Эдельвейс

      Сжавшись от холода и потирая руки, Хун-эр покорно ждал у стены огромного здания, на котором мелькали тёплые огоньки. Полотна с афишами шумели на ветру. Уже было темно. А цзецзе, вот-вот, и выйдет, выпорхнет из этого страшно большого желто-белого здания.       В школьной библиотеке, Хун-эр нашёл книжку по рукоделию. Раньше он туда не ходил. Но после рассказов цзецзе про балет, про его историю, в каких городах и странах зародился, Хун-эру показалось, что обязан знать как можно больше и стать умнее.       Они виделись нечасто, как хотелось бы. Мальчик действительно приходил, то стоял подолгу у чёрного выхода, то тут же бегал к центральному входу, боялся пропустить. И цзецзе действительно была рада его видеть, словно тому бродячему котёнку, которого подкармливают по доброте душевной. И его подкармливали. Краснея как помидор, Хун-эр уплетал фрукты из ланч-бокса под заботливую улыбку девушки и скверные взгляды черноволосой подруги по имени Му Цин. Скорее всего, Хуа Чен уверен, она и стала причиной того, что его больше не пропускали в подсобку и теперь он, скорчившись в клубочек, сидел на ступеньках и грел руки, в которых бережно держал маленький белый цветочек, сплетённый из бисера по найденной книге в библиотеке.        — Опять ты тут?              Девушка выходит с прозрачным мусорным пакетом, со скрипом держа огромную железную дверь подсобки.        — Самому не надоело здесь шляться и морозить зад?       Почти безразлично, с каплей недовольства говорит она. Всё остальное усталость и даже некая жалость в голосе.        — Я жду цзецзе.       Бубнит Хун-эр в горло куртки.        — «Цзецзе», — фыркает Му цин и уходит по своим делам, оставляя холодную дымку на морозе. Недовольство вызвано раздражением, приправлено сожалением, что «не она», хотя могла бы и быть, дай ей шанс.       

***

       — Сань Лан, нам пора возвращаться.              Хуа Чен моргает несколько раз, глаз щипает. Дыхание тревожится волнением. Сумбурно выдыхает раз и другой. Смотрит на болтающийся в разные стороны брелок. Бусины белые несимметричные немного потëрлись от времени и кажутся чем-то старым, тем, что уже кто угодно мог выбросить или из жалости оставить в полке, пока нитка не разложится или не порвётся от времени.        — Это эдельвейс. Правда милый?              Се Лянь обращает внимание на цветочек, берёт его в ладонь. Аккуратно проводит большим пальцем по бусинкам. Старый, но дорогой подарок. Когда-то подаренный маленьким мальчиком.       Хуа Чен слепо смотрит на цветок, а после прикрыв глаза, спрашивает на выдохе:        — Почему «эдельвейс»?              Цзецзе любила цветы и любила их символизм, легенды, истории о их происхождении, вьющиеся из древнего мира Греции или вовсе из Европы. Иногда мимоходом рассказывая что-то и очаровательно (по мнению мальчика) краснея, неловко немного поправляя прядки волос в высоком пучке под тонной блестещего лака, а потом виновато, тихо говоря: «наверное, тебе не интересно такое».       Хун-эру было интересно всё. И каждую новую деталь он впитывал, как губка. В книгах почти не найти звезду Альп. Лишь чёрно-белый рисунок, а дальше его фантазия и бесконечная любовь.        Эдельвейсы твердят о чистой верной любви. «Вечный цветок» — вечная любовь. Неоспоримое сочетание с белым лебедем. И с любовью Хуа Чена.        — Он чем-то похож на него.       Задумчиво говорит девушка, смотря на брелочек, а на сердце скребут немного кошки.              Радио играет с помехами, в зависимости от того, за какой угол они заезжают. Хуа Чен ведёт плавно, размеренно. Утягивая момент в свои руки, словно сети. Ему хочется услышать как можно больше, это единственная история о них, где он в главной роли. Мужчина убавляет звук почти на минимум. Как знак, что он слушает, знак, что он хочет услышать дальше, больше.        — Мне нравятся эдельвейсы. Они растут на скалах, высоко в горах. С виду кажется маленький цветочек, но невероятно сильный и выносливый. Мальчик, который мне его подарил, напоминает его.              Хуа Чен шумно вздыхает.        — Почему?              Се Лянь неловко смеётся.        — Ну, — незначительная пауза, чтобы подобрать правильнее слова, — эдельвейсы обозначают храбрость, силу и мужество, преодоление преград и достижение цели. Поэтому мне они напоминают о том мальчике. Словно он подарил частичку своей храбрости и уверенности.       Сглотнув, Се Лянь ощущает тишину, что повисла в салоне. И немного посмеиваясь добавляет, боясь скорее молчания, чем смущающих воспоминаний прошлого. Она не привыкла, что молчание– не факт осуждения:        — Может покажется глупостью, но…когда я ещё выступала на сцене…перед этим я смотрела на брелок и мне, как будто бы становилось спокойнее, наверное, придавало уверенности.              Дорога и сосредоточенность на ней, не дают Хуа Чену полностью окунуться в грусть, помогают держать себя в узде. В голове мешается всё в непередаваемую форму состоящую из тоски и печали, и безудержной радости, как кукурузные зёрнышки взрываются под теплотой. Она помнит… она помнит его! Хранит подарок, она не отзывается о нём плохо. Это бурная смесь из горечи и счастья. Что-то внутри голосом Хе Сюаня говорит: скажи ей! давай, сейчас, ну же!       Но он молчит, понимая, что нет, не время, не сейчас…        — Жаль, что тогда со мной были только фрукты, и я не могла его угостить чем-то вкусным. Преподаватели запрещали есть что-то калорийное.       Се Лянь смеётся тихо и подавленно.        —Может поэтому сейчас мне так нравится всё сладкое. Дай мне волю за обе щеки уплетала пирожные.              А вес всё никак не набирается уже. Даже жаль. Девушка с грустью смотрит на свои угловатые коленки, невольно вспоминая Жое, которая ютится на них клубочком, подбирая задние лапки, не помещаясь.       Хуа Чен хмурит брови, поджимает губы. Светофор горит красным. При всей своей красноречивости, он не знает, что сказать. Но в его голове из этой смеси что-то проблескивает, сияет, обретая форму. И он моргает дважды, перед тем как снова тронуться.        Он знает. Он теперь знает какой детали не хватает его скульптуре. И сердце ухает, а после снова стремительно бьётся от приходящих идей и мыслей, которая сияет ярче предыдущей. Это чувство невероятного подъёма, что он готов хоть прям сейчас приступить к работе, вложив всё свои чувства к этой девушке. В его случае, он топил тоску несколько лет в камне, подчинял себе мрамор силой, выплескивал, убивал горечь стеками и молотком выбивал свои чувства. Но сейчас его сердце сжимает свинцовая ладонь, от осознания боли и сожаления самой Се Лянь. И от того, что выразить их можно лишь словами. Как птица, которая не может взлететь, рассеяв тоску, как танцор, что не может танцевать, выразив свои чувства в движении.       Хуа Чен ощущает себя потерянным, не знающим, что делать и как спасти, мечется из сторону в сторону меж двух огней. Обнять, утешить, убаюкать, получив отпор, или промолчать и выслушать, нисколько не затрагивая личные границы.        — Сейчас поздно думать об этом. Но я жалею, что тогда не смогла уделить ему больше внимания.              Хуа Чен смотрит на Се Лянь и во взгляде боль, а губы жгут не высказанные слова. Но он через силу бархатно стелит ровный голос, используя как метроном, утешая:        — Цзецзе, у тебя всегда так много поклонников, нет ничего плохого в том, что ты не успеваешь уделять всем внимания.              Девушка поворачивает голову в сторону мужчины, приподняв брови в грустном удивлении (отчасти из-за того, что еë недопоняли. Снова). Она ведь не это имела ввиду. И дело вовсе не в еë популярности.        — Неужели ты говоришь это из опыта Сань Лан?              Хуа Чен смеётся и выходит как-то непривычно тихо и горько.        — Возможно, у меня много поклонников.              