дерьмового клуба, когда Ремус наклонил голову и позволил Фабиану прижаться губами к мягкому месту над его ключицей, он делал это, чтобы вспомнить. *** Ремус почти не помнил, как вернулся домой; он был ошеломлен в ванной комнате в одну минуту, ошеломлен в такси в следующую. Ошеломлен в своей постели после ухода Фабиана, все еще полупьяный и так безумно сексуально неудовлетворенный (да, до сих пор; прикосновение Сириуса послало разряды в его кровь, которые гудели часами), он чувствовал, что собирается сойти с ума — навалилось неудовлетворение по поводу того, почему он был сексуально неудовлетворен, и неудовлетворение из-за отсутствия понимания, которое привело к катализатору неудовлетворения. Большие, злые, неудовлетворенные флюиды. Ремус уже почти решил запереться в своей комнате и ни с кем не разговаривать минимум 3 дня, пока он пытался разобраться в этом дерьме. Иногда его образ жизни... был слишком. Ремусу нравилось то, что он делал — это было все, что он знал, серьезно, с его семнадцатилетия, когда Грюм завербовал его у берегов Северного Уэльса после того, как он вырубил демона (в свою защиту, он не знал, что это был демон) одним сильным ударом. Он нашел свою охотничью семью — Доркас, Мэри, Бенджи; близнецов Прюэтт; даже Грюма и мальчиков Уизли, Билла и Чарли; людей, которые заботились о нем. Людей, с которыми у него было что-то общее. Это было легко — делать то, что он делал; рутина, которую ему не нужно было ломать. Хореография, которая никогда не менялась. Но, боже, как же это раздражало в такие времена, как сейчас. Такие времена, когда ему правда, серьезно нужно было поговорить с кем-то, кто не был охотником — глотнуть свежего воздуха, избавиться от вампиров, оборотней, ведьм, упырей, демонов хотя бы на выходные. Отправиться в Париж, чтобы увидеть Эйфелеву башню и Лувр, а не для совершения экзорцизма. Пойти в бар и лизаться с парнем в самой дальней туалетной кабинке, не беспокоясь, вампир ли он. Хоть раз выйти из дома без кинжала. Его работа была бесконечной; у него не было определенных рабочих часов, и он редко разговаривал с теми, у кого они были. Вот почему его выходки с Фабианом всегда оставляли во рту горьковатый привкус. Притворяться было бесполезно. Это просто делало реальность немного более трудной для удовлетворения. Спасительная благодать Ремуса пришла в виде телефонного звонка из Нью-Йорка на второй день его погружения в одинокую разочарованную жалость к себе. Потому что во всей этой суматохе его жизни, в его охотничьем пузыре, он даже не подумал о ней. — Приветик, незнакомец. Ремус просиял. — Лили. Лили Эванс — двадцатисемилетняя квалифицированная медсестра (ассистентка) судмедэксперта в морге. Жительница прекрасного, причудливого маленького домика в пригороде к северу от Нью-Йорка, где временно проживала самая агрессивная пара полтергейстов из всех, которую Ремус видел, даже спустя три года. Лили и Ремус сошлись почти мгновенно, когда он нашел ее дело в мимолетной просьбе о помощи в интернете, пока объезжал страну, чтобы помочь Доркас создать свой тренировочный центр. Потребовалось почти две недели сна в мотелях — из-за того, что их было двое, и они были гребаными мерзавцами, — чтобы Ремусу все-таки удалось изгнать духов из ее дома, и с тех пор они поддерживали контакт. Это было довольно эпизодично — они разговаривали каждый день в течение нескольких недель, но иногда Лили сильно перегружалась в больнице, или Ремус вкладывал в дело слишком много себя, и они выдыхались. Но они всегда возвращались. Она была единственным чувством нормальности, которое было в жизни у Ремуса, — и это многое говорит о Лили Эванс. Лили была, на мгновение весело подумал Ремус, почти... слишком нормальной? Не в смысле скучной мамочки из провинции (хотя она не была ни провинциальной, ни мамочкой, с тех пор, как перевелась в больницу на Манхэттене и переехала в городскую квартиру с тремя своими коллегами), а в том, что она была такой уморительно спокойной. Вероятно, это было как-то связано с ее воспитанием — отец Лили был ученым, причем одним из тех, что проводят много времени за опытами. Ей было восемь, когда ее дом загорелся красным пламенем, а он был за дверью. Запертым изнутри. На тушение пожара ушло несколько дней. Лили, конечно, мало что помнила — как и ее отчужденная сестра Петуния, — но, по ее словам, ее самые ранние воспоминания были связаны с тем, что она вела своего рода кочевой образ жизни, путешествуя по континентальной части США; три женщины Эванс