Золотые. Зелёные. Мёртвые

Спустя 7 лет.

Кисловатый и свежий запах скошенной травы, мешаясь со сладостью шиповника, что карабкался по замковой стене, наполнял каждый уголок, ловко пролезал всюду, куда мог дотянуться. Над рекой склонилась ива, в утреннем тумане казавшаяся великаншей, полоскавшей кудри в искрящейся воде; по верхушкам мирно дремавшего тёмного леса ползли солнечные лучи, распугивая замешкавшихся сов. Пел жаворонок, щедро рассыпаясь в трелях. Весёлая его песнь лилась с широких полей и заглушала возню замковой скотины да слабые, ещё редкие перекрикивания слуг. Вот тусклые лучи рассекли туманную дымку, а на траве заблестели капли росы, точно рассыпанный жемчуг. Жужжал шмель, застряв в нежном бутоне. Трещал дятел, красневший аккуратной шапочкой. Шебуршали полёвки в траве да перебегавшие с места на место перепёлки. Крики петухов нарушили покой светлого летнего утра, грянув в унисон возмущёнными горнами. Замок стал пробуждаться. Неохотно просыпался люд для опостылевшей каждодневной работы; просыпались позорно задремавшие на стенах дозорные, хватаясь за брошенные наземь мечи да ухмыляясь друг другу. Просыпались звуки, шумы, запахи — вся эта возня, угомонившаяся под плотным одеялом ночи; вскоре, точно одной только команды и требовалось, с кухонь по каждому закоулку Хайгардена поплыл аромат свежего хлеба. Трое человек, хихикая, скользнули на задний двор, едва не сбив с ног прачек, нагруженных выстиранным бельём: перезвон детского смеха смешался с другими, вспыхивавшими тут и там, подобно лесным пожарам. Зелёная пеночка опустилась на одно из окон, покрутила головой, стукнулась клювиком и улетела к другому. Скрипнула деревянная кровать. Руки. Горячие и сухие, пальцы проследили дорожку от уха до края сорочки и медленно стянули шёлк с плеча; за ними последовали жаркие, влажные прикосновения губ. Молодая женщина бессвязно простонала в полусне, опустив ладонь на щёку мужчины — то ли желая поощрить, то ли оттолкнуть. И долго бы она возилась, пытаясь выкроить ещё несколько минут сна, если бы не рассмеялась от щекотки, когда нежной кожи за ухом коснулись усы. Женщина распахнула веки и всей пятернёй отодвинула от себя мужское лицо: — Эйгон! — Рука Эйгона же как раз совершала сложное путешествие прямиком к ней между ног. Вновь подвергнутая нападению в столь ранний час, принцесса сощурилась, однако, благосклонно принимая новые поцелуи, откинула голову. Она видела подкрашенные золотом пылинки в воздухе и сонно улыбалась. Из-за раскрытых створок окна доносились визги, похожие на свиные, женский смех и нечто, походившее на хлопки. — Что там за крики?.. — Осипло шепнула Элинара, пока сам Эйгон усердно работал над тем, чтобы освободить её от ночного платья. Отвлёкшийся принц выглянул исподлобья: волны серебристых локонов растрепались, щёки горели румянцем, глаза масляно поблескивали вожделением. И даже усы, при виде которых Элинара обычно сдавленно хихикала, сейчас не показались ей смешными. — Крики? — Так и не разделавшись до конца с сорочкой, Эйгон неторопливо проложил влажную дорожку от живота до левой груди. Принцесса прикрыла глаза от щекочущего предвкушения. — Это птички поют… Вновь раздался то ли визг, то ли крик, за которым последовал ворох смазанных восклицаний. Но всё это уже казалось глухим и отдалённым. — Птички? — Протянула Элинара, подаваясь навстречу и лениво цепляясь пальцами за плечи брата. — Да… — Устраивался Эйгон между её ног, с наслаждением сжимая упругие бёдра да закидывая себе на талию. От щекотки Элинара вздрогнула и несдержанно хихикнула; принцесса подняла руки и зарылась пальцами в мягкие волнистые волосы на затылке. Чуть слышный стон удовольствия был ей ответом. — Почему они тогда кричат так громко? — О… Может, они тоже трахаются?.. — С трудом выговорил Эйгон, полуопущенные ресницы которого дрожали, когда сестра ласкала его шею. Элинара игриво оттолкнула его, мурлыкнув на ухо про неучтивость, так что принц поспешил исправиться да удвоить усилия. — М-м… Что же они тогда делают?.. Милуются? Кувыркаются? Чистят пёрышки? Шатают гнёздышко? Балуются под… — Ваша Светлость, займитесь делом. И вскоре к общему шуму просыпавшегося замка примешались разгорячённые стоны, едва ли, конечно, слышные на заднем дворе. В спальне уже не замечали чудной утренней музыки: ни стрекота кузнечиков, ни сплетничавших служанок, ни тяжёлых шагов сира Роя, остановившегося, чтобы отдышаться. — Сир Рой! — Окликнула его леди Аварисс, спускавшаяся навстречу гвардейцу, подобрав юбки. Она встала против солнца, оттого лицо казалось тёмным. — Вы не видели, случаем, маленьких принцев? — Иду за ними, — положил ладонь на эфес меча сир Рой, — только не больно быстро выходит… — Их там нет. — Как нет? — Опешил гвардеец и продолжил так, словно обвинял в пропаже свою собеседницу. — Как это нет?! Принцесса с меня шкуру спустит! — Прорычал сир Рой, зашагав обратно куда быстрее прежнего, при каждом движении гремя начищенным до блеска доспехом. Впрочем, всё равно время уже было упущено. *** — Ну… Раз, два три! Держись! Крупный чёрный козёл с говорящей кличкой Людоед был выведен со скотного двора подальше от чужих глаз и, стоя привязанным, с мешком на голове, беспокойно ворочался да дёргал ногами. Внезапно холщевину с головы стянули — двое мальчишек разом скакнули на широкую спину. Людоед взбеленился вмиг. Животное подскочило, крикнуло совершенно диким, безумным голосом и вслепую, наугад мотая рогами, ринулось вперёд. Неумелые всадники вцепились пальцами в длинную шерсть, визжа и хохоча разом от азарта и страха. Бам! Людоед с размаху сбил прибежавшего на крики караульного и понёсся дальше. Несчастного козла щедро окатили дворовой грязью: новообращённый скакун стукнулся боком о борт заграждения, один из мальчиков звонко взвизгнул, и после чудовищная процессия полетела вперёд. Громко закудахтали куры и гуси, бросившись врассыпную. Ополоумевший Людоед понёсся в сторону коня, выводимого под узды, да так напугал, что лошадь, фырча от страха, стала вставать на дыбы, а завернувшись влево, едва не придавила двух конюхов. От столкновения с дровницей упало несколько поленьев. От раздавшегося вокруг гама Людоед совершенно окосел и с ещё большей скоростью устремился в главный двор замка, чуть не теряя на ходу ценную ношу. — Хватайте их, пока разбились! — Крикнул какой-то мужчина, двое гвардейцев обернулись на его зов. Расставив руки в