Двенадцать

Открыв глаза, Кадзуха не сразу понимает, что находится дома. Нет, потолок своей комнаты он узнает всегда, просто ощущения собственного тела были до того странные, что альфе почудилось, что это все галлюцинация и он не может быть дома. Но он дома. И он совершенно не помнит, как попал сюда. Сев на кровати, Кадзуха ежится от резкого холодного порыва ветра, что прошелся по его плечам. Окно открыто. Допустим. Ему холодно. Почему? Опустив глаза, Кадзуха обнаруживает себя без одежды. Вообще. Даже трусов нет. Но напрягает не это. Напрягает разворошенная постель вся в грязи и чем-то зеленом, видимо остатки от травы, напрягают собственные руки; под ногтями огромные куски грязи, крови и чего-то еще, отдаленно напоминающее шкуру животного. Очень маленького животного. Кадзуху тошнит. Моментально встав на кровати, Каэдэхара осматривает окружающую обстановку и лишь заприметив борозды от когтей под окном, оседает обратно, совершенно обессилев. Он что…превратился? Когда? Почему он не помнит? Дернув рукой по покрывалу, альфа находит свою одежду. Точнее то, что от нее осталось. Грязные, рваные тряпки, насквозь пропитанные кровью. Кадзуха чувствует, как в горле застревает тошнота. Сорвавшись, он оказывается в ванной уже через секунду и выблевывает желудочный сок вперемешку с какими-то крохотными кусочками костей, которые не успели до конца перевариться. От развернувшейся картины его рвет еще сильнее и спазмы не прекращаются, пока Каэдэхара не начинает терять сознание. Обхватив ободок унитаза руками, альфа поднимает голову и открывает рот, жадно глотая воздух. Яркий свет от лампы бьет по глазам и практически ослепляет. Помогает прийти в себя. Ну, отчасти. На подкашивающихся ногах Кадзуха добирается до ванной и выкрутив оба вентиля на максимум забирается под душ с головой, хватая с полки какой-то гель и выливая на себя пол банки. Не помогает. Такое чувство, будто его тело насквозь пропиталось волчьим запахом. Запахом земли, крови, свежей травы, холодной ночи и одиночества. Кадзуха трет себя мочалкой, пока тело не окрашивается в яркий красный цвет, а кое-где расцветают царапины от усердия. Он выковыривает грязь и не только из-под собственных ногтей и состригает их, как будто ничего не было. Мозг пока не хочет освежать воспоминания. И не захочет, он надеется. Чистый и весь красный, Кадзуха практически вываливается из ванной комнаты, из которой, как только дверь открылась, пошел пар. Он находит чистую одежду и надевает ту, зацепляясь взглядом за старые порезы на руках. Собственное тело его сейчас мало волнует. Он переживает, что навредил кому-то еще, что навредил человеку или, что еще хуже, Скаре. Боже, если ты действительно существуешь, пожалуйста, пусть с его котенком все будет в порядке. Если Кадзуха лишится еще и его посредством собственных рук, он точно убьет себя. Он уже пытался. Не раз и не два. Он сможет. Собрав постельное белье в кучу вместе с остатками одежды, Кадзуха выволакивает весь этот ворох на задний двор и сжигает. Огонь средь бела дня смотрится не так красиво, как если бы он сделал это ночью, но сейчас это не самое важное. Пока догорает его наволочка от подушки и футболка, Кадзуха роется в телефоне, отчаянно надеясь, что в новостях не появилось статей об убийстве дикими зверьми. Если такое будет, к нему придут. Он живет на отшибе, но тут все же есть пара домов поблизости. И люди, что в них живут, прекрасно знают, что рядом с ними обитают волки. Один волк. Уже один. Статей об убийствах он не находит, но выдыхать не спешит. Это ничего не значит. Через пару страниц он все же натыкается на крохотный, полный возмущения пост в какой-то группе. Женщина