Двенадцать

В больнице Лини провел чуть больше двух часов, поэтому домой они с Линетт вернулись практически под утро. Было довольно сложно объяснять, что на Лини не напали и он сам согласился на совершенно идиотское решение переспать с альфой во время его первого гона. После двадцатого «да, это правда», Лини окончательно расклеился и попросил Линетт, чтобы та объяснила все остальное, а то если его продолжат допрашивать, он просто сорвется и уйдет из больницы, так и не получив должного лечения. Сестра согласилась без раздумий, поэтому, пока Лини выслушивал врача насчет прописанных ему болеутоляющих и мазей, Линетт в коридоре пыталась остановить весь остальной персонал от вызова полиции. Когда альфа нападает на бету, это считается серьезным преступлением. Не таким, конечно, серьезным, как если бы он напал на омегу, но тоже не последней важности. Не все альфы такие агрессивные, но тут еще был замешан гон. В общем, Линетт пришлось позвонить итак опустошенной Люмин и попросить, чтобы та рассказала о своем брате. Удивительно, но стоило заведующему услышать имя Итера и найти его, видимо, карту в базе данных, как все вопросы тут же спали на нет. Линетт показалось это странным, но она решила отбросить появившиеся в голове вопросы на второй план и подумать об этом как-нибудь потом. Сейчас ей нужно позаботиться о своем брате. И уговорить Фремине не рассказывать Отцу об этом. Лини вышел из кабинета с небольшим пакетом в одной и несколькими бумагами в другой руке. Направления и рецепты он передал сестре и, пока та пробегалась взглядам по неразборчивому почерку, Лини пытался вызвать такси. Получалось плохо, потому что дрожащие пальцы никак не хотели попадать по нужным буквам. Это так бесило, что в какой-то момент бете захотелось просто-напросто швырнуть телефон на пол и свернуться калачиком в каком-нибудь темном углу, чтобы его больше никто никогда не трогал и не задавал вопросы, на которые он не хочет отвечать. — Лини, — Линетт легонько трясет брата за плечо, — все нормально? — Да, — сухо отвечает он, сбрасывает ладонь сестры со своего плеча, — поехали домой. — Угу, — пауза, — поехали. Фремине, наверное, переживает. По дороге домой, Лини много размышлял. Ощущая неприятный зуд внизу, вспоминая, насколько холодным и животным был взгляд Итера, как сильно его била дрожь, стоило Лини сжаться от боли, как он рычал и прокручивая у себя в голове все те бессмысленные приказы «расслабься», «прекрати сжиматься», «не смей отключаться», Лини готов был поспорить, что он никогда не видел Итера таким. Таким…пустым? Он действительно будто не видел ничего и никого, даже с учетом того, что Лини находился прямо перед ним. Ему было абсолютно все равно на то, что происходит с его другом. Все, чего Итер хотел — иметь его, пока он, очевидно, не испустит последний вздох. От этой мысли мурашки поползли по коже, а рваная рана на затылке начала ныть. Если бы Лини был омегой, метка ощущалась бы по-другому, он уверен. Она бы приятно согревала и пульсировала при одной только мысли об альфе. Но она лишь ноет, прося содрать с себя повязку и дать уязвленной коже подышать, чтобы она начала заживать быстрее. Лини не хочет, чтобы она зажила. Он хочет, чтобы Итер увидел, насколько сильно он ему доверился и какую боль он ему причинил. Он хочет, чтобы ему хоть немного стало совестно. Лини хочет этого, но прекрасно понимает, что не услышит от Итера слов извинений или вопроса все ли с ним в порядке. Лини слепо влюблен, но он не тупой. Он знает, что для Итера он лишь друг по сексу и не более. Это знание режет без ножа. Вера Лини в то, что все может измениться и в один прекрасный день его альфа осознает свои настоящие чувства, о которых он пока даже не догадывается, постепенно растворяется, как утопающий в болоте. Больно. Несправедливо. Нечестно. — Лини, — Линетт трогает его за плечо, вытаскивая из собственных мыслей. Сестра смотрит с нескрываемым беспокойством. Наверное, у него сейчас все на лице написано. Может, стоит ей рассказать о том, что произошло? Линетт ведь поддержит его, правда? По крайней мере, сегодня он пострадавший, ему положено хоть немного сочувствия, да? — мы приехали, выходим. Дома было тихо. Не то, чтобы когда-то в нем было шумно, но