стороны, они попытались было словить если не козла, то вжавшихся друг в друга мальчишек, но не преуспели: ополоумевший Людоед успел увернуться, ринувшись прямо в недавно рассаженные нарциссы. — Ой! Козлик катает маленьких принцев! — Умильно выкрикнула одна из прачек, выпустив из рук корзину с грязным бельём; её примеру тут же последовали другие — руки их завсплёскивались, точно лебединые крылья. Умельцев, вышедших на охоту за козлом, заметно прибавилось. Они бестолково метались из стороны в сторону, пробуя предсказать движения Людоеда, пока один из лучших гвардейцев не догадался попросту подхватить принцев руками, когда козёл вновь пробегал мимо, уже порядком выдохшийся. Как же заливались смехом мальчишки! Как же чертыхались измазанные в грязи и навозе охотники! Как же сетовали женщины и дворовые девки, указывая на перепачканных принцев!.. Вдруг во дворе сделалось очень тихо. Эта тишина взяла начало где-то в глубине и волной дошла до мальчиков, обречённо переглянувшихся между собой: стремительный шаг матери они узнали издалека. Когда принцесса Элинара появилась в лучах утреннего солнца, дворовый люд как-то сам собою расступился перед нею, потупив головы, и даже бесславно окончивший свой демарш Людоед присмирел. Светло-фиолетовый подол халата без рукавов крылом взмётывался над грязью; кудри пышной гривой раскинулись по плечам, а ноздри Элинары недовольно раздувались, точно у драконицы, готовой извергнуть пламя. Мальчики втянули головы в плечи: расчёт на то, что мама утром будет спать, не оправдался. — Что здесь происходит? — Принцесса сощурилась, разглядывая лица, с трудом различимые под слоем грязи и… Она не хотела знать, чего ещё. Мальчики переглянулись, тот из них, что встал впереди, состроил жалобно-виноватую гримасу, уже готовый к допросу. Это был принц Эйнор, во всех мейстерских книгах королевства записанный первенцем принца Эйгона. Когда он вот так упрямо смотрел исподлобья, то удивительно напоминал королеву Алисенту. — Дейрон? Второй мальчик, набравшись храбрости, поднял голову. Лица обоих покрыла грязь, стремительно подсыхавшая на солнце, так что они казались почти неразличимы: родившиеся с разницей всего лишь в год, они имели незначительную разницу в росте. Готовый прийти на помощь, Эйнор уже открыл рот и издал невнятный звук, как вдруг глаза его загорелись от радостного облегчения: за плечом матери мальчик увидел своего отца. Тот лучился довольством. — Что случилось? — Вальяжно подойдя к Элинаре, принц, походивший на сытого кота, приобнял её за талию; он с любопытством разглядывал испачканных детей и чем больше видел, тем ярче сверкали его глаза под длинными ресницами. Спустя неделю в Хайгардене волосы Эйгона приобрели сливочный, золотистый оттенок; ещё не успели сойти красноватые следы с шеи, и прачки многозначительно переглядывались. — Да вот… — Всплеснула руками Марта, одна из запыхавшихся от бега нянек. — Не доглядели, Ваша Светлость! Марта быстро закрыла рот, поалев лицом; лязгом доспеха ознаменовалось запоздавшее появление сира Роя и леди Аварисс, что теперь замерли в задних рядах, — лбы обоих поблескивали от пота. — А теперь послушайте меня… — Присев на корточки, Элинара принялась выговаривать детям тихо и сухо. Испытывавший, возможно, лишь каплю неудовольствия от того, что пришлось подскочить с постели так резко, Эйгон наблюдал за всем с умилением. Он как-то отдалённо чувствовал, что улыбается, хотя и старался, когда Эйнор то и дело поглядывал на него, принять суровое выражение. С вновь распалявшимся голодом Эйгон смотрел, как Элинара поджимала губы, ещё алые и припухшие от поцелуев; наспех надетая сорочка сползала с её плеча, норовя выскользнуть из-под расшитого халата, запахнутого уже на половине пути. Переведя дыхание, она обернулась на Эйгона и выразительно указала на детей глазами. Их детей. — Плохо, очень плохо, — начал принц строго и сделал многообещающую паузу, — сначала надо было покормить его, а потом уже… Тут же Эйнор просветлел: мальчик широко улыбнулся ртом, в котором не хватало пары-тройки зубов, и, уже нисколько не смущаясь, подбежал к отцу, чтобы схватить того за руку: — А ты видел? — От радостного возбуждения, которое даже нагоняй от матушки не сумел подавить всецело, Эйнор подпрыгивал на носках и тянул отцовскую руку. — Видел? Мы во-от так его, и он нас во-он туда!.. — Тц! Ну и вонь от тебя, дружок! Это что такое?.. — Открыто рассмеялся Эйгон. Он положил ладонь на мальчиший затылок, менее всего пострадавший от брызг грязи и навоза, и, провернув сына вокруг оси, играючи подтолкнул Эйнора в сторону замка. — Давай, вперёд!.. Около матери, не посмев так же побежать в укрытие сводов, стоял Дейрон, потупив взгляд. Он ничем не выказывал нетерпения, только всё пытался оттереть ладони о штаны; когда мальчик осмелился посмотреть на свою матушку, ещё побаиваясь её гнева, оказалось, что та уже сменила гнев на милость. Дейрон смотрел в её красивое румяное лицо, чутко считывая всякое изменение, а в маленькой груди его горела неясная, слепая надежда. — Дейрон, — произнесла матушка его имя как-то скомкано, словно смутясь чего-то, и поднялась, — иди тоже. Он не сорвался с места, как Эйнор, и не улыбнулся от облегчения — ему не казалось, будто его всецело, полностью простили. Медленно Дейрон отошёл от матери и, проходя мимо дяди Эйгона, задрал голову, чтобы посмотреть, не злился ли и принц. Но принц злился редко, и теперь тоже не был разгневан: он посмотрел на Дейрона с тем же умилённым выражением и мотнул головой в сторону, куда убежал Эйнор. Как жалко, что никто из них не мог остаться с ним навсегда!.. Как только следом за мальчиками двинулись заботливые нянюшки, отчётливое: «О, нет. Не помогайте, пускай моются сами», — пронеслось по двору, и люди заулыбались и зафыркали. Все начали расходиться. Мужчины увели Людоеда, придерживая за рога; прачки спохватились о белье и принялись суетливо подбирать брошенное; в ответ на вопросительный взгляд принцессы леди Аварисс развела руками. — Козёл! — Громким шёпотом восторгался Эйгон, когда они с Элинарой под руку возвращались в замок. — Надо же, и почему не я первый до этого додумался?.. — Потому что рядом с нами никогда не было козлов. Сделал бы хоть вид, что недоволен! — Не без удовольствия упрекнула его принцесса, мягко толкнув локтём в бок. Она успела лишь удивлённо пискнуть, когда брат вдруг рывком утащил её в один из укромных