писала, что какое-то животное среди ночи устроило геноцид ее домашнего скота. Кадзуха не стал читать перечисления, кого именно хозяйка потеряла. Он увидел, как женщина в комментариях обменивалась нелицеприятными эпитетами и говорила, что в их районе это первый такой случай. Прочитав название района, у Кадзухи остановилось сердце. Это не так далеко от места, где он живет. Буквально через небольшую реку. Там расположена небольшая деревня. Не надо обладать дедукцией, чтобы сложить два плюс два и получить пять. Все и так понятно. По крайней мере, кровь была не человеческая. Это должно было успокоить альфу, но его пульс лишь подскочил. Если он нападал на животных, он мог напасть на Скарамуччу. Твою мать, нет. Нет, нет, нет! Кадзуха звонит Венти. Он не берет трубку долгие три гудка, а когда отвечает, его голос все еще заспанный и слегка недовольный. Обрушив на омегу шквал вопросов, Кадзуха получает короткий, но емкий ответ: «понятия не имею о чем ты, но когда ты свалил из клуба, он был очень зол. Я сплю, пока». У него не было номера Скарамуччи. Да даже если бы и был, вряд ли омега взял бы трубку от него. Он и правда вчера сказал ему много неприятных слов, но…но это же было ради его безопасности. Он не имел в виду ничего плохого, он хотел, чтобы у Скары просто была нормальная жизнь. Он, как альфа, как волк, не может ему ее гарантировать. Он опасен. Он чудовище. Он монстр. Собственные мысли прерывает стук в дверь. Кадзуха слышит его, хотя до сих пор стоит на заднем дворе. Дернувшись от испуга, он обходит дом и замечает несколько сотрудников полиции. Внутри все падает вниз. Они пришли…за ним? — Здравствуйте, — состроив как можно более безмятежное выражение лица, произносит альфа, подойдя к мужчинам в форме, — я могу чем-то помочь? — Здравствуйте, ничего серьезного, — Кадзуха не верит. Последний раз, когда он слышал эту фразу, оказалось, что его отец перегрыз горло своей секретарши. Кажется, у них разные понятия о «серьезности», — где вы были вчера ночью? Кадзуха не помнит. Но, наверное, устраивал набег на чужой курятник. Успешный, кстати. Но о таком лучше не рассказывать. — Спал, — ему не верят. Кадзуха видит это по уставшим, пустым глазам. — Кто-то может это подтвердить? — Нет, — сухо выдает альфа, — я один живу. — Сколько вам лет? — Двадцать два. Молчание. — Во сколько вы вернулись домой вчера? — Не помню, — Кадзуха чувствует, как земля уходит из-под ног и, чтобы окончательно не наставить на себя дуло чужого пистолета, зачем-то предлагает самую самоубийственную идею, — я был в баре своего друга. Можете позвонить ему. Продиктовав номер Венти, потому что номера Сяо у него нет, Кадзуха отводит дрожащие руки за спину, чтобы сотрудники полиции не увидели, насколько сильно его трясет от нервов. Где-то у себя в голове альфа молится, чтобы Венти не был раздражен настолько, чтобы выдать его с потрохами. Все то время, пока мужчина разговаривал с Венти по телефону, Кадзуха не дышал. Он не знал, что будет дальше. Неизвестность пугала. Договорив, сотрудники извиняются перед ним и уходят. Совершенно молча и даже не оглядываясь. Когда их машина исчезает за поворотом, Кадзуха с грохотом падает на землю и рвет траву руками, вновь пачкаясь. На этот раз земля без крови. Но это мало похоже на плюс. Сердце панически бьется о ребра. Кадзуха знал, что однажды это произойдет. Знал, и почему-то все равно был уверен, что проклятие их семьи не распространится на него. Но нет. Он такой же, как и его отец. Совершенно один в один. Кадзуха правильно сделал, что отвадил от себя Скарамуччу. Если бы не это, он бы пришел к нему и сделал бы то, о чем жалел бы потом всю свою жизнь. Пришел бы…к