сейчас тишина ощущалась по-особенному. Лини сглатывает, стоит Линетт щелкнуть выключатель в коридоре и залить тот тусклым светом лампы, что мигает несколько раз, прежде чем загореться ровно. Сестра ничего не говорит. Она забирает пакет из рук Лини и относит тот на кухню, ставя на середину стола, пока ее брат пытается вновь совладать со шнурками. Руки больше не трясутся, но тело до сих пор деревянное и пальцы практически не сгибаются. Это шок, объяснили врачи, возможно Лини сегодня не сможет заснуть. Не то, чтобы он всегда спал, как младенец. В последнее время ему все труднее сразу уснуть, когда голова касается подушки. Слишком много мыслей. Неприятных мыслей. Лини поклялся, что не будет никому рассказывать о том, что именно послужило триггером для Итера и почему ему так сорвало башню. Он поклялся, но сейчас, глядя в напряженную спину сестры, ему отчаянно хочется рассказать ей, чтобы она его пожалела. Линетт не из тех, правда, кто будет врать во благо, но ведь он ее брат. Она ведь может сделать для него исключение? Кое-как развязав шнурки и стянув с себя ботинки, Лини нетвердой походкой направляется прямиком к кухне, чтобы, как на духу, выложить своей сестре всю правду, надеясь, что она не будет называть его дураком и не скажет свою коронную фразу «я же говорила». Он правда уже готов был открыть рот, когда в арке, что отделяла кухню от коридора, появляется заспанный Фремине. Потирая глаза, парень прикрывает рот ладонью и хочет что-то спросить, но замечает Лини и то, как он выглядит. Вся сонная пелена тут же спадает с плеч Фремине. Застыв от шока, бета тупо уставливается на своего старшего брата, не в силах вымолвить ни слова. — Фремине, — заметив его, чуть испуганно выдыхает Линетт, — что случилось? Опять кошмары? — Я-я… — запинаясь проговаривает Фремине, переводя взгляд с лица Лини на его перебинтованную шею, — эт-то…он т-тебя так? «Он», хах. За все те разы, сколько Итер бывал у них дома, Фремине прекрасно мог запомнить его имя, потому что слышал его не единожды и в совершенно разных интонациях. У Фремине плохо с именами, но имя Итера в их доме звучит чаще, чем «доброе утро». Фремине знает, как его зовут. Он просто не хочет называть его по имени. Потому что ему не нравится Итер. Никому из его семьи не нравится Итер. Только Лини, как идиот, сохнет по нему вот уже четвертый год. Будь здесь Отец, она бы смотрела на него своим холодным, пронизывающим взглядом каждый раз, стоило ему упомянуть альфу. Ее взгляд приковывал к полу и перекрывал кислород. Хорошо, что сейчас Отец не живет с ними. У Лини крутит живот только от одного представления о ее взгляде. — У него есть имя. — Фремине, иди в комнату. — Н-нет, — хоть он и заикнулся, прозвучало все равно довольно твердо, — я ник-куда не п-пойду. Линетт устало вздыхает, прикрывая глаза. Последнее, чего бы ей сейчас хотелось — чтобы ее братья ссорились. Она очень вымоталась за этот вечер, чувствовала себя ужасно уставшей и засыпала на ходу. Сейчас она не в состоянии рационально мыслить. Ей нужен крепкий сон и тишина. Но отправлять Фремине вот так вот восвояси тоже не стоит. Все же, несмотря ни на что, он тоже их брат и имеет право знать, что произошло. — Хорошо, — наконец произносит бета, — не иди в комнату. Только давай без вопросов сейчас. — Вс-сего од-дин, — просит Фремине и Линетт кивает, не в состоянии ему отказать. Получив кивок, он поворачивается к Лини и всего на секунду из его глаз исчезает вся та робость, что шла с ним рука об руку всю жизнь, — он ведь не напал на тебя? — вопрос звучит мягко, без присущих Фремине запинок, но все же с толикой сомнения. Будто он не уверен, сможет ли поверить в тот ответ, который даст ему брат. — Не напал, — отвечает Лини, чувствуя, как шрам на загривке вновь начинает неприятно пульсировать, — я сам предложил. — Я-ясно, — Фремине выдыхает с притворным облегчением и, больше ничего не говоря, возвращается в свою комнату, тихо хлопнув дверью. На какое-то время между Лини и Линетт повисает молчание. Они оба вымотались настолько, что, начни сейчас разговор и, они знают, ссоры не избежать. Им стоило бы разойтись по комнатам, следуя примеру младшего брата. Но они продолжают стоять и глядеть куда угодно, но только не на друг