уголков в витиеватом коридоре. Тёплый ветер скользил по камням, разнося с собой всякий схваченный на пути звук. Новые сплетни понеслись по закоулкам, новые заботы хмурили лбы и для новых дел поднимались руки. Хайгарден окончательно проснулся во всём своём великолепии. *** — …и он нас как поскакал! — Эйгон фыркнул, внимательно слушая сбивчивый рассказ сына, захлёбывавшегося от восторга, но поправлять не стал. Он готов был поклясться: Эйнор размахивал ногами под столом от удовольствия. — Мы вообще чуть не упали, правда, Дейрон? Чуть не упали! И потом… Раскрасневшийся мальчик остановился, чтобы шумно глотнуть воды, и продолжил. Орехово-карие глаза его азартно блестели, когда он поочередно поглядывал на отца и мать, видя, что те уже не только ни капли не злятся, но даже улыбаются. Над ухом у него ещё осталось небольшое пятнышко грязи. — И потом? — И потом мы очень быстро побежали, очень-очень! И он вот так головой мотал, вот так! — Разумеется, Эйнор поспешил показать на собственном примере и что было мочи замотал головой. — И мы врезались в брёвна!.. — В поленницу? — Настороженно подсказала Элинара. — Наверное! — Тут же согласился Эйнор, заставив мать сокрушённо покачать головой. — И они как все упали прямо почти на нас!.. — Мальчик перевёл дыхание и, наконец, посмотрел в миску с кашей, мёдом и ягодами, впервые вспомнив о ней с начала рассказа. — Вот… Теперь ты давай, Дейрон! Щёки Дейрона и кончики его ушей вмиг порозовели, когда три пары глаз вдруг уставились на него в ожидании рассказа. Когда мальчики сидели вот так, рядом, отмытые от дворовой грязи, различие между ними было очевидно любому, у кого было зрение, чтобы заметить. — Нас потом уже поймали, — водя ложкой по каше, проговорил он. Голос у Дейрона был тише, а лицо серьёзнее, как будто уже в свои семь лет он знал что-то тяжёлое и важное. — Ты что? — Чуть успев прожевать, воскликнул Эйнор. — Нас же ещё грязью окатили!.. Дейрон в ответ на это испуганно вскинул глаза и быстро перевёл взгляд с дяди Эйгона на матушку и обратно. — Нас случайно облили, но они только хотели остановить Людоеда! С восхищением в голосе принц Эйгон повторил кличку козла: казалось, его всё произошедшее искренне забавляло. Иногда Дейрон даже думал, как всё было бы проще, если бы он тоже был его сыном. Наверное, это было бы легко, правда? Он уже очень хорошо читал и умел складывать большие числа из хозяйственной книги, он был бы хорошим! — Прелестно. — Не сумела скрыть сарказм Элинара. — И кому принадлежит эта замечательная идея? По тому, как мальчики притихли и долго посмотрели друг на друга, стало ясно, что дело нечисто. — В следующий раз лучше спросите у меня. — Весело усмехнувшись, Эйгон привстал и наклонился над столом ближе к мальчикам, его глаза, заметила Элинара, многообещающе, таинственно поблескивали. Он протянул руку и стёр грязь с виска Эйнора, с открытым в восхищении ртом смотревшего на отца. — На вашем месте я начинал бы со свиньи… — Принц сделал жест рукой, чтобы Эйнор и Дейрон тоже приблизились к нему, и начал шёпотом. — Можно взять свинью побольше… — Эйгон… — …привязать на неё верёвки или ремни на манер вожжей. — Тоном сказочника продолжал он. — Поняли?.. — Эйгон. Мальчишки возбуждённо закивали. О, ужас! Повторив одними губами слово «вожжи», Эйнор улыбнулся, как будто его постигло определённого рода озарение. — Вот. И запрячь её в корыто побольше, — голос самого Эйгона сделался поистине вдохновлённым; руками он указал ширину описываемой повозки, — взять хворостину и поддать ею, чтоб бежала!.. Хорошо, а? Трое переглянулись, многообещающе улыбаясь друг другу, и Эйнор с Дейроном, забывшим о привычном стеснении, захихикали, совершенно одинаково прикрыв рты ладонями. — Учитесь! — Хлопнул Эйгон по столу и, потрепав Эйнора по голове, вернулся на своё место. — А хотите я вам ещё кое-что расскажу? — Он снова пальцем поманил детей поближе. — Вы уже знаете, кто такой Розовый… — Эйгон, нет. — В который раз встряла Элинара, чуть было не потянув брата за локоть, но не успела. — …Ужас?.. Обречённо зажав пальцами переносицу, Элинара откинулась на спинку стула. С каждым словом приукрашенного рассказа лица мальчиков, её сыновей, вытягивались всё сильней. У Дейрона, которого звали принцем лишь из интуитивного чувства общности, были большие глаза, цветом намекавшие на озеро в тот закатный час, когда оранжевые тени смешиваются с небесной синевой. Темно-фиалковые, они смотрели с грустной серьезностью. Это был красивый мальчик. И непонятно, то ли само лицо его было таковым, то ли нежная прелесть была заслугой той неуловимой мечтательной дымки, придававшей и Лоренту Тиреллу, в лучшие его годы, особенное очарование. Ничто не выдавало в нём дитя, родившееся прежде срока. Дейрон питал горячую страсть к рассказам странниц: каменные перекаты их голосов завораживали его. Он верил, что солдаты погибших армий прорастают шиповником и шепчут тайны бытия тому, кто готов утешить их, дав каплю собственной крови сухим ветвям. Что розы — это, несомненно, королевы прошлого, которым не было числа. Что трава — кудри земли и что земля мурлычет, точно огромная плодовитая кошка, стоит только погладить её необъятную макушку. Он боялся темноты, чувствуя в ней ледяные дуновения призраков, но любил смотреть на тени от языков пламени, ища в них знакомые образы. Словом, если бы Лорент Тирелл действительно был его отцом, смело можно было бы сказать, что мальчик именно от него унаследовал чувствительность и объемлющее всё вокруг любопытство. Хотя визиты матери и дяди вызывали в нем чувство радостного восторга, в той же степени отъезд их всякий раз повергал мальчика в такие пучины печали и горя, что тот подолгу, бывало, отказывался от еды и игр на свежем воздухе. Как же он хотел, чтобы матушка любила его больше! Дейрон мечтал то сделаться сильнейшим в королевстве рыцарем, то поразить мать познаниями в мейстерском деле или стать великим путешественником, который принесет новые земли к ногам дяди, когда тот станет королём. Но что будет толку? Всегда впереди будет кузен Эйнор, в чьих жилах кровь хотя и похожая, а всё-таки получше. Эйнор сядет на трон из мечей после своего отца, и уж тогда любое достижение Дейрона померкнет в столь блистательном сравнении. Он знал, кроме того, что у мамы есть ещё дети: его кузина Мэлейра и кузен Мэйлор, но их мальчик никогда не видел. Таким образом, Дейрон любил матушку