Се Лянь протяжно мычит в ответ. Облокачивается рукой на подлокотнике. Что-то внутри скручивается. Она не раз думала об этом. Это и неудивительно, смотря на Хуа Чена. Красивый, умный, талантливый мужчина, при достатке, холост при этом. Эти все факторы складываются в изумительную картину для многих. Хотя Се Лянь не может точно сказать, есть ли уже кто-то у Хуа Чена. А с другой стороны, если бы кто-то был, стал бы мужчина проявлять некие знаки внимания и даже…ухаживать? Се Лянь может ошибаться, так как за все двадцать восемь лет у неё была безответная симпатичная (как она считает). Но, даже если она обращает на эти жесты внимания, значит, всë не просто так? Или же она это всё себе напридумывала, как раз из-за отсутствия какого-либо опыта. Возможно, сам Хуа Чен не особо выделяет такие отношения. Быть галантным, внимательным и популярным, иметь возможность угощать ужином понравившуюся девушку, уже является определённым стилем жизни для таких как он. Делает, потому что может себе позволить. Пусть девушка допускает такую мысль, ей всё равно не хочет думаться, что Хуа Чен «такой». А с другой стороны, её ожидания–её проблемы. И Хуа Чен может быть каким угодно.        — Но мне не нравится их настойчивость и излишний идеализм. Я предпочитаю просто игнорировать.       Се Лянь качает головой в знак понимания. Когда от тебя много ждут, это утомляет, но еë всегда гложила совесть, если она не могла уделить внимание всем.        — Ты не волнуешься, что тогда люди после уйдут?              Разносится лёгкий смех по салону. Такой дерзкий, и от него бегут мурашки по коже. Се Лянь становится теплее, ведь теперь Хуа Чен выглядит не так сожалеюще-печально из-за еë «жалоб на жизнь».        — Если бы меня интересовало мнение других, я бы не работал по этой профессии. Здесь важно быть верным себе. Если тебя выбрали изначально и обратили внимание, значит в твоих работах есть то, что хотят видеть. А если ты будешь слепо следовать желаниям публики, то она избалуется, насытится и будет жадно просить больше, если не станет апатичной. Вода камень точит.        — Звучит, как не очень хорошие отношения.        — Цзецзе, я никогда не вожу отношений с заказчиками, кроме деловых.              Звучит удивлено, но серьезно, и Се Лянь мычит в понимании, не сомневаясь в искренности:              Наверное, я сейчас как раз заказчик, но без денег.        — Если только сам не высказываю желание поработать за идею, — лукаво добавляет мужчина, на секунду отвлекаясь от дороги и как-то выразительно смотря.       Девушка смеется, поворачивая голову к окну, на щеках во всей красе расцветают румяные пятна.       

***

             Занятия днём и вечером проводятся в основном у любителей балета, у тех кто хочет научиться в позднем достаточно возрасте и просто у женщин, которые хотят держать себя в форме. Редко приходят в парах.       Эти занятия полны разговоров и обсуждений. О диетах, нутрициологах, рационе и, как модно говорить, «пп рецептах» и удивительно сочетаются с рассказами о воспитании детей. О том, что нужно привести себя в форму к лету и подобрать купальник.       С ними работать труднее порой, чем с детьми, но интересно, пусть иногда женщины и вгоняют Се Лянь в замешательство своими вопросами.       Хуа Чен отлучается ненадолго. И Се Лянь начинает занятия. Её сначала скромно спрашивают, где же тот самый художник. Шутят, что зря принарядились и интересуются ненавязчиво стоимостью его работ. Се Лянь засыпают лавиной вопросов, на которые она не может дать вразумительный ответ, как и начать вести урок.       Дверь скрипит, колокольчик звенит, в проходе появляется художник с пакетом в руке и с коробкой подмышку. Все взгляды устремляются на мужчину, на что он с профессионализмом, присущим неким знаменитостям, которым не чуждо внимание, улыбается блестяще, приветствуя. Это оживляет ещё больше зал, давая волю комплиментам и вопросам с последующим женским хихиканьем. И не зря. Хуа Чен единственный, на данным момент, мужчина в этом помещении, полном женщин за тридцать и девушек чуть старше двадцати.       Се Лянь трет переносицу устало. Что же, это было ожидаемо. Она хлопает в ладоши, привлекая внимание.        — Господин Хуа будет присутствовать во время нашего занятия, не волнуйтесь, он не будет нам мешать, — но слова приносят обратный эффект.        — Очень зря. Мы бы хотели, чтобы он нам мешал.       Разносится звонкий смех по залу, из-за чего Се Лянь тяжело вздыхает, прикрывая устало глаза. Смеясь на это, к ней уверенно подходит виновник, опустив руку на пояс и улыбаясь так уверенно, он бросает взгляд на других.        — Мне жаль, но боюсь, тогда я буду вас сильно отвлекать. Если не будете против, я устроюсь пока в стороне, чтобы сделать лучше работы, — заявляет он, эхом обвивая свой голос по залу. Ловит на себе застенчевые взгляды.        — Конечно!        — Постарайтесь!        — А Вы потом их нам отдадите?       Звучит смущенно и громко.              Хуа Чен улыбается хитро и весело: — А вы бы хотели?        — Конечно, да!        — Да!        — Тогда как я могу вам отказать?       Зал окутывается вздохами радости и щебетом восторга.        — Сань Лан, ты уверен? — спрашивает Се Лянь, немного взволнованно смотря, ощущая некую вину за всë происходящее.        — Почему, нет? Не вижу причин отказывать? — Хуа Чен довольно улыбается и щурится, его взгляд тепло блестит, и в нем отражается юношеский запал. Се Лянь замечает, что он что-то жуёт. Мятная жвачка. С мороза это чувствуется холодным дыханием.        — Ты же хотел использовать эти эскизы для скульптуры.        — Не волнуйся цзецзе, я знаю теперь точно, что буду делать.              Девушка в волнительном вздохе чуть открывает рот, желая спросить, но тут же её губы трогаются в улыбке. Она кивает.        — Тем более, я не могу отказать Вашим ученикам, госпожа. Позволите ли мне это?              Се Лянь устало вздыхает, переводя взгляд на зал. Улыбка не сходит с еë губ, очаровывая в ожидании Хуа Чена.        — А как же не потакать своим поклонникам? — она поднимает брови, пробуя спародировать тон мужчины.              Хуа Чен сокрушительно улыбается шире: — Мне казалось, что я работаю за идею. Тем более, — эти слова звучат значительно тише и предназначены только для них, — если есть возможность порадовать своих поклонников почему бы и нет?        — Вода точит камень, разве нет? — всë ещë сомнительно смотрит девушка, в уголках глаз искрятся смешинки.        — Конечно. Но я подумал порадовать и тебя. «Чтобы никто не остался без внимания», — парирует мужчина.        — Сань Лан, не дразнись. Я ведь серьезно.        — Я тоже. С тобой я всегда серьёзен.              Взгляд Се Лянь становится удивленным, она прикладывает руку к подбородку, как-будто задумавшись, скрывая горячий румянец, расползающийся по скулам, а после совершенно искренне и наивно говорит:        — С красными шторами это звучало не убедительно.       Брови Хуа Чена подскакивают в удивлении, и он впервые не находится, что ответить. Этот факт веселит девушку, она немного смеется.        — Цзецзе, честно. Ты мне не веришь?       Не перестает напирать мужчина. Его выражение лица нисколько не наигранное, а передает даже волнение. Это так мило, и девушка не замечает как любуется этим.        — Я подумаю об этом, — смеясь, заключает она по доброму.        — Цзецзе, — тихо зовëт еë мужчина.        — Как-нибудь позже, — она позволяет всë-таки румянцу немного окрасить щеки, чтобы потом, опомнившись, собраться проводить занятие.        — Буду ждать, сколько попросишь, — говорит последнее он тихо.       Хуа Чен направляется в переодевалку, и Се Лянь замечает на нём новые чёрные кроссовки.              Занятия идут своим чередом, и Хуа Чен действительно сидит в стороне и меланхолично меняет листы, чиркая карандашом, закинув ногу на ногу. Иногда он задумчиво мельком, бросает быстрые взгляды из-под челки и смотрит на девушку (когда она не видит) и на последнем листе планшета что-то быстро зарисовывает. Когда обучение новым движениям заканчивается, Се Лянь предлагает попробовать прогнать всё под музыку и, получив утвердительный ответ, направляется за дисками для магнитофона. Немного погодя, она подходит к Сань Лану, который тут же опускает ногу и корпусом придвигается ближе.        — Не хочешь чай или кофе?              На лице мягкая улыбка и взгляд нежный очень. Хуа Чен поднимает немного удивленно брови, а после медленно качает головой также тихо отвечая, отчего поток воздуха опаляет лицо приятным тёплым мятным воздухом с нотками мягкой горечи.        — Можно просто воду. Спасибо, цзецзе.              