отчаянно пытались возместить ущерб, нанесенный ее отцом. Ее беспристрастность к присутствию сверхъестественного в уголках ее периферийного зрения, по ее мнению, вытекает из первых восьми лет ее жизни, в течение которых она думала, что ее отец был волшебником — когда на самом деле он был сумасшедшим ученым-экспериментатором, одной ногой в каком-то грязном бизнесе и страстным желанием смерти. Причина, по которой она позвонила спустя месяц, только укрепила эту беспристрастность. — Рем, — твердо сказала она, ведя к чему-то; он сел, навострив уши. — Ты убиваешь вампиров. — Факт. — Так, ты много о них знаешь? — Еще один факт. — Хорошо, конкретный пример, — сказала она. — Мужчина, 180 сантиметров, живет в моем доме. Всегда следит за мной в той или иной форме, но я ни разу не видела, чтобы он выходил раньше 9 вечера. — Ночная смена? — Не, исключаем это, — легко сказала она. — Он возвращается в супер случайное время. Униформы тоже нет — очень противоречиво. Исключаем работу. — И ты сказала, что он следит за тобой? Типа, охотится на тебя? Она вздохнула. — Не... ну, не совсем. Он просто всегда пытается заговорить со мной, когда я вижу его в здании, а это очень часто. Он кажется... нервничает, и всегда говорит очень неловкие вещи. Ты сказал, что они типа... хладнокровные и харизматичные, верно? — Ну, нет, не обязательно, — сказал Ремус, задумчиво промычав. — Вампиризм усиливает то, что уже есть. Единственное, что добавляется — это их животные инстинкты, но с точки зрения личности они не меняются, не особо. Ну, сила имеет тенденцию развращать их, но это вообще другое, — он помолчал, причмокивая губами. — Так с чего ты думаешь, что это вампир? Звучит так, будто он просто запал на тебя. — Физическое состояние. Я прочла те ускоренные курсы, что ты мне дал — он подходит по всем признакам. Острые натуральные клыки, супер яркие глаза. Быстрое чутье; он просто прячется, Ремус, я это знаю. Как мне действовать дальше? Должна ли я убить его? — Воу... Лилс, успокойся, — быстро сказал он. — Глупостей не натвори. — Я знаю, что он вампир, Ремус, я чувствую это. Я не волнуюсь или что-то в этом роде, он выглядит, как огромная неженка, чтобы что-то сделать, но я живу с этим уже несколько месяцев. — Не стоит недооценивать его, — сказал Ремус. — Я слышал от одного... источника, что в Нью-Йорке есть ковен на подъеме. Будь осторожна, Лилс, ага? Она слегка усмехнулась, и когда заговорила в следующий раз, Ремус мог слышать ее улыбку. — Ладно, Рем. Не буду я убивать вампиров, — она сделала паузу, а затем снова сказала. — Погоди. Дело? Это значит, ты приедешь сюда? В этом и был вопрос. Ремус пытался не думать об этом уже несколько недель, начиная с той дурацкой... штуки в кафе, но безрезультатно. Он был уверен, что, будь это реальная угроза, Питер бы уже подключился, но что-то внутри умоляло его пойти в библиотеку, посмотреть полицейские справки; дела о пропавших без вести... Ремус всегда славился тем, что замечал то, что другие упускали из виду. — Я не знаю, — честно ответил он. Лили застонала. — О, пожалуйста, если есть хоть какой-то шанс приехать сюда, ты должен им воспользоваться! Прошло так много времени, я думаю, что забыла, как ты выглядишь. — Прошло одиннадцать месяцев, ты определенно не забыла, Лили. Она рассмеялась, и Ремус усмехнулся, на мгновение почти забыв о том, что его угнетало. Он откашлялся, когда ее смех смягчился. — Эм, кстати, о птичках, — сказал он, и она промурлыкала в подтверждение. — Забавное совпадение, на самом деле я собирался позвонить тебе, чтобы... поговорить с тобой кое о чем. — Давай. — Э-э... — он рассеянно почесал затылок. — Ты помнишь... Сириуса? Она сделала паузу, и Ремус почти мог представить понимающую улыбку на ее лице, когда она ответила: — Очень даже. Так что он рассказал ей. Он подробно пересказал каждую деталь последних нескольких недель своей жизни, делая паузы для кратких комментариев и подтверждающих мычаний Лили, которая внимательно слушала. Он передал свое замешательство, свое разочарование; все, что дьявол с ангелом на плечах шептали ему в течение многих недель, возможно даже лет, что он подавлял, игнорировал и перекрывал такой болью и ненавистью, что не был уверен, что знает, как поступить иначе. Он закончил на ночи в клубе, протянув руку, чтобы провести по дурацкому ебаному засосу, что все еще был на тонкой коже над ключицей. Лили глубоко вздохнула после того, как он закончил, и Ремус подумал, что это звучит как-то правильно. — Ну, — сказала