всей полнотой своего сердца, в то время как ему самому доставалась лишь одна четверть её собственного. Любил он и дядю Эйгона с его веселыми улыбками и смешливым искрами в глазах: он, казалось, даже радовался редким, робким просьбам племянника познакомить его с драконом и даже катал Дейрона, поднимаясь невысоко. Тогда левая его рука крепко держала мальчика поперек туловища, а правая сжимала «поводья». Когда же принц Эйгон, смеясь, спрашивал, хочет ли Дейрон покричать вдоволь, и Дейрон соглашался, дядюшка направлял Солнечного Огня сперва вверх, а потом они резко обрушивались вниз. Дракон издавал радостный рык, принц Эйгон смеялся, а Дейрон вопил во всю глотку. Принц Эйнор был не так похож на своего отца. Самой приметной чертой маленького принца были глаза мягкого, нежного карего оттенка. Темные ресницы его были так длинны, что бросали тени на щеки, а проказливая улыбка, казалось, никогда не покидала лица с крохотной ямочкой на подбородке. Несмотря на малый возраст, принц Эйнор был скор на выдумку — особенно, если дело касалось какой-нибудь шалости. Он был непоседливым, но смышленым мальчиком, и его бабушка-королева часто приговаривала, что не видала более несносного мальчишки, — что, конечно же, было неправдой, поскольку она сумела вырастить его отца. Эйнор не мог дождаться, когда ему выдадут меч и посадят на коня, хоть бы и на пони, потому что тогда его излюбленная игра в рыцаря станет куда правдоподобней. Принц питал страсть не только к лошадям, которых ласково обводил пальцем на гобеленах и фресках, но и к охотничьим псам с их мокрыми широкими языками и смешным пыхтением. Скотный двор вызывал в нем неподдельный интерес, а еще больше — почему это петухи не гнездятся на деревьях и почему бы коровам не составить компанию диким кабанам в лесу. Эйнор любил голос матери, когда та не бранила сына за очередную проказу, а когда няня читала принцу былину о погибели двух держав во имя прекраснейшей девы из всех, воскликнул, что это его мама — прекраснейшая дева во всём свете и больше никто. Немудрено, что принцесса Элинара, случайно подслушавшая разговор, на целую неделю оставила сына без призывов к порядку. Сказать, что Элинара ни разу не задумалась о том, что может быть, было бы удобнее поменять мальчиков местами, значило бы солгать. А иногда она ловила себя на том, что действительно начинала думать о Дейроне как о сыне Лорента и никого иного, и мороз поднимал волоски у неё на затылке. Она была виновата перед ним, ужасно виновата, и со страхом ждала, когда мальчик вырастет достаточно, чтобы тоже это понять. Она видела, как при каждом «дядюшка» уголок рта у Эйгона неконтролируемо дёргался. Элинара догадывалась, что он видел, глядя на Дейрона: себя, маленького и отодвинутого подальше отцовской рукой. К концу рассказа Эйгона, что довольно цокнул языком в заключение, как бы говоря «вот так», недоеденная каша уже совсем остыла в мисках. Принц задорно глянул на сестру-жену — та снова покачала головой, хотя не смогла скрыть улыбки. — Никогда не упоминайте об этом при дяде Эймонде. — Наставительно велела она сыновьям. — Не то он очень… Расстроится. Эйгон издал сдавленный смешок, но своё мнение на сей счёт сумел придержать. Вскоре в дверях появилась Марта и увела принцев на занятия к септону; стоило ей уйти, из коридора вновь послышались шаги — то был Робер Тирелл, которого уже не ждали, хотя стул его стоял, а блюдо пустовало без внимания. Он вошёл пружинистым, быстрым шагом и остановился у самого стола, коротко кивнув сначала Элинаре, потом Эйгону. Роберу было уже пятнадцать лет, и он совсем не казался Элинаре похожим на своего брата: лицо у Робера было проще, с прямыми, резковатыми чертами, — очевидно, он пошёл в отца, а не мать. Сложно было сходу определить, что у него на уме. Робер редко смотрел собеседнику прямо в глаза, волосы стриг коротко и предпочитал общество солдат. Всякий раз, заговаривая с ним, Элинара ощущала неловкость. — Доброе утро, Робер. — Наигранно пропела она и тут же чуть не сморщилась от фальши. Она должна была быть добра к нему. Она чувствовала от него иррациональную опасность, чувствовала даже не сердцем, а каким-то другим, более глубинным чутьём: этот юноша каждый день находился рядом с её сыном. Мог ли он забыть, как титул грандлорда мелькнул перед носом и исчез? Или он был воспитан младшим братом и таковым остался? В тишине Робер придвинул себе миску, щедро полив кашу мёдом, плеснул себе молока и принялся есть, ничем более не выдавая своего присутствия. — Козёл. — Не сумела удержаться Элинара. — Твоя идея? — Бросила она как бы между прочим, а сама напряглась, внимательно прислушиваясь. — Не знаю, о чём вы, Ваша Светлость. — Милорды должны вернуться нынешним вечером. — Элинара сжала подлокотники, внимательно разглядывая выражение лица Робера под чёлкой, упавшей на лоб. — Они пожелают услышать твоё мнение о леди Кафферен. Подавившись кашей, Робер закашлялся, а потом поднял тяжёлый взгляд. — Ваша Светлость, это шутка? — Спросил он, глядя почему-то на Эйгона, но тот безразлично пожал плечами. — Я не буду жениться рано. Мой брат женился рано, это не принесло ему счастья. Как мы все знаем. Напряженно замерев, Элинара по-птичьи склонила набок голову. «Наберись терпения», — приказала она себе и медленно втянула носом воздух. Оставалось совсем немного, и можно будет забыть о подобного рода разговорах: в столице имя Лорента Тирелла было давным-давно утеряно среди прочей пыли. — Думаю, он был весьма счастлив, пока не умер. — С жестокой насмешкой ответил Эйгон, на лицо Робера тут же упала тень то ли обиды, то ли смущения. — Да хранят Семеро его душу. Слегка стушевавшийся, Робер смотрел Элинаре в переносицу, но вместо неё вновь ответил Эйгон: — Да. Пусть хранят. *** Утренние занятия у детей уже должны были окончиться. Стоял знойный полдень, почти безветренный, каких давно уже не бывало; розовые кусты дышали ароматной свежестью, в небе хлопали крыльями драконы, взвиваясь над полями. Элинара бросила взгляд наверх: веки защипало от света, перед глазами расплылись чёрные пятна, разошлись в стороны кругами и сотней мелких точек. Подобрав подол, она неспешно подошла к одной из беседок Верхнего сада, не ожидая ещё никого увидеть, однако человек в белой рясе, подпоясанной семью шнурами, уже был здесь; он низко наклонился над соцветием шиповника, вдыхая аромат. — Господин септон. Мужчина степенно