Двери чуть прикрыты и слышны голоса из зала, лёгкие смешки. Девушка перебирает диски с музыкой, ища нужную. Рядом греется чайник. Когда вода начинает немного закипать, раньше времени она его выключает. Тянется за чашкой и понимает. Дверца шкафчика не перекошена. Она плотно прилегает к петлям, не задевает соседнюю дверцу. Се Лянь ещё раз её открывает и ещё раз закрывает, проверяя, не кажется ли. Потом ещё и ещё, не прилагая силы. На стуле лежит пакет из магазина, коробка из-под обуви, с которой Хуа Чен пришёл. А через пакет прослеживается тот набор отвёрток.       Водная гладь души дрожит, словно её касаются капли внимания, заботы и даже участия. Проходится рябь мурашек. Приятно. На щеках чуть появляется румянец, и губы, наверное, глупо улыбаются.       Се Лянь не может успокоить своё сердце. Но приходится. Она уже забыла про чашку в шкафчике, поэтому снова тянется за ней, аккуратно придерживая дверцу. Наливает прохладной воды, когда слышит разговоры за дверью и хохот. Хореограф не обратила бы внимание на это если бы не услышала голос Хуа Чена. Приятный и теплый.        — Так Вы будете ремонтировать студию?        — И красивый, и умелый, находка в наше время.        — Благодарю, — посмеивается добро мужчина.        — Господин Хуа, а сколько вам лет? — спрашивает звонкий голос одной женщины.        — Чуть больше двадцати, чуть меньше тридцати.              По залу разносится девичий звонкий хохот. Се Лянь шире улыбается, качая легонько головой. «Хитрец». Но до чего ему это идëт.        — У меня дочка есть. Могу привести на следующее занятие.              Слышится ещё больший галдешь, и Се Лянь кажется протрет сегодня себе дырку во лбу. Тем не менее Хуа Чен ровно и уверено говорит, Се Лянь слышит, и чисто технически она же не подслушивает?        — Благодарю за Ваше внимание. Но у меня уже есть возлюбленная.              По коже как будто кипяток течёт до кончиков пальцев. То как Хуа Чен говорит это слово. Трепетно, с придыханием.        — Меня ждёт «благородная золотая ветвь с яшмовыми листьями».              Сердце у Се Лянь пропускает удар другой. Но в то же время стучит бешено, загнано как у голубки в руках охотника. В горле сохнет. По залу разносится оханье и опять смущенные смешки и безобидные причитания.       Се Лянь глупо смотрит на холодную воду в бутылке, будто еë туда окунули, бросили подло, толкнув в спину, закрыв крышку. Ощущение не в своем теле, не в пространстве, что уши жжет и закладывает, а дыхание… Даже дышать она забывает, поэтому, когда она вдруг делает вдох, он отдаётся болью. Что делать в такой ситуации?       

А что нужно делать?

А что нужно было сделать?

             Спросить ещё в начале, есть ли у Хуа Чена кто-то? Как глупо.       Зачем спрашивать, если знаешь ответ. Это же было очевидно.       Подобный вопрос–знак, что на что-то расчитываешь. Опомнись. Ты старше, твоя жизнь ничем не отличается от жизни сурка. Следовательно и задавать вопросы не нужно, только дурочкой себя выставишь. Наивной. Се Лянь от самой себя тошно. Задать вопрос–заведомо проиграть, поэтому она не будет ничего спрашивать и не будет позориться и делать их общение неловким. А она столько глупостей уже сказала и натворила, какой кошмар… Она действительно наивная дура. И как же тошно от этого. А самое главное–что делать сейчас? Се Лянь не знает. Неужели всë-таки она… она…нет. Тогда действительно она наивная дура, иначе как можно было всего за две недели…? Голова тяготеет от мыслей, давит на виски. Се Лянь просто понимает, что ей немного обидно и где-то даже больно.       Пусть тогда он тоже думает, что сделала она это, потому что может, потому что… может себе позволить. От этих чувств противно, хочется их выплюнуть. Но ты сейчас на занятии, соберись, возьми себя в руки. Многолетняя закалка помогает сдержать эмоции и убрать любые чувства с лица. Она разбавляет холодную воду тёплой. Сейчас нужно будет к нему подойти и как ни в чем не бывало отдать/поставить рядом кружку, в которой можно попытаться утопить свои чувства. Их не так много, они не такие большие. Верно? Он может их выпить до дна и всë пройдет. Нужно вести себя, как обычно. Не дай понять, что ты слышала. Почему? Се Лянь не знает. Но хочет, чтобы Хуа Чен не знал, что она это слышала.