друга. Первым решается заговорить Лини. — Линетт, — зовет он сестру, и та с грохотом оседает на стул, показывая, что, хоть и не готова, но постарается его выслушать, — насчет Итера… — М? — сестра выгибает бровь, но делает это так небрежно, что Лини в ту же секунду перехотелось все ей рассказывать. Она не будет его жалеть. Никто не будет. Потому что он сам виноват, — Что? Ты хочешь мне рассказать, почему у Итера начался гон? В шоке округлив глаза, Лини уставливается на сестру, будто она только что окропила его ледяной водой и дала пощечину. Так он себя чувствует. Внутренности жжет от понимания, что все его попытки утянуть этот секрет с собой в могилу провалились крахом. Ну конечно Линетт знает причину. Было бы странно, если бы Лини ее удивил. Он вообще плох в удивлении Линетт, она всегда оказывается на шаг впереди. — Откуда… — начинает было бета, но сестра его перебивает, кладя руку на стол и принимаясь постукивать короткими ноготками по поверхности. — Откуда я знаю? — Лини кивает, — Можешь думать, что это шестое чувство, но, мне кажется, я знаю из-за кого у Итера так снесло голову, — эти слова больно бьют под ребра. Лини тут же вспоминает белокурую макушку, вихры золотых волос, светлее, чем у Итера, взгляд его альфы, направленный на этого омегу и совершенно отчетливое ощущение, что ему не было места в том моменте. Словно он непрошенный гость на вечеринке, где никого не знает. Неуютно. Некомфортно. Страшно. Линетт не говорит больше ничего. Не произносит ни имени этого омеги, не открывает тайну откуда она его знает. Ничего. Она переводит взгляд на брата и тупо смотрит на то, как тот бледнеет с каждой секундой. Она его не утешает. Потому что в этом нет смысла. Лини сам должен был понять это, когда только начал влюбляться. Альфы и беты не могут состоять в парах. По крайне мере, эти союзы не продляться всю жизнь. Природа сильнее. Всегда была сильнее. Таков закон. Так заведено. Глупо идти против течения. Одна волна, и тебя сносит, и ты тонешь: мокрый и беспомощный, а руку тебе не протягивают, потому что жить вот так — твое собственное решение. Это ранит. — Я ненавижу это. Лини не уточняет, что именно. Линетт не спрашивает. Поднявшись со стула, она пододвигает пакет к краю стола, вздыхает и, развернувшись, покидает кухню, оставляя Лини наедине с самим собой. Бета глядит на пачку лекарств в пакете, на несколько мазей и не может остановить слезы, что покатились из глаз. Он ненавидит природу альф, ненавидит омег за то, что они так влияют на противоположный пол, ненавидит себя за то, что он бета, ненавидит, что они не могут быть настоящей парой, ненавидит чувство любви, что с каждым годом укрепляется в сердце все сильнее и ненавидит взгляд Итера, направленный на него, в котором отчетливо угадывается похоть, но нет и намека на нежность и тепло. Он возвращается к себе в комнату, но не может уснуть. Глаза болят и чешутся из-за слез и Лини трет их до красноты, пока не видит мушки перед лицом и расценивает это как знак остановиться. Он берет телефон, находит в контактах номер Итера и сорок минут смотрит на давно знакомые цифры, будто они не просто напечатаны, а выжжены прямиком на сердце. Он нажимает на кнопку «удалить» и смотрит на всплывшее окно с вопросом уверен ли он в своем решении еще минут пять. В конце концов, он просто выключает телефон и утыкается носом в подушку. В голове проскакивает мысль, что, возможно, Итер ничего не вспомнит о том, что произошло. Он уже не помнит, что впал в гон из-за того омеги, так может…может есть шанс, что он его и не вспомнит? Может есть мизерная надежда, что он все же извинится перед ним за то, что навредил? Лини не знает. Мозг подсказывает не верить ему. Сердце же кричит об обратном. Он не знает кого слушать и в этот самый момент у него звонит телефон. Первая мысль: «Итер» — разбивается о жестокую реальность в виде номера лучшего друга. Лини сбрасывает, накрывает себя одеялом с головой и шепчет неизвестные доселе ему молитвы. Он молится, чтобы Итер никогда не вспоминал того омегу. Молится, чтобы он извинился. Молится, чтобы принял его чувства. Лини ничего больше не остается. Все, что он может, это плакать и молиться неизвестному божеству. Это все, на что он сейчас способен.