нему? Застыв в сидячей позе на земле, Кадзуха хватается за голову, когда в голове внезапно проясняется. Он…обратился, когда ушел из клуба. Он добежал до ближайшего лесопарка и скрылся в кустах, выжидая. Выжидая…чего? Он ждал определенного времени. Ждал утра. Когда горизонт начал светлеть, Кадзуха поднялся и помчался по пустым улицам в сторону бара. Нет. Нет, нет, нет. Быть не может. Поднявшись с земли, Кадзуха заходит в дом, захлопывая дверь и оказывается в гостиной. Ненавистная ему комната. Ровно как и весь дом в целом. Он не садится на диван. Он падает рядом. Дыхание слишком шумное. В глазах белая пелена. Он дождался Скарамуччу и…ничего ему не сделал? Он правда ничего ему не сделал? Быть того не может. Почему? Последним его желанием перед обращением было вцепиться котенку в горло и пометить, так…почему он не сделал этого? Потому что он его пара. Потому что, когда человек с животным началом принимает свою истинную форму, самым главным для него остается его пара. Если таковой нет, обычно волки возвращаются к своим родителям. Это их семья. Родители и пара. Их семья. Их стая. Те, о ком они заботятся. Поэтому он его не тронул. Поэтому вел себя с ним так осторожно и даже подставлялся под аккуратные пальцы, что небрежно похлопывали по голове. Потому что Скара его пара. И когда он превратился в волка, его альфа-инстинкты слились воедино с инстинктами его волка. Не было больше желания разорвать ему шею, было желание защитить, остаться рядом, любить в конце концов. Когда он в человеческой форме, он не может себя контролировать, но, когда он волк, все почему-то просто и понятно. Кадзуха пришел к нему, потому что Скара — его дом, его семья, его опора, его жизнь. Кадзуха чувствует, как ломается. Снова. Его эгоистичное волчье желание помешало Скаре оказаться дома раньше, чем он того хотел. Он заставил его возиться с ним, после того, как сказал такие жестокие слова. Скара явно будет ломать над этим голову. Он доставил ему проблем. Он опять это сделал. Неосознанно, но сделал. Он идиот. Ему лучше умереть. Прямо здесь и сейчас. Чтобы больше не подставляться под удар, чтобы не запутывать Скару еще больше. Если он умрет, проблемы исчезнут. Все исчезнет. Кадзуха больше не будет помехой в жизни Скары, ему больше не придется врать, он просто умрет и все закончится. Да. Да. Хороший план. Поднявшись на ноги, Кадзуха понимает, что трясется не от страха, а от смеха. Но он не слышит собственного голоса. Он поворачивает голову и находит зеркало. Оно помутнело со временем, потому что Кадзуха не заботился о его сохранности, но в нем все равно отражаются янтарные глаза, уши и хвост. Подойдя к своему отражению, Кадзуха несколько раз бьет то кулаком, но не может добиться даже маленькой трещины. — Ты ужасен, — рычит он сам себе, — лучше бы ты напал на человека и тебя застрелили. Зачем все это? — Чего он ждет? Ответа? От отражения? Он не знает. Его распирает от злости. Он злится сам на себя. Зачем все это? Для чего он живет? Чтобы мама им гордилась? Она мертва! Чтобы защищать свою пару? Скару надо защищать от него! Он монстр! Он чудовище! — хватит…— шепчет альфа, утыкаясь лбом в холодную отражающую поверхность и съезжая по ней вниз с мерзким скрипом, — хватит, умоляю, убейте меня кто-нибудь. Но вокруг него лишь мертвая тишина. Он не слышит собственного дыхания, не слышит, как смеется сквозь слезы, не чувствует горячую влагу на щеках. Снова взгляд на руку в порезах. Его тело уже остыло и теперь грубые рубцы видно отчетливее. Он ведь может сделать это сам, верно? У него есть сила воли, он сможет. Кадзуха ненавидит гостиную. В ней ничего не изменилось. Вообще ничего. Тот же диван, кофейный