выпрямился. Найдя Элинару взглядом, он низко наклонил голову. — Вы звали меня, принцесса? — Разумеется. — Приблизилась она, чтобы встать рядом. Отсюда открывался прелестный вид. — На днях мне довелось прочесть ваше новое сочинение. — Словно не придав словам никакого значения, септон с интересом рассматривал цветы, над которыми кружили пушистые, толстые шмели. — То, которое Великий септон назвал… недопустимым, если я не ошибаюсь. Его пальцы остановились на одном из колючих стеблей. Должно быть, кожа его уже так огрубела, что он вовсе не чувствовал боли. — И вы нашли его занятным? — Я нашла его прелестным. — Сомкнув губы, принцесса замолчала, обдумывая, как лучше продолжить. Наконец, Элинара заговорила вновь напевным, равнодушным голосом: — Скажите, неужели вы никогда не задумывались, что способны на гораздо большее? Она ощутила, как взор септона Амависа поднялся от цветов и шмелей и проскользил по её руке, по плечу, щеке, пока, наконец, не остановился на глазах. Она повернулась и взглянула прямо. — Что ж… — Элинара увидела, как кадык двинулся вверх-вниз каким-то нервным движением. — Разве не это — заветная мечта любого мыслителя, подобного вам в уме и опыте? Чтобы его слово ушло в народ, а сам он при этом стоял на балконе Королевской септы в последний день празднования Священной Недели, рука его поднята в воздух, а толпа рукоплещет?.. Отойдя от шиповника, принцесса жестом указала вперёд, предлагая пройтись с нею. Септон Амавис, словно разгадав что-то, понимающе улыбнулся. Солнце показалось ей удушающе жарким. Они неторопливо двинулись по тропе: шуршание подола раздавалось вслед, мелкие камешки больно впивались в подошвы атласных туфелек. — Боюсь, я уже слишком стар для столь смелых мечт, Ваша Светлость… Я чувствую, как осень моей жизни движется к зиме, и дни мои становятся всё короче. — Амавис в раздумьях пожевал щёки изнутри. Светлый, вдумчивый взор его бродил из стороны в сторону, не в силах остановиться на чём-то одном. — Я мечтаю отправиться в паломничество по стране… — Он сложил руки перед собой. Сотни мелких морщинок пронзили его лицо, стоило губам приоткрыться в доброй улыбке. — В последний день Священной Недели я вижу себя бредущим по дороге в моём сером балахоне, и деревенские дети бредут за мной следом. И он посмотрел на Элинару с какой-то неожиданной, почти отеческой теплотой. Так, как смотрят на детей, когда поясняют им нечто, что ещё сокрыто от них дымкой опыта и времени. Она отрицательно мотнула головой: — Ваши дни представляются мне весьма долгими, септон Амавис. Вдруг он сделал останавливающий жест. Септон наклонился, рассматривая ветвь ещё невысокого, совсем молоденького каштана; он обернулся — глаза радостны, лицо светло — и подозвал Элинару подойти тоже. Принцесса подчинилась, обратив внимание на ветку, которую Амавис придерживал двумя пальцами: из полупрозрачного кокона, прикреплённого к ней, медленно выползала чёрно-рыжая бабочка. «Потрясающе», — шепнул септон и повторил снова. «Потрясающе». Снизу доносился звонкий детский смех. Резко принцесса отпрянула от прекрасного зрелища. — Станем же говорить прямо. — Она хорошо это сказала. Достаточно резко и повелительно, чтобы септон послушался и застыл в пол-оборота. — Король плох. Он болен, очень болен, молитвы Великого септона уже давно не могут ему ничем помочь. Сам Великий септон ни на что негоден, и вы это знаете. — Медленно Амавис выпрямлялся, пока не застыл натянутой струной. — Я люблю отца не меньше моих братьев и сестры и нашей королевы-матери, однако есть основания полагать, что король вскоре умрёт. И тогда… — В ваших словах зерно измены, Ваша Светлость. — В моих словах ростки правды. — Упрямо мотнула головой Элинара. — К тому же… Не вы ли писали, что нет дурного в идее, ещё не облечённой поступком, ибо идея священна? — Мне жаль, принцесса… Я должен был бы испытать глубочайшую печаль оттого, что слова мои толкуются столь превратно. — Однако? — Однако я должен быть достаточно смел, чтобы признать, что в словах ваших таится большое искушение. — Амавис сжал бледные губы. Он молча подставил лицо солнцу, раздумья тенями носились по его коже. — Всю жизнь я бежал от высоких чинов. Известно ли вам, что однажды мне уже был предложен сан Верховного септона? Я отринул эту честь тогда. — Он вновь повернулся к Элинаре с печальной, изломанной усмешкой. Весь вид его излучал стойкое разочарование. — Видно, сердце моё почернело за прошедшие годы. — Ещё медленнее прежнего, принцесса и септон двинулись вперёд. — Вы желаете выбрать меня. Отчего? — Я выражаю вам личную признательность. — Почти искренне призналась Элинара. Лучше септону никогда не знать, на что именно она решалась в каждый из тех дней, когда пыталась найти подтверждение своим мыслям в его писаниях. — Когда король будет упокоен, я хочу увидеть вокруг себя людей, достойных своих постов. Преданных вере, преданных новому королю. Она искоса посмотрела на Амависа, произнося последние слова, готовая подметить любой признак несогласия. Какое-то время они шли молча, запертые в тишину, как в мыльный пузырь, пока септон не спросил неожиданно: — Знаете ли вы, о чём я мечтал в юности? На миг Элинара так оторопела, что чуть не споткнулась. — Я думал о том, что слово Семерых должно нестись по королевству. — Продолжал Амавис. Постепенно его скулы наливались розовым цветом, а пальцы, сложенные у живота, пришли в безостановочное движение. — Представьте себе: в каждом регионе было бы место, где безродные юноши, у кого нет, может быть, даже медяка на хлеб с элем… Где они могли бы учиться вере, послушанию и скромности. — Я думала о том же. — Сверкнули горящей сталью глаза принцессы. Ещё пару мгновений она обдумывала, стоило ли произносить вслух то, о чём она размышляла всё чаще, и всё-таки решилась: — Я думала о женском заведении, которое можно было бы разместить в Староместе, где девушки могли бы трудиться во славу Семерых под строгим присмотром септ-настоятельниц. Отведя взор влево, она увидела, как Эйнор сиганул в кусты, спасаясь от погони брата, а потом оба покатились по траве, хихикая и выкрикивая что-то неразборчивое. — Заведение, где могли бы содержаться, в том числе, и знатные дамы. — Резко повернувшись, Элинара посмотрела на септона в упор. — Может быть, даже из королевской семьи. — Может быть, даже супротив их воли? Она оставила вопрос без ответа, но ответ и не требовался. Рейнира. В