она с видом мужчины средних лет, который хлопал себя по коленям, прежде чем встать. — Думаю, он прав насчет того, что ты ограничен. — Ты... что? Лили рассмеялась над его оплошностью, но Ремус, казалось, не понял, что тут смешного. — Подумай об этом, Рем, — сказала она после того, как ее смех стих. — Ты занимаешься этим уже сколько, почти десять лет? Больше? Тебе было семнадцать, когда тебя завербовали, твой бедный впечатлительный мозг впитывал и закреплял всю эту информацию как факт... Но когда в последний раз охотник действительно разговаривал с вампиром? Откуда берется эта информация, если не за годы... я не знаю, предубеждений? Ремус не мог поверить в то, что услышал. — Предубеждений? Я думаю, мы имеем право — они монстры, Лили. Они убивают людей. Она издала звук, похожий на слышимую версию пожатия плечами. — Люди убивают людей. — Это другое. Это заложено в их инстинктах. — Но в этом-то и дело, — твердо сказала она. — Это единственный инстинкт, который тебя волнует! Типа... типа, у кошек же тоже есть инстинкт убивать, верно? Мышей и прочую херню. Но кошка моей мамы — самая большая киска — каламбур непреднамеренный — и буквально никогда не убьет. Откуда ты знаешь, что нет таких вампиров? Ремус моргнул. — Лили, я думаю, ты все неправильно... — Может и так, — вмешалась она. — Но если бы ты хоть раз за свои десять лет охоты потратил минуту на то, чтобы подумать так, как я, — то есть как человек, — возможно, ты бы не был так удивлен, что у Сириуса, типа... есть жизнь помимо поедания людей. Ремус возмущенно фыркнул. — И, ну, как бы, очевидно, что ты одержим им. Если бы Ремусу было чем подавиться, он бы подавился. — Что?! — О, я думала, ты знаешь? Разве это уже не установлено? — Нет, ты... что? — повторил Ремус, чувствуя себя совершенно ошарашенным. Лили вздохнула. — Ремус, я знаю тебя уже три года, и мне кажется, что почти каждый раз, когда мы разговариваем, ты придумываешь способ упомянуть Сириуса Блэка. Ремус почувствовал, как смущенный румянец пополз по его спине. — Я не пытаюсь сказать тебе о твоих чувствах, но я просто... ты бы не был так разочарован, если бы это было пустяком. Ты бы не потратил полчаса на то, чтобы описать мне, как сильно ты хочешь ненавистно трахнуть его — в самом широком смысле, — если бы это было пустяком. — Ладно, это другое, — сказал Ремус, внезапно почувствовав, что должен защищаться. — Он так долго следил за мной и раздражал меня, что он... он знает, как нажимать на мои кнопки или типа того. Он знает, как вывести меня из себя, он с самого, блять, начала все просчитал. Ничего из этого не реально. Лили на мгновение замолчала. — Хорошо, – терпеливо сказала она. — Тогда ответь мне на один вопрос: почему ты все еще в Техасе, Ремус? Ремус медленно выдохнул. Себя он спрашивал то же самое. — Хочешь знать, что я думаю? Я думаю, что он может тебе и не нравится в общепринятом смысле, но... ты наслаждаешься этим, Ремус. Погоней. Ты наслаждаешься его вниманием, наслаждаешься тем фактом, что он здесь — или ты думал, что он здесь — ради тебя, и только ради тебя. Ты наслаждаешься этим танцем, ты хорош в этом, а на этот раз ты чертовски разочарован, потому что все идет не так, как обычно; Сириус не вписывается в твое обычное представление о нем, он показывает тебе другие стороны и слои, которые делают его более, осмелюсь сказать, человечным, и ты разочарован, потому что не знаешь, что будет дальше. Ты в полном неведении. Но что-то в тебе в восторге... чему-то в тебе это нравится, ты надеешься на большее; поэтому ты остаешься в Техасе и ждешь. Ты не знаешь, чего ждешь, но ты ждешь. Она замолчала, и тишина между ними была мучительной. Ремус не осмеливался даже дышать. — Впусти его, — тихо сказала она. — Возьми это дело. Я не говорю, что ты должен полностью ослабить бдительность, и я не говорю, что ты должен перестать угрожать ему этим кинжалом, или колом, или чем-нибудь еще, что убьет его. Но... он убил целый ковен ради тебя, Ремус. Не задумываясь. Выйди из своей зоны комфорта, всего один раз, и посмотри, как все сложится. А если что-то пойдет не так, по крайней мере, мы знаем, что ты можешь защитить себя. Снова молчание. — Ремус? — Да, ты... — прохрипел Ремус, невольно рассмеявшись над всем этим. Или над собой. — Ты реально умеешь читать людей, Лили. — Ну, я как-то проходила курс психологии. Можно сказать, я мастер. Он рассмеялся, и Лили сменила тему на кошмарных попугаев своих соседей по комнате, а Ремус позволил ей еще раз отвлечь его.