столик с журналами, кружка с заплесневелым кофе, ковер с пятнами неизвестного характера, неработающий телевизор с трещиной по всему экрану, серые обои, табуретка и петля, закрепленная на люстре. Ничего не изменилось. Разве что тело его мамы тут больше не висит. Кадзуха делает шаг. Еще один. Затем еще. Стукается пальцами ног о ножку табуретки. Забирается на нее. В ушах нарастает писк. Если это его инстинкты требует, чтобы он прекратил, он не послушается. Он не хочет. Он доставляет слишком много проблем. Если он умрет, все будет хорошо. Дрожащими руками Кадзуха берет твердый канат и пробегается пальцами и шершавому материалу. Так жестко. Следы, наверное, останутся. Хотя…кого это будет волновать, правильно? Поднявшись на носочки, Кадзуха продевает голову в петлю и отчего-то смеется. Так высоко мир он видел, когда папа в детстве сажал его к себе на плечи. Всплывшее в голове воспоминание отдается болью в груди. После того случая с секретаршей его отец загремел в тюрьму, а когда вышел, подал на развод и ушел из дома. Через два месяца его застрелили, когда он вновь напал на кого-то в центре города. Его мама была разбита. Волки — однолюбы. И когда они теряют свою пару, их жизнь будто бы прекращается. Она стала словно прозрачная. Не разговаривала, не ходила на работу, даже не смотрела на собственного сына. В девятнадцатый день рождения Кадзухи она пообещала приготовить торт. Придя домой, он обнаружил свою мать в петле, а на кухне заботливо стоял торт с горящей свечкой и запиской «с днем рождения, сынок». Рыдая навзрыд, стоя на табуретке и чувствуя, как дрожат и подгибаются колени, Кадзуха краем уха слышит вибрацию. Звонит его телефон. Он игнорирует звонок, затягивая петлю на шее, но в последний момент все же решает посмотреть от кого был последний вызов. Кто был последним, кто вспомнил о нем, перед его смертью? Господин Камисато. Кадзуха сглатывает слезы. Даже не его друзья. Какая ирония. Уже начав опускать руку, Кадзуха вздрагивает, когда он снова начинает вибрировать и от неожиданности дергает пальцем, принимая вызов. Вобрав в грудь побольше воздуха, Кадзуха подносит телефон к уху, стараясь придать своему голосу больше отстраненности, словно он не стоит в петле посреди гостиной. — Да? — Кадзуха, доброе утро, — альфа не отвечает, — прости за ранний звонок, но не мог бы ты сегодня приглядеть за Таромару? — Конечно, — на автомате отвечает он, слыша на том конце вздох, полный облегчения. — Спасибо большое. У нас тут возникли непредвиденные обстоятельства, ты прям спаситель. — П-правда? — неверяще вопрошает альфа. — Конечно, — твердо отвечает ему господин Камисато, — да и Таромару по тебе уже соскучился. — Соскучился… — словно на языке кажется инородным. По нему никто никогда не скучал. — Угу…Кадзуха? — в ответ тихое «м?», — С тобой все в порядке? Ты звучишь немного подавленно. — Все нормально, — он всего лишь стоит в петле, ничего серьезного, — я буду через час, хорошо? — Хорошо, — пауза, — еще раз спасибо. Положив трубку, Кадзуха еще какое-то время неподвижно стоит, держа голову в петле. Может, прямо сейчас? Но ведь он пообещал, что приглядит за собакой. Наверное, будет неправильно, если он не выполнит свое обещание. Даже его мама все же испекла ему торт перед тем, как повеситься. Да. Так будет правильно. Обещания надо выполнять. Осторожно сняв петлю с шеи, Кадзуха проводит рукой по горлу и не находит никаких следов, по которым его могли бы уличить в самоубийстве. Радует. Не придется объясняться. Спустившись с табуретки, Кадзуха делает несколько шагов от той, прежде чем повернуться и глядя на петлю, улыбнувшись, произнести: — Прости, мам, подожди еще немного, ладно?