детстве Элинаре казалось, что Рейнира любила её; она казалась красивой, словно древняя валирийская богиня, пока не показала своё истинное лицо. Пока ревность и зависть не уничтожили тот робкий росток, не растоптали его в пыль. Постоянное напоминание о подлости полусестры шрамом осталось на лице Эймонда: столь глубокая рана, что по сей день никто о ней не забыл. И когда Элинара примеряла её на своих собственных сыновей, ужас обжигал ей нутро. Она тяжело сглотнула, повелев себе забыть о страхе. Принцесса свела лопатки и дотронулась до локтя Амависа, скрытого складками мантии: — Вместе мы сможем совершить великие вещи, господин септон. Довольно учить детей уму-разуму, вы давно уже доросли до королевства. — Она хорошо отрепетировала это выражение перед зеркалом: в меру решительное и твёрдое, в меру мягкое. Королевское выражение лица. Элинара подалась ближе, понизив голос. Пальцы её стиснули локоть Амависа. — Представьте себе державу, объединённую одной истинной верой. Я знаю… Я верю, вы желали бы встать у ног её и собственной рукой принять пламенную её исповедь. Тут она замолчала, как будто на полуслове, и отстранилась, закрепив сказанное долгим, значительный взглядом. Принцесса кивнула в знак окончания разговора — септон приложил ладонь к левой стороне груди, где посверкивала брошь в виде семиконечной звезды. Он ещё стоял какое-то время, рассматривая её лицо, каждый его дюйм, пока не кивнул — больше самому себе, чем ей: — Благодарю за доверие, принцесса. И, наконец, Элинара увидела блеск, пламенные искры в светло-голубых глазах. В небе Тессарион весьма немилосердно толкнула Солнечного Огня. Уже развернувшись, чтобы уйти, принцесса заметила, как Амавис низко поклонился, и пламень вдохновения приятно обжёг ей затылок. Едва удерживаясь, чтобы не рассмеяться и не побежать, Элинара заставила себя ещё раз обдумать сказанное; её радость сразу же поутихла. У лестницы, ходя из стороны в сторону, поджидал Эйгон. — Что он? — Тут же шагнул ей навстречу брат. Он кинул взволнованный взгляд за спину Элинары. — Нет? Принцесса неопределённо пожала плечами, закусив губу. Она тоже быстро обернулась. — Не знаю. — Она сжала ладонь Эйгона обеими руками, всё поглядывая в ту сторону, откуда пришла, как бы ища недостающую деталь, пропущенный знак. — Думаю, он может испугаться, если возникнет большая тряска, заползёт обратно в свою раковину. Но он нужен нам, иначе мужи церкви изберут себе тряпичную куклу, а не Верховного септона. — Чего он хочет? — Лицо Эйгона омрачилось. В последнее время оно омрачалось чаще обычного, особенно после того… случая. — По его словам? — Хмыкнула Элинара. — Если его послушать, он хочет бродить по дорогам и собирать милостыню, однако… Я думаю, он хочет того же, чего и мы. Взгляд брата на миг похолодел, и Элинара знала: он подумал о Рейнире. Это случилось вскоре после того, как выяснилось, что принцесса вновь находилась в тягости: новость пугливым шелестом бежала по закоулкам, ведь после рождения принцессы Мэлейры… Кто знал, что могло выйти. Помощники мейстера говорили, что принц Эйгон сам явился к нему и слёзно просил остановить беременность, однако Его Светлости был предложен лишь успокаивающий отвар. Тогда и произошёл раскол. Долгие пять лет державший себя в руках, Эйгон дал себе волю. Ночью он стал пропадать на Шёлковой улице или в Блошином конце, и вино полилось рекой, как в старые времена. Однажды, сидя на семейном застолье, он проводил одну из служанок жены весьма откровенным взглядом. Следующим же утром принцесса Элинара вызвала в свои покои Мартина Рейна, одного из компаньонов своего брата: они вышли в сад, и Её Светлость держала его под локоть, сладко улыбаясь да рассыпая драгоценный смех. Ярость такой силы сжигала её, что Элинара не могла ни есть, ни пить. Она думала, думала очень тщательно и долго. Привечая молодого Рейна, позволяя тому поднимать специально уроненные платки и перчатки, она ждала, покуда Эйгон заметит. «Можешь ходить, где тебе вздумается», — сказала она в один из вечеров, когда брат соизволил прийти к ней в покои с видом обиженным и побитым. «Можешь наслаждаться обществом шлюх. Но запомни: всё, что сделаешь ты, буду делать и я. Вот только ты будешь довольствоваться прачками, а я найду себе лорда», — и Элинара захлопнула дверь у него перед носом. Она старательно следовала плану. Она рассчитала всё с ростовщической дотошностью; гнев застил ей разум и сердечный трепет. Бедный Мартин Рейн… Ни сочувствия не испытывала к нему принцесса, ни любви, ни жалости. Со стороны, холодно и многообещающе улыбаясь, Элинара наблюдала, как бесновался Эйгон. Она сумела не уронить каменной маски, даже когда он явился поздно ночью и встал на колени около кровати, одно за другим выталкивая сбивчивые извинения. Но принцесса оказалась достаточно жестокосердна, чтобы притвориться спящей. «Не сейчас», — обозлённо подумала она. Может быть, закончи Элинара тогда своё показательное выступление, не пришлось бы потом идти на меры столь жестокие… Но в ту минуту она могла думать лишь о завершающем акте мести. Совершенно искренне она верила, что это станет заключительной точкой. Элинара верила в это, когда приглашала Мартина Рейна в свои покои во время пира; верила, когда давала указания служанке; верила, когда велела приготовить лучшее из платьев. Когда Мартин Рейн остановился, точно вкопанный, едва завидев её, уверенность принцессы пошатнулась. Она вдруг онемела. Молча Элинара смотрела, как Рейн шёл к ней на подгибавшихся ногах, со слезами у нижнего края век. Наконец, он упал около неё на колени. Согнувшись в три погибели, Мартин приподнял край подола и поднёс к губам. Элинару прошило нервной дрожью. Может, то было волей Семерых, что она не могла пошевелиться? Мартин Рейн, проливая беззвучные слёзы, лбом упёрся ей в колени, и принцесса чувствовала крепкие, мокрые поцелуи. В таком положении нашёл их принц Эйгон. Она помнила, как беззвучно раскрылась дверь: брат замер на полушаге, улыбка медленно увяла, и лицо приняло выражение, какое бывает после сильного удара в солнечное сплетение. Какая удивительная была тогда тишина! Моргнув, как будто признав поражение, Эйгон кивнул и так же тихо закрыл дверь — Элинара хотела окликнуть его, но почему-то не смогла. Она не помнила, как выбежала из комнаты в коридор, и не помнила, что отвечала позже на расспросы матери и деда. Что она говорила Эйнору и Мэлейре? Неделю Эйгон не появлялся в замке. Он вернулся с черноволосой женщиной, которую провёл ходами Мейгора, и они заперлись в покоях так же, как он когда-то заперся со своей сестрой. Элинара всегда знала, что способна совершать жуткие вещи, когда это нужно. Особенно, когда это нужно ей самой. В конце концов, это была слишком малая доза, чтобы умереть. Достаточная, чтобы осознать. Она не видела иного выхода. Нужно было всё исправить, и исправить быстро. Меньше половины самой маленькой ложки — это вовсе не то, что было с Лорентом. Её пальцы тряслись, её голос дрожал. От отчаяния она рыдала навзрыд. Разумеется, она не знала, что той женщины там уже давно не было, что она была сразу же выкинута вон. Графин с отравленным вином внесли в покои принца Эйгона, и спустя всего лишь какой-то час весь замок уже стоял на ушах. Бег. Крики. Топот, проносящийся по коридорам, топот и шорох в каждом углу. Мейстер, в ужасе глядящий на осадок в кубке. Королева Алисента, обвиняющая во всём Рейниру. Плачущие дети. Вскочивший с постели Эймонд. Хелейна, взявшая руку сестры. Наконец, принцесса Элинара у изножья кровати с лицом бледным, полным ужаса. Виновников кошмара, вдруг постигшего королевскую семью, не нашли. Единогласным решением сира Отто и королевы грех был возложен на голову старшей дочери короля Визериса. Следующим вечером принц пришёл в себя, первым же делом потребовав к себе жену, и оба принесли друг другу горячие извинения и заверения в верности. На следующий день Мартин Рейн был выслан прочь, все молодые служанки, занимавшиеся покоями принца, были заменены на матрон, уже имевших седину в кудрях. Они никогда этого не вспоминали, по крайней мере, вслух. Но вот теперь, ненароком вспомнив о тех мрачных, полных тревоги и слёз днях, Элинара внутренне похолодела. Ей даже показалось, солнце зашло за тучи, хотя оно светило всё так же любезно и ярко. Рука Эйгона, за которую она крепко держалась, показалась ледяной, мягкой, точно рука утопленника. Они приблизились к широкому навесу, под которым среди подушек, брошенных прямо наземь, и покрывал расположилась леди Аварисс; она перехватила встревоженный взгляд Элинары, и вопросительно нахмурилась. Принцесса лишь отмахнулась. Оба опустились рядом, Эйгон отломил виноградную ветвь и, прищурившись, наблюдал за Солнечным Огнём в небе. Как он мог не подозревать её, зная обо всём? Испугавшись, что то-то может отразиться на лице, принцесса повернулась к Иссе и женщины склонились над иллюстрированным собранием легенд. За прошедшие годы леди Аварисс, казалось, сумела исцелиться от того страшного, что ей выпало пережить: тёмные волосы её обрели шелковистый блеск, кожа — здоровый цвет, глаза ожили. Она казалась Элинаре прелестной, самой милой из всех женщин при дворе. — Как поживает принц Мэйлор? — С ощутимой тоской в голосе спросила Исса. — Он был очаровательным мальчиком, когда я видела его в последний раз… — Прекрасно. — В голос усмехнулся Эйгон, закинув в рот тёмно-фиолетовую виноградину. — Скоро тоже начнёт седлать козлов. Неподалёку Эйнор и Дейрон бились на мечах под присмотром сира Роя, всякий раз при ударе они восторженно вскрикивали. — Может, пора садить их верхом? — Сказал Эйгон впроброс и обернулся, чтобы посмотреть на сестру. — Не то они и гусей оприходуют. Хотя бы Дейрона, м? Элинара с сомнением протянула, не слишком ли рано, но леди Исса, неожиданно для принцессы, вдруг заявила: — Моему брату Ивару тоже было семь, когда он сел верхом. — Смотри-ка, твоя Печальная Леди со мной согласна! — Насмешливо вскинул брови Эйгон. — Я в ужасе! Что дальше, она начнёт улыбаться?.. Эйнор, слева! Он легко поднялся и направился к мальчикам, по пути крича сиру Рою что-то весёлое и дерзкое, а после попросил Эйнора одолжить меч, чтобы показать, как надо отбиваться; вскоре небольшую поляну огласил заразительный смех. Один за другим посыпались звуки ударов деревянных мечей. Леди Исса вернулась к аккуратной округлой вязи букв на кремово-белых страницах. — Я хочу, чтобы ты вернулась со мной в Королевскую Гавань. — Элинара положила ладонь на текст, привлекая внимание подруги. Она ожидала увидеть радость или признательность — что-то светлое, но увидела, как Исса села прямо и тяжело вздохнула. — Не знаю, Ваша Светлость. — Сказала она угрюмо. — У меня дурное предчувствие. — Дурное предчувствие смывается водой. — Легкомысленно отмахнулась Элинара. Она пересела ближе к подруге, стараясь заглянуть той в глаза. — Только эта причина? — Мой брат… — Что с твоим братом? Болен? — Вы знаете, он присягнул лорду Рокстону. — Элинара понятливо кивнула. — А теперь вновь поднялся вопрос границы, он назревал давно, а нынче… Кидвелл сказал, мол, раз Рокстон крадёт его рыцарей, он вправе отщипнуть себе его земли в уплату долга. Милорд Тирелл ещё не знает, Кидвелл с Рокстоном хотят разбираться сами. Говорят… Вернее, Ивар пишет, что возможна дуэль. — Дуэль?.. — Заторможенно повторила Элинара. Её взгляд сам собой метнулся к Дейрону, который, загнанно смеясь, упал навзничь, крича, что сдаётся. Спустя какую-то минуту свалился и Эйнор; с довольным донельзя видом Эйгон вернулся под навес и развалился на траве, запрокинув руки за голову. Наконец, мальчики расцепились и упали на траву, тяжело и загнанно дыша. Повертев головой по сторонам, Эйнор поднялся. Он сорвал несколько мелких жёлтых цветочков и, зажав их в потной ладошке, с озорным видом подошёл к взрослым. — Леди Исса, — позвал он, спрятав руки за спину. — Да, мой принц? — Вы — самая красивая леди на свете после мамы. — Женщины рассмеялись, обе одинаково польщенные. Принц Эйгон приподнялся на локтях, с одобрением взглянув на сына. — Это вам! — О, благодарю, мой принц! — Всплеснула руками леди Аварисс. Она, играясь, встала и сделала реверанс, приняв крохотный букет. — А ещё… — на ходу принялся сочинять Эйнор, качаясь с пяток на носки и обратно, — ещё я женюсь на тебе, когда вырасту! Это правда! — Мой принц, но ведь я буду уже совсем старая! — Притворно возмутилась Аварисс. Мальчик насупился, как будто это заявление и впрямь заставило его задуматься. — Сильно-сильно? — Недоверчиво спросил он, подходя ближе. — Такая старая, — она выпучила глаза, — что ваш отец не даст на это позволения. Тогда Эйнор облегчённо выдохнул и тут же подскочил к отцу, но только принялся канючить о разрешении, как тот перехватил его и повалил на спину: по поляне разнёсся детский визг. Женщины вступили в беседу, то и дело наклоняясь друг к другу, говоря шёпотом, драконы парили в сизых облаках, издавая игривые крики. Поодаль застыл Дейрон: он наблюдал со стороны, не смея и стесняясь подойти. Он хотел, чтобы матушка подняла глаза и позвала его к себе, и он бы тогда тоже сел рядом с ними, окружённый запахами духов, цветов и свежих фруктов. Но она не звала. *** Поздним вечером, когда лорд и леди Тирелл уже вернулись и небольшой пир по этому случаю отгремел своё, Элинара остановилась у комнаты старшего сына. Она презирала себя за это промедление — за каждое из их множества. Горячая, жалящая волна вины ударяла ей в лицо при всяком взгляде на Дейрона. Принцесса толкнула дверь так нерешительно, словно за нею пряталось чудовище. Как будто её встретит обличающий взор и суровый выговор. За дверью был только мальчик, мирно лежавший под одеялом и приподнявшийся, когда увидел мать. Элинара криво улыбнулась. Она взяла книгу с низкого столика и пошла к постели по большой дуге, успела даже выглянуть в окно и поправить портьеру, заметить крохотный комок пыли в углу у зеркала и затяжку на пологе. — Матушка, — выпалил Дейрон, когда Элинара уже стояла около него, — мне правда стыдно за козла! И он посмотрел на неё снизу-вверх умоляюще, почти со слезами на глазах — ровно так, как она того совершенно не заслуживала. Элинара тяжело опустилась на край постели. — Хорошо, — выдавила она, — потому что такие выходки не приличествуют принцу и будущему грандлорду Простора. Её рука дёрнулась в желании дотронуться до плеча сына, но, дёрнувшись, так и осталась неловко лежать на колене бесполезной корягой. Комок в горле заставил принцессу нервно сглотнуть и излишне быстро раскрыть «Гримстонские рассказы», написанные в стихах. Она неловко кашлянула, прежде чем продолжить с оставленного прошлым вечером места. — «И Мельник ехал с ними — рыжий малый», — Элинара пыталась сделать голос уверенным и спокойным, но он трещал, словно хворост, брошенный в огонь, — «Костистый, узловатый и…» — Я не хочу быть грандлордом. — Вдруг шепнул Дейрон, и принцесса запнулась и поражённо уставилась на сына. Он уже не смотрел на мать, ковыряя расшитые на покрывале звёздочки. — Я хочу быть рыцарем… В королевской гвардии… — На последних словах Элинара с подозрением поджала губы. — И носить белый плащ. — Белый плащ. — Эхом повторила она. — Вот как? Нехорошим духом пахнуло на неё от этих слов, и вскоре догадка подтвердилась, когда Дейрон продолжил: — Да… Робер рассказывал мне. — Робер? — Элинара отложила книгу в сторону и наклонилась к сыну. Знакомые, ею самой всю жизнь слышимые и ненавистные слова уже саднили во рту, слова о долге и чести, о семье и врагах, — они, оказалось теперь, укоренились и проросли столь надёжно, что готовы были ростками проникнуть в умы других. Её собственных детей. В голове Элинары как будто раздался щелчок и она одёрнула себя в последний момент. — Пожалуй, ещё слишком рано об этом думать, — мягким голосом заключила она. Когтистая, зубастая вина бесновалась внутри. Элинара сумела поднять руку и как-то деревянно, но всё-таки ласково провести по волосам и щеке сына. — Сегодня рыцарь, завтра — мейстер, послезавтра — септон или поэт, правда? Она задержала ладонь на нежной детской щеке. Дейрон осторожно кивнул. — Матушка, — позвал вдруг он, когда Элинара, отвернувшись, уже потянулась было за книгой, — отец был поэтом? Она так и осталась, замерев каменным изваянием, только сердце оглушительно билось в груди. Спустя столько лет… От одного лишь намёка, одного упоминания все внутренности в ней переворачивались и ещё долго не вставали на место. Порой достаточно было только имени. Лорент Тирелл! Когда-то Элинара думала, что никогда не вспомнит его лица, а теперь, столь простое и незапоминающееся, оно навсегда запечаталось под веками, как будто выжженное клеймо. — Почему? — То ли пискнула, то ли проскрипела она. Принцесса ощутила движение — это Дейрон переполз к ней ближе и сел рядом на колени. — Я нашёл стих, который он написал о вас. — Вдохновенно, скороговоркой проговорил он. — Очень красивый!.. — Да? Голос как бы занемел в горле. Чувствуя, что Дейрон смотрит на неё, Элинара нервно улыбнулась и поспешно кивнула, пытаясь не думать о том, как бились в агонии вены под её руками в ту далёкую ночь. Нет, она не жалела. Ни минуты, ни крошечного мига. — Отец вас очень любил, правда? — Пальцы Дейрона сжали край её рукава. Принцесса гордилась тем, как сумела обратить к нему лицо и выдавить что-то утвердительное. Огонь ударил ей в щёки, когда Элинара, подхваченная необходимостью уверить сына во лжи, сочинённой семь лет назад, вновь положила ладонь на щёку Дейрона и нежно прошептала, привлекая мальчика ближе: — Я тоже, — она поцеловала его в лоб, — очень любила твоего отца. Они молчали, и Элинара слышала, что Дейрон затаил дыхание, и ей на миг стало очень больно; даже не совсем ей самой, а тем мечтам, что она прежде питала о будущей своей жизни. Ни в одной из них не было этой странной, тихой минуты. Принцесса обняла крепче своего старшего сына, которого на самом деле почти не знала. Она не знала даже, любила ли его. Элинара знала, что Эйгон любил его, может быть, не так, как других, и может быть, пополам с жалостью — но всё-таки любил. Когда он трепал Дейрона за щёку, его пальцы не останавливались в дюйме от прикосновения и в его речи после имени старшего сына не возникало давящих пауз. Может быть, он попросту сумел превзойти её в притворстве. Она поняла, о каком дурном предчувствии толковала Исса. Элинара ощутила его теперь, горькое, вкусом как железо. — Мы улетаем утром, — шепнула она Дейрону на ухо. Её пальцы прочёсывали мягкие, шёлковые волны, совсем такие же, как были в детстве у неё самой. Элинара прижалась щекой к макушке затихшего, неровно выдохнувшего сына. — Твоя бабушка предложила забрать принца Эйнора на воспитание… Мы подумаем и напишем, но нужно будет подождать полгода… Полгода, хорошо? И вы снова встретитесь. — Ты тоже прилетишь? — Тёплой влажной волной пронеслось по шее. — И дядя Эйгон? В горле перехватило. Последняя птица за окном издала трель и тоже умолкла, оставив лишь кусты в садах сонно шевелиться на ветру. — Да. Обещаю. «Хорошо» — глухо буркнул Дейрон. И когда матушка отодвинулась от него, смертельный холод, казалось, пронзил тело, и перина уже не казалась такой мягкой, и луна скрылась под тёмной вуалью.